Страница:
Голубкина. Клевета! Я ничего не присваивала.., Мой последний муж был Виктором Голубкиным.
Селезнев. Но вы с ним встречались только трижды: регистрация, развод и сговор. Виктор Голубкин показывает, что получил за услугу деньги…
Голубкина. Наглая ложь! Вы самонадеянный мальчишка! Будете ходить по городу с протянутой рукой. Это я вам обещаю!
Селезнев. Вернемся к «мерседесу». Вы его купили летом позапрошлого года за двенадцать тысяч рублей фактически, хотя по вашим рассказам вы уплатили семь тысяч… Кому в Москве звонила ваша оруженосица Любская от имени народной артистки Ларисы Голубкиной?
Голубкина (пауза). Одной знакомой… Вы знаете ее фамилию?
Селезнев. Отвечайте только на вопросы… Это Борисова вас вывела на продажную машину?
Голубкина. Да.
Селезнев. Слава богу, поняли наконец, что я знаю все… Можете перечислить источники дохода, позволившие вам купить машину за двенадцать тысяч рублей?
Голубкина. Пожалуйста! Проданы через ювелирный магазин Ромска драгоценности моей бедной мамы.
Селезнев. Две тысячи триста рублей… Что еще?
Голубкина. Остальные драгоценности проданы в Москве…
Селезнев. Не помните, в каком магазине?
Голубкина. На проспекте Ленина, кажется, или в этом, как его… Не помню!
Селезнев. Что продано?
Голубкина. Вы мне не поверите, но забыла… Кажется, золотые монеты, два кольца, перстень и еще что-то… Именно в этом магазине, который я забыла…
Селезнев. Придется вспомнить!
Голубкина. Не помню! Вы же не глухой. Слышите: не по-о-мню! Зарубите себе на носу.
Селезнев. У меня руки чешутся упрятать вас за решетку.
Голубкина. Что? Что вы сказали? Упрятать за решетку… Кого? Меня? Актрису Голубкину?
Селезнев. За дачу заведомо ложных показаний и кражу полутора тысяч рублей, полученных вами как аванс, вы можете угодить за решетку.
Голубкина. Ах, вот как вы заговорили, гражданин Селезнев! Хотите оклеветать?.. Никакого аванса я не получала, понятно? Пляшете под дудочку гражданина Гольцова? Ходите на одной с ним веревочке? Понятно! Знаем, гражданин Селезнев, какая дружба связывает обвиняемого Гольцова с полковником Сиротиным! Прекрасно знаем!
Селезнев. Гражданка Типсина!
Голубкина. Не запугивайте! Знаем, какая дружба связывает вас, Гольцова и Сиротина. Вдрызг напиваетесь в гостинице, а потом с дамами разъезжаетесь по домам. У кого ночевал за день до драки гражданин Гольцов? Думаете, неизвестно? У гражданки Хвощ. Не просите меня замолчать, пока не кончу… Думаете, неизвестно, что позавчера вы и полковник Сиротин три часа просидели в кабинете полковника? Пре-е-е-красно известно. Делили взятку! И, думаю, приличную… Сегодня же напишу на вас жалобу министру! Гражданин Гольцов, будьте свидетелем… Гражданин Гольцов, я к вам обращаюсь…
Очнувшись, Игорь Саввович удивленно вытаращился. Он с трудом выбирался из августовского солнечного дня на Весенинском сплавном участке, из того самого дня, от которого можно было вести отсчет ошибок, несчастий и болезни. Молодой начальник сплавучастка за кончик держал в пальцах невинную, в сущности, телеграмму: «Срочно выезжайте трест для решения важного вопроса. Николаев». Кончилось это комнатой с табличкой «Отдел новой техники»… Наяву же продолжалась послетелеграммная жизнь – смотрела в упор и грозно измышленная чудовищной фантазией женщина, некая Голубкина, которая, как выяснилось, за секунду-другую успела сменить обличье молодой невинности на развевающиеся одежды карающей, но оскорбленной справедливости. Глаза, как пишут в старинных романах, метали громы и молнии, рука указующе замерла, направленная на Селезнева.
– Что я должен подтвердить? – спросил Игорь Саввович.
– Как что? А то, что следователь назвал меня базарной бабой…
Игорь Саввович поклонился.
– Подтверждаю, – сказал он. – Вы базарная баба! От себя добавлю, что вы подлая, гнусная и мерзкая баба. По вашей вине, кажется, пострадает много хороших людей…
Он мог бы с таким же успехом разговаривать с манекеном. Голубкина уже стояла в центре кабинета – злая, мстительная, готовая любой ценой не защищаться, а нападать, и угрожала она прежде всего Селезневу, а потом уж Игорю Саввовичу. Между тем следователь набирал телефонный номер, прижимая трубку к уху плечом. Услышав ответ, он негромко проговорил:
– Борис Петрович, готово!
– Я ухожу! – грозно сказала Голубкина. – Я иду в обком партии. Там актрису Голубкину принимают достойно.,. С вами, Селезнев и Гольцов, мы встретимся в другой обстановке!
Устроив театральную паузу, несколько секунд Голубкина стояла изваянием; затем эффектно развернулась на сто восемьдесят градусов, как бы падая вперед, решительно двинулась к дверям, но не успела. Двери сами открылись, на пороге появился широкий и рыжий капитан. Не здороваясь и глядя только на Голубкину, он сказал:
– Капитан Гусев из ОБХСС. Мне надо побеседовать с вами, гражданка Типсина! Пройдемте!
Игорь Саввович не успел опомниться, как актриса и капитан исчезли, а Селезнев будто ни в чем не бывало дописывал очередную страницу; как всегда, пробежал взглядом написанное, облегченно откинулся на спинку стула и привычным уже для Игоря Саввовича движением помассировал лоб. Он сказал:
– Она орудует не только в Ромске. Фарца и валютные операции. – Затем Селезнев длинно посмотрел Игорю Саввовичу в глаза. – Вам предстоит еще более тяжелый и неприятный разговор…
– Черт возьми! – удивленно сказал Игорь Саввович. – Как я не заметил раньше? Комнату-то побелили. Когда же?
– До полуночи старались! – сдержанно ответил Селезнев. – Пришлось!
