Страница:
— "Прага" — отстой. Лучше «Голден-Палас», — быстро сориентировалась Милена, одаряя Кольцова поощряющей улыбкой и как бы признавая его своим, человеком ее круга. При этом она скользнула по Лозовскому недовольным взглядом, словно недоумевая, почему он здесь стоит и вообще кто он такой.
— Прекрасно, пусть будет «Голден-Палас». Эту салфетку я покажу друзьям в Тюмени. Иначе они не поверят, что я знаком с Региной Смирновой, — галантно проговорил Кольцов и наконец— то склонился к ее руке, завершая умело растянутый во времени жест.
— С Региной Смирновой? — переспросила Милена. — Говнюк!
— бросила она Лозовскому, гневно выдернула руку и поспешила к лифту, оскорбленно цокая каблучками по мраморному полу фойе.
Кольцов с неумением посмотрел ей вслед:
— Не понял.
— Вы сказали, что не представляете себе Регину Смирнову,
— с невинным видом пояснил Лозовский. — Так вот, она совсем— совсем не такая.
— А кто эта дама?
— Милена Броневая, рубрика «Светская жизнь».
— Однако. Я смотрю, вы не упускаете случая повеселиться,
— холодновато констатировал Кольцов. — Не хотите спросить, что привело меня в «Российский курьер»?
— Догадываюсь. Вы принесли опровержение на интервью генерала Морозова. Замечательно. Опровержения — это наш самый любимый жанр, — сообщил Лозовский, исподволь разглядывая нефтебарона и отмечая какую-то странную малоподвижность его лица. — В письме Попову вы написали, что «Союзу» принадлежит контрольный пакет акций компании «Нюда— нефть». Назначение генеральным директором компании Бориса Федоровича Христича — это была ваша инициатива?
— Да. Вы его знаете?
— Я много о нем слышал, — ушел Лозовский от прямого ответа, не имея никакого желания посвящать нефтебарона в непростую и нехорошо закончившуюся историю своего знакомства с Христичем. — Против него возбуждено уголовное дело за уклонение от уплаты налогов. Вам об этом известно?
— Разумеется.
— Получается, что его подставили, — заметил Лозовский, употребив неопределенную форму, хотя так и тянуло сказать «вы».
— Уладим.
— Володя, автограф, — попросила дежурная, терпеливо ожидавшая паузы в разговоре.
Лозовский подписал заявку и кивнул Кольцову:
— Желаю успеха.
— Уверен, что мы с вами еще встретимся, — любезно проговорил Кольцов. — И, возможно, не раз.
Он улыбнулся, но как бы одними губами. И вновь Лозовскому почудилось в его лице что-то серое, мохнатое.
Волчье.
Будет подлянка. Обязательно будет. Лозовский уже не сомневался в этом. И было странное ощущение, что проистечет она от Кольцова.
В загоне шипела кофеварка, запах хорошего кофе перемешивался с сигаретным дымом. Все сотрудники отдела уже сидели за своими столами. Их было двое: экономический обозреватель Регина Смирнова и корреспондент Павел Тюрин.
Как и полтора с лишним десятка лет назад, когда Лозовский с ним познакомился, Тюрин подписывал свои материалы псевдонимом Майоров, хотя из МВД ушел в отставку в чине полковника. Потом несколько лет был начальником службы экономической безопасности крупного банка, очень хорошо зарабатывал. Но в конце концов, не в силах совладать со страстью к писанию, прибился к «Российскому курьеру». Как и раньше, каждая статья давалась ему мучительно трудно, он переделывал материалы по много раз. И нередко, когда поджимали сроки, Лозовский переписывал их сам. Но по части добывания и проверки информации Тюрин был незаменим. За долгие годы службы сначала в ОБХСС, а потом в ГУБЭП он оброс огромным количеством знакомых, всех знал и все знали его.
Регине Смирновой было двадцать семь лет. Она была дочерью генерала, военного атташе посольства России в Великобритании, с отличием окончила экономический факультет МГУ, затем Высшую школу менеджмента в Лондоне. Лозовский познакомился с ней, когда она работала экспертом Московской фондовой биржи, и переманил в «Российский курьер». Рыжеватая, небольшого росточка, с фигурой подростка, она одевалась, как тургеневские барышни: серые блузки с оборками и рюшечками, длинные юбки, которые ей совершенно не шли. Так что Лозовский нисколько не погрешил против истины, сказав нефтебарону, что Регина Смирнова совсем-совсем не такая, как Милена Броневая. Но при внешней жантильности и вздорном, по-бабьи скандальном характере ум у Регины был холодный, мужской и перо тоже мужское, твердое. Все деловые люди, как и Кольцов, начинали читать «Российский курьер» с ее аналитических обзоров.
Недостатком Регины, который обернулся для отдела достоинством, было то, что она курила. Сигарета «Ротманс» все время тлела в пепельнице возле компьютерной клавиатуры. Ни Лозовский, ни Тюрин не курили, но притерпелись и не протестовали, когда к ним заходили из других отделов выкурить сигаретку, поболтать и выпить кофе из постоянно действующей кофеварки «эспрессо». Постепенно отдел расследований превратился в клуб, где обсуждались все новости. Сдав в секретариат свои статьи, в загон заглядывали нештатники, как по старой памяти назвали независимых журналистов, на свой страх и риск выискивавших острые темы, а потом продававших материалы тому, кто больше заплатит. Народ был тертый, информированный. В трепе обо всем и обо всех, нередко за бутылкой виски или хорошего коньяка, купленных с гонорара, иногда всплывали серьезные темы, они становились поводом для публикаций, которые создали «Курьеру» репутацию издания, авторы которого всегда знают, о чем пишут.
Но сейчас, перед летучкой, в загоне были только Регина и Тюрин. На столе перед Тюриным лежал последний номер «Российского курьера», раскрытый на интервью заместителя начальника налоговой полиции генерала Морозова под крупной «шапкой» «Пора выходить из тени». Регина нервно курила.
Лозовский понял, что своим появлением он прервал какой-то напряженный и, судя по всему, неприятный разговор.
Он сунул дубленку в шкаф рядом с шубкой Регины и темно-синим, похожим на милицейскую шинель, пальто Тюрина, пригладил ладонями волосы и немного постоял у окна, глядя на мутные в снеговой пелене очертания домов и пытаясь сообразить, почему никак не оставляет его предчувствие опасности, с каким идешь по незнакомой деревенской улице и ждешь, что вот-вот выскочит сорвавшаяся с цепи псина и вцепится тебе в загривок. Потом подсел к столу Регины и попросил:
— Региночка, детка, посмотри на меня.
