* П р е д в о д и т е л ь дворянства - главная выборная должность в губернии.
- И так, как на войну в рекруты брал, с каждого десятого двора!
- По сусекам и донышкам поскреби!
- Сенокос же в разгаре, ваша светлость, за ним - жатва!
- Не впервой, управимся! На пять, на шесть дней на барщину гони, а то и на всю неделю!
Управляющий покосился на меня. Извольский перехватил его взгляд.
- Напрасно живописца опасаешься, Кузька! То мой раб, верный и бессловесный, смиренный и кроткий. Так ведь?
Я еще ниже склонил голову над рисованием.
- Люди и так ропщут, ваша светлость! По указу только половину недели можем на барщине держать. Как бы жаловаться не стали в губернию!
- Не страшно! У меня там чернильные души куплены! Ко мне все жалобы воротятся. Так что поднатужься!
- Трудно, ваша светлость, - поскреб в затылке Дворищев. - Разве что обсевки подмести?
- Сойдут и они, купцы все скушают! На ряде одних выставим, других - в путину отправим! - Князь похлопал управляющего по плечу: - Время ныне, Кузька, сам знаешь какое! День ярмарки - год кормит! А бурлаки - самая доходная статья!
- Так неоткуда же взять больше!
- А тех, что снизу с купцом Овчинниковым идут, считал?
- Вряд ли вторую путину подряд осилят! На днях письмо от старосты получил. Болезни артель изнурили! Трое от холеры померли, еще двоих по дороге оставили, идти в лямке более не могли.
- За покойников купец пусть отступное заплатит.
- Само собой.
Давая понять, что разговор окончен, Извольский позвонил в колокольчик.
- Одеваться! Живо! - крикнул возникшему на пороге Фалалею. - Пока завтракать стану, во дворе чтоб все было готово к отъезду. - И, повернувшись ко мне, добавил: - Поедешь на запятках моей кареты. Там уже не порисуешь. Зато впечатлений наберешься, а сие для живописца тоже немаловажно!
6
К девяти часам утра около ста человек ждали выхода князя и княгини у ворот усадьбы. Впереди на гнедых лошадях гарцевали двадцать вершников в одинаковых голубых кафтанах и круглых шляпах с зелеными перьями. За ними держалась охота - псари и доезжачие. Эти восседали на вороных конях, были одеты в малиновые кафтаны с белой перевязью через плечо, в желтых шапках с красными перьями. Далее следовали гости, в основном мелкопоместные дворяне, одетые как придется, иные явно хуже княжеских слуг. Замыкали шествие дворовые слуги в праздничных желтых рубахах-косоворотках и черных шароварах, заправленных в зеленые сафьяновые сапожки.
Ровно в девять часов князь с княгиней появились на высоком крыльце. Извольский был облачен в алый бархатный кафтан, шитый золотом, камзол с серебряными блестками, с широкой красной лентой кавалерии через плечо и шпагой на боку. Княгиня Елена Павловна, под стать ему, гордо выступала в изящной накидке из серебряной парчи с алыми разводами, с маленьким перламутровым корабликом на самом верху высокой прически, пышном платье с робронами*, драгоценными украшениями, сверкающими на голове, шее, груди.
_______________
* Р о б р о н ы - пышные нижние юбки на китовом усе.
Раздались громкие приветственные крики, в воздух полетели шляпы, шапки, картузы. Князь поднял руку, требуя тишины.
- Не время ли ехать на ярмарку? - громко выкрикнул он, согласно обычаю.
- Время! - дружно грянули из рядов.
Князь подал руку супруге, и они стали медленно спускаться с крыльца. И вдруг, нарушая установленный порядок, из толпы дворовых выбежал широкоплечий, статный молодец, упал на колени у крыльца.
- Бью челом вашей светлости... - начал он.
- Порядка не знаешь, холоп? - перебил князь и затопал ногами от ярости. - Донесли мне, о чем просить хочешь. Только не бывать тому, не видать тебе Глашки как своих ушей! А за то, что праздник мне омрачил, на конюшне двадцать плетей получишь, и - в бурлаки! Эй, стража!
Четверо дюжих псарей подбежали к Степану, подняли его на ноги и увели в сторону.
- Не повезло бедолаге, - покачал головой мой сосед по запяткам, - не вовремя со своей просьбишкой сунулся!
Как ни в чем не бывало князь с княгиней сошли с крыльца и медленно прошествовали к двум золоченым каретам, запряженным тройками белых как снег лошадей. Они заняли свои места, я вместе с тремя другими гайдуками свои.
- Трогай! - махнул кружевным платочком из окна кареты Извольский, и длинный поезд, извиваясь змеей на поворотах, двинулся к переправе.
Несмотря на страду, вдоль всей четырехверстовой дороги от имения Извольских до переправы стояли нарядно одетые крестьяне, согнанные, верно, со всей округи, что-то кричали, размахивали руками, бросали под ноги лошадям полевые цветы.
По обе стороны у въезда на переправу выстроились огромные ряды купеческих и крестьянских телег, доверху нагруженных разными товарами, и даже несколько дворянских карет. До прибытия княжеского поезда никого не велено было пускать на макарьевскую сторону. Здесь же собрались лучшие музыканты, песельники и плясуны со всей округи. Еще издали, увидев поезд князя, они грянули плясовую:
- Танюшка! Танюшенька!
Таня по торгу ходила,
Чеботы себе купила,
Два с полтиной заплатила...
Под разухабистую песню и пляску отпрягли лошадей, а кареты князя и княгини перенесли на паром на руках. Князь прихлопывал в ладоши в такт музыке. Балалаечники, рожечники, ложечники старались вовсю. На широком водном просторе песня набрала еще большую силу. Плясуны пошли вокруг карет вприсядку.
На двух паромах поместилась лишь половина княжеского поезда. Другая люди и лошади - переезжала Волгу и примыкающее к ней Желтоводское озеро в лодках и на весельных баржах. На середине переправы князь дал знак прекратить веселье. Песня оборвалась на полуслове.
На макарьевском берегу служители монастыря встречали Извольских хлебом-солью. Князь и княгиня вышли из карет и подошли под благословение архимандрита. Знатные гости отломили от огромного пышного каравая по маленькой корочке, присыпали солью, попробовали, похвалили монастырскую выпечку.
- Не прикажете ли посылать к вашему столу? - почтительно спросил седой и согбенный от старости настоятель Тихон.
- Извольте, святой отец, - снисходительно согласился Извольский. Хлеба у вас отменно хороши!
