Страница:
Все – славу, обеспеченную жизнь, безделье – получил Николаев из рук выдающегося инженера Валентинова, а сам его втайне и порой открыто ненавидел и сегодня, сейчас отдавал Валентинова на съедение, оставив его один на один с Коло-Юльским плотом.
– Вы ждете, чем кончится рискованный эксперимент. Вы не идете на совещание потому, что надо при Левашеве сказать: «Да!» или «Нет!» А что вы можете сказать, если не знаете, что такое дизель? – Игорь Саввович встал. – Зато как хорошо быть в стороне! Выйдет, вы скажете: «Старались!» Не выйдет – печально проговорите: «Стареет, стареет наш Валентинов!»
Война, самая грандиозная и жестокая война в истории человечества коснулась Николаева кровавой рукой, но эта же война подняла его из деревни-хуторка на крохотной реке Ягодной, на обской волне вознесла на берег Роми, чтобы посадить в кресло управляющего. Сибиряки, народ щедрый, добрый, справедливый, все возможное и невозможное сделали для того, чтобы расплатиться с Николаевым за отмороженные в окопах ноги. Управляющий Николаев за перенесенные на фронте страдания получил так щедро, что много лет безбожно и нагло эксплуатировал свои страшные протезы.
– Вы думаете запугать меня молчанием? – весело спросил Игорь Саввович. – Не боюсь! – Он вдруг крикнул: – И не провожайте меня до центра кабинета!
В приемной Игорь Саввович остановился, чтобы посмотреть на секретаршу управляющего, так как было на что посмотреть. Глаза секретарши испуганно расширились, она побледнела, словно напудрилась мукой, стиснула руки на груди.
– Игорь Саввович, вам плохо? Дать воды?
– Воды?
Игорь Саввович прислушался к себе, чтобы понять, плохо ему или хорошо, надо ему пить воду или не надо. Он был здоров!
– Верочка! – сказал Игорь Саввович бормочущим от счастья голосом. – А почему бы мне в самом деле не выпить воды? Давайте!
Он осторожно, словно мог раздавить пальцами, протянул секретарше стакан:
– Спасибо, Верочка! Очень вкусная вода!
Игорь Саввович пошел осторожно и медленно по длинному коридору, он двигался так, словно нес в руках полные стаканы воды, расплескать которую опасно. Он благополучно добрался до двери своего кабинета, посмотрел; хорошая, высокая, прочная дверь. Справа от него сидит воспитанная, исполнительная, бдительная, любящая обоих начальников секретарша Виктория Васильевна. Перед ней стоит молодой мужчина почти высокого роста, отлично и со вкусом одетый; этот человек уже неплохо знает сплавное дело, а что касается Коло-Юльского плота, то мог бы при желании произвести на совещании фурор. Человек женат на женщине, внезапно сделавшейся дочерью важной персоны, с женой живет дружно, по-своему любит ее; наконец, этот хорошо одетый и на вид завидно здоровый человек при желании может сделать блестящую карьеру и уже сделал все, что полагается для этого. Спрашивается: отчего этот преуспевающий человек не решается войти в собственный кабинет, прохладный и удобный?
Игорь Саввович вошел в кабинет, сел, положил подбородок на руки. Минута, вторая, третья… Игорь Саввович СДЕЛАЛСЯ СНОВА БОЛЬНЫМ.
Чертовщина! Он бесшумно пересел на «больничный» подоконник, оперся спиной, ноги вытянул, замер. Монастырская тишина, тяжелый, неподвижный воздух, запах натертого паркета; блеск полированной крышки стола, слепящий солнечный зайчик на автоматической ручке с золотым пером… Привычная боль в груди, страхи, непреодолимое болезненное желание не двигаться, ничего не видеть, ничего не слышать. Пусть все провалится в тартарары, взорвется – только не думать, не двигаться, не видеть, не слышать!
День рождения
– Вы ждете, чем кончится рискованный эксперимент. Вы не идете на совещание потому, что надо при Левашеве сказать: «Да!» или «Нет!» А что вы можете сказать, если не знаете, что такое дизель? – Игорь Саввович встал. – Зато как хорошо быть в стороне! Выйдет, вы скажете: «Старались!» Не выйдет – печально проговорите: «Стареет, стареет наш Валентинов!»
Война, самая грандиозная и жестокая война в истории человечества коснулась Николаева кровавой рукой, но эта же война подняла его из деревни-хуторка на крохотной реке Ягодной, на обской волне вознесла на берег Роми, чтобы посадить в кресло управляющего. Сибиряки, народ щедрый, добрый, справедливый, все возможное и невозможное сделали для того, чтобы расплатиться с Николаевым за отмороженные в окопах ноги. Управляющий Николаев за перенесенные на фронте страдания получил так щедро, что много лет безбожно и нагло эксплуатировал свои страшные протезы.
– Вы думаете запугать меня молчанием? – весело спросил Игорь Саввович. – Не боюсь! – Он вдруг крикнул: – И не провожайте меня до центра кабинета!
В приемной Игорь Саввович остановился, чтобы посмотреть на секретаршу управляющего, так как было на что посмотреть. Глаза секретарши испуганно расширились, она побледнела, словно напудрилась мукой, стиснула руки на груди.
– Игорь Саввович, вам плохо? Дать воды?
– Воды?
Игорь Саввович прислушался к себе, чтобы понять, плохо ему или хорошо, надо ему пить воду или не надо. Он был здоров!
– Верочка! – сказал Игорь Саввович бормочущим от счастья голосом. – А почему бы мне в самом деле не выпить воды? Давайте!
Он осторожно, словно мог раздавить пальцами, протянул секретарше стакан:
– Спасибо, Верочка! Очень вкусная вода!
Игорь Саввович пошел осторожно и медленно по длинному коридору, он двигался так, словно нес в руках полные стаканы воды, расплескать которую опасно. Он благополучно добрался до двери своего кабинета, посмотрел; хорошая, высокая, прочная дверь. Справа от него сидит воспитанная, исполнительная, бдительная, любящая обоих начальников секретарша Виктория Васильевна. Перед ней стоит молодой мужчина почти высокого роста, отлично и со вкусом одетый; этот человек уже неплохо знает сплавное дело, а что касается Коло-Юльского плота, то мог бы при желании произвести на совещании фурор. Человек женат на женщине, внезапно сделавшейся дочерью важной персоны, с женой живет дружно, по-своему любит ее; наконец, этот хорошо одетый и на вид завидно здоровый человек при желании может сделать блестящую карьеру и уже сделал все, что полагается для этого. Спрашивается: отчего этот преуспевающий человек не решается войти в собственный кабинет, прохладный и удобный?
Игорь Саввович вошел в кабинет, сел, положил подбородок на руки. Минута, вторая, третья… Игорь Саввович СДЕЛАЛСЯ СНОВА БОЛЬНЫМ.
