Литтл Бентли. Незаметные

   И на его лице была маска Франкенштейна.
   У меня по спине пробежал холодок. Я точно знал, что он собирается сделать. Я знал, что он чувствует, что испытывает, но было странно смотреть на это со стороны. Как будто я смотрел кино о том, как сам подстерегал Стюарта. Я помнил, как одинок тогда был – как думал, что одинок, – как уговаривал себя, что я невидим, и знал, что с этим парнем сейчас то же самое. Он не догадывался, что мы за ним наблюдаем, но мы знали, что он собирается сделать, и ждали, пока он это сделает.
   Я хотел подойти к его машине, сказать ему, что он не одинок, что я и все другие уже через это прошли. Но я знал и то, что Филипп был прав: это то, через что он должен пройти сам. Это его посвящение.
   Он вылез из «жука», стискивая обрез охотничьего ружья.
   Мы смотрели, как он идет через стоянку к корпусам.
   Через несколько минут из одного здания донесся громоподобный выстрел охотничьего ружья, и почти сразу за ним – еще один. Приглушенно, издалека, будто из-под глубокой воды, долетели крики.
   – О'кей, – сказал Филипп, – я останусь здесь. Вы меня ждите у «Денниза». Я с ним поговорю и приведу его с собой.
   Мы кивнули, Стив сказал:
   – Ладно.
   В зеркале заднего вида «бьюика» я увидел человека, оглушенного и потерянного, выходящего на автостоянку и все еще не снявшего маску Франкенштейна. Обрез он уже где-то бросил.
   Филипп пошел к нему, улыбаясь и махая рукой.
   Когда через час они приехали к «Деннизу», он уже был одним из нас.
   Его звали Тим, и он влился в нашу группу так же быстро и удачно, как в свое время я. Он понимал нас, он был одним из нас, и он стал энтузиастом Террора Ради Простого Человека. Он считал это выдающейся идеей.
   Еще он нам нашел место, где жить.
   После своего возвращения мы жили по разным отелям и мотелям. Филипп не хотел, чтобы мы вернулись по своим прежним домам, считая, что это может быть небезопасно, и мы искали новое место, где могли бы жить все вместе.
   Тим нам рассказал, что живет в модельном доме уже два месяца.
   – Там построили квартал Чепмена в Орандже – там, где он переходит через холм в сторону Ирвайна. Днем там довольно противно, потому что все время народ мимо топает, но ночью там пусто и отлично. Он меблирован в стиле «Архитектурный дизайн», и ванная великолепная с бассейном в полу. Жить там – класс. Мой дом – в тупике с еще четырьмя такими же. Все двухэтажные, в каждом от трех до шести спален. Можем просто занять их все.
   – Звучит заманчиво, – сказал я.
   – Отличное место, и там есть ворота, чтобы хулиганы не лазили. Жить там хорошо.
   – Да, звучит приятно, – согласился Филипп. – Давайте посмотрим.
   Был будний день, и никто не занимался покупкой домов, но через офис продавцов мы все равно прошли незамеченными. Все мы взяли по рекламному проспекту и прошли в тупик посмотреть нашу первую модель.
   Все дома были чудесные, все очень дорогие и дорого обставленные. Всего было пять больших домов, а нас тринадцать, и потому жизненного пространства хватало. Филипп выбрал самый большой из домов, где жил Тим, и сказал, что будет там жить с Тимом и Полом, чтобы быть под рукой, если им понадобится помощь или возникнут вопросы. Мы с Джеймсом и Джоном поселились в соседнем доме псевдотюдоровского стиля.
   Потом мы поехали туда, где остановились – «Холидей инн» в Тастине, – и собрали вещи. Дело шло к вечеру. Уже было начало шестого, и я хотел вернуться прямо домой, но Джеймс еще решил пробежаться по магазинам, а Джон – поехать к Стиву и прихватить его фургон, который все еще оставался в нашем прошлом мотеле, так что я дал Джеймсу ключи от машины и поехал с Джуниором на его новом «ягуаре», который он добыл в нашем последнем налете.