Она посмотрела — хмуро, неприязненно:
— Ну?
— Лисичка. Хитрая, но вроде не злая. Если ее специально не злить, — оговорился Лозовский.
— А я? — полюбопытствовал Тюрин.
— Лысый барсук.
Заглянула Фаина, секретарша редакции, высокомерная от приближенности к начальству, как это у них, секретарш, заведено. Предупредила, не входя в загон:
— Летучка задерживается, у Альберта Николаевича очень важный посетитель.
— А кто она? — спросила Регина.
— Крыса!
— Шеф, у тебя сегодня мизантропическое настроение.
— Немного есть, — согласился Лозовский.
— Сейчас мы тебя развеселим, — пообещала Регина не предвещающим ничего хорошего тоном. — Начни, Петрович. Ты первый сунулся в это дело.
— Куда я совался? Никуда я не совался, — запротестовал Тюрин. — Я выполнял задание шефа.
— Какое здание? — не понял Лозовский.
— Ты сказал, что интервью Морозова смахивает на джинсу.
Я понял это так, что ты хотел бы разобраться, что к чему. Или я неправильно понял?
— Правильно, Петрович. Ты правильно все понял.
На редакционном жаргоне джинсой называли скрытую рекламу и черный пиар. Несмотря на то, что это было запрещено законом о средствах массовой информации и осуждалось Союзом журналистов, было немало изданий, и очень известных, которые занимались джинсой почти открыто и даже поощряли своих журналистов к поиску заказчиков. Автору статьи оставляли до пятнадцати процентов валютной наличности, которой расплачивались за джинсу, а все остальное шло в «черную кассу» редакции — в так называемый рептильный фонд.
Рептильный фонд существовал и в «Российском курьере». Образовывался он из «нала» рекламодателей, из аренды и других источников, известных лишь Броверману. Среди этих источников была реклама по бартеру, благодаря которой в кабинетах «Курьера» стояли хорошие компьютеры, у всех журналистов были мобильные телефоны, а редакционные дамы красовались в одежде от дорогих фирм. Броверман же рептильным фондом распоряжался.
Как и во всех изданиях, из него давали взятки чиновникам, от которых зависело создание для еженедельника режима наибольшего финансового благоприятствования, но основная часть шла на зарплату и на гонорары штатных и нештатных корреспондентов. По ведомости рядовые сотрудники «Курьера» получали по пять тысяч рублей в месяц, в действительности по пятьсот долларов. Зарплата редакторов отделов и ведущих обозревателей составляла семь тысяч, а в конвертах, которые каждый месяц в день получки раздавал Броверман, лежало по семьсот — восемьсот «зеленых». Точно так же за статью официально платили по триста рублей, а на самом деле до трехсот и даже до пятисот долларов, когда материал того стоил. Если же материал попадал в струю и способствовал принятию в Госдуме желательных для кого-то законов или препятствовал продвижению законов нежелательных, в рептильный фонд «Курьера» шел серьезный откат, и гонорары повышались до размеров, которых никто, кроме Бровермана, не знал.
Джинса как средство пополнения «черной кассы» «Российского курьера» была категорически запрещена с самого начала — еще в пору создания «Курьера», когда в молодой демократической России были живы иллюзии о возможности журналистской независимости и неподкупности. Потом джинсой брезговали по инерции, с какой старая дева, упустившая свое время, отвергает непристойные предложения. И оказалось, что эта позиция очень эффективна экономически. То, что публикации «Российского курьера» никогда не были заведомо заказными, способствовало укреплению репутации еженедельника как издания объективного и позволяло удерживать высокий рейтинг. Если джинсой соблазнялись сами журналисты и были уличены, следовал немедленный приказ об увольнении.
Каждый случай джинсы бурно обсуждался в редакции, вызывал негодование, но было у Лозовского подозрение, что негодование это примерно такое же, с каким добропорядочные дамы клеймят женщин легкого поведения, сами же втайне им завидуют. Единственным, в чьей искренности Лозовский не сомневался, был Тюрин. Ему очень нравилось быть своим среди профессиональных журналистов — людей со всеми человеческими слабостями, но в то же время существ особенных, знающих много слов и умеющих эти слова сопрягать так, что получались пусть не стихи, но все же не рапорт и не протокол. После двадцати лет милицейской службы в обстановке постоянной напряженности и взаимной подозрительности и после работы в банке, где тоже не расслабишься, Тюрин чувствовал себя так, словно бы наконец-то нашел свой дом. Джинсу он воспринимал как предательство, очень расстраивался, но в своем осуждении был непреклонен и никаких компромиссов не признавал.
Регина Смирнова тоже резко порицала джинсу, но по причинам не морально-этическим, а сугубо материальным. Она была своим человеком на бирже, ее аналитические обзоры предопределяли рыночные ожидания и влияли на колебания курсов акций. Хотя влияние это было в процентном отношении ничтожным, оно позволяло ей и связанными с ней брокерам вести некрупную, но гарантированно выигрышную биржевую игру, благодаря чему она зарабатывала много больше, чем ее отец-дипломат. Поэтому к репутации «Российского курьера» как издания независимого она относилась очень ревниво.
Говоря о том, что интервью генерала Морозова, которое он дал корреспонденту «Курьера» Стасу Шинкареву, смахивает на джинсу, Лозовский имел в виду рекламный характер интервью. Заместитель начальника налоговой полиции не пожалел красок, расписывая успехи своего ведомства. За девять месяцев в бюджет было возвращено в три раза больше средств, чем за весь прошлый год. У Лозовского, однако, и мысли не было подозревать Шинкарева в том, что тот получил за интервью бабки. Налоговики не дают взяток. Но у Тюрина был особый нюх на финансовые махинации.
— Значит, так, — приступил он к обстоятельному, судя по выражению его лица, рассказу. — Заехал я днями на Маросейку, в налоговую полицию. К Морозову. Он начинал у меня лейтенантом еще в ОБХСС. Привез я ему, значит, номер «Курьера», прямо из типографии, тепленький, похвалил интервью, то да се. Он мне всегда рад, есть перед кем погордиться. И вот что между делом выяснилось...
— Между делом? — уточнил Лозовский.
