Левашов Виктор. Рискнуть и победить

просьбы.
-- Вы говорите о нем так, будто знаете, кто он, -- проговорил Антонюк.
-- Я не знаю этого, нет, -- возразил Пастухов. -- Я только догадываюсь.
Почти уверен, что в своих догадках я прав. Поэтому и говорю так уверенно.
-- Вы не хотите поделиться со мной своими догадками?
-- Нет, Лев Анатольевич.
-- Я вам очень хорошо заплачу.
-- Попридержите свой избирательный фонд. Он вам еще понадобится.
Особенно после сегодняшнего праздника.
-- Можете быть свободны, -- сухо бросил Антонюк.
* * *
Попрощавшись с ребятами из команды Егорова, двое из которых дежурили в
приемной Антонюка, а трое других блокировали подходы к лифту, Пастухов сел в
свой "пассат" и медленно поехал по улицам, которые вновь затянуло туманом с
Балтики.
Он сказал Антонюку правду. Он почти не сомневался, что за всей этой
историей с магазинами и лавочками, превратившей торжественный митинг
Антонюка в дешевый фарс, стоит смотритель маяка по фамилии Столяров.
Человек, который тридцать лет знает Профессора. Человек, который ворочает
миллионами долларов. Человек, который до тонкости знает всю предвыборную
кухню и финансовую подоплеку борьбы за губернаторское кресло. Полгода в
городе (это Пастухов осторожно выяснил в отделе кадров пароходства через
Юрия Комарова). При его опыте за эти полгода он мог завязать необходимые
связи во всех кругах, которые его интересуют. В том числе и среди крупных
уголовных авторитетов. Не сам, конечно, а через посредников, через свою
агентуру. И он был единственным, кому по силам было провести эту акцию.
Как скажется на предстоящих выборах эта акция, Пастухов не очень
задумывался. Его мало волновало, кто победит: Хомутов или Антонюк, хотя
шансы Антонюка при всем при том были предпочтительнее. Пастухов вообще лишь
мельком подумал о смотрителе маяка. Сейчас его гораздо больше волновало
другое: что делать с грязным стволом "Токагипт-58", из которого -- в этом
Пастухов уже не сомневался -- был убит историк Николай Иванович Комаров.
* * *
Он уже подъезжал к гостинице "Висла", огни парадного подъезда которой
туманно светились в густом тумане, когда какой-то человек средних лет в
обычном китайском пуховике сошел с тротуара на проезжую часть и поднял перед
"пассатом" руку. Пастухов затормозил. Прохожий открыл дверцу и спросил:
-- Не подбросишь, приятель? Мне тут не очень далеко.
Пастухов сказал:
-- Садитесь.
А что другое он мог сказать, если этот человек был не кем иным, как
полковником Константином Дмитриевичем Голубковым, начальником оперативного
отдела Управления по планированию специальных мероприятий -- одной из самых
секретных спецслужб России.
Глава седьмая. Третья сила
I
Начальник Управления по планированию специальных мероприятий, или УПСМ,
генерал-лейтенант Александр Николаевич Нифонтов ходил на службу, как и все в
управлении, в штатском, а генеральский мундир надевал либо при официальных
торжественных мероприятиях, либо когда его вызывали наверх. Так повелось с
первых дней существования управления, созданного вскоре после путча 91-го
года. Причина этой традиции была никому не известна. Может быть, высокое
начальство считало, что разговаривать с человеком в военной форме легче, чем
со штатским, может -- еще почему-то. Но правило это выполнялось
неукоснительно. Вернувшись из высоких кабинетов в старый дворянский особняк,
на воротах которого висела ничего случайному человеку не говорящая вывеска
"Аналитический центр "Контур", Нифонтов переодевался в небольшой задней
комнате, примыкавшей к его кабинету, в свой обычный темно-серый костюм, а
мундир вешал в шкаф до следующей надобности. Но на этот раз он вызвал к себе
начальника оперативного отдела полковника Голубкова, едва переступив порог
своего кабинета. И уже по одному тому, что Нифонтов не счел возможным
тратить время на переодевание, Голубков понял: произошло нечто из ряда вон
выходящее.
