Страница:
Обозленный на самого себя, Игорь Саввович решил отыграться на следователе. Интересно, как поведет себя Селезнев, если его в рабочее время разбудит обвиняемый? Резко распахнув двери, готовый бесцеремонно растолкать «прекрасный образец современного молодого человека», Игорь Саввович испытал разочарование, увидев Селезнева деловито сидящим за столом да еще и похожего на примерного ученика четвертого класса, отличинка и активиста пионерской дружины; локти развернуто лежат на столе, правый локоть чуть выше левого, бумага лежит под углом в сорок пять градусов к линии стола, спина прямая, чтобы не одолела старческая сутулость.
«На кого Селезнев похож? – напряженно подумал Игорь Саввович. – Почему я не могу отделаться от мысли, что мы знакомы с давних времен? Отчего кажется близким и приятным этот враждебный сейчас человек?»
– Доброе утро! – поздоровался Игорь Саввович.
– Доброе утро! – поднявшись, ответил Селезнев. – Садитесь. И, право, не будем терять времени… В прошлый раз мы остановились на том, что вы целиком и полностью отрицаете ваше участие в выборе, поисках и строительстве гаража, равно и в переговорах о приобретении его. Вы не знаете, кто строил гараж, как оформлялось разрешение. Правильно?
– Абсолютно!
Игорь Саввович сегодня рано утром кое-что разузнал о старшем лейтенанте Селезневе. Отец – инженер, начальник цеха на манометровом заводе, мать – врач, окулист. Коренные ромские жители… Есть сестра – очень способная молодая женщина, работающая в области атомной энергетики, незамужняя, живущая отдельно от родителей, как и брат.
– Значит, подтверждаете, гражданин Гольцов, ваши прежние показания?
– Подтверждаю.
Селезнев выглядел отвратительно. Побледнел, осунулся, под глазами синяки, лицо отечное, словно старший лейтенант не спал пять ночей подряд. Между тем глаза были яркие, возбужденные, молодые – и вот чудо! – добрые, так что на Игоря Саввовича следователь смотрел сегодня спокойно, но укоризненно, точно ждал, когда обвиняемый с улыбкой скажет: «Ну, довольно! Пошутили, и хватит».
– Вы никогда, Игорь Саввович, не интересовались правовой стороной следовательской работы? – спросил Селезнев. – Нет, нет, не по детективным романам – помилуйте!.. Не интересовались. Я так и думал… – Он осторожно прикоснулся пальцами к плохо выбритому подбородку. – Моя задача, в силу презумпции невиновности, доказать, что обвиняемый невиновен, а в случае неудачи доказать виновность. – Селезнев помрачнел. – Приготовьтесь, пожалуйста, к длинным и тяжелым очным ставкам…
– Сделайте одолжение.
В шесть часов утра, точно зная, что делать и как жить в течение предстоящего дня, Игорь Саввович до блеска выбрился, принял ледяной душ, выпил две большие чашки кофе. Выйдя из дому спозаранок, он чувствовал себя бодрым и сильным. Блестящими от росы, свежими, словно только народились, были молодые тополя в сквере, пахло землей и травой, политый асфальт отражал и тополя, и дома, и прохожих, и трамвай старой-престарой конструкции, вызвавший секундное желание прокатиться, как в детстве, на трамвайной «колбасе».
– Скажите, пожалуйста, – начал Селезнев, – когда, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с актрисой Ларисой Назаровной Голубкиной?
Игорь Саввович вспоминающе посмотрел на потолок.
– Что вы подразумеваете под словом «знакомство»? – спросил он. – Узнаем ли друг друга на улице или встречаемся ли домами?
– А вы отвечайте на вопрос, – сухо прервал Селезнев. – Дело пойдет быстрее.
– Простите! – Игорь Саввович сосредоточился. – Актриса Голубкина мне полузнакома. На улице она меня узнает, а я, извините за нескромность, никак не могу ее запомнить.
Селезнев возился с автоматической ручкой, которая опять не писала. Встряхнул – не помогает, отвинтив колпачок, сдавил пипетку – не работает, стиснув губы, Селезнев наполнил ручку до отказа чернилами – тот же результат. Наблюдая невольно за ним, Игорь Саввович тоже злился, так как у него в кармане лежала прекрасная паркеровская ручка, но он не решался предложить ее следователю.
– Чертовщина! – выругался Селезнев. – Не понимаю, что случилось!
Ручка отказала совсем. Селезнев в сердцах бросил ее на стол и беспомощно улыбнулся. Выражение лица у него было детское, губы сложены обидчиво, и даже клок волос на затылке, казалось, утратил воинственность.
– Юрий Ильич, возьмите, пожалуйста, мою ручку! – неизвестно отчего смутившись, сказал Игорь Саввович.
– Давайте! – ответил Селезнев и тоже отчего-то смутился.
Селезнев подтверждал сведения, которые сегодня получил о нем Игорь Саввович. Он действительно был хорошим человеком; прекрасно и много работал, любил свою профессию, умел сомневаться, делать и исправлять ошибки. За суховатой и профессионально-строгой маской скрывался юноша с гитарой, любящий больше всего песню о парне с Арбата, песню Булата Окуджавы про Леньку Королева, который, надев «кепчонку, как корону, пошел на войну…». А главное, и это оставалось загадкой, Юрий Ильич Селезнев открыто, подчеркнуто, безоговорочно походил на очень знакомого и близкого человека. Как у того, так и у Селезнева, на лице минутами появлялось застенчивое и беспомощное выражение человека, ошеломленного сложностью мира и невольно пытающегося свести жизнь к простому и понятному – хлеб, соль, вода, земля, небо… Раздумывая об этом, Игорь Саввович внимательно наблюдал, как Селезнев справляется с паркеровской ручкой.
– Отлично пишет! – заявил он и упрямо выставил лоб. – Мы остановились на том, что с актрисой Голубкиной вы полузнакомы. В гостях друг у друга не бывали, встречались мельком на улице… Отлично! Вот мы это и запишем…
Пока следователь своим медленным чертежным почерком записывал показания, Игорь Саввович думал о пострадавшем Борисе Иванове… Сегодня утром, сразу после восьми часов, Игорь Саввович заехал в больницу, накинув халат, прошел наверх, держа в руке большую сумку с едой – консервами, вареньем, паштетом, колбасой, фруктами. Старшая сестра при его появлении опять сделала стойку, забегала, весело цокая туфлями на громадной платформе. Игорь Саввович интимно наклонился к ее уху, зашептал: «Такие женщины, как вы, бывают добрыми. Умоляю на коленях – разрешите хоть краешком глаза посмотреть на Иванова»… Пострадавший спал на спине. Голова была забинтована так, что походила на кокон, свободными оставались только глаза и рот. Борис Иванов был неподвижен, дыхание не улавливалось, потерпевший казался похожим на саркофаг. «Крепко спит! – шепнула за спиной медсестpa. – Он быстро поправляется. Вчера хорошо ел и даже читал детскую книжку». Игорь Саввович на цыпочках допятился до дверей, не спуская глаз с Иванова…
– Можно ли понимать ваши показания так, что актриса Голубкина никогда не бывала в вашем доме? – спросил Селезнев. – Вы не ошибаетесь?