— Ну да. Не мог же я прямо сказать, зачем пришел. А пришел я узнать насчет «Нюда-нефти». Про которую пришло опровержение от Кольцова.
— Понял. Дальше.
— Меня что озадачило? Дело-то, если вдуматься, пустяковое. Шесть дней просрочки не криминал. С чего вдруг Морозов взъелся на эту «Нюду»? И оказалось, что он понятия не имел ни о какой «Нюда-нефти», а рассказал ему о ней сам Стас. И вставил в интервью.
— Минутку, — перебил Лозовский. — Значит, генерал Морозов не знал, что «Нюда-нефть» просрочила платеж, а корреспондент «Российского курьера» Стас Шинкарев знал?
— Выходит, так.
— Откуда?
— Хороший вопрос.
— Продолжай.
— Ну, а Морозову что? Ему на руку: полтора миллиона долларов возвращено в казну — лишняя галочка. У них это дело как поставлено? Берут на заметку какую-нибудь крупную фирму и ждут, когда она просрочит платеж. Тут же заводят уголовное дело по 199-й статье. А она составлена хитро: «Уклонение от уплаты налогов путем включения в бухгалтерские документы заведомо искаженных данных о доходах и расходах, либо иным способом». Вот за это «либо иным способом» и цепляются. А что такое иной способ? Да все. И светит по этой статье от двух до семи лет. Фирма, само собой, деньги сразу перечисляет, они считаются возвращенными в бюджет героическими усилиями ФСНП. Фирмач подписывает заявление с покаянием, и дело закрывают по 7-й статье УПК: преступление совершено впервые и при «деятельном раскаянии». Отсюда и все их успехи.
— А если фирмач не подписывает заявления?
— Глупый вопрос, Володя. Права качать — не сапоги тачать. Себе дороже. Это уже все очень хорошо поняли. Налоговики называют это "сыграть в «семерочку».
— Стоп, — прервал Лозовский. — Вот об этом и будет твой следующий материал. Заголовок: "Игра в «семерочку». Подзаголовок: «Выходи из тени и спи спокойно. На нарах». Врезка: «За девять месяцев текущего года ФСНП перечислила в бюджет втрое больше средств, чем за весь предыдущий год. О маленьких хитростях налоговых полицейских рассказывает наш корреспондент Павел Майоров». Мы им эту «Нюду-нефть» в глотку засунем!
— С чего это ты завелся? — удивилась Регина.
— Из-за Христича, — неохотно объяснил Лозовский. — Когда-то я напечатал большую статью в «Известиях» в его защиту. Он работал на Самотлоре начальником управления и не давал открывать задвижки скважин на полную: обводняются горизонты, месторождения губятся. Обком начал его гнобить, «Известия» решили вмешаться.
— Помогло?
— От Христича отстали, навалились на других. И Самотлор все-таки загубили. Потом и его убрали. Назначили директором научно-исследовательского института. Чтобы не мешал. Я с ним познакомился, когда снимал документальный фильм «Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет».
— Как?! — ахнула Регина и звонко, по-девчоночьи, расхохоталась. — Я не могу! Лозовский! Ты занимался такой фигней?!
— Соплюшка. Тебя бы в то время, я бы посмотрел, чем бы ты занималась. Вот чем: писала бы диссертацию об экономическом загнивании капитализма. Дальше, Петрович.
— У меня все. Твой ход, лисичка.
— С этой «Нюда-нефтью» все не так-то просто, — сразу став серьезной, начала Регина. — На нефтяном рынке сейчас два очень агрессивных игрока. Первый — компания «Сиб-ойл», она прибирает к рукам тюменский север. Второй — группа Кольцова «Союз». Теперь о конкретике. В письме Кольцова я сразу обратила внимание на одну цифру. Ты понял, на какую?
— Снижение курса акций «Нюда-нефти» на девять и восемь десятых процента уменьшило капитализацию компании на сорок миллионов долларов. Значит, все компанию Кольцов оценивает без малого в полмиллиарда.
Регина снисходительно усмехнулась:
— Это ему хочется так думать. Цифра не проверяется. Настоящую цену показывают только торги. Нет, я обратила внимание на другую цифру. А вот она проверяется: за третий квартал «Нюда-нефть» перечислила в бюджет полтора миллиона долларов налогов.
— Это много? — спросил Лозовский, который, как и большинство журналистов, знал все, но не точно.
— Фишка не в том, много это или немного. Это немного, если сравнить с тем, сколько платят «Юкос» или та же «Сиб-ойл». По тюменским меркам «Нюда-нефть» компания небольшая. Но. Я посмотрела технические характеристики нефтяных полей «Нюды» и посчитала, сколько у них там скважин. Только не спрашивай, как я это сделала.
— Ты залезла в их базу данных.
— На нетактичные замечания не отвечаю. Так вот, коротко, чтобы не перегружать твою голову цифрами: каждая скважина «Нюды» дает почти в три раза больше нефти, чем в среднем по всей Тюмени. В три! Прочувствовал? И это, заметь себе, на том самом Самотлоре, который, как ты верно сказал, был практически полностью загублен еще в восьмидесятые годы.
— В три раза? — усомнился Лозовский. — Ты правильно посчитала?
— Шеф, обижаешь. Я умею считать. Как этого добились — не знаю. Но это — факт. Какой напрашивается вывод?
— Интервью Морозова — слив. Цель: сбить цену акций «Нюда-нефти» и скупить их. Просматривается и заказчик: «Сиб-ойл». Значит, Стас Шинкарев работает на «Сиб-ойл». Вот сучонок!
— Теперь ты понял, почему Кольцов так настаивает на опровержении? — заключила Регина. — Как только оно будет опубликовано, все начнут быстро считать. И насчитают то же, что и я. Что за этим последует? Акции «Нюды» рванут вверх.
— Пролетит Кольцов с этим делом, — уверенно предположил Тюрин. — Попов не опубликует опровержения. Ему это, как серпом... Я хотел сказать, он этого очень не любит.
— Как попросить, — не согласился Лозовский. — Может опубликовать. Кольцов попросит. А он умеет просить. Но меня сейчас занимает другое. Если мы такие сравнительно умные, почему мы такие сравнительно бедные? Попросту говоря, что со всего этого можем поиметь мы?
— Мы — это кто? — спросил Тюрин.
— Во-первых, мы — это мы. Во-вторых, мы — это «Российский курьер». А в-третьих, мы — это демократическая Россия.