-- Садись, -- кивнул Нифонтов. -- Можешь курить.
И закурил сам, хотя не курил уже почти месяц и о каждом дне без
сигареты рассказывал с нескрываемой гордостью.
-- Что ты знаешь о Профессоре? -- спросил Нифонтов, с отвращением давя
сигарету в пепельнице и тут же закуривая новую.
-- Не больше того, что мне положено знать, -- ответил Голубков, не
понимая причины волнения, в котором находился его начальник.
С Нифонтовым у Голубкова с самых первых дней совместной работы в УПСМ
сложились нормальные, почти дружеские отношения, и они даже называли друг
друга на "ты", хотя и по имени-отчеству.
-- Давал ли ты кому-нибудь информацию о Профессоре?
-- Нет. Никому, никогда и никакой. В чем дело, Александр Николаевич?
-- Практически полный объем информации о нем ушел к третьему лицу.
Профессор пытается выяснить, от кого произошла утечка.
-- Серьезное дело, -- подумав, согласился Голубков.
-- Он вызывает всех, кто в курсе, и расспрашивает самым подробным
образом.
-- У нас в Управлении о Профессоре знаем только ты и я. Значит, мы
здесь ни при чем.
-- Все так, -- согласился Нифонтов. -- Кроме одного "но". Дело в том,
что этот третий человек, который получил о Профессоре почти исчерпывающе
полную информацию, -- твой Пастухов.
-- Сергей Пастухов?! -- изумленно переспросил Голубков. -- Да он и не
подозревал о существовании Профессора!
-- А теперь знает. Когда ты имел с ним контакт последний раз?
-- Месяца три назад. В связи с китайской темой.^[2]
-- Он расспрашивал тебя о Профессоре?
-- Ни полусловом...
-- За эти три месяца ты виделся с ним?
-- Ни разу. У меня днями были контакты с одним из его людей. Бывший
старший лейтенант Семен Злотников. Артист. Не исключаю, что он действовал по
поручению Пастухова. Более того, я уверен в этом.
-- Содержание контактов?
-- Он просил помочь ему получить кое-какую информацию. Проверить по
нашим учетам личность некоего Салахова, жителя города К., бывшего афганца. И
главное -- проверить его по учетам МВД. Я это сделал. Зафиксирована связь
этого Салахова с одной из наших спецслужб. И главное -- с криминалитетом
Москвы. Он был наемным убийцей. Про наши спецслужбы я Злотникову ничего не
сказал. Хотя думаю, что он сам догадался. Про криминал -- сказал.
-- Почему ты дал Артисту эту информацию?
-- Ты забыл, Олег Николаевич, сколько эти ребята сделали для нас. Они
делали то, чего не мог сделать никто. Понятно, что они работали не за
"спасибо", но риск, на который они шли, не окупишь никакими "зелеными". И ты
это прекрасно знаешь. Я не видел причин, почему я должен отказать им в этом
небольшом одолжении. Если ты считаешь, что я не прав, проводи служебное
расследование. Подробный рапорт представлю.
-- Погоди ты со своим рапортом! -- отмахнулся Нифонтов. -- Тут дела
посерьезнее. Какую еще информацию ты дал Артисту и почему думаешь, что он
действовал по поручению Пастухова?
-- Артист попросил проверить через Управление разрешение на ТТ
венгерской модели "Токагипт-58". Оно было выдано Пастухову. Он работает
сейчас начальником охраны одного из кандидатов в губернаторы города К. Я
провел негласную проверку. Разрешение на этот "тэтэшник" никогда никому не
выдавалось, а сама бумага оказалась превосходно сделанной липой. Наши
эксперты это подтвердили. Я сообщил об этом Артисту. Нет никаких сомнений,
что он выполнял задание Пастуха. Ты считаешь, что и в этом случае я превысил
свои служебные полномочия?