Игорь Саввович встрепенулся.
– Голубкина дважды была в доме, – сказал он. – Мне это стало известно только вчера со слов жены. – Он улыбнулся, поймав себя на том, что разговаривал на специфическом языке милицейского протокола: «Со слов жены!» – Первый визит был пустым, так сказать, визитом вежливости, во второй раз Голубкина принесла заявление, которое я подписал, как выяснилось, вечером того же дня…
– Добавлений не будет?
Селезнев поднял голову, почему-то посмотрел Игорю Саввовичу на левое ухо и встал, что предвещало резкую перемену в допросе, так как следователь наверняка придумал что-то свеженькое. И действительно, Селезнев походил-походил по щелястому полу, чуточку замедлив шаги, на ходу проговорил:
– Сейчас сделаем очную ставку! – И снова пошел быстро. – Этот пункт следствия настолько важен, что без очной ставки не обойтись…
Следователь поднял телефонную трубку, набрал номер.
– Пригласите, пожалуйста, гражданку Голубкину! – приказал он и посмотрел на Игоря Саввовича исподлобья. – Я прошу вас сохранять спокойствие в любом случае. Думаю, что вы не встречались в критической обстановке с такими людьми, как Голубкина и Фалалеев… Кроме того, я буду слегка модернизировать очную ставку…
Вот уж ненужное предупреждение! Игорь Саввович с большой заинтересованностью ожидал появления Голубкиной, хотя не верил – он не врал следователю, – что узнает актрису, которая раз в месяц, а может быть, и чаще меняла внешность.
– Войдите.
В кабинет впорхнула молоденькая девушка с наивными косичками, мини-юбкой и кофточкой с огромным вырезом. Увидев Игоря Саввовича, она пришла в неописуемый восторг. Как бы забыв обо всем на свете, прижав руки к груди, со счастливой улыбкой избавления, она медленно приблизилась к Игорю Саввовичу, хотела было расцеловаться с ним, но сделала такое лицо, словно сказала: «Нет, не могу целовать дорогого друга в этой полутюремной обстановке!»
– Как я рада вас видеть, Игорек! – проникновенно, тоном и голосом какой-то театральной героини произнесла Голубкина. – Я глубоко сочувствую вам, но уверена, что такой блистательный криминалист, как Юрий Ильич, скоро докажет, что весь этот ужас – феноменальное недоразумение…
Еще выше задрав мини-юбу, актриса села на стул, стоящий напротив стула Игоря Саввовича, сдвинув колени и убедившись, что почти голые ноги замечены, облегченно выдохнула.
– Жара несусветная! – голосом девочки с косичками произнесла Голубкина. – Не выношу жару. Мы, сибиряки, наверное, никогда не привыкнем к зною… Не знаю, как вы, Игорек, но я горжусь высоким званием сибирячки.
«Игорек». Чудовищно! Такую женщину, как артистка Голубкина, за тридцать лет жизни Игорь Саввович встречал только однажды. Неуемная бешеная энергия, хорошо подвешенный язык, знание человеческих слабостей, дерзость, умение завязывать нужные знакомства и, наконец, наглость – торжествующая и откровенная наглость. Все это было познано с избытком, когда в институте отчима и матери лет десять назад появилась некая Зоя Кубицкая. За год она превратила институт в котел с кипящей смолой, довела отчима до того, что Савва Игоревич трижды ездил в столицу объясняться, потом не выдержал – подал заявление об уходе с ректорского поста. Кубицкую мгновенно убрали, но в доме появилось забавное слово «кубицизм», означающее высшую ступень человеческой подлости.
– Типсина Лариса Назаровна, где, когда и в какой семье родились? – начал следователь. – Образование и профессия?
Актриса строптиво вздернула голову, словно ее хотели взнуздать.
– Типсина умерла! Есть актриса Голубкина, – почему-то басом и хрипло сказала она. – Если вы будете настаивать на своем, я откажусь давать показания.
В ответ на это Селезнев даже не поморщился, не обращая внимания на выкрутасы Голубкиной, неторопливо записал анкетные данные, все время называя актрису Типсиной, предупредил об ответственности за дачу ложных показаний, твердо пообещав при этом непременно воспользоваться карательной статьей, если гражданка Типсина отойдет от истины.
– А вот теперь, гражданка Типсина, прошу рассказать, что вам известно о строительстве четырех гаражей в переулке Пионерском и о покупке одного из них гражданином Гольцовым.
Последовало многозначительное молчание. Это Голубкина приводила себя в такое состояние, когда по меньшей мере оплакивается смерть давнего соседа по лестничной клетке: плечи опустились, на лоб упала горькая прядь взлохмаченных волос, светлые глаза были низведены долу. Она дважды глубоко вздохнула, подумав, плачуще сморщилась.
– Юрий Ильич, – жалобно прошелестела-прошептала Голубкина, – глубокоуважаемый Юрий Ильич, для чего вы заставляете меня снова… заставляете меня… Нет, не поворачивается язык!
Буквально адские муки испытывала гражданка Типсина, вынужденная повторять рассказ о четырех гаражах и прочем. О, как печальны были ее светлые глаза, каким несчастьем веяло от съежившейся фигуры, какими безжизненными казались безвольно опущенные руки! Голубкина была чудовищно плохой актрисой, и сейчас вместо трагедии или драмы устроила фарс. В актрису, как в старые добрые времена, хотелось бросать тухлые яйца.
– Рассказывайте, Типсина!
– Если вы так настаиваете, если это так необходимо для правосудия… – Голубкина тяжело вздохнула. – Когда театральная общественность Москвы в благодарность за летние гастроли помогла мне купить сравнительно неплохо сохранившийся «мерседес», оказалось, что он не входит в мой старый гараж, где я держала «Москвича»… Представьте, я не знала, ну совершенно не знала, что делать. Выручил, как это всегда бывает, счастливый случай…
Она сделала логически необходимую паузу, бросила проверяющий взгляд на следователя, потом на Игоря Саввовича, и он не понял, что слова выучены Голубкиной, как театральная роль, и звучали они вопреки фарсовой внешности так верно по интонации, как могут звучать слова, в правдивости которых никто не сомневается. Вкладывать в речь страсть – значит бояться, что не поверят, произносить слова вяло и тихо – смахивает на игру. Значит, нужно говорить так, точно покоряешься неизбежному, не хочешь рассказывать, но заставляют, и Голубкина так и поступила.