— И нас на подвиг зовет комсомольский билет, — ухмыльнулась Регина.
— Ну и молодежь пошла! — сокрушенно покачал головой Лозовский. — А, Петрович? Ничего святого!
— Мало святого, мало, — подтвердил Тюрин. — Не построят они капитализма.
Из коридора послышался шум, всунулась Фаина:
— Летучка, господа, быстренько собираемся, не заставляем себя ждать!
Лозовский посмотрел на часы. Беседа президента ОАО «Союз» и главного редактора «Российского курьера» продолжалась сорок минут. За это время можно о многом договориться. Договорились или не договорились? А если договорились, о чем?
Это будет понятно по тому, как пойдет обсуждение номера.
Понять это было важно, потому что любая серьезная договоренность тюменского нефтебарона с Поповым усиливала позиции Попова в той незаметной для постороннего взгляда борьбе, которая постоянно идет в любом редакционном коллективе и обостряется во время кризисов.
До открытого мордобоя с поножовщиной в «Российском курьере» не дошло, но ситуация была напряжена до такой степени, что любая мелочь могла вызвать разрушительную войну, в которой никогда не бывает победителей, а бывают лишь побежденные. Как в семейных распрях прежде всего страдают дети, ради которых и существует семья, так и в редакционных войнах интересы издания становятся первой жертвой столкновения противоборствующих группировок.
Одну из таких группировок в «Российском курьере» возглавлял Попов. В нее входили журналисты, которых он привел с собой после назначения главным редактором, и те из сотрудников «Курьера», жизненный опыт которых подсказывал им, что начальство не проигрывает никогда.
Лидером противостоящей стороны был Лозовский.
Про поездку в ФРГ Лозовский вспоминал с удовольствием, а про очередь на «Жигули» и думать забыл. И чрезвычайно удивился, когда вдруг получил открытку из техцентра на Варшавке. Его извещали, что в течение месяца ему нужно внести в кассу техцентра восемь тысяч четыреста двадцать шесть рублей и стать счастливым обладателем «семерки». Открытка пришла как раз в тот момент, когда Лозовский сидел на нулях, поэтому он воспринял ее с горькой иронией, как насмешку судьбы. В этом смысле он и упомянул о ней в пивбаре Центрального дома журналиста, куда завернул выпить кружку пильзенского и одолжить у кого-нибудь рублей тридцать — сорок до гонорара. Случившийся при разговоре Броверман неожиданно занервничал, вытащил Лозовского из-за столика и отвел в дальний темный угол фойе.
— Что ты сделал с открыткой? — ужасным голосом спросил он.
— Да ничего, где-то валяется. А в чем дело?
— Давно валяется?
— Недели две.
— Где открытка?
— Дома.
— Поехали!
Броверман забрал открытку, через день заехал за Лозовским на такси и отвез его на Варшавку, где взял на себя роль гида при ничего не понимающем иностранце: водил от окна к окну, показывал, где что написать и где расписаться. Часа через два им выкатили белоснежную, сверкающую лаком «семерку».
Знающие люди уже объяснили Лозовскому, что новая «семерка» на черном рынке уходит за три номинала. Активность Савика получила исчерпывающее объяснение. Лозовский ничего не имел против. Занять восемь с половиной тысяч у нищей журналистской братии и самому провернуть эту операцию было для него делом совершенно нереальным, пусть человек попользуется. Накроет в ЦДЖ стол с хорошим коньяком и филе по-суворовски — и спасибо. Но Броверман ни единым словом не обмолвился о ЦДЖ. Сел в «семерку», сказал «Позвоню» и укатил, оставив Лозовского возле техцентра в полном и довольно тягостном недоумении, усугубленном тем, что в кармане у него была только мелочь, которой едва хватило на троллейбус, метро и автобус, чтобы добраться до дома.
Савик позвонил через несколько дней:
— Ты что хочешь — тачку или бабки?
Лозовский в энергичных выражениях объяснил, чего он от Бровермана хочет, и бросил трубку. И был потрясен, когда спустя некоторое время Савик подогнал к его дому красную «копейку», не новую, но с виду вполне приличную, и королевским жестом бросил на капот техпаспорт, выписанный на имя Лозовского:
— Владей!
Несложный расчет показывал, что королевский жест Бровермана был не таким уж и королевским. Шестилетняя «копейка» стоила тысячи четыре, а на «семерке» Савик наварил штук пятнадцать — шестнадцать. И все же его поступок поразил Лозовского в самое сердце.
— Савик, я о тебе неправильно думал, — искренне покаялся он.
— Ты обо мне правильно думал, — ответил Броверман. — Но кинуть тебя — это все равно что отнять копеечку у юродивого. Извини, старина, ты хороший журналист, но лох. Пишешь о жизни, а в жизни ничего не понимаешь. Врубайся. Не врубишься — пропадешь. Времена наступают крутые. Крутые наступают времена, очень крутые!
Исполнив арию Кассандры, Броверман исчез. О нем напоминала лишь машина, решившая для Лозовского самую трудную творческую проблему журналистов, работающих на вольных хлебах: у кого перехватить тридцатку на неделю-другую. Когда поджимало, он садился в «копейку», заливал полный бак бензина, запасался бутербродами и термосом крепкого черного кофе и всю ночь колесил по Москве, сшибая рубли, трешки и пятерки с припозднившихся пассажиров, получая удовольствие и от быстрой езды по пустым улицам, и от ловли удачи, и от невольной подключенности к жизни других людей. И даже когда его остроумно динамили, он матерился, но не злобился, а искренне восхищался народной изобретательностью. Однажды солидного вида клиент ушел за деньгами, а в залог оставил литровую бутылку польской водки «Выборова», в которой оказалась вода. А в другой раз залогом стали два хиповатых парня с Пушки, которые, как выяснилось, познакомились с клиентом полчаса назад и приняли приглашение поехать к нему на флэт и послушать новые диски. Ну как тут не преисполниться, как от всего талантливого, жизненного оптимизма!
— Прекрасно, пусть будет «Голден-Палас». Эту салфетку я покажу друзьям в Тюмени. Иначе они не поверят, что я знаком с Региной Смирновой, — галантно проговорил Кольцов и наконец— то склонился к ее руке, завершая умело растянутый во времени жест.
— С Региной Смирновой? — переспросила Милена. — Говнюк!
— бросила она Лозовскому, гневно выдернула руку и поспешила к лифту, оскорбленно цокая каблучками по мраморному полу фойе.