Чертовщина! Он бесшумно пересел на «больничный» подоконник, оперся спиной, ноги вытянул, замер. Монастырская тишина, тяжелый, неподвижный воздух, запах натертого паркета; блеск полированной крышки стола, слепящий солнечный зайчик на автоматической ручке с золотым пером… Привычная боль в груди, страхи, непреодолимое болезненное желание не двигаться, ничего не видеть, ничего не слышать. Пусть все провалится в тартарары, взорвется – только не думать, не двигаться, не видеть, не слышать!
День рождения
Лифт работал, но на свой третий этаж Игорь Саввович поднялся пешком, между первым и вторым этажом вынул из почтового ящика газету и журнал, порывшись в карманах – чего только там не было! – «личным» ключом бесшумно открыл замок. Он неподвижно постоял в темном коридоре, чтобы адаптироваться в темноте и – это было самым важным! – приготовиться к тому, что Светлана могла знать о доме сорок шесть по улице Фрунзе. Жену Игорь Саввович не боялся, но сам не любил врать и ненавидел лгущих, поэтому еще в автомобиле решил во всем признаться, если Светлана спросит или как-нибудь покажет, что знает о ночи у Риты.
Адаптировавшись, Игорь Саввович посмотрел на светящийся циферблат часов – ровно двадцать пять минут седьмого, время его обычного возвращения с работы.
Он включил электричество в прихожей, поставив на место чемоданчик типа «дипломат», прислушался Если Светлана возится в кухне, то какой-нибудь из многочисленных транзисторов, наводняющих дом, должен был орать на всю катушку; если Светлана была не в кухне, а в любой из трех комнат, – транзисторы молчали. Музыку жена включала только тогда, когда готовила обеды и ужины, и сейчас – вот несчастье! – было тихо.
– Ладушки! – обреченно пробормотал Игорь Саввович. – Ладушки!
Сегодня, девятнадцатого июля, в понедельник – день тяжелый, Игорю Саввовичу Гольцову, или Игорю Сергеевичу Валентинову – как угодно! – исполнялось ровнехонько тридцать лет, и он с утра мечтал, что жена забудет о круглой дате, и тогда Игорь Саввович после очень горячей ванны в одних трусах будет смотреть по телевизору столичный футбол.
Музыки не было, не было в квартире музыки… Покашляв, нарочно громко топая, Игорь Саввович прошел в свою комнату неторопливо, нарочно замедляя движения, снял костюм, надел пижаму, тонкую и легкую. Он все еще хранил крохотную надежду на помилование и поэтому домашним шагом вошел в гостиную, покашливая и сутулясь.
– Игорь, пугалище огородное! – воскликнула жена. – Ох, как я испугалась! Подкрадываешься, словно тать ночной… Ну, здорово, грозный муж!
Голос обыкновенный – веселый и звонкий; из-под копны рыжих волос глядят честные, умные и добрые глаза. «Не знает! – подумал Игорь Саввович и про себя усмехнулся: – О таких вещах обманутые мужья или жены узнают последними»
– Здорово, верная жена!
Если бы в городе, а может быть, и в стране проводили конкурс на Лучшую жену, то Светлана Гольцова взгромоздилась бы на вершину пьедестала. Пища, кормление мужа – первое место; уборка помещений, стерильная чистота и зловредный порядок – первое место; безупречный внешний вид во время любой, самой грязной домашней работы – первое место; внешний вид мужа – первое место! Мисс Лучшая жена стояла перед Игорем Саввовичем и весело смотрела на него сквозь длинные рыжеватые ресницы. Красивая такая, веселая такая и любящая такая…
– Это штой-то на вас поднадето? – сделав изумленное лицо, спросил Игорь Саввович, притрагиваясь пальцами к щекочущей гладкости темно-вишневого бархата. – Поди, рублей по шашнадцать за одну сантиметру брали? А где брали? В сельпе или орсе? А сколь метров на платье пошло?
Смеясь, жена взяла Игоря Саввовича за руку, потянула:
– Пошли. Я тебе, Игорек, кое-что покажу! Иди, иди, я не кусаюсь.
Муж и жена Гольцовы занимали вдвоем малогабаритную кооперативную трехкомнатную квартиру, так как кандидату наук Светлане Гольцовой полагалась дополнительная площадь; обстановка была современная, с большим вкусом подобранная, комнаты были оклеены моющимися обоями, тоже со вкусом; кухня была отделана деревом. На первый взгляд ничего бьющего на эффект, показного, удивляющего в квартире не было, но при внимательном знакомстве можно было заметить, что каждая вещь, стена, потолок или кафель ванной, взятые в отдельности, в ромских квартирах встречались не часто. Обои были финскими, кафель разноцветным, паркет собран из различных пород дерева и поэтому похож на ковер. Естественно, что устройством квартиры занималась Светлана, а Игорь Саввович до сих пор не знал, что двери комнат были дубовыми, а не оклеены обоями под дуб.
В спальне – она же была рабочей комнатой жены – Светлана достала из ящика трельяжа небольшую красивую коробочку, раскрыла.
– Подарок вам, гражданин тридцатилетний мужчина! – сказала она. – Вершина технического прогресса.
Он увидел превосходнейшие японские часы, с тысячей стрелок, кнопок, заводных головок, с табло, показывающим число, день недели и даже год. Да, это были такие японские часы, перед которыми японские же часы, которые носил Игорь Саввович, казались деревянным По-2, так называемым «кукурузником», перед реактивным лайнером.
– Спасибо!
Он взял часы, сняв старые, надел на руку, поднес к глазам – прелесть! С такими часами, выставив напоказ кисть, можно было – при джинсах, батнике и мужских туфлях на платформе – сидеть в любой столичной компании, окопавшейся в ресторане «Арагви» или «Арбат». Игорь Саввович с интересом посмотрел на жену: любопытно, откуда она, недавняя барышня районного масштаба, до сих пор любящая кататься в лифте на третий этаж, знала, какие часы надо покупать, чтобы идти в ногу с ненавистной Игорю Саввовичу модой на «фирменные» вещи? «Растет, развивается!» – насмешливо подумал Игорь Саввович и повторил:
– Спасибо! – Он сделал алчное лицо. – Подарок – закачаешься! Клевый подарок! Зеркально! Фирмачи – с катушек долой…
Он говорил на языке, принятом среди некоторых молодых людей, считающих себя избранными и поэтому смешными для Игоря Гольцова, который терпеть не мог одного только упоминания о высоком положении отчима и матери.
