Лихачев Виктор. Кто услышит коноплянку?

   - Можно вас отвлечь? Перед ним стояла, улыбаясь, Софья. Просто стояла и улыбалась, а ему показалось... Впрочем, он и себе не решился бы сказать о том, что ему показалось в это мгновение.
   - А я уж испугался, что не придешь.
   - Правда? Извини, попала в "пробку". Что, пойдем? Неожиданно улыбка сошла с его лица. Он как-то неуверенно затоптался на месте.
   - Михаил, что-то случилось?
   - Даже не знаю, как сказать... Посмотрел на нас со стороны...
   - Знаешь, а мне понравилось, с каким достоинством ты вел себя тогда у Аллы. Хотя... Белая куртка с серым свитером - это, прости, нечто. Хорошо, что ты ее сейчас не взял.
   - Она в рюкзаке лежит.
   - Понятно.
   - С достоинством, говоришь? Я и сейчас весь одно сплошное достоинство. Разве не заметно?
   - Почему же стесняешься тогда? Мы ведь не на прием к английской королеве пришли.
   - Я не стесняюсь. Просто вдруг подумал, что тебе неловко будет со мной. Софья посмотрела на Киреева долгим взглядом. Он успел заметить, что, когда что-то привлекало ее внимание, взгляд становился долгим-долгим.
   - Глупости, - наконец сказала Воронова. - И вообще, я сегодня поднялась в такую рань, что мне пора выпить хорошего кофе.
   - А где икона? Софья молча показала ему на пакет, который она держала в руке.
   - Здесь? Я и не подумал.
   - Почему?
   - Не знаю.
   - А в чем ее надо носить? Он промолчал.
   - Вот и я не знаю. Пошли? Через несколько минут они уже сидели за столиком и пили кофе.
   - Как кофе, нравится?
   - Нормально.
   - Слушай, я ведь и обидеться могу. Нормально!
   - Почему? Ведь не ты же кофе варила.
   - Но я тебя сюда привела.
   - Понял. Я в жизни не пил ничего вкуснее. Только чашки маленькие очень.
   - А ты привык кружками свой растворимый хлебать.
   - Слушай, я ведь и обидеться могу. Хлебать. Я русский человек. Мне надо всего много.
   - Русский человек, мне можно задать тебе вопрос?
   - Когда спрашивают разрешения, я начинаю волноваться. А мне это вредно.
   - Я серьезно.
   - Тогда задавай.
   - Ты очень странный. Вот идешь, сам не зная куда. Квартиру продал. Вместо того чтобы лежать в больнице и лечиться - ходишь по каким-то дням ангела к маленьким девочкам...
   - Прости, что перебиваю. Это - вопрос или речь прокурора?
   - Я всю жизнь была эстеткой. Мне нравились ухоженные, смазливые мальчики, от которых хорошо пахнет и которых удобно забыть на следующий день. Мне нравилось быть сильной и одинокой. Скажи, мне просто по-бабьи жаль тебя? Или ты притягиваешь своей странностью?
   - Я думаю, все проще, - очень серьезно сказал Киреев.
   - Вот как?
   - Отвечу так: во мне бездна ума, красоты и обаяния, ты как неглупая девушка, да еще эстетка, не могла пройти мимо этого.
   Софья засмеялась:
   - Понимаю, Кира. Вопрос странный. Могу пояснить. Мой дядя приучил меня к тому, что во всем есть своя логика. Четкая и жесткая. В мыслях, поступках. Я не понимаю тебя, но...
   - Тебе это нравится?
   - Не скажу, чтобы очень, но нравится. Даже не так. Ты что-то разбередил в душе. Но вот сейчас ты уйдешь, все успокоится, все войдет в норму. Почему ты молчишь?
   - Твой дядя был не прав.
   - Смок не прав? Этого не может быть.
   - Мир парадоксален. Говоришь, логика - четкая и жесткая? Это мы пытаемся построить окружающий нас мир по каким- то законам, которые придумываем сами. А в один прекрасный момент мир, такой четкий, удобный, рушится - и все. Вроде бы конец. А это тоже парадокс - конца не существует.
