Левитина Наталия. Опасные удовольствия

   – Позвольте с вами не согласиться, милейший, – не выдержал Андрей. – Как ужасно отзываетесь вы о женщинах, хотя ваша оценка наверняка подогревается распространенным мужским недомоганием.
   Андрей призадумался, вспомнил лицо Дирли-Ду, потом Катерины и продолжил:
   – Женщина – богиня природы, символ Божьего вдохновения, женщина дарит жизнь, надежды и радость, с нее все начинается, она отправная точка всех наших мыслей, гениальных озарений, чувств, ее любовь – восторг и экстаз, то, к чему мы стремимся, о чем мечтаем…
   – Мерзкие они, отвратительные, – настойчиво бубнил злобный коротышка. – А тебя, должно быть, любят бабы, что ты такой к ним ласковый. А меня вот почему-то не любят!
   Они очень странно смотрелись вместе – свинцово-сизый мятущийся пьянчужка и крупный, фешенебельный, душистый Пряжников – в красивом плаще и с узлом карденовского галстука у горла.
   – Ненавижу, ненавижу, сколько бы я в жизни хорошего сделал, если бы… ох, как плохо… женские подлости, свинство, проклятые, всю жизнь мне искорежили. Распоряжаются, как хотят, а это моя жизнь, и я в ней хозяин, зараза…
   Андрей с отвращением молчал. Кроха в панамке извергала из себя потоки зловонной словесной жижи, и Пряжникову казалось, что брызги летят ему в лицо. Он поднялся со скамейки.
   – Постой, брат, – взмолился маленький алкоголик. – Дай пятнадцать тысяч, не хватает мне!
   Мужичок горел таким отчаянием и болью, что Андрей остановился.
   – Умираю я, пойми, последние деньги, стерва, унесла на аспирин, коммерческую аптеку облагодетельствовала, а про мужа забыла, плохо мне, муторно! – с новыми силами завопил алкаш, увидев некоторое сострадание в глазах Пряжникова. – Дай, прошу, пятнадцать, не убивай меня.
   Андрей достал две десятитысячные.
   – Что ты! – обрадовалась мятая панамка. – У меня немного есть, только добавить. Ну, давай двадцать. Тогда и на закусь хватит. Подожди, я мигом!
   Озлобленный мужик молниеносно испарился, хотя никак нельзя было ожидать подобной резвости от его измученного организма.
   Андрей снова опустился на скамейку. Лидия Павловна все не появлялась. Зато вскоре вернулся приободрившийся алкоголик с бутылкой, старой газетой «Московский комсомолец» и желтой ранеткой. Дрожащими руками он расстелил на скамейке бумагу, достал из кармана два граненых стаканчика.
   – Ну, брат, спас! Мужик всегда мужика поймет. – Вот бабы – нет. Не понимают они нас. Давай за встречу и взаимопонимание! Будем знакомы! Борькой меня зовут.
   – Меня Андреем. Спасибо, я не буду. Настроения нет.
   Отказ Пряжникова не обидел Борю. Муть в его глазах начала рассасываться, движения стали увереннее, а речь – более связной.
   – Вот ты не веришь мне, что бабы – сволочной народ, а я тебе вмиг это докажу. Доказать?
   – Не надо.
   – Надо! Ты молодой, с тобой еще столько всего может случиться. А я тебя предостерегу. Предостерегу! Спасу тебя практически.
   – Я как-нибудь выкручусь, – успокоил Андрей и снова попытался уйти. Но Борис жаждал общения.
   – В этом подъезде девка жила, Вероника, на втором этаже…
   Пряжников увесисто плюхнулся обратно на скамейку.
   – Так. Вероника. И что?
   – А то. Я в соседнем подъезде обитаю. И стена у нас с Вероникой общая. И такие эти стены хлипкие, что всегда я в курсе был, когда любовник у нее в гостях, когда фильм какой смотрит, а когда критическими днями мучается.