– Игорь, послушай, Игорь, – прижав маленькие кулачки к бархатной груди торжественного платья, страстно проговорила Светлана. – Призываю тебя к добру и снисходительности. Ну сколько можно сердиться на маму и папу, которые тебе ровно ничего плохого не сделали? Вся вина папы перед тобой в том, что он Карцев! А мама вообще ни при чем! – От волнения она побледнела. – Пожалей меня. Поедем к родителям. Они любят тебя, соскучились, и что… Что ты прикажешь делать папе?
Светлана вдруг заулыбалась.
– Прикажешь папе рас-кар-це-ва-ть-ся!
По одному только бархатному платью жены Игорь Саввович сразу понял, что в доме Ивана Ивановича Карцева накрыт праздничный стол. Теща, наверное, уже надела сарафан учительницы тридцатых годов, тесть гуляет по участку в сатиновой рубашке, темных брюках и мягких вельветовых туфлях.
– Игорь, не молчи, не стискивай зубы!
Вот новость! Он-то думал, что на его лице цветет благодарственная улыбка, а жена говорила о стиснутых зубах! Ах, как нехорошо, дорогой Игорь Саввович! Не умеете вы еще владеть собой, своим лицом, выражением глаз, чтобы быть взрослым тридцатилетним человеком.
– Игорь, не молчи! Скажи: «Ладушки!»
– Ладушки! – Он подумал. – Как меня оденем?
– Серый костюм. Я приготовила.
Сдерживая детскую радость, Светлана пошла в кабинет мужа за серым костюмом, а Игорь Саввович опустился на пуфик, что стоял возле кровати Светланы, задумался… Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Светлана, тесть и теща Карцевы решили воспользоваться тридцатилетием Игоря Саввовича, чтобы наконец-то установить с зятем хотя бы формально сносные отношения. В этом был свой резон, так как год назад муж единственной горячо любимой дочери Карцева без всякой причины стал искусно и безупречно-вежливо уклоняться от встреч с родителями жены и коротких телефонных разговоров с ними. «Сердитесь на нас, Игорь?» – «Что вы, что вы, Людмила Викторовна! За что можно сердиться на такого доброго человека, как вы!.. Передаю трубку Светлане. До свидания!» Если же звонил тесть, Игорь Саввович сразу говорил: «Здравствуйте! Передаю трубку Светлане».
– Вот костюм!
Игорь Саввович сидел неподвижно и думал.
– Тридцать лет, между нами, девочками, говоря, – это лучшая половина жизни позади! – медленно сказал он, но, как ожидалось, не улыбнулся. – Благополучные и жизнелюбивые французы, правда, считают, что мужчина начинает жить в сорок, но они ложатся спать в девять вечера и не знакомы с управляющим Николаевым.
– Игорь!
– Ладушки! Я же сказал: ладушки! – Игорь Саввович лениво поднялся, – Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно… Давай-ка сюда мой серый костюм!
С костюмом в руках Игорь Саввович прошел в свой кабинет, заклиненный, как теперь выражаются, на зеркалах, принялся с костюмом в руках разглядывать свое изображение, подмигивая и театрально улыбаясь. «Вам тридцать лет? – мысленно спросил у изображения Игорь Саввович. – Вы изобрели порох, открыли Америку, провели по реке Коло-Юл большегрузный плот? Посажено дерево, написана книга?»
– Ладушки!
Занудное, постное лицо, тусклые рыбьи глаза, лениво опущенные плечи. Интересно все-таки, почему, увидев такого унылого гражданина, девушки на улице нередко останавливались, мужчины морщились неприязненно, дамы без возраста зазывали беспомощными глазами? Может быть, нынче опять, как в начале века, пошла мода на бледных декадентствующих меланхоликов? Хотелось «врезать» себе по морде или… надевать серый костюм.
Игорь Саввович надел серый финский костюм, пестрый галстук шириной в полотенце, в боковой кармашек пиджака – можете себе представить! – сунул белый платочек, тщательно превратив его в равнобедренный треугольник. Напустив на лицо начальственную важность, он снова подошел к зеркалу – ого-го! Такие люди едут чрезвычайными полномочными послами в Бирму или тренируют знаменитую хоккейную команду. Держитесь, тестенька и тещенька! Гольцов есть Гольцов и пишется Гольцов.
– Ты готов?.. Ой, Игорь, как ты хорош! Отчего тебе это взбрело…
Светлана проглотила остаток фразы, попятилась, опустила глаза; вид у жены был такой испуганный, точно она случайно ворвалась в помещение с табличкой «Не входить! Высокое напряжение!». Она почувствовала это высокое напряжение, но уже было поздно – закаменела. А Игорь Саввович стоял, по прежнему задрав подбородок, надменно прищурившись, и, казалось, тоже был пронизан парализующими токами высокого напряжения.
Они молчали долго, очень долго, потом Светлана тихо-тихо опросила:
– Плохо? Очень плохо, Игорь?
Игорь Саввович отважно сражался с приступом глухой и необъяснимой злости к жене. Дурацкое «тебе плохо» взбесило его, как красная тряпка быка; страдающим он не хотел быть и не понимал жену, которая позволила себе говорить о его непонятной болезни, вместо того, чтобы терпеть и молчать. Вместе с тем его поражало то, что жена всегда улавливала его состояние. Ну как она поняла, что творится с мужем сейчас, когда он стоит в торжественном костюме перед зеркалом и победно выставляет вздернутый подбородок?
– Не злись, Игорь! – Светлана опять умоляюще прижала руки к бархатной груди. – Мне тоже тяжело и страшно! Чума, холера, война, нищета, слепота – все выдержу, буду рядом, возьму на руки, но сейчас… Я не знаю, что с тобой происходит, как тебе помочь? Я люблю тебя!
Жена не лгала. Хороший и верный друг, близкий и преданный человек глядел на Игоря Саввовича такими же влюбленными глазами, как четыре года назад, когда они поженились, и ему хотелось посадить Светлану рядом с собой, по-бабьи пригорюнившись, длинно и неторопливо рассказывать о тайном отце Валентинове, матери, управляющем Николаеве, прозвище «милый друг», дворнике и его сестре, Рите, которая его, наверное, тоже любит…
– Сегодня, товарищи, мой день рождения! – трубно проговорил Игорь Саввович. – Костюм на мне – закачаешься, часы фирменные. Надушен я одеколоном «МЭН», галстук французский. В чем дело, товарищ Гольцова? Не подана карета? Почему?
Светлана улыбалась сквозь слезы, но не вытирала их – забыла.
– Я думала, что ты не поедешь к маме и папе, и поставила машину в гараж…
– Вперед!
На улице до сих пор горбатились от дневного зноя безжалостно обрезанные секатором тополя, круглоголовые и лысые, стайка тонконогих девчонок играла на тротуаре в классики, автомобильный поток понемногу утишивался, учреждения пустели. Шумел, как всегда, тревожно и торопливо речной порт, катили бесшумные троллейбусы и громкие трамваи; жизнь продолжалась.
