Лиханов Альберт. Собрание сочинений (Том 4)

   Теперь слово в защиту "середняка". В свое время я окончила школу, хоть и без медали, но очень неплохо. Это ввело всех в заблуждение пришлось поступать в технический вуз. Училась успешно (со стипендией и без "хвостов"), но не легко и не охотно. Любимым предметом был французский язык, на котором я защитила диплом (на "отлично"!). Первые три года практической инженерной деятельности (слабая профессиональная подготовка + отсутствие организаторских данных + добросовестность и любознательность) завершились нервным срывом и переходом в рабочие на винограднике. После этого я сказала себе: "хватит экспериментов" - и пошла работать дежурным техником. Отвечать только за себя, за свою смену, за свою работу. В течение пяти лет получила звание "Ударник комтруда", несколько благодарностей, заработала авторитет и как специалист, и как человек. Да, я не надрывалась, да, в спокойное дежурство, если не было повреждений, я вязала, и читала, и в магазин бегала, и даже начала работать внештатным корреспондентом городской газеты. Не говорю, что так должно быть, но это, в общем, типично. К сожалению, по семейным обстоятельствам я не смогла больше ходить в смену, стала искать дневную работу. Нашла - инженером на заводе. Не работающим инженером, а пишущим за столом. Горы всяких отчетов, бумажек, папки с подшитой перепиской между отделами. А большая часть рабочего времени - говорильня. Это было КБ отдела главного энергетика. В ящиках - романы, в сумочках - вязанье (только уже тайком), и масса ухищрений, чтобы в рабочее время проскользнуть через проходную в город. И четкое сознание собственной ненужности и никчемности. И хроническая текучесть кадров (парадокс - острая нехватка ИТР при их незагруженности работой). Я выдержала полтора года. Сейчас я работаю техником в другой организации (в окладе, разумеется, потеряла). Опять я при деле, опять отвечаю только за свою работу, опять я нужна. Хоть и работаю несколько месяцев, чувствую уважительное к себе отношение (не из-за диплома, а как работник). У моего начальника - техникум за плечами, у моих коллег - 10 классов. Преимущества моего высшего образования реализуются на общую пользу. Где нужно глубже разобраться в теории - поручают мне, где смежная отрасль - опять моя обязанность. Подчеркиваю, я не "ложусь костьми". И вяжу, и читаю, и гуляю в рабочее время. Но, если надо, работаю и в личное.
   Я не хочу быть генералом. Мне, дай бог, в этой бы организации, на этой должности до пенсии досидеть (мне 33 года). Но все-таки я неплохой солдат. Убеждена в этом. Я делаю свое дело. И делу хорошо, и мне хорошо. И если я знаю, что без надрыва мне не быть хорошим инженером, то не честнее ли быть низкооплачиваемым, но хорошим и уважаемым техником и отвечать только за себя и свою работу?
   Что действительно аморально - это со знаниями и любовью к делу на уровне вахтерши сидеть в КБ, техотделе или НИИ. С утра - полчаса на косметику, потом час на обсуждение телефильма или отсутствующей сотрудницы, потом со скучной миной через силу часок-другой подзаняться бумажками. И гордо именоваться инженером или научным сотрудником. Вот с чем надо бороться.
   Но все же мне кажется, что отсутствие у человека неистребимой жажды знаний и тяги к профессиональному совершенствованию еще далеко не означает, что человек этот мещанин и собственник. Героев у нас единицы. Скромных, непритязательных тружеников - миллионы.
   С уважением О. К. (подписываюсь
   инициалами, так как мой город
   маленький и все друг друга знают)".
   О. К. похожа и не похожа на того Володю с гитарой, бывшего конструктора, нынешнего наладчика.
   Похожа результатом. Не похожа достижением его.
   Володя похож на злостного алиментщика. Оттяпал бесплатно у государства высшее образование, а вот исполнять свои обязанности не желает. Не мешало бы с этаких остроумцев долг все же спросить - в форме, что ли, алиментов государству за украденное у кого-то другого образование.
   Отношение к О. К. вызывает совсем другие чувства.
   Немало, увы, людей, попавших в свою профессию не по призванию, а по случаю. Хорошо училась - пошла в институт. Глядишь, пошла бы в педагогический, так вышел бы, может, хороший учитель. Но хорошо училась по дисциплинам точным - айда в инженеры.