Так вот почему не пришел вчера полковник Сиротин в дом Игоря Саввовича! Видимо, Селезнев так припер его к стенке, что Митрий Микитич праздновал труса. Ай да Селезнев! Тогда совсем трудно понять, почему на сегодняшнем допросе следователь с первой минуты и до последней ни разу не проявил враждебности к Игорю Саввовичу, ведь в предыдущий раз он готов был смешать его с грязью. Сейчас они сидели друг против друга с очень похожими деловито-печальными лицами. Селезнев и Гольцов были ровесниками, читали одни и те же книги, смотрели одинаковые фильмы, пели одни и те же песни, вращались в одних и тех же студенческих кругах. Это они невольно почувствовали при первой встрече, но дальше, наверное, не пошли бы, если бы не Голубкина. Свою внутреннюю похожесть они особенно сильно ощутили после разговора с актрисой. На Голубкиной сходились их любовь и ненависть, представления о чести, нравственности, морали, актриса объединила их крепче, чем если бы кто-то захотел проделать это нравоучительными примерами. Селезнев сказал:
– В коридоре ждет вызова Гелий Макарович Фалалеев. Это главный свидетель обвинения, утверждающий, что вы начали драку. Вам он знаком…
Деньги за гараж – тысячу рублей – Игорь Саввович отдавал человеку именно с таким именем и фамилией, но не помнил ни лица, ни фигуры, ни голоса, и когда Гелий Макарович Фалалеев вошел в кабинет, Игорь Саввович, так много раз за эти дни болезненно переживающий провалы в памяти, вздохнул облегченно. Этот Фалалеев был таким человеком, которого никак нельзя было запомнить.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! Садитесь!
На табурет сел маленький человек неопределенного возраста, одетый именно так, как должен быть одет человек, чтобы остаться незаметным. Одежда на Гелии Макаровиче Фалалееве служила тем же целям, каким мимикрия служит животному миру, вместе с тем было понятно, что Фалалеев не нарочно так одевается, а просто не может носить другую одежду.
– Вот. Вызвали, – нежным и тихим голосом сказал Гелий Макарович. – Вызвали. Пришел.
Маленькое лицо, маленький носик, маленькие руки и ноги – все в этом человеке было маленьким, и даже взгляд казался от робости маленькими. Посмотрит на следователя – быстро упрячет глаза, поглядит на Гольцова – скроет взгляд в углу, посмотрит в угол – опускает глаза в пол. На кролика, наверное, походил Гелий Макарович, который, как маленький, пушистый зверек, дрожал от понятного страха перед сильным и жестоким миром.
– Имя, фамилия, отчество, год рождения…
Гелий Макарович отвечал тихо, предупредительно, но по тому, как он отвечал, даже неопытный Игорь Саввович понял, что кроликоподобный свидетель не впервые сидит в кабинете следователя. Фалалеев не произнес ни одного лишнего слова, ни разу не переспросил, и Селезнев писал непрерывно, без продыха – так выученно снабжал пищей протокол маленький Гелий Макарович.
– Основная профессия – маляр, – повторил Селезнев и тем же мирным голосом продолжил: – Привлекались ли к уголовной ответственности, если да, то когда и за что?
Человек-кролик совсем ласково ответил:
– Привлекался. В одна тысяча девятьсот шестьдесят втором году по статье сто сорок седьмой, часть первая. В одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году по статье…
И пошло и поехало! Миниатюрный человечек переходил из одного судебного заседания на другое, освобождался досрочно и по амнистии, выходил из зала суда за недоказуемостью обвинения, снова возвращался в зал, чтобы быть обвиняемым за подлог, отсиживал целый год за такое таинственное преступление, что Игорь Саввович не понял сути. А Гелий Макарович уютно потирал маленькие руки, ни разу не споткнулся, перечислял статьи, части, сроки, видимо, зная, что нельзя ничего упускать, и по прежнему старался говорить медленно, чтобы Селезнев успевал записывать.
– С начала одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года к судебной ответственности не привлекался, – закончил Гелий Макарович, и это было произнесено так значительно, точно полтора года честной жизни были оправданием длинной вереницы уголовных дел. – Если что забыл, гражданин следователь, – по свойски заметил Гелий Макарович, – то поимейте в виду, что по забывчивости… Курить разрешается?
– Курите.
Может быть, Гелий Макарович Фалалеев за полтора года жизни на свободе без следствий и судов соскучился по кабинетам, где окна зарешечены, пахнет хлорной известью и чем-то кислым? Может быть, существуют люди – и он из их числа, – для которых сделалось потребностью сидеть перед следователем, врать или говорить правду, изворачиваться, ловчить, может быть, существовал особый азарт в борьбе правосудия и преступления, щекочущее и радостное чувство риска? «На этой земле есть все и еще немножко!» – говаривал дед Игоря Саввовича, и почему же Гелий Макарович Фалалеев не мог быть в числе «и еще немножко»?
Между тем маленький человечек менялся. В кабинет Гелий Макарович вошел мелкой, робкой походкой, садясь на стул, смотрел на Селезнева извиняющимися глазами, словно просил простить за такую вольность, как сидение на стуле: еще пять минут назад взгляд у нею был «маленьким», а вот после того, как формальная часть протокола была заполнена, перед следователем сидел абсолютно другой человек – спокойный, сдержанный, с такими пронизывающими, умными глазами, что в них Игорь Саввович смотреть не мог: казалось, Гелий Макарович знает о Игоре Саввовиче такое, чего даже сам Игорь Саввович не имеет права знать.
– Начнем с ночной драки, – сказал Селезнев. – Расскажите еще раз, как все это произошло.
Селезнев умудрился, обращаясь к Гелию Макаровичу, обойтись без фамилии, имени и отчества, и в пеарый раз в присутствии Фалалеева бегло посмотрел на Игоря Саввовича, но зато так выразительно, словно сказал: «Ну, держитесь! Узнаете, в каком болоте увязли с эгим вашим треклятым гаражом!»
– Как произошло? Да обыкновенно… – ответил Гелий Макарович и впервые улыбнулся, открыв ряд черных, почти до основания изношенных мелких-мелких зубов, и это было так неожиданно, что Игорь Саввович почувствовал легкую тошноту. А Гелий Макарович в это время устраивался на стуле самым нелепым образом. Он засунул ступни за ножки стула, обвил их ногами; руки Фалалеев, наоборот, по стариковски положил на колени. После этого начал говорить резким, гортанным и клокочущим голосом:
– А чего тут, товарищ следователь, рассказывать? Драка была, так этих драк, как редиски – гривенник пучок… Ну я, конечно, выглянул в окно, думаю, спать пора, а они драться! Ну и что – дерутся? Гривенник пучок! Я эту ночь у матери ночевал, выглянул в окно, посмотрел: дерутся, да и прилег, а мать ревет: «В переулке человека насмерть убивают!» – и меня с кровати тащит: «Погляди, погляди, Еля, как смертно убивают!»… Меня дома Елей зовут… Посмотрел я опять в окошко – смотреть нечего! Драка! Да чего, товарищ следователь, рассказывать! Драка как драка – гривенник пучок! – Фалалеев передохнул. – А мать все ревет: «Убили, убили до смерти! Беги, Еля, спасай! Беги, Еля, спасай, да беги, Еля, спасай!» Все уши прожужжала – вот я и выскочил во двор. Гляжу: убили, но еще дышит… Ай, да чего я рассказываю! Вы сами, товарищ следователь, видели! Я только начало драки прихватил, а как убивали – врать не люблю – не видел… Конечно, Гольцов сам напал, но мое дело сторона. Этих драк – гривенник пучок!