-- И ни слова о Профессоре?
-- Ни слова, -- подтвердил Голубков.
-- Откуда же Пастухов получил о нем информацию?
-- Есть очень простой выход. Спросить об этом самого Пастуха.
-- Думаешь, скажет?
-- Может сказать. Мы всегда доверяли друг другу. Иначе не могли бы
вместе работать. А может и не сказать, если у него есть на то причины. Но
спросить стоит. Профессор сам сказал, что информация о нем ушла к Пастуху?
-- Нет. Сначала он спросил, известна ли мне фамилия Пастухов. Как я
понял, он задавал такой вопрос всем, с кем беседовал на эту тему. Я
подтвердил, что Пастух -- наш человек. После этого он и сказал. Ты давал
кому-нибудь наводку на Сергея?
-- Ни единой живой душе. Ведь для нас главная ценность этих ребят в
том, что из них никто нигде не засвечен.
-- Значит, люди Профессора вышли на него сами? -- предположил Нифонтов.
-- Как?
-- Об этом нужно спросить Профессора.
-- У него спросишь! -- проговорил Нифонтов. -- Насколько я понял,
Пастухов задействован в какой-то их комбинации с городом К. И что-то у них
не ладится -- в частности, как раз из-за Пастухова. Профессор затребовал все
установочные данные на него и все его связи.
-- И ты дал?
-- Как я мог не дать?
Голубков нахмурился:
-- Эти ребята -- наши агенты. По сути, секретные сотрудники. А ведь
даже в милиции ни один опер не откроет имя своего агента самому высокому
начальству!
-- Ситуация необычная. Пастухов не просто получил полную информацию о
Профессоре, но попытался передать ее третьим лицам. Криминальным авторитетам
очень крупного полета. Их пришлось ликвидировать.
-- Резонно было начинать с Пастуха.
-- Резонно, -- согласился Нифонтов. -- Но он им зачем-то нужен живым.
Есть у тебя предложения?
-- Только одно, -- подумав, ответил Голубков. -- Поскольку мы не имеем
права задать даже полвопроса об операции, которую проводят люди Профессора,
я вижу единственный выход. Мне самому поехать в этот город К. и поговорить с
Пастуховым.
-- Думаешь, много скажет?
-- Много или не много, но что-то скажет. А остальное сами поймем. А что
еще мы можем сделать? Это наши ребята. Мы не имеем права стоять в стороне.
-- Имеем, -- возразил Нифонтов. -- Более того, обязаны. Не мне тебе об
этом говорить, но в нашей работе свои законы.
-- Сделаем по-другому, -- согласился Голубков. -- У меня накопилось
несколько отгулов. Я хочу их использовать.
-- Полетишь в К.? -- спросил Нифонтов.
-- Может быть. Но я тебе об этом не докладывал. Имею я право на личную
жизнь?
-- Вылетай ближайшим рейсом. И держи меня в курсе, -- подвел итог
Нифонтов и пошел наконец в заднюю комнату переодеваться.
* * *
Полковник Голубков был человеком обстоятельным и все делал
обстоятельно. Прилетев в город К. и остановившись в скромном пансионате
возле железнодорожного вокзала, он два дня провел в якобы праздных прогулках
по городу. На самом же деле он издалека, очень осторожно, присматривал за
Пастуховым. Благо предвыборные митинги шли один за другим и специально
выискивать Пастухова не пришлось. Голубков отметил мимолетные и внешне
вполне безобидные контакты Сергея с Хохловым и Мухиным, служившими в охране
губернатора; гораздо трудней ему удалось зафиксировать почти мимолетные
встречи Пастуха с Артистом, который был сам на себя не похож, а напоминал
почти бомжа с вокзала. Не явного, к каким цепляется милиция, а поизношенного
и потертого молодого человека -- небольшого бизнесмена, которому не повезло
или который не нашел еще своего дела. Знакомства с Хохловым и Мухиным
Пастухов не скрывал, свою же связь с Артистом берег пуще глаза -- если бы не
опыт Голубкова, он бы ее не заметил. Из чего полковник Голубков сделал
естественный вывод, что Артист прикрывает Пастуха со стороны.