Настоятель сел в княжескую карету, и пышный поезд медленно проследовал вдоль полуверстовой монастырской стены к главным воротам. Вдоль берега, вокруг монастыря и за ним - насколько хватало глаз раскинулась ярмарка. Товары, привезенные со всех концов России и из других стран, были уже разложены в деревянных рядах и лавках, берестяных ларьках, палатках, а то и просто на земле. Присматриваясь к ним, вдоль рядов прохаживались толпы людей, съехавшихся отовсюду. Русская речь мешалась с украинской и белорусской, слышались гортанные восточные выкрики. Среди кафтанов и поддевок мелькали персидские и китайские халаты, крашенные хной огненно-рыжие бороды, тюрбаны, сюртуки и панталоны. Однако до торжественного открытия ярмарки торговать никто не решался. Сосед по запяткам объяснил мне, что раньше за подобные нарушения, по приказу князя, жгли товары виновных посреди ярмарки или раздавали бесплатно всем желающим.
У главных ворот монастыря Извольские и настоятель вышли из карет, всадники спешились. В обитель проследовали уже по старшинству, до отказа заполнили соборную церковь. Настоятель сам вел праздничную службу, вместе с монастырскими пели княжеские певчие. После службы крестным ходом обошли стены монастыря и отправились на главную торговую площадь.
Настоятель освятил воду, покропил ею ярмарочный флаг и подал его князю. Под звуки громкой музыки и пушечной пальбы Извольский поднял его на высокую мачту и объявил ярмарку открытой.
И сразу же вокруг поднялся неописуемый гомон и шум. Сидельцы в лавках принялись нахваливать свой товар, с шутками, прибаутками, нараспев, со смехом зазывать посетителей, гусляры заиграли и запели свои бывальщины. Кукольники, скоморохи и балаганщики, стараясь перекричать всех, гудели в дудки, сопелки, бухали в большие барабаны. Часть толпы сразу разошлась по рядам, приглядеть товар в лавках подешевле, разобраться, где им торгуют, подивиться на небывалое, привезенное из заморских краев.
- Два часа, - объявил Извольский, - пока я буду обедать у настоятеля, все свободны. Затем построиться в ряды у главных ворот. Малейшего опоздания никому не прощу!
7
В один миг огромная свита князя, оставив лишь нескольких караульных стеречь кареты и лошадей, растворилась в толпе. Поглядеть на веселую разноцветную ярмарку хотелось всем. Меня тоже звали туда, но я отказался. Мои мысли были заняты совсем другим. Я надеялся за эти два часа хоть что-нибудь узнать о матушке. Только как найти нижегородских купцов, лучше всего самого Осетрова, в этом вавилонском столпотворении? Он, кажется, торгует мукой и лесом. А язык, говорят, до Киева доведет.
Я бросился разыскивать мучные ряды, полагая, что они находятся гораздо ближе того места, куда сплавляют лес. Пробираться сквозь густые толпы людей приходилось с боем. На каждом шагу покупатели и продавцы что-то горячо доказывали друг другу, швыряли шапки и картузы об землю, расходились, снова сходились, били по рукам. Докричаться до кого бы то ни было я не мог. Те же, которые каким-то чудом отвечали мне, были либо целиком поглощены своими заботами, либо сами плохо знали ярмарку. Поневоле пришлось прислушаться к выкрикам:
- Отборные судаки, - зазывали из рыбного ряда, - подставляйте две руки! Осетры, белуги - налетай, подруги! Жигулевский язь - подходи, не боясь!
- Подновские огурчики, - доносилось из овощного, - каждый не более мизинца! Сам вельможный князь Потемкин их жаловал, курьера аж за тыщу верст за ними посылал!
- Дешевые иконы мстерского письма, хошь три вершка на четыре, хошь шесть на семь!
Я не стал задерживаться у длинного живописного ряда, лишь мельком взглянул на расписанные мастерами разных школ доски.
Однако миновать скоморохов оказалось еще сложнее.
- Эй, княжой слуга, - загородил мне путь сухонький старик в худом армяке и лаптях, - послушай о моем горьком житье-бытье! Вот я, голова два уха, семь лет как дома не бывал и оброка не плачивал. Вернулся из чужих краев, дом свой поправил, старосте три синяка поставил. Мой дом каменный, на соломенном фундаменте, труба еловая, печка сосновая, заслонка глиняная. Во дворе черная собака за хвост палкой привязана, хвостом лает, головой качает, ничего не чает!
- Ну и дом у тебя, земляк, - смеются в толпе, - просто загляденье! Давай, не глядя, меняться!
Поневоле и я поддаюсь общему веселью. А старик недаром обращался ко мне.
- Пожалуйте, сударь, - дергает за рукав, - от княжеских щедрот на поправку дома!
Я заливаюсь краской: откуда у меня деньги? Для вида шарю в карманах и, на счастье, нахожу двугривенный. Старик ловко ловит брошенную ему монетку, пробует ее на зуб и благодарит по-своему:
- Дай твоему хозяину бог полную пазуху блох!
И на всякий случай тут же скрывается за спины слушателей. А я иду дальше, прислушиваюсь к разноголосому шуму и вдруг оказываюсь на площади, где торгуют крепостными.
Грудь как будто сдавило железным обручем, и, вспомнив матушку, я снова не мог пройти мимо. Знакомый приказчик подмигнул мне, продолжая на все лады нахваливать плотника Григория и сенную девку Акульку:
- Дед с топором родился, по дереву все умеет! Дом срубит, телегу собьет, сани сладит, мебель любую сработает! А девка до чего шустра минуту на месте не стоит, любое дело в руках спорится: и кухарит, и убирает, и шьет! К тому же и невеста для любого молодца подходящая!
Плотник только криво усмехался и глядел в землю потухшими глазами, а рябая и некрасивая Акулька отворачивала лицо в сторону. К тому, что людей продавали, они, видимо, уже привыкли.
Рядом разлучали молодую крестьянку с детьми, девочкой-подростком и мальчиком лет десяти. Ее уводили, а она упиралась, голосила, рвала на себе волосы, умоляя оставить с ней детей. А покупатель, приказчик с кирпичным лицом, безучастно повторял одно и то же:
- Не велено! Барину лишь одну прачку подай, детей не надобно!
- Мама, мамочка! - надрывая сердце, кричала дочка. - Не забывай нас!
У мальчика уже не хватало слез, он лишь судорожно всхлипывал, открывая рот, как выброшенная на берег рыба...
Продававший их старый слуга, по виду отставной солдат, сам горько плакал и приговаривал, обнимая детишек:
- Ах вы горькие мои сиротки, не дали вам злые люди даже опериться при матушке-то, милые птенчики. Ну, да ничего, бог даст подрастете, отыщете ее...
"Отыщут ли? - добавил я про себя. - Да и до того, как вырастут, несладко им придется!"
Я горестно вздохнул и отправился дальше. Да и что я мог сделать для этих несчастных? Одетый в дорогой наряд с чужого плеча, сам я находился едва ли в лучшем положении. А праздно наблюдать за тем, как живым людям назначают цену, разглядывают со всех сторон, щупают мускулы, проверяют зубы, азартно торгуются, было невыносимо!