   Боря звонко хрустнул ранеткой. Он чувствовал, что ему удалось заинтриговать благодетеля. Андрей терпеливо ждал. Его компьютерная память мгновенно воспроизвела список жильцов этого дома – соседний подъезд, второй этаж: квартира номер 44. Обитатели – Борис Геннадьевич Авдотьин, 1944 г. р., безработный, жена Кира Алексеевна Авдотьина, 1952 г. р., уборщица в магазине, брат Игорь Геннадьевич Авдотьин, 1938 г. р., безработный, брат жены Виктор Алексеевич Пирьянцев, 1961 г. р., безработный.
   – И такая стерва была эта Вероника, что ее любовник укокошил. И правильно сделал! Я сам бы ее задушил! Лежал я утречком на диване, как раз у стенки, головой маялся, а они вздумали орать. Хотел постучать им, но увлекся, стал слушать. За нос его водила, подлая, культурной прикидывалась, а на самом деле… Вот чего еще в них не люблю – изворотливости! Вот я честно у тебя денег попросил, и ты мне их дал, потому что мы мужики и понимаем друг друга. А эта стерва пудрила ему мозги, что она вся такая приличная, тю-тю-тю, недотрога, пока он – как она его называла? – Глеб, да, перед фактом ее не поставил, что все про нее знает. Тут с ней истерика случилась, еще и обиделась, какова наглость! Глеб ей: зачем ты меня обманывала, а она: я тебя не обманывала, я просто не болтала лишнего. А мужику-то как обидно! Думал, спит с принцессой, оказалось… В общем, грохнул ее.
   – Как грохнул?
   – Ну как? Из пистолета. Выстрелил. А к ночи мусора набежали, развели суету, тело вынесли…
   – Почему не заявил в милицию?
   – Смеешься? Я головой маялся, мне не до милиции было. Послушал их стенания и с тоски от подлости такой женской в запой и ушел. На неделю. А когда он, видно, пистолет уже достал и она поняла, что щас пальнет, она ему еще бочку гадостей вывалила, сказала, что…
   – Борька!!! – раздался пронзительный визг. – Борис! Негодяй!
   К собеседнику Андрея подлетела разъяренная, гнусавая от простуды женщина, выбила у него из рук стакан и одним движением смела со скамейки газетку с бутылкой. Боря с немой злобой смотрел на упавшую поллитровку, в которой еще оставалась водка, и на гриппозную супругу.
   – А ну быстро домой! Недоносок! Уже! Успел! – вопила женщина и кидалась на мужа с тумаками.
   – Я же тебе говорил, – произнес Борис, многозначительно посмотрев на Андрея. – А ты не верил. – Вредительницы они все! Нашей жизнью распоряжаются, как своей.
   – Что еще Вероника успела сказать Глебу? – крикнул вдогонку Андрей. Но Боря успел только обессиленно взмахнуть рукой на прощанье. Его, как свежую девушку в немецкое рабство, угоняли в родной подъезд.
   ***
   Недовольная Маруся шумно возилась в приемной. Вячеслав Матвеевич попросил ее задержаться после работы на пару часов, чтобы подготовить контракты, и ленивая секретарша сопровождала каждую напечатанную строчку душераздирающим вздохом. Куницын чувствовал себя последней скотиной.
   – К вам тут пришли, – обессиленно объявила несчастная страдалица, заглядывая в кабинет.
   К своему огромному удивлению, Вячеслав Матвеевич увидел Ольгу Емельянцеву – подругу Романа. Красивая и уверенная Ольга направилась к президентскому столу и удобно устроилась на мягком стуле напротив Куницына.
   – Чем обязан?
   – Я только что из аэропорта, Вячеслав Матвеевич. Прилетела из Германии, как вы знаете.
   – Что-то случилось с Романом? – заволновался Куницын.
   – Нет. Если с ним что-то и случится, то это будет завтра, когда он появится утром в вашем кабинете.
   – ?
   – Да. Но не буду интриговать, Вячеслав Матвеевич.
   Ольга достала из объемной кожаной сумки несколько микрокассет и свернутые листы бумаги.