Селезнев, ничего не записывая, поглядывал на Гелия Макаровича исподлобья, грыз спичку, а Игоря Саввовича от мелких, звонких, похожих на падающие откуда-то металлические колечки слов начинало поташнивать, словно в скоростном самолете, резко набирающем высоту. Что-то пестрое струилось перед глазами, предметы расплывались, Селезнев и Фалалеев казались волнистыми, сделанными как бы из гофрированного материала. В кабинете спертый воздух как бы маревом поднимался от пола. Что происходило? Не сошел ли с ума Игорь Саввович, если слышал и видел все это наяву?
– На какой почве имеете личные счеты с гражданином Гольцовым? – между тем человеческим и даже будничным голосом спросил Селезнев. – Когда познакомились, где познакомились, когда последний раз встречались?
Гелий Макарович жалобными, укоряющими за несправедливость глазами посмотрел на Селезнева: «Ну, что вы плетете, товарищ следователь!»
– Хужеете вы, товарищ Селезнев, сильно хужеете! – огорченно сказал Фалалеев. – Когда из району приехали, потолковее и подобрее были… Не знаю я вашего Гольцова! Издалека видел, слыхал о нем, а знакомства не имею… – Он укоризненно покачал головой. – Сами подумайте: какое у меня может быть знакомство с Гольцовым? Он там… – Гелий Макарович показал на потолок, – а я здесь! – Фалалеев ткнул пальцем в пол. – Мы на черных «Волгах» не разъезжаем, коньяки за двадцать рублей не пьем, на Советской власти не женимся… Нет, хужеете вы, товарищ Селезнев! Заелись, загордились, бирюльками пугать стали…
Селезнев согласно кивнул.
– Может быть, и бирюльками! – сказал он. – Однако поедем дальше… Вы как бы случайно сказали, что Гольцов первым начал драку. Как это было?
– Обыкновенно! Вот как было… Я слышу: кричит1 Подхожу к окну – стоят против друг дружки. Чего, думаю? А он опять кричит…
– Стоп! Значит, к окну вас привлек голос Гольцова?
– А кого же еще! Кричит: «Сойдите с дороги, гады!» А этот, который длинный, вежливо отвечает: «Проходите, место есть!» А Гольцову надо обязательно середкой переулка идти, барин нашелся… «Отойдите, кричит, переулок мой, кричит, руки-ноги пообломаю, кричит!» Ну, и бросился на этого, высокого, которого убили…
– Вы знаете высокого, то есть Бориса Иванова?
– Это как посмотреть! Встречал я его. А особливо не знал. Таких много – на гривенник пучок!
– Выпивали вместе?
– Этого не бывало. Я непьющий.
Селезнев улыбнулся. Не лгал, подлец этакий, так как всему мелкому уголовному люду, жуликам, аферистам и мошенникам Гелий Макарович был известен как чудак – не пил и не курил, за что и получил кличку Сухой.
– Вопрос для протокола, Фалалеев! Еще раз подтверждаете, что Гольцов первым начал драку?
Фалалеев как бы удивленно всплеснул ручками.
– Товарищ Селезнев! – тонко воскликнул он. – Ну чего вы такое говорите? Неужто ребята начали драку? Гольцов пьяный был, одурел мужик, вот и полез на рожон… С кем не бывает! – Он благожелательно улыбнулся. – Перебрал товарищ Гольцов, не рассчитал – вот и задрался… Хоть у кого спросите!
Не в болото, не в грязь, а в пропасть рухнул Игорь Саввович Гольцов, когда полтора года назад пропустил мимо ушей слова жены о гараже, который можно купить в каком-то чертовом переулке. С кем свела судьба? Сидел перед Игорем Саввовичем в неестественной, но, видимо, удобной для длинных допросов позе профессиональный преступник, человек, выработавший целую систему общения со следователем, пользующийся ею открыто и вызывающе. Все рассчитано – от позы до выражения лица, от голоса до строя речи.
– Вот, значит, мать говорит мне, значит, что надо бы посмотреть, кого убивают, – старательно выговаривал, снова переменившись, Гелий Макарович. – Значит, она, мать, значит…
Селезнев спокойно слушал лепет-клекот Фалалеева, ничего снова не записывал, глядел на автоматическую ручку Игоря Саввовича, повертывая ее так и этак. Может быть, Селезнев ждал, когда свидетелю надоест нести околесицу, и он в самом деле встрепенулся только тогда, когда кликушеское бормотание само собой затихло. Мало того, следователь дал минуту отдыха человеку-кролику.
– Как же вы не знаете гражданина Гольцова, – сказал Селезнев, – если у него есть расписка о вручении вам тысячи рублей?
Равнодушно осмотрев Игоря Саввовича, свидетель ответил:
– А я его, значит, не запомнил.
Следователь отодвинул протокол, достал из стола три наполовину исписанные странички и с таким видом, словно все трудности были позади, сел на кончик стола – впервые при Игоре Саввовиче.
– Прочтите, Фалалеев! – негромко попросил Селезнев. – Думаю, заговорите по-другому…
Через две-три минуты Фалалеев сидел в нормальной позе, с осторожно положенными на колени тремя страницами из плохой бумаги. Короткие и тонкие губы стиснуты, зрачки по-кошачьи расширены, на виске пульсировала синяя вена. В сочетании с умными глазами это выдавало, несомненно, волевую, сильную и яркую индивидуальность.
– Вот такие дела, Фалалеев, – вздохнул Селезнев. – На каждом гараже Голубкина зарабатывала пятьсот рублей… А вы, по расчетам ребят из ОБХСС, около восьмисот, а ведь вы строили, затрачивали физический труд. – Он незлобно усмехнулся. – Не все же стройматериалы ворованы! Шифер и листовую жесть для обивки дверей пришлось купить, да и за кирпич сторожу пришлось порядочно положить на лапу…
Фалалеев молчал с ледяным, окаменевшим лицом, страшным от пустых, остановившихся глаз; такой человек запросто мог всадить нож в спину или послать пулю прямо в глаза. И тени не пробежало по лицу маленького человека, пока Селезнев говорил, расчетливо поражая Фалалеева убийственными фактами. Когда следователь кончил, Гелий Макарович долго и, казалось, бездумно молчал. Потом неторопливо сказал:
– Слушки о полкуске на каждом гараже были, но я не верил. Гаражи по всему городу идут по куску – зачем людям переплачивать? – Он поймал взгляд Селезнева, несколько секунд они не спускали глаз друг с друга. – Дайте, гражданин Селезнев, слово, что не берете на пушку.
– Честное слово!