   Мы с Джуниором поехали в свой новый дом и вытащили из тесного багажника чемоданы.
   – У тебя в отеле что-нибудь осталось? – спросил он.
   – Еще чемодан.
   – У меня тоже. Съездим завтра?
   Я кивнул.
   – Тогда я тебя прихвачу по дороге.
   – Пока.
   – Пока.
   Я шел к своему новому дому по пустому тротуару. Начинало темнеть, автоматический таймер, который включал уличные фонари, сработал, включив фонарь перед подъездом и освещение подъездной дорожки.
   Тим говорил, что сопрет ключи от домов в конторе продавцов, и теперь ключ от дома торчал в замке. Я их вытащил, нажал на увеличенную защелку и вошел.
   В свой дом.
   Точнее, наш дом. Но почему-то я думал о нем как о своем доме, а о Джоне и Джеймсе – как о своих гостях.
   Поставив чемодан в вестибюле, я щелкнул выключателем. Зажглись скрытые флуоресцентные лампы холла и прихожей, а с ними торшеры в гостиной и спальне и люстра в столовой. Я вдохнул воздух и застыл. В этом доме даже пахло отлично.
   Сверху донесся шум, похожий на стук.
   – Эй! – крикнул я. – Есть кто дома?
   И подождал, прислушиваясь.
   Ничего.
   Подхватив чемодан, я отнес его наверх и вывалил на пол в главной спальне. Может, потом будет спор, где чья комната, но пока что кто первый пришел, первый и схватил, и от своих прав я отказываться не собирался.
   Как и говорил Тим и как мы уже увидели днем, ванная была великолепна. Сама ванна была утоплена в приподнятом помосте и размером была с джакузи. У ее изголовья на подоконнике толпились комнатные цветы. Матовые стекла выходили на передний двор.
   Мне надо было отлить, и должен сказать, что более тихого унитаза я в своей жизни не видел. Вернувшись в спальню, я плюхнулся на кровать. Отлично. Просто здорово. Каждый дом имел свое лицо, мебель и обстановку поставляли разные фирмы, и их названия были написаны на прикрепленных табличках рядом с урнами у входной двери, но они явно собирались произвести на людей как можно лучшее впечатление, и тот слой, на который это впечатление было рассчитано, – это как раз мы.
   Очень мне эти дома понравились.
   В особенности мой.
   И снова что-то где-то стукнуло. Я сел и прислушался. Вроде бы из соседней комнаты. Что за ерунда? Крысы? Водопровод течет? Я встал и улыбнулся при мысли, что надо бы подать жалобу в компанию. Я вышел в холл и сунулся в соседнюю комнату. Это явно должна была быть спальня для девочки. На стене плакаты с балеринами, на белом столике куклы, мягкие игрушки на розовой спинке кровати. Я оглядел комнату, но не увидел ничего, что могло издавать этот звук. Может, где-то в стене между двумя комнатами... Из чулана выпрыгнула женщина. Я вскрикнул и попятился, чуть не полетел, споткнувшись. Она стояла у кровати и глядела на меня настороженно. В ее глазах был гнев, но был еще и страх, и никто из нас не сделал шага навстречу друг другу.
   – Кто ты? – спросил я.
   – Нет, это ты кто?
   Я вдруг понял, что она меня видит. Она меня слышит.
   И я присмотрелся пристальнее. Она была старше меня, где-то между тридцатью пятью и сорока, наверное, и, несмотря на дикие глаза и растрепанные волосы, было в ней что-то смиренное, определенная застенчивость. А решительность казалась деланной, агрессивность – искусственной.
   – Ты – Незаметная? – спросил я.
   – Откуда... откуда ты знаешь это слово?
   – Я тоже Незаметный. Мы все Незаметные.
   – Все?
   – Нас тринадцать. Мы перебрались сюда жить.
