Лихачев Виктор. Кто услышит коноплянку?

   Юля Селиванова решила не откладывать дело в долгий ящик и принялась за розыски Кузьмича. Судя по всему, он в данный момент обитал в столице. По крайней мере, хорошие друзья обещали сообщить Кузьмичу, что Юлька жаждет его увидеть. Смущало ее только одно: года два назад Кузьмич жил с Люськой Вятской, жуткой стервозой. Не ревновала она своего Кузьмича разве что к старухам. Да и Гришаня вряд ли бы понял ее интерес к другому мужику. А входить в подробности она не хотела. Впрочем, Иванов ей больше не был нужен.
   И, наконец, Киреев. К нему забегал друг Гусева. Передал от Арсения книгу "Жития русских святых". Правда, в этот вечер открыть ее Кирееву не удалось. Позвонила Галина. Извинилась, что при последнем их разговоре вела себя глупо, не поверив, что он, Кира, тяжело заболел. Спрашивала, когда она может прийти его проведать. К удивлению, ему особой радости эти слова не доставили. Но он постарался ответить как можно приветливее: "Буду всегда рад". Галя сообщила, что заявление на развод она уже подала. У Сергея есть знакомый судья, обещал после праздников дело рассмотреть.
   - Ты придешь?
   - Не знаю. А надо? - Киреев даже растерялся: давно они с Галиной не беседовали так мирно.
   - Наверное, не обязательно.
   - Ну и хорошо.
   - Да.
   - Что-то случилось, Галя?
   - Сама не пойму. Вроде бы радоваться должна, а не получается. Ты смеяться будешь... Я вспомнила, как тебе уколы делала. Ты все время говорил, что у меня рука легкая.
   - И я не врал. А вот у твоей подруги, Машей, кажется, звали...
   - Мариной. Она после за негра замуж вышла.
   - Вот у нее ручка еще та была. Выть хотелось. Бедный негр...
   - Ты еще просил: девушка, вы мне несколько уколов сразу сделайте, в зачет только чтобы пошли...
   - Вот и посмеялись.
   - Кира, мне это не нравится.
   - Что не ты мне уколы делаешь? А мне их никто не делает.
   - Что я свиньей стала себя чувствовать. У тебя рак, а я развожусь с тобой.
   - Да, некрасиво как-то. А давай считать, что никакой болезни нет. Я сейчас болиголов литрами пью, - приврал Киреев, - через полгодика как огурчик буду. Обещаю. Так что разводись спокойно.
   - Ладно, Кира, ты и впрямь лечись. Какие лекарства нужны будут - скажи. Павлов достанет.
   - Конечно.
   - Какой-то ты другой стал...
   - А это плохо или хорошо?
   - Не знаю. Интонации просящие у тебя исчезли - это хорошо. А с другой стороны, я жалеть начала о том...
   - Что детей у нас не было?
   - Да. А ты?
   - Я тоже. Слушай, Галя, а можно один вопрос?
   - Можно, конечно.
   - Как ты считаешь, возможна дружба между мужчиной и женщиной?
   - Только в том случае, если они через общую постель прошли, а потом это для них не актуально стало. Пока же актуально - дружбы быть не может. Дружба равенства требует, а в любви ее быть не может. Мне так кажется.
   - Здорово объяснила. Выходит, мы с тобой в новый этап отношений вступаем? Общая постель осталась в прошлом, теперь она не актуальна.
   - Ты так считаешь?
   - А ты разве по-другому? Или у вас с Сергеем случилось что?
   - Вроде не случилось, но что-то не так. Не пойму я.
   - Самое главное, дорогая, у тебя есть время. Уйма времени. У меня этого, увы, нет. Так что не грусти и разбирайся потихонечку, - закончил разговор Киреев.
   * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
   Глава шестнадцатая
   "И еще один день Ты мне даришь. Спасибо", - после поездки на Тамбовщину Киреев говорил эти слова каждое утро. Засыпая, он тоже благодарил Его. Михаил Прокофьевич еще не молился по книге
   - стеснялся. От смущения подшучивал над собой время от времени. Однажды даже записал в дневнике: "Я на старости лет в игрушки стал играть". Но продолжал каждое утро и каждый вечер говорить слова благодарности. Оказалось, что благодарить - приятно, как и быть благодарным. А вот просить он еще не решался. Вера Киреева, хрупкая и нежная, как паутинка, сотканная крошечным пауком в сентябрьском лесу, не смогла бы выдержать Его неудачи. Ведь о чем просить Кирееву у Бога? Только об исцелении. Он просто верил в свое исцеление. И эта вера, такая же хрупкая, как вера в Бога, росла в душе и сознании Киреева с каждым днем. А если еще точнее: обе эти веры - в Бога и собственное исцеление - слились в Кирееве в одну. От этого обе становились сильнее. Вот почему Михаил Прокофьевич предпочитал только уповать на Него, не вмешиваясь в Его Божественный промысел. Как было сказано в том стихотворении: Все круче поднимаются ступени,
   Ни на одной нам не найти покоя, Мы вылеплены Божьею рукою
   Для долгих странствий, не для косной жизни... Его дело - карабкаться по ступенькам все выше и выше. А куда он доберется - так ли это важно? Вот почему Наталья Михайловна была не права. Киреев вовсе не безалаберно относился к своей болезни. Нет. Просто ему хватило мужества без обиды принять случившееся с ним, и некая сила словно давала ему волю и силу жить без страха. Киреев жил с какой-то детской доверчивостью и верой. Со стороны могло показаться, что он и впрямь впадает в детство. Вместо того, чтобы пить лекарства, лечиться, он часами что-то писал, ездил в Коломенское, читал. И, главное, Киреев не убивал время, ему действительно нравилось так жить. Он только жалел, что в сутках его мало. А вчера, после разговора с Галиной, ему пришла в голову совершенно сумасшедшая мысль: продать квартиру и уехать в Старгород, туда, где на Тихоновской горе у озера стоял маленький домик, оставленный ему матерью. В конце концов, для счастья, он теперь понимал это, нужно совсем немного: клочок луга, кусочек неба, журчащий ручеек и чтобы было куда прислонить голову. И чем больше Киреев думал об этом, тем менее сумасшедшей казалась ему эта идея. У Галины сейчас замечательная пятикомнатная квартира, дача под Дмитровом. Зачем ей цепляться за их однокомнатную? В принципе, можно деньги от продажи квартиры разделить. А в Старгороде родная сестра живет. Кладбище, где близкие лежат, рядом. Совсем худо станет - есть кому водички подать... О самом плохом в эти майские дни думать не хотелось. Жаль, конечно, что ни в Старгороде, ни в его окрестностях не было ничего похожего на ту речку из сна. Но ему после снился еще один интересный сон: совершенно чудесная деревенька в глухом лесу, и как он шел куда-то по лесной тропинке и приходил в незнакомый город. В городе шел теплый синий дождь, Киреев стоял под его струями - и не намокал. А другой раз ему снилось поле, бескрайнее-бескрайнее. И вновь тропинка, и вновь речка
   - он уже купается в ней. Киреев не пытался разгадать значение своих снов - ему просто было достаточно того, что после них долго не проходило ощущение радости. Огорчала только невозможность поделиться этой радостью с другими. Пару раз Киреев пытался пересказать свои сны
   - и ничего не получалось. Абсолютно ничего. Вместо очаровательной пленительной картины скучное, под стать изложению, написанному троечником, описание. Вместо передачи необыкновенных ощущений у Киреева получался сбивчивый, бестолковый рассказ ни о чем. Так что сны эти можно будет смотреть и в старгородском домике. Сестра писала: дом в нормальном состоянии, не хватает только человеческого духа. Ну-ка, как там у Арсения Тарковского... Киреев встал с постели и, на ходу одеваясь, пошел рыться в книжном шкафу. Пора было думать о подарке для Лизы, себя неплохо бы в порядок привести, но он, как старьевщик в рухляди, рылся в книгах. Наконец-то:
   Живите в доме - и не рухнет дом. Я вызову любое из столетий,
   Войду в него и дом построю в нем. Вот почему со мною ваши дети
   И жены ваши за одним столом, А стол один и прадеду и внуку:
   Грядущее свершается сейчас... "Вот оно, главное: грядущее свершается сейчас. Письмо тетки Лены сорвало меня в дорогу - и оказалось, что не зря. Почему меня кто-то должен опять звать в дорогу? Неужели не ясно - я должен уехать из этого города. Уехать, обязательно уехать!" И Киреев бросился к телефону - звонить Галине.