За этим ничего особенного не последовало – ни удивления, ни отрицательной эмоции. Фалалеев принял к сведению факты, вот, пожалуй, и все! Наверное, в мире Гелия Макаровича измены и предательства встречались так часто, что он мог бы сам сказать: «Гривенник – пучок!»
– Рассказать о гаражах? – скучно спросил Фалалеев.
– Обязательно, и покороче.
Гелий Макарович уже было собрался обвить ножки табурета ногами, но спохватился и остался сидеть в обычной позе, по-прежнему холодный и опасный.
– Если покороче рассказывать, то блицтурнир! – как-то аккуратно проговорил Фалалеев. – Приходит Голубкина, говорит: «Ну вот, теперь можешь заработать, Гелий! Начинай одновременно строить два гаража». Я спрашиваю: «Ты чего, Лорка, получила разрешение?» Смеется: «Лучше, чем разрешение!» – Человек-кролик полоснул взглядом Игоря Саввовича. – Значит, смеется, а толком ничего не объясняет! Ну, говорю, не буду строить! Тогда Лорка и раскололась, говорит: «Двадцать пятого апреля купили машину Гольцовы. Он сам – шишка, а она – дочь Карцева. Кумекаешь? Один гараж продадим Гольцову… О разрешении не беспокойся». Ну, тут и я сообразил, что к чему прикладывается!.. Голубкина дала кусок, то есть тысячу, и мы начали строить…
Наконец Игорь Саввович понял, почему Селезнев несколько раз спрашивал взглядом: «Что у вас происходило в конце апреля или начале мая?» Была куплена машина, та самая машина, которая имела прямое отношение к ночной драке и ко всему, что сейчас происходило в кабинете и казалось кошмарным, невероятным вымыслом, скорее всего фантастическим сном. Маленький человек, человек-кролик, человек, казалось, с другой планеты, бледными крохотными руками, руками-лапками держал ниточку из той пряжи, которую судьба ткала для Игоря Саввовича Гольцова, и при удачном стечении обстоятельств ручки-лапки могли отправить Игоря Саввовича за решетку, такую страшную для него и такую привычную для человека-кролика… Сон, кошмарный сон! Откуда-то издалека, из непонятного, словно четвертое измерение, мира опять слышался условно знакомый голос следователя Селезнева:
– Все-таки почему, Фалалеев, вам понадобилось показывать на гражданина Гольцова как зачинщика драки?
Игорь Саввович услышал далекое, только похожее на человеческую речь:
– Ваш Гольцов – блаженный дурачок! Высоко себя занес. В облаках витает. Он и гараж-то не видел до драки… Схлопочет срок – поумнеет. Так что он, он драку начал!
Ленивый, скучающий, бесстрастный, Селезнев писал совсем медленно, своими печатными буквами, и вид у него был такой, словно не существует на земле дела приятнее и милее, чем выводить отдельные, красивые, чертежные буквы на дрянной бумаге.
– Хорошо дерется ваш Гольцов! Что правда, то правда…
За решетчатым окном прошуршал шинами по асфальту троллейбус, тонко вскрикнул клаксоном «Жигуленок», взвился и оборвался призывный девичий голос… За окном жили люди. Шли куда-то, ехали, разговаривали, смеялись: кто-то собирался на пляж, кто-то покупал билет в кино; по магазинам, шатаясь от давки, бродили орды покупателей. Люди звонили по телефонам, писали друг другу письма, целовались, ссорились и мирились. Неужели все это существовало? Игорю Саввовичу теперь мерещилось, что жизнь за окном – выдумка, фантазия, а реальность – узкая и высокая комната, пропахшая хлоркой, человек-кролик, серая бумага протоколов, целый мир тюрем, преступлений, наказаний, тоски, отчаяния, одиночества, где царил и правил человек-кролик, где жили настороженно и одновременно агрессивно; боясь, что тебе вцепятся зубами в икру, торопились вцепиться в икру ближнего первым.
– Гражданин Гольцов, есть вопросы к свидетелю?
– Свидетель, скажите, пожалуйста, – сдавленным голосом проговорил Игорь Саввович, – а с моей женой вы никогда не ссорились?
Океан лютой ненависти колыхался в глазах маленького человека, когда его глаза на мгновение встретились с глазами Игоря Саввовича, и опять показалось, что с таким взглядом на самом деле выхватывают из кармана нож, нажимают на курок пистолета, спускают с поводков собак-убийц. Попадись Игорь Саввович человеку-кролику в пустом и темном переулке… Брр! Тридцать лет исполнилось инженеру Гольцову, успел он повидать кое-что на этой теплой и круглой земле, но и представить не мог, что существует человек, так смертельно его ненавидящий. Да, наверное, не единственный, далеко не единственный…
– Я такой разговор не принимаю, гражданин следователь! – сказал человек-кролик, обращаясь только к Селезневу. – «Вы с моей женой не ссорились?».. Такой разговор, гражданин следователь, надо в протокол заносить. Так и запишите, что у меня ни с обвиняемым, ни с его женой личных счетов не имеется… А вам стыдно, гражданин Гольцов, на провокацию идти. А еще инженер, начальство! Штучки-дрючки у нас не пройдут! Ни один человек не покажет, что я имею с вами личные счеты…
Селезнев сидел неподвижно, молчал, глядел на Фалалеева потемневшими, ничего не выражающими глазами, под взглядом которых Фалалеев понемножечку съеживался и притихал.
– Будете заносить мои слова в протокол? – вяло повторил он. – Настаиваю, значит, чтобы мои слова, значит, занесли в протокол…
Когда он замолчал, Селезнев взял ручку, склонив голову набок, что-то записал с видом старательного ученика, перечитал, как обычно, написанное, поправил завитушку и, очень довольный собой, лег грудью на стол. Он вдруг подмигнул кому-то и внушительным басом прогудел:
– Между прочим, не получился у нас с вами разговор, Фалалеев! Ну совсем не получился. – Он по мальчишески почесал затылок, умудрившись при этом не оторвать грудь от стола. – Вот как мы это дело дальше нарисуем, Фалалеев. Давайте-ка мне повестку о вызове в качестве свидетеля да идите домой…
Теперь было ясно, что Фалалеев, стоящий уже возле стола и пытающийся всеми силами заглянуть в лицо следователю, отмечающему повестку, знал о Селезневе такое, что надо было знать только человеку его круга, и то, что он узнал, заглянув-таки следователю в глаза, было тревожным. Гелий Макарович испуганно засуетился, начал как-то странно припрыгивать и хрустеть суставами пальцев, горбатиться и облизывать губы – он чего-то ждал, бледнея и совсем съеживаясь.