   Она еще несколько секунд на меня смотрела, потом тяжело села на кровать. И стала смотреть на стену, а я – на нее. Она была привлекательна. Какая-то приятная мягкость была в чертах ее лица, в глазах – очевидная разумность. Губы у нее были темно-красные, не слишком большие и не слишком маленькие, и в чем-то чувственные. Волосы у нее были светло-каштановые, а среднего размера груди – совершенными по форме.
   Тянуло ли меня к ней? На самом деле нет. Она была симпатичная, но между этой женщиной и мной не проскочила та искра, которая ударила между мной и Джейн в минуту нашей первой встречи. И все равно в штанах у меня зашевелилось. Так давно я не был наедине с женщиной, не говорил с женщиной, что даже такая встреча мельком меня возбудила.
   – Как тебя зовут? – спросил я.
   – Мэри.
   – Ты здесь живешь?
   – Жила. Боюсь, больше уже не живу. Я не знал, что на это ответить, и хотел, чтобы тут со мной был Филипп.
   – А ты откуда?
   – Отсюда. Из Калифорнии. Коста-Меса.
   – Ты здесь одна?
   Она бросила на меня подозрительный взгляд:
   – А тебе какое дело?
   – Я в том смысле, есть здесь еще такие, как ты?
   Она медленно покачала головой.
   Я подумал, что надо бы предложить ей присоединиться к нам, но я не был уверен, что у меня есть на это полномочия. Это решать Филиппу. Я смотрел на нее, она на меня. Вот так мы и смотрели тупо друг на друга. Это была первая женщина из Незаметных, которую я видел, и тот факт, что они вообще существуют, застал меня совершенно врасплох. Наверное, я полагал, что быть Незаметным – это судьба исключительно мужчин, что намеренно это так сделано или случайно, но стать Незаметным может только человек мужского пола.
   Но я был рад, что ошибся. Я уже думал о будущем, когда мы найдем себе подружек, любовниц, жен – для всех нас. Будем жить сравнительно нормальной эмоциональной и половой жизнью с нормальными и счастливыми отношениями.
   Да, но какие будут дети? Если Незаметность – явление генетическое, то рецессивный этот ген или доминантный? Могут у нас быть нормальные дети? Или они будут еще хуже нас? Совсем невидимыми?
   Все это мелькнуло у меня в голове за краткие мгновения, пока мы глядели друг другу в глаза. Потом она встала, нарушив оцепенение, и пошла к двери.
   – Ладно, я, наверное, лучше пойду.
   – Подожди! – сказал я.
   Она остановилась на полушаге:
   – Чего?
   – Не уходи.
   Она посмотрела на меня со страхом:
   – Почему?
   – Дай я хотя бы с ними поговорю.
   Она шагнула назад и снова села на кровать. И медленно кивнула.
   – Я вернусь через несколько минут. Ты подождешь здесь?
   – А куда же мне еще деваться?
   Я выскочил из комнаты и побежал в дом Филиппа рассказать ему о Мэри.
   – Женщина? – с энтузиазмом воскликнул Филипп.
   – Женщина? – со страхом повторил Пол.
   – Я думаю, это надо обсудить, – сказал я.
   – Ты прав, – кивнул Филипп.
   Он немедленно послал Тима обойти все дома и собрать всех, и через пару минут мы собрались в гостиной Филиппа. Джон, Джеймс и Томми все еще не вернулись, но остальные собрались все, рассевшись на креслах, диванах и на полу.
   Я быстро рассказал, как нашел Мэри в чулане, и о нашей короткой беседе.
   – Она здесь живет? – спросил Филипп.
   – Похоже на то.
   Он обернулся к Тиму:
   – И ты ее никогда не видел?
   Тим покачал головой. Последовала быстрая дискуссия. Я прокашлялся:
   – Я считаю, ее надо принять.
   – Нет! – Пол.
   – А я считаю, ее надо выдрать хором и бросить на обочине. – Стив.