   * * * День рождения Лизы получился на славу. Народу собралось немного - дети к имениннице приходили днем. Киреев из собравшихся знал только маму Лизы и Котеночкину. Но приняли его так тепло и сердечно, что Михаил Прокофьевич совершенно не чувствовал никакой неловкости. Понравился Кирееву и папа Лизы. Высокий, с длинными волосами, заправленными в хвостик. Выглядел он моложе жены. Вначале Киреев связал это с нагрузкой, прежде всего психологической, выпадающей на плечи Ирины. Но сама она как-то очень просто призналась в том, что на пять лет старше мужа: "Женила на себе молоденького". Виктор ответил в тон ей:
   - Не слушайте Иру. Женила... Мне всегда нравились пожилые женщины.
   - Какие?! - возмутилась его жена. Но была видна наигранность этого "возмущения".
   - Пожилые, пожилые. Это у нас в семье наследственное.
   - Наталья Михайловна, Вика, Надя, - воззвала Ира к сидящим за столом женщинам. - Скажите этому длинноволосому наглецу, что это мы всегда выбираем, кто станет нашим спутником по жизни.
   - Мы, мы, Витенька, - откликнулась Вика.
   - Наивные, - только и мог выдохнуть Бобров, понимая, что всех женщин он не переспорит. Кирееву нравилось, что в таком шутливом "подкалывании" обе стороны - и Ира, и Виктор - не скрывали нежного отношения друг к другу. И все-таки больше всех в этот вечер очаровала его Лиза. Каждый подарок она принимала с восторгом, словно ничего лучше в жизни ей видеть не приходилось. Киреев подарил Лизе роскошный, богато иллюстрированный атлас птиц и, к своему вящему удовольствию, он видел, что девочка забыла о куклах, игрушечных домиках и с головой ушла в рассматривание атласа. А еще Михаил Прокофьевич принес Лизе десятка полтора значков с гербами городов, которые он нашел у себя по сусекам. Так что им было о чем поговорить. И когда взрослые дружно затянули под гитару "Виноградную косточку в теплую землю зарою", он потихоньку ушел в комнату Лизы.
   - Дядя Миша, мне папа сказал, что сейчас такие кассеты продаются - с голосами птиц. Он мне купит, и я буду слушать и смотреть на картинки.
   - Правильно.
   - А вы, наверное, всех птиц знаете.
   - Что ты! Обыкновенных, вроде галки или воробья, конечно, знаю. Соловья слышал. Красиво поет.
   - А я вот ни разу не слышала.
   - Еще успеешь.
   Они замолчали.
   - Посмотрите, - опять заговорила девочка, - какое название у птички красивое. Коноплянка. И сама она милая такая.
   - Коноплянка? Дай посмотрю. Да, коноплянка. И по латыни ее имя красиво звучит - кардуэлис каннабина.
   - Здорово. Кардуэлис каннабина. А все равно, коноплянка лучше. На капельку похоже. А она поет?
   - Ты знаешь, по-моему, еще как поет. У нас в Старгороде сад был яблоневый. До сих пор помню: май, тихий-тихий вечер, яблони цветут, будто в снегу утопают. И вдруг откуда-то из глубины сада раздается пение. Нежное-нежное. И весь мир затихает и слушает этого маленького певца. Я в это время в саду сидел. Дай, думаю, посмотрю, кто это поет.
   - Увидели?