   - Парадокс? Им можно объяснить мое отношение к тебе?
   - Понимаешь... Голый парадокс - это та же безумная логика. Все равно, самое главное - это человек. Его душа. Его умение "видеть".
   - Как это - "видеть"?
   - Для меня самого многое еще смутно, а объяснить другому... Парадокс - это... инструмент. С его помощью могу объяснить твое отношение ко мне, мое к тебе, нас обоих - к миру. Парадокс - это... парадокс. Но главное - в тебе самой...
   - Я совсем запуталась. Давай еще кофе.
   - С удовольствием. Только теперь я угощаю
   - Итак, что зависит от меня? - после небольшой паузы спросила Софья.
   - Все. Ты любишь исторические анекдоты?
   - Не знаю.
   - Послушай. В XVIII веке один генерал русской армии, все свои чины выслуживший на балах в столице, отправился на военную кампанию. Все у него было как полагается - отдельная палатка, денщики, ординарцы, личный повар. Вышел он как-то вечером прогуляться. Смотрит, сидят солдаты у костра, ужинают. Подошел. "Здорово, - говорит, - братки. Ни разу каши солдатской не ел, дайте-ка отведаю". Попробовал: вкуснотища! "Не понимаю, почему солдатики от нее нос воротят?" рассказывает он позже своему другу министру.
   - А что дальше?
   - Все.
   - Значит, после разносолов каша хорошо пошла?
   - Да, в охотку, один разок.
   - Хочешь сказать, я - генерал, ты - каша? Я пресытилась, потянуло на простенькое?
   - Может, так, может, нет. Это - не мое "видение". Только схема.
   - А какой ты считаешь меня?
   - Это уже другой вопрос.
   - Почему же? Тот же самый.
   - Другой. Ты сказала, что в душе твоей что-то разбередилось. Уже поэтому Софья Воронова не может быть генералом-гурманом, а Михаил Киреев кашей. Какая ты? Для меня одна, для Аллы другая.
   - Любопытно. У Аллы я еще спрошу. А какая для тебя? Киреев на секунду задумался. Потом заговорил, но как-то глухо, чуть слышно:
   - Я вижу маленькую заблудившуюся девочку. Очень одинокую. Ей кажется, что, коллекционируя игрушки, одушевленные и неодушевленные, она заглушит возникающую в душе непонятную тревогу, но девочка ошибается. Один человек, которому она верила, ушел очень рано. Другой сказал ей, что жизнь - это большой пир, лучшие места на котором достаются сильным и смелым. Девочка убедила себя в том, что так оно и есть. Поверила и настолько вошла в роль, что и другие уже не сомневаются: дерзость, заносчивость и даже высокомерие - суть этой девочки...
   - А какая она на самом деле?
   - Очень добрая и застенчивая. А еще нежная и верная. Такой я тебя "увидел" - и ты это почувствовала...
   - Все очень красиво. И все - неправда.
   - Не буду спорить. Я тебе не навязываю своего "видения". Это тоже, кстати, парадокс. Люди всегда себя представляют другими, чем они есть на самом деле.
   - А если ты придумал меня... такую?
   - Думают - головой, а "видят" - сердцем. Софья задумалась.
   - Говоришь, сердцем? А ты кто для меня?
   - Может быть, вестник. Может быть, кто-то еще. Я не знаю, - очень просто сказал он. Наступило молчание.
   - И все-таки ты очень странный.
   - Спасибо. В твоих устах это звучит как похвала.
   - Кира.
   - Да?
   - Если я попрошу взять икону, но не смотреть ее здесь - это будет очень невежливо?
   - А если я попрошу разрешения посмотреть на нее в автобусе...
   - Это будет нормально.
   - Тогда все в порядке.
   - Поедем?
   - Еще минуточку. У меня тоже будет просьба... - С этими словами Киреев полез в рюкзак. - Вот. В руках он держал пакет. - Я продал квартиру. Здесь деньги.
   - Я в курсе.
   - Здесь половина вырученных от нее денег. У меня в Москве остался друг. Я тебе говорил... Лиза, Лиза Боброва. Бобренок. Девочке нужна операция. Я вчера был у нее дома, но не отдал. Почувствовал, что от меня не возьмут. Понимаешь?