Кольцов с неумением посмотрел ей вслед:
— Не понял.
— Вы сказали, что не представляете себе Регину Смирнову,
— с невинным видом пояснил Лозовский. — Так вот, она совсем— совсем не такая.
— А кто эта дама?
— Милена Броневая, рубрика «Светская жизнь».
— Однако. Я смотрю, вы не упускаете случая повеселиться,
— холодновато констатировал Кольцов. — Не хотите спросить, что привело меня в «Российский курьер»?
— Догадываюсь. Вы принесли опровержение на интервью генерала Морозова. Замечательно. Опровержения — это наш самый любимый жанр, — сообщил Лозовский, исподволь разглядывая нефтебарона и отмечая какую-то странную малоподвижность его лица. — В письме Попову вы написали, что «Союзу» принадлежит контрольный пакет акций компании «Нюда— нефть». Назначение генеральным директором компании Бориса Федоровича Христича — это была ваша инициатива?
— Да. Вы его знаете?
— Я много о нем слышал, — ушел Лозовский от прямого ответа, не имея никакого желания посвящать нефтебарона в непростую и нехорошо закончившуюся историю своего знакомства с Христичем. — Против него возбуждено уголовное дело за уклонение от уплаты налогов. Вам об этом известно?
— Разумеется.
— Получается, что его подставили, — заметил Лозовский, употребив неопределенную форму, хотя так и тянуло сказать «вы».
— Уладим.
— Володя, автограф, — попросила дежурная, терпеливо ожидавшая паузы в разговоре.
Лозовский подписал заявку и кивнул Кольцову:
— Желаю успеха.
— Уверен, что мы с вами еще встретимся, — любезно проговорил Кольцов. — И, возможно, не раз.
Он улыбнулся, но как бы одними губами. И вновь Лозовскому почудилось в его лице что-то серое, мохнатое.
Волчье.
Будет подлянка. Обязательно будет. Лозовский уже не сомневался в этом. И было странное ощущение, что проистечет она от Кольцова.
IV
Отдел журналистских расследований «Российского курьера» располагался на четвертом этаже бывшей «Правды», но не в кабинете, а в торце коридора, отгороженном от остального пространства стеклянной стеной. Благодаря этой нехитрой реконструкции, вызванной тем, что половину кабинетов Броверман сдавал в аренду южно-корейской фирме, торгующей видеотехникой, образовалось вытянутое в длину, но довольно просторное помещение — «загон», как называли его в редакции.В загоне шипела кофеварка, запах хорошего кофе перемешивался с сигаретным дымом. Все сотрудники отдела уже сидели за своими столами. Их было двое: экономический обозреватель Регина Смирнова и корреспондент Павел Тюрин.
Как и полтора с лишним десятка лет назад, когда Лозовский с ним познакомился, Тюрин подписывал свои материалы псевдонимом Майоров, хотя из МВД ушел в отставку в чине полковника. Потом несколько лет был начальником службы экономической безопасности крупного банка, очень хорошо зарабатывал. Но в конце концов, не в силах совладать со страстью к писанию, прибился к «Российскому курьеру». Как и раньше, каждая статья давалась ему мучительно трудно, он переделывал материалы по много раз. И нередко, когда поджимали сроки, Лозовский переписывал их сам. Но по части добывания и проверки информации Тюрин был незаменим. За долгие годы службы сначала в ОБХСС, а потом в ГУБЭП он оброс огромным количеством знакомых, всех знал и все знали его.
Регине Смирновой было двадцать семь лет. Она была дочерью генерала, военного атташе посольства России в Великобритании, с отличием окончила экономический факультет МГУ, затем Высшую школу менеджмента в Лондоне. Лозовский познакомился с ней, когда она работала экспертом Московской фондовой биржи, и переманил в «Российский курьер». Рыжеватая, небольшого росточка, с фигурой подростка, она одевалась, как тургеневские барышни: серые блузки с оборками и рюшечками, длинные юбки, которые ей совершенно не шли. Так что Лозовский нисколько не погрешил против истины, сказав нефтебарону, что Регина Смирнова совсем-совсем не такая, как Милена Броневая. Но при внешней жантильности и вздорном, по-бабьи скандальном характере ум у Регины был холодный, мужской и перо тоже мужское, твердое. Все деловые люди, как и Кольцов, начинали читать «Российский курьер» с ее аналитических обзоров.
Недостатком Регины, который обернулся для отдела достоинством, было то, что она курила. Сигарета «Ротманс» все время тлела в пепельнице возле компьютерной клавиатуры. Ни Лозовский, ни Тюрин не курили, но притерпелись и не протестовали, когда к ним заходили из других отделов выкурить сигаретку, поболтать и выпить кофе из постоянно действующей кофеварки «эспрессо». Постепенно отдел расследований превратился в клуб, где обсуждались все новости. Сдав в секретариат свои статьи, в загон заглядывали нештатники, как по старой памяти назвали независимых журналистов, на свой страх и риск выискивавших острые темы, а потом продававших материалы тому, кто больше заплатит. Народ был тертый, информированный. В трепе обо всем и обо всех, нередко за бутылкой виски или хорошего коньяка, купленных с гонорара, иногда всплывали серьезные темы, они становились поводом для публикаций, которые создали «Курьеру» репутацию издания, авторы которого всегда знают, о чем пишут.
Но сейчас, перед летучкой, в загоне были только Регина и Тюрин. На столе перед Тюриным лежал последний номер «Российского курьера», раскрытый на интервью заместителя начальника налоговой полиции генерала Морозова под крупной «шапкой» «Пора выходить из тени». Регина нервно курила.
Лозовский понял, что своим появлением он прервал какой-то напряженный и, судя по всему, неприятный разговор.
Он сунул дубленку в шкаф рядом с шубкой Регины и темно-синим, похожим на милицейскую шинель, пальто Тюрина, пригладил ладонями волосы и немного постоял у окна, глядя на мутные в снеговой пелене очертания домов и пытаясь сообразить, почему никак не оставляет его предчувствие опасности, с каким идешь по незнакомой деревенской улице и ждешь, что вот-вот выскочит сорвавшаяся с цепи псина и вцепится тебе в загривок. Потом подсел к столу Регины и попросил:
— Региночка, детка, посмотри на меня.
Она посмотрела — хмуро, неприязненно:
— Ну?