– Идите домой, Фалалеев, – прежним басом сказал Селезнев. – Идите домой и на досуге попытайтесь объяснить, как вы оказались на месте драки в полном одеянии и даже при галстуке?.. Идите, идите, времени на вас у меня больше нет…
Селезнев. Но вы с ним встречались только трижды: регистрация, развод и сговор. Виктор Голубкин показывает, что получил за услугу деньги…
Голубкина. Наглая ложь! Вы самонадеянный мальчишка! Будете ходить по городу с протянутой рукой. Это я вам обещаю!
Селезнев. Вернемся к «мерседесу». Вы его купили летом позапрошлого года за двенадцать тысяч рублей фактически, хотя по вашим рассказам вы уплатили семь тысяч… Кому в Москве звонила ваша оруженосица Любская от имени народной артистки Ларисы Голубкиной?
Голубкина (пауза). Одной знакомой… Вы знаете ее фамилию?
Селезнев. Отвечайте только на вопросы… Это Борисова вас вывела на продажную машину?
Голубкина. Да.
Селезнев. Слава богу, поняли наконец, что я знаю все… Можете перечислить источники дохода, позволившие вам купить машину за двенадцать тысяч рублей?
Голубкина. Пожалуйста! Проданы через ювелирный магазин Ромска драгоценности моей бедной мамы.
Селезнев. Две тысячи триста рублей… Что еще?
Голубкина. Остальные драгоценности проданы в Москве…
Селезнев. Не помните, в каком магазине?
Голубкина. На проспекте Ленина, кажется, или в этом, как его… Не помню!
Селезнев. Что продано?
Голубкина. Вы мне не поверите, но забыла… Кажется, золотые монеты, два кольца, перстень и еще что-то… Именно в этом магазине, который я забыла…
Селезнев. Придется вспомнить!
Голубкина. Не помню! Вы же не глухой. Слышите: не по-о-мню! Зарубите себе на носу.
Селезнев. У меня руки чешутся упрятать вас за решетку.
Голубкина. Что? Что вы сказали? Упрятать за решетку… Кого? Меня? Актрису Голубкину?
Селезнев. За дачу заведомо ложных показаний и кражу полутора тысяч рублей, полученных вами как аванс, вы можете угодить за решетку.
Голубкина. Ах, вот как вы заговорили, гражданин Селезнев! Хотите оклеветать?.. Никакого аванса я не получала, понятно? Пляшете под дудочку гражданина Гольцова? Ходите на одной с ним веревочке? Понятно! Знаем, гражданин Селезнев, какая дружба связывает обвиняемого Гольцова с полковником Сиротиным! Прекрасно знаем!
Селезнев. Гражданка Типсина!
Голубкина. Не запугивайте! Знаем, какая дружба связывает вас, Гольцова и Сиротина. Вдрызг напиваетесь в гостинице, а потом с дамами разъезжаетесь по домам. У кого ночевал за день до драки гражданин Гольцов? Думаете, неизвестно? У гражданки Хвощ. Не просите меня замолчать, пока не кончу… Думаете, неизвестно, что позавчера вы и полковник Сиротин три часа просидели в кабинете полковника? Пре-е-е-красно известно. Делили взятку! И, думаю, приличную… Сегодня же напишу на вас жалобу министру! Гражданин Гольцов, будьте свидетелем… Гражданин Гольцов, я к вам обращаюсь…
Очнувшись, Игорь Саввович удивленно вытаращился. Он с трудом выбирался из августовского солнечного дня на Весенинском сплавном участке, из того самого дня, от которого можно было вести отсчет ошибок, несчастий и болезни. Молодой начальник сплавучастка за кончик держал в пальцах невинную, в сущности, телеграмму: «Срочно выезжайте трест для решения важного вопроса. Николаев». Кончилось это комнатой с табличкой «Отдел новой техники»… Наяву же продолжалась послетелеграммная жизнь – смотрела в упор и грозно измышленная чудовищной фантазией женщина, некая Голубкина, которая, как выяснилось, за секунду-другую успела сменить обличье молодой невинности на развевающиеся одежды карающей, но оскорбленной справедливости. Глаза, как пишут в старинных романах, метали громы и молнии, рука указующе замерла, направленная на Селезнева.
– Что я должен подтвердить? – спросил Игорь Саввович.
– Как что? А то, что следователь назвал меня базарной бабой…
Игорь Саввович поклонился.
– Подтверждаю, – сказал он. – Вы базарная баба! От себя добавлю, что вы подлая, гнусная и мерзкая баба. По вашей вине, кажется, пострадает много хороших людей…
Он мог бы с таким же успехом разговаривать с манекеном. Голубкина уже стояла в центре кабинета – злая, мстительная, готовая любой ценой не защищаться, а нападать, и угрожала она прежде всего Селезневу, а потом уж Игорю Саввовичу. Между тем следователь набирал телефонный номер, прижимая трубку к уху плечом. Услышав ответ, он негромко проговорил:
– Борис Петрович, готово!
– Я ухожу! – грозно сказала Голубкина. – Я иду в обком партии. Там актрису Голубкину принимают достойно.,. С вами, Селезнев и Гольцов, мы встретимся в другой обстановке!
Устроив театральную паузу, несколько секунд Голубкина стояла изваянием; затем эффектно развернулась на сто восемьдесят градусов, как бы падая вперед, решительно двинулась к дверям, но не успела. Двери сами открылись, на пороге появился широкий и рыжий капитан. Не здороваясь и глядя только на Голубкину, он сказал:
– Капитан Гусев из ОБХСС. Мне надо побеседовать с вами, гражданка Типсина! Пройдемте!
Игорь Саввович не успел опомниться, как актриса и капитан исчезли, а Селезнев будто ни в чем не бывало дописывал очередную страницу; как всегда, пробежал взглядом написанное, облегченно откинулся на спинку стула и привычным уже для Игоря Саввовича движением помассировал лоб. Он сказал:
– Она орудует не только в Ромске. Фарца и валютные операции. – Затем Селезнев длинно посмотрел Игорю Саввовичу в глаза. – Вам предстоит еще более тяжелый и неприятный разговор…
– Черт возьми! – удивленно сказал Игорь Саввович. – Как я не заметил раньше? Комнату-то побелили. Когда же?
– До полуночи старались! – сдержанно ответил Селезнев. – Пришлось!