Принадлежащий семье Гольцовых гараж находился недалеко от дома, где-то за углом, в переулке, но где именно, Игорь Саввович не знал, так как гараж, купленный больше года назад, ни разу не видел. Личную машину он не водил, да и не было необходимости. Игоря Саввовича вполне удовлетворяла служебная машина с шофером дядей Васей, человеком забавным. Игорь Саввович с дядей Васей ездил на работу и с работы, по делам и просто так, прокатиться, например, с друзьями в загородный ресторан или на рыбалку.
Светлана подвела автомобиль «Жигули-203» ровно через десять минут, у ног мужа тормознула с шикарным скрежетом. Игорь Саввович улыбнулся, обошел машину с правой стороны, открыл дверцу, сел.
– Слушай! – повертываясь к мужу лицом, вдруг оживленно и быстро проговорила Светлана. – Слушай, Игорь, я все забываю тебе сказать, а сейчас вспомнила, сама не знаю, почему… На днях я встретила мать Валентинова, эту милую старушку Надежду Георгиевну, и обомлела… – Она внимательно глядела а лицо Игоря Саввовича. – Вот чудеса! Я заметила, что ты удивительно похож на мать Валентинова!.. Чего только не бывает, а, Игорь! Уму непостижимо!
Игорь Саввович выпятил грудь, снисходительно похлопал Светлану по плечу.
– Пханяняй, пханяняй, дядя! – сказал он прончатовским голосом и прончатовскими словами, – Пханяняй, рупь на водку, три на опохмелку.
Особняк первого заместителя председателя облисполкома Ивана Ивановича Карцева только чуть-чуть выглядывал четырехскатной крышей из-за зеленого забора и плотной стены старых тополей. Светлана собственным ключом открыла металлическую калитку, войдя во двор, изнутри распахнула большие ворота, села за руль машины, чтобы въехать во двор, как на желтой песчаной дорожке появился Иван Иванович-старший, двойной тезка, дворник, садовник, сторож и друг хозяина дома, исполняющий все многочисленные обязанности не только добровольно, но и вопреки желанию Ивана Ивановича-младшего, то есть Карцева. Старик остяк, то есть Иван Иванович-старший, узнав машину, точно ребенок, топнул ногой, развернулся на сто восемьдесят градусов и, гневно потрясая руками, удалился.
– Теперь час будет дуться! – огорченно вздохнула Светлана. – Черт меня угораздил открывать ворота…
Иван Иванович-старший, вынянчивший с двухлетнего возраста Светлану, требовал, чтобы дочь Ивана Ивановича-младшего, приезжая в родной дом, звонила, а не сама отпирала ворота. Светлана иногда забывалась, и старик устраивал бурные скандалы. Иван-Иванович-старший, нянька, одинокий бессемейный человек, любил Светлану, как он говорил, больше ее матери и ее отца, вместе взятых.
– Сегодня простит, – успокаивающе сказал Игорь Саввович. – Все-таки праздничек…
Особняк Карцева, в сущности, был скромным и небольшим, если бы не мезонин, по-купечески помпезный и величественный, дореволюционный, совершенно бесполезный, в котором никто теперь не жил. Пышный мезонин был больше и выше первого этажа, что делало весь особняк похожим на гигантский гриб. Карцевы – муж и жена, остяк Иван Иванович-старший – жили внизу; спальня, домашний кабинет Карцева, гостиная-столовая, комната старика и большая веранда, опоясывающая половину дома, тоже по-купечески помпезная. Вот и весь особняк.
– Выбрасывайся! – сказала Светлана, заметив, что Игорь Саввович задумался и медлит. – О, чуть не забыла сумку! Мама просила привезти уксус для пельменей…
Предупрежденные стариком или привлеченные шумом мотора, с высокого крыльца спустились родители жены – радостные, взволнованные, открыто счастливые. Как и предполагал Игорь Саввович, теща была в черном сарафане, блузке с черным мужским галстуком, туфлях на низком каблуке, и всякий человек, увидев тещу, понимал, что она всю жизнь была сельской учительницей, любила фильм «Сельская учительница» с актрисой Марецкой, слегка подражала ей и была до сих пор хороша: по-русски миловидная, открыто добра, мягка и терпеливо-доброжелательна. Светлана на мать не походила совсем.
Человеком иного склада был отец жены. По нему было невозможно понять, что всю жизнь, исключая войну, Иван Иванович провел в глухой сибирской провинции, то есть в удаленных от Ромска на тысячи километров райцентрах. Это был высокий, прямой, худощавый и широкоплечий мужчина с лицом современного японского делового суховатого человека, узкоглазый и смуглый. Все это имело простое объяснение: Иван Иванович Карцев родился от давно переселившихся в Сибирь чернобровых украинцев и обских аборигенов-остяков, смуглых и узкоглазых.
– Здравствуйте, Игорь Саввович! – сказал Иван Иванович и, глядя зятю прямо в глаза, крепко пожал руку. – Вовремя приехали. Спасибо!
– Здравствуйте, Игоречек! – низким бабьим голосом пропела теща, но руку Игорю Саввовичу протянуть не решилась. – Рады, ой, как рады!
Остяк Иван Иванович-старший, сердито посапывая короткой самодельной трубкой, с неприязненным лицом стоял в стороне. Он был настоящим обским аборигеном, мог есть сырое мясо и рыбу, до сих пор одной дробинкой попадал белке в глаз. С Карцевыми он жил так давно, что Светлана не помнила, когда в доме появился Иван Иванович-старший, который теперь считался членом семьи, то есть говорил незнакомым, что он старший брат Карцева, а Карцев тоже представлял остяка как брата.
– А я уксус привезла! – радостно пропела материнским голосом Светлана, вынимая из сумочки трехгранную склянку. – Не забыла! – похвасталась она, и было понятно, что Светлана не ожидала такой мирной встречи родителей с Игорем Саввовичем, который – вот неожиданный подарок! – стоял и мирно улыбался вместо того, чтобы угрюмо молчать. – А я, мамочка, уксус не забыла!
Теща вдруг решительно протянула руку зятю:
– От души поздравляю вас, Игорек! Счастья, здоровья, всего самого лучшего!
– С днем рождения, Игорь! – спокойно сказал Иван Иванович Карцев. – Будьте здоровы! Это – главное!
Ивана Ивановича Карцева в городе и области искренне уважали и высоко ценили, говоря о нем, всегда употребляли слова «справедливый», «обязательный», «умный», «добрый», «честный». Единодушие в оценке Карцева было такого сорта, когда назло всем хотелось спросить: «А чем плох Иван Иванович Карцев?» И если говорить откровенно, Игорю Саввовичу было бы спокойнее и легче, если бы Карцев имел открытые слабости и всяческие недостатки, но вот, поди ж ты, какая странная история. Иван Иванович Карцев был хорошим человеком – и точка! Наверное, такой же путь узнавания Карцева прошел и первый секретарь обкома партии Левашев, если из района переместил председателя райисполкома Карцева на место, которое молва предназначала трем «областным китам».