   - С трудом, но увидел. Смотрю, птичка - маленькая такая, с воробышка. Сидит на яблоневой ветке, головку приподняла - и ну давай свои коленца выводить.
   - Почему коленца?
   - Нет, это не от слова колени. Так говорят про пение птиц, - пояснил Киреев и продолжил свой рассказ: - Зрение у меня тогда орлиное было, да и сумерки еще не сгустились - разглядел я, одним словом, певца. Над клювиком пятнышко темномалиновое, еще одно - на грудке. Верх у него буровато-коричневый, низ чуть светлее. На соловья вроде не похожа птичка эта, а о других певчих птицах я и не слыхивал. Сижу, пением наслаждаюсь. Так хорошо от него на душе сделалось. Да подошел отец - спугнул птичку. Коноплянку, спрашивает, слушаешь? Так я узнал, что за певец пел в саду. Жаль, что больше не приходилось с коноплянкой встречаться.
   - Так ни разу, ни разу не слыхали коноплянку?
   - А где? В городе она не живет. Здесь одни вороны да воробьи... Лиза о чем-то задумалась.
   - О чем думаешь? - спросил ее Киреев.
   - Даже не знаю. Есть, наверное, счастливые люди. Они по свету ходят, птиц слушают, разные новые места видят, в речках купаются... Приключения с ними всякие происходят... Я обязательно по вашей книге всех птиц изучу, а если вырасту...
   - Почему - если, Лиза? - бодрым голосом спросил Киреев.
   - А потому что всегда надо говорить "если" или "дай Бог". Меня так девочка одна в больнице научила. Иначе сглазить можно.
   - Сглазить?
   - Ну да. У нас в больнице девочка лежала, ее Катей звали. Она все лета ждала, мечтала к бабушке в деревню поехать. Не получилось.
   - Почему?
   - Умерла, - вздохнула Лиза. - Вот я с тех пор всегда и говорю: "если" и "дай Бог". И вы, дядя Миша, тоже так говорите.
   - Хорошо, - у Киреева было ощущение, что эта маленькая девочка гораздо старше и мудрее его. Было видно, как Лиза загрустила. Видно, воспоминания разбередили девочке душу. Она отложила атлас в сторону.
   - Дядя Миша, а хотите, я вам секрет открою?
   - Секрет? Очень люблю секреты.
   - Я серьезно. Я могу научить вас, как можно жить - и ни на кого не сердиться.
   - Разве это возможно?
   - Меня как раз Катя и научила. Вернее, то, что с ней случилось...
   - Ее смерть?
   - Мы ведь поругались с ней... так, из-за пустяка. Я больше была не права. Но тогда по-другому считала. Ну вот, а когда Катя умерла... я поплакала, но уже...
   - Уже ничего нельзя было вернуть?
   - Да.
   - Грустно. А секрет в чем заключается?
   - Как, вы не поняли разве?
   - Нет.
   - Вы когда захотите на кого-нибудь рассердиться или поругаться с кем-то, представьте, что должны умереть...
   - Я?
   - И вы, и тот человек. И вам сразу легче станет и совсем не захочется сердиться.
   - Спасибо за секрет. Думаю, он мне пригодится. Только тебе не кажется, что мы все о грустном да о грустном?
   В комнату вошла Ира.
   - Дочка, иди попрощайся с гостями, да пора тебе баиньки.
   - Сегодня же день рождения, - взмолилась Лиза. - Сегодня можно.
   - Ты и так позднее обычного ляжешь. - Потом Ира мягко добавила: - Надо, доченька. Мы же с тобой...
   - Знаю, режимщики.
   - Точно.
   - А пусть мне дядя Миша что-нибудь расскажет.
   - Бессовестная, дяде Мише больше делать нечего. Он и так весь вечер у тебя просидел.
   - А мы не наговорились.
   - Приглашай дядю Мишу, пусть к нам чаще заходит.
   - Обязательно, - подал голос Киреев. Потом неожиданно спросил Лизу: - А ты интересные истории любишь?
   - Еще спрашиваете!