   Право слово, о плохих, без призвания, учителях мы говорим, есть и объяснение - они на виду. А вот сколько специалистов без призвания не на виду, никчемных, зато с чувством собственного достоинства на всевозможных заводах, в НИИ - о них пишет О. К. - и в разных трестах, объединениях, управлениях - можно ли это представить?
   Условия для плохих специалистов, пожалуй, у нас порой созданы лучшие, чем для специалистов хороших. Ведь вопрос Козаря общественно ценен еще и тем, что немало инициативных профессионалов ходят по кругу, придерживаются, выполняют работу мелкую, незначительную, не соответствующую квалификации.
   Но об этом позже.
   Сейчас - о призвании.
   Есть люди, которые, поняв, что ошиблись, избирают другой путь: снова институт или курсы, новое дело, порой совпадающее с призванием.
   Самый лучший вариант - и он все чаще и смелее принимается современным, самым нынешним молодняком - после школы поработать, оглядеться вокруг, понять, чего ты хочешь, а уж потом избирать профессию на всю жизнь. Школа уверенный и безошибочный выбор дает, к сожалению, не всегда. То же знаменитое движение костромских школьников - хороший пример такой модели. Не все останутся в колхозе, не все пойдут по сельским специальностям, но все поймут, к чему их тянет, - будем надеяться, без ошибок.
   Ну а сколько все же мальчиков и девочек будущую профессию представляют наивно, по-детски? Потом всю жизнь они кусают локти, клянут себя, но раньше себя своих, конечно же, родителей, учителей ругают, что не остановили, не образумили. А толку-то!
   И что же делать?
   Советовать вообще, в целом - дело бессмысленное. У каждого своя судьба, своя ситуация. Общий же знаменатель - если может быть знаменатель для многих ошибившихся - все же этот, единственно утешительный и праведный: работать честно, делать все, что по совести и опыту можешь и должен делать бы.
   Это не мое умозаключение, отнюдь.
   Я бы назвал его, пожалуй, чеховским. А может, короленковским. Или толстовским, добролюбовским, лесковским.
   Главным смыслом жизни во многих поколениях российского народа было это - честно делать дело. Особенность эту, великую эту убежденность человеческую, всегда понимала и всегда подчеркивала классика отечественной словесности, чтившая себя частицей великого народа.
   Что же делать нам, смертным?
   Да следовать этой умиротворяющей, наперед всего стоящей идее: кто бы ты ни был и как бы ни сложилась твоя личная или профессиональная судьба, будь честным, делай дело, и тебя ждет ясность.
   Ибо нет ничего дороже и ничего честнее, чем дело, сделанное на пределе твоих возможностей. И с верой в его нужность.
   Вот еще одна - вроде бы тоже побочная, на самом же деле очень важная тема. Автор как бы просит, требует, и письмо его можно было бы назвать
   ДАЙТЕ ДЕЛО!
   "Увы, и я мечтаю быть первой. Очень страстно. Мечтаю, и, как говорится, сплю и вижу это во сне. Прочитала письмо А. Козыря и буквально восхитилась этим человеком. Каждому свое, все пишут о великодушии лидера. Но почему, объясните мне, товарищи, человек должен находиться в тени, если он может многое? Вот я, например. Почему я, умеющая и желающая работать, работаю сейчас на уровне так называемого середняка?
   На завод я приехала по распределению. Через полтора года нашла более подходящую (как я считала) работу. Думала, что это, так сказать, ступенька к успеху. Но на этой ступеньке я уже десять лет. Вы представляете?! Мне понадобилось десять лет, чтобы я поняла, что ничего у меня на этой работе не выйдет. Самое обидное то, что работа мне нравится, я ее люблю, но я уйду, обязательно уйду. До слез обидно, что десять лет надо вычеркнуть из жизни. Не могу написать, чего стоила мне эта работа, каких душевных сил, сколько слез я пролила.
   У нас лидер на работе бессменный, так сказать, "штатный". Он был назначен до того, как я пришла в этот коллектив. И вот уже десять лет работаю, а лидер все тот же. Вернее, два лидера: формальный и неформальный (как вы уже догадались, неформальный лидер - это я). Вы знаете, что это такое, когда в коллективе два лидера?
   Что бы я ни делала, как бы ни работала, все без толку: лавры ему, "штатному". Я устала биться головой о стену. Сколько ночей не спала, старалась улучшить свою работу, изобретала что-то новое - безрезультатно. Все думала: "Меня заметят! Не могут не заметить!" Но сама никуда не ходила, никого не просила, никого не подсиживала. Мои более удачливые, более напористые ("нахальные", как сказал мне главный инженер) знакомые давно устроились. Они не мучаются по ночам, спят спокойно, работают вполсилы, а я смотрю на них со стороны и думаю: "Так где же справедливость? Почему я при всех своих способностях и стремлениях на низшей ступеньке, а они процветают?"