– …выручил, как всегда, счастливый случай. Выхожу однажды из дома, спешу безумно в театр и вдруг вижу: напротив нашего дома, буквально в трех шагах, строится большой, прекрасный гараж. Моей радости не было предела… Как я не видела гараж раньше?
Она не плохо сыграла слова «радости не было предела», ослепительно улыбнулась и как бы в порыве полуподнялась.
– Не помню, когда я выяснила, что чудесный гараж строит сын нашей милой, обаятельной дворничихи Марии Петровны. Она действительно удивительный человек – кристально чистый и добрый. Я со всех ног помчалась к ней: «Мария Петровна, милая, хорошая, нельзя ли и мне пристроиться к гаражу вашего сына?» Она усаживает меня пить чай…
– Минуточку! – лениво прервал ее Селезнев. – Вы не сказали, когда все это происходило.
– Ах, простите, простите! – Голубкина от непонятного Игорю Саввовичу возбуждения вскочила. – Простите, ах, простите! – повторила она. – Действительно, я забыла сказать, что все это происходило в конце апреля или в начале мая прошлого года…
Игорь Саввович поймал на себе выразительный, спрашивающий взгляд следователя: «А вы не помните, что у вас произошло в апреле – мае прошлого года?» Игорь Саввович задумался: «Ничего не происходило, будни, серые и унылые будни…»
– Продолжайте, Типсина, только без чаепитий.
– Ах, пожалуйста, Юрий Ильич!.. Когда речь пошла о гараже, эта славная Мария Петровна пришла в неописуемый восторг! – Голубкина опять сыграла восторг. – Представьте себе, оказалось, что ее сын, этот отзывчивый, чудный человек, Гелий Макарович, сам ищет компаньона. Ведь три стены гаража дешевле строить, чем четыре. Понимаете: одна стена общая… Вот после этого Гелий Макарович начал попутно строить второй гараж.
– Вы не знали, что строительство незаконно?
– Как вы смеете так думать! – возмущенно вскричала Голубкина. – Я об этом узнала только у вас на допросе Да, да! Я была нагло, беспощадно обманута. Моя доверчивость, мое доброе отношение к людям, моя общеизвестная искренность – все попрано! Я до сих пор не могу прийти в себя.
Селезнев отложил в сторону бумагу и ручку, глядя в стол, бесстрастно, словно о второстепенном, спросил:
– Гелий Макарович самовольно строил гараж для себя?
– Не знаю. Они собирались покупать машину.
– Значит, второй гараж строился для вас, Типсина? Почему вы его перепродали гражданину Гольцову?
Актриса всем телом повернулась к Игорю Саввовичу, приятельски улыбнулась ему, родственным голосом сказала:
– Для Игоря Саввовича я готова на любую жертву! Кроме того, у меня тогда не было денег. Я их накопила, когда был готов третий гараж…
Голубкина, сейчас играющая дружескую близость к Игорю Саввовичу, глядела на него чистыми, правдивыми, наивными глазами, точно говорила: «Ну, Игорь Саввович, довольно нам с вами хитрить и увертываться. Лучше говорить облегчающую правду!» Сыграно это было так хорошо, искренне и сердечно, что Игорь Саввович на какое-то мгновение растерялся и почувствовал себя виновным. Ему даже подумалось: «Может быть, я действительно разговаривал с Голубкиной о гараже?»
– Поясните следствию, – продолжал работу Селезнев, – где, когда и почему вы встретились с гражданином Гольцовым на предмет разговора о гараже?
Голубкина бурно возмутилась.
– Вы же прекрасно знаете, товарищ следователь, где это происходило! Я рассказывала… – Она снова с сообщническим видом повернулась к Игорю Саввовичу. – В городе все, ну буквально все знают, как хорошо и по-родственному я отношусь к Игорю Саввовичу и его прелестной жене. Это замечательные, добрые, умные и честные люди! Вы бы видели, с какой радостью я пошла к ним в дом, когда Игорь Саввович пригласил меня. Я так мечтала быть принятой, так хотела понравиться. – Голубкина горестно поникла. – Господи, почему я должна рассказывать это в комнате с решетками на окнах! Разве Игорь Саввович в чем-нибудь виноват? Он купил автомобиль и хотел иметь гараж – это так понятно, так просто! Вот и пригласил меня к себе. К несчастью, очаровательной Светланы Ивановны не было дома…
Вот какой оборот принимали гаражные события! Голубкина расчетливо выводила следствие на Игоря Саввовича, видимо, надеясь на то, что Селезнев с радостью ухватится за малейшую возможность оправдать дочь Карцева, а козлом отпущения сделать развязавшего драку в переулке пронырливого и хитрого Гольцова, нагло пользующегося влиятельным тестем.
– Гражданин Гольцов, – строго проговорил Селезнев, – что вы можете пояснить по рассказу свидетельницы?
Только после этого вопроса следователя Игорь Саввович понял, в какое дурацкое положение он попал. Ну что он мог «пояснить», если перед ним сидит женщина, и не молодая женщина, которая за все время допроса не произнесла ни одного правдивого слова?
– Мне очень жаль, – сказал Игорь Саввович, – мне очень жаль, но свидетельница все выдумала.
У Голубкиной в уголках глаз появились настоящие слезы. Она была очень плохой актрисой, но такие простые вещи, как слезы или лучезарную улыбку, проделывала довольно умело. Глядя сквозь слезы на Игоря Саввовича, стиснув руки на груди, взволнованно дыша декольтированной грудью, она как бы с ужасом прошептала:
– Игорь Саввович, дорогой, прекрасный, добрый человек! Разве я заслужила такое? За что вы меня оскорбляете? Это несправедливо и еще раз несправедливо…
Кажется, актриса норовила удариться в истерику. Истерики – что было известно всему городу – удавались Голубкиной как нельзя лучше. Редкий директор театра или режиссер выдерживал мнимые обмороки, учиняемые всякий раз, когда Голубкиной что-нибудь не нравилось. Селезнев наверняка знал об этом, потому что холодно и властно приказал:
– Прошу немедленно привести себя в порядок, гражданка Типсина!