   - Тогда иди со всеми попрощайся, а я тебя подожду здесь.
   - А не обманете?
   - Лиза... - укоризненно протянула Ира. - Как тебе не совестно так говорить.
   - Простите, простите. Пошли прощаться... У Киреева своих детей никогда не было. Но он помнил, как в молодости, будучи вожатым в пионерском лагере, рассказывал своим воспитанникам разные страшилки. Детям они нравились. Лиза немного младше, чем были его ребята, но... "Что-нибудь расскажу", - решил Киреев. Тему подсказала сама Лиза:
   - Дядя Миша, а вы куда-то уезжали. Мы вам звонили, никто не отвечал.
   - Да, я уезжал. У меня под Тамбовом две чудесные тетушки живут, я к ним в гости и ездил.
   - Тамбов? А мы недавно фильм смотрели, там один дядя другому говорил: "Тамбовский волк тебе товарищ". Папе очень понравилось. В Тамбове что, волков много?
   - А вот слушай. Только не побоишься, если немножко страшно будет?
   - Ой, я люблю, когда страшно. Только я тогда со светом засыпать буду.
   - Хорошо, слушай очень страшную историю. Мне ее мой папа рассказывал. Когда он был маленьким, шла война. Почти всех мужчин взяли на фронт, в армию. Остались одни старики да женщины с малыми ребятками. А надо тебе сказать, что вокруг той деревни, где жил мой отец, простирались во все стороны поля. Ровные, бескрайние. Ни леса, ни озерца. Только глухие лощины.
   - Лощины?
   - Это такие овраги, поросшие кустарниками, деревьями. В тех лощинах и поселились волки. И столько их развелось, что житья от них не стало.
   - А охотники?
   - Какие охотники? Я же сказал, все мужчины в армии. Не до волков. А те обнаглели. Особенно зимой лютовали. Приходили в деревню...
   - Днем?!
   - Ночью, слава Богу, но все равно, представляешь: то овцу утащат, то собаку... Вот с той поры и пошла такая поговорка: "тамбовский волк". Еще, правда, брянские волки были, но наши, тамбовские, покрупнее.
   - Почему?
   - Наверное, потому что степные. А может, я так из чувства патриотизма говорю.
   - А-а. Дядя Миша, а как же они овец крали?
   - По-разному. В нашей семье волки тоже однажды убили овцу. Крыши в сараях из соломы были. Вот волки дыру сделали в крыше и через нее овцу унесли.
   - У них такая силища была?
   - Подумаешь, овца. Если человек в поле припозднится - все, волки и лошадь, и человека...
   - Разорвут?
   - Конечно. Но когда война закончилась, с фронта мужики вернулись, с волками разделались...
   - И никто спастись не мог... если в поле? - Лиза была потрясена услышанным.
   - Да нет, одна девушка, ей лет двадцать было, спаслась.
   - Расскажите, дядя Миша.
   - Она ревизором работала. Короче, проверяла, честно ли работают в магазине или палатке. И приехала она как-то в деревню, где жил мой папа. Проверила магазин, и оказалось, что директор этого магазина, как бы это проще сказать...
   - Проворовался? - подсказала Лиза.
   - Точно. Проворовался. Составила она акт, в котором все отметила. Директор магазина ее сначала подкупить хотел, а она твердая оказалась, рассердилась на него. Директор ей предложил остаться переночевать, но девушка отказалась наотрез. А до райцентра, откуда она приехала, было далеко.
   - И она ночью поехала?
   - Поехала. На грузовой машине. А директор-жулик сговорился с шофером и... - Опытный рассказчик, Киреев сделал паузу.
   Глазенки у Лизы горели. Она будто живыми видела и девушку-ревизора, и директора, но, самое главное, Лиза очень отчетливо представляла бескрайнее зимнее поле и голодных, злых и очень страшных волков.
   - Что? - шепотом произнесла она.