   Наконец, решила и сходила к главному инженеру (чем его страшно удивила). Он мне кое-что обещал. Прошло полгода, пока безрезультатно. Снова ходить и напоминать о себе?
   Так что я приветствую таких, как Козарь, и завидую им. Сколько А. Козарь приносит пользы заводу, людям, государству! Я тоже многое бы смогла, знаю это, но не могу сдвинуться с мертвой точки. Работаю отлично, могу заменить любого (и заменяю).
   Но теперь я решилась: не хочу больше так! Не хочу тратить свои душевные и физические силы впустую. Последние полгода работаю, как все. Больше сижу, чем работаю, читаю, болтаю. Но душа болит. Болит, что время уходит безвозвратно, что пользы от меня мало.
   Чтобы отвлечься, занялась общественной работой. Выпускаю стенгазету, пишу поздравления в стихах, организовываю вечера. Отдаю этому душу. Но результаты моих трудов приписывают другим. А я великодушно стою в тени. Простите меня, стоять в тени мне очень горько!
   Н. А., Свердловская обл.".
   Мне видится за этими горькими строчками серьезная и тревожная проблема. В чем-то сюжет напоминает историю, которую мы сделали моделью для проверки Саши Козаря, помните, - похожая, но по существу прямо противоположная ситуация. Автор того письма Сергей Сергеев решил не ждать, пока ему обломают рога, сам ушел из цеха.
   Он ушел из цеха, а Н. А. из Свердловской области не ушла, и вот мается. Как будто под колпаком живет неформальный лидер: пожалуйста, работай, но дальше определенного порожка - ни-ни, там лидер формальный, "назначенный", как утверждает Н. А.
   Повторяю, и не в первый раз: я исследую варианты, а не варианты предположений и поэтому верю каждому письму безоговорочно, всему, что в нем сказано, - иначе нельзя. Так вот, доверяя письму Н. А., можно зафиксировать самое печальное, что только возможно, когда мы говорим об исполнении долга, о стремлении к первенству - здоровому, не тщеславному стремлению, а значит, о движении вперед, о развитии, если хотите, даже о соревновании - как в прямом, "состязательном" смысле слова, так и в важнейшем смысле, означаемом в работе как соревнование социалистическое.
   Зажим? Похоже. Сдерживание? Возможный вариант. Но с зажимом и сдерживанием можно хоть бороться. В цехе, где работает Н. А., мне кажется, происходит еще более печальное, похожее, впрочем, по внешним признакам и на зажим, и на сдерживание. Инициативная, энергичная, работящая женщина испытывает на себе с о ц и а л ь н у ю н е в о с т р е б о в а н н о с т ь.
   Она не требуется.
   Правда, скажи она это главному инженеру, он возмутится: где он ее сдержал, в чем, как это ее зажимают? И впрямь - работает, как все. Все довольны, а она нет.
   Да, она недовольна. Имеет на это право. У нее иной общественный темперамент. Она хочет, чтобы с нее больше спросили, правда, больше, при этом, дав. Она желает больше сделать, и, если она на это способна, отнять у нее это право не может никто.
   Однако, как человек нормальный, женщина не бегает по кабинетам, не стучит кулаком. И ее, в результате, не понимают.
   Желание и возможности личности - вот тут-то мы имеем дело с чисто производственным стремлением к первенству, да и то не во имя первенства, а во имя дела и желания исполнить долг, - так вот, желания и возможности личности тут не слышимы, не требуемы, не ожидаемы.
   Самое худое, что можно только придумать.
   Человека даже не задвигают, его просто не видят. Главный инженер удивляется запросам Н. А.
   Удивляется и ничего не предпринимает.
   Иллюстрация к грустному, но, увы, реальному факту.
   Рядом с людьми, скажем так, без запросов работают люди, которым всегда почему-то больше всех надо. Они и общественники, и закоперщики, они как соль в супе, и жизнь без них, всем понятно, была бы пресной. Но все-таки они досаждают. Все-таки мешают. Создают какую-то неясную угрозу тем, кто жаждет покоя.
   И вот их игнорируют. Замалчивают. Им ничего не предлагают.