– Игорек, Светланочка, проходите! Нечего стоять, как в гостях! – счастливым голосом говорила теща, беря за руки дочь и зятя. – Пельмени состряпаны, редька с хреном натерта, все-все готово… Идемте же!
Тещу звали Людмилой Викторовной. Она учительствовала в далекой деревеньке, когда в нее случайно приехал инструктор райкома комсомола Ванюша Карцев, неделю занимался проверкой комсомольской работы, а перед отъездом, согласно принятой суровости проявления чувств в те времена, сказал: «Приезжай на воскресенье в район. Расписываться будем!» С тех пор она, воспитанная на фильмах «Пятый океан», «Девушка с характером», «Трактористы», «Если завтра война…», была верной и хорошей женой, так сказать, боевой подругой.
– Игорек, Светланочка! Ну идемте же, идемте в дом!
– Постой, не гоношись! – внезапно раздался на крыльце такой могучий басище, который, казалось, не мог иметь низкорослый и худой Иван Иванович-старший. – Куды-то вечно бегут, поспешают, а толку – на закурку не хватит. Им бы все говореть, говореть да говореть…
Сердясь и ворча, старик шел к Игорю Саввозичу, загадочно держа руки за спиной. Он был по-охотничьи кривоног, лицо покрыто миллиардом мелких морщин, глаза – щелочки, одет по-остяцки – ичиги, заношенные штаны из чертовой кожи, ситцевая цветастая рубашка, перепоясанная витым шнурком, во рту кривая трубка.
– Тридцать лет тебе, а все – дурак! – гневно сказал старик, обращаясь к Игорю Саввовичу. – Полтора остяка и одна русская баба с ворот глаз не спущают, ждут вас не дождутся, а ты свою родну бабу распустил, уму-разуму не учишь, ровно и не мужик. Почто Светлане самой ворота открывать, когда хозяева есть? Нам самим полагается ворота отворять – понял? Молчишь? Застыдился?
Пренебрежительно фыркая, Иван Иванович-старший вынул из-за спины подсадную утку, то есть муляж, но такой, о каком и мечтать не может современный охотник: подсадные утки остяцкой ручной работы лет тридцать-сорок назад исчезли даже в обских краях. Манок, или подсадная утка, протянутая Игорю Саввовичу, ничем не отличалась от живой. «Бриллиант, лунный камень!»
– Спасибо, Иван Иванович! – покраснев от радости, сказал Игорь Саввович. – Ну, держись, осень! Что будет, что будет! Ну спасибо, ну спасибо!
Сияла ясным солнышком теща, растроганно улыбался Карцев, понимающий, какой бесценный подарок получил завзятый «утятник» Игорь Саввович, а старик остяк, естественно, из последних сил старался казаться сердитым, хмурился, топал якобы гневно ногой в мягком ичиге, но в глазах-щелочках остренько светилась радость за мужа обожаемой Светланы.
Как все это было просто и понятно! Добро настоящее, искреннее, простое, как всякая подлинность, добро жило за высоким забором карцевского особняка. Иван Иванович-старший, потерявший внаводнение тридцать девятого года всю семью, на фронте спасенный от смерти Иваном Ивановичем-младшим, самовольно решивший прожить жизнь рядом со спасителем; теща в одежде учительницы тридцатых годов, по-старинному, по-народнически интеллигентная; Иван Иванович Карцев – человек с лицом европеизированного японца и телом охотника – все эти люди были патриархально добры и деликатны. Не гостил в их доме около года зять – плохо, но ничего не поделаешь, если не хочет; пришел зять в дом – радость, которую выяснением отношений омрачать не стоит… Светит солнце, посвистывают скворцы и дрозды в черемухах и рябинах, поддувает свежий ветерок – живи, человек, в добре и простоте!
Адаптировавшись, Игорь Саввович посмотрел на светящийся циферблат часов – ровно двадцать пять минут седьмого, время его обычного возвращения с работы.
Он включил электричество в прихожей, поставив на место чемоданчик типа «дипломат», прислушался Если Светлана возится в кухне, то какой-нибудь из многочисленных транзисторов, наводняющих дом, должен был орать на всю катушку; если Светлана была не в кухне, а в любой из трех комнат, – транзисторы молчали. Музыку жена включала только тогда, когда готовила обеды и ужины, и сейчас – вот несчастье! – было тихо.
– Ладушки! – обреченно пробормотал Игорь Саввович. – Ладушки!
Сегодня, девятнадцатого июля, в понедельник – день тяжелый, Игорю Саввовичу Гольцову, или Игорю Сергеевичу Валентинову – как угодно! – исполнялось ровнехонько тридцать лет, и он с утра мечтал, что жена забудет о круглой дате, и тогда Игорь Саввович после очень горячей ванны в одних трусах будет смотреть по телевизору столичный футбол.
Музыки не было, не было в квартире музыки… Покашляв, нарочно громко топая, Игорь Саввович прошел в свою комнату неторопливо, нарочно замедляя движения, снял костюм, надел пижаму, тонкую и легкую. Он все еще хранил крохотную надежду на помилование и поэтому домашним шагом вошел в гостиную, покашливая и сутулясь.
– Игорь, пугалище огородное! – воскликнула жена. – Ох, как я испугалась! Подкрадываешься, словно тать ночной… Ну, здорово, грозный муж!
Голос обыкновенный – веселый и звонкий; из-под копны рыжих волос глядят честные, умные и добрые глаза. «Не знает! – подумал Игорь Саввович и про себя усмехнулся: – О таких вещах обманутые мужья или жены узнают последними»
– Здорово, верная жена!
Если бы в городе, а может быть, и в стране проводили конкурс на Лучшую жену, то Светлана Гольцова взгромоздилась бы на вершину пьедестала. Пища, кормление мужа – первое место; уборка помещений, стерильная чистота и зловредный порядок – первое место; безупречный внешний вид во время любой, самой грязной домашней работы – первое место; внешний вид мужа – первое место! Мисс Лучшая жена стояла перед Игорем Саввовичем и весело смотрела на него сквозь длинные рыжеватые ресницы. Красивая такая, веселая такая и любящая такая…
– Это штой-то на вас поднадето? – сделав изумленное лицо, спросил Игорь Саввович, притрагиваясь пальцами к щекочущей гладкости темно-вишневого бархата. – Поди, рублей по шашнадцать за одну сантиметру брали? А где брали? В сельпе или орсе? А сколь метров на платье пошло?