   - Едут они по дороге. Уже темнеет. Вдруг вроде как мотор у машины глохнет. Просит шофер девушку помочь: выйти из машины и повертеть рычаг. Раньше машины можно было такими рукоятками заводить. Девушка, ни о чем не подозревая, вышла. Шоферу это и надо было: он на газ и в обратную сторону рванул.
   - А она?
   - Она осталась в поле. Что обратно до деревни, что до райцентра - несколько часов идти. Над головой звезды. Ночь. Снег блестит. Красиво, а у девушки слезы текут - поняла она все. И вскоре слышит - вой.
   - Вой?
   - Да, волки на охоту вышли. Поняла девушка - это конец. Растерзают ее волки.
   - А что, других машин разве нет? Попутных?
   - Лиза, это военные годы. Самый глухой район глухой области. Какие машины! Днем одна в час проедет. А ночью... Короче, прощается девушка с жизнью. А шофер уже в деревню приехал. Они с тем директором бутылку достали, пьют на радостях.
   - Неужели им ее не жалко?
   - Понимаешь, тогда законы были такие суровые, что жулика этого по головке вряд ли в милиции погладили бы. Он за себя и перепугался, а на девушку ему было наплевать. Но рано директор радовался. На великое счастье девушки, возвращался в деревню из райцентра председатель колхоза. Ехал он в санях, лошадь несла его во весь опор. Увидел тот человек девушку, без слов понял, что беда с ней приключилась. Но было не до расспросов.
   - Садись, - вскричал, - видишь, волки близко! И действительно - вой все ближе. Огоньки зеленые заблестели - глаза волчьи. Захрапела лошадь от страха, а мужчина кнутом лупит ее.
   - Зачем кнутом?
   - Глупенькая, чтобы бежала быстрее. Девушка ни жива, ни мертва сидит в санях, мамочку вспоминает. "Ничего, - кричит мужчина. - Не зря я, выходит, так поздно домой поехал. Живую душу спас. Ну-ка, Зорька, выноси!" А лошади и кнута не надо. Умное животное, понимает, что от волков ей лучше убежать. А эти серые бестии все ближе, ближе. Самый крупный, видно, вожак, вот-вот на лошадь прыгнет... "Эх, жаль, ружья нет, - сокрушается мужик. - Кнута они не больно боятся. Давай, Зорька, еще немного осталось".
   И точно. Показались огоньки. Это была деревня. Это было спасение. Волки отстали.
   - А что дальше?
   - Дальше? Все закончилось хорошо. Представляешь, какие лица были у тех негодяев, когда за ними пришли?
   - Кто пришел?
   - Милиция, конечно.
   Оказалось, что в комнате стояла Наталья Михайловна и улыбалась.
   - Меня за вами прислали, сказали, что вы, граждане, припозднились.
   - Свет оставить? - спросил Киреев Лизу.
   - Нет, совсем не страшно было. Да и закончилось все отлично. Спасибо за историю. В следующий раз еще что-нибудь расскажете?
   - Даю слово. Спокойной ночи, именинница.
   - А вот и нет. Именинник - это когда у человека день ангела. А у меня сегодня день рождения. А день ангела, между прочим, у меня седьмого мая. Придете?
   - Надо же, а я всю жизнь думал, что день рождения и именины - это одно и то же. А придти приду. Получается, я ни разу на именинах не был.
   - Признайтесь, Миша, - спросила его Наталья, когда они выходили вместе из комнаты девочки,
   - придумали историю от начала до конца?
   - Нет, более правдивой истории на свете еще не было.
   - И про погоню - правда?
   - Вот здесь сочинил немного. Но - самую малость.
   - Самую?
   - Честное слово, - улыбнулся Киреев. - Главное, Лизе понравилось.
   - И мне тоже.
   Глава семнадцатая
   - Слушай, Кира, ты сдурел? - Галина на том конце провода гремела и бушевала. - Прости, конечно, но зачем тебе московской прописки лишаться? Нужны деньги - скажи, мы дадим. Нет проблемы. Ты слышишь меня?
   - Слышу.