   Они, как письмо, которое будто бы забыли - на самом же деле не хотят - распечатать.
   Они не востребованы.
   Что значит не востребованы? Куда? К столу, к веселью, к компании?
   Да нет, к труду, к тому, чтобы с их помощью стало лучше цеху, заводу, делу, а значит, нашей общей морали, которая тут-то вполне совпадает с интересами дела.
   Значит, не востребованы очень серьезно. Не востребованы социально.
   Я воспользовался бродячим выражением, сравнив Н. А., человека, которому "нужно больше всех", с людьми "без запросов". Эти слова - "без запросов", - конечно, очень неточны, я их употребил скорее просто для контрастного сравнения героини письма с окружающими ее людьми, не вкладывая в них особо большого смысла: запросы, конечно, есть у всех, в том числе и производственные, но, я думаю, все же понятно и бесспорно есть люди, которым до всего есть дело, есть люди, которые не в свое дело не суются, а есть и вовсе те, что ни в какое дело не вмешиваются, думая лишь о покое. Личном.
   Так вот для тех, других, третьих и четвертых социальная невостребованность Н. А. поучительна, устрашающа, нравоучительна; можно на все лады перебирать вредоносность невостребованности для общей и персональной - в каждом конкретном случае - морали.
   Один, поняв ситуацию, скажет себе: "А я не сунусь, дураком не буду".
   Другой скажет вслух нашей Н. А.: "Так тебе и надо! Еще больше лезь!"
   Третий скажет приятелю: "Чем меньше надрываешься, тем лучше. Пусть лучше сами попросят".
   А четвертый подумает про Н. А.: "Ишь, выскочка!"
   И многие ли скажут, подумают, обсудят с товарищем, поднимутся на собрании, вслух, открыто требуя, чтобы завод взял от каждого по его истинным, подлинным способностям?
   Разве не серьезный вопрос?
   Выходит, эта самая невостребованность - поучительна, педагогична, только со знаком "минус".
   Она учит не хорошему. Она воспитывает человека пассивным, инертным. А далее - равнодушным. Наше дело, мол, сторона, пусть думает начальство. Пусть оно и отвечает за все.
   Прислушайтесь: не слышится ли снова интонация того Володьки с гитарой? Бывшего конструктора, ныне наладчика?
   Темна власть таких уроков.
   Много душ калечит она, рождая неверие, скептицизм, наплевательство. Уж вовсе не нравственные, скорее печально-идейные категории. Антиидейные.
   Вот в какие закоулки заводит невостребованность, особенно невостребованность молодых.
   ВМЕСТО ЭПИЛОГА
   Вместо эпилога я хотел бы процитировать древнего философа по имени Эпикур. Того самого, кого склоняют, порой без нужды, когда хотят упрекнуть кого-то за слишком спокойное отношение к жизни, за любовь к слишком сладкому ее образу, за невмешательство и неясность личных целей.
   Ах, люди! Ах, молва! Как часто наши понятия стереотипно неподвижны и сколько требуется сил, чтобы сдвинуть их с насиженного места!
   А ведь между тем не кто иной, как древний Эпикур, сказал мудрое и столь важное в нашем разговоре.
   "Из желаний, - сказал он, - одни естественны и необходимы, другие, естественны, но не необходимы, третьи же ни естественны, ни необходимы, но порождены пустыми представлениями".
   Пустыми представлениями? Как всегда, великое просто.
   Ведомые пустыми представлениями, "люди гибнут за металл", надо же, гибнут и в наше, все понявшее время - гибнут, как будто бы не было ни Эпикура, ни Гёте, ни Пушкина, ни сотен других великих умов, доказавших, что смысл жизни - в ином.
   Гибнут, ломая себя, своих близких, считая важной целью лишь то, что материально, но что не создает еще само по себе духовной, осмысленной, полной жизни.
   Но вспомним вечный вопрос: как жить? Во имя чего? Быть или не быть? И какие выводы надо сделать из писем Александра Козаря и В. В. и рассуждений, следующих за ними?
   Нужны ли, должны ли быть какие-то еще выводы?
   Верно, многое сказано выше. И все же, к чему педагогика, к чему воспитание, вся духовность нашего общего мира должны стремиться, как работать, чтобы люди, прошедшие теорию смысла жизни, на практике не принимали за жар-птицу ощипанную, хоть и калорийную, с точки зрения здравого смысла, курицу?
   Ну, например: сдерживать или развивать стремления с детства? Но что значит - человек без стремления?