   – Подарок из Германии. Держите. Записи разговоров и ксерокопии некоторых соглашений с фирмой «Шеппург». Вы, наверное, не знаете немецкого, я могу перевести.
   – Я знаю немецкий, – сухо ответил Куницын, осматривая германские презенты. – И что я должен со всем этим делать?
   – Кассеты прослушать, бумаги прочитать. Это неоспоримые доказательства того, что Роман Шухов и его немецкий приятель Алекс Шепарев планомерно надували вас в течение последнего времени, перекачивая с ваших счетов деньги и прикрываясь именем вашего друга Батурского.
   Краски покинули лицо Вячеслава Матвеевича. Он схватил один лист, другой, начал судорожно вчитываться в иностранный текст. Через пять минут он наконец оторвался от бумаг и уставился в пространство неподвижным, мертвым взглядом.
   – Что с вами? – всполошилась Ольга. – Вам плохо? Выпейте воды!
   – Все нормально, – остановил девушку белый Куницын. – Где вы это взяли?
   – Я шпионила, – откровенно призналась Ольга. – Сидела под диваном, изображала фикус, висела за окном. Ребята не очень маскировались. Они не подозревали во мне источник опасности. Рекомендую насладиться кассетами. Преданный Роман почти теряет сознание от восторга, что ему удалось так ловко провести вас и свалить вину на Батурского, он восхищен своей хитростью и оригинальностью мышления. Он говорит партнеру Алексу – цитирую близко к тексту – «теперь друзья перегрызутся, использовать далее Батурского в роли камуфляжной ширмы нельзя. Но я придумаю новую комбинацию. Старикан (это про вас) верит мне, как юная овечка, и я сумею убедить его в чем угодно».
   – Вы, как я понимаю, хотели бы получить за все это деньги? – холодно поинтересовался все еще бледный Куницын.
   – Отнюдь. Разве только стоимость диктофона, который мне пришлось купить. Но вы с лихвой компенсируете все мои траты, если завтра превратите Романа в отбивную, когда он войдет утром в ваши апартаменты здоровый, веселый, самодовольный. Или нет! Взрастите свое чувство, упивайтесь предвкушением мести, обдумайте в подробностях ужасное инквизиторское наказание для Романа и уничтожьте этого лицемера неторопливо и со смаком. Благословляю вас и надеюсь, ваша месть будет по масштабу сравнима с его предательством.
   Ольга поднялась, кивнула безжизненному телу Вячеслава Матвеевича и направилась к двери.
   – Чем обидел вас Роман? – слабо донеслось сзади.
   Оля обернулась:
   – Он? Он просто вычеркнул из моей жизни два года труда и надежд. И еще назвал меня подстилкой. Ерунда, правда? По сравнению с тем, как он обидел вас и Глеба Николаевича. Удачи!
   Вячеслав Матвеевич сидел за столом, обхватив голову руками.
   – Как я мог? – шептал он себе. – Как я мог усомниться в Глебе? И теперь уже ничего нельзя изменить.
   Маруся испуганно заглядывала в кабинет, но не решалась заговорить с потрясенным начальником.
   ***
   – Рада тебя видеть. Когда вернулась?
   – Вчера вечером.
   – Долго же ты пропадала в Германии!
   – Разве? Так, улетела двадцать четвертого сентября, получается всего три недели. Это не долго.
   – Не хочешь поработать? Тобой живо интересуются.
   – Хочу. Деньги нужны. Давай мне кого-нибудь побогаче.
   – Для тебя – самые лучшие клиенты, Оленька.
   Ольга Емельянцева устроилась в бирюзовом кресле и пила кофе из крошечной сервизной чашки. Сюзанна Эдмундовна, как всегда, щелкала компьютером.
   – А где Вероника? Я последний раз говорила с ней по телефону в конце сентября. Потом сколько ни звонила – никто не брал трубку. Как она отреагировала на смерть ее банкира? Ты ведь в курсе, что Глеба пристукнули? Хотя она ведь с ним рассталась. Нам позвонили в Германию, сообщили о его гибели. А вчера приехала из аэропорта, поднимаюсь по лестнице, волоку чемодан и вдруг вижу – Вероникина квартира опечатана. Или она переехала? И мне ничего не сказала?
