Страница:
– А вот теперя само время говореть: «Чего в дом не валите?» – деловито сказал Иван Иванович-старший. – Теперя само время за стол сажаться!
Праздничный стол на пятерых накрыли на веранде, с которой виднелась тоненькая полоска голубой Роми, ажурная телевизионная вышка, верхние этажи гостиницы «Сибирь». Однако городские шумы не проникали, а ветерок, отраженный стенами, веял прохладно. На туго накрахмаленной скатерти было пустовато – стояли лишь немногочисленные закуски, бутылки с водкой, коньяком и вином, во всех приборах отсутствовал нож. Таким, на вид пустоватым, стол бывает в сибирских семьях, когда главное, основное, жданное и лакомое блюдо – пельмени.
– Мама и папа садятся вот здесь! – счастливая происходящим распоряжалась Светлана. – Дядя Иван сядет вот сюда, а мы с Игорем – здесь. Ты ведь любишь, Игорь, смотреть на реку? Вот и хорошо. Где папа?
Тесть на самом деле куда-то исчез, а теща загадочно улыбалась и смотрела на Игоря Саввовича исподлобья. Молодым и здоровым было ее круглое лицо, обрамленное седым венцом толстой косы; легко представлялось, сколько веселья, легкости и покладистости скрывалось за лучистыми морщинами возле глаз. Голос у тещи был типичным учительским: сдавленным, хрипловатым из-за профессиональной болезни связок.
– А вот и папа!
Тесть вошел невольно торжественным шагом, смущенный и от этого глуповатый, так как смущение не вязалось с его бизнесменским суховатым лицом. Карцев в руках нес отливающее тусклым червлением ружье знаменитой немецкой фирмы. Это было такое ружье, что Игорь Саввович обомлел, не знал, что думать и нужно ли вообще думать. Он только понимал, что стоимость ружья рублями не выражалась, оно могло принадлежать человеку или не принадлежать – другого счета не существовало. Иван Иванович-младший вывез это бесценное ружье из Германии как трофей.
– От охотника-утятника – охотнику-утятнику! – улыбаясь тоже смущенно, сказал Карцев. – Как говорится, ни пуха ни пера!
Дух захватывало от одних только монограмм на тусклом металле. Кому-то из владык «третьего рейха» принадлежало это ружье, в заповедниках Саксонии, Тюрингии или Баварии гремели выстрелы из спаренных стволов, в музейных каталогах, наверное, значились имена всех бывших владельцев ружья. Вот какой подарочек преподносил Игорю Саввовичу тесть – один из могущественных людей в Ромской области.
– Ни пуха ни пера, Игорь!
Игорь Саввович чувствовал горячую тяжесть собственного лица, точно каждая клеточка налилась металлом и раскалилась, а губы, наоборот, похолодели. Он боковым взглядом видел несчастные глаза Светланы, которая медленно поднималась, хотя ничем помочь не могла.
– Держите, ваше, Игорь!
Карцев и подумать бы не решился, что от подарка Игорь Саввович может отказаться, и терпеливо глядел на отчего-то замешкавшегося зятя: коренной сибиряк, Иван Иванович-младший был гостеприимен, щедр, любил делать подарки, получал от этого искреннее удовольствие. «Берите, Игорь, хорошее ружье! – говорили его глаза. – Вижу, что вам нравится. Вот и прекрасно! Не смущайтесь…»
– Спасибо, Иван Иванович! – медленно сказал Игорь Саввович. – Спасибо, но такой подарок я принять не могу. Вы за ружье платили кровью, и оно принадлежит только вам…
«Сволочь ты, Гольцов!» – подумал Игорь Саввович, так как глупее и нелепее человека, чем Карцев, который продолжал стоять с протянутым ружьем и не мог еще понять, что произошло, придумать было трудно. Игорь Саввович решил помочь тестю. Он осторожно взял из рук Ивана Ивановича Карцева ружье, повертел его, покачал головой, чтобы ружье опять не оказалось в руках Карцева, поставил его в угол веранды.
– Поймите меня правильно, Иван Иванович, – сказал Игорь Саввович. – Жертва слишком велика, чтобы я мог ее принять. Простите!
Холод и боль, страх и отчаяние стальным ежом пошевеливались в груди Игоря Саввовича. Карцев, Валентинов, управляющий Николаев, «прогрессист» Савков, назвавший Гольцова «милым другом», история с пропиской сестры дворника, генерал Попов, полковник Сиротин – вот сколько лиц отражалось на тусклой стали ружья… Пять лет назад главный инженер Валентинов приглашает Гольцова на работу в трест, полгода спустя на квартире главного инженера Игорь Саввович знакомится с веселой и умной девушкой Светланой Карцевой, женится на ней как на дочери председателя Кривошеинского райисполкома, а потом оказывается зятем первого заместителя председателя облисполкома…
– Игорь, Игорь! – словно издалека донеслось до Игоря Саввовича. – Не отказывайся, пожалуйста, от подарка! Не обижай папу! Не надо!.. Мы ведь родные, близкие люди!
Карцев молчал. Затем подошел к ружью, взял его, ушел грустный, но спокойный. Старик остяк, ничего не поняв, забавно крутил головой на короткой шее; то смотрел на Игоря Саввовича, то на двери, в которые вышел Карцев.
– Игорь! – тонко и жалобно вскрикнула Светлана. – Игорь, что ты сделал!
Он повернулся к ней, посмотрел в переносицу; гнев и ненависть туманили голову: «А ты молчала бы! Твоими руками управляющий Николаев домработницу не прописывает! А царских подарков мы не принимаем, дорогая!» Он сейчас испытывал к жене такую же ненависть, как утром к управляющему Николаеву, и чувствовал, что в ненависти к этим двум совершенно непохожим людям есть что-то общее, хотя сама мысль была дикостью. Жена и управляющий – какая связь могла существовать между ними, но ненависть к жене душила Игоря Саввовича, пеленою застилала глаза. Одним словом, происходило то самое, на что он жаловался профессору-психиатру Баяндурову, когда говорил о беспричинных вспышках ненависти, изнуряющей, часто беспричинной.
– Начнем, пожалуй! – вернувшись на веранду и делая вид, что ничего не произошло, весело проговорил Карцев, алчно потирая руку об руку. – Давай, мать, сюда водочку. Я ведь ваши коньяки не пью…
Было видно, что Карцев обижен, но понимает или догадывается, почему зять отказался от подарка, будучи человеком острого и глубокого ума, разумеется, знал, почему целый год Игорь Саввович уклонялся от приглашений в дом тестя. По лицу Карцева также было видно, что он жалеет о случившемся и, значит, понимает свою ошибку, когда по сибирской щедрости не соразмерил ценность подарка со сложными отношениями с зятем. Поэтому Карцев не только простил мужа единственной дочери, но и хотел, чтобы скорее забылось печальное происшествие.