– Ох, дайте, дайте воды! – как бы сама боясь истерики, простонала Голубкина. – Как ужасно, ужасно, если близкий тебе человек… Ну, почему, почему, Игорь Саввович, вы не хотите говорить правду?.. Ведь вы не найдете человека, который бы сказал: «Голубкина способна хоть чуточку солгать!» Честность, принципиальность, человечность – вот девиз моей жизни.
С той минуты, как Голубкина вошла в кабинет, следователь безнадежно пытался скрыть отвращение к врущей, насквозь фальшивой, преступной женщине. Он то сосредоточенно писал протокол, то сверхвнимательно рассматривал исписанную страницу, то чистил ногти, и моментами вид у Селезнева был такой, точно он неожиданно попал ногой в волчий капкан. «Моя бы воля, – вопреки желанию говорили тоскливые глаза Селезнева, – моя бы воля, насиделась бы ты, стерва, даже без вины за крепкими стенами! Ну да теперь-то ты у меня не выкрутишься!»
– Поехали дальше, – изучая страницу, сказал Селезнев. – Есть белые пятна… С вами, гражданка Типсина, о гараже беседует гражданин Гольцов, он проявляет инициативу, а заявление на имя председателя райисполкома Малярко относите по назначению вы, Типсина. – Он порылся в бумагах. – Канцелярия Кировского райисполкома сообщает, что заявление на строительство гаража доставила гражданка Типсина. Как это произошло? Когда и где передал вам заявление гражданин Гольцов? При свидетелях или без свидетелей?
Такой вопрос Голубкина, видимо, заранее не обдумала. Она медленно убрала с лица горестные пряди, на какое-то мгновение сделалась сама собой – пожилой женщиной, здорово потрепанной жизнью и поэтому усталой.
– Не помню! – пожав плечами, сказала Голубкина, пытаясь выиграть время. – Не помню, когда Гольцов передал мне заявление… Я вспомню, обязательно вспомню, когда это произошло. – Она чарующе улыбнулась. – Зато я прекрасно помню, где это происходило… Мы с Игорем Саввовичем встретились в сквере на площади Декабристов… Помните, Игорь Саввович, я была в голубой кофточке и вельветовых брюках, а на вас был зеленый в полоску костюм. По-моему, югославский…
В напряженной тишине Селезнев записал рассказ Голубкиной, прочитал написанное еще раз, сделал несколько маленьких исправлений, глядя в пространство, проговорил:
– В конце апреля и начале мая прошлого года гражданин Гольцов дважды был в длительных командировках. Вспомните, Типсина, когда примерно состоялись обе встречи? Предварительная и с передачей заявления…
– Не помню! Совсем не помню! – на нежном выдохе произнесла Голубкина. – О, как я понимаю ваше желание поймать меня на ошибке! По забывчивости я назову число, а в это время дорогой Игорь Саввович был в командировке… Я на вас не сержусь, Юрий Ильич: работа есть работа.
Игорь Саввович не выдержал – голосисто захохотал. Как было не смеяться, если не во сне, а наяву существовала Голубкина, живая, материальная, к которой можно было прикоснуться пальцем, чтобы убедиться: происходящее вовсе не бред. Хохоча, Игорь Саввович случайно посмотрел на Селезнева, увидел потемневшие от гнева глаза и без труда прочел: «Вы вспомните наконец, Гольцов, что у вас произошло в конце апреля и начале мая?»
– Стыдно, товарищ Гольцов, смеяться над человеком, который вас искренне и бескорыстно любил! – с пафосом воскликнула Голубкина и трагически вытянула руку. – Отныне мы с вами незнакомы! Уверена, что Юрий Ильич, этот выдающийся, необыкновенного ума и поразительной доброты человек, давно разгадал вашу нечестную игру. – Она выпрямилась, царственно закинула назад голову и, большегрудая, походила теперь на голубя-дутыша. – И вообще, гражданин Гольцов, общественности давно пора приглядеться к вашему моральному облику. Ни для кого не тайна, что вы нечестными путями пробрались из отдаленного района в аппарат треста. Всему городу известно, что вы, ни перед чем не останавливаясь, обольстили эту святую женщину – дочь всеми уважаемого Ивана Ивановича Карцева, которую пытаетесь вовлечь в свою историю с дракой и гаражами. – Она сделала разящую паузу. – Вы, гражданин Гольцов, женились на Светлане Ивановне из карьеристских побуждений.
Перстни и кольца красиво сверкали на пальцах актрисы, не скрывающей подлинность драгоценных камней. По ее же оценке, радужно переливались пять тысяч рублей, и это при заработной плате сто двадцать рублей в месяц. А кооперативная четырехкомнатная квартира, дача, мощный «мерседес», дорогие шубы, редкие ковры – даже Игорь Саввович оказался информированным благословенными сплетниками славного города Ромска.
– Гражданин следователь, – величественно изрекла Голубкина, – прошу занести в протокол мои слова…
Склонив голову набок, Селезнев спокойно и внимательно слушал актрису, но было что-то неуловимо опасное, жестокое, предрешенное в его бледном от усталости лице. И уж он-то не сомневался, что допрос Голубкиной вылился в демонстрацию грязи, в которую с головой окунулся Игорь Саввович Гольцов.
– Мне кажется, гражданка Типсина, что вы ставите себя в опасное положение, – проговорил Селезнев. – Вы даете ложные показания, и я постараюсь снабдить прокуратуру материалами, доказывающими, что вы даете ложные показания… – Он неторопливо поднял со стола небольшую книгу. – Согласно Уголовному кодексу РСФСР, статье сто восемьдесят первой, заведомо ложные показания наказываются лишением свободы на срок до одного года или исправительными работами на тот же срок… Вот какими опасными вещами вы играете, гражданка Типсина!
В ответ на это актриса вскочила, подбоченилась, завизжала, но Игорю Саввовичу было не до Голубкиной… Карьерист и пролаза! Расчетливый соблазнитель! Об этом, оказывается, говорил весь город, а он, подобно тому мужу, который о проделках ветреной жены узнает последним, думал, что только Татищев из отдела новой техники, мечтающий о повышении, мерит на свой аршин Гольцова. Может быть, и другие из служебного окружения Игоря Саввовича снисходительно молчали, провожали его взглядом, усмехались, шептались, перемывали ему косточки в теплых компаниях, а наутро с ясными глазами сидели у него в кабинете?
Занятый собой, тяжелыми, уводящими в прошлое воспоминаниями, Игорь Саввович как-то отстраненно слышал Селезнева и Голубкину…
Селезнев. Расскажите, как вы купили в Москве машину марки «мерседес»?