   Быть первым - неужели так плохо такое желание? Прекрасно в состязании, и не только спортивном, а профессиональном или научном. Быть первым среди людей не хорошо и не плохо, а сложно, и к этому надо готовиться, вырабатывая в себе сложные нравственные достоинства. Но убивать в себе тягу к первенству - то же самое, что ломать мотор в самолете.
   Неужто деньги, имущество - такое зло? Не добро и не зло. Необходимость. Классики философии - помните? - утверждали, что в будущем золотом будут украшать общественные туалеты. Пока же без денег не обойтись, и, воспитывая отношение к деньгам - а отношение надо воспитывать! - нелишне вспоминать, что деньги есть мера труда и к ним надо относиться бережно, почитая и свою, и чужую работу.
   Бережно, но не скаредно, жадно наращивая число материального, превращая его в циничного и надежного божка. Чувство меры прекрасно не только в искусстве, но и в желаниях.
   Мы отрицаем аскетизм, это утверждено устами партии. Мы за соединение материального с моральным. За гармонию между тем и другим.
   Подумайте перед сном о прожитом дне: была ли гармония?
   Выполнив план на заводе, не прошли ли вы потом мимо слепой старухи на дорожном переходе, не протянув ей руки?
   Не отступили ли от истины в важном разговоре, поддакнув тому, кто сильнее?
   Не сделали ли хуже то дело, которое могли сделать лучше?
   Не забыли ли просьбу товарища?
   Обещав что-то сделать другим, не махнули ли рукой в душе, сказав себе: "Слово стоит недорого!"
   Или, может, обманули кого - во благо, конечно же, этого, обманутого?
   Или солгали?
   Или обрадовались чужой беде?
   Позавидовали чужому успеху? Говоря при этом о тяжести зависти?
   Если было все это вместе или хотя бы одно лишь только за прожитый день, если вы признались себе честно: да, это было, я желаю вам бессонной ночи в думах о себе.
   Я что - исповедник, имею какое-то особое право?
   Нет, ничего подобного, - не посягал и не посягаю. Просто, думая о себе, нельзя не думать о других. Как думая о других, терзаю свою душу.
   Если бы кто-то когда-то одной фразой смог выразить смысл жизни! Но одной такой фразы нет. Смысл состоит из многих составных.
   Биться, думая о них, - участь человека.
   И находить, и становиться лучше - тоже его участь.
   У Ч А С Т Л И В О С Т Ь
   Последние годы, после того как журнал "Знамя" напечатал мою повесть "Благие намерения", посвященную современному сиротству, я объехал много детских домов и школ-интернатов.
   Почему - после повести, ведь она уже написана, новых проблем для прозы я не открывал, по сути, все мне было известно?
   И тем не менее беспокойства я испытывал куда больше, чем тогда, когда готовился к повести и писал ее.
   У дегустаторов есть такой термин - послевкусие. Он означает ощущение, которое остается, скажем, после глотка терпкого вина, кусочка яблока, ягоды винограда.
   Нечто похожее было со мной. Я испытывал послевкусие от своей работы, точнее, от большой и горькой заботы, к которой прикоснулся пером и я. Повесть - написанная, напечатанная - не успокаивала, а снедала тревогой и беспокойством.
   Что-то надо было делать еще, кроме повести. Требовались поступки, и не столько мои. Надо было что-то такое сделать - на этот раз в жизни, а не в литературе. При этом из памяти не выходил один довольно простенький эпизод.
   Мы с приятелем приезжаем на несколько дней в молодежный лагерь за Костромой и утром видим, как прямо под окнами, у нас на глазах, вырастает сказочный снежный городок: терема, забавные чудища, снегурочки и богатыри. Оказалось, в лагере отдыхают студенты со всей страны, и вот они придумали такую забаву: несколько отрядов состязаются в снежной скульптуре, чтобы хоть чем-то заняться.
   В тот же день на другой стороне Волги мы обнаружили сельский детский дом. Вечером предложили студентам: давайте-ка вашу прекрасную энергию перенесем на ту сторону реки.
   Признаться, поначалу нас не вполне поняли. Сидели перед нами прекрасно одетые и абсолютно благополучные люди, с выразительными, интеллигентными, красивыми лицами, кивали, охотно соглашались пойти в детдом, но я по глазам видел - не понимали, совершенно не понимали, о чем речь.