   Сюзанна Эдмундовна смотрела на Ольгу, готовясь поразить ее невероятным известием.
   – Оленька, Веронику убили!
   Ольга на минуту онемела. Она была потрясена.
   – Как убили? – выдохнула она наконец.
   – Так. Из пистолета. Застрелили. Первого октября.
   – Боже мой! – Оля закрыла лицо руками. – Значит… Значит, ее все это время уже не было. А я звонила ей, хотела поговорить, думала о ней как о живой… Какой кошмар!
   Оля опустила руки, и Сюзанна Эдмундовна увидела слезы на ее лице.
   – Ну, не расстраивайся так, Оленька! Хочешь, я тебе таблеточку дам?
   – Не надо мне таблеток! – Ольга рыдала.
   – А я вам всегда говорила, – начала Сюзанна старую песню, – не заводите продолжительных связей с клиентами, не давайте адрес, не давайте телефон. Ничего вы не понимаете. Ты тоже хороша. – Уцепилась за своего бизнесмена, мотаешься с ним по всему свету, отказываешь выгодным клиентам. Работать некому. Все надеешься, он женится на тебе? Нет, моя милая, он на тебе никогда не женится. Он два года назад выбрал тебя по каталогу и деньги мне заплатил, ты для него на всю жизнь проституткой останешься, как тебя теперь женой назвать?
   Ольга не отвечала на язвительные реплики Сюзанны Эдмундовны, она была занята оплакиванием близкой подруги.
   – Ну, не плачь, дорогуша, не плачь. Смотри, даже тушь потекла. Что это у тебя за тушь такая? Неводостойкая?
   – Я ведь предупреждала Веронику, что нельзя так. Нельзя. Обязательно кто-нибудь точно выяснит!
   – Что выяснит? – заинтересовалась Сюзанна.
   – Что-что! Больна она была.
   Теперь была очередь Сюзанны Эдмундовны изумляться.
   – Оля, говори сейчас же всю правду. Девушка достала пудреницу и занялась макияжем.
   Она немного успокоилась.
   – Говорю. Только компьютер не раздавите, когда будете падать. У Вероники был СПИД, года три, она не болела, но уже была инфицирована. И сказала мне, что постарается заразить как можно больше мужчин.
   Сюзанна Эдмундовна хватала воздух ртом.
   – Да, именно так. Не представляю, сколько человек она успела записать в группу смертников.
   – Ужасно! – воскликнула Сюзанна. – Ты знала и ничего мне не сказала!
   – Вероника поделилась со мной вовсе не для того, чтобы я сразу побежала ее закладывать.
   – Ты просто убила меня этим сообщением!
   – А что бы вы сделали? Выгнали бы ее на улицу. Ольга и Сюзанна Эдмундовна задумались каждая о своем, и в офисе воцарилась тишина.

Глава 44

   Валера Тимофеев не относился к людям, которые с меньшим трепетом думают о харакири, чем об откровенном признании своей вины. Едва Андрей положил перед ним два списка квартирантов дома номер 85а, где жила Вероника Соболева, Валера закричал: «Виноват! Виноват! Каюсь! Прости!»
   Первый лист был исписан рукой Тимофеева – его Валера предоставил Андрею сразу после убийства Вероники. Второй лист был ксерокопией, которую Пряжников вчера снял с домовой книги. По Балериной версии, в квартире номер 58 проживала Олеся Никитична Емельянцева, 1973 г. р., а в ксерокопии ясно читалось «Ольга Никитична Емельянцева».
   – О, я дубина! – убивался Валерий. – Но ты же понимаешь, скоро женюсь, все мысли о ней, Олесе.
   – Да понимаю, – не особенно злился Пряжников. – Но почему ты не воспользовался ксероксом?
   – У них как раз кончился тонер, а вынести домовую книгу из здания они мне не дали. Что, сильно навредил?