Игорь Саввович с ужасом чувствовал: дышать нечем, страшился потерять сознание от удушья. Он незаметно, под пиджаком помассировал грудь в области сердца, несколько раз жадно, как птенец пищу, заглотал прохладный воздух, закрыл глаза. Боже, как было плохо! Хотелось немедленно повалиться на кровать, повернуться лицом к стене, до боли зажмурившись, не думать, не слышать, не видеть, не вспоминать, не чувствовать – заледенеть.
– Игорек! – говорила между тем теща. – Игорек, хотите копчушек, соленых огурчиков? Грибочков целых шесть сортов. Положить?
Игорь Саввович весь истекал ненавистью. Все в нем кричало: «Никто вас в загс не тащил, бывшая гражданочка Карцева! Сами изволили сделать мне предложение. Это вы, уважаемая, заговорили об одиночестве в шумном городе! Разве не вы заказали свадебное платье за месяц до того, как вам сказали: „Прошвырнемся в загс!“?
– Игорь, пожалуйста, налей мне коньяк.
Он не слышал, он мысленно произносил страстную речь… «С вашим папенькой, милая женушка, произошло чудо из чудес! Кузьма Юрьевич Левашев – так зовут человека, который превратил вашего отца в Карцева, того самого Карцева, который осмеливается делать бесценные подарки, а вы-то к этому какое имеете отношение, дорогая супруга? Кто вам дал право ойкать, когда Гольцов, ваш муж, подарок не принимает? Ваш папа умен, прекрасный работник, а какое отношение имеет к этому Игорь Гольцов, если Карцев стал теперешним Карцевым после того, как Игорь Саввович женился на Светлане Карцевой?»
– Игорь, очнись!
Фу! Игорь Саввович обнаружил себя сидящим за столом на веранде особняка тестя, увидел с облегчением голубую полоску Роми, телебашню, плоскую крышу гостиницы «Сибирь». Ветер сейчас дул с реки, был прохладным, густые деревья и кустарники охотно шумели, а единственный на участке кедр, большой и старый, издавал особенный звук – гудел, как морская раковина. Игорь Саввович почувствовал запахи – дикие, лесные, тревожные, сладкие. Медом пахло и смолой, малиной и черемухой, смородиной и разнотравьем.
– Замечтался, простите, товарищи женщины и мужчины! – бодро и весело проговорил Игорь Саввович. – А что, если я сегодня напьюсь? Вот так, знаете, возьму и напьюсь Разрешите?
Светлана засмеялась, зааплодировала:
– Пусть, пусть напьется! Знаешь, папа, Игорь никогда в жизни не был по-настоящему пьяным. Пусть, пусть напьется! – И важно добавила: – Ему нужна разрядка.
Иван Иванович-старший, всегда начинающий застолье в доме Карцевых, вынул изо рта трубку, сунул ее с огнем в карман, поднялся.
– Ну, Игорь Савыч, расти разумный да удачливый! – произнес он величественно, словно индеец во время военного совета. – Одним словом, бывай со всем тебе, парень, предназначением!
Гудела морским прибоем крона кедра, мягко упала на землю прошлогодняя еловая шишка, лежащая в плетеном кресле, газета под ветром ворчливо прошелестела, и, наверное, от всего этого Игорю Саввовичу стало чуточку легче и он уже мог смотреть на жену и ее родителей, не боясь, что они прочтут в его глазах ненависть – несправедливую и больную.
– Спасибо, Иван Иванович! – благодарно сказал он старику. – Опрокинем, а?!
Выливая в широко открытый рот коньяк, Игорь Саввович заранее ощущал легкость, как бы чувствовал некое освобождение, что-то похожее на радость, полузабытое и далекое шевельнулось в груди, но еще раз, может быть, сегодня последний, он мельком подумал: «Господи, уж скорее бы что-нибудь случилось!»
– Вот так! – сказал Игорь Саввович. – Берите пример, граждане!
Смешная радость Светланы по поводу того, что Игорь Саввович хочет напиться, душевные слова старика, спокойная улыбка Карцева, радость тещи из-за радости дочери – все это разрядило напряженную обстановку, и за столом опять сделалось легко и просто. Хорошую, дружную Семью представляли трое Карцевых, старик Кульманаков, и опять хорош, очень хорош был Иван Иванович Карцев – человек с загадочным лицом японского бизнесмена.
– Поехало! – пробормотал Игорь Саввович. Зашумело в ушах, сладкая волна прилила к пояснице, в саду звенели колокола… Игорь Саввович уже не сердился на Карцева, нечаянно унизившего его бесценным подарком, а, наоборот, с охотой вспоминал, как хорошо отзывались о тесте в области и городе, как сам Валентинов, его Сплавное Величество Валентинов, говорил: «Карцев – это великолепно!» – и эти слова человека, легендарного, как Воскресенская церковь, были известны повсюду.
– А теперь надоть по второй испить! – сказал старик остяк. – Теперь само время за Светланочку, дай господь ей здоровья, испить! Светланочка!
Половину жизни осиротевший Иван Кульманаков отдал дочери односельчанина и фронтового друга, а когда Светлана уехала в город, любовь к ней перенес на родителей. Ни жениться, ни руководить лесхозом не хотел Иван Иванович-старший, а желал одного – служить Карцевым, и не за то, что отец Светланы спас Кульманакова, а из-за Светланы, только из-за Светланы, только из-за Светланы…
– Будь со всех сторон счастливая! – говорил старик, шмыгая носом. – А если тебя кто забижать будет, ты непременно жалься мне. Я в сердцах шибко лютый. Каждого зашибить могу!
Крупные стариковские слезы стояли в глазах, скатывались на щеки с миллиардами морщин, и это было жутко, непонятно жутко, так как, казалось, плакала маска. Откуда появились слезы, если лицо похоже на окаменевшее тысячелетнее дерево?
– За тебя, доченька! – нежно пропела теща.
– Будь здорова, дочь! – сказал Карцев.
И опять шелестели деревья, пели птицы, сияло солнце, пахло травой и медом… Ну отчего не радовался жизни тридцатилетний, атлетически сложенный мужчина по имени Игорь Саввович Гольцов? Чего ему не хватало? Чем был недоволен? Умная и любящая жена, высокий служебный пост, лучезарное будущее, Валентинов, увлеченный своим заместителем и не знающий, что Гольцов – его сын. Почему возникло немыслимое желание: заложить в ствол отвергнутого ружья патрон с пулей-жаканом, снять ботинок с любой ноги, взять в рот холодный, пахнущий ружейным маслом ствол…
– Игорь, почему не пьешь? – воскликнула Светлана. – Грозил напиться, а сидишь с пустой рюмкой…
Игорь Саввович нагнулся, заглянул Светлане в зрачки, затем отвел взгляд, бегло подумав: «Она знает о Рите! Знает, но никогда не скажет…» Беспокойства и уныния это открытие не принесло, но, наливая себе коньяк, Игорь Саввович окончательно решил, что из происшествий субботы можно вычленить что-то нужное и чрезвычайно важное для понимания того, что с ним происходит и будет происходить, словно в событиях субботы лежал ключ от Игоря Саввовича Гольцова. Он опрокинул в рот вторую большую рюмку коньяка.
– Молодец! Отчаюга! – крякнул старик остяк. – Ой, Светланушка, твой обманывает, что никогда не набирался до износу! Глянь, Игорь-то совсем не закусывает!
Карцев неярко улыбался. До зависти спокойным, целостным было его уникальное лицо с удлиненными глазами, с приподнятыми уголками век; сильное лицо, лицо улаженного, знающего себе цену человека, нашедшего тайный способ уравновешивать жизнь и самого себя в жизни на каких-то мудрых весах. Многое знал о жизни и людях этот немногословный, деловой человек, многое умел: сидеть за торжественным столом, молчать, говорить, вести дружескую беседу, работать; знал цену солнцу, ветру, запахам, щебетанию птиц. А ведь, наверное, не сразу дались ему улаженность, уверенность, величественная несуетность?
– Я поставлю на огонь пельмени! – сказала теща и пошла в кухню. – Через двадцать минут будут готовы!
Хорошо было на веранде, честное слово, хорошо! Игорь Саввович схватил бутылку с коньяком, махом налил полную рюмку, не глядя на жену, тестя и старика, залпом выпил.
– Первая колом, вторая – соколом, третья – пташечкой! – лихо произнес Игорь Саввович и неизвестно почему засмеялся, хотя сладость первого опьянения прошла, ощущалась только теплая дрожь в пальцах, голова же была отчаянно ясной, мысли приходили простые, как геометрические фигуры – круг, треугольник, квадрат. Например, произнесенная им фраза была равнобедренным треугольником. «Колом» и «соколом» – стороны, «пташечкой» – основание треугольника.
– Дрянной коньяк! – профессионально, словно дегустатор, заявил Игорь Саввович. – Могу выпить всю бутылку! – похвастался он и снисходительно расхохотался. – Игоря Гольцова бутылкой, брат, не возьмешь. Не таковский! Не-ет!
Крупно вздрагивающими пальцами – он этого не замечал – Игорь Саввович налил еще рюмку, с выпяченной грудью, заносчивый и надменный, потеряв из поля зрения жену, тестя, старика, утратив ощущение обстановки и происходящего, снова залихватски выпил. Коньяк теперь застревал в горле, вызывал спазму, но Игорь Саввович отважно преодолевал отвращение. «Напиваюсь!» – думал он, а вслух сказал:
– Игорю Гольцову все по плечу!
Произошли непонятные и забавные изменения на веранде, за столом, в саду. Стол уменьшился до размеров туалетного, веранда походила на палубу катера, то есть ощутимо покачивалась, сад перестал источать запахи, деревья казались фиолетовыми, укороченными, а поляна, наоборот, расширилась, казалась выпуклой, словно перевернутая тарелка.
– Вода уже кипит! – высунувшись из дверей, радостно крикнула теща. – Сейчас начну варить пельмени.
– Вода? – сосредоточенно спросил Игорь Саввович. – Вода? – Он покачнулся. – Вода! Известно ли вам, что все, абсолютно все состоит из воды? Человек – вода, дерево – вода. Земля покрыта водой. А вот на Луне воды нет. Нету! Это смешно, что на Луне воды нету и не-ту! – Он с удивлением развел руками. – А я еще выпью! Для Игоря Гольцова бутылка – это тьфу! И растереть! С бутылкой на-а-а-до кончать!
Издалека, оттуда, что могло быть и фантазией, донесся на что-то похожий голос:
– Игорь! Игорь, это уж слишком! Папа, дядя Иван, удержите Игоря!
Что такое? Папа! Как это просто – папа! А если у человека два – два! – папы? У одного живого человека два папы. Игорю Гольцову бутылка коньяка – тьфу и растереть. Во! Берем бутылку, наливаем, хлоп – нету! Забавно, что лужайка похожа на перевернутую тарелку. А вот в гостях у Прончатова никто не мог напиться. Хе-хе-хе, только он, Игорь Гольцов, способен доброкачественно напиться.
– Мне сегодня подарили часы. Японские часы! – произнес Игорь Саввович убедительным голосом. – Самые лучшие японские часы! Догадайтесь, сколько теперь у меня японских часов? Дво-о-е-е-е-е! Вот! – Он показал руку. – И вот! – Он вынул из нагрудного кармана старые часы. – И вот! А дома? – Он хитро прищурился. – А дома у меня еще двое часов, отечественные и швейцарские. Я очень богатый, очень!
Игорь Саввович многозначительно помолчал. Он, казалось, действительно жил в другом мире или измерении; все реальное творилось и существовало отдельно, как бы проходя сквозь Игоря Саввовича, пронизывая его материальными предметами, как токами, и потому было фантастическим, зыбким, тонущим в теплом фиолетовом мареве. Отчужденность была сладкой, музыкальной, засасывающей, для полноты ощущений хотелось вывернуться наизнанку, сменить каждую частичку самого себя, как бы заново родиться в том же обличье, но, предположим, с отрицательным знаком.
– Пельмени поспели! – послышался из ничего, из пустоты голос. – Пельмени поспели!
Тоненький оранжевый лучик проник в непонятность, что-то высветлил, что-то, наоборот, спрятал в загустевшей темноте… Валентинов, навзрыд хохочущий в старорежимном кресле, Прончатов, умоляющий Игоря Саввовича держаться, Рита, пытающаяся вспомнить, было ли в ее жизни несчастье, управляющий Николаев, провожающий Игоря Саввовича глазами убийцы, профессор Баяндуров с его речами о сенсорном голоде. Соединялось, перемешивалось, рассоединялось, опять соединялось…
– Я часы умею починять! – неожиданно вскочив, запальчиво выкрикнул Игорь Саввович. – Я самый лучший часовщик в городе! Это признал даже знаменитый Матвей Ерофеевич. – Он вытянул руку, сложил пальцы фигой. – Он, ваш хваленый Матвей Ерофеевич, не мог починить «лонжин» академика Кузнецова, а я пришел к Матвею Ерофеевичу, посмотрел и – починил! Я вот что сделаю! – снизив голос, вкрадчиво, ссутулившись и прижав руки к туловищу, точно к чему-то подкрадывался, сказал Игорь Саввович. – Я вот что сделаю: брошу трест и стану часовым мастером. Знаете, сколько зарабатывает Матвей Ерофеевич? Минимум четыре сотни. А я? Да Игорь Гольцов – часовых дел гений – пять сотен возьмет, всегда возьмет. Ладушки!
Теплое и сильное, непонятное что-то навалилось, обрушилось на Игоря Саввовича. Покатился по столу, упал на пол и разбился фужер, послышался странный звук… Это Светлана бросилась Игорю Саввовичу на шею, начала быстро, горестно, умоляюще целовать его лицо, шею, плечи; жена целовала так, словно они сто лет не виделись, словно Игорь Саввович невредимым вернулся с войны или вышел из тюрьмы, будучи осужденным пожизненно. Забыв о родителях и старике, обо всем на свете, плача, Светлана говорила:
– Все будет хорошо, вот увидишь, все будет хорошо! Все будет хорошо, а плохо не будет, плохо не будет никогда, никогда. Я тебя спасу, я тебе помогу. Плохо не будет, все будет хорошо, очень хорошо!
Освободившись от объятий жены, ничего не поняв, Игорь Саввович внимательно, прищурив один глаз, точно в микроскоп, посмотрел на нее, пошатнулся, сел и уронил голову на стол, да так, что раздался сильный и глухой удар. Никто не успел испугаться, как послышался его восторженный голос:
– Вот какой лоб у Игоря Гольцова. Чугунный!
Стало тихо. Ветер улегся, припрятался, солнце уходило за кедр и сосны, голубовато-розовая дымка опускалась на землю, точно чад потухающего костра в ненастный день. Примолкли дневные птицы, озабоченные ночным устройством, и уже слышался голос одинокой ночной птахи. Запахи, как это всегда бывает на грани вечера и ночи, стали особенно резкими и яркими, такими насыщенными, точно хотели заменить солнечный свет.
– А я не плачу! – сквозь рыдания сказал Игорь Саввович в стол. – Я совсем не плачу… Я ухожу в часовые мастера…
Он проливал пьяные слезы, потому что весь мир – это теперь было ясно – ополчился против Игоря Саввовича Гольцова. Его не любят, не уважают, стараются отнять даже такое, чего он никогда не имел, но хотел иметь, чтобы узнать, что это такое. Жена его не любила и не уважала за то, что он спал с Ритой, главный инженер Валентинов – за то, что Гольцов против Коло-Юльского плота, управляющий Николаев – за то, что Игорь Саввович прописал сестру дворника, тесть Карцев – за то, что Игорь Саввович пользуется его высоким служебным положением, теща – за то, что он плохо обращается с ее дочерью, старик остяк – за то, что Игорь Саввович не взял ружье, Рита – за то, что он в постели сказал: «Пора спать!»
– Игорь, родной, милый, возьми себя в руки! Все хорошо, все отлично! Тебе станет легче. Ты выспишься, ты завтра будешь спокойным… Ты будешь здоровым. Все, все будет хорошо!
Он медленно поднял голову и мгновенно, как всякий очень пьяный человек, снова изменился – сделался злым, бледным, перекошенным.
– Что будет хорошо? – садистски медленно спросил Игорь Саввович. – В последний раз спрашиваю: что будет хорошо? – Слова душили, он хрипел от обилия слов. – Валентинов – знаменитость, Николаев – сволочь и карьерист, Прончатов – герой нашего времени, Савков – совесть и честь, а кто такой Игорь Саввович Гольцов? Хороший, плохой, умный, глупый? Отвечайте! Ну, отвечайте! Добрый, злой, смелый, трусливый? Ага, не знаете! – вопил он. – Не знаете! Так я вам скажу. Гольцов – никакой. Мыльный пузырь, арифмометр, приставка к Валентинову и письменному столу – вот что такое Гольцов. – Игорь Саввович театрально раскланялся. – Прошу любить и жаловать… Молчите? Ну конечно, вы люди воспитанные, деликатные, добрые. Ха-ха! Не верьте Гольцову! Он болтает… Болтает! Жена, где мои тапочки? Стоп! Я о другом… Да, да, я о другом! – Он качался. – Я о другом… Вы ничего не поймете и понять не мо-о-же-те! Надо быть ребенком, чтобы увидеть голого короля…
Старик Кульманаков крутил ошалело головой, теща замерла в дверях с дымящимися в больших мисках пельменями, Карцев рассматривал рисунок на скатерти, Светлана тихонько плакала, а с Игорем Саввовичем творилось то обычное, что происходит с человеком, когда он впервые за тридцать лет жизни принимает огромную порцию алкоголя и, отравившись, теряет человеческий облик. Игорь Саввович – новая перемена! – вдруг развеселился: заливисто и тонкоголосо хохотал, аплодировал самому себе, кланялся во все стороны, прижимал руку к сердцу. Он схватил плачущую Светлану в охапку, попытался танцевать с ней, но наступил сам себе на ногу и упал бы, если бы Светлана не удержала, а когда выровнялся, объявил, что хочет сделать серьезное заявление и при этом сатанински рассмеялся.
– Девушка, вы мне нравитесь! – страстно сказал он жене. – Разрешите вас проводить. Вы согласны? Спасибо! – Он встал на одно колено. – Я вас люблю! Примите мои поздравления. Что? Вы меня прокатите на автомобиле? Прекрасно! Вы сами водите автомобиль?.. Ах-ах!
Игорь Саввович сделался поразительно деятельным. В мгновение ока он совершил массу поступков: благодарственно пожал руку Карцеву, не узнавая тестя; облобызал тещу, чего никогда не делал; раскланялся со стариком, назвав его уважительно Эдуардом Эдуардовичем; одновременно с этим Игорь Саввович надел пиджак, затянул галстук и начал пятиться, изысканно улыбаясь, раскланиваясь и разговаривая на хорошем английском языке. Кончил он русским языком:
– Это вам сам Игорь Гольцов говорит, сэры, сам Игорь Гольцов! Ах, как жалко, что вы не умеете выговаривать мое отчество! Саввович, сэры, Саввович! Правильнее, конечно, сэры, говорить Саввич, но у Гольцовых говорят Саввович и только Саввович. Каприз, сэры, каприз!
В автомобиле Игорь Саввович продолжал ненасытную деятельность. Для начала он попросил Светлану, называя ее «девушкой», проехаться по главной улице города, чтобы посмотреть праздничную иллюминацию, а когда понял, что никакой иллюминации нет, потребовал, чтобы девушка развила скорость сто шестьдесят километров в час для проверки тормозов. Затем Игорь Саввович долго и пламенно уговаривал Светлану ехать на берег Роми – любоваться пароходами, лунной полосой на темной воде и самой луной.
– Надо, надо прикоснуться к природе, вечной и нетленной! – с пафосом говорил Игорь Саввович. – Почему люди не хотят понять, что природа облагораживает?.. Кстати, знаете, чем я занимаюсь? Уничтожаю природу… А почему мы не едем любоваться золотой полосой лунного света на темной реке?
Праздничный стол на пятерых накрыли на веранде, с которой виднелась тоненькая полоска голубой Роми, ажурная телевизионная вышка, верхние этажи гостиницы «Сибирь». Однако городские шумы не проникали, а ветерок, отраженный стенами, веял прохладно. На туго накрахмаленной скатерти было пустовато – стояли лишь немногочисленные закуски, бутылки с водкой, коньяком и вином, во всех приборах отсутствовал нож. Таким, на вид пустоватым, стол бывает в сибирских семьях, когда главное, основное, жданное и лакомое блюдо – пельмени.
– Мама и папа садятся вот здесь! – счастливая происходящим распоряжалась Светлана. – Дядя Иван сядет вот сюда, а мы с Игорем – здесь. Ты ведь любишь, Игорь, смотреть на реку? Вот и хорошо. Где папа?
Тесть на самом деле куда-то исчез, а теща загадочно улыбалась и смотрела на Игоря Саввовича исподлобья. Молодым и здоровым было ее круглое лицо, обрамленное седым венцом толстой косы; легко представлялось, сколько веселья, легкости и покладистости скрывалось за лучистыми морщинами возле глаз. Голос у тещи был типичным учительским: сдавленным, хрипловатым из-за профессиональной болезни связок.
– А вот и папа!
Тесть вошел невольно торжественным шагом, смущенный и от этого глуповатый, так как смущение не вязалось с его бизнесменским суховатым лицом. Карцев в руках нес отливающее тусклым червлением ружье знаменитой немецкой фирмы. Это было такое ружье, что Игорь Саввович обомлел, не знал, что думать и нужно ли вообще думать. Он только понимал, что стоимость ружья рублями не выражалась, оно могло принадлежать человеку или не принадлежать – другого счета не существовало. Иван Иванович-младший вывез это бесценное ружье из Германии как трофей.
– От охотника-утятника – охотнику-утятнику! – улыбаясь тоже смущенно, сказал Карцев. – Как говорится, ни пуха ни пера!
Дух захватывало от одних только монограмм на тусклом металле. Кому-то из владык «третьего рейха» принадлежало это ружье, в заповедниках Саксонии, Тюрингии или Баварии гремели выстрелы из спаренных стволов, в музейных каталогах, наверное, значились имена всех бывших владельцев ружья. Вот какой подарочек преподносил Игорю Саввовичу тесть – один из могущественных людей в Ромской области.
– Ни пуха ни пера, Игорь!
Игорь Саввович чувствовал горячую тяжесть собственного лица, точно каждая клеточка налилась металлом и раскалилась, а губы, наоборот, похолодели. Он боковым взглядом видел несчастные глаза Светланы, которая медленно поднималась, хотя ничем помочь не могла.
– Держите, ваше, Игорь!
Карцев и подумать бы не решился, что от подарка Игорь Саввович может отказаться, и терпеливо глядел на отчего-то замешкавшегося зятя: коренной сибиряк, Иван Иванович-младший был гостеприимен, щедр, любил делать подарки, получал от этого искреннее удовольствие. «Берите, Игорь, хорошее ружье! – говорили его глаза. – Вижу, что вам нравится. Вот и прекрасно! Не смущайтесь…»
– Спасибо, Иван Иванович! – медленно сказал Игорь Саввович. – Спасибо, но такой подарок я принять не могу. Вы за ружье платили кровью, и оно принадлежит только вам…
«Сволочь ты, Гольцов!» – подумал Игорь Саввович, так как глупее и нелепее человека, чем Карцев, который продолжал стоять с протянутым ружьем и не мог еще понять, что произошло, придумать было трудно. Игорь Саввович решил помочь тестю. Он осторожно взял из рук Ивана Ивановича Карцева ружье, повертел его, покачал головой, чтобы ружье опять не оказалось в руках Карцева, поставил его в угол веранды.
– Поймите меня правильно, Иван Иванович, – сказал Игорь Саввович. – Жертва слишком велика, чтобы я мог ее принять. Простите!
Холод и боль, страх и отчаяние стальным ежом пошевеливались в груди Игоря Саввовича. Карцев, Валентинов, управляющий Николаев, «прогрессист» Савков, назвавший Гольцова «милым другом», история с пропиской сестры дворника, генерал Попов, полковник Сиротин – вот сколько лиц отражалось на тусклой стали ружья… Пять лет назад главный инженер Валентинов приглашает Гольцова на работу в трест, полгода спустя на квартире главного инженера Игорь Саввович знакомится с веселой и умной девушкой Светланой Карцевой, женится на ней как на дочери председателя Кривошеинского райисполкома, а потом оказывается зятем первого заместителя председателя облисполкома…
– Игорь, Игорь! – словно издалека донеслось до Игоря Саввовича. – Не отказывайся, пожалуйста, от подарка! Не обижай папу! Не надо!.. Мы ведь родные, близкие люди!
Карцев молчал. Затем подошел к ружью, взял его, ушел грустный, но спокойный. Старик остяк, ничего не поняв, забавно крутил головой на короткой шее; то смотрел на Игоря Саввовича, то на двери, в которые вышел Карцев.
– Игорь! – тонко и жалобно вскрикнула Светлана. – Игорь, что ты сделал!
Он повернулся к ней, посмотрел в переносицу; гнев и ненависть туманили голову: «А ты молчала бы! Твоими руками управляющий Николаев домработницу не прописывает! А царских подарков мы не принимаем, дорогая!» Он сейчас испытывал к жене такую же ненависть, как утром к управляющему Николаеву, и чувствовал, что в ненависти к этим двум совершенно непохожим людям есть что-то общее, хотя сама мысль была дикостью. Жена и управляющий – какая связь могла существовать между ними, но ненависть к жене душила Игоря Саввовича, пеленою застилала глаза. Одним словом, происходило то самое, на что он жаловался профессору-психиатру Баяндурову, когда говорил о беспричинных вспышках ненависти, изнуряющей, часто беспричинной.
– Начнем, пожалуй! – вернувшись на веранду и делая вид, что ничего не произошло, весело проговорил Карцев, алчно потирая руку об руку. – Давай, мать, сюда водочку. Я ведь ваши коньяки не пью…
Было видно, что Карцев обижен, но понимает или догадывается, почему зять отказался от подарка, будучи человеком острого и глубокого ума, разумеется, знал, почему целый год Игорь Саввович уклонялся от приглашений в дом тестя. По лицу Карцева также было видно, что он жалеет о случившемся и, значит, понимает свою ошибку, когда по сибирской щедрости не соразмерил ценность подарка со сложными отношениями с зятем. Поэтому Карцев не только простил мужа единственной дочери, но и хотел, чтобы скорее забылось печальное происшествие.