   - Что - слышу? Ты пойми, дело не во мне. Ну хочешь уехать - сдавай квартиру, получай за это денежки. Продавать-то зачем?! Куда возвращаться будешь? Что ты молчишь?
   - Я тебя слушаю.
   - И что?
   - Мне уже нет возврата. Прости. Я переживал, что... Короче, я рад.
   - Чему?
   - Что квартирный вопрос тебя не волнует. Помнишь, в одной книге написано, как он всех портит.
   - Ты мне зубы не заговаривай. Делай с квартирой, что хочешь...
   - Спасибо.
   - Почему, ну почему ты не слышишь меня? Кира, ведь ты локти потом будешь кусать.
   - Если достану.
   - И голос такой спокойный. Слушай, может, ты в секту какую попал? Они тебя охмурили, да?
   - Родная, при чем здесь секта? Просто я ухожу. А я слаб, понимаешь, надо налегке идти.
   - Ты про какой уход говоришь, Кира? Ты правда сдурел, прости за грубость. Тоже мне Лев Толстой нашелся.
   - Он уходил, а я возвращаюсь... Галин, если мне надо будет, я тебя найду. Хорошо? Всего доброго тебе.
   - Кира, я...
   - Пока, родная. Целую.
   Неожиданно все быстро закружилось. Как и в случае с гаражом, Кирееву практически ничего не нужно было делать. Ему только пришлось сначала дождаться хорошей дельной мысли, а дальше все пошло как бы само собой. Михаил Прокофьевич вспомнил, что Алла Петрова, чьи деньги он нашел, говорила, будто ее муж занимается обменом и продажей квартир. Слава Богу, что в кармане куртки Киреев нашел бумагу с ее телефоном - Алла сама написала его. Тогда он взял ее телефон из вежливости, оказалось - пригодилось.
   Алла ответила "нет проблем" и даже пообещала, что сама проследит, чтобы все было "в лучшем виде". Полюбопытствовала, в связи с чем он продает квартиру. Киреев коротко объяснил, что переезжает в Старгород.
   Еще через день к нему пришли покупатели, мужчина и женщина кавказского вида. Женщина скромно стояла у порога, мужчина деловито осматривал квартиру. В какой-то момент Киреев почувствовал, что внутри у него растет раздражение. С одной стороны, было ощущение, что это его, Киреева, оценивает кавказец. С другой, он вдруг ощутил родство со своей маленькой, но такой уютной квартиркой, бывшей свидетельницей его счастливых и горьких минут. А может, права Галина: сдать квартиру - и получать за нее деньги? Киреев отогнал эти мысли. Уходя - уходи. После дня рождения Лизы, после разговора с девочкой он, возвратившись домой, вдруг в один момент, буквально в один момент - в этих словах нет преувеличения - решил не просто уехать из Москвы, а отправиться по России пешком. С какого-нибудь красивого места пойти к Старгороду. Вдоль речек, полевыми дорогами. Пойти по России, которую, оказывается, он не знал. Толпа в подземке, вереница машин на улицах, новости по телевизору - такая для него была Россия. В этот момент Киреев даже не думал о том, сможет ли он пройти пешком хотя бы пять километров, что будет делать, когда с ним случится приступ. Это было явное, очевидное сумасбродство, глупость, ребячество или блажь - называйте как хотите. Но мысль уже засела в голове Киреева крепконакрепко. И он не хотел отказываться от нее. Вот почему, когда во время осмотра квартиры покупателем у него неожиданно возникли сомнения, Киреев вспомнил Лизу, затем ее секрет. Правда, представить себя покойником ему труда не составило, а вот этого красавца и здоровяка - как-то не очень. Киреев вышел из комнаты и встретился взглядом с женщиной. Она ответила улыбкой, застенчивой и виноватой. Киреев подумал: интересно, а какой эта женщина была в детстве, скажем, в возрасте Лизы? И, неожиданно для себя, представил. Отчетливо и ясно. Большие карие глаза на смуглом личике, множество мелких косичек... И раздражение ушло, будто его и не было. Киреев, улыбнувшись, спросил: