- А здесь - от воды! Я же говорю, особливые колеса механик придумал! Получается, будто мельница плывет по воде. Только не зерно мелет и не бревна на доски перетирает, а подтягивает расшиву с полным грузом к якорю.
   - И нашу расшиву потянула бы та машина?
   - Очень даже просто!
   - И нам бы ничего делать не осталось?
   - Почему же? Якоря завозить все равно пришлось бы. Ну и за самой машиной следить.
   - Вот бы, - воскликнул Кудряш, - хоть однажды в жизни в свое удовольствие побурлачить!
   - Якоря завозить, - поддержал его Соленый, - одно удовольствие, по сравнению с остальным. Это ведь совсем не то, что в упряжке с непомерным грузом шагать!
   - В глазах темно, - будто прорвало других бурлаков, - грудь саднит, дыхание спирает, икры судорогой сводит, ноги еле переставляешь!..
   - Дождь, как нынче, до нитки промочит, ветер до костей проберет!
   - А то и вовсе курячья слепота нападет от усталости, света белого невзвидишь!
   - Надобно еще поглядеть, - засомневался кто-то, - каково выгребать с якорем против течения полный день!
   - Так не подряд же, - напомнили недоверчивому, - а с передышками, пятнадцать минут гребешь, полчаса отдыхаешь!
   - Все одно, мозоли набьешь!
   - А ты что же, Савелий, надеялся, что машина все за тебя делать станет? Без труда, бают, и рыбку не возьмешь из пруда!
   - А ты меня не учи, Кудряш, молод еще!
   Ерофеич поднял руку, успокаивая спорщиков.
   - Завозить якоря тоже тяжелый труд, - рассудил он, - упрощать не надобно, ребята. По себе знаю. Пока опыты проводили, набил-таки себе мозоли. Однако со временем может и в нем надобность отпасть...
   - Да разве такое возможно? - удивился Соленый.
   - Конечно. Механик и об этом подумал. Якорные станции он предлагает по всей Волге установить. А канаты от них к поплавкам привязывать. Тогда и якоря завозить не нужно, успевай лишь канат к навоям прицеплять!
   - Коли так хороша машина, - прогудел Подкова, - почему же после первой пробы никто из судовщиков ее на расшиву не поставил?
   - То вопрос, ребята, непростой. Одно сказать, четыре года назад машина еще не совсем пригодна к путине была. Места много занимала, из-за нее мачту с парусом пришлось убрать, да и в скорости бурлацкому ходу уступала. То судовщиков и не устроило.
   - Ныне, - не выдержал Егор, - оба препятствия механик устранил. Вместо четырех только два колеса оставил, привод к навоям сильно упростил. Так что парусу машина теперь не мешает. Притом ход судна намного ускорился и увеличился подъем клади.
   - А ты, парень, откуда знаешь? - удивился Кудряш.
   - Я Кулибину земляк, - уклончиво ответил Егор, - машиной его давно интересуюсь. Да вы и сами ее увидите, как Подновье станем проходить.
   - Ты вроде еще что-то хотел сказать, Ерофеич, - напомнил "дядьке" Соленый.
   - Есть еще главная причина, по какой богатые судовщики, как черт от ладана, воротят нос от кулибинской машины.
   - Какая же?
   - Наживаться она им помешает на бурлацком труде! Потому сами не желают ей воспользоваться и другим не дают...
   Ерофеич и Егор пробудили у бурлаков интерес к водоходной машине, и они еще долго обсуждали ее. А я дал знак Степану, и мы отошли в сторону.
   8
   Я объяснил побратиму, как он должен действовать завтра, а Степан передал мне полгорсти черники, которую нашел по дороге. К нам подошел Соленый.
   - Ловко мы вчера с тобой местами поменялись, - подмигнул он мне. Приятель твой, верно, ничего и не заметил!
   - Как не так! - усмехнулся Степан. - Я лошадей в темноте различаю, не то что человека! И чужой дух ночью сразу учуял. Соль из тебя, брат, еще не вся выветрилась. За что на варницы-то попал?
   - За долги. Хотите послушать? Я ведь раньше гончарным рукомеслом промышлял. Глина у меня пела в руках! Кувшины и горшки мои заказчики в поставец, рядом с другой посудой, ставили для красоты! До поры до времени жил не тужил. Женился, дети пошли. Избу пятистенную срубил для большой семьи. Для того в долги немалые, правда, пришлось войти, но я того не испугался. Поднатужусь, думал, все сполна выплачу. Ан не получилось, не мог заранее предвидеть, что лихоманка меня на долгое время скрутит. Одно время совсем худо стало, на тот свет едва не отправился. Как узнали о том кредиторы, сразу слетелись, как коршуны. Платежи отсрочить не согласились, по судам меня затаскали! Ну а каково бедному с богатыми тягаться, сами знаете! Избу пришлось продать и все имущество - все равно не расквитался с ними. Жена и детишки по миру пошли, а я в долговую тюрьму сел. А как здоровье маленько поправилось, очутился в Балахне, на варницах. Света белого там невзвидел! По шестнадцать часов в чаду и дыме едучем пребывал! А заработанные гроши кредиторам отправляли. Руки в первый же месяц соль разъела, и оказался я для своего гончарного ремесла не годен. А еще через полгода бежать решился, чтобы окончательно не погибнуть.
   - Из одной каторги в другую попал?
   - Нет, земляки, не скажите. Тяжел, конечно, бурлацкий труд, но с варницей не сравнится. К тому же вольнее здесь. Ну, да это долгий разговор, доведется свидеться - продолжим.
   Мы попрощались и разошлись по своим местам. Намаявшись за день и уткнувшись лицом в песок, чтобы не заедали комары и мошки, бурлаки уже спали. Вскоре и Степан последовал их примеру.
   По моим расчетам, мне предстояло подождать еще два часа, прежде чем есть мухоморы. Я покосился в сторону караульного. Нынче дежурил наш запевала, Федор. Он сидел на стволе поваленного дерева рядом с костром, чтобы меньше беспокоили комары, лицом в нашу сторону. За день он вымотался так же, как и все, и изо всех сил боролся с дремой. Он подпирал подбородок ладонью, но через две-три минуты голова все равно падала на грудь. Федор вздрагивал, тряс головой и озирался вокруг.
   Я решил помочь ему скоротать время. Поднялся, сел рядом и предложил немного подежурить за него. Федор помотал головой.
   - Староста может проверить. Подкрадется незаметно, не увидишь. Посиди лучше рядом, потолкуем.
   Я согласился с ним и, входя в свою новую роль, немного покашлял.
   - Ты что, простыл?
   - Не пойму, - пожал я плечами. - Крутит что-то всего, и тошнота к горлу подступает.
   - Так и есть, простыл. Шутка ли, целый день под дождем!
   - Сам-то не простыл нынче?
   - Вряд ли! За те три года, что в лямке хожу, продубился насквозь.
   - А за какую провинность угодил сюда?
   - Псарем я у князя раньше состоял, да не по душе пришлась мне та собачья должность. Стал проситься обратно на барщину, ну а князь осерчал!
   - Чем же отворотила она тебя?
   - Видишь ли, я с малых лет гордый, терпеть не могу унижаться ни перед кем. А тут хлеба хоть и легкие, да кланяться постоянно надобно и лизоблюдничать! То за уткой в болото вместо собаки лезь, то кобелей для забавы стравливай, а то и сам с другими псарями дерись на кулачки. Ну, и невмоготу мне стало...
   - А не жалеешь, что с бурлацкой лямкой породнился?
   - Нисколь! Везде люди живут. А к тяжелому труду я ведь сызмальства привык. Здесь не намного тяжелее. Зато против совести своей ничем не поступлюсь.
   - Ой ли? Положим, я бежать задумал...
   - Беги. Я отвернусь. Только не советую. Ты парень из себя видный. Извольский тебя и среди бурлаков сыскать может. Вдругорядь не помилует.
   - И ты ведь пострадаешь, что упустил.
   - Мне что? Скажу, мол, сон меня сморил, дальше бурлаков вряд ли окажусь. А ты что, всерьез бежать собрался?