   – Проголосуем, – предложил Бастер. Тут я встал:
   – А чего тут голосовать? Она одна из нас. У нас тут что, братство монахов? Или общественная организация? Я даже не знаю, хочет ли она быть террористкой. Я не спросил. Но наверняка хочет. Каждый Незаметный этого хочет. – Я встряхнул головой. – Вот что: мы можем ей сказать, что ей не место в нашей компании – если мы решим быть такими мелочными и заносчивыми, но не нам решать, кто Незаметный, а кто нет. Ты либо Незаметный, либо нет. Она – да. И по-моему, этого достаточно, чтобы признать ее нашей.
   – Боб прав, – сказал Филипп. – Мы ее принимаем.
   – И к тому же, – добавил Джеймс, – пока что бабы не выбивают наши двери в надежде с нами остаться. Так что лучше не упускать шанса, когда он есть.
   И мы все десять пошли в соседний дом. Я рванулся вперед, оставив остальных позади, и заглянул в комнату, где ее оставил. Она сидела на той же кровати, не пошевелившись.
   – Мы все здесь, – сказал я. – Хочешь познакомиться с остальными?
   Мэри пожала плечами. Страх ее исчез, но его сменила странная апатия.
   Говорил, как всегда, Филипп. Он рассказал о Терроризме Ради Простого Человека, о том, кто мы, и спросил, хочет ли она быть в нашей компании.
   – Не знаю, – ответила она.
   – Ты предпочитаешь быть одна?
   Она пожала плечами.
   Филипп посмотрел на нее повнимательнее.
   – Я тебя где-то видел. Никогда не забываю лиц. Ты где работала?
   Она неловко поежилась:
   – А тебе чего?
   – Харбор! – сказал он, показывая на нее пальцем. – Ты работала на бульваре Харбор.
   – Я не знаю, о чем ты говоришь.
   – Я тебя там видел.
   – Не мог ты меня там видеть.
   – Ты была проституткой. Я тебя видел.
   Казалось, из нее выпустили воздух, и она осела. Голова ее кивнула, нижняя губа слегка дрожала.
   – Я это пробовала недолго, – сказала она. – Я думала... думала, так меня кто-нибудь заметит. – В покрасневших глазах стали набухать слезы. – Но никто, никто меня не видел...
   – Я видел, – спокойно сказал Филипп, – я думал, ты – одна из нас, и начал за тобой следить. Но ты исчезла, и я про тебя забыл. Что случилось?
   Слеза сорвалась вниз по ее правой щеке. Она смахнула слезу рукой.
   – Я убила своего первого и единственного клиента.
   Она стала всхлипывать, трясясь всем телом, и слезы ручьем хлынули из-под закрывших лицо рук.
   Филипп обнял ее одной рукой за плечи, притянул к себе.
   – Ничего, – сказал он. – Все в порядке.
   Мы все неловко переминались с ноги на ногу.
   – Я его зарезала?
   – Ничего, – сказал он. – Мы не судим. Каждый из нас что-нибудь такое сделал.
   Она подняла лицо, вытирая слезы.
   – Я убил своего босса и его босса, – сказал он. – Перерезал им глотки.
   – И вам все равно, что я сделала?
   – Мы все сделали что-то похожее.
   Она шмыгнула носом:
   – Значит... значит, вы меня принимаете?
   – Ты – одна из нас, – ответил Филипп. – Что же нам еще делать?

Глава 8

   И мы счастливо зажили в наших модельных домах, уходя каждое утро до их открытия в десять и возвращаясь после пяти, когда их закрывали. Это у нас было что-то вроде коммуны. Один за всех и все за одного.
   У нас все было общее, даже секс, но секс не сопровождался чувствами или увлечением. Это был чисто физический акт, как еда или испражнение, которому не придавалось особого значения. Я участвовал в нем больше по обязанности, чем из желания, но, хотя это всегда было физически приятно, у меня оставалось после него чувство внутренней пустоты.
   Сначала мы просто спали с Мэри по очереди. Если ни у кого из нас давно не было секса, то у Мэри – тоже, и она изголодалась. Она ясно дала понять, что отношения с кем-либо из нас ее не интересуют, но она не возражает против ни к чему не обязывающего и не налагающего ограничений секса.