   Благим делам покровительствует природа, и утро нового дня выдалось восторженно-прекрасным: солнце, преломляясь в крупных снежинках, отливало то небесной голубизной, то рыжей медью, то весенней зеленью. А через Волгу - "талия" у нее в том месте версты две - протянулась живая студенческая цепочка.
   И вот мы во дворе детдома. Уже не умом, а глазами, душой, еще не очерствевшей, прикасаются благополучные, интеллектуальные, красивые студентки и студенты к такой простой и ясной истине: вот эти малыши в одинаковых серых шубейках и в шапочках, тоже, увы, серых, живут здесь без матери, без отца, без бабушки и деда, и какой бы доброй ни была воспитательница, души ее все равно не хватит на каждого из двадцати пяти ребят группы.
   Я видел, как не в теории, а в жизни встретились счастье и беда и как менялось лицо счастья. Как вспыхнули эти глаза желанием помочь, желанием поделиться собственным благополучием.
   Часов, кажется, пять провели студенты у неблагополучных ребят. Знакомство вылилось в дело, чисто студенческое по форме и содержанию.
   Сбросили снег с крыш, хотя раньше детдом за это платил деньги местным ханыгам. Смастерили снежный городок, да такой, что сельские жители потом смотреть его сюда ходили. Катали малышей на санках, знакомились, утирали малым носы.
   Когда возвращались назад, на крутой берег Волги вышел едва ли не весь детдом. Махали варежками. Звали: "Приходите еще!"
   И приходили. Другие смены молодежного лагеря и приходили, и приплывали летом в детский дом, а те студенты в тот зимний вечер без устали расспрашивали нас о детских домах вообще, о том, как и почему оказываются там ребята.
   В тот-то вечер, пожалуй, и окрепло во мне ощущение, по-моему, совершенно точное: у студентов такой огромный, нерастраченный резерв душевных сил, духовной энергии, который надо, непременно надо использовать.
   Да и только ли у студентов!
   Узнав о беде, люди приходят на выручку - старая эта традиция сильна и поныне. Читаешь газеты - там отдали кровь, там бросились в воду, в полымя. А рабочий почин, когда бригадир крепкой бригады бросает налаженное дело, идет туда, где нужнее, - разве это не участливость людская?
   Но будем откровенны: рядом с отзывчивостью живет глухота, рядом с добротой - сухость, рядом с желанием помочь - душевная леность, и эти дурные свойства, увы, нарастают, накапливаются, как запасы отвратительной энергии - энергии отрицательного значения.
   Вот сын забыл свою мать: помогать поможет, шлет исправно четвертные к праздникам, а писем не пишет. Вот дочь ведет себя как законченная эгоистка, все лучшее - себе, и хоть родители не возражают, рады ублажить любимое чадо любым способом, не вызвать возмущения это не может. Соседи не здороваются с соседями, незнакомы даже - это уж норма, обычай, к печали нашей - добытый, рожденный на наших глазах нашим же собственным благополучием - у каждого отдельная квартира - и есть немало примеров из милицейской хроники, когда сосед не открывает дверь, если стало худо незнакомому ему соседу.
   Словно бы на глазах то тут, то там возникают между людьми невидимые перегородки, и стыдно и страшно становится от мысли, что у новой этой энергии, как у всякой энергии, есть сила, есть власть, которой доброта и отзывчивость часто не в силах ответить, ведь они - доброта и отзывчивость, а не злоба и эгоизм.
   Недобрые слова и неправедные поступки разрушительны и громогласны, тогда как любовь и сердечность тихи и молчаливы.
   Кстати, малыши, оказавшиеся в детских домах - их число не убывает, а причина, по которой они оказываются там - без одного процента все сто при живых родителях, - результат все той же разрушающей отрицательной энергии зла я эгоизма.
   Но я не о зле хочу поразмышлять, а о добре, о том, как по природе своей некрикливое, а скорее тихое, молчаливое качество должно бы найти новый код в нашем человечном обществе, и о том, почему мы столь мало, а главное, бессистемно печемся о его нравственном самоутверждении во всех проявлениях человеческого общежития.
   Итак, красивые, интеллектуальные, враз посерьезневшие лица благополучных студентов в зимнем лагере под Костромой. Они стояли передо мной и спрашивали: что можно, что нужно сделать для детских домов там, куда они вернутся? И столько в их вопросах было напора, столько искренней готовности тотчас, не дожидаясь возвращения, приняться за дело, что я лишь печалился: ах, жаль, нет у меня для них "фронта работ".