   - Понимаю.
   - Передай им эти деньги, пожалуйста.
   - А что я скажу этим людям?
   - Что ты из фонда "Дети и здоровье" или "Детство без рака"... Придумай что-нибудь. Скажи, что Лиза включена в специальную программу. Передашь?
   - Конечно. А если я... добавлю сюда своих денег?
   - Спасибо, - впервые за время их знакомства Киреев прикоснулся к ее руке. - Спасибо. А это тебе в благодарность от меня. Пятнадцать лет стихи не писал. Это первые. - И Киреев вместе с пакетом протянул Софье розовый листок.
   Пока она читала, он осматривался по сторонам. Опять долгий взгляд Софьи (Киреев про себя называл его "синяя вспышка").
   - У тебя есть дочь?
   - Нет. Ни дочери, ни сына.
   - А почему тогда ты это написал?
   - Сам не знаю. Пришли строки - все.
   - Мне очень понравилось. Правда. Ты меня слышишь?
   - Что? Конечно, слышу. Соня, ты ничего не замечаешь странного?
   - Странного?
   - Ну да. Вон в том углу, посмотри незаметно, сидит мужчина.
   - В коричневой куртке? Серенький такой.
   - Как ты о людях... Скорее, неприметный.
   - Вижу. А что?
   - Сам не знаю. У меня такое ощущение, что он думает о нас.
   - Ты телепат?
   - Вроде нет.
   - Вообще-то, Михаил Прокофьевич, это вы с высоты своего возраста во мне только маленькую девочку видите. Другие, представьте себе, красивую женщину. У человека просто есть вкус.
   - Во-первых, я красивую женщину называю девочкой именно с высоты своих лет, а во-вторых, Соня, здесь что-то другое. Не могу объяснить...
   Неожиданно он встал и направился в сторону столика, где сидел мужчина. Софья видела, что они перекинулись несколькими фразами. Киреев вернулся к столику.
   - Поехали?
   - Ну что? - спросила Соня уже в машине. - Предчувствия его не обманули?
   - Ты знаешь, он вздрогнул, когда я подошел.
   - Не удивительно: задумался человек, а к нему подошли, вот и вздрогнул. Кстати, о чем ты его спросил?
   - О чем? Спросил, не мог ли я видеть его в Пошехонье-Володарском два года назад.
   - А это где?
   - За Ярославлем.
   - Почему именно там?
   - Не знаю. Лицо у него пошехонское.
   - А какие лица у пошехонцев?
   - Как у него.
   - Понятно. Признайся, ты очень любишь детективы?
   - Сдаюсь. Будем считать, что мне показалось. Минут через двадцать они приехали на Щелковский автовокзал.
   - У тебя есть билет? - спросила Софья.
   - Нет.
   - А если билетов не будет? Надо было заранее заказать. Мог бы мне сказать. Киреев промолчал.
   - Нам в какую кассу?
   - Ты будешь смеяться, но я не знаю. Пока не решил.
   - Я думала, что уже ничему больше не удивлюсь. Ошиблась. Они стояли около огромного табло с расписанием рейсов автобусов.
   - Теперь я понимаю, почему от тебя ушла жена.
   - Не понимаешь. Я тогда был другим.
   - Ой ли?
   - Да. Жил строго по расписанию. Как скорый поезд.
   - Зато сейчас ты отрываешься по полной программе.
   - Точно.
   - Что думаешь делать?
   - В Одоев бы поехал, там у меня друг живет. Но шесть часов ждать неохота. Кашин - хороший город, но он в другую сторону от Старгорода.
   - Михаил, а если поехать в Новоюрьевск?
   - Не искушай меня, женщина. Я и так слаб еси.
   - И как же ты будешь выбирать себе рейс?
   - Буду ждать знака. Ты спешишь? Давай прощаться.
   - Не лишай меня, пожалуйста, такого удовольствия. Нет, не права Кремер. Жить надо в России.
   - Кто это?
   - Так, подруга моя, в Германии живет. Будет ей о чем рассказать. Я раньше с мистиками не была знакома.
   - Ну и как?
   - Впечатляет.