   Одну ночь с ней спал Филипп, другую – я, третью – Джон и так далее. Бастер обычно пропускал свою очередь, отговариваясь, что не хочет изменять памяти своей покойной жены, но Джуниор с увлечением воспринял ход вещей, таская Руководства по сексу и приспособления для него, испытывая все способы и позы, которые мог придумать или найти.
   Потом мы стали делать это группами. Мне это не особо нравилось, и я старался не участвовать, но почти все остальные делали это с удовольствием. Даже Джеймс и Джон спали с Мэри на пару в моем доме, и звуки, производимые этой троицей, мешали мне заснуть.
   Наутро я встретился с Мэри за завтраком, пока Джеймс и Джон еще дремали. Я налил ей чашку сваренного мной кофе и сел рядом. Какое-то время мы молчали.
   – Я знаю, что ты этого не одобряешь, – сказала она, нарушив молчание.
   – Это не мое дело – одобрять или не одобрять.
   – Но ты не одобряешь. Признайся.
   – Я просто не понимаю, зачем ты... зачем ты это делаешь.
   – А может, мне нравится.
   – В самом деле?
   – Честно говоря, нет, – ответила она, пригубливая чашку. – Но нельзя сказать, что и не нравится. Способ как способ. Кстати, все при этом довольны.
   – А ты при этом не чувствуешь себя вроде... ну, шлюхи?
   Она пожала плечами:
   – А я шлюха и есть.
   – Нет, неправда. – Я поставил чашку на стол. – Тебе не надо с нами спать, чтобы мы тебя замечали. Мы тебя и так видим.
   – А так вы замечаете меня лучше. – Она улыбнулась. – И я что-то не помню, чтобы ты отказывался от дармовщинки.
   Я промолчал. Тут нечего было сказать. Мне почему-то стало грустно, и я решил пойти пройтись. Оттолкнув кресло, я потрепал Мэри по плечу и вышел наружу. За домом Билла и Дона началось строительство третьей очереди модельных домов, и прибывшие рабочие уже запустили бетономешалку и собирали их фрагменты.
   Я пробежался по кругу, вышел через ворота и побежал вдоль Чэпмена к недавно построенной бензозаправке. Я вошел в магазинчик, взял себе фруктовый пирог и вышел. У двери я минуту постоял, глядя на оживленное движение на улице. Почему-то мне сегодня не хотелось держаться вместе с остальными террористами. Мне нужно было от них отдохнуть. Слишком много времени я провел уже вместе с ними – после нашей поездки почти каждый день, и я поймал себя на мысли, что мне хотелось бы вернуться к прежнему режиму – когда мы делали что-нибудь все вместе, но у каждого из нас была своя берлога, где можно было укрыться.
   Мне не хватало личного времени, времени чисто своего.
   И я решил, что сегодня будет день моего личного времени. Я беру отпуск от работы Террориста Ради Простого Человека. Сегодня я буду просто добрый старый Незаметный я.
   Я побежал обратно к модельным домам, подбежал к дому Филиппа и впустил себя внутрь. Филипп с Полом смотрели «Доброе утро, Америка» и хрустели вафлями на диване.
   – Эй, – спросил Филипп, – что стряслось?
   – Я сегодня беру выходной. Хочу побыть один. Мне нужно время подумать.
   – О'кей. Мы на сегодня не планировали ничего такого сногсшибательного. Когда вернешься?
   – Еще не знаю.
   – Ладно, тогда и увидимся.
   Я вернулся к своему дому, схватил бумажник и ключи и выехал на своем «бьюике».
   И просто поехал. И целый день ехал. Когда нужен был бензин, я заправлялся. Когда проголодался, остановился у забегаловки на ленч. Но остальное время просто ехал. Проехал весь хайвей Пасифик-Коаст до самой Санта-Моники, свернул от побережья и вдоль подножий холмов и гор проехал в Помону. Хорошо было быть одному на дороге, и я врубил радио, опустил стекла и лупил по хайвею, ощущая ветер в лицо, притворяясь сам перед собой, что я не Незаметный, а обыкновенный человек, часть того мира, сквозь который я еду, а не невидимая тень у края его.