Голубкина. Меня буквально уговорили купить машину… Неужели вы не понимаете, что в Ромске достать запасную часть для «мерседеса» труднее, чем прописаться в Москве?
Селезнев. Вы присвоили фамилию Голубкина. Для чего, если вас зовут Ларисой? Решили стать второй Ларисой Голубкиной?
«На кого Селезнев похож? – напряженно подумал Игорь Саввович. – Почему я не могу отделаться от мысли, что мы знакомы с давних времен? Отчего кажется близким и приятным этот враждебный сейчас человек?»
– Доброе утро! – поздоровался Игорь Саввович.
– Доброе утро! – поднявшись, ответил Селезнев. – Садитесь. И, право, не будем терять времени… В прошлый раз мы остановились на том, что вы целиком и полностью отрицаете ваше участие в выборе, поисках и строительстве гаража, равно и в переговорах о приобретении его. Вы не знаете, кто строил гараж, как оформлялось разрешение. Правильно?
– Абсолютно!
Игорь Саввович сегодня рано утром кое-что разузнал о старшем лейтенанте Селезневе. Отец – инженер, начальник цеха на манометровом заводе, мать – врач, окулист. Коренные ромские жители… Есть сестра – очень способная молодая женщина, работающая в области атомной энергетики, незамужняя, живущая отдельно от родителей, как и брат.
– Значит, подтверждаете, гражданин Гольцов, ваши прежние показания?
– Подтверждаю.
Селезнев выглядел отвратительно. Побледнел, осунулся, под глазами синяки, лицо отечное, словно старший лейтенант не спал пять ночей подряд. Между тем глаза были яркие, возбужденные, молодые – и вот чудо! – добрые, так что на Игоря Саввовича следователь смотрел сегодня спокойно, но укоризненно, точно ждал, когда обвиняемый с улыбкой скажет: «Ну, довольно! Пошутили, и хватит».
– Вы никогда, Игорь Саввович, не интересовались правовой стороной следовательской работы? – спросил Селезнев. – Нет, нет, не по детективным романам – помилуйте!.. Не интересовались. Я так и думал… – Он осторожно прикоснулся пальцами к плохо выбритому подбородку. – Моя задача, в силу презумпции невиновности, доказать, что обвиняемый невиновен, а в случае неудачи доказать виновность. – Селезнев помрачнел. – Приготовьтесь, пожалуйста, к длинным и тяжелым очным ставкам…
– Сделайте одолжение.
В шесть часов утра, точно зная, что делать и как жить в течение предстоящего дня, Игорь Саввович до блеска выбрился, принял ледяной душ, выпил две большие чашки кофе. Выйдя из дому спозаранок, он чувствовал себя бодрым и сильным. Блестящими от росы, свежими, словно только народились, были молодые тополя в сквере, пахло землей и травой, политый асфальт отражал и тополя, и дома, и прохожих, и трамвай старой-престарой конструкции, вызвавший секундное желание прокатиться, как в детстве, на трамвайной «колбасе».
– Скажите, пожалуйста, – начал Селезнев, – когда, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с актрисой Ларисой Назаровной Голубкиной?
Игорь Саввович вспоминающе посмотрел на потолок.
– Что вы подразумеваете под словом «знакомство»? – спросил он. – Узнаем ли друг друга на улице или встречаемся ли домами?
– А вы отвечайте на вопрос, – сухо прервал Селезнев. – Дело пойдет быстрее.
– Простите! – Игорь Саввович сосредоточился. – Актриса Голубкина мне полузнакома. На улице она меня узнает, а я, извините за нескромность, никак не могу ее запомнить.
Селезнев возился с автоматической ручкой, которая опять не писала. Встряхнул – не помогает, отвинтив колпачок, сдавил пипетку – не работает, стиснув губы, Селезнев наполнил ручку до отказа чернилами – тот же результат. Наблюдая невольно за ним, Игорь Саввович тоже злился, так как у него в кармане лежала прекрасная паркеровская ручка, но он не решался предложить ее следователю.
– Чертовщина! – выругался Селезнев. – Не понимаю, что случилось!
Ручка отказала совсем. Селезнев в сердцах бросил ее на стол и беспомощно улыбнулся. Выражение лица у него было детское, губы сложены обидчиво, и даже клок волос на затылке, казалось, утратил воинственность.
– Юрий Ильич, возьмите, пожалуйста, мою ручку! – неизвестно отчего смутившись, сказал Игорь Саввович.
– Давайте! – ответил Селезнев и тоже отчего-то смутился.
Селезнев подтверждал сведения, которые сегодня получил о нем Игорь Саввович. Он действительно был хорошим человеком; прекрасно и много работал, любил свою профессию, умел сомневаться, делать и исправлять ошибки. За суховатой и профессионально-строгой маской скрывался юноша с гитарой, любящий больше всего песню о парне с Арбата, песню Булата Окуджавы про Леньку Королева, который, надев «кепчонку, как корону, пошел на войну…». А главное, и это оставалось загадкой, Юрий Ильич Селезнев открыто, подчеркнуто, безоговорочно походил на очень знакомого и близкого человека. Как у того, так и у Селезнева, на лице минутами появлялось застенчивое и беспомощное выражение человека, ошеломленного сложностью мира и невольно пытающегося свести жизнь к простому и понятному – хлеб, соль, вода, земля, небо… Раздумывая об этом, Игорь Саввович внимательно наблюдал, как Селезнев справляется с паркеровской ручкой.
– Отлично пишет! – заявил он и упрямо выставил лоб. – Мы остановились на том, что с актрисой Голубкиной вы полузнакомы. В гостях друг у друга не бывали, встречались мельком на улице… Отлично! Вот мы это и запишем…
Пока следователь своим медленным чертежным почерком записывал показания, Игорь Саввович думал о пострадавшем Борисе Иванове… Сегодня утром, сразу после восьми часов, Игорь Саввович заехал в больницу, накинув халат, прошел наверх, держа в руке большую сумку с едой – консервами, вареньем, паштетом, колбасой, фруктами. Старшая сестра при его появлении опять сделала стойку, забегала, весело цокая туфлями на громадной платформе. Игорь Саввович интимно наклонился к ее уху, зашептал: «Такие женщины, как вы, бывают добрыми. Умоляю на коленях – разрешите хоть краешком глаза посмотреть на Иванова»… Пострадавший спал на спине. Голова была забинтована так, что походила на кокон, свободными оставались только глаза и рот. Борис Иванов был неподвижен, дыхание не улавливалось, потерпевший казался похожим на саркофаг. «Крепко спит! – шепнула за спиной медсестpa. – Он быстро поправляется. Вчера хорошо ел и даже читал детскую книжку». Игорь Саввович на цыпочках допятился до дверей, не спуская глаз с Иванова…
– Можно ли понимать ваши показания так, что актриса Голубкина никогда не бывала в вашем доме? – спросил Селезнев. – Вы не ошибаетесь?
