Страница:
Деревянные части опустелых домов скукожились от времени и рассохлись, топорщась серебристо-серыми щепками. Наверное, решила Ки, эта часть Дайяла была одной из древнейших. Вместо вошедших нынче в моду складных висячих дверей повсюду виднелись двери со сплошными створками, висевшие сикось-накось или вовсе лежавшие на растрескавшихся порогах. Эти двери, а также высота по-старомодному прямоугольных оконных проемов навели Ки на мысль, что эту часть городка строила человеческая колония. Определенно, только люди могли проложить такие улицы, широкие и одновременно извилистые. Керуги предпочитали прямые и узкие проходы, по которым они и сновали, точно насекомые, кишащие в улье.
Остался позади еще один поворот, и Ки наконец разглядела дом, который искала. Черные стены высоко возносились над серыми развалюхами, – настоящая крепость, владелец которой, не иначе, боялся, что кто-нибудь вломится внутрь или станет подглядывать. Умелые каменотесы придали черным валунам, из которых были сложены эти стены, идеальную кубическую форму. Из-за этого они безо всякой известки прилегали один к другому невероятно плотно, не давая ни малейшей зацепки даже ползучему мху, куда уж там ночному воришке. Несмотря на сухую жару, камень блестел, как мокрый. Ки обратила внимание на большое засохшее дерево, стоявшее возле стены. Его ветви застыли в изгибе, сторонясь черного камня. Похоже, дерево зародилось, выросло и засохло в сени этих стен. Перерасти их дерево не успело: молния обуглила его ствол.
Двустворчатые деревянные ворота, своим цветом ничуть не отличавшиеся от стены, стояли распахнутыми настежь. Кони не особенно рвались въезжать внутрь. Сигурд фыркал, катая грызло во рту. Ки решительно пришлепнула вожжами по необъятным серым спинам. Сигурд фыркнул в последний раз, и фургон, скрипя, вкатился во двор.
Изнутри двор казался таким же покинутым, как те дома, мимо которых Ки только что проезжала. По углам виднелись скелеты засохших кустов, которые закатил туда ветер. Давно умершие деревья возвышались, словно руины когда-то ухоженного сада. Черный дом, стоявший посредине безжизненного двора, равнодушно взирал вокруг глазницами окон. Ки остановила упряжку, всматриваясь в эти окна. Они зияли высоко над ее головой. Прямоугольные окна, как было принято у людей. Зато в нижнем этаже не было ни окон, ни каких-либо иных отверстий, если не считать единственной двери – деревянной и очень крепкой с виду. А выше уровня окон опять простиралась гладкая, без малейших продушин, стена. Если там, наверху, и были какие-то помещения, то, верно, солнечный свет в них не проникал.
– Веселенькое местечко… – протянула Ки, обращаясь к коням.
– Эй! – Неожиданно раздавшийся голос заставил ее вздрогнуть. – Мне что, так и стоять весь день в дверях, ожидая, пока ты соблаговолишь обернуться, и напуская внутрь тучи мух и слепней?..
Оказывается, черная дверь приоткрылась. Ее придерживала пожилая матрона, одетая опять-таки в черное. Взгляд у этой особы был не намного приветливее только что прозвучавших слов. Тощая морщинистая шея и часто моргающие глаза вызвали у Ки мысль о черной птице, сидящей на перекладине виселицы.
– За возчиком не посылали?.. – спросила Ки, надеясь про себя, что тут какая-нибудь ошибка.
– Да, посылали, и ты, пожалуй, сойдешь. Ну так что, может, отклеишь свой зад от досок? Или вашему брату привычней торговаться, жарясь на солнцепеке?
Ки молча поставила фургон на тормоз. Хмуро велела лошадям стоять смирно и слезла с сиденья наземь. Вот это называется влипла. Что ж, без гроша в кармане проглотишь и не такое…
Ки подошла к двери. Хозяйка, или кем там она была, дожидаться ее не стала и сразу двинулась по коридору вперед. Ки прикрыла за собой дверь, и дверь хлопнула, пожалуй, громче, чем следовало. Черные юбки проворно шуршали впереди, удаляясь по коридору. Ки пришлось поторопиться. Солнечный свет сюда уже не достигал; вдоль стен стояли зажженные канделябры, но их было маловато, да и свечек в каждом могло бы быть и побольше. Тень Ки то пряталась у нее под ногами, то вновь протягивалась вперед. Дорожные сапоги гулко топали по полу. Женщина, шедшая впереди, вдруг куда-то свернула, и Ки трусцой пробежала несколько шагов, чтобы не отстать и не потерять ее из виду.
За поворотом совершенно неожиданно открылось гигантское помещение. Нигде не было видно ни слуг, ни каких-либо иных домочадцев; потолок возносился на неправдоподобную высоту; эхо шагов отдавалось со всех сторон, точно в пещере. Серые солнечные лучи вливались внутрь сквозь одно из окон, замеченных ею снаружи. Столбы света, в которых плавала пыль, позволяли рассмотреть посредине комнаты небольшой резной столик. Больше в пустой комнате не было вообще ничего. Женщина стояла подле столика в пыльном луче.
Ки помедлила, неуверенно оглядываясь кругом. Как прикажете торговаться и заключать сделки в подобном местечке? Ни тебе кресла, в котором можно было бы развалиться со скучающим и безразличным видом, ни тебе пива или вина, прихлебывая которое при необходимости можно скрыть миг раздумья и расчета… Если бы они взялись действительно договариваться на солнцепеке у ее фургона, Ки и то чувствовала бы себя более в своей тарелке. Однако женщина с птичьими глазами-бусинками не дала ей ни мгновения на размышления.
– Ты должна перевезти груз из Дайяла в Горькухи. Семь сундуков. Они должны быть доставлены в течение четырех дней, начиная с завтрашнего. Любая задержка приведет к вычетам. Четыре дня назначены, чтобы дать время слугам приготовить дом для размещения перевозимых вещей. Но после этого срока никаких задержек мы не потерпим!
– Кажется, я еще не говорила, что согласна на вас работать, – спокойно заметила Ки.
– А я, кажется, не говорила, что собираюсь тебя нанимать. И, будь моя воля, нипочем бы не наняла. К сожалению, Хозяин выбрал именно тебя, а его попробуй переубеди!
Только тут, с порядочным опозданием, до Ки дошло, что властно державшаяся старуха была здесь отнюдь не хозяйкой – в лучшем случае старшей служанкой. Ее манера держаться бесконечно раздражала Ки, но, видимо, это следовало списать на ее возраст и должность. Такие, как она, вечно подозревают младших слуг в праздности. Тем не менее вовсе ни к чему было заговаривать с Ки подобным тоном. Да еще и высказывать всякие там мнения.