   – Да не сильно. Просто если бы я с самого начала знал, что в одном подъезде с Вероникой Соболевой живет некая Ольга, одного с Аленой возраста, то мог бы предположить, что она и есть мифическая Аленина подруга, которую я никак не мог найти. И значит, Алена могла первого октября прийти в этот дом вовсе не затем, чтобы прикончить Веронику, а просто с визитом к Ольге. Ладно, все и так прояснилось.
   – Я никогда тебя не подводил. Какой позор!
   – Все, проехали, Валерка, это не оказало колоссального влияния на ход дела. Лучше скажи, как поручение, которым я нагрузил тебя вчера?
   – Выполнено на семьдесят процентов, Андрюша. Удивительно печальная история, и удивительно легко восстанавливается ход событий – все признаются во всем. Одна упертая дама осталась – Сюзанна Верега, но тоже никуда не денется. – Давай заканчивай.
   ***
   Звонок не работал, два тонких провода были вырваны с корнем и болтались вдоль стены. Оля решительно постучала. Квартира явно была обитаема, из-за стены доносились визг, лай, грохот. Но в ожидании ответа Ольга спокойно успела бы прочитать разворот «Известий». Наконец повернулся замок, и молодая женщина выглянула в образовавшуюся щель.
   – Здравствуйте! Вы – Ирина?
   – Да.
   – А я – Аленина подруга. Ольга. Она про меня не рассказывала?
   Ира задумалась, неуверенно кивнула и жестом пригласила войти в квартиру. Внутри царил неимоверный бардак, разгром, хаос: ремонт, совмещенный с тремя детьми, собакой, кошкой и попугаями – это очень весело. Овчарка была седой от штукатурной пыли, котенка, очевидно, пытались обмакнуть в банку с синей масляной краской.
   – Я уезжала за границу, а приехала и не могу найти Алену. Куда она пропала?
   – Ее убили, – без вступления сообщила Ирина. Первый раз в жизни Ольга, девушка в принципе не очень нервная, собралась упасть в обморок. У нее закружилась голова, а в глазах потемнело.
   – Садитесь, садитесь! – закричала Ира и схватила Ольгу за руку.
   Из другой комнаты выбежала маленькая кудрявая девочка, прижимавшая к груди измученного котенка с синим хвостом, и с интересом уставилась на гостью.
   – Маша, иди играй, иди! Дать вам воды?
   – Когда?! Что произошло?! Как же так?!
   – Я ничего не знаю, – ответила Ира. – Алена исчезла, меня приходили расспрашивать, а я ничего не знаю. Маша, я кому сказала! Иди играй! Потом нашли тело. Четыре дня назад. Убили ее и закопали. Когда – неизвестно. Что там было – жуть, я сознание потеряла, когда меня на опознание привели. А кто убил, когда, за что? Маньяк какой-нибудь.
   Ирина была на удивление спокойна, рассказывая эту дикую историю. Ольга, напротив, впала в прострацию и едва различала Ирины слова. Да, она была расчетливой, практичной девицей и вела динамичную жизнь, не обремененную тонкими душевными переживаниями. Но весть о гибели двух подруг – сначала Вероники, потом Алены – не могла не потрясти даже такую хладнокровную особу.
   – И похороны были? – спросила Оля.
   – Нет еще, – бодренько информировала непонятно спокойная Ирина. – Тело пока не выдают.
   – Позвоните мне, пожалуйста, когда выдадут. Вот телефон. – Ольга раскрыла сумку, достала блокнот и дрожащей рукой нацарапала семь корявых цифр. – Я приду и помогу, что там надо будет делать…
   На улице стояли золотые осенние деньки. Оля закрыла глаза и подставила лицо солнцу. Самодостаточная натура, она обычно ни в ком не нуждалась. Ольга совершенно точно знала, что спокойно будет жить и без Романа, к которому она, конечно, очень привязалась за два года, и без Вероники, блистательно развращенной и порочной, красивой и уверенной, на которую она втайне всегда хотела быть похожей, и без серенькой, преданной Алены, доброй и закомплексованной, на фоне которой Ольга всегда чувствовала себя безупречным совершенством, богиней.