Но гораздо больше заинтересовали Голубкова ребята из охраны кандидата
Антонюка и их старшой -- тридцатипятилетний, уверенный в себе человек со
шрамом на левой брови и губе. Голубков мог поклясться, что уже видел его. И
знал, где видел -- в Чечне. И в ситуации совсем не домашней. Наоборот -- в
чрезвычайной. Это была какая-то операция, которую люди Голубкова прикрывали,
а руководил ею этот, со шрамом на брови. И полномочия у него были побольше,
чем у начальника контрразведки полковника Голубкова. В таких делах не
принято представляться, поэтому Голубков так и не узнал, с кем он имел дело.
Да он особо об этом и не задумывался: в Чечне не было времени особо
задумываться, только успевай поворачиваться.
И лишь теперь, в городе К., этот малый со шрамом на брови заставил
полковника Голубкова включить на полную мощность всю свою феноменальную
память, которой он отличался с детства и которая помогла ему сделать не ахти
какую блестящую, но все же карьеру. Человек со шрамом был кадром Профессора,
не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять это. Равно как и для
того, чтобы понять, что именно он является фактическим руководителем того
дела, которое здесь затевается. Если в Чечне ему доверяли руководство очень
серьезными операциями, то глупо было думать, что сюда его послали в качестве
мелкой сошки.
Но внимательнее всего Голубков приглядывался к команде человека со
шрамом. Чтобы понять, что это именно его команда, Голубкову и дня не
потребовалось. И кое-что в этих ребятах Голубкова серьезно насторожило. Он
далеко не сразу понял что. Тем более что вели они себя как нормальные
молодые люди, в меру веселые, в меру озабоченные своим делом охраны
кандидата в губернаторы Антонюка. Но тридцать лет службы в разведке и
контрразведке вырабатывают у человека какое-то особое зрение. Или даже не
зрение, а интуитивное ощущение всей ситуации. И это ощущение Голубкову очень
не нравилось. Очень.
Что было ясно? Во-первых, что Пастухова используют в чужой комбинации в
качестве подставной фигуры. Его употребят в нужный момент в роли, которая с
самого начала была для него предназначена. Во-вторых, что руководитель
комбинации -- этот тридцатипятилетний человек со шрамом. В-третьих, что его
команда -- это не просто оперативники, а молодые люди с особой подготовкой.
Легкая ленца, которая проскальзывала в их движениях, их ненакачанные, но
сильные фигуры, мгновенная реакция на случайности, которые происходили на
митингах. Они не слишком умело работали в охране, их ошибки и промахи были
очевидны. Ну зато они умели кое-что другое. И умели очень даже неплохо. Уже
через пару часов наблюдений за ними у Голубкова на этот счет не оставалось
ни малейших сомнений.
Что из всего этого следовало? Пастух и его ребята влезли в какое-то
дерьмо. В очень серьезное, раз им интересуется сам Профессор. Несомненно,
что Пастух в той или иной мере прокачал ситуацию и теперь пытается
предпринять контрмеры. Это как понять: Пастух ни с того ни с сего добыл
откуда-то информацию о Профессоре и ни с того ни с сего передал ее
криминальным авторитетам? Таких случайностей не бывает. Значит, он
преследовал какую-то цель? Но какую? Он что, не понимал, что игра с
Профессором смертельно опасна?
Вопросов было гораздо больше, чем ответов. Можно было ломать над ними
голову до морковкина заговенья. А можно было попробовать ускорить процесс.
Иногда простые ходы -- самые эффектные.
Голубков перехватил темно-синий "фольксваген-пассат" Пастухова на
подъезде к гостинице "Висла", голоснул и спросил:
-- Не подбросишь, приятель? Мне тут не очень далеко.