   - Поправлюсь, видно будет, - неопределенно ответил я. - А ты лучше Степану бежать пособи. Невесту его за другого князь выдать собирается.
   - Слышал я уже о том, - нахмурился Федор. - Помогу, конечно. В следующее мое дежурство пусть и утекает. А нынче не советую. Слишком близко мы от Лыскова. Легче беглеца обнаружить.
   - Спасибо, Федя. Степану передам твои слова и сам на ус намотаю. Зевнул для вида и добавил: - Ну, счастливо тебе отдежурить. А меня что-то в сон потянуло.
   - И тебе счастливо! А не поспишь, расшиву не потянешь.
   Пробираясь на свое место, я подумал о том, что мне жалко будет расставаться со Степаном, Егором, Подковой, Кудряшом, Соленым, Федором и другими бурлаками. За два дня я уже как-то свыкся с ними, и путина уже не казалась такой трудной, как вначале. Возможно, с ними я бы выдержал ее до конца, но судьбе угодно было распорядиться иначе...
   9
   Я обернул черничную ягоду березовым листом, раздавил ее и стал прикладывать к рукам и ногам. Точно так же я поступил с другими ягодами. Четверть часа лежал неподвижно и ждал, пока застынет сок, а затем принялся за мухоморы. Жевал и глотал я их с отвращением, но другого выхода не было. И тут же, как в омут, провалился в тяжелый, беспокойный сон. Мне снилось, будто я съел мухоморы для того, чтобы избавиться от непосильной бурлацкой работы...
   Я проснулся от зычного баса Подковы:
   - Подымайся, ребята, до Рыбни еще далеко!
   Я приподнялся на локтях, пытаясь выполнить эту команду, но тут же рухнул на землю. Тело горело, как в лихорадке, ноги и руки сводили судороги, живот раздирали страшные колики. Я с трудом повернулся на бок, и меня тут же стало выворачивать наизнанку.
   - Глянь, робя, - долетали до меня голоса, будто из другого мира, что с живописцем делается! Никак кончается!
   - Отравился вроде!
   - А не холера ли? Руки и ноги ему заголите!
   Кто-то пощупал мне лоб, поднял рукава рубахи, штанины.
   - Горит, как в огне!
   - И дергается, как кукла на веревочках!
   - Везде черные пятна, кровь гнить начала!
   - Точно, холера! Зови хозяина!
   Я впал в беспамятство и очнулся в тот момент, когда Осетров-младший распекал нашего старосту:
   - Раньше мог бы проверить! В трюм я его не положу, и не надейся, там у меня товар! Не было еще такого, чтобы Осетровы муку холерой отравили!
   - Ваше степенство, я ведь головой отвечаю за него! Князь Извольский мне строго наказал...
   - Что наказал, олух ты царя небесного! Мукой, что ли, торговать за меня? Али бурлаков других нанимать, коли эти заразятся? Знаешь ли, дубина стоеросовая, какие я тогда убытки понесу?
   - Позвольте, ваше степенство, по крайности, своего человека с ним оставить!
   - Зачем?
   - Дабы удостовериться в его кончине али, напротив, в выздоровлении.
   - И так ясно: помрет! От холеры крайне редко спасаются. А я жертвовать еще одним человеком не могу, бурлаки и так с трудом расшиву тянут!
   - И все же, ваше степенство, не откажите в нижайшей просьбе! У князя нрав крутой, вдруг потребует могилку указать?
   - Мало ли их на берегу? Укажешь любую!
   - Он проверить может! За обучение живописца деньги большие плачены. Мне головы не сносить, но и тебе, Данило Захарыч, зачем с ним ссориться? А я надежного человека выставлю. Схоронит он болезного и догонит нас...
   И снова я будто провалился в темноту. На сей раз очнулся уже не скоро. И сразу же увидел лицо Степана, склонившегося надо мной.
   - Очнулся, брат? Ну, слава богу, а то я уже волноваться стал, не съел ли ты мухоморов больше, чем нужно. Пока ты в беспамятстве пребывал, я тебе настой из валерьяны и ромашки приготовил. При отравлении - первое средство! На-ко, испей!
   Он поднял мне голову и поднес к губам жестяную кружку с горьким настоем. Стуча о край ее зубами, я выпил настой почти до дна.
   - Ну, вот и славно, - приговаривал Степан, пока я пил, - вот и хорошо! Враз полегчает.
   Через несколько минут я почувствовал, что в голове стало проясняться.
   - Никто больше не захотел со мной остаться? - спросил я.
   - Холеры пуще огня боятся!
   Я взглянул на небо.
   - Солнце уже высоко, Степан. Пора идти.
   - Слаб ты еще!
   - Слаб не слаб, а медлить нельзя. Как бы не запоздало мое предупреждение!
   Я оперся руками о землю, встал сначала на четвереньки, потом в полный рост. Все снова поплыло перед глазами. Меня зашатало. Ноги были как ватные и не слушались меня.
   Степан подхватил меня.
   - Обопрись на плечо.
   Я сделал шаг, но колени предательски дрожали, как после тяжелой болезни.
   - Так мы с тобой, - заметил Степан, - до Подновья не скоро доплетемся! Садись-ка лучше ко мне на закорки! - И, заметив, что я колеблюсь, прикрикнул на меня: - Полно совеститься-то! Так для дела твоего спешного лучше!
   - А что старосте сообщишь? - спросил я его, забираясь на спину.
   - Схоронил, мол, тебя по обычаю!
   - Ты уж не обессудь, Степа, что удобный случай бежать упускаешь. Ради всех бурлаков жертва такая!
   - Разве я не понимаю? - откликнулся Степан. - Слышал, как бурлаки о водоходной машине толковали!
   Через два часа я уже крепко стоял на своих ногах. Степан вырезал мне ореховую палку, и, опираясь на нее, я смог двигаться самостоятельно.
   - Давай вот что сделаем, - предложил мой попутчик. - Ты иди тихонько, как можешь, а я побегу вперед. Первым явлюсь в Подновье и предупрежу об опасности. А ты позже подойдешь и все подробно расскажешь.
   Как я ни протестовал, Степан оставил мне все свое имущество: нож, жестяную кружку, котелок, два сухаря, огниво. Сказал, что налегке бежать ему будет легче и к ночи надеется быть на месте. Мне же ночь придется провести в лесу. На прощанье мы с ним обнялись и расцеловались.
   Вскоре Степан скрылся за поворотом лесной тропинки, и я зашагал в одиночестве, стараясь не углубляться в чащу леса и не выпускать из виду Волги.
   10
   Ночевал я, как и предвидел Степан, в лесу. Развел костер, поставил варить грибную похлебку. На сей раз из белых грибов, а не из мухоморов.
   Немного подкрепившись и утолив жажду кипятком со свежими ягодами черники и голубики, я собирался уже выйти из лесу и продолжать свой путь по берегу, как вдруг совсем рядом услышал волчий вой. Идти дальше было опасно, я решил остаться до утра у костра. Наломал побольше сушняку и веток и всю ночь провел в полудреме, поддерживая огонь.
   Как только я закрывал глаза, мне чудилось, что со всех сторон из темноты светятся желтые волчьи глаза. И будто бы в волчьей стае бродят вокруг меня князь Извольский, отец и сын Осетровы, другие богатые купцы и от бессильной злобы оттого, что не могут добраться до меня, щелкают зубами.
   На рассвете я погасил костер и, утомленный бессонной ночью, продолжал свой путь. К полудню я почувствовал такую усталость, что вынужден был найти укромное место в кустах можжевельника и поспать.
   Проснулся я уже в сумерках. Съел последний сухарь, оставил в лесу котелок, кружку и ореховую палку. Сон восстановил силы, и я поспешил в Подновье уже по берегу. Ночь снова опередила меня, но прежде я увидел белокаменную церковку и избы Подновья на высоком берегу. Оставшиеся три версты тропинку освещали луна и звезды...
   В урочище на бурлацкой перемене стояли на якоре две расшивы. По бортам одной из них четко выделялись два огромных колеса, похожих на мельничные. Я облегченно вздохнул. Кулибин не успел еще отправиться в путину, и мои усилия не пропали даром. Вторая расшива была обычной, бурлацкой. На берегу горел большой костер, а вокруг него спали измученные за шестнадцатичасовой уповод* бурлаки. Я не стал подходить к ним, интересоваться, кто они и откуда. Меня могли бы тоже спросить, как я очутился здесь, а то и просто догадаться, что я сбежал из путины.
   _______________
   * У п о в о д - дневной переход.
   Я обошел костер стороной, поднялся по крутой тропинке в гору и вошел в село Подновье.
   Вначале я даже порадовался, что мне удалось попасть сюда в темноте. Но ненадолго. Свет в избах уже не горел, их обитатели давно уже спали. Будить кого-то среди ночи, чтобы узнать, где изба Кулибина, во избежание лишних разговоров я не хотел. Я медленно шел вдоль околицы, пытаясь угадать ее. Цепные псы во дворах заливались лаем. Я уже подумывал о том, чтобы вернуться к реке и скоротать ночь у костра с бурлаками, когда увидел огонек в окнах крайней избы. Я направился к ней, легонько стукнул в окошко, поднялся на крыльцо.
   Дверь открыл высокий плечистый юноша, всего несколькими годами старше меня, с открытым мужественным лицом, обрамленным короткой русой бородой.
   - Саша Волгин? - спросил он. - Проходи. А я Сергей Желудков.
   В этом доме меня уже ждали.
   В просторной горнице, обставленной вполне по-деревенски, за исключением разве что небольшого письменного стола с какими-то приборами и чертежами на нем, никого не оказалось.
   - А где Кулибин? - вырвалось у меня.
   - Иван Петрович у родных в Карповке. Средняя дочка у него приболела.
   - А сколько всего у него детей?
   - Здесь трое маленьких: Саша, Дуня и Капа. Пока мы к путине готовимся, живут у старшей его дочери Елизаветы Ивановны. А еще восемь взрослых - в Петербурге.
   - Всего выходит двенадцать, - сложил я. - Интересно, знают ли Осетров с Извольским об этом?
   Сергей пожал плечами.
   - Им-то что? Даже ежели знали бы - заговор, все одно, составили бы. Да ты садись, ешь!
   От ужина я отказался, чтобы не заставлять себя долго ждать, выпил только кружку парного молока с хлебом и сразу же стал пересказывать подслушанный разговор князя с Осетровым, стараясь не упустить ни одного слова. Сергей слушал внимательно, не перебивая. Лишь однажды, когда я упомянул об обстоятельствах гибели его отца от руки наемных убийц, он не сдержался, стукнул кулаком по столу:
   - Так я и думал, что его убили! Ну, погодите, окаянные, я еще посчитаюсь с вами!
   А после того как я закончил свой рассказ, Сергей только и спросил:
   - Коли злоумышленник нынче к дому Кулибина не явится, подежуришь завтра?
   - Я и сам хотел предложить!
   - Вот и хорошо. А то у нас молодых только двое, я да Петр Пятериков, пришлось бы через день ходить, от подготовки к путине отвлекаться. А отдежуришь и повидаешься с матушкой - на службу ко мне поступай. К бурлацкой лямке ты уже привычен да и расшиву сможешь расписать, так ведь?
   - Попробую.
   - А с налетчиками не побоишься столкнуться?
   - Я же не один буду!
   - Верно, не один! Ватага у нас подберется отчаянная! Вчера ночью сюда не только побратим твой Степан приходил, но и Ерофеич с Егором Пантелеевым. Через неделю, когда у нас все к путине готово будет, обещали объявиться с артелью!
   - Как же они от хозяина уйдут? Ведь он уже грозился однажды паспорта не отдать!
   - Придумают что-нибудь! А помочь нам твердо обещали. Хорошо бы к тому времени и с нечистой силой расквитаться!
   Кукушка в стенных часах объявила час ночи.
   - Пора бы спать, - вздохнул Сергей, - да разбередил ты мою рану! Вряд ли засну.
   - И мне что-то не хочется. Расскажи мне об отце и подробнее об Иване Петровиче!