   Но крупные слезы почему-то все равно скатывались по лицу, проникая сквозь преграду из сомкнутых пушистых ресниц.

Глава 45

   Лохматая, розовая после сна Дирли-Ду сидела на кухне в длинной футболке, ковыряла ложечкой йогурт и весело поглядывала на Андрея.
   Андрей сидел напротив, и его стаканчик йогурта оставался нераспечатанным. Он явно собирался что-то сказать своей непричесанной, обаятельной подруге, но тянул время.
   – Дирли… – нерешительно начал детектив.
   – Что, мой любимый? – с готовностью откликнулась Дирли-Ду.
   – Ты когда-нибудь снимаешь линзы? Чайная ложечка стукнула о пластик стола.
   – Ты заметил? – Дирли-Ду покраснела. – А меня убеждали, что их практически невозможно различить…
   – Я ничего не заметил, – уже более уверенно сказал Андрей. Но ему словно не хотелось продолжать этот диалог. Как будто он сладко грезил, и вот необходимо было пробуждаться. – Я просто знаю, что твои глаза другого цвета. Они голубые.
   Красные от смущения щечки Дирли-Ду начали бледнеть. Она опустила голову:
   – Что еще ты знаешь?
   – Я знаю, что на твою буйную гриву уходит по крайней мере четыре упаковки краски.
   – Вполне хватает трех. – Дирли Ду совсем уткнулась в стаканчик с йогуртом и не поднимала глаз. – Что еще?
   – Я знаю, что тебе пришлось несколько месяцев отказывать себе во многом, чтобы твой прелестный трехтысячедолларовый носик выглядел так, как он выглядит сейчас.
   – Я заплатила за операцию меньше, – тихо произнесла Дирли-Ду. Она укоризненно посмотрела на Андрея, и тот наконец заметил слезы. Доброе сердце сыщика моментально расплавилось, он вскочил со своего места и заключил подругу в объятия.
   – Пожалуйста, не плачь! Алена! Как странно называть тебя Аленой, а не Дирли-Ду.
   – Алены больше нет! Я Дирли-Ду! Во мне абсолютно ничего не осталось от Алены! Я не люблю ее!
   – Ты Дирли-Ду, правда. Но знаешь, я согласен любить вас обеих. В отличие от тебя, мне Алена нравится. А от Дирли-Ду я просто без ума!
   – Как ты все узнал?
   – Обыскал твой номер в гостинице, – признался Андрей. – Нашел счет из клиники пластической хирургии. Поехал туда. Владимир Прокофьевич Заварский, который трудился над твоим носом, вспоминает тебя с огромным удовлетворением. Сказал, что иногда его операции делают людей красивее, иногда – не очень, но редко удается добиться с помощью незначительного хирургического усилия такой кардинальной перемены во внешности. Сказал, что чувствовал себя богом, превратившим заурядную песчинку в прекрасную жемчужину. Я полностью с ним согласен.
   – Значит, ты будешь носить мне передачи в тюрьму? – с надеждой спросила Дирли-Ду.
   – Ты собралась в тюрьму? – изумился сыщик.
   – Но ты сам мечтал надеть наручники на Алену Дмитриеву, вспомни! «Держать в объятиях Дирли-Ду и приковать к себе наручниками Алену – вот высшее счастье»! Твои слова. Сколько мне дадут? Я вряд ли дотяну до освобождения!
   – Возможно, мне удастся что-нибудь придумать. – Если ты будешь со мной достаточно искренна.
   – Я честно не убивала Батурского! Но ты ничего не сможешь придумать. Я держала пистолет голыми руками, я столько отпечатков оставила на нем, я лицом к лицу столкнулась в приемной с Лизой – она наверняка это не забыла. Проклятый Батурский, даже своим самоубийством мне навредил!
   – Дирли-Ду, это не было самоубийство!
   – Было! Я точно знаю!
   – Батурский был левшой?
   – Левшой? – удивилась Дирли-Ду. – Сейчас вспомню… Нет!