   В это время раздался голос дежурной по вокзалу:
   - Внимание! От двенадцатой платформы в 11.45 отходит автобус на Болхов.
   - Соня, сколько времени?
   - 11.42.
   - Как я понимаю, в Ынторсура-Бузэулуй отсюда автобусы все равно не ходят...
   - Куда не ходят? - переспросила Софья.
   - Ынторсура-Бузэулуй. Подробности тебе Лиза расскажет. Пойдем, если одно место в автобусе будет
   - вот мне и знак.
   - А если больше, чем одно?
   - Тогда это не знак. Кстати, Болхов - не в Орловской области?
   - Спроси что-нибудь полегче. Я не знала, что есть такой город. Они подошли к автобусу. Шофер уже принес путевку.
   - Земляк, - спросил его Киреев, - местечко до Болхова есть?
   - Как раз одно, - крикнул кто-то из пассажиров.
   - Садись быстрее, - бросил шофер.
   - Спасибо, - Киреев поднялся на две ступеньки и обернулся. - А проститься времени не осталось. Прощай, девочка Соня.
   - До свидания, вестник.
   - Если доберусь до Старгорода, то...
   Двери закрылись. Автобус медленно отошел от платформы. Софья полезла в сумочку за ключами от машины. Мимо нее сновали люди, много людей. Но почему-то ее внимание привлекло коричневое пятно, которое она могла видеть боковым зрением. Софья обернулась. Это был "пошехонец", человек из кофейни. Воронова вздрогнула, не веря своим глазам. Посмотрела в ту сторону - коричневого пятна уже не было.
   Только что она видела действие киреевской мистики. Недавно она смеялась и над его, как она считала, подозрительностью.
   - Это вж-ж - неспроста, - процитировала Софья свою любимую детскую книжку. Но ей не хотелось смеяться. На душе было скверно.
   Глава двадцать вторая
   "Наконец-то свободен!" - произнес Киреев, когда автобус миновал последние московские строения. Однако слова прозвучали явно фальшиво. И чем дальше от Москвы увозил автобус Михаила Прокофьевича, тем сквернее становилось у него на душе. Всю последнюю неделю он прожил на эмоциональном подъеме, вызванном готовящимся отъездом. И вот отъезд уже реальность. А что дальше? Смешно сказать, но только сейчас Киреев подумал о том, что в дороге его может застать дождь, что ему надо где-то спать. Он положил в рюкзак томики любимых поэтов - Пушкина, Тютчева и Баратынского, взял Библию на русском языке, но не догадался взять в дорогу плащ и спальник.
   В голове возник мотив песни из фильма "Обыкновенное чудо". Ее пел Андрей Миронов. Слова Киреев знал плохо - только немного вначале, но сама мелодия, удивительно грустная и светлая, как нельзя лучше подходила под его теперешнее настроение: Давайте негромко, давайте вполголоса,
   Давайте простимся светло. Минута, другая, и все успокоится,
   Что было, то было - прошло. Впрочем, Михаил Прокофьевич не был уверен в правильности слов, которые он тихо напевал, закрыв глаза. Но окончательно уйти в себя не удалось. Сосед Киреева, мужчина средних лет, читал журнал. В журнале было мало текста, но много фотографий. У соседа оказалась, по всей видимости, забавная, но не всегда безобидная привычка: он комментировал только что прочитанное вслух. Сквозь монотонный шум мотора Киреев мог слышать: "У Мадонны родился сын... Шерон Стоун перенесла операцию... Мина Сувари вышла замуж... Наши звезды предпочитают итальянскую сантехнику..."
   - Твою мать, - чертыхнулся человек и повернулся к Кирееву. - Только и остается что материться. Сейчас приеду домой, там у меня печное отопление и удобства на улице, а они мне показывают, на каких толчках все эти певцы и певички сидят. Разве это справедливо: всю жизнь вкалывал, а нормальных бытовых условий не заслужил, и вот, смотрите, звезда эта - блин, слово-то какое придумали - одну песенку спела - и уже звезда, - может себе позволить эту, как ее... - И мужчина прочитал по слогам: - Джа-ку-зи. Мне скоро полтинник стукнет, и не знаю, что это такое, а у нее есть.