– Повторяю: я еще не говорила, что согласна на вас работать, – сказала Ки, движимая духом противоречия. – К тому же я веду дела немного не так, как другие возчики, с которыми ты, наверное, сталкивалась. Во-первых, я жестко ограничиваю вес, который предстоит тащить моим коням, а во-вторых, всегда прошу половину вперед.
Она говорила холодно и спокойно, но про себя уже обдумывала дорогу через холмы, по которой можно было добраться в Горькухи в три дня, если не быстрее.
– Да знаю я все твои выверты, девка! – отрезала Глазки-Бусинки. – Я тебе что, какая-нибудь глупенькая-молоденькая служаночка, которая нанимает первого попавшегося возчика, в глаза его не видав и понятия никакого не имея ни о правилах, ни о расценках? Нет, возчица Ки, тебя выбирали долго и тщательно, хотя чтоб мне провалиться, если я понимаю за что!.. Груз, чтобы ты знала, будет нисколько не тяжелее, чем ты возишь обычно, и будет загодя упакован и размещен. Семья только настаивает, чтобы ты обращалась с ним со всей мыслимой осторожностью и ни в коем случае ничего не повредила. Мы будем в Горькухах прежде тебя, и там хозяева примут от тебя груз и самолично проверят все печати, не сломана ли какая!
Ки подняла бровь:
– Что хоть я такого повезу, чтобы разводить подобные предосторожности? Если что-нибудь незаконное – предупреждаю, за это я беру дороже…
– Да уж, вы, возчики, такие. Вы такие. Вообще-то не твое это дело, сорока, но я тебе скажу: ты повезешь некоторые домашние вещи, старинные семейные реликвии, не представляющие особой ценности ни для кого, кроме кровной родни. Так что живи спокойно. Все будет упаковано, как я уже сказала. Городская стража тебя не побеспокоит, это я обещаю. Все, что ты должна сделать, – это отвезти вещи по назначению и там получить оставшуюся часть платы. Так сколько, говоришь, ты просишь за поездку в Горькухи?
– В это время года – тридцать дрю, – ответила Ки. – Зимой было бы уже две штуки. Но пока погода еще держится, дороги не развезло… В общем, тридцать дрю, и, по-моему, это довольно-таки дешево.
И Ки сложила руки на груди, готовясь спокойно выслушать встречное предложение.
– Ха!.. Ну ничего себе дешево!.. Ох, предупреждала же я Хозяина, да разве ж он меня слушает! Присоветовал ему, видите ли, тот его дружок-нищий, и все тут. Откуда он взялся, чтобы его в подобном обществе принимали, хотела бы я знать?.. В общем, велели мне его милость заплатить тебе, сколько назначишь. Вот тебе твои тридцать дрю задатка, но учти, если хоть одну самую маленькую печать поцарапаешь – в Горькухах не получишь ни единого медяка…
– Я приеду за грузом завтра на рассвете, – перебила Ки. Говоря о тридцати дрю, она вообще-то имела в виду пятнадцать сейчас и еще пятнадцать потом. Если Глазкам-Бусинкам было угодно истолковать ее слова как тридцать сейчас и тридцать в Горькухах и ответить согласием – Ки разубеждать ее не собиралась. Если у них денег куры не клюют – их дело. С точки зрения Ки, сделка была такова, что можно было не обращать внимания на воркотню.
– Погоди, – сказала тут Глазки-Бусинки. Точно таким же тоном Ки приказывала своим коням стоять смирно, дожидаясь ее возвращения. Взмахнув шуршащими юбками, матрона стремительно развернулась и исчезла за дверью прежде, чем Ки успела вставить хотя бы словечко. Она насторожила уши, предполагая услышать удаляющиеся шаги, но ниоткуда не доносилось ни звука. Ки испытала немалое искушение подойти к двери и выглянуть, но справилась с собой и не стала подсматривать. Она неторопливо обошла комнату, но не обнаружила ничего, что ускользнуло бы от первого взгляда. Окна, расположенные необъяснимо высоко, оставались неразрешимой загадкой.
Перезвон монет, раздавшийся за спиной, заставил ее резко обернуться. Старая служанка как ни в чем не бывало стояла возле стола. На столе же красовался прямоугольник кремового пергамента и на нем – два столбика монет, по пятнадцати в каждом. Глазки-Бусинки постучала желтоватым ногтем по краю стола и жестом указала Ки на лежавшие там предметы.
– Вот твой задаток, – сказала она. – И контракт, который его милость честь честью подписали еще четыре дня назад. Я его прочту тебе, а ты поставь крестик в знак того, что выслушала и поняла.
Ки подошла, цокая подковками сапог по черному каменному полу. И молча накрыла ладонью пергаментный лист, припечатав его к столу. Свободной рукой она сгребла выложенные монеты и ссыпала их в потертый кожаный кошель, висевший на поясе. А потом наклонилась над контрактом, держа руку так, чтобы можно было читать, не давая забрать лист со стола.
Серый свет, лившийся в окно, показался ей каким-то неверным. Контракт был начертан твердым и энергичным почерком, четкими т'черийскими письменами по гладкой поверхности пергамента. Текст был кратким и не содержал ни единого лишнего слова. Возчица Ки возлагала на себя обязанность доставить порученный ей груз к порогу Карн-Холла, что в Горькухах, не позднее чем через четверо суток. Груз должен прибыть туда в идеальной целости, в полном количестве и с нетронутыми печатями. Возчица Ки обязалась предпринять все от нее зависевшее, чтобы это исполнить. В случае если она не справится с поручением, она теряет остаток платы, а кроме того, с нее еще будет высчитано шесть дрю из задатка. Ки нахмурилась. Случись какое-нибудь невезение, и останется она всего-то с двадцатью четырьмя дрю. Не густо. А впрочем, сказала она себе, невезение, конечно, возможно, но не обязательно же что-то случится. И уж в любом случае двадцать четыре дрю – это вам не единственный медяк, перекатывавшийся сегодня утром у нее в кошеле.
Ки решительно пододвинула к себе пергамент и пошарила глазами в поисках письменного прибора. Женщина в черном перехватила ее взгляд и невозмутимо достала из обширного кармана маленький футлярчик. Внутри него были кисточки для письма и скляночка чернил. Ки столь же невозмутимо взяла кисточку, обмакнула ее в чернила и теми же т'черийскими буквами начертала свою подпись. Покосилась на служанку и торопливо добавила еще два значка: один обозначал «свободнорожденная», другой – «не состоящая в вассальной зависимости». Если Глазки-Бусинки и удивилась, она ничем этого не показала. Разве что стала говорить с Ки еще более высокомерно, чем прежде.
– Итак, отправляйся в путь, – сказала она.
– Я бы сперва пополнила припасы, – ответила Ки.
– Как тебе будет угодно. Помни только, на все дела у тебя ровно четыре дня!
– Вот что, голубушка, – сказала ей Ки. – Ты свое дело сделала, а мне моим предоставь заниматься самой. Как я уже говорила, на рассвете я приеду за грузом, но прежде хотела бы взглянуть на него и прикинуть, каков вес. Где то, что я должна перевезти?
– Погружено в твой фургон, – ответствовала служанка. Круто повернувшись на каблуке, она проследовала вон из комнаты, не потрудившись хотя бы раз оглянуться. Шагала она, как и прежде, совершенно бесшумно. Ки только фыркнула в том направлении, куда она скрылась. Какое-то время она стояла у столика, потом дважды обошла комнату. И наконец поняла, что женщина вовсе не собиралась возвращаться, чтобы проводить ее вон. Ки обозлилась. Она-то было решила, что Глазки-Бусинки отправилась за пивом, которым по традиции скрепляли контракт. Нет, с подобной наглостью ей точно никогда еще сталкиваться не приходилось!
Кое-как разыскав без посторонней подмоги дорогу наружу, Ки прошла зябкими голыми коридорами и, моргая и щурясь, выбралась на яркий солнечный свет. И с изумлением убедилась, что Глазки-Бусинки говорила правду. На грузовой платформе фургона действительно красовалось семь ящиков. На всякий случай Ки пересчитала их. Все они были различных размеров, все – сколочены из неоструганных желтых досок. Что же до печатей, о которых столько говорилось, то они представляли собой всего лишь свинцовые блямбы, соединявшие завязанные узлами концы грубых веревок, охватывавших каждый ящик. Ки невольно подумала о том, что так пристало паковать соленую рыбу, а не фамильные редкости. Ки окинула двор довольно-таки злым взглядом, но никого, в том числе грузчиков, по-прежнему не было видно. Лишь черные стены, с которых свисали стебли и плети давным-давно засохшего плюща.
Ки взобралась на платформу и полезла на ящики, стараясь найти изъян в том, как они были погружены и закреплены. Тщетно. Груз был распределен по платформе равномерно и с умом, нигде ничего не ерзало и не шаталось. Что же до веревок, крепивших ящики к фургону, – Ки могла бы поклясться, что узлы были завязаны словно ее собственными руками. Ну дела. Да еще то малоприятное обстоятельство, что кто-то распоряжался ее фургоном как хотел, а бесстыжие кони не издали ни звука, чтобы предупредить хозяйку. Безобразие. Ки постояла на самом верхнем ящике, хмуро глядя себе под ноги. Потом пожала плечами, слезла вниз и уселась на передок. В конце концов, у нее было тридцать дрю – и время, чтобы их потратить.
…К вечеру из тридцати монет осталось всего две. Зато все рундучки в кабинке фургона счастливо наполнились. Ки глубоко и с удовольствием вздохнула, вбирая запахи изобилия. С потолочной балки свисали целые связки сушеных корней кара и пряных колбасок. В деревянных ларях покоились розовые глыбки соли, буровато-желтая мука и целые россыпи коричневых бобов. На полочке, завернутые в чистую мешковину, красовались полоски вяленого мяса и рыбы. Глиняный горшочек с медом и оплетенная бутылочка розового цинмесского вина были, конечно, уже роскошью, но Ки успокоила саднившую совесть, купив себе вместо новых башмаков два куска кожи и, соответственно, сэкономив: башмаки она уж как-нибудь стачает сама.
Но вот чему уже совершенно не было оправдания, так это крохотному пузырьку с ароматическим маслом. Ки завернула его в тряпочку и убрала в выдвижной ящик.
Выпрямившись, она оглядела кабинку. Кабинка была невелика, но очень опрятна, и надо ли говорить, что ни ноготка свободного места даром здесь не пропадало. Под спальной лавкой и то были устроены шкафчики. Повсюду были полки, ящички, лари и крючки; единственное окошко было забрано ставнями, чтобы спастись от пыли. Поверх одеял на постели лежало покрывало из мохнатой шкуры оленя… Из угла, точно подмигивая, мерцала потертая рукоять Вандиеновой рапиры.
Наверное, Вандиен уже добрался в Горькухи. Интересно, подумала Ки, удалось ли ему нанять там упряжку. И если да, то сколько с него за это слупили. Вообще-то она не особенно сомневалась, что упряжку он раздобыл. Язык у него без костей: он, пожалуй, и дина уговорит мясо есть. А не сумеет обольстить и улестить, тоже ничего: продаст какие-нибудь из своих побрякушек, и дело в шляпе. Если же и это не поможет… Ки решительно направила свои мысли в иное русло. Уж Вандиен как-нибудь о себе позаботится. Он появлялся в ее жизни и вновь исчезал с удивительным постоянством, но всякий раз как бы случайно. И не то чтобы он боялся накрепко связывать с нею свою судьбу: просто не видел в том необходимости. Он был бесстрашен и безрассуден, сумасброден и невероятно верен в дружбе. Еще не хватало беспокоиться о нем. Никуда не денется, рано или поздно явится снова. И снова учинит кавардак в ее размеренной, обустроенной жизни. Проклятье, до чего все понятней и проще, когда этот тип не сшивается поблизости. И самое скверное, что она ко всему этому безобразию успела привыкнуть.
Ки выбралась из кабинки наружу и плотно задвинула за собой скользящую дверь. Усевшись на сиденье, она взяла в руки вожжи и пинком ноги сняла фургон с тормоза. Тряхнула вожжами – и кони тронулись с места. Сгущались сумерки, принося с собой некое подобие прохлады. Луна все ярче разгоралась в небесах, когда Ки миновала городские ворота и стражников, проявивших поразительное безразличие к ее грузу. Сегодня ночью она наконец-то будет спать на зеленой траве подле фургона, а кони смогут как следует попастись на свободе. За то время, что она провела в Дайяле, ей успели до смерти надоесть ночевки в тесной духоте кабинки, под тяжкие вздохи переминающихся снаружи коней. То ли дело опять катить вдаль по дороге!
Остался позади еще один поворот, и Ки наконец разглядела дом, который искала. Черные стены высоко возносились над серыми развалюхами, – настоящая крепость, владелец которой, не иначе, боялся, что кто-нибудь вломится внутрь или станет подглядывать. Умелые каменотесы придали черным валунам, из которых были сложены эти стены, идеальную кубическую форму. Из-за этого они безо всякой известки прилегали один к другому невероятно плотно, не давая ни малейшей зацепки даже ползучему мху, куда уж там ночному воришке. Несмотря на сухую жару, камень блестел, как мокрый. Ки обратила внимание на большое засохшее дерево, стоявшее возле стены. Его ветви застыли в изгибе, сторонясь черного камня. Похоже, дерево зародилось, выросло и засохло в сени этих стен. Перерасти их дерево не успело: молния обуглила его ствол.
Двустворчатые деревянные ворота, своим цветом ничуть не отличавшиеся от стены, стояли распахнутыми настежь. Кони не особенно рвались въезжать внутрь. Сигурд фыркал, катая грызло во рту. Ки решительно пришлепнула вожжами по необъятным серым спинам. Сигурд фыркнул в последний раз, и фургон, скрипя, вкатился во двор.
Изнутри двор казался таким же покинутым, как те дома, мимо которых Ки только что проезжала. По углам виднелись скелеты засохших кустов, которые закатил туда ветер. Давно умершие деревья возвышались, словно руины когда-то ухоженного сада. Черный дом, стоявший посредине безжизненного двора, равнодушно взирал вокруг глазницами окон. Ки остановила упряжку, всматриваясь в эти окна. Они зияли высоко над ее головой. Прямоугольные окна, как было принято у людей. Зато в нижнем этаже не было ни окон, ни каких-либо иных отверстий, если не считать единственной двери – деревянной и очень крепкой с виду. А выше уровня окон опять простиралась гладкая, без малейших продушин, стена. Если там, наверху, и были какие-то помещения, то, верно, солнечный свет в них не проникал.
– Веселенькое местечко… – протянула Ки, обращаясь к коням.
– Эй! – Неожиданно раздавшийся голос заставил ее вздрогнуть. – Мне что, так и стоять весь день в дверях, ожидая, пока ты соблаговолишь обернуться, и напуская внутрь тучи мух и слепней?..
Оказывается, черная дверь приоткрылась. Ее придерживала пожилая матрона, одетая опять-таки в черное. Взгляд у этой особы был не намного приветливее только что прозвучавших слов. Тощая морщинистая шея и часто моргающие глаза вызвали у Ки мысль о черной птице, сидящей на перекладине виселицы.
– За возчиком не посылали?.. – спросила Ки, надеясь про себя, что тут какая-нибудь ошибка.
– Да, посылали, и ты, пожалуй, сойдешь. Ну так что, может, отклеишь свой зад от досок? Или вашему брату привычней торговаться, жарясь на солнцепеке?
Ки молча поставила фургон на тормоз. Хмуро велела лошадям стоять смирно и слезла с сиденья наземь. Вот это называется влипла. Что ж, без гроша в кармане проглотишь и не такое…
Ки подошла к двери. Хозяйка, или кем там она была, дожидаться ее не стала и сразу двинулась по коридору вперед. Ки прикрыла за собой дверь, и дверь хлопнула, пожалуй, громче, чем следовало. Черные юбки проворно шуршали впереди, удаляясь по коридору. Ки пришлось поторопиться. Солнечный свет сюда уже не достигал; вдоль стен стояли зажженные канделябры, но их было маловато, да и свечек в каждом могло бы быть и побольше. Тень Ки то пряталась у нее под ногами, то вновь протягивалась вперед. Дорожные сапоги гулко топали по полу. Женщина, шедшая впереди, вдруг куда-то свернула, и Ки трусцой пробежала несколько шагов, чтобы не отстать и не потерять ее из виду.
За поворотом совершенно неожиданно открылось гигантское помещение. Нигде не было видно ни слуг, ни каких-либо иных домочадцев; потолок возносился на неправдоподобную высоту; эхо шагов отдавалось со всех сторон, точно в пещере. Серые солнечные лучи вливались внутрь сквозь одно из окон, замеченных ею снаружи. Столбы света, в которых плавала пыль, позволяли рассмотреть посредине комнаты небольшой резной столик. Больше в пустой комнате не было вообще ничего. Женщина стояла подле столика в пыльном луче.
Ки помедлила, неуверенно оглядываясь кругом. Как прикажете торговаться и заключать сделки в подобном местечке? Ни тебе кресла, в котором можно было бы развалиться со скучающим и безразличным видом, ни тебе пива или вина, прихлебывая которое при необходимости можно скрыть миг раздумья и расчета… Если бы они взялись действительно договариваться на солнцепеке у ее фургона, Ки и то чувствовала бы себя более в своей тарелке. Однако женщина с птичьими глазами-бусинками не дала ей ни мгновения на размышления.
– Ты должна перевезти груз из Дайяла в Горькухи. Семь сундуков. Они должны быть доставлены в течение четырех дней, начиная с завтрашнего. Любая задержка приведет к вычетам. Четыре дня назначены, чтобы дать время слугам приготовить дом для размещения перевозимых вещей. Но после этого срока никаких задержек мы не потерпим!
– Кажется, я еще не говорила, что согласна на вас работать, – спокойно заметила Ки.
– А я, кажется, не говорила, что собираюсь тебя нанимать. И, будь моя воля, нипочем бы не наняла. К сожалению, Хозяин выбрал именно тебя, а его попробуй переубеди!
Только тут, с порядочным опозданием, до Ки дошло, что властно державшаяся старуха была здесь отнюдь не хозяйкой – в лучшем случае старшей служанкой. Ее манера держаться бесконечно раздражала Ки, но, видимо, это следовало списать на ее возраст и должность. Такие, как она, вечно подозревают младших слуг в праздности. Тем не менее вовсе ни к чему было заговаривать с Ки подобным тоном. Да еще и высказывать всякие там мнения.
– Повторяю: я еще не говорила, что согласна на вас работать, – сказала Ки, движимая духом противоречия. – К тому же я веду дела немного не так, как другие возчики, с которыми ты, наверное, сталкивалась. Во-первых, я жестко ограничиваю вес, который предстоит тащить моим коням, а во-вторых, всегда прошу половину вперед.
Она говорила холодно и спокойно, но про себя уже обдумывала дорогу через холмы, по которой можно было добраться в Горькухи в три дня, если не быстрее.
– Да знаю я все твои выверты, девка! – отрезала Глазки-Бусинки. – Я тебе что, какая-нибудь глупенькая-молоденькая служаночка, которая нанимает первого попавшегося возчика, в глаза его не видав и понятия никакого не имея ни о правилах, ни о расценках? Нет, возчица Ки, тебя выбирали долго и тщательно, хотя чтоб мне провалиться, если я понимаю за что!.. Груз, чтобы ты знала, будет нисколько не тяжелее, чем ты возишь обычно, и будет загодя упакован и размещен. Семья только настаивает, чтобы ты обращалась с ним со всей мыслимой осторожностью и ни в коем случае ничего не повредила. Мы будем в Горькухах прежде тебя, и там хозяева примут от тебя груз и самолично проверят все печати, не сломана ли какая!
Ки подняла бровь:
– Что хоть я такого повезу, чтобы разводить подобные предосторожности? Если что-нибудь незаконное – предупреждаю, за это я беру дороже…
– Да уж, вы, возчики, такие. Вы такие. Вообще-то не твое это дело, сорока, но я тебе скажу: ты повезешь некоторые домашние вещи, старинные семейные реликвии, не представляющие особой ценности ни для кого, кроме кровной родни. Так что живи спокойно. Все будет упаковано, как я уже сказала. Городская стража тебя не побеспокоит, это я обещаю. Все, что ты должна сделать, – это отвезти вещи по назначению и там получить оставшуюся часть платы. Так сколько, говоришь, ты просишь за поездку в Горькухи?
– В это время года – тридцать дрю, – ответила Ки. – Зимой было бы уже две штуки. Но пока погода еще держится, дороги не развезло… В общем, тридцать дрю, и, по-моему, это довольно-таки дешево.
И Ки сложила руки на груди, готовясь спокойно выслушать встречное предложение.
– Ха!.. Ну ничего себе дешево!.. Ох, предупреждала же я Хозяина, да разве ж он меня слушает! Присоветовал ему, видите ли, тот его дружок-нищий, и все тут. Откуда он взялся, чтобы его в подобном обществе принимали, хотела бы я знать?.. В общем, велели мне его милость заплатить тебе, сколько назначишь. Вот тебе твои тридцать дрю задатка, но учти, если хоть одну самую маленькую печать поцарапаешь – в Горькухах не получишь ни единого медяка…
– Я приеду за грузом завтра на рассвете, – перебила Ки. Говоря о тридцати дрю, она вообще-то имела в виду пятнадцать сейчас и еще пятнадцать потом. Если Глазкам-Бусинкам было угодно истолковать ее слова как тридцать сейчас и тридцать в Горькухах и ответить согласием – Ки разубеждать ее не собиралась. Если у них денег куры не клюют – их дело. С точки зрения Ки, сделка была такова, что можно было не обращать внимания на воркотню.
– Погоди, – сказала тут Глазки-Бусинки. Точно таким же тоном Ки приказывала своим коням стоять смирно, дожидаясь ее возвращения. Взмахнув шуршащими юбками, матрона стремительно развернулась и исчезла за дверью прежде, чем Ки успела вставить хотя бы словечко. Она насторожила уши, предполагая услышать удаляющиеся шаги, но ниоткуда не доносилось ни звука. Ки испытала немалое искушение подойти к двери и выглянуть, но справилась с собой и не стала подсматривать. Она неторопливо обошла комнату, но не обнаружила ничего, что ускользнуло бы от первого взгляда. Окна, расположенные необъяснимо высоко, оставались неразрешимой загадкой.
Перезвон монет, раздавшийся за спиной, заставил ее резко обернуться. Старая служанка как ни в чем не бывало стояла возле стола. На столе же красовался прямоугольник кремового пергамента и на нем – два столбика монет, по пятнадцати в каждом. Глазки-Бусинки постучала желтоватым ногтем по краю стола и жестом указала Ки на лежавшие там предметы.
– Вот твой задаток, – сказала она. – И контракт, который его милость честь честью подписали еще четыре дня назад. Я его прочту тебе, а ты поставь крестик в знак того, что выслушала и поняла.
Ки подошла, цокая подковками сапог по черному каменному полу. И молча накрыла ладонью пергаментный лист, припечатав его к столу. Свободной рукой она сгребла выложенные монеты и ссыпала их в потертый кожаный кошель, висевший на поясе. А потом наклонилась над контрактом, держа руку так, чтобы можно было читать, не давая забрать лист со стола.
Серый свет, лившийся в окно, показался ей каким-то неверным. Контракт был начертан твердым и энергичным почерком, четкими т'черийскими письменами по гладкой поверхности пергамента. Текст был кратким и не содержал ни единого лишнего слова. Возчица Ки возлагала на себя обязанность доставить порученный ей груз к порогу Карн-Холла, что в Горькухах, не позднее чем через четверо суток. Груз должен прибыть туда в идеальной целости, в полном количестве и с нетронутыми печатями. Возчица Ки обязалась предпринять все от нее зависевшее, чтобы это исполнить. В случае если она не справится с поручением, она теряет остаток платы, а кроме того, с нее еще будет высчитано шесть дрю из задатка. Ки нахмурилась. Случись какое-нибудь невезение, и останется она всего-то с двадцатью четырьмя дрю. Не густо. А впрочем, сказала она себе, невезение, конечно, возможно, но не обязательно же что-то случится. И уж в любом случае двадцать четыре дрю – это вам не единственный медяк, перекатывавшийся сегодня утром у нее в кошеле.
Ки решительно пододвинула к себе пергамент и пошарила глазами в поисках письменного прибора. Женщина в черном перехватила ее взгляд и невозмутимо достала из обширного кармана маленький футлярчик. Внутри него были кисточки для письма и скляночка чернил. Ки столь же невозмутимо взяла кисточку, обмакнула ее в чернила и теми же т'черийскими буквами начертала свою подпись. Покосилась на служанку и торопливо добавила еще два значка: один обозначал «свободнорожденная», другой – «не состоящая в вассальной зависимости». Если Глазки-Бусинки и удивилась, она ничем этого не показала. Разве что стала говорить с Ки еще более высокомерно, чем прежде.
– Итак, отправляйся в путь, – сказала она.
– Я бы сперва пополнила припасы, – ответила Ки.
– Как тебе будет угодно. Помни только, на все дела у тебя ровно четыре дня!
– Вот что, голубушка, – сказала ей Ки. – Ты свое дело сделала, а мне моим предоставь заниматься самой. Как я уже говорила, на рассвете я приеду за грузом, но прежде хотела бы взглянуть на него и прикинуть, каков вес. Где то, что я должна перевезти?
– Погружено в твой фургон, – ответствовала служанка. Круто повернувшись на каблуке, она проследовала вон из комнаты, не потрудившись хотя бы раз оглянуться. Шагала она, как и прежде, совершенно бесшумно. Ки только фыркнула в том направлении, куда она скрылась. Какое-то время она стояла у столика, потом дважды обошла комнату. И наконец поняла, что женщина вовсе не собиралась возвращаться, чтобы проводить ее вон. Ки обозлилась. Она-то было решила, что Глазки-Бусинки отправилась за пивом, которым по традиции скрепляли контракт. Нет, с подобной наглостью ей точно никогда еще сталкиваться не приходилось!
Кое-как разыскав без посторонней подмоги дорогу наружу, Ки прошла зябкими голыми коридорами и, моргая и щурясь, выбралась на яркий солнечный свет. И с изумлением убедилась, что Глазки-Бусинки говорила правду. На грузовой платформе фургона действительно красовалось семь ящиков. На всякий случай Ки пересчитала их. Все они были различных размеров, все – сколочены из неоструганных желтых досок. Что же до печатей, о которых столько говорилось, то они представляли собой всего лишь свинцовые блямбы, соединявшие завязанные узлами концы грубых веревок, охватывавших каждый ящик. Ки невольно подумала о том, что так пристало паковать соленую рыбу, а не фамильные редкости. Ки окинула двор довольно-таки злым взглядом, но никого, в том числе грузчиков, по-прежнему не было видно. Лишь черные стены, с которых свисали стебли и плети давным-давно засохшего плюща.
Ки взобралась на платформу и полезла на ящики, стараясь найти изъян в том, как они были погружены и закреплены. Тщетно. Груз был распределен по платформе равномерно и с умом, нигде ничего не ерзало и не шаталось. Что же до веревок, крепивших ящики к фургону, – Ки могла бы поклясться, что узлы были завязаны словно ее собственными руками. Ну дела. Да еще то малоприятное обстоятельство, что кто-то распоряжался ее фургоном как хотел, а бесстыжие кони не издали ни звука, чтобы предупредить хозяйку. Безобразие. Ки постояла на самом верхнем ящике, хмуро глядя себе под ноги. Потом пожала плечами, слезла вниз и уселась на передок. В конце концов, у нее было тридцать дрю – и время, чтобы их потратить.
…К вечеру из тридцати монет осталось всего две. Зато все рундучки в кабинке фургона счастливо наполнились. Ки глубоко и с удовольствием вздохнула, вбирая запахи изобилия. С потолочной балки свисали целые связки сушеных корней кара и пряных колбасок. В деревянных ларях покоились розовые глыбки соли, буровато-желтая мука и целые россыпи коричневых бобов. На полочке, завернутые в чистую мешковину, красовались полоски вяленого мяса и рыбы. Глиняный горшочек с медом и оплетенная бутылочка розового цинмесского вина были, конечно, уже роскошью, но Ки успокоила саднившую совесть, купив себе вместо новых башмаков два куска кожи и, соответственно, сэкономив: башмаки она уж как-нибудь стачает сама.
Но вот чему уже совершенно не было оправдания, так это крохотному пузырьку с ароматическим маслом. Ки завернула его в тряпочку и убрала в выдвижной ящик.
Выпрямившись, она оглядела кабинку. Кабинка была невелика, но очень опрятна, и надо ли говорить, что ни ноготка свободного места даром здесь не пропадало. Под спальной лавкой и то были устроены шкафчики. Повсюду были полки, ящички, лари и крючки; единственное окошко было забрано ставнями, чтобы спастись от пыли. Поверх одеял на постели лежало покрывало из мохнатой шкуры оленя… Из угла, точно подмигивая, мерцала потертая рукоять Вандиеновой рапиры.
Наверное, Вандиен уже добрался в Горькухи. Интересно, подумала Ки, удалось ли ему нанять там упряжку. И если да, то сколько с него за это слупили. Вообще-то она не особенно сомневалась, что упряжку он раздобыл. Язык у него без костей: он, пожалуй, и дина уговорит мясо есть. А не сумеет обольстить и улестить, тоже ничего: продаст какие-нибудь из своих побрякушек, и дело в шляпе. Если же и это не поможет… Ки решительно направила свои мысли в иное русло. Уж Вандиен как-нибудь о себе позаботится. Он появлялся в ее жизни и вновь исчезал с удивительным постоянством, но всякий раз как бы случайно. И не то чтобы он боялся накрепко связывать с нею свою судьбу: просто не видел в том необходимости. Он был бесстрашен и безрассуден, сумасброден и невероятно верен в дружбе. Еще не хватало беспокоиться о нем. Никуда не денется, рано или поздно явится снова. И снова учинит кавардак в ее размеренной, обустроенной жизни. Проклятье, до чего все понятней и проще, когда этот тип не сшивается поблизости. И самое скверное, что она ко всему этому безобразию успела привыкнуть.
Ки выбралась из кабинки наружу и плотно задвинула за собой скользящую дверь. Усевшись на сиденье, она взяла в руки вожжи и пинком ноги сняла фургон с тормоза. Тряхнула вожжами – и кони тронулись с места. Сгущались сумерки, принося с собой некое подобие прохлады. Луна все ярче разгоралась в небесах, когда Ки миновала городские ворота и стражников, проявивших поразительное безразличие к ее грузу. Сегодня ночью она наконец-то будет спать на зеленой траве подле фургона, а кони смогут как следует попастись на свободе. За то время, что она провела в Дайяле, ей успели до смерти надоесть ночевки в тесной духоте кабинки, под тяжкие вздохи переминающихся снаружи коней. То ли дело опять катить вдаль по дороге!
3
Торг в Горькухах мало чем отличался от дайяльского. Кажется, единственная разница заключалась в неистребимом запахе рыбы. Вандиену трудно было поверить, что рыба, выловленная в Обманной Гавани, после двухдневного путешествия на возах еще годна в пищу, – однако народ ее так и расхватывал. Да еще и улыбался торговцу, который заворачивал осклизлые вонючие тушки в мешковину и передавал покупателям. Из чистого любопытства Вандиен просунулся вперед какого-то покупателя и ткнул жестким пальцем серебристую рыбину. На тушке осталось ясно видимое углубление. Вандиен натянуто улыбнулся торговцу и выбрался из толчеи у прилавка, вытирая палец о штаны.
Запах свежей выпечки, внезапно достигший его ноздрей, перебил рыбную вонь. Сглотнув, Вандиен начал протискиваться к лотку, с которого какой-то ко всему безразличный дин торговал хлебом и пирожками. Пышные поджаристые ковриги соседствовали с глянцевито поблескивавшими зеленоватыми плюшками, которые особенно нравились т'черья. Рука Вандиена сама собой потянулась к плоскому кошелю на ремне. Там лежали две мелкие монетки и несколько небольших самоцветов. Сюда, в Горькухи, Вандиен добрался на телеге какого-то кожемяки; кожевник не только вез его и кормил, но и деньги заплатил за то, что Вандиен помогал ему разгружать привезенные кожи. Плата была не ахти какая, но ведь и Вандиен, в общем, не перетрудился. Он серьезно подозревал, что заплатили ему не столько за работу, сколько за неистощимые россказни, которыми он с помощью своего шнурка помогал коротать поездку.
Все-таки он решительно миновал лоток булочника. Ему хотелось есть, но с этим можно было и обождать. Сперва – дело. Вандиен миновал ряды, где торговали курами, поросятами и верещащими глибами, миновал т'черийские лавочки, украшенные кисточками и флажками всех оттенков блестяще-зеленого цвета. Чуть в сторонке грозно насупленный брориан распоряжался палаткой, где подавали «горячее мясо». Подавалось и поедалось это самое мясо в особой пристройке. Внезапно оборванный предсмертный визг глиба, донесшийся из пристройки, поведал Вандиену, что там как раз кто-то обедал. «Горячим мясом» брорианы называли плоть только что убитого животного, еще не растратившую жизненный жар.
Достигнув лавочек ремесленников, Вандиен невольно замедлил шаги. Чего только здесь не было! Бусы и дорожные сапоги, латы, оружие и приворотные снадобья – все лежало одно подле другого и все притягивало взгляд. Спустя некоторое время т'черийский купец, хозяин лавочки, вежливо поинтересовался, не может ли он быть чем-то полезен уважаемому человеку, столь долго рассматривающему его товары. Вандиен с улыбкой указал ему на бледно-желтый кристалл.
– Две штуки, – прошепелявил купец на Общем. Вандиен выразительно похлопал свой кошелек и отрицательно покачал головой. И отошел прочь, не переставая, однако, улыбаться. Новая идея осенила его; он зашагал в возчицкий угол площади, более не оглядываясь по сторонам.
Здесь поджидали возможного нанимателя всего три упряжки. Покрытый шрамами брориан держал под уздцы двух чудовищного роста коней. Беспокойно переступавшие копыта были окрашены алым. Упряжь сплошь покрывали тяжелые шипы и нашлепки. Гривы подстрижены ежиком, хвосты коротко обрезаны… Эти кони были предназначены не для крестьянской сохи, а для охотничьей колесницы, несущейся сквозь заросшие кустарником заливные луга. Им не нужен даже возница – они приучены сами следовать, не отставая, за гончими псами. Вандиен обошел их стороной, опасаясь страшных копыт: помимо прочего, эти кони умели добивать опасных зверей, помогая охотнику.
Неподалеку сидел и подремывал в теньке человек – владелец здоровенного коня, привычного к плугу. На этого коня Вандиен посмотрел всего один раз и потерял к нему всякий интерес. Поседелая морда и поредевший хвост без слов говорили о том, что конь стар. Шерсть его давно утратила блеск, а одна нога распухла возле копыта…
Следующими были два мула в упряжи. Возле них стоял молодой человек, почти мальчишка. Он смазал маслом копыта мулов и заплел им гривы, точно на праздник. Глуповатые животные потряхивали головами, с любопытством настораживая длинные уши на каждый выкрик, доносившийся с площади. Вандиен с сожалением посмотрел в старательно умытую мордочку мальчишки, с надеждой взиравшего на него снизу вверх.
– Прости, малыш, – сказал он. – Они просто недостаточно велики для того, что мне нужно сделать.
– Да они ради меня из шкур вылезут! – настаивал мальчик, умоляюще глядя на Вандиена.
– Не сомневаюсь, – с самым серьезным видом ответил Вандиен. – В другой раз, договорились? Отличная у тебя упряжка, честное слово.
Вот уж не везет так не везет. Возчиков, ищущих нанимателя, на площади больше не было. Вандиен прошел чуть подальше, обдумывая, в каком положении оказался. Ему непременно надо было раздобыть здесь упряжку, да еще и привести ее в Обманную Гавань, а там выдать за свою собственную, лично выращенную и выученную. От того, какое впечатление он там произведет, зависело очень многое. В Обманной Гавани ждут умелого и настырного возчика. Они не потерпят, если он поведет себя как шут, явившийся попользоваться дармовым гостеприимством и посмеяться над их обычаями. То есть, как и говорила Ки, дело ему предстояло практически невозможное. Стоит ему дать им повод усомниться в себе – и он проиграет уже наверняка.
Проигрывать Вандиен ни под каким видом не собирался.
Эге!.. Оказывается, на площади была-таки еще одна упряжка, которую он поначалу не заметил, потому что животные лежали растянувшись на брюхе и зарывшись плоскими лапами в нагретую солнцем пыль. Хвосты их были туго свернуты на крупах, словно толстые серые змеи, приготовившиеся к броску. Маленькие глазки над поросячьими рыльцами были закрыты. От дыхания возле ноздрей поднимались фонтанчики пыли. Тварей в упряжке было четыре, все толстокожие, пестрые, в серо-черную крапинку. Тело у каждой было в длину примерно с лошадиное, но тем сходство и исчерпывалось.
– Кто ж вы такие? Свинки или ящерицы? – обратился к животным Вандиен. Они ему не ответили. Лапы у них были короткие, но толстые, налитые бугрящимися мышцами. От железного кольца, надетого на вколоченный в землю колышек, к сбруям, надетым на каждого зверя, веером расходились четыре ремня. Вандиен огляделся, разыскивая взглядом владельца, и обнаружил его рядом с упряжкой.
Это был т'черья, и по примеру своих упряжных тварей он лежал на земле. Суставчатые конечности почти полностью втянулись под панцирь. Какая-то проехавшая мимо повозка погребла т'черья под толстым слоем пыли, и, если бы не сонно никнущие глаза на стебельках, возчик вполне сошел бы за камень. Вандиен прокашлялся, и стебельки зашевелились. Упряжка была не вполне похожа на то, что он подыскивал, зато хозяин – как раз таков, какого он мечтал встретить.
Некоторое время т'черья молча осматривал Вандиена темно-красными глазами на ножках. Потом, в знак уважения к человеческим обычаям, приподнялся на суставчатых ногах так, что его лицо – или то, что у т'черья могло сойти за таковое – оказалось вровень с лицом Вандиена. Глазные же стебельки, наоборот, опустились почти на уровень жвал. Вандиен торжественно поклонился: манеры т'черья произвели на него впечатление. Он не знал ни одной другой расы, способной на подобную предупредительность. Т'черья отчаянно торговались и в деловом отношении были несгибаемы, как брорианы, но жесткость эту прикрывал бархат вежливости.
Запах свежей выпечки, внезапно достигший его ноздрей, перебил рыбную вонь. Сглотнув, Вандиен начал протискиваться к лотку, с которого какой-то ко всему безразличный дин торговал хлебом и пирожками. Пышные поджаристые ковриги соседствовали с глянцевито поблескивавшими зеленоватыми плюшками, которые особенно нравились т'черья. Рука Вандиена сама собой потянулась к плоскому кошелю на ремне. Там лежали две мелкие монетки и несколько небольших самоцветов. Сюда, в Горькухи, Вандиен добрался на телеге какого-то кожемяки; кожевник не только вез его и кормил, но и деньги заплатил за то, что Вандиен помогал ему разгружать привезенные кожи. Плата была не ахти какая, но ведь и Вандиен, в общем, не перетрудился. Он серьезно подозревал, что заплатили ему не столько за работу, сколько за неистощимые россказни, которыми он с помощью своего шнурка помогал коротать поездку.
Все-таки он решительно миновал лоток булочника. Ему хотелось есть, но с этим можно было и обождать. Сперва – дело. Вандиен миновал ряды, где торговали курами, поросятами и верещащими глибами, миновал т'черийские лавочки, украшенные кисточками и флажками всех оттенков блестяще-зеленого цвета. Чуть в сторонке грозно насупленный брориан распоряжался палаткой, где подавали «горячее мясо». Подавалось и поедалось это самое мясо в особой пристройке. Внезапно оборванный предсмертный визг глиба, донесшийся из пристройки, поведал Вандиену, что там как раз кто-то обедал. «Горячим мясом» брорианы называли плоть только что убитого животного, еще не растратившую жизненный жар.
Достигнув лавочек ремесленников, Вандиен невольно замедлил шаги. Чего только здесь не было! Бусы и дорожные сапоги, латы, оружие и приворотные снадобья – все лежало одно подле другого и все притягивало взгляд. Спустя некоторое время т'черийский купец, хозяин лавочки, вежливо поинтересовался, не может ли он быть чем-то полезен уважаемому человеку, столь долго рассматривающему его товары. Вандиен с улыбкой указал ему на бледно-желтый кристалл.
– Две штуки, – прошепелявил купец на Общем. Вандиен выразительно похлопал свой кошелек и отрицательно покачал головой. И отошел прочь, не переставая, однако, улыбаться. Новая идея осенила его; он зашагал в возчицкий угол площади, более не оглядываясь по сторонам.
Здесь поджидали возможного нанимателя всего три упряжки. Покрытый шрамами брориан держал под уздцы двух чудовищного роста коней. Беспокойно переступавшие копыта были окрашены алым. Упряжь сплошь покрывали тяжелые шипы и нашлепки. Гривы подстрижены ежиком, хвосты коротко обрезаны… Эти кони были предназначены не для крестьянской сохи, а для охотничьей колесницы, несущейся сквозь заросшие кустарником заливные луга. Им не нужен даже возница – они приучены сами следовать, не отставая, за гончими псами. Вандиен обошел их стороной, опасаясь страшных копыт: помимо прочего, эти кони умели добивать опасных зверей, помогая охотнику.
Неподалеку сидел и подремывал в теньке человек – владелец здоровенного коня, привычного к плугу. На этого коня Вандиен посмотрел всего один раз и потерял к нему всякий интерес. Поседелая морда и поредевший хвост без слов говорили о том, что конь стар. Шерсть его давно утратила блеск, а одна нога распухла возле копыта…
Следующими были два мула в упряжи. Возле них стоял молодой человек, почти мальчишка. Он смазал маслом копыта мулов и заплел им гривы, точно на праздник. Глуповатые животные потряхивали головами, с любопытством настораживая длинные уши на каждый выкрик, доносившийся с площади. Вандиен с сожалением посмотрел в старательно умытую мордочку мальчишки, с надеждой взиравшего на него снизу вверх.
– Прости, малыш, – сказал он. – Они просто недостаточно велики для того, что мне нужно сделать.
– Да они ради меня из шкур вылезут! – настаивал мальчик, умоляюще глядя на Вандиена.
– Не сомневаюсь, – с самым серьезным видом ответил Вандиен. – В другой раз, договорились? Отличная у тебя упряжка, честное слово.
Вот уж не везет так не везет. Возчиков, ищущих нанимателя, на площади больше не было. Вандиен прошел чуть подальше, обдумывая, в каком положении оказался. Ему непременно надо было раздобыть здесь упряжку, да еще и привести ее в Обманную Гавань, а там выдать за свою собственную, лично выращенную и выученную. От того, какое впечатление он там произведет, зависело очень многое. В Обманной Гавани ждут умелого и настырного возчика. Они не потерпят, если он поведет себя как шут, явившийся попользоваться дармовым гостеприимством и посмеяться над их обычаями. То есть, как и говорила Ки, дело ему предстояло практически невозможное. Стоит ему дать им повод усомниться в себе – и он проиграет уже наверняка.
Проигрывать Вандиен ни под каким видом не собирался.
Эге!.. Оказывается, на площади была-таки еще одна упряжка, которую он поначалу не заметил, потому что животные лежали растянувшись на брюхе и зарывшись плоскими лапами в нагретую солнцем пыль. Хвосты их были туго свернуты на крупах, словно толстые серые змеи, приготовившиеся к броску. Маленькие глазки над поросячьими рыльцами были закрыты. От дыхания возле ноздрей поднимались фонтанчики пыли. Тварей в упряжке было четыре, все толстокожие, пестрые, в серо-черную крапинку. Тело у каждой было в длину примерно с лошадиное, но тем сходство и исчерпывалось.
– Кто ж вы такие? Свинки или ящерицы? – обратился к животным Вандиен. Они ему не ответили. Лапы у них были короткие, но толстые, налитые бугрящимися мышцами. От железного кольца, надетого на вколоченный в землю колышек, к сбруям, надетым на каждого зверя, веером расходились четыре ремня. Вандиен огляделся, разыскивая взглядом владельца, и обнаружил его рядом с упряжкой.
Это был т'черья, и по примеру своих упряжных тварей он лежал на земле. Суставчатые конечности почти полностью втянулись под панцирь. Какая-то проехавшая мимо повозка погребла т'черья под толстым слоем пыли, и, если бы не сонно никнущие глаза на стебельках, возчик вполне сошел бы за камень. Вандиен прокашлялся, и стебельки зашевелились. Упряжка была не вполне похожа на то, что он подыскивал, зато хозяин – как раз таков, какого он мечтал встретить.
Некоторое время т'черья молча осматривал Вандиена темно-красными глазами на ножках. Потом, в знак уважения к человеческим обычаям, приподнялся на суставчатых ногах так, что его лицо – или то, что у т'черья могло сойти за таковое – оказалось вровень с лицом Вандиена. Глазные же стебельки, наоборот, опустились почти на уровень жвал. Вандиен торжественно поклонился: манеры т'черья произвели на него впечатление. Он не знал ни одной другой расы, способной на подобную предупредительность. Т'черья отчаянно торговались и в деловом отношении были несгибаемы, как брорианы, но жесткость эту прикрывал бархат вежливости.