Игорь Саввович встрепенулся.
– Голубкина дважды была в доме, – сказал он. – Мне это стало известно только вчера со слов жены. – Он улыбнулся, поймав себя на том, что разговаривал на специфическом языке милицейского протокола: «Со слов жены!» – Первый визит был пустым, так сказать, визитом вежливости, во второй раз Голубкина принесла заявление, которое я подписал, как выяснилось, вечером того же дня…
– Добавлений не будет?
Селезнев поднял голову, почему-то посмотрел Игорю Саввовичу на левое ухо и встал, что предвещало резкую перемену в допросе, так как следователь наверняка придумал что-то свеженькое. И действительно, Селезнев походил-походил по щелястому полу, чуточку замедлив шаги, на ходу проговорил:
– Сейчас сделаем очную ставку! – И снова пошел быстро. – Этот пункт следствия настолько важен, что без очной ставки не обойтись…
Следователь поднял телефонную трубку, набрал номер.
– Пригласите, пожалуйста, гражданку Голубкину! – приказал он и посмотрел на Игоря Саввовича исподлобья. – Я прошу вас сохранять спокойствие в любом случае. Думаю, что вы не встречались в критической обстановке с такими людьми, как Голубкина и Фалалеев… Кроме того, я буду слегка модернизировать очную ставку…
Вот уж ненужное предупреждение! Игорь Саввович с большой заинтересованностью ожидал появления Голубкиной, хотя не верил – он не врал следователю, – что узнает актрису, которая раз в месяц, а может быть, и чаще меняла внешность.
– Войдите.
В кабинет впорхнула молоденькая девушка с наивными косичками, мини-юбкой и кофточкой с огромным вырезом. Увидев Игоря Саввовича, она пришла в неописуемый восторг. Как бы забыв обо всем на свете, прижав руки к груди, со счастливой улыбкой избавления, она медленно приблизилась к Игорю Саввовичу, хотела было расцеловаться с ним, но сделала такое лицо, словно сказала: «Нет, не могу целовать дорогого друга в этой полутюремной обстановке!»
– Как я рада вас видеть, Игорек! – проникновенно, тоном и голосом какой-то театральной героини произнесла Голубкина. – Я глубоко сочувствую вам, но уверена, что такой блистательный криминалист, как Юрий Ильич, скоро докажет, что весь этот ужас – феноменальное недоразумение…
Еще выше задрав мини-юбу, актриса села на стул, стоящий напротив стула Игоря Саввовича, сдвинув колени и убедившись, что почти голые ноги замечены, облегченно выдохнула.
– Жара несусветная! – голосом девочки с косичками произнесла Голубкина. – Не выношу жару. Мы, сибиряки, наверное, никогда не привыкнем к зною… Не знаю, как вы, Игорек, но я горжусь высоким званием сибирячки.
«Игорек». Чудовищно! Такую женщину, как артистка Голубкина, за тридцать лет жизни Игорь Саввович встречал только однажды. Неуемная бешеная энергия, хорошо подвешенный язык, знание человеческих слабостей, дерзость, умение завязывать нужные знакомства и, наконец, наглость – торжествующая и откровенная наглость. Все это было познано с избытком, когда в институте отчима и матери лет десять назад появилась некая Зоя Кубицкая. За год она превратила институт в котел с кипящей смолой, довела отчима до того, что Савва Игоревич трижды ездил в столицу объясняться, потом не выдержал – подал заявление об уходе с ректорского поста. Кубицкую мгновенно убрали, но в доме появилось забавное слово «кубицизм», означающее высшую ступень человеческой подлости.
– Типсина Лариса Назаровна, где, когда и в какой семье родились? – начал следователь. – Образование и профессия?
Актриса строптиво вздернула голову, словно ее хотели взнуздать.
– Типсина умерла! Есть актриса Голубкина, – почему-то басом и хрипло сказала она. – Если вы будете настаивать на своем, я откажусь давать показания.
В ответ на это Селезнев даже не поморщился, не обращая внимания на выкрутасы Голубкиной, неторопливо записал анкетные данные, все время называя актрису Типсиной, предупредил об ответственности за дачу ложных показаний, твердо пообещав при этом непременно воспользоваться карательной статьей, если гражданка Типсина отойдет от истины.
– А вот теперь, гражданка Типсина, прошу рассказать, что вам известно о строительстве четырех гаражей в переулке Пионерском и о покупке одного из них гражданином Гольцовым.
Последовало многозначительное молчание. Это Голубкина приводила себя в такое состояние, когда по меньшей мере оплакивается смерть давнего соседа по лестничной клетке: плечи опустились, на лоб упала горькая прядь взлохмаченных волос, светлые глаза были низведены долу. Она дважды глубоко вздохнула, подумав, плачуще сморщилась.
– Юрий Ильич, – жалобно прошелестела-прошептала Голубкина, – глубокоуважаемый Юрий Ильич, для чего вы заставляете меня снова… заставляете меня… Нет, не поворачивается язык!
Буквально адские муки испытывала гражданка Типсина, вынужденная повторять рассказ о четырех гаражах и прочем. О, как печальны были ее светлые глаза, каким несчастьем веяло от съежившейся фигуры, какими безжизненными казались безвольно опущенные руки! Голубкина была чудовищно плохой актрисой, и сейчас вместо трагедии или драмы устроила фарс. В актрису, как в старые добрые времена, хотелось бросать тухлые яйца.
– Рассказывайте, Типсина!
– Если вы так настаиваете, если это так необходимо для правосудия… – Голубкина тяжело вздохнула. – Когда театральная общественность Москвы в благодарность за летние гастроли помогла мне купить сравнительно неплохо сохранившийся «мерседес», оказалось, что он не входит в мой старый гараж, где я держала «Москвича»… Представьте, я не знала, ну совершенно не знала, что делать. Выручил, как это всегда бывает, счастливый случай…
Она сделала логически необходимую паузу, бросила проверяющий взгляд на следователя, потом на Игоря Саввовича, и он не понял, что слова выучены Голубкиной, как театральная роль, и звучали они вопреки фарсовой внешности так верно по интонации, как могут звучать слова, в правдивости которых никто не сомневается. Вкладывать в речь страсть – значит бояться, что не поверят, произносить слова вяло и тихо – смахивает на игру. Значит, нужно говорить так, точно покоряешься неизбежному, не хочешь рассказывать, но заставляют, и Голубкина так и поступила.