Смеясь, жена взяла Игоря Саввовича за руку, потянула:
– Пошли. Я тебе, Игорек, кое-что покажу! Иди, иди, я не кусаюсь.
Муж и жена Гольцовы занимали вдвоем малогабаритную кооперативную трехкомнатную квартиру, так как кандидату наук Светлане Гольцовой полагалась дополнительная площадь; обстановка была современная, с большим вкусом подобранная, комнаты были оклеены моющимися обоями, тоже со вкусом; кухня была отделана деревом. На первый взгляд ничего бьющего на эффект, показного, удивляющего в квартире не было, но при внимательном знакомстве можно было заметить, что каждая вещь, стена, потолок или кафель ванной, взятые в отдельности, в ромских квартирах встречались не часто. Обои были финскими, кафель разноцветным, паркет собран из различных пород дерева и поэтому похож на ковер. Естественно, что устройством квартиры занималась Светлана, а Игорь Саввович до сих пор не знал, что двери комнат были дубовыми, а не оклеены обоями под дуб.
В спальне – она же была рабочей комнатой жены – Светлана достала из ящика трельяжа небольшую красивую коробочку, раскрыла.
– Подарок вам, гражданин тридцатилетний мужчина! – сказала она. – Вершина технического прогресса.
Он увидел превосходнейшие японские часы, с тысячей стрелок, кнопок, заводных головок, с табло, показывающим число, день недели и даже год. Да, это были такие японские часы, перед которыми японские же часы, которые носил Игорь Саввович, казались деревянным По-2, так называемым «кукурузником», перед реактивным лайнером.
– Спасибо!
Он взял часы, сняв старые, надел на руку, поднес к глазам – прелесть! С такими часами, выставив напоказ кисть, можно было – при джинсах, батнике и мужских туфлях на платформе – сидеть в любой столичной компании, окопавшейся в ресторане «Арагви» или «Арбат». Игорь Саввович с интересом посмотрел на жену: любопытно, откуда она, недавняя барышня районного масштаба, до сих пор любящая кататься в лифте на третий этаж, знала, какие часы надо покупать, чтобы идти в ногу с ненавистной Игорю Саввовичу модой на «фирменные» вещи? «Растет, развивается!» – насмешливо подумал Игорь Саввович и повторил:
– Спасибо! – Он сделал алчное лицо. – Подарок – закачаешься! Клевый подарок! Зеркально! Фирмачи – с катушек долой…
Он говорил на языке, принятом среди некоторых молодых людей, считающих себя избранными и поэтому смешными для Игоря Гольцова, который терпеть не мог одного только упоминания о высоком положении отчима и матери.
– Игорь, послушай, Игорь, – прижав маленькие кулачки к бархатной груди торжественного платья, страстно проговорила Светлана. – Призываю тебя к добру и снисходительности. Ну сколько можно сердиться на маму и папу, которые тебе ровно ничего плохого не сделали? Вся вина папы перед тобой в том, что он Карцев! А мама вообще ни при чем! – От волнения она побледнела. – Пожалей меня. Поедем к родителям. Они любят тебя, соскучились, и что… Что ты прикажешь делать папе?
Светлана вдруг заулыбалась.
– Прикажешь папе рас-кар-це-ва-ть-ся!
По одному только бархатному платью жены Игорь Саввович сразу понял, что в доме Ивана Ивановича Карцева накрыт праздничный стол. Теща, наверное, уже надела сарафан учительницы тридцатых годов, тесть гуляет по участку в сатиновой рубашке, темных брюках и мягких вельветовых туфлях.
– Игорь, не молчи, не стискивай зубы!
Вот новость! Он-то думал, что на его лице цветет благодарственная улыбка, а жена говорила о стиснутых зубах! Ах, как нехорошо, дорогой Игорь Саввович! Не умеете вы еще владеть собой, своим лицом, выражением глаз, чтобы быть взрослым тридцатилетним человеком.
– Игорь, не молчи! Скажи: «Ладушки!»
– Ладушки! – Он подумал. – Как меня оденем?
– Серый костюм. Я приготовила.
Сдерживая детскую радость, Светлана пошла в кабинет мужа за серым костюмом, а Игорь Саввович опустился на пуфик, что стоял возле кровати Светланы, задумался… Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Светлана, тесть и теща Карцевы решили воспользоваться тридцатилетием Игоря Саввовича, чтобы наконец-то установить с зятем хотя бы формально сносные отношения. В этом был свой резон, так как год назад муж единственной горячо любимой дочери Карцева без всякой причины стал искусно и безупречно-вежливо уклоняться от встреч с родителями жены и коротких телефонных разговоров с ними. «Сердитесь на нас, Игорь?» – «Что вы, что вы, Людмила Викторовна! За что можно сердиться на такого доброго человека, как вы!.. Передаю трубку Светлане. До свидания!» Если же звонил тесть, Игорь Саввович сразу говорил: «Здравствуйте! Передаю трубку Светлане».
– Вот костюм!
Игорь Саввович сидел неподвижно и думал.
– Тридцать лет, между нами, девочками, говоря, – это лучшая половина жизни позади! – медленно сказал он, но, как ожидалось, не улыбнулся. – Благополучные и жизнелюбивые французы, правда, считают, что мужчина начинает жить в сорок, но они ложатся спать в девять вечера и не знакомы с управляющим Николаевым.
– Игорь!
– Ладушки! Я же сказал: ладушки! – Игорь Саввович лениво поднялся, – Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно… Давай-ка сюда мой серый костюм!
С костюмом в руках Игорь Саввович прошел в свой кабинет, заклиненный, как теперь выражаются, на зеркалах, принялся с костюмом в руках разглядывать свое изображение, подмигивая и театрально улыбаясь. «Вам тридцать лет? – мысленно спросил у изображения Игорь Саввович. – Вы изобрели порох, открыли Америку, провели по реке Коло-Юл большегрузный плот? Посажено дерево, написана книга?»
– Ладушки!
Занудное, постное лицо, тусклые рыбьи глаза, лениво опущенные плечи. Интересно все-таки, почему, увидев такого унылого гражданина, девушки на улице нередко останавливались, мужчины морщились неприязненно, дамы без возраста зазывали беспомощными глазами? Может быть, нынче опять, как в начале века, пошла мода на бледных декадентствующих меланхоликов? Хотелось «врезать» себе по морде или… надевать серый костюм.
Игорь Саввович надел серый финский костюм, пестрый галстук шириной в полотенце, в боковой кармашек пиджака – можете себе представить! – сунул белый платочек, тщательно превратив его в равнобедренный треугольник. Напустив на лицо начальственную важность, он снова подошел к зеркалу – ого-го! Такие люди едут чрезвычайными полномочными послами в Бирму или тренируют знаменитую хоккейную команду. Держитесь, тестенька и тещенька! Гольцов есть Гольцов и пишется Гольцов.