   И он смачно выругался, найдя рифму к слову "звезда".
   - Нет, в самом деле, зачем они людей дразнят?
   - Вы меня спрашиваете? - отозвался Киреев.
   - Но вы что-то об этом думаете?
   - Я не понимаю: зачем тогда надо было покупать этот журнал?
   - Как зачем? А что семь часов в дороге делать? Да и программу здесь печатают.
   - И все-таки, вы же этот журнал выбрали. Вам интересно, сколько платьев осталось от принцессы Дианы? Вы поклонник творчества Мины Сувари?
   - Я не то что Мину, я и бомбы никакой не знаю.
   - Тем более.
   Оказалось, что их разговор слышали другие. Первой в него вступила женщина, сидевшая напротив Киреева. Спортивная одежда, бодрый вид, тележка у ног - все выдавало в ней любительницу активного отдыха и заядлую дачницу.
   - Это все из Америки к нам пришло. Желтая пресса. Оболванивает людям мозги...
   - У нас чуть что - во всем Америка виновата, - перебил женщину уже ее сосед - мужчина лет тридцати. - Ругаем ее, ругаем, а телевизоры давно американские смотрим, хлеб у них покупаем, про их артистов читаем, за их команды в хоккей болеем. Вы посмотрите, этот журнал у половины автобуса в руках.
   Начался спор. Общественное мнение склонилось в пользу женщины. Народ пришел к выводу, что Америка живет хорошо только благодаря тому, что на нее работает практически весь мир, что их культура - дешевка, и только из-за предательства власти наша страна становится слабым и беспомощным придатком в мировой системе.
   Кирееву стало смешно. От "дачницы" не укрылась усмешка Михаила Прокофьевича:
   - Вы не согласны?
   - Почему же? Я всегда и со всеми соглашаюсь.
   - То есть вам все равно?
   Киреев на секунду задумался. Потом сказал:
   - Хорошо. Представьте себе: на берег водного потока выходят трое. Один говорит: какая огромная река, мне ее не переплыть. Придется поворачивать обратно. Второй обрадовался: надо же, ручеек! Можно попить водички. А третий ничего не заметил - перед ним расстилалась бескрайняя, безводная саванна. Первый из этих трех был муравей, второй - шакал, а третий - слон.
   - И что эта басня означает?
   - Наверное, только то, что каждый из этих трех был по-своему прав. Вот для вас Америка - зло, для вашего соседа, наоборот, страна для подражания. А для меня без разницы - есть эта Америка или нет.
   - Не поверю.
   - Ваше право. Телевизор я стараюсь не смотреть, журналы про красивую жизнь не читаю... И еще. Если я скажу, что мне нет дела до страны Буркина-Фассо, вы мне поверите?
   - Но вам не все равно, как вы живете, - вступил в разговор сосед Киреева.
   - Простите, а это зависит от Америки?
   - Это зависит от многих причин. И от Америки тоже.
   - Помните, с чего начался наш разговор? Вам не нравится, о чем пишет журнал, но вот что интересно: через неделю вы опять купите его.
   - Да это все жена, она просит...
   - Не лукавьте, пожалуйста. Все дело в вас самом. Легче всего придумать страшилку и все свои беды сваливать на нее. Труднее всего сделать что-то самому.
   - А что я могу?
   - Для начала не покупайте этот журнал. Вы спокойно проживете, не узнав, сколько детей у Мадонны и сколько было любовников у принцессы Дианы. А программу телевидения можно и в своей районной газете прочитать.
   - Вы и впрямь считаете, что этого достаточно? - насмешливо спросила Киреева "дачница".
   - Я считаю, это лучше, чем сотрясать воздух в проклятиях врагу, придуманному себе в оправдание.
   - Себе в оправдание?
   - Конечно. У меня есть знакомый. Его сыну лет четырнадцать - на западной музыке, западных фильмах просто помешан. Отец, разумеется, ругает Америку. Я возьми и спроси его, когда он читал с сыном что-нибудь отечественное, когда сына куда-нибудь свозил: в Суздаль или Плес - у него машина есть. Знаете, что он мне ответил? Когда вырастет - пусть тогда и ездит, мне надо деньги зарабатывать, а не по суздалям мотаться. А читать... Пусть с ним в школе читают, за это учителям деньги платят.