Один за другим миновал я пушной, фарфоровый, оружейный, скобяной и другие ряды, поминутно сталкивался с саешниками, квасниками, сбитенщиками, офенями с лотками через плечо, монахами, собирающими пожертвования на храм в жестяные кружки. В глазах уже рябило от обилия впечатлений, а до мучного ряда я по-прежнему никак не мог добраться.
Наконец в отчаянье я схватил первого встречного, по виду молодого купчика, в лихо сдвинутом набекрень картузе, за локоть:
- Эй, любезный, не подскажешь ли, где мучной ряд?
Тот с недоумением оглядел меня с головы до ног:
- А что ты там, паря, потерял? На что тебе, к примеру, мука? Али от князя решился бежать и торговать ею?
- Ни то, ни другое. Купца одного ищу.
- Кого же, может, я знаю?
- Нижегородца Осетрова.
Купчик даже присвистнул от удивления.
- Ну, мир тесен! Я ведь земляк ему, тоже из Нижнего. На одной улице, Ильинке, с ним живем. Только у него палаты каменные, а у меня домишко бревенчатый, неказистый. А на что тебе, ежели не секрет, такая шишка?
- Матушка моя у него в услуженьи живет. Дарья Волгина, может, слышал?
- Не довелось. Я ведь в дом к нему не вхож. На таких, как мы с тобой, Осетров и глядеть не станет! Так что напрасно ты его ищешь. А матушке письмо лучше напиши.
- Пробовал. Не доходят, видно. Ответ уже полтора года жду.
Купчик лихо цыкнул слюной сквозь зубы.
- Тогда плохи твои дела. Не желают, знать, хозяева вашей переписки.
- А ты не взялся бы помочь мне?
- Чем? Против Осетрова идти опасно: заглотит, не поморщится!
- Послушай, любезный, не знаю еще, как тебя зовут...
- Егором Пантелеевым кличут.
- А меня Сашей Волгиным. Ты на мой наряд не смотри, он на несколько дней только!
- Неужто, - ахнул Егор, - с княжего слуги средь бела дня снял?
- Разве похож я на татя?
- Вроде нет. Но и на гайдука тоже.
- Князь меня только на время к себе приблизил. Пока заказ его не исполню. Крепостной живописец я.
- Да ну? - обрадовался Егор. - На ловца и зверь бежит! А я собирался как раз парсунку* невесты моей кому-нибудь заказать!
_______________
* П а р с у н а - портрет.
- Я и без заказа нарисую. Как только на оброк в Нижний вырвусь.
- Ладно, пиши записку. Попробую передать.
Грифель и бумагу я положил в карман кафтана заранее. Набрасывал весточку торопливо, как будто боялся, что Егор Пантелеев растворится вдруг в толпе и не возьмет мое послание. "Милая матушка, - писал я, - я жив и здоров, чего и тебе желаю. Обучение в монастыре закончил, вернулся в Лысково, держу испытание на живописца. Надеюсь, скоро свидимся. Остаюсь любящий тебя сын Александр Волгин".
Егор спрятал мою записку во внутренний карман поддевки.
- Будешь в Нижнем, разыщешь меня в начале Ильинки, купецкой улицы. А пока прощевай, недосуг мне!
8
Егор исчез в толпе, а я взглянул на полуденное солнце и заторопился к главным воротам монастыря. Участники пышного княжеского поезда уже строились в ряды. Вскоре в сопровождении настоятеля и монахов появились князь с княгиней. Они уже садились в кареты, когда подошел управляющий.
- Подобру ли, поздорову, - спросил его Извольский, - началась ярмарка?
- Подобру, ваша светлость, кроме одного.
- Говори! - насупился князь.
- Донесли мне, что нижегородский купчишка Пантелеев пошлину не со всего товару заплатил.
"Неужто Егор?" - испугался я.
- На нашей земле торгует?
- На нашей. В атласном ряду.
- Доставь-ка мне его сюда с товарами! На пароме пересчитаем.
Дворищев передал приказ князя вершникам, и те, расталкивая крупами лошадей толпу, отправились исполнять его. Через четверть часа привели Егора Пантелеева со связанными сзади руками, без картуза.
- Пошто пошлину недоплатил? - грозно спросил князь.
- То наговоры врагов моих, - не опуская глаз, ответил Пантелеев. Дешевле я торгую, чем другие купцы, вот они на меня и взъелись. А пошлину я внес исправно, можете проверить.
- Проверю! - усмехнулся князь. - Только не в лавке. Сам понимаешь, трудно мне туда со всей свитой добраться. Да и недосуг, гостей важных жду. Сюда я твой товар велел доставить. На воде пересчитаем.
- Воля ваша, - пожал плечами Егор, - а только убедитесь, что я правду говорю.
Появились посланные за товаром Пантелеева вершники. Сундуки и короба они привязали к длинным жердям, чтобы легче было везти.
- Грузите на мой паром! - приказал Извольский.
Переправа шла тем же чередом, что и утром. На середине реки князь поднял руку.
- Приступай!
Замолкли музыканты и песельники, остановились плясуны. Вершники открыли сундуки и короба, стали извлекать оттуда атласные ленты, чулки, платки и другие мелкие вещи, пересчитывать и... бросать в воду. Батистовые, атласные и ситцевые ткани мерили аршином* и тоже сбрасывали за борт.
_______________
* А р ш и н - старая мера длины, равная 71 сантиметру 12 миллиметрам; в данном случае: железная мерка такого размера.
Пантелеев рванулся было помешать, но два дюжих вершника удержали его.
- Пошто, ваша светлость, губишь меня? - только и смог вымолвить он побелевшими губами.
Крупные слезы катились по щекам Егора, но он не вымолвил больше ни слова, пока последняя лента не оказалась за бортом. Мелкие вещи долго плыли вниз по течению, ткани, намокнув, медленно опускались на дно.
- Повезло тебе, молодец, - как ни в чем не бывало заметил Извольский, - сошелся счет. Можешь собрать свои манатки, я тебе лодки дам и гребцов.
- Нет уж, спасибо, - угрюмо ответил Егор, - снявши голову, по волосам не плачут! Подмоченные ткани покупать не станут, да и не стану я врагов моих потешать, гоняясь за каждой тряпкой! А коли убедились, что счет мой верный, извольте оплатить пятьсот рублев за убытки!
- Таких больших денег, - усмехнулся князь, - в наличии нет у меня. Все капиталы в обороте. Жди!
- Руки мне, по крайности, развяжите!
Извольский кивнул вершникам.
Егор размял затекшие кисти и вдруг сбросил поддевку, рванулся к борту и бросился вниз головой в воду.
- Прощевай, князь! - крикнул, вынырнув из воды. - Попомнишь еще Егорку Пантелеева! Отольются тебе мои невинные слезы! А ткани сам со дна подымай, дарю тебе на бедность!
Князь хмыкнул, потер переносицу:
- Отчаянный парень! Пошлите за ним лодку, как бы не утонул в одежде! И предложите на службу ко мне идти!