   Домой я приехал поздно, и хотя в других домах еще горел огонек-другой, в моем доме было уже темно. И это тоже было хорошо. У меня душа не лежала трепаться сегодня с Джоном или Джеймсом. Я хотел только спать.
   Тихо пройдя в дверь, я поднялся к себе в спальню.
   Где на моей кровати сидели голые Филипп и Мэри.
   Я повернулся уходить.
   – Куда ты? – спросил Филипп.
   Я неохотно обернулся:
   – Найти себе место, где поспать.
   – А ты будешь спать с нами.
   Я покачал головой.
   – А чего нет?
   – Не хочу.
   – Это же не изнасилование, – заметил Филипп. – Против этого ты же не можешь возразить. Мы здесь все совершеннолетние, добровольно согласные.
   – Я не согласный.
   – А я тебе говорю, чтобы ты согласился.
   – Но...
   – Никаких «но». Ты все еще цепляешься за свою старую мораль. Ты все никак не поймешь, что мы ушли вперед, что весь этот хлам остался за спиной. К нам не применимы обычные правила. Мы вне их.
   Но я не был вне их.
   Я потряс головой, пятясь прочь.
   Ночь я провел внизу, в холле, на диване.

Глава 9

   Наступил ноябрь. Нашим машинам некоторым уже исполнилось по полгода, и новизна их стерлась. Нам они слегка поднадоели. И потому Филипп решил, что мы их выбросим и наберем других.
   А при этом получим еще и немножко рекламы. Мы устроили гонку на уничтожение на джипе, «мерседесе» и трех спортивных машинах. В среду вечером мы проехались по фривею 405 возле Лонг-бич, поставив фальшивое полицейское перекрытие, по трое в ряд перекрывая полосу движения, ускоряясь и давая задний ход, подрезая все машины, которые нам попадались. Первым разбили «порше», измолотый с двух сторон Филиппом на «мерседесе» и мной на джипе, и Джуниора на его автомобиле сменил Стив на «280-Z». Теперь они полезли на меня, и хотя я отбивался храбро, заставив Стива съехать с полотна и чуть не вбив Филиппа в фонарный столб, в конце концов меня загнали на разделительную полосу, и джип сдох.
   Победителем дерби оказался Филипп, и хотя по нашим наскоро выработанным правилам он имел право оставить «мерседес» за собой, он предпочел бросить его на фривее с остальными. Направив его на среднюю полосу, он выпрыгнул из машины.
   «Мерседес» сначала ехал прямо, потом резко свернул вправо, подпрыгнул на незаметном бугорке и врезался в ограждение. Мы слышали, как он стукнулся и заглох и ждали взрыва, но взрыва не было.
   – Вот и все, – сказал Филипп. – Игра окончена. Поехали домой.
   За перекрытием образовалась массивная пробка, и мы прошли мимо полицейских постов, мимо гудящих автомобилей к центральной разделительной полосе, где оставили свои автомобили для отхода.
   Домой мы ехали в хорошем настроении.
   Наша небольшая эскапада попала в местные новости, и мы собрались в доме Филиппа, радостными криками приветствуя показ разбитых автомобилей по телевизору.
   – Причина возникновения пробки и принадлежность автомобилей полиция считает загадкой, – закончил комментатор.
   Мэри, сидя на подлокотнике кресла Дона, усмехнулась.
   – Класс! – сказала она. – Что хорошо, то хорошо.
   Я записал выпуск новостей, как требовала моя обязанность.
   После этого мужик-ведущий обменялся с бабой-ведущей какой-то шуткой насчет наших машин, и начался прогноз погоды.
   Остальные террористы возбужденно обсуждали и гонку на уничтожение, и выпуск новостей, а я стоял с пультом от видика и смотрел, прогноз погоды. Мы – не Террористы Ради Простого Человека, понял я. Ничего такого благородного или романтического. Мы – жалкая группка неизвестных, отчаянно пытающихся, чтобы общество нас заметило, использующих для этого все доступные нам средства, чтобы люди узнали о нашем существовании, чтобы добиться хоть какой-то известности.