– Ты готов?.. Ой, Игорь, как ты хорош! Отчего тебе это взбрело…
Светлана проглотила остаток фразы, попятилась, опустила глаза; вид у жены был такой испуганный, точно она случайно ворвалась в помещение с табличкой «Не входить! Высокое напряжение!». Она почувствовала это высокое напряжение, но уже было поздно – закаменела. А Игорь Саввович стоял, по прежнему задрав подбородок, надменно прищурившись, и, казалось, тоже был пронизан парализующими токами высокого напряжения.
Они молчали долго, очень долго, потом Светлана тихо-тихо опросила:
– Плохо? Очень плохо, Игорь?
Игорь Саввович отважно сражался с приступом глухой и необъяснимой злости к жене. Дурацкое «тебе плохо» взбесило его, как красная тряпка быка; страдающим он не хотел быть и не понимал жену, которая позволила себе говорить о его непонятной болезни, вместо того, чтобы терпеть и молчать. Вместе с тем его поражало то, что жена всегда улавливала его состояние. Ну как она поняла, что творится с мужем сейчас, когда он стоит в торжественном костюме перед зеркалом и победно выставляет вздернутый подбородок?
– Не злись, Игорь! – Светлана опять умоляюще прижала руки к бархатной груди. – Мне тоже тяжело и страшно! Чума, холера, война, нищета, слепота – все выдержу, буду рядом, возьму на руки, но сейчас… Я не знаю, что с тобой происходит, как тебе помочь? Я люблю тебя!
Жена не лгала. Хороший и верный друг, близкий и преданный человек глядел на Игоря Саввовича такими же влюбленными глазами, как четыре года назад, когда они поженились, и ему хотелось посадить Светлану рядом с собой, по-бабьи пригорюнившись, длинно и неторопливо рассказывать о тайном отце Валентинове, матери, управляющем Николаеве, прозвище «милый друг», дворнике и его сестре, Рите, которая его, наверное, тоже любит…
– Сегодня, товарищи, мой день рождения! – трубно проговорил Игорь Саввович. – Костюм на мне – закачаешься, часы фирменные. Надушен я одеколоном «МЭН», галстук французский. В чем дело, товарищ Гольцова? Не подана карета? Почему?
Светлана улыбалась сквозь слезы, но не вытирала их – забыла.
– Я думала, что ты не поедешь к маме и папе, и поставила машину в гараж…
– Вперед!
На улице до сих пор горбатились от дневного зноя безжалостно обрезанные секатором тополя, круглоголовые и лысые, стайка тонконогих девчонок играла на тротуаре в классики, автомобильный поток понемногу утишивался, учреждения пустели. Шумел, как всегда, тревожно и торопливо речной порт, катили бесшумные троллейбусы и громкие трамваи; жизнь продолжалась.
Принадлежащий семье Гольцовых гараж находился недалеко от дома, где-то за углом, в переулке, но где именно, Игорь Саввович не знал, так как гараж, купленный больше года назад, ни разу не видел. Личную машину он не водил, да и не было необходимости. Игоря Саввовича вполне удовлетворяла служебная машина с шофером дядей Васей, человеком забавным. Игорь Саввович с дядей Васей ездил на работу и с работы, по делам и просто так, прокатиться, например, с друзьями в загородный ресторан или на рыбалку.
Светлана подвела автомобиль «Жигули-203» ровно через десять минут, у ног мужа тормознула с шикарным скрежетом. Игорь Саввович улыбнулся, обошел машину с правой стороны, открыл дверцу, сел.
– Слушай! – повертываясь к мужу лицом, вдруг оживленно и быстро проговорила Светлана. – Слушай, Игорь, я все забываю тебе сказать, а сейчас вспомнила, сама не знаю, почему… На днях я встретила мать Валентинова, эту милую старушку Надежду Георгиевну, и обомлела… – Она внимательно глядела а лицо Игоря Саввовича. – Вот чудеса! Я заметила, что ты удивительно похож на мать Валентинова!.. Чего только не бывает, а, Игорь! Уму непостижимо!
Игорь Саввович выпятил грудь, снисходительно похлопал Светлану по плечу.
– Пханяняй, пханяняй, дядя! – сказал он прончатовским голосом и прончатовскими словами, – Пханяняй, рупь на водку, три на опохмелку.
Особняк первого заместителя председателя облисполкома Ивана Ивановича Карцева только чуть-чуть выглядывал четырехскатной крышей из-за зеленого забора и плотной стены старых тополей. Светлана собственным ключом открыла металлическую калитку, войдя во двор, изнутри распахнула большие ворота, села за руль машины, чтобы въехать во двор, как на желтой песчаной дорожке появился Иван Иванович-старший, двойной тезка, дворник, садовник, сторож и друг хозяина дома, исполняющий все многочисленные обязанности не только добровольно, но и вопреки желанию Ивана Ивановича-младшего, то есть Карцева. Старик остяк, то есть Иван Иванович-старший, узнав машину, точно ребенок, топнул ногой, развернулся на сто восемьдесят градусов и, гневно потрясая руками, удалился.
– Теперь час будет дуться! – огорченно вздохнула Светлана. – Черт меня угораздил открывать ворота…
Иван Иванович-старший, вынянчивший с двухлетнего возраста Светлану, требовал, чтобы дочь Ивана Ивановича-младшего, приезжая в родной дом, звонила, а не сама отпирала ворота. Светлана иногда забывалась, и старик устраивал бурные скандалы. Иван-Иванович-старший, нянька, одинокий бессемейный человек, любил Светлану, как он говорил, больше ее матери и ее отца, вместе взятых.
– Сегодня простит, – успокаивающе сказал Игорь Саввович. – Все-таки праздничек…
Особняк Карцева, в сущности, был скромным и небольшим, если бы не мезонин, по-купечески помпезный и величественный, дореволюционный, совершенно бесполезный, в котором никто теперь не жил. Пышный мезонин был больше и выше первого этажа, что делало весь особняк похожим на гигантский гриб. Карцевы – муж и жена, остяк Иван Иванович-старший – жили внизу; спальня, домашний кабинет Карцева, гостиная-столовая, комната старика и большая веранда, опоясывающая половину дома, тоже по-купечески помпезная. Вот и весь особняк.
– Выбрасывайся! – сказала Светлана, заметив, что Игорь Саввович задумался и медлит. – О, чуть не забыла сумку! Мама просила привезти уксус для пельменей…
Предупрежденные стариком или привлеченные шумом мотора, с высокого крыльца спустились родители жены – радостные, взволнованные, открыто счастливые. Как и предполагал Игорь Саввович, теща была в черном сарафане, блузке с черным мужским галстуком, туфлях на низком каблуке, и всякий человек, увидев тещу, понимал, что она всю жизнь была сельской учительницей, любила фильм «Сельская учительница» с актрисой Марецкой, слегка подражала ей и была до сих пор хороша: по-русски миловидная, открыто добра, мягка и терпеливо-доброжелательна. Светлана на мать не походила совсем.