Слуги бросились выполнять приказ.
- Погодите! - остановила их княгиня Елена Павловна.
При мне это было ее первое слово за весь день. Она сняла с пальца перстень с драгоценным камнем, подозвала меня.
- Плыви с ними и передай купцу в возмещение убытков!
Извольский метнул на жену возмущенный взгляд:
- Кажется, я тебя о том не просил!
Княгиня даже не посмотрела в его сторону, пожала плечами:
- Кольцо фамильное, могу распоряжаться им, как хочу!
- Гляди, - не обращая внимания на окружающих, пригрозил князь, прокидаешься так, останешься без всего!
Княгиня гордо вскинула красивую голову и не ответила ничего. Я поднял поддевку Егора и прыгнул в лодку.
Мы втянули Пантелеева в лодку, и я передал ему кольцо.
- Ежели дороже моих убытков оценят, - рассудил, пряча его за щеку, разницу верну. А за княгиню будем с невестой вечно бога молить!
- Молите, - сочувственно отозвался один из гребцов, - ей у князя вовсе не сладко живется! Как птице вольной в золоченой клетке. Вот и ныне: заступилась за тебя, а князю-то не по душе...
Мы высадили Егора на берег, и, улучив момент, он шепнул мне, дотронувшись до внутреннего кармана поддевки:
- Просьбу твою исполню беспременно, не сомневайся!
9
Всю оставшуюся часть пути князь сидел в карете мрачный, не поворачивая головы. Его не радовали больше песельники и плясуны, а слыша нестройные приветствия согнанных со всей округи крестьян, он только досадливо морщился.
- Гости пусть веселятся, как обычно, - велел вышедшему навстречу Фалалею, - а ко мне в кабинет никого не пускать. Только по неотложному делу. Я посижу там с живописцем.
- Вечернее гулянье отменить?
- Ни в коем случае! Все устрой, как положено: пальбу, огни потешные, хороводы в саду.
И снова, второй раз на дню, я оказался в знакомом уже кабинете. Князь зевнул во весь рот, сел в то же самое кресло перед зеркалом.
- Я немного подремлю, - сказал он, - мне всю ночь не спать, а ты знай себе рисуй!
Он откинулся в кресле, закрыл глаза, а я взялся за грифель. Однако делать наброски мне вовсе не хотелось. Длинной вереницей проходили перед моим мысленным взором картины, далеко не лестные для князя. Несправедливое наказание и смерть отца, разлука с матушкой, мое утреннее унижение, жестокая расправа с цирюльником Ионой и Степаном-шорником, алчные подсчеты доходов от ярмарки, фальшивое ликование крепостных, силой согнанных на обочину дороги, пожелание скомороха, гнусная торговля крепостными, и, наконец, дикая сцена глумления над Егором Пантелеевым...
Нет, князь Извольский ни на волос не походил на Георгия Победоносца, каким он видел себя. Скорее, наоборот. Будь моя воля, я бы сравнил его со страшным змеем, наводящим ужас на всех! Таким я и нарисовал князя. Затем отложил лист в сторону и взялся за другой. Георгию Победоносцу я придал сходство с Егором Пантелеевым (и не только по сходству имен, но и потому, что не поступился он достоинством под напором грубой силы!), змее нарисовал голову князя, а чуть поодаль изобразил деву-красу, похожую на княгиню.
Я так увлекся, что даже забыл, где нахожусь. Рисунок получился живой аллегорией* на сцену на пароме. Неизвестно, надолго ли, но гордый Егор взял верх над жестокосердным и коварным князем. А за то, что не смирился он перед ним, не унизился, щедро наградила его дева-краса...
_______________
* А л л е г о р и я - иносказание.
Голос камердинера вернул меня к действительности:
- Ваша светлость, купец Осетров просит принять его.
- А? Что? - с трудом очнулся князь. - Осетров? Пусть обождет до завтра!
- Он говорит, по неотложному делу!
- Ах, чтоб его! Верно, опять со своей мукой или лесом! Ладно, зови!
Услышав имя Осетрова, я насторожился. Сама судьба посылала мне его! Возможно, здесь, в присутствии князя, я скорее смогу узнать о здоровье матушки, чем на ярмарке!
Маленький щуплый Осетров с лисьим, вытянутым вперед лицом и рыжей бородой перешагнул порог, сдернул картуз, поклонился до земли:
- Мое нижайшее почтение вашей светлости!
И удивленно прощупал меня глазами-бусинками: что, мол, за человек, почему здесь?
- С чем пожаловал? - не отвечая на приветствие, осведомился князь. Что-нибудь с лесом? Или с мукой?
- Ни то, ни другое, - зыркнул на меня купец. - С бурлаками.
- С бурлаками? - потер руки князь. - Еще сотенку желаешь получить?
- Надоть, - снова обернулся на меня Осетров, - потолковать сугубо наедине.
- Да ты его не бойся! - засмеялся Извольский. И повторил, как утром управляющему: - То мой живописец, сиречь раб бессловесный, смиренный и кроткий. Так и в уставе записано.
- Ведомости у меня секретные, - буркнул Осетров, - и ни для кого другого, окромя вашей светлости, не предназначенные. А там пущай он хучь немой, хучь глухой, мне все едино!
- Ну что ж, - кивнул мне князь, - в таком случае, живописец, прогуляйся-ка по двору. Когда понадобишься, крикну.
- А нельзя ли спросить...
- Потом! - нетерпеливо указал на дверь Извольский.
- Хорошо бы, - заметил купец, - и окошко прикрыть. А то, неровен час...
- Боишься, продует? Кафтан от ветра защитит!
- Я не о том. Кабы кто не подслушал.
- Не было еще такого! Зверь у меня к окну не прокрадется, не то что человек!
Фалалей вывел меня из княжеских покоев, предупредил:
- Далеко не отходи! Прогуляйся за дом, посмотри на гулянье, и обратно! Разговор у них, чаю, долго не затянется!
10
Я вышел на крыльцо, огляделся. Удивительно, но караульных поблизости не было. Скорее всего, отлучились посмотреть на гулянье с фейерверком. А вдруг там, в кабинете, князь назовет меня и Осетров хоть словечком упомянет матушку? Эх, была не была! Не раздумывая больше, я бросился в густые заросли шиповника вдоль стены дома. Колючки больно царапали руки и щеки, но я не обращал внимания на эту пустячную боль. Заноза, засевшая в моем сердце шесть лет назад, после разлуки с матушкой, жгла куда сильнее!
Мне удалось пробраться незамеченным под самое окно, в котором развевалась на ветру белая кисейная занавеска. Там я затаился, прислушался.
- Дошло до меня, - понизив голос, уведомлял купец, - что небезызвестный вашей светлости механик Кулибин...
Я даже вздрогнул от неожиданности! Неужели тот самый удивительный мастер, о котором я слышал когда-то от матушки?