Игорь Саввович с ужасом чувствовал: дышать нечем, страшился потерять сознание от удушья. Он незаметно, под пиджаком помассировал грудь в области сердца, несколько раз жадно, как птенец пищу, заглотал прохладный воздух, закрыл глаза. Боже, как было плохо! Хотелось немедленно повалиться на кровать, повернуться лицом к стене, до боли зажмурившись, не думать, не слышать, не видеть, не вспоминать, не чувствовать – заледенеть.
– Игорек! – говорила между тем теща. – Игорек, хотите копчушек, соленых огурчиков? Грибочков целых шесть сортов. Положить?
Игорь Саввович весь истекал ненавистью. Все в нем кричало: «Никто вас в загс не тащил, бывшая гражданочка Карцева! Сами изволили сделать мне предложение. Это вы, уважаемая, заговорили об одиночестве в шумном городе! Разве не вы заказали свадебное платье за месяц до того, как вам сказали: „Прошвырнемся в загс!“?
– Игорь, пожалуйста, налей мне коньяк.
Он не слышал, он мысленно произносил страстную речь… «С вашим папенькой, милая женушка, произошло чудо из чудес! Кузьма Юрьевич Левашев – так зовут человека, который превратил вашего отца в Карцева, того самого Карцева, который осмеливается делать бесценные подарки, а вы-то к этому какое имеете отношение, дорогая супруга? Кто вам дал право ойкать, когда Гольцов, ваш муж, подарок не принимает? Ваш папа умен, прекрасный работник, а какое отношение имеет к этому Игорь Гольцов, если Карцев стал теперешним Карцевым после того, как Игорь Саввович женился на Светлане Карцевой?»
– Игорь, очнись!
Фу! Игорь Саввович обнаружил себя сидящим за столом на веранде особняка тестя, увидел с облегчением голубую полоску Роми, телебашню, плоскую крышу гостиницы «Сибирь». Ветер сейчас дул с реки, был прохладным, густые деревья и кустарники охотно шумели, а единственный на участке кедр, большой и старый, издавал особенный звук – гудел, как морская раковина. Игорь Саввович почувствовал запахи – дикие, лесные, тревожные, сладкие. Медом пахло и смолой, малиной и черемухой, смородиной и разнотравьем.
– Замечтался, простите, товарищи женщины и мужчины! – бодро и весело проговорил Игорь Саввович. – А что, если я сегодня напьюсь? Вот так, знаете, возьму и напьюсь Разрешите?
Светлана засмеялась, зааплодировала:
– Пусть, пусть напьется! Знаешь, папа, Игорь никогда в жизни не был по-настоящему пьяным. Пусть, пусть напьется! – И важно добавила: – Ему нужна разрядка.
Иван Иванович-старший, всегда начинающий застолье в доме Карцевых, вынул изо рта трубку, сунул ее с огнем в карман, поднялся.
– Ну, Игорь Савыч, расти разумный да удачливый! – произнес он величественно, словно индеец во время военного совета. – Одним словом, бывай со всем тебе, парень, предназначением!
Гудела морским прибоем крона кедра, мягко упала на землю прошлогодняя еловая шишка, лежащая в плетеном кресле, газета под ветром ворчливо прошелестела, и, наверное, от всего этого Игорю Саввовичу стало чуточку легче и он уже мог смотреть на жену и ее родителей, не боясь, что они прочтут в его глазах ненависть – несправедливую и больную.
– Спасибо, Иван Иванович! – благодарно сказал он старику. – Опрокинем, а?!
Выливая в широко открытый рот коньяк, Игорь Саввович заранее ощущал легкость, как бы чувствовал некое освобождение, что-то похожее на радость, полузабытое и далекое шевельнулось в груди, но еще раз, может быть, сегодня последний, он мельком подумал: «Господи, уж скорее бы что-нибудь случилось!»
– Вот так! – сказал Игорь Саввович. – Берите пример, граждане!
Смешная радость Светланы по поводу того, что Игорь Саввович хочет напиться, душевные слова старика, спокойная улыбка Карцева, радость тещи из-за радости дочери – все это разрядило напряженную обстановку, и за столом опять сделалось легко и просто. Хорошую, дружную Семью представляли трое Карцевых, старик Кульманаков, и опять хорош, очень хорош был Иван Иванович Карцев – человек с загадочным лицом японского бизнесмена.
– Поехало! – пробормотал Игорь Саввович. Зашумело в ушах, сладкая волна прилила к пояснице, в саду звенели колокола… Игорь Саввович уже не сердился на Карцева, нечаянно унизившего его бесценным подарком, а, наоборот, с охотой вспоминал, как хорошо отзывались о тесте в области и городе, как сам Валентинов, его Сплавное Величество Валентинов, говорил: «Карцев – это великолепно!» – и эти слова человека, легендарного, как Воскресенская церковь, были известны повсюду.
– А теперь надоть по второй испить! – сказал старик остяк. – Теперь само время за Светланочку, дай господь ей здоровья, испить! Светланочка!
Половину жизни осиротевший Иван Кульманаков отдал дочери односельчанина и фронтового друга, а когда Светлана уехала в город, любовь к ней перенес на родителей. Ни жениться, ни руководить лесхозом не хотел Иван Иванович-старший, а желал одного – служить Карцевым, и не за то, что отец Светланы спас Кульманакова, а из-за Светланы, только из-за Светланы, только из-за Светланы…
– Будь со всех сторон счастливая! – говорил старик, шмыгая носом. – А если тебя кто забижать будет, ты непременно жалься мне. Я в сердцах шибко лютый. Каждого зашибить могу!
Крупные стариковские слезы стояли в глазах, скатывались на щеки с миллиардами морщин, и это было жутко, непонятно жутко, так как, казалось, плакала маска. Откуда появились слезы, если лицо похоже на окаменевшее тысячелетнее дерево?
– За тебя, доченька! – нежно пропела теща.
– Будь здорова, дочь! – сказал Карцев.
И опять шелестели деревья, пели птицы, сияло солнце, пахло травой и медом… Ну отчего не радовался жизни тридцатилетний, атлетически сложенный мужчина по имени Игорь Саввович Гольцов? Чего ему не хватало? Чем был недоволен? Умная и любящая жена, высокий служебный пост, лучезарное будущее, Валентинов, увлеченный своим заместителем и не знающий, что Гольцов – его сын. Почему возникло немыслимое желание: заложить в ствол отвергнутого ружья патрон с пулей-жаканом, снять ботинок с любой ноги, взять в рот холодный, пахнущий ружейным маслом ствол…
– Игорь, почему не пьешь? – воскликнула Светлана. – Грозил напиться, а сидишь с пустой рюмкой…
Игорь Саввович нагнулся, заглянул Светлане в зрачки, затем отвел взгляд, бегло подумав: «Она знает о Рите! Знает, но никогда не скажет…» Беспокойства и уныния это открытие не принесло, но, наливая себе коньяк, Игорь Саввович окончательно решил, что из происшествий субботы можно вычленить что-то нужное и чрезвычайно важное для понимания того, что с ним происходит и будет происходить, словно в событиях субботы лежал ключ от Игоря Саввовича Гольцова. Он опрокинул в рот вторую большую рюмку коньяка.