Человеком иного склада был отец жены. По нему было невозможно понять, что всю жизнь, исключая войну, Иван Иванович провел в глухой сибирской провинции, то есть в удаленных от Ромска на тысячи километров райцентрах. Это был высокий, прямой, худощавый и широкоплечий мужчина с лицом современного японского делового суховатого человека, узкоглазый и смуглый. Все это имело простое объяснение: Иван Иванович Карцев родился от давно переселившихся в Сибирь чернобровых украинцев и обских аборигенов-остяков, смуглых и узкоглазых.
– Здравствуйте, Игорь Саввович! – сказал Иван Иванович и, глядя зятю прямо в глаза, крепко пожал руку. – Вовремя приехали. Спасибо!
– Здравствуйте, Игоречек! – низким бабьим голосом пропела теща, но руку Игорю Саввовичу протянуть не решилась. – Рады, ой, как рады!
Остяк Иван Иванович-старший, сердито посапывая короткой самодельной трубкой, с неприязненным лицом стоял в стороне. Он был настоящим обским аборигеном, мог есть сырое мясо и рыбу, до сих пор одной дробинкой попадал белке в глаз. С Карцевыми он жил так давно, что Светлана не помнила, когда в доме появился Иван Иванович-старший, который теперь считался членом семьи, то есть говорил незнакомым, что он старший брат Карцева, а Карцев тоже представлял остяка как брата.
– А я уксус привезла! – радостно пропела материнским голосом Светлана, вынимая из сумочки трехгранную склянку. – Не забыла! – похвасталась она, и было понятно, что Светлана не ожидала такой мирной встречи родителей с Игорем Саввовичем, который – вот неожиданный подарок! – стоял и мирно улыбался вместо того, чтобы угрюмо молчать. – А я, мамочка, уксус не забыла!
Теща вдруг решительно протянула руку зятю:
– От души поздравляю вас, Игорек! Счастья, здоровья, всего самого лучшего!
– С днем рождения, Игорь! – спокойно сказал Иван Иванович Карцев. – Будьте здоровы! Это – главное!
Ивана Ивановича Карцева в городе и области искренне уважали и высоко ценили, говоря о нем, всегда употребляли слова «справедливый», «обязательный», «умный», «добрый», «честный». Единодушие в оценке Карцева было такого сорта, когда назло всем хотелось спросить: «А чем плох Иван Иванович Карцев?» И если говорить откровенно, Игорю Саввовичу было бы спокойнее и легче, если бы Карцев имел открытые слабости и всяческие недостатки, но вот, поди ж ты, какая странная история. Иван Иванович Карцев был хорошим человеком – и точка! Наверное, такой же путь узнавания Карцева прошел и первый секретарь обкома партии Левашев, если из района переместил председателя райисполкома Карцева на место, которое молва предназначала трем «областным китам».
– Игорек, Светланочка, проходите! Нечего стоять, как в гостях! – счастливым голосом говорила теща, беря за руки дочь и зятя. – Пельмени состряпаны, редька с хреном натерта, все-все готово… Идемте же!
Тещу звали Людмилой Викторовной. Она учительствовала в далекой деревеньке, когда в нее случайно приехал инструктор райкома комсомола Ванюша Карцев, неделю занимался проверкой комсомольской работы, а перед отъездом, согласно принятой суровости проявления чувств в те времена, сказал: «Приезжай на воскресенье в район. Расписываться будем!» С тех пор она, воспитанная на фильмах «Пятый океан», «Девушка с характером», «Трактористы», «Если завтра война…», была верной и хорошей женой, так сказать, боевой подругой.
– Игорек, Светланочка! Ну идемте же, идемте в дом!
– Постой, не гоношись! – внезапно раздался на крыльце такой могучий басище, который, казалось, не мог иметь низкорослый и худой Иван Иванович-старший. – Куды-то вечно бегут, поспешают, а толку – на закурку не хватит. Им бы все говореть, говореть да говореть…
Сердясь и ворча, старик шел к Игорю Саввозичу, загадочно держа руки за спиной. Он был по-охотничьи кривоног, лицо покрыто миллиардом мелких морщин, глаза – щелочки, одет по-остяцки – ичиги, заношенные штаны из чертовой кожи, ситцевая цветастая рубашка, перепоясанная витым шнурком, во рту кривая трубка.
– Тридцать лет тебе, а все – дурак! – гневно сказал старик, обращаясь к Игорю Саввовичу. – Полтора остяка и одна русская баба с ворот глаз не спущают, ждут вас не дождутся, а ты свою родну бабу распустил, уму-разуму не учишь, ровно и не мужик. Почто Светлане самой ворота открывать, когда хозяева есть? Нам самим полагается ворота отворять – понял? Молчишь? Застыдился?
Пренебрежительно фыркая, Иван Иванович-старший вынул из-за спины подсадную утку, то есть муляж, но такой, о каком и мечтать не может современный охотник: подсадные утки остяцкой ручной работы лет тридцать-сорок назад исчезли даже в обских краях. Манок, или подсадная утка, протянутая Игорю Саввовичу, ничем не отличалась от живой. «Бриллиант, лунный камень!»
– Спасибо, Иван Иванович! – покраснев от радости, сказал Игорь Саввович. – Ну, держись, осень! Что будет, что будет! Ну спасибо, ну спасибо!
Сияла ясным солнышком теща, растроганно улыбался Карцев, понимающий, какой бесценный подарок получил завзятый «утятник» Игорь Саввович, а старик остяк, естественно, из последних сил старался казаться сердитым, хмурился, топал якобы гневно ногой в мягком ичиге, но в глазах-щелочках остренько светилась радость за мужа обожаемой Светланы.
Как все это было просто и понятно! Добро настоящее, искреннее, простое, как всякая подлинность, добро жило за высоким забором карцевского особняка. Иван Иванович-старший, потерявший внаводнение тридцать девятого года всю семью, на фронте спасенный от смерти Иваном Ивановичем-младшим, самовольно решивший прожить жизнь рядом со спасителем; теща в одежде учительницы тридцатых годов, по-старинному, по-народнически интеллигентная; Иван Иванович Карцев – человек с лицом европеизированного японца и телом охотника – все эти люди были патриархально добры и деликатны. Не гостил в их доме около года зять – плохо, но ничего не поделаешь, если не хочет; пришел зять в дом – радость, которую выяснением отношений омрачать не стоит… Светит солнце, посвистывают скворцы и дрозды в черемухах и рябинах, поддувает свежий ветерок – живи, человек, в добре и простоте!