- ...новую водоходную машину сотворил и опробовать ее в дальней путине собирается!
- И так, как на войну в рекруты брал, с каждого десятого двора!
- По сусекам и донышкам поскреби!
- Сенокос же в разгаре, ваша светлость, за ним - жатва!
- Не впервой, управимся! На пять, на шесть дней на барщину гони, а то и на всю неделю!
Управляющий покосился на меня. Извольский перехватил его взгляд.
- Напрасно живописца опасаешься, Кузька! То мой раб, верный и бессловесный, смиренный и кроткий. Так ведь?
Я еще ниже склонил голову над рисованием.
- Люди и так ропщут, ваша светлость! По указу только половину недели можем на барщине держать. Как бы жаловаться не стали в губернию!
- Не страшно! У меня там чернильные души куплены! Ко мне все жалобы воротятся. Так что поднатужься!
- Трудно, ваша светлость, - поскреб в затылке Дворищев. - Разве что обсевки подмести?
- Сойдут и они, купцы все скушают! На ряде одних выставим, других - в путину отправим! - Князь похлопал управляющего по плечу: - Время ныне, Кузька, сам знаешь какое! День ярмарки - год кормит! А бурлаки - самая доходная статья!
- Так неоткуда же взять больше!
- А тех, что снизу с купцом Овчинниковым идут, считал?
- Вряд ли вторую путину подряд осилят! На днях письмо от старосты получил. Болезни артель изнурили! Трое от холеры померли, еще двоих по дороге оставили, идти в лямке более не могли.
- За покойников купец пусть отступное заплатит.
- Само собой.
Давая понять, что разговор окончен, Извольский позвонил в колокольчик.
- Одеваться! Живо! - крикнул возникшему на пороге Фалалею. - Пока завтракать стану, во дворе чтоб все было готово к отъезду. - И, повернувшись ко мне, добавил: - Поедешь на запятках моей кареты. Там уже не порисуешь. Зато впечатлений наберешься, а сие для живописца тоже немаловажно!
6
К девяти часам утра около ста человек ждали выхода князя и княгини у ворот усадьбы. Впереди на гнедых лошадях гарцевали двадцать вершников в одинаковых голубых кафтанах и круглых шляпах с зелеными перьями. За ними держалась охота - псари и доезжачие. Эти восседали на вороных конях, были одеты в малиновые кафтаны с белой перевязью через плечо, в желтых шапках с красными перьями. Далее следовали гости, в основном мелкопоместные дворяне, одетые как придется, иные явно хуже княжеских слуг. Замыкали шествие дворовые слуги в праздничных желтых рубахах-косоворотках и черных шароварах, заправленных в зеленые сафьяновые сапожки.
Ровно в девять часов князь с княгиней появились на высоком крыльце. Извольский был облачен в алый бархатный кафтан, шитый золотом, камзол с серебряными блестками, с широкой красной лентой кавалерии через плечо и шпагой на боку. Княгиня Елена Павловна, под стать ему, гордо выступала в изящной накидке из серебряной парчи с алыми разводами, с маленьким перламутровым корабликом на самом верху высокой прически, пышном платье с робронами*, драгоценными украшениями, сверкающими на голове, шее, груди.
_______________
* Р о б р о н ы - пышные нижние юбки на китовом усе.
Раздались громкие приветственные крики, в воздух полетели шляпы, шапки, картузы. Князь поднял руку, требуя тишины.
- Не время ли ехать на ярмарку? - громко выкрикнул он, согласно обычаю.
- Время! - дружно грянули из рядов.
Князь подал руку супруге, и они стали медленно спускаться с крыльца. И вдруг, нарушая установленный порядок, из толпы дворовых выбежал широкоплечий, статный молодец, упал на колени у крыльца.
- Бью челом вашей светлости... - начал он.
- Порядка не знаешь, холоп? - перебил князь и затопал ногами от ярости. - Донесли мне, о чем просить хочешь. Только не бывать тому, не видать тебе Глашки как своих ушей! А за то, что праздник мне омрачил, на конюшне двадцать плетей получишь, и - в бурлаки! Эй, стража!
Четверо дюжих псарей подбежали к Степану, подняли его на ноги и увели в сторону.
- Не повезло бедолаге, - покачал головой мой сосед по запяткам, - не вовремя со своей просьбишкой сунулся!
Как ни в чем не бывало князь с княгиней сошли с крыльца и медленно прошествовали к двум золоченым каретам, запряженным тройками белых как снег лошадей. Они заняли свои места, я вместе с тремя другими гайдуками свои.
- Трогай! - махнул кружевным платочком из окна кареты Извольский, и длинный поезд, извиваясь змеей на поворотах, двинулся к переправе.
Несмотря на страду, вдоль всей четырехверстовой дороги от имения Извольских до переправы стояли нарядно одетые крестьяне, согнанные, верно, со всей округи, что-то кричали, размахивали руками, бросали под ноги лошадям полевые цветы.
По обе стороны у въезда на переправу выстроились огромные ряды купеческих и крестьянских телег, доверху нагруженных разными товарами, и даже несколько дворянских карет. До прибытия княжеского поезда никого не велено было пускать на макарьевскую сторону. Здесь же собрались лучшие музыканты, песельники и плясуны со всей округи. Еще издали, увидев поезд князя, они грянули плясовую:
- Танюшка! Танюшенька!
Таня по торгу ходила,
Чеботы себе купила,
Два с полтиной заплатила...
Под разухабистую песню и пляску отпрягли лошадей, а кареты князя и княгини перенесли на паром на руках. Князь прихлопывал в ладоши в такт музыке. Балалаечники, рожечники, ложечники старались вовсю. На широком водном просторе песня набрала еще большую силу. Плясуны пошли вокруг карет вприсядку.
На двух паромах поместилась лишь половина княжеского поезда. Другая люди и лошади - переезжала Волгу и примыкающее к ней Желтоводское озеро в лодках и на весельных баржах. На середине переправы князь дал знак прекратить веселье. Песня оборвалась на полуслове.
На макарьевском берегу служители монастыря встречали Извольских хлебом-солью. Князь и княгиня вышли из карет и подошли под благословение архимандрита. Знатные гости отломили от огромного пышного каравая по маленькой корочке, присыпали солью, попробовали, похвалили монастырскую выпечку.
- Не прикажете ли посылать к вашему столу? - почтительно спросил седой и согбенный от старости настоятель Тихон.
- Извольте, святой отец, - снисходительно согласился Извольский. Хлеба у вас отменно хороши!
Настоятель сел в княжескую карету, и пышный поезд медленно проследовал вдоль полуверстовой монастырской стены к главным воротам. Вдоль берега, вокруг монастыря и за ним - насколько хватало глаз раскинулась ярмарка. Товары, привезенные со всех концов России и из других стран, были уже разложены в деревянных рядах и лавках, берестяных ларьках, палатках, а то и просто на земле. Присматриваясь к ним, вдоль рядов прохаживались толпы людей, съехавшихся отовсюду. Русская речь мешалась с украинской и белорусской, слышались гортанные восточные выкрики. Среди кафтанов и поддевок мелькали персидские и китайские халаты, крашенные хной огненно-рыжие бороды, тюрбаны, сюртуки и панталоны. Однако до торжественного открытия ярмарки торговать никто не решался. Сосед по запяткам объяснил мне, что раньше за подобные нарушения, по приказу князя, жгли товары виновных посреди ярмарки или раздавали бесплатно всем желающим.
У главных ворот монастыря Извольские и настоятель вышли из карет, всадники спешились. В обитель проследовали уже по старшинству, до отказа заполнили соборную церковь. Настоятель сам вел праздничную службу, вместе с монастырскими пели княжеские певчие. После службы крестным ходом обошли стены монастыря и отправились на главную торговую площадь.
Настоятель освятил воду, покропил ею ярмарочный флаг и подал его князю. Под звуки громкой музыки и пушечной пальбы Извольский поднял его на высокую мачту и объявил ярмарку открытой.
И сразу же вокруг поднялся неописуемый гомон и шум. Сидельцы в лавках принялись нахваливать свой товар, с шутками, прибаутками, нараспев, со смехом зазывать посетителей, гусляры заиграли и запели свои бывальщины. Кукольники, скоморохи и балаганщики, стараясь перекричать всех, гудели в дудки, сопелки, бухали в большие барабаны. Часть толпы сразу разошлась по рядам, приглядеть товар в лавках подешевле, разобраться, где им торгуют, подивиться на небывалое, привезенное из заморских краев.
- Два часа, - объявил Извольский, - пока я буду обедать у настоятеля, все свободны. Затем построиться в ряды у главных ворот. Малейшего опоздания никому не прощу!
7
В один миг огромная свита князя, оставив лишь нескольких караульных стеречь кареты и лошадей, растворилась в толпе. Поглядеть на веселую разноцветную ярмарку хотелось всем. Меня тоже звали туда, но я отказался. Мои мысли были заняты совсем другим. Я надеялся за эти два часа хоть что-нибудь узнать о матушке. Только как найти нижегородских купцов, лучше всего самого Осетрова, в этом вавилонском столпотворении? Он, кажется, торгует мукой и лесом. А язык, говорят, до Киева доведет.
Я бросился разыскивать мучные ряды, полагая, что они находятся гораздо ближе того места, куда сплавляют лес. Пробираться сквозь густые толпы людей приходилось с боем. На каждом шагу покупатели и продавцы что-то горячо доказывали друг другу, швыряли шапки и картузы об землю, расходились, снова сходились, били по рукам. Докричаться до кого бы то ни было я не мог. Те же, которые каким-то чудом отвечали мне, были либо целиком поглощены своими заботами, либо сами плохо знали ярмарку. Поневоле пришлось прислушаться к выкрикам:
- Отборные судаки, - зазывали из рыбного ряда, - подставляйте две руки! Осетры, белуги - налетай, подруги! Жигулевский язь - подходи, не боясь!
- Подновские огурчики, - доносилось из овощного, - каждый не более мизинца! Сам вельможный князь Потемкин их жаловал, курьера аж за тыщу верст за ними посылал!
- Дешевые иконы мстерского письма, хошь три вершка на четыре, хошь шесть на семь!
Я не стал задерживаться у длинного живописного ряда, лишь мельком взглянул на расписанные мастерами разных школ доски.
Однако миновать скоморохов оказалось еще сложнее.
- Эй, княжой слуга, - загородил мне путь сухонький старик в худом армяке и лаптях, - послушай о моем горьком житье-бытье! Вот я, голова два уха, семь лет как дома не бывал и оброка не плачивал. Вернулся из чужих краев, дом свой поправил, старосте три синяка поставил. Мой дом каменный, на соломенном фундаменте, труба еловая, печка сосновая, заслонка глиняная. Во дворе черная собака за хвост палкой привязана, хвостом лает, головой качает, ничего не чает!
- Ну и дом у тебя, земляк, - смеются в толпе, - просто загляденье! Давай, не глядя, меняться!
Поневоле и я поддаюсь общему веселью. А старик недаром обращался ко мне.
- Пожалуйте, сударь, - дергает за рукав, - от княжеских щедрот на поправку дома!
Я заливаюсь краской: откуда у меня деньги? Для вида шарю в карманах и, на счастье, нахожу двугривенный. Старик ловко ловит брошенную ему монетку, пробует ее на зуб и благодарит по-своему:
- Дай твоему хозяину бог полную пазуху блох!
И на всякий случай тут же скрывается за спины слушателей. А я иду дальше, прислушиваюсь к разноголосому шуму и вдруг оказываюсь на площади, где торгуют крепостными.
Грудь как будто сдавило железным обручем, и, вспомнив матушку, я снова не мог пройти мимо. Знакомый приказчик подмигнул мне, продолжая на все лады нахваливать плотника Григория и сенную девку Акульку:
- Дед с топором родился, по дереву все умеет! Дом срубит, телегу собьет, сани сладит, мебель любую сработает! А девка до чего шустра минуту на месте не стоит, любое дело в руках спорится: и кухарит, и убирает, и шьет! К тому же и невеста для любого молодца подходящая!
Плотник только криво усмехался и глядел в землю потухшими глазами, а рябая и некрасивая Акулька отворачивала лицо в сторону. К тому, что людей продавали, они, видимо, уже привыкли.
Рядом разлучали молодую крестьянку с детьми, девочкой-подростком и мальчиком лет десяти. Ее уводили, а она упиралась, голосила, рвала на себе волосы, умоляя оставить с ней детей. А покупатель, приказчик с кирпичным лицом, безучастно повторял одно и то же:
- Не велено! Барину лишь одну прачку подай, детей не надобно!
- Мама, мамочка! - надрывая сердце, кричала дочка. - Не забывай нас!
У мальчика уже не хватало слез, он лишь судорожно всхлипывал, открывая рот, как выброшенная на берег рыба...
Продававший их старый слуга, по виду отставной солдат, сам горько плакал и приговаривал, обнимая детишек:
- Ах вы горькие мои сиротки, не дали вам злые люди даже опериться при матушке-то, милые птенчики. Ну, да ничего, бог даст подрастете, отыщете ее...
"Отыщут ли? - добавил я про себя. - Да и до того, как вырастут, несладко им придется!"
Я горестно вздохнул и отправился дальше. Да и что я мог сделать для этих несчастных? Одетый в дорогой наряд с чужого плеча, сам я находился едва ли в лучшем положении. А праздно наблюдать за тем, как живым людям назначают цену, разглядывают со всех сторон, щупают мускулы, проверяют зубы, азартно торгуются, было невыносимо!