— Лисичка. Хитрая, но вроде не злая. Если ее специально не злить, — оговорился Лозовский.
— А я? — полюбопытствовал Тюрин.
— Лысый барсук.
Заглянула Фаина, секретарша редакции, высокомерная от приближенности к начальству, как это у них, секретарш, заведено. Предупредила, не входя в загон:
— Летучка задерживается, у Альберта Николаевича очень важный посетитель.
— А кто она? — спросила Регина.
— Крыса!
— Шеф, у тебя сегодня мизантропическое настроение.
— Немного есть, — согласился Лозовский.
— Сейчас мы тебя развеселим, — пообещала Регина не предвещающим ничего хорошего тоном. — Начни, Петрович. Ты первый сунулся в это дело.
— Куда я совался? Никуда я не совался, — запротестовал Тюрин. — Я выполнял задание шефа.
— Какое здание? — не понял Лозовский.
— Ты сказал, что интервью Морозова смахивает на джинсу.
Я понял это так, что ты хотел бы разобраться, что к чему. Или я неправильно понял?
— Правильно, Петрович. Ты правильно все понял.
На редакционном жаргоне джинсой называли скрытую рекламу и черный пиар. Несмотря на то, что это было запрещено законом о средствах массовой информации и осуждалось Союзом журналистов, было немало изданий, и очень известных, которые занимались джинсой почти открыто и даже поощряли своих журналистов к поиску заказчиков. Автору статьи оставляли до пятнадцати процентов валютной наличности, которой расплачивались за джинсу, а все остальное шло в «черную кассу» редакции — в так называемый рептильный фонд.
Рептильный фонд существовал и в «Российском курьере». Образовывался он из «нала» рекламодателей, из аренды и других источников, известных лишь Броверману. Среди этих источников была реклама по бартеру, благодаря которой в кабинетах «Курьера» стояли хорошие компьютеры, у всех журналистов были мобильные телефоны, а редакционные дамы красовались в одежде от дорогих фирм. Броверман же рептильным фондом распоряжался.
Как и во всех изданиях, из него давали взятки чиновникам, от которых зависело создание для еженедельника режима наибольшего финансового благоприятствования, но основная часть шла на зарплату и на гонорары штатных и нештатных корреспондентов. По ведомости рядовые сотрудники «Курьера» получали по пять тысяч рублей в месяц, в действительности по пятьсот долларов. Зарплата редакторов отделов и ведущих обозревателей составляла семь тысяч, а в конвертах, которые каждый месяц в день получки раздавал Броверман, лежало по семьсот — восемьсот «зеленых». Точно так же за статью официально платили по триста рублей, а на самом деле до трехсот и даже до пятисот долларов, когда материал того стоил. Если же материал попадал в струю и способствовал принятию в Госдуме желательных для кого-то законов или препятствовал продвижению законов нежелательных, в рептильный фонд «Курьера» шел серьезный откат, и гонорары повышались до размеров, которых никто, кроме Бровермана, не знал.
Джинса как средство пополнения «черной кассы» «Российского курьера» была категорически запрещена с самого начала — еще в пору создания «Курьера», когда в молодой демократической России были живы иллюзии о возможности журналистской независимости и неподкупности. Потом джинсой брезговали по инерции, с какой старая дева, упустившая свое время, отвергает непристойные предложения. И оказалось, что эта позиция очень эффективна экономически. То, что публикации «Российского курьера» никогда не были заведомо заказными, способствовало укреплению репутации еженедельника как издания объективного и позволяло удерживать высокий рейтинг. Если джинсой соблазнялись сами журналисты и были уличены, следовал немедленный приказ об увольнении.
Каждый случай джинсы бурно обсуждался в редакции, вызывал негодование, но было у Лозовского подозрение, что негодование это примерно такое же, с каким добропорядочные дамы клеймят женщин легкого поведения, сами же втайне им завидуют. Единственным, в чьей искренности Лозовский не сомневался, был Тюрин. Ему очень нравилось быть своим среди профессиональных журналистов — людей со всеми человеческими слабостями, но в то же время существ особенных, знающих много слов и умеющих эти слова сопрягать так, что получались пусть не стихи, но все же не рапорт и не протокол. После двадцати лет милицейской службы в обстановке постоянной напряженности и взаимной подозрительности и после работы в банке, где тоже не расслабишься, Тюрин чувствовал себя так, словно бы наконец-то нашел свой дом. Джинсу он воспринимал как предательство, очень расстраивался, но в своем осуждении был непреклонен и никаких компромиссов не признавал.
Регина Смирнова тоже резко порицала джинсу, но по причинам не морально-этическим, а сугубо материальным. Она была своим человеком на бирже, ее аналитические обзоры предопределяли рыночные ожидания и влияли на колебания курсов акций. Хотя влияние это было в процентном отношении ничтожным, оно позволяло ей и связанными с ней брокерам вести некрупную, но гарантированно выигрышную биржевую игру, благодаря чему она зарабатывала много больше, чем ее отец-дипломат. Поэтому к репутации «Российского курьера» как издания независимого она относилась очень ревниво.
Говоря о том, что интервью генерала Морозова, которое он дал корреспонденту «Курьера» Стасу Шинкареву, смахивает на джинсу, Лозовский имел в виду рекламный характер интервью. Заместитель начальника налоговой полиции не пожалел красок, расписывая успехи своего ведомства. За девять месяцев в бюджет было возвращено в три раза больше средств, чем за весь прошлый год. У Лозовского, однако, и мысли не было подозревать Шинкарева в том, что тот получил за интервью бабки. Налоговики не дают взяток. Но у Тюрина был особый нюх на финансовые махинации.
— Значит, так, — приступил он к обстоятельному, судя по выражению его лица, рассказу. — Заехал я днями на Маросейку, в налоговую полицию. К Морозову. Он начинал у меня лейтенантом еще в ОБХСС. Привез я ему, значит, номер «Курьера», прямо из типографии, тепленький, похвалил интервью, то да се. Он мне всегда рад, есть перед кем погордиться. И вот что между делом выяснилось...
— Между делом? — уточнил Лозовский.
— Ну да. Не мог же я прямо сказать, зачем пришел. А пришел я узнать насчет «Нюда-нефти». Про которую пришло опровержение от Кольцова.
— Понял. Дальше.
— Меня что озадачило? Дело-то, если вдуматься, пустяковое. Шесть дней просрочки не криминал. С чего вдруг Морозов взъелся на эту «Нюду»? И оказалось, что он понятия не имел ни о какой «Нюда-нефти», а рассказал ему о ней сам Стас. И вставил в интервью.