Так вот почему не пришел вчера полковник Сиротин в дом Игоря Саввовича! Видимо, Селезнев так припер его к стенке, что Митрий Микитич праздновал труса. Ай да Селезнев! Тогда совсем трудно понять, почему на сегодняшнем допросе следователь с первой минуты и до последней ни разу не проявил враждебности к Игорю Саввовичу, ведь в предыдущий раз он готов был смешать его с грязью. Сейчас они сидели друг против друга с очень похожими деловито-печальными лицами. Селезнев и Гольцов были ровесниками, читали одни и те же книги, смотрели одинаковые фильмы, пели одни и те же песни, вращались в одних и тех же студенческих кругах. Это они невольно почувствовали при первой встрече, но дальше, наверное, не пошли бы, если бы не Голубкина. Свою внутреннюю похожесть они особенно сильно ощутили после разговора с актрисой. На Голубкиной сходились их любовь и ненависть, представления о чести, нравственности, морали, актриса объединила их крепче, чем если бы кто-то захотел проделать это нравоучительными примерами. Селезнев сказал:
– В коридоре ждет вызова Гелий Макарович Фалалеев. Это главный свидетель обвинения, утверждающий, что вы начали драку. Вам он знаком…
Деньги за гараж – тысячу рублей – Игорь Саввович отдавал человеку именно с таким именем и фамилией, но не помнил ни лица, ни фигуры, ни голоса, и когда Гелий Макарович Фалалеев вошел в кабинет, Игорь Саввович, так много раз за эти дни болезненно переживающий провалы в памяти, вздохнул облегченно. Этот Фалалеев был таким человеком, которого никак нельзя было запомнить.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! Садитесь!
На табурет сел маленький человек неопределенного возраста, одетый именно так, как должен быть одет человек, чтобы остаться незаметным. Одежда на Гелии Макаровиче Фалалееве служила тем же целям, каким мимикрия служит животному миру, вместе с тем было понятно, что Фалалеев не нарочно так одевается, а просто не может носить другую одежду.
– Вот. Вызвали, – нежным и тихим голосом сказал Гелий Макарович. – Вызвали. Пришел.
Маленькое лицо, маленький носик, маленькие руки и ноги – все в этом человеке было маленьким, и даже взгляд казался от робости маленькими. Посмотрит на следователя – быстро упрячет глаза, поглядит на Гольцова – скроет взгляд в углу, посмотрит в угол – опускает глаза в пол. На кролика, наверное, походил Гелий Макарович, который, как маленький, пушистый зверек, дрожал от понятного страха перед сильным и жестоким миром.
– Имя, фамилия, отчество, год рождения…
Гелий Макарович отвечал тихо, предупредительно, но по тому, как он отвечал, даже неопытный Игорь Саввович понял, что кроликоподобный свидетель не впервые сидит в кабинете следователя. Фалалеев не произнес ни одного лишнего слова, ни разу не переспросил, и Селезнев писал непрерывно, без продыха – так выученно снабжал пищей протокол маленький Гелий Макарович.
– Основная профессия – маляр, – повторил Селезнев и тем же мирным голосом продолжил: – Привлекались ли к уголовной ответственности, если да, то когда и за что?
Человек-кролик совсем ласково ответил:
– Привлекался. В одна тысяча девятьсот шестьдесят втором году по статье сто сорок седьмой, часть первая. В одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году по статье…
И пошло и поехало! Миниатюрный человечек переходил из одного судебного заседания на другое, освобождался досрочно и по амнистии, выходил из зала суда за недоказуемостью обвинения, снова возвращался в зал, чтобы быть обвиняемым за подлог, отсиживал целый год за такое таинственное преступление, что Игорь Саввович не понял сути. А Гелий Макарович уютно потирал маленькие руки, ни разу не споткнулся, перечислял статьи, части, сроки, видимо, зная, что нельзя ничего упускать, и по прежнему старался говорить медленно, чтобы Селезнев успевал записывать.
– С начала одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года к судебной ответственности не привлекался, – закончил Гелий Макарович, и это было произнесено так значительно, точно полтора года честной жизни были оправданием длинной вереницы уголовных дел. – Если что забыл, гражданин следователь, – по свойски заметил Гелий Макарович, – то поимейте в виду, что по забывчивости… Курить разрешается?
– Курите.
Может быть, Гелий Макарович Фалалеев за полтора года жизни на свободе без следствий и судов соскучился по кабинетам, где окна зарешечены, пахнет хлорной известью и чем-то кислым? Может быть, существуют люди – и он из их числа, – для которых сделалось потребностью сидеть перед следователем, врать или говорить правду, изворачиваться, ловчить, может быть, существовал особый азарт в борьбе правосудия и преступления, щекочущее и радостное чувство риска? «На этой земле есть все и еще немножко!» – говаривал дед Игоря Саввовича, и почему же Гелий Макарович Фалалеев не мог быть в числе «и еще немножко»?
Между тем маленький человечек менялся. В кабинет Гелий Макарович вошел мелкой, робкой походкой, садясь на стул, смотрел на Селезнева извиняющимися глазами, словно просил простить за такую вольность, как сидение на стуле: еще пять минут назад взгляд у нею был «маленьким», а вот после того, как формальная часть протокола была заполнена, перед следователем сидел абсолютно другой человек – спокойный, сдержанный, с такими пронизывающими, умными глазами, что в них Игорь Саввович смотреть не мог: казалось, Гелий Макарович знает о Игоре Саввовиче такое, чего даже сам Игорь Саввович не имеет права знать.
– Начнем с ночной драки, – сказал Селезнев. – Расскажите еще раз, как все это произошло.
Селезнев умудрился, обращаясь к Гелию Макаровичу, обойтись без фамилии, имени и отчества, и в пеарый раз в присутствии Фалалеева бегло посмотрел на Игоря Саввовича, но зато так выразительно, словно сказал: «Ну, держитесь! Узнаете, в каком болоте увязли с эгим вашим треклятым гаражом!»
– Как произошло? Да обыкновенно… – ответил Гелий Макарович и впервые улыбнулся, открыв ряд черных, почти до основания изношенных мелких-мелких зубов, и это было так неожиданно, что Игорь Саввович почувствовал легкую тошноту. А Гелий Макарович в это время устраивался на стуле самым нелепым образом. Он засунул ступни за ножки стула, обвил их ногами; руки Фалалеев, наоборот, по стариковски положил на колени. После этого начал говорить резким, гортанным и клокочущим голосом:
– А чего тут, товарищ следователь, рассказывать? Драка была, так этих драк, как редиски – гривенник пучок… Ну я, конечно, выглянул в окно, думаю, спать пора, а они драться! Ну и что – дерутся? Гривенник пучок! Я эту ночь у матери ночевал, выглянул в окно, посмотрел: дерутся, да и прилег, а мать ревет: «В переулке человека насмерть убивают!» – и меня с кровати тащит: «Погляди, погляди, Еля, как смертно убивают!»… Меня дома Елей зовут… Посмотрел я опять в окошко – смотреть нечего! Драка! Да чего, товарищ следователь, рассказывать! Драка как драка – гривенник пучок! – Фалалеев передохнул. – А мать все ревет: «Убили, убили до смерти! Беги, Еля, спасай! Беги, Еля, спасай, да беги, Еля, спасай!» Все уши прожужжала – вот я и выскочил во двор. Гляжу: убили, но еще дышит… Ай, да чего я рассказываю! Вы сами, товарищ следователь, видели! Я только начало драки прихватил, а как убивали – врать не люблю – не видел… Конечно, Гольцов сам напал, но мое дело сторона. Этих драк – гривенник пучок!