   Мы – клоуны. Комическая интермедия среди настоящих новостей.
   Осознание было ошеломляющим, и я не был к нему готов. Хотя после первых нескольких недель я не очень много значения придавал всем этим террористским делам. Я просто купился на концепцию Филиппа и считал, что все, что мы делаем, – настоящее, законное и стоящее. Никогда я не переставал анализировать, чего же мы достигли. Но сейчас я оглянулся назад на все, что нами было сделано, и в первый раз увидел, как же это на самом деле мало, и как удручающе жалки наши иллюзии собственного величия.
   Филипп был зол на то, кем он стал, и эта злость его вела, была горючим для его страсти и его усилий свершить что-то крупное, что-то важное для его жизни. Но у остальных такой движущей силы не было. Мы были овцами – все мы. В том числе и я. Может быть, вначале я и был зол, но этого чувства больше не было. Вообще никаких чувств не было, и мимолетного удовольствия, которое я получал от наших выходок, тоже давно не было.
   Какой же во всем этом смысл?
   Я выключил видик, вложил ленту в коробку и побрел в одиночку домой. Долго стоял под горячим душем, потом натянул пижаму и вышел в спальню. Мэри ждала меня на моей кровати, одетая только в белые шелковые трусы.
   – Не сегодня, – устало сказал я.
   – Я хочу тебя, – произнесла она хриплым голосом, полным деланной страсти. Я вздохнул и снял пижаму.
   – Ну, ладно.
   Я вытянулся на кровати рядом с ней, и она взобралась на меня и стала целовать.
   В ту же секунду я ощутил давление на изножье кровати. Вдруг чьи-то грубые руки взяли меня за пенис.
   Мужские руки.
   Я дернулся, пытаясь вырваться. Мне было противно. Я знал, что нельзя быть таким ограниченным, но такой уж я был.
   На своем органе я ощутил чей-то рот.
   Мэри сковывала мои движения, и я пытался вырваться, но ее руки и ноги обвили меня, и стряхнуть ее я не мог.
   Неразборчивое уханье мужским голосом, который я узнал, и я понял, что это Филипп трудится надо мной там, в нотах кровати.
   В черном глубоком отчаянии я закрыл глаза.
   И подумал о Джейн.
   Рот Филиппа выпустил меня, и в ту же минуту Мэри напряглась, застонала, сильнее надавила на мое тело. Сильнее, слабее, сильнее, слабее, и она с судорожным вздохом дернулась вперед, рухнув на меня.
   Тут я откатился в сторону, чувствуя себя так мерзко, как никогда в жизни. Филиппа я ненавидел, и мне хотелось сесть, схватить его руками за шею и выдавить из него жизнь.
   Я хотел, чтобы он убрался, но он стоял возле кровати и смотрел на меня.
   – Убирайся, – сказал я.
   – А это было не так уж плохо. Точно могу сказать, что тебе понравилось.
   – Это была автоматическая реакция. Филипп присел рядом со мной. В его глазах было что-то вроде отчаяния, и я понял, что глубоко в душе, несмотря на все его разговоры о свободе от нравственности и морали, у него сейчас те же чувства, что и у меня.
   Я вспомнил его старушечий дом.
   – Может быть, тебе и было противно, – сказал он. – Но ты же ожил, верно? Это заставило тебя ожить.
   Я посмотрел на него и медленно кивнул. Это была неправда, и мы оба знали, что это неправда, но оба притворялись.
   Он кивнул в ответ.
   – Вот это и важно, – сказал он. – Только это действительно важно.
   – Ага, – согласился я. И отвернулся от него, закрыв глаза и наворачивая на себя одеяло. Я слышал, как он говорит с Мэри, но слов разобрать не мог, да и не хотел.
   Крепко зажмурившись, завернувшись в одеяло, я в конце концов заснул.