II
-- На автовокзал, -- сказал Голубков, садясь в машину. Но Пастухов
сделал ему знак: "Ни слова" -- и сначала заехал в гостиницу "Висла", сменил
свою кожаную, подбитую цигейкой куртку на какое-то китайское или вьетнамское
барахло, вроде того пуховика, что был на Голубкове. И, проделав все это,
повез Голубкова, куда тот просил.
Он притормозил машину возле привокзального кафе, в котором в этот час
было совсем немного народа.
-- Вот здесь мы и сможем спокойно поговорить, -- заметил Пастухов,
осмотревшись в уютном зале.
-- А в тачке? -- поинтересовался Голубков.
-- Может -- да, может -- нет. Маячок на ней стоит, это точно. А чипов
вроде не было. Но не исключено, что натыкали. Не хочу рисковать. А вы тем
более, верно?
-- Дела у тебя тут, смотрю, серьезные, -- усмехнулся Голубков.
-- А если бы несерьезные, вы бы тут не объявились. Только не нужно мне
говорить, что вы прилетели сюда в отпуск полюбоваться осенней Балтикой.
Давайте уважать друг друга. А уважать -- это прежде всего не врать. Сначала
вопросы задаю я. Идет? Прилететь вам сюда приказал Профессор? Или Нифонтов
по приказу Профессора?
-- Ты можешь не поверить, но я приехал за свои кровные, да еще трачу
три дня отгула. Нифонтов не мог отдать мне такого приказа. Потому что это
операция не наша и мы не имеем права в нее вмешиваться ни под каким видом.
Показать тебе авиабилет? Куплен за наличные, а не по перечислению. Я
понимаю, что и это можно устроить, но у меня больше нет доказательств.
-- Есть, -- возразил Пастухов. -- Информация.
-- Что тебя интересует?
-- Вопрос первый и самый важный. Принимало ли наше управление участие в
разработке балтийской операции, связанной с городом и портом города К.?
-- Нет, -- твердо ответил Голубков. -- Я ничего об этом не знаю. А знал
бы обязательно. Все подобные операции проходят через мой отдел. И значит --
через меня. Это работали смежники.
-- А конкретно -- Профессор, -- подсказал Пастухов.
-- Отложим пока вопрос о Профессоре. О нем будет отдельный разговор.
-- Вопрос второй. И он важней первого. Кто взорвал паром "Регата"?
-- Я слышал об этой катастрофе. Двести с лишним погибших. Неужели ты
допускаешь, что к этому могли иметь отношение наши спецслужбы?
-- Один местный историк, Николай Иванович Комаров, задал вопрос: "Cui
prodest?" "Кому выгодно?" Он не обвинял наши спецслужбы, ни в коем случае.
Он просто хотел потребовать от Президента России провести тщательное и
гласное расследование причины взрыва. Если виноваты наши -- наказать по всей
строгости закона. Если нет -- объявить и доказать всему миру, что мы здесь
ни при чем. Комаров обращался с этим к губернатору, в ФСБ, даже ездил в
Москву. Все впустую. После этого он решил, что заставит себя слушать.
Выдвинул свою кандидатуру в губернаторы города и уже на первой встрече с
избирателями намерен был во всеуслышание задать этот вопрос. Однако на
встречу с избирателями он не попал. Минут за сорок до начала избирательного
собрания Николай Иванович был убит на крыльце своего дома. Сработал
профессионал. Могу представить доказательства, но пока поверьте на слово. В
этих делах я кое-как разбираюсь.
Официант принес кофейный сервиз -- керамический расписной подносик с
чашечками, кофейничком, молочником со сливками; здесь же были два фужера и
бутылка минералки. Открыв бутылку, официант с поклоном удалился.
-- Кофе рекомендую, -- заметил Пастухов. -- Настоящий. И делают по
особому рецепту. А рецепт держат в секрете. Но я решил, что я буду не я,
если не узнаю этот рецепт.