Селезнев, ничего не записывая, поглядывал на Гелия Макаровича исподлобья, грыз спичку, а Игоря Саввовича от мелких, звонких, похожих на падающие откуда-то металлические колечки слов начинало поташнивать, словно в скоростном самолете, резко набирающем высоту. Что-то пестрое струилось перед глазами, предметы расплывались, Селезнев и Фалалеев казались волнистыми, сделанными как бы из гофрированного материала. В кабинете спертый воздух как бы маревом поднимался от пола. Что происходило? Не сошел ли с ума Игорь Саввович, если слышал и видел все это наяву?
– На какой почве имеете личные счеты с гражданином Гольцовым? – между тем человеческим и даже будничным голосом спросил Селезнев. – Когда познакомились, где познакомились, когда последний раз встречались?
Гелий Макарович жалобными, укоряющими за несправедливость глазами посмотрел на Селезнева: «Ну, что вы плетете, товарищ следователь!»
– Хужеете вы, товарищ Селезнев, сильно хужеете! – огорченно сказал Фалалеев. – Когда из району приехали, потолковее и подобрее были… Не знаю я вашего Гольцова! Издалека видел, слыхал о нем, а знакомства не имею… – Он укоризненно покачал головой. – Сами подумайте: какое у меня может быть знакомство с Гольцовым? Он там… – Гелий Макарович показал на потолок, – а я здесь! – Фалалеев ткнул пальцем в пол. – Мы на черных «Волгах» не разъезжаем, коньяки за двадцать рублей не пьем, на Советской власти не женимся… Нет, хужеете вы, товарищ Селезнев! Заелись, загордились, бирюльками пугать стали…
Селезнев согласно кивнул.
– Может быть, и бирюльками! – сказал он. – Однако поедем дальше… Вы как бы случайно сказали, что Гольцов первым начал драку. Как это было?
– Обыкновенно! Вот как было… Я слышу: кричит1 Подхожу к окну – стоят против друг дружки. Чего, думаю? А он опять кричит…
– Стоп! Значит, к окну вас привлек голос Гольцова?
– А кого же еще! Кричит: «Сойдите с дороги, гады!» А этот, который длинный, вежливо отвечает: «Проходите, место есть!» А Гольцову надо обязательно середкой переулка идти, барин нашелся… «Отойдите, кричит, переулок мой, кричит, руки-ноги пообломаю, кричит!» Ну, и бросился на этого, высокого, которого убили…
– Вы знаете высокого, то есть Бориса Иванова?
– Это как посмотреть! Встречал я его. А особливо не знал. Таких много – на гривенник пучок!
– Выпивали вместе?
– Этого не бывало. Я непьющий.
Селезнев улыбнулся. Не лгал, подлец этакий, так как всему мелкому уголовному люду, жуликам, аферистам и мошенникам Гелий Макарович был известен как чудак – не пил и не курил, за что и получил кличку Сухой.
– Вопрос для протокола, Фалалеев! Еще раз подтверждаете, что Гольцов первым начал драку?
Фалалеев как бы удивленно всплеснул ручками.
– Товарищ Селезнев! – тонко воскликнул он. – Ну чего вы такое говорите? Неужто ребята начали драку? Гольцов пьяный был, одурел мужик, вот и полез на рожон… С кем не бывает! – Он благожелательно улыбнулся. – Перебрал товарищ Гольцов, не рассчитал – вот и задрался… Хоть у кого спросите!
Не в болото, не в грязь, а в пропасть рухнул Игорь Саввович Гольцов, когда полтора года назад пропустил мимо ушей слова жены о гараже, который можно купить в каком-то чертовом переулке. С кем свела судьба? Сидел перед Игорем Саввовичем в неестественной, но, видимо, удобной для длинных допросов позе профессиональный преступник, человек, выработавший целую систему общения со следователем, пользующийся ею открыто и вызывающе. Все рассчитано – от позы до выражения лица, от голоса до строя речи.
– Вот, значит, мать говорит мне, значит, что надо бы посмотреть, кого убивают, – старательно выговаривал, снова переменившись, Гелий Макарович. – Значит, она, мать, значит…
Селезнев спокойно слушал лепет-клекот Фалалеева, ничего снова не записывал, глядел на автоматическую ручку Игоря Саввовича, повертывая ее так и этак. Может быть, Селезнев ждал, когда свидетелю надоест нести околесицу, и он в самом деле встрепенулся только тогда, когда кликушеское бормотание само собой затихло. Мало того, следователь дал минуту отдыха человеку-кролику.
– Как же вы не знаете гражданина Гольцова, – сказал Селезнев, – если у него есть расписка о вручении вам тысячи рублей?
Равнодушно осмотрев Игоря Саввовича, свидетель ответил:
– А я его, значит, не запомнил.
Следователь отодвинул протокол, достал из стола три наполовину исписанные странички и с таким видом, словно все трудности были позади, сел на кончик стола – впервые при Игоре Саввовиче.
– Прочтите, Фалалеев! – негромко попросил Селезнев. – Думаю, заговорите по-другому…
Через две-три минуты Фалалеев сидел в нормальной позе, с осторожно положенными на колени тремя страницами из плохой бумаги. Короткие и тонкие губы стиснуты, зрачки по-кошачьи расширены, на виске пульсировала синяя вена. В сочетании с умными глазами это выдавало, несомненно, волевую, сильную и яркую индивидуальность.
– Вот такие дела, Фалалеев, – вздохнул Селезнев. – На каждом гараже Голубкина зарабатывала пятьсот рублей… А вы, по расчетам ребят из ОБХСС, около восьмисот, а ведь вы строили, затрачивали физический труд. – Он незлобно усмехнулся. – Не все же стройматериалы ворованы! Шифер и листовую жесть для обивки дверей пришлось купить, да и за кирпич сторожу пришлось порядочно положить на лапу…
Фалалеев молчал с ледяным, окаменевшим лицом, страшным от пустых, остановившихся глаз; такой человек запросто мог всадить нож в спину или послать пулю прямо в глаза. И тени не пробежало по лицу маленького человека, пока Селезнев говорил, расчетливо поражая Фалалеева убийственными фактами. Когда следователь кончил, Гелий Макарович долго и, казалось, бездумно молчал. Потом неторопливо сказал:
– Слушки о полкуске на каждом гараже были, но я не верил. Гаражи по всему городу идут по куску – зачем людям переплачивать? – Он поймал взгляд Селезнева, несколько секунд они не спускали глаз друг с друга. – Дайте, гражданин Селезнев, слово, что не берете на пушку.
– Честное слово!