   - Ваш приятель не прав, конечно. Но как вы не понимаете, что разрушительные силы - огромны. Они бьют по нашей культуре, традициям...
   - Вы все верно говорите, но что проку от ваших слов? Демонизируя врага, вы тем самым делаете его сильнее, а себя слабее. Правильно сказал ваш сосед: журнал этот у половины автобуса. А издание, которое пишет о традициях и культуре, в момент прогорает. Знаете почему?
   - Почему?
   - Потому что все это притягивает, - Киреев ткнул пальцем в журнал, - подсматривать за кем-то в замочную скважину. Это действует не на духовную сферу, а совсем на другие точки. Но разве себя, родного, будешь осуждать за это? Ни за что. Америка, жена, кто угодно виноват, но только не я.
   - Как вы ловко все перевернули, - возмутился мужчина. - Это я же виноватым и оказался. Хорошо, выброшу я этот журнал, дался он вам. Он что, перестанет выходить, другие прекратят его читать?
   - Какое вам дело до других, как и до Америки? Как мне журнал, так вам она далась. Мне кажется, нации - как люди. У всех разный возраст. Есть нации древние, например, китайцы. Посмотрите, как они относятся к еде, здоровью, природе - на самом деле, пожилые люди, да и только. Американцы нация- подросток. Представьте себе 15-16-летнего паренька или девушку - и все поймете об американцах. Они жизнерадостны, непосредственны - если вы увидите где-нибудь в музее старичков с голыми петушиными ногами, равно как и старушек в шортах - не сомневайтесь, это американцы. Вы посмотрите, кто у них любимые национальные герои: супермены, Микки-Маус, человек- летучая мышь. Читают они в основном комиксы - серьезные книги не для них.
   - Я слышала, что они из "Анны Карениной" комикс сделали...
   - Правильно. Едешь в машине по прекрасной дороге и слушаешь пересказ толстовской книги... Что еще вспомним? У детей есть такая страсть: они, к примеру, фильм посмотрят и не успокоятся, пока взрослым его не перескажут. А когда те сами будут фильм смотреть, все норовят комментировать действия. Это - американцы. Они что-либо узнают, во что-то поверят - и не успокоятся, пока других в свою веру не обратят. Им не важно, в чем надо убеждать - в пользе биодобавки или необходимости уверовать в Христа.
   - Причем я читала, они из религии шоу делают...
   - Так оно и есть. Они же подростки. Это мы на кухнях мировые проблемы обсуждаем. Тайсон, их чемпион по боксу, кому-то ухо откусил - они это всей своей страной месяц обсуждали.
   - И какой же из всего этого вывод? - спросила женщина, которая в данный момент полностью была согласна с Киреевым.
   - Делайте его сами. Для меня он очевиден: если одно стихотворение Пушкина для меня значит больше всего того, что они там насочиняли и написали, почему я должен бояться их культурной экспансии? Согласитесь: если вы пойдете во двор играть с маленькими девочками в "классики" - это будет смешно.
   - А какая, простите, связь?
   - Самая прямая. Будьте верны своей культуре, своим традициям, воспитайте в них своих детей и внуков, помните, откуда мы, кто мы, какая духовная глыбина стоит за каждым из нас - и неужели одного Микки-Мауса не одолеем?
   - Вы утрируете...
   - Безусловно, но самую малость...
   - Легко сказать - воспитайте. А как?
   - Разумеется, не словами. Делами. Живите в той культуре, к которой принадлежите.
   - Я стараюсь, но моих, например, детей все равно тянет на все заморское.
   - Не беда, просто у них возраст такой - он соответствует пока американской культуре. Потом вырастут.
   - Вы оптимист. Кстати, если речь зашла о возрасте наций, сколько нам лет?
   - Сколько лет? Около сорока. Средовек, как говорили в старину.
   - Самый кризисный возраст, - заметил сосед Киреева.