– …выручил, как всегда, счастливый случай. Выхожу однажды из дома, спешу безумно в театр и вдруг вижу: напротив нашего дома, буквально в трех шагах, строится большой, прекрасный гараж. Моей радости не было предела… Как я не видела гараж раньше?
Она не плохо сыграла слова «радости не было предела», ослепительно улыбнулась и как бы в порыве полуподнялась.
– Не помню, когда я выяснила, что чудесный гараж строит сын нашей милой, обаятельной дворничихи Марии Петровны. Она действительно удивительный человек – кристально чистый и добрый. Я со всех ног помчалась к ней: «Мария Петровна, милая, хорошая, нельзя ли и мне пристроиться к гаражу вашего сына?» Она усаживает меня пить чай…
– Минуточку! – лениво прервал ее Селезнев. – Вы не сказали, когда все это происходило.
– Ах, простите, простите! – Голубкина от непонятного Игорю Саввовичу возбуждения вскочила. – Простите, ах, простите! – повторила она. – Действительно, я забыла сказать, что все это происходило в конце апреля или в начале мая прошлого года…
Игорь Саввович поймал на себе выразительный, спрашивающий взгляд следователя: «А вы не помните, что у вас произошло в апреле – мае прошлого года?» Игорь Саввович задумался: «Ничего не происходило, будни, серые и унылые будни…»
– Продолжайте, Типсина, только без чаепитий.
– Ах, пожалуйста, Юрий Ильич!.. Когда речь пошла о гараже, эта славная Мария Петровна пришла в неописуемый восторг! – Голубкина опять сыграла восторг. – Представьте себе, оказалось, что ее сын, этот отзывчивый, чудный человек, Гелий Макарович, сам ищет компаньона. Ведь три стены гаража дешевле строить, чем четыре. Понимаете: одна стена общая… Вот после этого Гелий Макарович начал попутно строить второй гараж.
– Вы не знали, что строительство незаконно?
– Как вы смеете так думать! – возмущенно вскричала Голубкина. – Я об этом узнала только у вас на допросе Да, да! Я была нагло, беспощадно обманута. Моя доверчивость, мое доброе отношение к людям, моя общеизвестная искренность – все попрано! Я до сих пор не могу прийти в себя.
Селезнев отложил в сторону бумагу и ручку, глядя в стол, бесстрастно, словно о второстепенном, спросил:
– Гелий Макарович самовольно строил гараж для себя?
– Не знаю. Они собирались покупать машину.
– Значит, второй гараж строился для вас, Типсина? Почему вы его перепродали гражданину Гольцову?
Актриса всем телом повернулась к Игорю Саввовичу, приятельски улыбнулась ему, родственным голосом сказала:
– Для Игоря Саввовича я готова на любую жертву! Кроме того, у меня тогда не было денег. Я их накопила, когда был готов третий гараж…
Голубкина, сейчас играющая дружескую близость к Игорю Саввовичу, глядела на него чистыми, правдивыми, наивными глазами, точно говорила: «Ну, Игорь Саввович, довольно нам с вами хитрить и увертываться. Лучше говорить облегчающую правду!» Сыграно это было так хорошо, искренне и сердечно, что Игорь Саввович на какое-то мгновение растерялся и почувствовал себя виновным. Ему даже подумалось: «Может быть, я действительно разговаривал с Голубкиной о гараже?»
– Поясните следствию, – продолжал работу Селезнев, – где, когда и почему вы встретились с гражданином Гольцовым на предмет разговора о гараже?
Голубкина бурно возмутилась.
– Вы же прекрасно знаете, товарищ следователь, где это происходило! Я рассказывала… – Она снова с сообщническим видом повернулась к Игорю Саввовичу. – В городе все, ну буквально все знают, как хорошо и по-родственному я отношусь к Игорю Саввовичу и его прелестной жене. Это замечательные, добрые, умные и честные люди! Вы бы видели, с какой радостью я пошла к ним в дом, когда Игорь Саввович пригласил меня. Я так мечтала быть принятой, так хотела понравиться. – Голубкина горестно поникла. – Господи, почему я должна рассказывать это в комнате с решетками на окнах! Разве Игорь Саввович в чем-нибудь виноват? Он купил автомобиль и хотел иметь гараж – это так понятно, так просто! Вот и пригласил меня к себе. К несчастью, очаровательной Светланы Ивановны не было дома…
Вот какой оборот принимали гаражные события! Голубкина расчетливо выводила следствие на Игоря Саввовича, видимо, надеясь на то, что Селезнев с радостью ухватится за малейшую возможность оправдать дочь Карцева, а козлом отпущения сделать развязавшего драку в переулке пронырливого и хитрого Гольцова, нагло пользующегося влиятельным тестем.
– Гражданин Гольцов, – строго проговорил Селезнев, – что вы можете пояснить по рассказу свидетельницы?
Только после этого вопроса следователя Игорь Саввович понял, в какое дурацкое положение он попал. Ну что он мог «пояснить», если перед ним сидит женщина, и не молодая женщина, которая за все время допроса не произнесла ни одного правдивого слова?
– Мне очень жаль, – сказал Игорь Саввович, – мне очень жаль, но свидетельница все выдумала.
У Голубкиной в уголках глаз появились настоящие слезы. Она была очень плохой актрисой, но такие простые вещи, как слезы или лучезарную улыбку, проделывала довольно умело. Глядя сквозь слезы на Игоря Саввовича, стиснув руки на груди, взволнованно дыша декольтированной грудью, она как бы с ужасом прошептала:
– Игорь Саввович, дорогой, прекрасный, добрый человек! Разве я заслужила такое? За что вы меня оскорбляете? Это несправедливо и еще раз несправедливо…
Кажется, актриса норовила удариться в истерику. Истерики – что было известно всему городу – удавались Голубкиной как нельзя лучше. Редкий директор театра или режиссер выдерживал мнимые обмороки, учиняемые всякий раз, когда Голубкиной что-нибудь не нравилось. Селезнев наверняка знал об этом, потому что холодно и властно приказал:
– Прошу немедленно привести себя в порядок, гражданка Типсина!
– Ох, дайте, дайте воды! – как бы сама боясь истерики, простонала Голубкина. – Как ужасно, ужасно, если близкий тебе человек… Ну, почему, почему, Игорь Саввович, вы не хотите говорить правду?.. Ведь вы не найдете человека, который бы сказал: «Голубкина способна хоть чуточку солгать!» Честность, принципиальность, человечность – вот девиз моей жизни.