   - Ну что ж, ладно, - охотно согласился он. - Только тогда уж до рассвета не ляжем, вся жизнь моя с ними связана...
   ЧАСТЬ III
   1
   - Самое первое мое воспоминание, - начал Сергей, - как я, пяти лет от роду, бежал за отцом до самой пристани, провожая его в путину, и кричал:
   - Тятя, возьми меня с собой! Я уже большой и все знаю!
   Отец брал меня на руки, подбрасывал высоко над головой и, сверкая белозубой улыбкой, спрашивал:
   - Коли на мель сядем, как сниматься станешь?
   - Шестами перепихнусь!
   - А как в бурю заклинит парус?
   - Ножичком в него швырну, чтобы порвало в клочья!
   - Молодец! - радовался отец. - Разбираешься, Сергей Афанасьич! Как только стукнет одиннадцать, возьму с собой кашеваром!
   Матушка со старшей сестрой Настей стояли чуть поодаль, чтобы не мешать мужскому разговору, улыбались, слыша, как звонким колокольчиком заливается Сережа. Шесть лет пролетели незаметно, и, провожая мальчика в первое плавание, украдкой утирали слезы...
   А о Кулибине в их семье часто вспоминали долгими зимними вечерами за вышиваньем и починкой рыбачьих сетей. Гудел огонь в русской печке, мороз разрисовывал стекла затейливыми узорами, с шипением падали догоравшие лучины в корытце с водой, пел за печкой отогревшийся сверчок.
   Сначала о Кулибине рассказывал дед Сергея - товарищ его детских лет...
   * * *
   Ваня Кулибин родился в 1735 году в селе Бор, что в пяти верстах от Нижнего Новгорода. Его отец сколотил небольшое состояние, торгуя мукой, записался в купцы третьей гильдии и переехал в город со всей семьей. Было Ванечке в ту пору семь лет, жалко было ему расставаться с вольной деревенской жизнью.
   - Я торговлишкой выбился в люди, - внушал ему по дороге в город отец, - стало быть, и ты по моим стопам идти обязан!
   Мальчик слушал его вполуха. Совсем другое волновало его ум. Он рано отошел от шумных детских игр, стал внимательно наблюдать за всем, что происходило вокруг. Ему как могли объясняли, почему восходит и заходит солнце, река течет в море, меняется погода, а он уже спрашивал другое. Отчего крутится флюгер на крыше, легкий парус подгоняет тяжело груженную расшиву, действует водомет в саду у губернатора?
   Видя живой интерес мальчика ко всему, его рано отдали учиться грамоте у дьячка приходской церкви. Но и в часослове и псалтыри Ваня не находил ответов на мучившие его вопросы, а больше того, что там написано, дьячок и сам не знал.
   Отец сам выучил его счету, необходимому, по его понятиям, только для торговли, но сын и тут хотел знать больше сложения и вычитания.
   Взрослые сочли его жгучее любопытство ко всему блажью, и тогда он сам стал доискиваться до сути явлений. Когда бывал с отцом на мельнице, старался понять, каким образом вращение колес преобразуется во вращение жерновов. Говорил, что идет играть с соседскими мальчишками, а сам разными хитрости ми проникал на городские мануфактуры, часами наблюдал там, как ткут полотно, сучат канаты, делают кирпичи, варят солод.
   Однажды караульный выследил его и, взяв железной хваткой за ухо, отвел в лавку к отцу. Тот, в присутствии сторожа, отодрал мальчика розгами, повторяя при каждом ударе:
   - Не смей воровать, не смей воровать, не смей воровать!
   - Я не за тем, я не за тем, я не за тем! - упорно отрицал наказуемый.
   - А за чем же? - спросил отец после экзекуции.
   - Хотел узнать, как кирпичи делают! - набычившись, объяснил мальчик.
   - И оное ни к чему! - наставлял отец. - Не кирпичами небось станешь торговать, а мукой!
   Но Ваня, пусть пока что и неосознанно, готовил себя совсем к другому предназначению.
   Узнав на собственном горьком опыте, что проникать на мануфактуры небезопасно, он приохотился посещать ремесленную слободу Кунавино на заволжском берегу. Бродя там, между тесно поставленных друг к другу домишек, наблюдал за работой гончаров, кузнецов, кожемяк... Но и этого ему было уже мало. У него зудели руки, хотелось самому лепить горшки, ковать сохи и подковы, выделывать кожи.
   Он научился вырезать ножом из дерева флюгерки и модели разных волжских судов. Ставил плотины на ручье по склону Успенского оврага. Провел проточную воду в пруд во дворе, после чего в нем стала водиться рыба. А однажды соорудил в овраге маленькую настоящую меленку. Упорства Ване уже тогда было не занимать: три месяца возился с ней, сбивая колеса, отлаживал передачу, обтесывал камни для жерновов.
   Когда все было готово, созвал соседских мальчишек, велел принести каждому по горсти пшеницы. И, вспомнив разговоры, слышанные на "взрослой" мельнице, затеял веселую игру:
   - Сколько мешков привез?
   - Пять.
   - Пойдем-ка пересчитаем. Э, брат, да ты, никак, ошибся! Тут всего четыре!
   - Как же так? С утра пять было!
   - По дороге, знать, один вывалился!
   - Никак не мог, я их крепко увязал.
   - Тогда украли.
   - И украсть не могли, я все время следил.
   - Экий ты, брат, непонятливый! Вези тогда свое зерно на другую мельницу!
   Увлеклись мальцы веселой игрой, не заметили, как подошел Кулибин-старший, остановился рядом.
   Рано вам еще, огольцы, закричал вдруг, распалясь, осуждать старших!
   Мальчишки кинулись врассыпную. Обутый в тяжелые сапоги, Петр Кулибин не смог догнать никого. Зло выместил на меленке, растоптал колеса в щепки. И в наказание посадил десятилетнего Ваню в лавку торговать.
   Теперь, перед тем как браться за очередную поделку, мальчик вешал на дверь колокольчик, чтобы его не застали врасплох. В лавке он дежурил иногда полный день, иногда - половину, но отец требовал, чтобы он всегда находился рядом и являлся к нему по первому зову. Пришлось отказаться от дальних прогулок, ограничиться посещением близлежащих пристани и Нижнего базара. Там он учился у слепых музыкантов игре на гуслях, наблюдая за бурлаками, обратил внимание на их тяжелый, порой непосильный труд...
   2
   О жизни Кулибина Сергей не раз слышал от товарища деда, часовщика Алексея Васильевича Пятерикова. В свое время тот был учеником Ивана Петровича.
   ...Особенно манили Ваню Кулибина часы-куранты* на колокольне Рождественской церкви, возведенной солепромышленником Григорием Строгановым в честь Петра I.
   _______________
   * К у р а н т ы - башенные часы с боем.
   Чтобы звонарь разрешал подниматься вместе с ним на колокольню, Ваня вырезал его внукам забавных деревянных зверюшек и птиц. И под гудение колоколов жадно изучал сцепление многих колес, шестерен, зубчатых передач и пружин.
   Разобравшись, как действует сложный механизм в курантах, Ваня взялся за настенные ходики. Выпросил на время у соседа деревянные часы с кукушкой. Разобрал их, тщательно перерисовал на бумагу все составные части, собрал и вернул хозяину. И стал делать такие же часы сам. Колеса и шестеренки вырезал перочинным ножичком из дубовой доски. За кропотливой работой незаметно летели дни, недели, месяцы.
   А когда собрал ходики, подтянул гирю, качнул маятник, увидел, что все труды оказались напрасными. Тикали часы невесело, а вскоре и вовсе остановились. После тщательной проверки стало очевидно: вырезая детали перочинным ножичком, невозможно достичь необходимой точности в подгонке их друг к другу. Тут необходимы были совсем другие инструменты. Достать их в Нижнем Новгороде было негде, три прежних часовщика давно уже разъехались по другим городам.
   На счастье, Кулибину вскоре представился случай самому побывать в Москве. Как человеку грамотному, честному и твердому характером, нижегородские купцы доверили ему защищать свои интересы в одной старой запущенной тяжбе.