   - Правильно. Сомневаешься во всем: в себе, в других. Растерян, кидаешься от одного к другому, пытаешься понять, зачем ты живешь.
   - Вам не кажется, что этот период у нас затянулся?
   - Это не для моего ума вопрос. Я только знаю, что силы и отдельный человек, и нация должны черпать из прошлого - своего прошлого. Применительно к нации - это и есть те традиции, о которых мы говорили. Забудем их окончательно - русской нации на Земле больше не будет.
   - Но вы же сами говорили, что нам не страшна американская культура?
   - Американская культура не страшна, страшно собственное беспамятство.
   - И все начинается вот с этого журнала? - сосед Киреева не успокаивался. Киреев выдержал его насмешливый взгляд:
   - Им может все закончиться. Сосед отвел глаза:
   - Давайте спать. Ни к чему хорошему такие разговоры не приводят.
   - Ваша правда, - согласился Киреев.
   Он был недоволен собой. Получилось как всегда: то, что хотел сказать, - сказать не получилось. Одни высокопарные фразы. Только других людей обидел. А они... они все равно останутся при своем мнении. Духовность, традиции, память прошлого - у человека удобства на улице, а у юной певички есть джакузи, о котором этот человек и не слыхивал. Для него это главное, а не какая-то абстрактная культура. А у того парня, напротив, отношение к Америке совсем другое. Он знает, что такое джакузи, и еще надеется успеть заработать на него. И заработает - наш человек настойчив - была бы цель поставлена. И времени побольше. Жаль только, что цель - из области сантехники. Киреев закрыл глаза. Американцы, джакузи, неведомая Мина Сувари - все закружилось в голове хороводом из чьих-то лиц, цветовых пятен, обрывков фраз. И он провалился в сон. * * *
   В комнате стоял дым коромыслом, на столе - гора бутылок: пустых, начатых, полных. Полчаса назад Юле позвонил Кузьмич и приказал явиться по этому адресу. Она ехала сюда и готовила себя к худшему. Что являлось этим худшим - Юля не знала. От Кузьмича можно было ждать всего. Сейчас "зачитает приговор": за понесенные моральные и материальные убытки пустить эту дуру, то бишь ее, Селиванову Юлию Антоновну, "по кругу". Бр-р. Она представила себе "ребятишек" Кузьмича, особенно двух громил, которых все звали Боб и Доб - сокращенно от Бобчинского и Добчинского. Говорят, так назвал эту неразлучную пару - Бориса и Николая - их шеф, Кузьмич. Забавно, но пьеса Гоголя "Ревизор" была у Кузьмича любимой. По крайней мере, он любил ее цитировать. Когда к нему нужно было кого-нибудь доставить, Кузьмич обычно говорил: "А подать-ка мне Тяпкина- Ляпкина". Вот сейчас этой "Тяпкиной-Ляпкиной" была она. Однако ее встретили приветливо. Шурик сразу подвинул к ней пивную бутылку. Это был хороший знак.
   - Мы тут кой-какой баланс пытаемся свести, - после короткого приветствия обратился к Юле Кузьмич. - Мне надо будет на недельку-другую отъехать. Есть дела поважнее вашей иконы, но и ее упускать не хочется. Значит, уплыла иконка, а?
   - Кузьмич, я все объясню...
   - Не надо. Мне Шурик уже все рассказал, а я ему как себе верю. Если он говорит, что давно такой смышленой телки, как ты, не встречал, значит, так оно и есть. Кто не работал, тот не прокалывался. Понимаешь меня?
   - Понимаю.
   - А коли понимаешь, давай-ка своей смышленой головой кумекай. Я, девочка, не люблю проигрывать. Икона эта должна быть у нас. Понимаешь меня? Юля не успела ответить. Вмешался Шурик:
   - Не заводись, Кузьмич. Зачем пугаешь человека? Думаешь, она сама не хотела эту икону получить? Другое дело, что Воронова непростой штучкой оказалась.
   - А ты не учи меня жить. Я не пугаю. Ты что, не знаешь, как я на самом деле могу пугнуть? Я проигрывать не умею, понимаешь меня? И если ты радуешься, что какая-то Воронова тебя вокруг пальца обвела, то я другой человек.