-- У тебя сейчас только и дел, что узнавать рецепт кофе, -- проворчал
Голубков.
-- Повторяю вопрос, -- проговорил Пастухов. -- Взрыв "Регаты" -- наши
это дела или нет?
Голубков помедлил с ответом. Кофе помог, можно было отвлечься. Кофе
действительно был очень хорош.
-- Даже если бы я это знал, я не имел бы права сказать. Не только тебе.
Вообще никому. Но я тебе честно скажу: не знаю. Хочешь -- верь, хочешь -- не
верь. По идее такая операция не могла пройти мимо управления. Но у нас этих
управлений, отделов и спецслужб столько развелось после кончины КГБ, что
черт ногу сломит. И второе. Профессор. Он иногда использует наши
аналитические разработки, но на моей памяти ни разу -- а я уже третий год
здесь пашу -- не привлекал к работе наш оперативный отдел. И третье. Это уже
не по делу, а так -- лирика. Я не верю, что это сделали наши. И еще точнее:
не хочу верить. Для меня эта мысль просто невыносима. Как на духу говорю
тебе, Сережа: я пошел бы под трибунал, а этого приказа не выполнил бы. Ты
меня достаточно хорошо знаешь, чтобы думать, что ваньку перед тобой валяю.
Есть честь офицера. Есть честь России. Есть, наконец, честь гражданина
России. Я и в мыслях не держал дожить до нынешних времен. Все эти замполиты
и политбюро казались таким же неизбежным и вечным злом, как российская
погода. Но мне повезло: я дожил. И неужели ты думаешь, что я способен на
такое? Двести с лишним погибших -- да какими государственными благами можно
такое оправдать? Мне многое не нравится в нынешних временах. Очень многое.
Но они открыли нам, что слово "мораль" -- это не архаизм. И слово "грех",
если хочешь. -- Голубков замолчал и сердито засопел сигаретой.
-- Заказать вам выпить? -- предложил Пастухов.
-- Ну, закажи, -- согласился Голубков без всякого энтузиазма.
Через минуту графинчик с коричневым коньяком стоял рядом с расписным
подносиком кофейного сервиза. Голубков выплеснул минеральную воду из фужера
в цветочницу, опрокинул в фужер содержимое графинчика и выпил коньяк, как
пьют неприятное, но необходимое лекарство. Потом попробовал кофе и не без
некоторого удивления отметил еще раз:
-- В самом деле недурно.
Он взглянул на Пастухова, как бы ожидая ответа. Пастухов понял, что
теперь его очередь говорить.
-- Ответ, кому выгоден был взрыв "Регаты", очевиден и не требует
разъяснений. Он выгоден России, порту города К., в частности. Недаром акции
порта после взрыва "Регаты" скакнули в сотни раз, а таллинский порт влачит
жалкое существование. Очевидно и другое: мы никогда не узнаем, кто взорвал
"Регату". Ну, может, лет через пятьдесят или даже сто. Но знаете, Константин
Дмитриевич, что мне больше всего понравилось в вашем ответе? Ваши слова: "Я
не верю, что это сделали наши. Для меня эта мысль просто невыносима". Я могу
допустить, что наши воспользовались этой трагической случайностью, чтобы
упрочить свое положение на Балтике. Но что они это сделали специально --
нет. Тут я повторяю ваши слова: "Я не хочу в это верить". И даже мысли такой
допустить не могу. Хотя, если говорить откровенно, она все время свербит в
виске.
-- Ты разобрался в ситуации? -- спросил Голубков.
-- Да. Остались только местные неясности.
-- Прояснишь?
-- Нет. Но объясню почему. С другим человеком я бы даже разговаривать
не стал. А с вами стану. Я знаю, как вы работали в Чечне. Я знаю, как вы
вели себя в других ситуациях. Я верю вам. Вы не способны на подлость, чем бы
она ни оправдывалась. Поэтому я хочу, чтобы вы остались живы. Во время нашей
первой и последней беседы в подмосковном военном госпитале Профессор сказал,
что в новом обществе зарождается новая мораль. И она определит все законы,
по которым будет жить страна. В том числе и воинские. Мне дико повезет, если
я сумею живым выбраться из этой передряги. Но если даже не повезет, то я
хоть буду знать, что есть еще в России люди, которые борются за свои
убеждения, не боясь ставить на карту карьеру и, может быть, даже жизнь. И
одного из таких людей я знаю: этот человек -- вы. Я не скажу вам больше
ничего еще и потому, что вы не в силах что-либо предпринять. Игра слишком
серьезная и зашла очень далеко. Я рад был вас увидеть, Константин
Дмитриевич. Ваше задание было встретиться со мной и задать ряд вопросов.
Доложите Нифонтову, что я не ответил ни на один вопрос.
-- Спасибо за откровенность, -- помолчав, заговорил Голубков. --
Отдельное спасибо за комплименты. Я не очень уверен, что их заслуживаю, но
слышать все равно приятно. А теперь вот что я тебе, парень, скажу. Ты
расскажешь мне все от "а" до "я". По одной простой причине. Если бы речь шла
только о твоей жизни, я бы, возможно, согласился с твоим решением. И то не
очень в этом уверен. Но в операции задействованы практически все твои
ребята. Ты о них подумал? Есть еще и другой момент. Ольга и Настена. А жена
и дочь Боцмана? Друг мой любезный, как только начинаешь разбираться в том,
что связывает тебя с жизнью, выясняется, что этих связей в десятки и сотни
раз больше, чем кажется на поверхностный взгляд. Поэтому ты мне сейчас
расскажешь все. Человек никогда не знает своих возможностей. И даже не
догадывается, как они могут проявиться совершенно неожиданно в самых
экстремальных ситуациях. Сейчас у нас именно такая ситуация. Не исключаю,
что помочь тебе я ничем не смогу. Но уже одним тем, что ты мне все
расскажешь, ты сам себе поможешь. Лучше разберешься в ситуации. Давай
сначала. Откуда у тебя информация о Профессоре?
-- Из всех ваших вопросов это самый простой, -- ответил Пастухов. -- Я
заметил номер машины, на которой Профессор уезжал из санатория. Остальное
было делом техники. В Москве, как вам известно, работает десятка два, если
не больше, специализированных фирм, которые занимаются глобальной
прослушкой. Линии связи Профессора надежно защищены ФАПСИ, но его окружает
огромное количество людей: родственники, водители, помощники, секретари,
деловые знакомые и просто друзья. У всех у них есть телефоны, и они любят по
ним разговаривать. Всю необходимую информацию о Профессоре я получил всего
за шесть дней. И если вас интересуют подробности -- всего за полторы тысячи
баксов. При желании самую полную информацию я получу о президенте,
премьер-министре, министре обороны. О ком угодно, начиная с неверной жены и
ненадежного делового партнера. Это для вас новость?
-- Я слышал об этом, но не подозревал, что это так серьезно.
-- Одиночка потому и может выиграть у государства, что в его
распоряжении техника, которая ему нужна, а не та, что дают со склада. Это не
моя мысль, но я полностью с ней согласен.
-- Проблема не в том, то ты получил информацию о Профессоре, а в том,
что передал ее третьим лицам, которых в итоге пришлось ликвидировать.
Пастухов лишь рукой махнул:
-- Я не знаю, что вам сообщили, но можете мне поверить: Кэпа
ликвидировали не люди Профессора. Более того, он приказал отпустить Кэпа на
свободу и не чинить ему никаких препятствий.
-- Кто же его тогда убрал?
-- Этого я вам, Константин Дмитриевич, не скажу. Во-первых, потому, что
не слишком в этом уверен. А во-вторых, этот человек помог мне, и с моей
стороны было бы просто хамством отвечать ему за эту помощь предательством.