Один за другим миновал я пушной, фарфоровый, оружейный, скобяной и другие ряды, поминутно сталкивался с саешниками, квасниками, сбитенщиками, офенями с лотками через плечо, монахами, собирающими пожертвования на храм в жестяные кружки. В глазах уже рябило от обилия впечатлений, а до мучного ряда я по-прежнему никак не мог добраться.
Наконец в отчаянье я схватил первого встречного, по виду молодого купчика, в лихо сдвинутом набекрень картузе, за локоть:
- Эй, любезный, не подскажешь ли, где мучной ряд?
Тот с недоумением оглядел меня с головы до ног:
- А что ты там, паря, потерял? На что тебе, к примеру, мука? Али от князя решился бежать и торговать ею?
- Ни то, ни другое. Купца одного ищу.
- Кого же, может, я знаю?
- Нижегородца Осетрова.
Купчик даже присвистнул от удивления.
- Ну, мир тесен! Я ведь земляк ему, тоже из Нижнего. На одной улице, Ильинке, с ним живем. Только у него палаты каменные, а у меня домишко бревенчатый, неказистый. А на что тебе, ежели не секрет, такая шишка?
- Матушка моя у него в услуженьи живет. Дарья Волгина, может, слышал?
- Не довелось. Я ведь в дом к нему не вхож. На таких, как мы с тобой, Осетров и глядеть не станет! Так что напрасно ты его ищешь. А матушке письмо лучше напиши.
- Пробовал. Не доходят, видно. Ответ уже полтора года жду.
Купчик лихо цыкнул слюной сквозь зубы.
- Тогда плохи твои дела. Не желают, знать, хозяева вашей переписки.
- А ты не взялся бы помочь мне?
- Чем? Против Осетрова идти опасно: заглотит, не поморщится!
- Послушай, любезный, не знаю еще, как тебя зовут...
- Егором Пантелеевым кличут.
- А меня Сашей Волгиным. Ты на мой наряд не смотри, он на несколько дней только!
- Неужто, - ахнул Егор, - с княжего слуги средь бела дня снял?
- Разве похож я на татя?
- Вроде нет. Но и на гайдука тоже.
- Князь меня только на время к себе приблизил. Пока заказ его не исполню. Крепостной живописец я.
- Да ну? - обрадовался Егор. - На ловца и зверь бежит! А я собирался как раз парсунку* невесты моей кому-нибудь заказать!
_______________
* П а р с у н а - портрет.
- Я и без заказа нарисую. Как только на оброк в Нижний вырвусь.
- Ладно, пиши записку. Попробую передать.
Грифель и бумагу я положил в карман кафтана заранее. Набрасывал весточку торопливо, как будто боялся, что Егор Пантелеев растворится вдруг в толпе и не возьмет мое послание. "Милая матушка, - писал я, - я жив и здоров, чего и тебе желаю. Обучение в монастыре закончил, вернулся в Лысково, держу испытание на живописца. Надеюсь, скоро свидимся. Остаюсь любящий тебя сын Александр Волгин".
Егор спрятал мою записку во внутренний карман поддевки.
- Будешь в Нижнем, разыщешь меня в начале Ильинки, купецкой улицы. А пока прощевай, недосуг мне!
8
Егор исчез в толпе, а я взглянул на полуденное солнце и заторопился к главным воротам монастыря. Участники пышного княжеского поезда уже строились в ряды. Вскоре в сопровождении настоятеля и монахов появились князь с княгиней. Они уже садились в кареты, когда подошел управляющий.
- Подобру ли, поздорову, - спросил его Извольский, - началась ярмарка?
- Подобру, ваша светлость, кроме одного.
- Говори! - насупился князь.
- Донесли мне, что нижегородский купчишка Пантелеев пошлину не со всего товару заплатил.
"Неужто Егор?" - испугался я.
- На нашей земле торгует?
- На нашей. В атласном ряду.
- Доставь-ка мне его сюда с товарами! На пароме пересчитаем.
Дворищев передал приказ князя вершникам, и те, расталкивая крупами лошадей толпу, отправились исполнять его. Через четверть часа привели Егора Пантелеева со связанными сзади руками, без картуза.
- Пошто пошлину недоплатил? - грозно спросил князь.
- То наговоры врагов моих, - не опуская глаз, ответил Пантелеев. Дешевле я торгую, чем другие купцы, вот они на меня и взъелись. А пошлину я внес исправно, можете проверить.
- Проверю! - усмехнулся князь. - Только не в лавке. Сам понимаешь, трудно мне туда со всей свитой добраться. Да и недосуг, гостей важных жду. Сюда я твой товар велел доставить. На воде пересчитаем.
- Воля ваша, - пожал плечами Егор, - а только убедитесь, что я правду говорю.
Появились посланные за товаром Пантелеева вершники. Сундуки и короба они привязали к длинным жердям, чтобы легче было везти.
- Грузите на мой паром! - приказал Извольский.
Переправа шла тем же чередом, что и утром. На середине реки князь поднял руку.
- Приступай!
Замолкли музыканты и песельники, остановились плясуны. Вершники открыли сундуки и короба, стали извлекать оттуда атласные ленты, чулки, платки и другие мелкие вещи, пересчитывать и... бросать в воду. Батистовые, атласные и ситцевые ткани мерили аршином* и тоже сбрасывали за борт.
_______________
* А р ш и н - старая мера длины, равная 71 сантиметру 12 миллиметрам; в данном случае: железная мерка такого размера.
Пантелеев рванулся было помешать, но два дюжих вершника удержали его.
- Пошто, ваша светлость, губишь меня? - только и смог вымолвить он побелевшими губами.
Крупные слезы катились по щекам Егора, но он не вымолвил больше ни слова, пока последняя лента не оказалась за бортом. Мелкие вещи долго плыли вниз по течению, ткани, намокнув, медленно опускались на дно.
- Повезло тебе, молодец, - как ни в чем не бывало заметил Извольский, - сошелся счет. Можешь собрать свои манатки, я тебе лодки дам и гребцов.
- Нет уж, спасибо, - угрюмо ответил Егор, - снявши голову, по волосам не плачут! Подмоченные ткани покупать не станут, да и не стану я врагов моих потешать, гоняясь за каждой тряпкой! А коли убедились, что счет мой верный, извольте оплатить пятьсот рублев за убытки!
- Таких больших денег, - усмехнулся князь, - в наличии нет у меня. Все капиталы в обороте. Жди!
- Руки мне, по крайности, развяжите!
Извольский кивнул вершникам.
Егор размял затекшие кисти и вдруг сбросил поддевку, рванулся к борту и бросился вниз головой в воду.
- Прощевай, князь! - крикнул, вынырнув из воды. - Попомнишь еще Егорку Пантелеева! Отольются тебе мои невинные слезы! А ткани сам со дна подымай, дарю тебе на бедность!
Князь хмыкнул, потер переносицу:
- Отчаянный парень! Пошлите за ним лодку, как бы не утонул в одежде! И предложите на службу ко мне идти!
Слуги бросились выполнять приказ.