– Молодец! Отчаюга! – крякнул старик остяк. – Ой, Светланушка, твой обманывает, что никогда не набирался до износу! Глянь, Игорь-то совсем не закусывает!
Карцев неярко улыбался. До зависти спокойным, целостным было его уникальное лицо с удлиненными глазами, с приподнятыми уголками век; сильное лицо, лицо улаженного, знающего себе цену человека, нашедшего тайный способ уравновешивать жизнь и самого себя в жизни на каких-то мудрых весах. Многое знал о жизни и людях этот немногословный, деловой человек, многое умел: сидеть за торжественным столом, молчать, говорить, вести дружескую беседу, работать; знал цену солнцу, ветру, запахам, щебетанию птиц. А ведь, наверное, не сразу дались ему улаженность, уверенность, величественная несуетность?
– Я поставлю на огонь пельмени! – сказала теща и пошла в кухню. – Через двадцать минут будут готовы!
Хорошо было на веранде, честное слово, хорошо! Игорь Саввович схватил бутылку с коньяком, махом налил полную рюмку, не глядя на жену, тестя и старика, залпом выпил.
– Первая колом, вторая – соколом, третья – пташечкой! – лихо произнес Игорь Саввович и неизвестно почему засмеялся, хотя сладость первого опьянения прошла, ощущалась только теплая дрожь в пальцах, голова же была отчаянно ясной, мысли приходили простые, как геометрические фигуры – круг, треугольник, квадрат. Например, произнесенная им фраза была равнобедренным треугольником. «Колом» и «соколом» – стороны, «пташечкой» – основание треугольника.
– Дрянной коньяк! – профессионально, словно дегустатор, заявил Игорь Саввович. – Могу выпить всю бутылку! – похвастался он и снисходительно расхохотался. – Игоря Гольцова бутылкой, брат, не возьмешь. Не таковский! Не-ет!
Крупно вздрагивающими пальцами – он этого не замечал – Игорь Саввович налил еще рюмку, с выпяченной грудью, заносчивый и надменный, потеряв из поля зрения жену, тестя, старика, утратив ощущение обстановки и происходящего, снова залихватски выпил. Коньяк теперь застревал в горле, вызывал спазму, но Игорь Саввович отважно преодолевал отвращение. «Напиваюсь!» – думал он, а вслух сказал:
– Игорю Гольцову все по плечу!
Произошли непонятные и забавные изменения на веранде, за столом, в саду. Стол уменьшился до размеров туалетного, веранда походила на палубу катера, то есть ощутимо покачивалась, сад перестал источать запахи, деревья казались фиолетовыми, укороченными, а поляна, наоборот, расширилась, казалась выпуклой, словно перевернутая тарелка.
– Вода уже кипит! – высунувшись из дверей, радостно крикнула теща. – Сейчас начну варить пельмени.
– Вода? – сосредоточенно спросил Игорь Саввович. – Вода? – Он покачнулся. – Вода! Известно ли вам, что все, абсолютно все состоит из воды? Человек – вода, дерево – вода. Земля покрыта водой. А вот на Луне воды нет. Нету! Это смешно, что на Луне воды нету и не-ту! – Он с удивлением развел руками. – А я еще выпью! Для Игоря Гольцова бутылка – это тьфу! И растереть! С бутылкой на-а-а-до кончать!
Издалека, оттуда, что могло быть и фантазией, донесся на что-то похожий голос:
– Игорь! Игорь, это уж слишком! Папа, дядя Иван, удержите Игоря!
Что такое? Папа! Как это просто – папа! А если у человека два – два! – папы? У одного живого человека два папы. Игорю Гольцову бутылка коньяка – тьфу и растереть. Во! Берем бутылку, наливаем, хлоп – нету! Забавно, что лужайка похожа на перевернутую тарелку. А вот в гостях у Прончатова никто не мог напиться. Хе-хе-хе, только он, Игорь Гольцов, способен доброкачественно напиться.
– Мне сегодня подарили часы. Японские часы! – произнес Игорь Саввович убедительным голосом. – Самые лучшие японские часы! Догадайтесь, сколько теперь у меня японских часов? Дво-о-е-е-е-е! Вот! – Он показал руку. – И вот! – Он вынул из нагрудного кармана старые часы. – И вот! А дома? – Он хитро прищурился. – А дома у меня еще двое часов, отечественные и швейцарские. Я очень богатый, очень!
Игорь Саввович многозначительно помолчал. Он, казалось, действительно жил в другом мире или измерении; все реальное творилось и существовало отдельно, как бы проходя сквозь Игоря Саввовича, пронизывая его материальными предметами, как токами, и потому было фантастическим, зыбким, тонущим в теплом фиолетовом мареве. Отчужденность была сладкой, музыкальной, засасывающей, для полноты ощущений хотелось вывернуться наизнанку, сменить каждую частичку самого себя, как бы заново родиться в том же обличье, но, предположим, с отрицательным знаком.
– Пельмени поспели! – послышался из ничего, из пустоты голос. – Пельмени поспели!
Тоненький оранжевый лучик проник в непонятность, что-то высветлил, что-то, наоборот, спрятал в загустевшей темноте… Валентинов, навзрыд хохочущий в старорежимном кресле, Прончатов, умоляющий Игоря Саввовича держаться, Рита, пытающаяся вспомнить, было ли в ее жизни несчастье, управляющий Николаев, провожающий Игоря Саввовича глазами убийцы, профессор Баяндуров с его речами о сенсорном голоде. Соединялось, перемешивалось, рассоединялось, опять соединялось…
– Я часы умею починять! – неожиданно вскочив, запальчиво выкрикнул Игорь Саввович. – Я самый лучший часовщик в городе! Это признал даже знаменитый Матвей Ерофеевич. – Он вытянул руку, сложил пальцы фигой. – Он, ваш хваленый Матвей Ерофеевич, не мог починить «лонжин» академика Кузнецова, а я пришел к Матвею Ерофеевичу, посмотрел и – починил! Я вот что сделаю! – снизив голос, вкрадчиво, ссутулившись и прижав руки к туловищу, точно к чему-то подкрадывался, сказал Игорь Саввович. – Я вот что сделаю: брошу трест и стану часовым мастером. Знаете, сколько зарабатывает Матвей Ерофеевич? Минимум четыре сотни. А я? Да Игорь Гольцов – часовых дел гений – пять сотен возьмет, всегда возьмет. Ладушки!