   – Почему тогда после смерти пистолет оказался в его левой руке?
   – Не знаю, не знаю! Но он точно не собирался долго жить! Он хотел умереть! Может, у него болел палец на правой руке и он переложил пистолет в левую?
   – Глупости! Кто думает о незначительной боли в пальце, отправляясь на тот свет? И кто будет перекладывать оружие в менее тренированную руку, рискуя вместо удачной, безболезненной смерти добиться продолжения постылой жизни, да еще с возможным увечьем?
   – Но ведь я его не убивала… – с тихим отчаянием сказала Дирли-Ду. – Не убивала…
   …Боль становилась невыносимой, она налетала горячим сухим смерчем, обхватывала голову, сжимала ее раскаленными чугунными тисками. В глазах потемнело, сумасшедшие разноцветные чертики метались в дикой карнавальной пляске, стук молотков рвал на части. Строители заколачивали гвозди этажом выше, и адский грохот накатывал оглушительным ревом волн, боем тамтамов, утробным звериным рыком, барабанными ударами, вливался в череп огненной пульсирующей магмой и плескался внутри обжигающей болью. Батурский обхватил голову руками. Каждый вбитый наверху гвоздь входил в его затылок с легким хрустом яичной скорлупы и пронзал мозг сотнями бесконечно длинных игл.
   Внезапно все кончилось. Глеб Николаевич сидел не двигаясь, боясь сорваться в новый поток мучений. Но строительный шум стих, и боль тоже.
   Теперь он мог думать. Батурский начал осторожно впускать в голову мысли, пробуя, не растревожат ли они утихшего зверя. Нет, нормально. Глеб Николаевич пошевелился в кресле, автоматически переложил с места на место бумаги. Что с ним будет дальше? Выпадут волосы и зубы, жизнь оставит его сильное, тренированное тело раньше, чем из него улетучится душа. Непонятные приступы смертельной боли вчера получили свое объяснение. Это не временное, случайное недомогание в целом здорового организма – это постепенное и неотвратимое умирание. Болезнь из маленького осьминога разовьется в могучего злого монстра, который протянет свои щупальца ко всем органам, проникнет всюду, опутает, сдавит, сожмет. Боль будет навещать с убийственной методичностью, будет становиться все невыносимее, будет терзать его, пока не превратит в измученное, жалкое существо, исторгающее стоны и мольбу.
   Но всего можно избежать. Это в его власти. Не цепляться за жизнь, чтобы в конце концов увидеть в зеркале не свое лицо, а болезнь и боль, остаться в памяти друзей и знакомых истинным, подлинным Глебом, а не жалкими его остатками.
   Дверь кабинета отворилась, и вошла Алена Дмитриева. Глеб Николаевич сидел за своим огромным столом и устало и спокойно смотрел прямо Алене в глаза. Потом он перевел взгляд ниже и увидел направленный на него пистолет.
   – Здравствуй, Алена, – усмехнулся Батурский. То, о чем он думал, материализовалось в виде несчастной девушки с оружием в руках.
   – Здравствуйте, – прошептала Алена. Обычная интеллигентность не покинула ее даже в критический момент. Она не могла не ответить на приветствие шефа, хотя и собиралась его убить…
   – Алена, я так виноват перед тобой, бедная ты девочка…
   Батурский покачал головой. Чувство глубокой и Искренней вины овладело им, а только что пережитая дьявольская боль и мысли о смерти сделали его необычно сентиментальным в это мгновение. Несчастная девочка, зачем она привлекла его внимание именно в отрезке времени между Вероникой и вечностью? Она могла бы оказаться в его постели до того, как он заболел, или не оказаться вообще. Она не хотела близости с ним, он видел это, но использовал свою власть, не смог удержаться от соблазна овладеть некрасивой, скованной, неумелой и поэтому такой волнующей и притягательной Аленой. И он ее погубил. Погубил человеческую жизнь, пусть неумышленно, но погубил, и тогда не намного он лучше отвратительной Вероники, которая дарила свою смертельную болезнь сознательно и с удовольствием.