- Погодите! - остановила их княгиня Елена Павловна.
При мне это было ее первое слово за весь день. Она сняла с пальца перстень с драгоценным камнем, подозвала меня.
- Плыви с ними и передай купцу в возмещение убытков!
Извольский метнул на жену возмущенный взгляд:
- Кажется, я тебя о том не просил!
Княгиня даже не посмотрела в его сторону, пожала плечами:
- Кольцо фамильное, могу распоряжаться им, как хочу!
- Гляди, - не обращая внимания на окружающих, пригрозил князь, прокидаешься так, останешься без всего!
Княгиня гордо вскинула красивую голову и не ответила ничего. Я поднял поддевку Егора и прыгнул в лодку.
Мы втянули Пантелеева в лодку, и я передал ему кольцо.
- Ежели дороже моих убытков оценят, - рассудил, пряча его за щеку, разницу верну. А за княгиню будем с невестой вечно бога молить!
- Молите, - сочувственно отозвался один из гребцов, - ей у князя вовсе не сладко живется! Как птице вольной в золоченой клетке. Вот и ныне: заступилась за тебя, а князю-то не по душе...
Мы высадили Егора на берег, и, улучив момент, он шепнул мне, дотронувшись до внутреннего кармана поддевки:
- Просьбу твою исполню беспременно, не сомневайся!
9
Всю оставшуюся часть пути князь сидел в карете мрачный, не поворачивая головы. Его не радовали больше песельники и плясуны, а слыша нестройные приветствия согнанных со всей округи крестьян, он только досадливо морщился.
- Гости пусть веселятся, как обычно, - велел вышедшему навстречу Фалалею, - а ко мне в кабинет никого не пускать. Только по неотложному делу. Я посижу там с живописцем.
- Вечернее гулянье отменить?
- Ни в коем случае! Все устрой, как положено: пальбу, огни потешные, хороводы в саду.
И снова, второй раз на дню, я оказался в знакомом уже кабинете. Князь зевнул во весь рот, сел в то же самое кресло перед зеркалом.
- Я немного подремлю, - сказал он, - мне всю ночь не спать, а ты знай себе рисуй!
Он откинулся в кресле, закрыл глаза, а я взялся за грифель. Однако делать наброски мне вовсе не хотелось. Длинной вереницей проходили перед моим мысленным взором картины, далеко не лестные для князя. Несправедливое наказание и смерть отца, разлука с матушкой, мое утреннее унижение, жестокая расправа с цирюльником Ионой и Степаном-шорником, алчные подсчеты доходов от ярмарки, фальшивое ликование крепостных, силой согнанных на обочину дороги, пожелание скомороха, гнусная торговля крепостными, и, наконец, дикая сцена глумления над Егором Пантелеевым...
Нет, князь Извольский ни на волос не походил на Георгия Победоносца, каким он видел себя. Скорее, наоборот. Будь моя воля, я бы сравнил его со страшным змеем, наводящим ужас на всех! Таким я и нарисовал князя. Затем отложил лист в сторону и взялся за другой. Георгию Победоносцу я придал сходство с Егором Пантелеевым (и не только по сходству имен, но и потому, что не поступился он достоинством под напором грубой силы!), змее нарисовал голову князя, а чуть поодаль изобразил деву-красу, похожую на княгиню.
Я так увлекся, что даже забыл, где нахожусь. Рисунок получился живой аллегорией* на сцену на пароме. Неизвестно, надолго ли, но гордый Егор взял верх над жестокосердным и коварным князем. А за то, что не смирился он перед ним, не унизился, щедро наградила его дева-краса...
_______________
* А л л е г о р и я - иносказание.
Голос камердинера вернул меня к действительности:
- Ваша светлость, купец Осетров просит принять его.
- А? Что? - с трудом очнулся князь. - Осетров? Пусть обождет до завтра!
- Он говорит, по неотложному делу!
- Ах, чтоб его! Верно, опять со своей мукой или лесом! Ладно, зови!
Услышав имя Осетрова, я насторожился. Сама судьба посылала мне его! Возможно, здесь, в присутствии князя, я скорее смогу узнать о здоровье матушки, чем на ярмарке!
Маленький щуплый Осетров с лисьим, вытянутым вперед лицом и рыжей бородой перешагнул порог, сдернул картуз, поклонился до земли:
- Мое нижайшее почтение вашей светлости!
И удивленно прощупал меня глазами-бусинками: что, мол, за человек, почему здесь?
- С чем пожаловал? - не отвечая на приветствие, осведомился князь. Что-нибудь с лесом? Или с мукой?
- Ни то, ни другое, - зыркнул на меня купец. - С бурлаками.
- С бурлаками? - потер руки князь. - Еще сотенку желаешь получить?
- Надоть, - снова обернулся на меня Осетров, - потолковать сугубо наедине.
- Да ты его не бойся! - засмеялся Извольский. И повторил, как утром управляющему: - То мой живописец, сиречь раб бессловесный, смиренный и кроткий. Так и в уставе записано.
- Ведомости у меня секретные, - буркнул Осетров, - и ни для кого другого, окромя вашей светлости, не предназначенные. А там пущай он хучь немой, хучь глухой, мне все едино!
- Ну что ж, - кивнул мне князь, - в таком случае, живописец, прогуляйся-ка по двору. Когда понадобишься, крикну.
- А нельзя ли спросить...
- Потом! - нетерпеливо указал на дверь Извольский.
- Хорошо бы, - заметил купец, - и окошко прикрыть. А то, неровен час...
- Боишься, продует? Кафтан от ветра защитит!
- Я не о том. Кабы кто не подслушал.
- Не было еще такого! Зверь у меня к окну не прокрадется, не то что человек!
Фалалей вывел меня из княжеских покоев, предупредил:
- Далеко не отходи! Прогуляйся за дом, посмотри на гулянье, и обратно! Разговор у них, чаю, долго не затянется!
10
Я вышел на крыльцо, огляделся. Удивительно, но караульных поблизости не было. Скорее всего, отлучились посмотреть на гулянье с фейерверком. А вдруг там, в кабинете, князь назовет меня и Осетров хоть словечком упомянет матушку? Эх, была не была! Не раздумывая больше, я бросился в густые заросли шиповника вдоль стены дома. Колючки больно царапали руки и щеки, но я не обращал внимания на эту пустячную боль. Заноза, засевшая в моем сердце шесть лет назад, после разлуки с матушкой, жгла куда сильнее!
Мне удалось пробраться незамеченным под самое окно, в котором развевалась на ветру белая кисейная занавеска. Там я затаился, прислушался.
- Дошло до меня, - понизив голос, уведомлял купец, - что небезызвестный вашей светлости механик Кулибин...
Я даже вздрогнул от неожиданности! Неужели тот самый удивительный мастер, о котором я слышал когда-то от матушки?
- ...новую водоходную машину сотворил и опробовать ее в дальней путине собирается!