За этим ничего особенного не последовало – ни удивления, ни отрицательной эмоции. Фалалеев принял к сведению факты, вот, пожалуй, и все! Наверное, в мире Гелия Макаровича измены и предательства встречались так часто, что он мог бы сам сказать: «Гривенник – пучок!»
– Рассказать о гаражах? – скучно спросил Фалалеев.
– Обязательно, и покороче.
Гелий Макарович уже было собрался обвить ножки табурета ногами, но спохватился и остался сидеть в обычной позе, по-прежнему холодный и опасный.
– Если покороче рассказывать, то блицтурнир! – как-то аккуратно проговорил Фалалеев. – Приходит Голубкина, говорит: «Ну вот, теперь можешь заработать, Гелий! Начинай одновременно строить два гаража». Я спрашиваю: «Ты чего, Лорка, получила разрешение?» Смеется: «Лучше, чем разрешение!» – Человек-кролик полоснул взглядом Игоря Саввовича. – Значит, смеется, а толком ничего не объясняет! Ну, говорю, не буду строить! Тогда Лорка и раскололась, говорит: «Двадцать пятого апреля купили машину Гольцовы. Он сам – шишка, а она – дочь Карцева. Кумекаешь? Один гараж продадим Гольцову… О разрешении не беспокойся». Ну, тут и я сообразил, что к чему прикладывается!.. Голубкина дала кусок, то есть тысячу, и мы начали строить…
Наконец Игорь Саввович понял, почему Селезнев несколько раз спрашивал взглядом: «Что у вас происходило в конце апреля или начале мая?» Была куплена машина, та самая машина, которая имела прямое отношение к ночной драке и ко всему, что сейчас происходило в кабинете и казалось кошмарным, невероятным вымыслом, скорее всего фантастическим сном. Маленький человек, человек-кролик, человек, казалось, с другой планеты, бледными крохотными руками, руками-лапками держал ниточку из той пряжи, которую судьба ткала для Игоря Саввовича Гольцова, и при удачном стечении обстоятельств ручки-лапки могли отправить Игоря Саввовича за решетку, такую страшную для него и такую привычную для человека-кролика… Сон, кошмарный сон! Откуда-то издалека, из непонятного, словно четвертое измерение, мира опять слышался условно знакомый голос следователя Селезнева:
– Все-таки почему, Фалалеев, вам понадобилось показывать на гражданина Гольцова как зачинщика драки?
Игорь Саввович услышал далекое, только похожее на человеческую речь:
– Ваш Гольцов – блаженный дурачок! Высоко себя занес. В облаках витает. Он и гараж-то не видел до драки… Схлопочет срок – поумнеет. Так что он, он драку начал!
Ленивый, скучающий, бесстрастный, Селезнев писал совсем медленно, своими печатными буквами, и вид у него был такой, словно не существует на земле дела приятнее и милее, чем выводить отдельные, красивые, чертежные буквы на дрянной бумаге.
– Хорошо дерется ваш Гольцов! Что правда, то правда…
За решетчатым окном прошуршал шинами по асфальту троллейбус, тонко вскрикнул клаксоном «Жигуленок», взвился и оборвался призывный девичий голос… За окном жили люди. Шли куда-то, ехали, разговаривали, смеялись: кто-то собирался на пляж, кто-то покупал билет в кино; по магазинам, шатаясь от давки, бродили орды покупателей. Люди звонили по телефонам, писали друг другу письма, целовались, ссорились и мирились. Неужели все это существовало? Игорю Саввовичу теперь мерещилось, что жизнь за окном – выдумка, фантазия, а реальность – узкая и высокая комната, пропахшая хлоркой, человек-кролик, серая бумага протоколов, целый мир тюрем, преступлений, наказаний, тоски, отчаяния, одиночества, где царил и правил человек-кролик, где жили настороженно и одновременно агрессивно; боясь, что тебе вцепятся зубами в икру, торопились вцепиться в икру ближнего первым.
– Гражданин Гольцов, есть вопросы к свидетелю?
– Свидетель, скажите, пожалуйста, – сдавленным голосом проговорил Игорь Саввович, – а с моей женой вы никогда не ссорились?
Океан лютой ненависти колыхался в глазах маленького человека, когда его глаза на мгновение встретились с глазами Игоря Саввовича, и опять показалось, что с таким взглядом на самом деле выхватывают из кармана нож, нажимают на курок пистолета, спускают с поводков собак-убийц. Попадись Игорь Саввович человеку-кролику в пустом и темном переулке… Брр! Тридцать лет исполнилось инженеру Гольцову, успел он повидать кое-что на этой теплой и круглой земле, но и представить не мог, что существует человек, так смертельно его ненавидящий. Да, наверное, не единственный, далеко не единственный…
– Я такой разговор не принимаю, гражданин следователь! – сказал человек-кролик, обращаясь только к Селезневу. – «Вы с моей женой не ссорились?».. Такой разговор, гражданин следователь, надо в протокол заносить. Так и запишите, что у меня ни с обвиняемым, ни с его женой личных счетов не имеется… А вам стыдно, гражданин Гольцов, на провокацию идти. А еще инженер, начальство! Штучки-дрючки у нас не пройдут! Ни один человек не покажет, что я имею с вами личные счеты…
Селезнев сидел неподвижно, молчал, глядел на Фалалеева потемневшими, ничего не выражающими глазами, под взглядом которых Фалалеев понемножечку съеживался и притихал.
– Будете заносить мои слова в протокол? – вяло повторил он. – Настаиваю, значит, чтобы мои слова, значит, занесли в протокол…
Когда он замолчал, Селезнев взял ручку, склонив голову набок, что-то записал с видом старательного ученика, перечитал, как обычно, написанное, поправил завитушку и, очень довольный собой, лег грудью на стол. Он вдруг подмигнул кому-то и внушительным басом прогудел:
– Между прочим, не получился у нас с вами разговор, Фалалеев! Ну совсем не получился. – Он по мальчишески почесал затылок, умудрившись при этом не оторвать грудь от стола. – Вот как мы это дело дальше нарисуем, Фалалеев. Давайте-ка мне повестку о вызове в качестве свидетеля да идите домой…
Теперь было ясно, что Фалалеев, стоящий уже возле стола и пытающийся всеми силами заглянуть в лицо следователю, отмечающему повестку, знал о Селезневе такое, что надо было знать только человеку его круга, и то, что он узнал, заглянув-таки следователю в глаза, было тревожным. Гелий Макарович испуганно засуетился, начал как-то странно припрыгивать и хрустеть суставами пальцев, горбатиться и облизывать губы – он чего-то ждал, бледнея и совсем съеживаясь.
– Идите домой, Фалалеев, – прежним басом сказал Селезнев. – Идите домой и на досуге попытайтесь объяснить, как вы оказались на месте драки в полном одеянии и даже при галстуке?.. Идите, идите, времени на вас у меня больше нет…