Теплое и сильное, непонятное что-то навалилось, обрушилось на Игоря Саввовича. Покатился по столу, упал на пол и разбился фужер, послышался странный звук… Это Светлана бросилась Игорю Саввовичу на шею, начала быстро, горестно, умоляюще целовать его лицо, шею, плечи; жена целовала так, словно они сто лет не виделись, словно Игорь Саввович невредимым вернулся с войны или вышел из тюрьмы, будучи осужденным пожизненно. Забыв о родителях и старике, обо всем на свете, плача, Светлана говорила:
– Все будет хорошо, вот увидишь, все будет хорошо! Все будет хорошо, а плохо не будет, плохо не будет никогда, никогда. Я тебя спасу, я тебе помогу. Плохо не будет, все будет хорошо, очень хорошо!
Освободившись от объятий жены, ничего не поняв, Игорь Саввович внимательно, прищурив один глаз, точно в микроскоп, посмотрел на нее, пошатнулся, сел и уронил голову на стол, да так, что раздался сильный и глухой удар. Никто не успел испугаться, как послышался его восторженный голос:
– Вот какой лоб у Игоря Гольцова. Чугунный!
Стало тихо. Ветер улегся, припрятался, солнце уходило за кедр и сосны, голубовато-розовая дымка опускалась на землю, точно чад потухающего костра в ненастный день. Примолкли дневные птицы, озабоченные ночным устройством, и уже слышался голос одинокой ночной птахи. Запахи, как это всегда бывает на грани вечера и ночи, стали особенно резкими и яркими, такими насыщенными, точно хотели заменить солнечный свет.
– А я не плачу! – сквозь рыдания сказал Игорь Саввович в стол. – Я совсем не плачу… Я ухожу в часовые мастера…
Он проливал пьяные слезы, потому что весь мир – это теперь было ясно – ополчился против Игоря Саввовича Гольцова. Его не любят, не уважают, стараются отнять даже такое, чего он никогда не имел, но хотел иметь, чтобы узнать, что это такое. Жена его не любила и не уважала за то, что он спал с Ритой, главный инженер Валентинов – за то, что Гольцов против Коло-Юльского плота, управляющий Николаев – за то, что Игорь Саввович прописал сестру дворника, тесть Карцев – за то, что Игорь Саввович пользуется его высоким служебным положением, теща – за то, что он плохо обращается с ее дочерью, старик остяк – за то, что Игорь Саввович не взял ружье, Рита – за то, что он в постели сказал: «Пора спать!»
– Игорь, родной, милый, возьми себя в руки! Все хорошо, все отлично! Тебе станет легче. Ты выспишься, ты завтра будешь спокойным… Ты будешь здоровым. Все, все будет хорошо!
Он медленно поднял голову и мгновенно, как всякий очень пьяный человек, снова изменился – сделался злым, бледным, перекошенным.
– Что будет хорошо? – садистски медленно спросил Игорь Саввович. – В последний раз спрашиваю: что будет хорошо? – Слова душили, он хрипел от обилия слов. – Валентинов – знаменитость, Николаев – сволочь и карьерист, Прончатов – герой нашего времени, Савков – совесть и честь, а кто такой Игорь Саввович Гольцов? Хороший, плохой, умный, глупый? Отвечайте! Ну, отвечайте! Добрый, злой, смелый, трусливый? Ага, не знаете! – вопил он. – Не знаете! Так я вам скажу. Гольцов – никакой. Мыльный пузырь, арифмометр, приставка к Валентинову и письменному столу – вот что такое Гольцов. – Игорь Саввович театрально раскланялся. – Прошу любить и жаловать… Молчите? Ну конечно, вы люди воспитанные, деликатные, добрые. Ха-ха! Не верьте Гольцову! Он болтает… Болтает! Жена, где мои тапочки? Стоп! Я о другом… Да, да, я о другом! – Он качался. – Я о другом… Вы ничего не поймете и понять не мо-о-же-те! Надо быть ребенком, чтобы увидеть голого короля…
Старик Кульманаков крутил ошалело головой, теща замерла в дверях с дымящимися в больших мисках пельменями, Карцев рассматривал рисунок на скатерти, Светлана тихонько плакала, а с Игорем Саввовичем творилось то обычное, что происходит с человеком, когда он впервые за тридцать лет жизни принимает огромную порцию алкоголя и, отравившись, теряет человеческий облик. Игорь Саввович – новая перемена! – вдруг развеселился: заливисто и тонкоголосо хохотал, аплодировал самому себе, кланялся во все стороны, прижимал руку к сердцу. Он схватил плачущую Светлану в охапку, попытался танцевать с ней, но наступил сам себе на ногу и упал бы, если бы Светлана не удержала, а когда выровнялся, объявил, что хочет сделать серьезное заявление и при этом сатанински рассмеялся.
– Девушка, вы мне нравитесь! – страстно сказал он жене. – Разрешите вас проводить. Вы согласны? Спасибо! – Он встал на одно колено. – Я вас люблю! Примите мои поздравления. Что? Вы меня прокатите на автомобиле? Прекрасно! Вы сами водите автомобиль?.. Ах-ах!
Игорь Саввович сделался поразительно деятельным. В мгновение ока он совершил массу поступков: благодарственно пожал руку Карцеву, не узнавая тестя; облобызал тещу, чего никогда не делал; раскланялся со стариком, назвав его уважительно Эдуардом Эдуардовичем; одновременно с этим Игорь Саввович надел пиджак, затянул галстук и начал пятиться, изысканно улыбаясь, раскланиваясь и разговаривая на хорошем английском языке. Кончил он русским языком:
– Это вам сам Игорь Гольцов говорит, сэры, сам Игорь Гольцов! Ах, как жалко, что вы не умеете выговаривать мое отчество! Саввович, сэры, Саввович! Правильнее, конечно, сэры, говорить Саввич, но у Гольцовых говорят Саввович и только Саввович. Каприз, сэры, каприз!
В автомобиле Игорь Саввович продолжал ненасытную деятельность. Для начала он попросил Светлану, называя ее «девушкой», проехаться по главной улице города, чтобы посмотреть праздничную иллюминацию, а когда понял, что никакой иллюминации нет, потребовал, чтобы девушка развила скорость сто шестьдесят километров в час для проверки тормозов. Затем Игорь Саввович долго и пламенно уговаривал Светлану ехать на берег Роми – любоваться пароходами, лунной полосой на темной воде и самой луной.
– Надо, надо прикоснуться к природе, вечной и нетленной! – с пафосом говорил Игорь Саввович. – Почему люди не хотят понять, что природа облагораживает?.. Кстати, знаете, чем я занимаюсь? Уничтожаю природу… А почему мы не едем любоваться золотой полосой лунного света на темной реке?