С той минуты, как Голубкина вошла в кабинет, следователь безнадежно пытался скрыть отвращение к врущей, насквозь фальшивой, преступной женщине. Он то сосредоточенно писал протокол, то сверхвнимательно рассматривал исписанную страницу, то чистил ногти, и моментами вид у Селезнева был такой, точно он неожиданно попал ногой в волчий капкан. «Моя бы воля, – вопреки желанию говорили тоскливые глаза Селезнева, – моя бы воля, насиделась бы ты, стерва, даже без вины за крепкими стенами! Ну да теперь-то ты у меня не выкрутишься!»
– Поехали дальше, – изучая страницу, сказал Селезнев. – Есть белые пятна… С вами, гражданка Типсина, о гараже беседует гражданин Гольцов, он проявляет инициативу, а заявление на имя председателя райисполкома Малярко относите по назначению вы, Типсина. – Он порылся в бумагах. – Канцелярия Кировского райисполкома сообщает, что заявление на строительство гаража доставила гражданка Типсина. Как это произошло? Когда и где передал вам заявление гражданин Гольцов? При свидетелях или без свидетелей?
Такой вопрос Голубкина, видимо, заранее не обдумала. Она медленно убрала с лица горестные пряди, на какое-то мгновение сделалась сама собой – пожилой женщиной, здорово потрепанной жизнью и поэтому усталой.
– Не помню! – пожав плечами, сказала Голубкина, пытаясь выиграть время. – Не помню, когда Гольцов передал мне заявление… Я вспомню, обязательно вспомню, когда это произошло. – Она чарующе улыбнулась. – Зато я прекрасно помню, где это происходило… Мы с Игорем Саввовичем встретились в сквере на площади Декабристов… Помните, Игорь Саввович, я была в голубой кофточке и вельветовых брюках, а на вас был зеленый в полоску костюм. По-моему, югославский…
В напряженной тишине Селезнев записал рассказ Голубкиной, прочитал написанное еще раз, сделал несколько маленьких исправлений, глядя в пространство, проговорил:
– В конце апреля и начале мая прошлого года гражданин Гольцов дважды был в длительных командировках. Вспомните, Типсина, когда примерно состоялись обе встречи? Предварительная и с передачей заявления…
– Не помню! Совсем не помню! – на нежном выдохе произнесла Голубкина. – О, как я понимаю ваше желание поймать меня на ошибке! По забывчивости я назову число, а в это время дорогой Игорь Саввович был в командировке… Я на вас не сержусь, Юрий Ильич: работа есть работа.
Игорь Саввович не выдержал – голосисто захохотал. Как было не смеяться, если не во сне, а наяву существовала Голубкина, живая, материальная, к которой можно было прикоснуться пальцем, чтобы убедиться: происходящее вовсе не бред. Хохоча, Игорь Саввович случайно посмотрел на Селезнева, увидел потемневшие от гнева глаза и без труда прочел: «Вы вспомните наконец, Гольцов, что у вас произошло в конце апреля и начале мая?»
– Стыдно, товарищ Гольцов, смеяться над человеком, который вас искренне и бескорыстно любил! – с пафосом воскликнула Голубкина и трагически вытянула руку. – Отныне мы с вами незнакомы! Уверена, что Юрий Ильич, этот выдающийся, необыкновенного ума и поразительной доброты человек, давно разгадал вашу нечестную игру. – Она выпрямилась, царственно закинула назад голову и, большегрудая, походила теперь на голубя-дутыша. – И вообще, гражданин Гольцов, общественности давно пора приглядеться к вашему моральному облику. Ни для кого не тайна, что вы нечестными путями пробрались из отдаленного района в аппарат треста. Всему городу известно, что вы, ни перед чем не останавливаясь, обольстили эту святую женщину – дочь всеми уважаемого Ивана Ивановича Карцева, которую пытаетесь вовлечь в свою историю с дракой и гаражами. – Она сделала разящую паузу. – Вы, гражданин Гольцов, женились на Светлане Ивановне из карьеристских побуждений.
Перстни и кольца красиво сверкали на пальцах актрисы, не скрывающей подлинность драгоценных камней. По ее же оценке, радужно переливались пять тысяч рублей, и это при заработной плате сто двадцать рублей в месяц. А кооперативная четырехкомнатная квартира, дача, мощный «мерседес», дорогие шубы, редкие ковры – даже Игорь Саввович оказался информированным благословенными сплетниками славного города Ромска.
– Гражданин следователь, – величественно изрекла Голубкина, – прошу занести в протокол мои слова…
Склонив голову набок, Селезнев спокойно и внимательно слушал актрису, но было что-то неуловимо опасное, жестокое, предрешенное в его бледном от усталости лице. И уж он-то не сомневался, что допрос Голубкиной вылился в демонстрацию грязи, в которую с головой окунулся Игорь Саввович Гольцов.
– Мне кажется, гражданка Типсина, что вы ставите себя в опасное положение, – проговорил Селезнев. – Вы даете ложные показания, и я постараюсь снабдить прокуратуру материалами, доказывающими, что вы даете ложные показания… – Он неторопливо поднял со стола небольшую книгу. – Согласно Уголовному кодексу РСФСР, статье сто восемьдесят первой, заведомо ложные показания наказываются лишением свободы на срок до одного года или исправительными работами на тот же срок… Вот какими опасными вещами вы играете, гражданка Типсина!
В ответ на это актриса вскочила, подбоченилась, завизжала, но Игорю Саввовичу было не до Голубкиной… Карьерист и пролаза! Расчетливый соблазнитель! Об этом, оказывается, говорил весь город, а он, подобно тому мужу, который о проделках ветреной жены узнает последним, думал, что только Татищев из отдела новой техники, мечтающий о повышении, мерит на свой аршин Гольцова. Может быть, и другие из служебного окружения Игоря Саввовича снисходительно молчали, провожали его взглядом, усмехались, шептались, перемывали ему косточки в теплых компаниях, а наутро с ясными глазами сидели у него в кабинете?
Занятый собой, тяжелыми, уводящими в прошлое воспоминаниями, Игорь Саввович как-то отстраненно слышал Селезнева и Голубкину…
Селезнев. Расскажите, как вы купили в Москве машину марки «мерседес»?
Голубкина. Меня буквально уговорили купить машину… Неужели вы не понимаете, что в Ромске достать запасную часть для «мерседеса» труднее, чем прописаться в Москве?
Селезнев. Вы присвоили фамилию Голубкина. Для чего, если вас зовут Ларисой? Решили стать второй Ларисой Голубкиной?