— Минутку, — перебил Лозовский. — Значит, генерал Морозов не знал, что «Нюда-нефть» просрочила платеж, а корреспондент «Российского курьера» Стас Шинкарев знал?
— Выходит, так.
— Откуда?
— Хороший вопрос.
— Продолжай.
— Ну, а Морозову что? Ему на руку: полтора миллиона долларов возвращено в казну — лишняя галочка. У них это дело как поставлено? Берут на заметку какую-нибудь крупную фирму и ждут, когда она просрочит платеж. Тут же заводят уголовное дело по 199-й статье. А она составлена хитро: «Уклонение от уплаты налогов путем включения в бухгалтерские документы заведомо искаженных данных о доходах и расходах, либо иным способом». Вот за это «либо иным способом» и цепляются. А что такое иной способ? Да все. И светит по этой статье от двух до семи лет. Фирма, само собой, деньги сразу перечисляет, они считаются возвращенными в бюджет героическими усилиями ФСНП. Фирмач подписывает заявление с покаянием, и дело закрывают по 7-й статье УПК: преступление совершено впервые и при «деятельном раскаянии». Отсюда и все их успехи.
— А если фирмач не подписывает заявления?
— Глупый вопрос, Володя. Права качать — не сапоги тачать. Себе дороже. Это уже все очень хорошо поняли. Налоговики называют это "сыграть в «семерочку».
— Стоп, — прервал Лозовский. — Вот об этом и будет твой следующий материал. Заголовок: "Игра в «семерочку». Подзаголовок: «Выходи из тени и спи спокойно. На нарах». Врезка: «За девять месяцев текущего года ФСНП перечислила в бюджет втрое больше средств, чем за весь предыдущий год. О маленьких хитростях налоговых полицейских рассказывает наш корреспондент Павел Майоров». Мы им эту «Нюду-нефть» в глотку засунем!
— С чего это ты завелся? — удивилась Регина.
— Из-за Христича, — неохотно объяснил Лозовский. — Когда-то я напечатал большую статью в «Известиях» в его защиту. Он работал на Самотлоре начальником управления и не давал открывать задвижки скважин на полную: обводняются горизонты, месторождения губятся. Обком начал его гнобить, «Известия» решили вмешаться.
— Помогло?
— От Христича отстали, навалились на других. И Самотлор все-таки загубили. Потом и его убрали. Назначили директором научно-исследовательского института. Чтобы не мешал. Я с ним познакомился, когда снимал документальный фильм «Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет».
— Как?! — ахнула Регина и звонко, по-девчоночьи, расхохоталась. — Я не могу! Лозовский! Ты занимался такой фигней?!
— Соплюшка. Тебя бы в то время, я бы посмотрел, чем бы ты занималась. Вот чем: писала бы диссертацию об экономическом загнивании капитализма. Дальше, Петрович.
— У меня все. Твой ход, лисичка.
— С этой «Нюда-нефтью» все не так-то просто, — сразу став серьезной, начала Регина. — На нефтяном рынке сейчас два очень агрессивных игрока. Первый — компания «Сиб-ойл», она прибирает к рукам тюменский север. Второй — группа Кольцова «Союз». Теперь о конкретике. В письме Кольцова я сразу обратила внимание на одну цифру. Ты понял, на какую?
— Снижение курса акций «Нюда-нефти» на девять и восемь десятых процента уменьшило капитализацию компании на сорок миллионов долларов. Значит, все компанию Кольцов оценивает без малого в полмиллиарда.
Регина снисходительно усмехнулась:
— Это ему хочется так думать. Цифра не проверяется. Настоящую цену показывают только торги. Нет, я обратила внимание на другую цифру. А вот она проверяется: за третий квартал «Нюда-нефть» перечислила в бюджет полтора миллиона долларов налогов.
— Это много? — спросил Лозовский, который, как и большинство журналистов, знал все, но не точно.
— Фишка не в том, много это или немного. Это немного, если сравнить с тем, сколько платят «Юкос» или та же «Сиб-ойл». По тюменским меркам «Нюда-нефть» компания небольшая. Но. Я посмотрела технические характеристики нефтяных полей «Нюды» и посчитала, сколько у них там скважин. Только не спрашивай, как я это сделала.
— Ты залезла в их базу данных.
— На нетактичные замечания не отвечаю. Так вот, коротко, чтобы не перегружать твою голову цифрами: каждая скважина «Нюды» дает почти в три раза больше нефти, чем в среднем по всей Тюмени. В три! Прочувствовал? И это, заметь себе, на том самом Самотлоре, который, как ты верно сказал, был практически полностью загублен еще в восьмидесятые годы.
— В три раза? — усомнился Лозовский. — Ты правильно посчитала?
— Шеф, обижаешь. Я умею считать. Как этого добились — не знаю. Но это — факт. Какой напрашивается вывод?
— Интервью Морозова — слив. Цель: сбить цену акций «Нюда-нефти» и скупить их. Просматривается и заказчик: «Сиб-ойл». Значит, Стас Шинкарев работает на «Сиб-ойл». Вот сучонок!
— Теперь ты понял, почему Кольцов так настаивает на опровержении? — заключила Регина. — Как только оно будет опубликовано, все начнут быстро считать. И насчитают то же, что и я. Что за этим последует? Акции «Нюды» рванут вверх.
— Пролетит Кольцов с этим делом, — уверенно предположил Тюрин. — Попов не опубликует опровержения. Ему это, как серпом... Я хотел сказать, он этого очень не любит.
— Как попросить, — не согласился Лозовский. — Может опубликовать. Кольцов попросит. А он умеет просить. Но меня сейчас занимает другое. Если мы такие сравнительно умные, почему мы такие сравнительно бедные? Попросту говоря, что со всего этого можем поиметь мы?
— Мы — это кто? — спросил Тюрин.
— Во-первых, мы — это мы. Во-вторых, мы — это «Российский курьер». А в-третьих, мы — это демократическая Россия.
— И нас на подвиг зовет комсомольский билет, — ухмыльнулась Регина.
— Ну и молодежь пошла! — сокрушенно покачал головой Лозовский. — А, Петрович? Ничего святого!
— Мало святого, мало, — подтвердил Тюрин. — Не построят они капитализма.
Из коридора послышался шум, всунулась Фаина:
— Летучка, господа, быстренько собираемся, не заставляем себя ждать!
Лозовский посмотрел на часы. Беседа президента ОАО «Союз» и главного редактора «Российского курьера» продолжалась сорок минут. За это время можно о многом договориться. Договорились или не договорились? А если договорились, о чем?
Это будет понятно по тому, как пойдет обсуждение номера.
Понять это было важно, потому что любая серьезная договоренность тюменского нефтебарона с Поповым усиливала позиции Попова в той незаметной для постороннего взгляда борьбе, которая постоянно идет в любом редакционном коллективе и обостряется во время кризисов.
До открытого мордобоя с поножовщиной в «Российском курьере» не дошло, но ситуация была напряжена до такой степени, что любая мелочь могла вызвать разрушительную войну, в которой никогда не бывает победителей, а бывают лишь побежденные. Как в семейных распрях прежде всего страдают дети, ради которых и существует семья, так и в редакционных войнах интересы издания становятся первой жертвой столкновения противоборствующих группировок.
Одну из таких группировок в «Российском курьере» возглавлял Попов. В нее входили журналисты, которых он привел с собой после назначения главным редактором, и те из сотрудников «Курьера», жизненный опыт которых подсказывал им, что начальство не проигрывает никогда.
Лидером противостоящей стороны был Лозовский.
V
Как и все, что происходило в России в постсоветские времена, еженедельник «Российский курьер» возник с результате случайного стечения обстоятельств, никак не связанных между собой. Тот мелкий житейский факт, что в пору своей недолгой стажировки в «Правде» Лозовский съездил в ФРГ, и такая же мелкая житейская мелочь, что его записали в льготную очередь на «Жигули» «ВАЗ-2107», при нормальном течении жизни существовали бы сами по себе, а коммерческие инициативы экономиста Московского горкома комсомола Саввы Бровермана — сами по себе. Но как в мутном потоке вешних вод все перемешивается и сочетается несочетаемое, так же слепились пути Лозовского и Бровермана, а мелкие житейские обстоятельства обоих, совместившись, обрели значение воистину судьбоносное.Про поездку в ФРГ Лозовский вспоминал с удовольствием, а про очередь на «Жигули» и думать забыл. И чрезвычайно удивился, когда вдруг получил открытку из техцентра на Варшавке. Его извещали, что в течение месяца ему нужно внести в кассу техцентра восемь тысяч четыреста двадцать шесть рублей и стать счастливым обладателем «семерки». Открытка пришла как раз в тот момент, когда Лозовский сидел на нулях, поэтому он воспринял ее с горькой иронией, как насмешку судьбы. В этом смысле он и упомянул о ней в пивбаре Центрального дома журналиста, куда завернул выпить кружку пильзенского и одолжить у кого-нибудь рублей тридцать — сорок до гонорара. Случившийся при разговоре Броверман неожиданно занервничал, вытащил Лозовского из-за столика и отвел в дальний темный угол фойе.
— Что ты сделал с открыткой? — ужасным голосом спросил он.
— Да ничего, где-то валяется. А в чем дело?
— Давно валяется?
— Недели две.
— Где открытка?
— Дома.
— Поехали!
Броверман забрал открытку, через день заехал за Лозовским на такси и отвез его на Варшавку, где взял на себя роль гида при ничего не понимающем иностранце: водил от окна к окну, показывал, где что написать и где расписаться. Часа через два им выкатили белоснежную, сверкающую лаком «семерку».
Знающие люди уже объяснили Лозовскому, что новая «семерка» на черном рынке уходит за три номинала. Активность Савика получила исчерпывающее объяснение. Лозовский ничего не имел против. Занять восемь с половиной тысяч у нищей журналистской братии и самому провернуть эту операцию было для него делом совершенно нереальным, пусть человек попользуется. Накроет в ЦДЖ стол с хорошим коньяком и филе по-суворовски — и спасибо. Но Броверман ни единым словом не обмолвился о ЦДЖ. Сел в «семерку», сказал «Позвоню» и укатил, оставив Лозовского возле техцентра в полном и довольно тягостном недоумении, усугубленном тем, что в кармане у него была только мелочь, которой едва хватило на троллейбус, метро и автобус, чтобы добраться до дома.
Савик позвонил через несколько дней:
— Ты что хочешь — тачку или бабки?
Лозовский в энергичных выражениях объяснил, чего он от Бровермана хочет, и бросил трубку. И был потрясен, когда спустя некоторое время Савик подогнал к его дому красную «копейку», не новую, но с виду вполне приличную, и королевским жестом бросил на капот техпаспорт, выписанный на имя Лозовского:
— Владей!
Несложный расчет показывал, что королевский жест Бровермана был не таким уж и королевским. Шестилетняя «копейка» стоила тысячи четыре, а на «семерке» Савик наварил штук пятнадцать — шестнадцать. И все же его поступок поразил Лозовского в самое сердце.
— Савик, я о тебе неправильно думал, — искренне покаялся он.
— Ты обо мне правильно думал, — ответил Броверман. — Но кинуть тебя — это все равно что отнять копеечку у юродивого. Извини, старина, ты хороший журналист, но лох. Пишешь о жизни, а в жизни ничего не понимаешь. Врубайся. Не врубишься — пропадешь. Времена наступают крутые. Крутые наступают времена, очень крутые!
Исполнив арию Кассандры, Броверман исчез. О нем напоминала лишь машина, решившая для Лозовского самую трудную творческую проблему журналистов, работающих на вольных хлебах: у кого перехватить тридцатку на неделю-другую. Когда поджимало, он садился в «копейку», заливал полный бак бензина, запасался бутербродами и термосом крепкого черного кофе и всю ночь колесил по Москве, сшибая рубли, трешки и пятерки с припозднившихся пассажиров, получая удовольствие и от быстрой езды по пустым улицам, и от ловли удачи, и от невольной подключенности к жизни других людей. И даже когда его остроумно динамили, он матерился, но не злобился, а искренне восхищался народной изобретательностью. Однажды солидного вида клиент ушел за деньгами, а в залог оставил литровую бутылку польской водки «Выборова», в которой оказалась вода. А в другой раз залогом стали два хиповатых парня с Пушки, которые, как выяснилось, познакомились с клиентом полчаса назад и приняли приглашение поехать к нему на флэт и послушать новые диски. Ну как тут не преисполниться, как от всего талантливого, жизненного оптимизма!