Страница:
Командир полка, когда унесли раненого майора, отдал приказание полковому врачу оказать ему посильную помощь и обратился к офицерам, находившимся в штабе, со словами: "Это действительно офицер! Так вели себя, попадая в плен, и офицеры бывшей царской армии. Верные присяге и воинскому долгу, они никогда не умоляли о пощаде. Это достойный пример для всех нас!"
Кто был этот майор в действительности, Петер, бывший немецкий переводчик, так и не узнал, но был уверен, что его настоящая фамилия другая. Майор говорил, что он москвич, женат, имел двоих детей, инженер-строитель, но пойди проверь...
Затем Петер рассказал, что их часть передислоцировали в Белоруссию, и он там познакомился с одной девушкой, а вернее, она с ним. Так как было невыносимо больно смотреть на страдания населения в те страшные военные годы, то он иногда помогал, чем мог, белоруским детям, и это не было тайной для тех, кто к нему присматривался. Однажды эта девушка пригласила его на "свадьбу" своей подруги. Когда он пришел в тот дом на окраине города и все сели за праздничный стол, вдруг в дом зашли вооруженные парни. Ему все стало ясно: он в руках партизан!
- Я инстинктивно схватился за пистолет, - рассказывал Петер, - но крепкая рука моего соседа перехватила мою руку. "Петер, будь спокоен, сказал он. - Ничего страшного. Это свои люди".
Снова заиграла музыка, гости начали петь и танцевать, а мой сосед, обратившись ко мне, попросил меня выйти с ним в другую комнату. Там один из партизан сказал мне: "Петер, мы все о тебе знаем. На вашу часть мы не собираемся нападать. Скоро вы должны убыть на фронт. Мы советуем тебе перейти к нам, хотя нам и трудно, но на своей земле, и скоро немцы будут разгромлены. Ты сам это понимаешь. К тебе присматривается уже гестапо, ибо ты передавал сведения через нашу связную. Будь осторожен. Встречайся только с ней и при первой же опасности - к нам. Ну а сейчас продолжай гулять..."
И сразу партизаны скрылись. Дальше получилось так как и должно было случиться. Мне удалось уйти к партизанам. Однако ими было так все подстроено, что якобы я был украден и расстрелян как военный преступник. Это спасло от кары гестапо моих родителей в Германии, но чего стоило моему отцу и матери, получившим сообщение о моей гибели! Затем я воевал в партизанском отряде, был награжден орденом Красной Звезды. После войны вернулся на Родину, работал и работаю в полиции. Будем надеяться, что наше дело правое и победа в борьбе за мир на земле будет за нами!..
Вот и такая была у меня встреча с бывшим "коллегой-переводчиком" из противоборствующей стороны.
В это время Франция вела войну против Вьетнама. В августе 1945 года в условиях разгрома Японии там победила народная революция под руководством Хо Ши Мина, и он стал председателем Временного правительства ДРВ, но французские войска пытались восстановить свое господство и на юге страны создали "свое" правительство в Сайгоне. Для войны нужны были солдаты, и там воевал иностранный легион. Это было особое военное формирование, состоящее в основном из лиц разных национальностей - наемников. Среди них было большинство уголовников, "солдат удачи". Штаб этого формирования и учебная база находились тогда в Алжире. Среди легионеров было много немцев, и в том числе эсэсовцев, бывших "легионеров" из немецких формирований народов нашей страны, власовцев и т. д. Но там были и такие лица, которые попадали туда волей случая, завербованные часто обманным путем. Несколько таких бывших легионеров мне пришлось допрашивать. Эти люди, стараясь попасть к своим родным и близким, жившим в нашей зоне, пытались тайно перейти границу на нашем участке. Большинство из этих молодых немцев были инвалиды, изувеченные во Вьетнаме. Вот типичные их рассказы. "Попал во французский плен. Там голодал, а тут появлялись вербовщики, которые предлагали записаться во французский иностранный легион.
Они утверждали, что в Африке мы будем нести гарнизонную службу. Но оказывалось, что после зверской муштры, которой занимались бывшие уголовники, нас затем грузили на пароходы и отправляли во Вьетнам. Там мы несли службу охраны коммуникаций в условиях тяжелого климата в тропических лесах, вели бои с партизанами. Затем ранение и транспортировка обратно во Францию, где нам выдавались документы и мы выбрасывались на все четыре стороны. Хорошо, что во время возвращения в Европу мы не оказывались за бортом судна в открытом океане. Такое бывало. Чтобы не выплачивать денежное пособие, людей не жалели, тем более что о судьбе их никому ничего не было известно". А один из таких перебежчиков рассказал мне, что командующим этим легионом является "русский еврей Пешков - приемный сын вашего писателя Максима Горького, а фактически младший брат соратника Ленина - Свердлова". Помнится, услышав такие слова, я буквально хохотал, ибо такую чушь слышал впервые, а немец упорно утверждал это, ибо, мол, так говорили многие офицеры иностранного легиона. Когда я рассказал об этом моему начальнику подполковнику Щекотихину, тот усмехнулся и сказал:
- Разведчик не должен ничему удивляться. Об этом ты не пиши в своем отчете, но дыма, как говорится, без огня не бывает... Все может быть.
Через несколько лет я узнал, что этот перебежчик был совершенно прав. Да, Пешков - Свердлов - Мошевич действительно был генералом французской армии и командовал иностранным легионом. Прав был и мой начальник: "Ничему не удивляйся в этом сложном мире!"
А еще один из этих легионеров, рассказывая мне о войне в джунглях Вьетнама, поведал:
- Нельзя победить народ, который сражается за свободу и свою судьбу. Я в этом убедился там. Однажды вьетнамцы разгромили наш пост, который охранял насыпную дамбу. Нам был дан приказ уничтожить партизан, которые буквально за несколько часов уничтожили дамбу. Много было убитых вьетнамцев, и среди них мирных крестьян, а остальные скрылись в джунглях. И вот картина: маленький ребенок, забытый в горячке боя, сидел возле трупа своей матери и столовой ложкой "разгребал" дамбу, подражая старшим.
Немец рассказывал об этом столь убедительно, что показалось, что я воочию вижу эту картину, и, потрясенный спросил его:
- Что же случилось в дальнейшем с этим ребенком?
- Один мерзавец легионер заколол его штыком, господин лейтенант, звериная сущность тех, кто за деньги готов убить и собственного дитя. Когда я вернулся из Вьетнама в Алжир, то получил отпуск в Париж, и оттуда я решил бежать без оглядки домой. Я больше не мог участвовать в этой бойне. Так я оказался в западной зоне Германии, а теперь иду на Восток, чтобы рассказать об этом людям...
Через некоторое время в газете советской зоны был напечатан его рассказ...
На одном участке демаркации произошел вот такой случай. В засаде у границы находились двое солдат, и на них вышел старший лейтенант. Солдаты его окликнули и объяснили, что далее граница, думая, что тот случайно там оказался. Офицер сказал, что он действительно пошел не в ту сторону, и повернул, казалось, назад. Но вдруг, резко развернувшись, выстрелил из пистолета прямо в голову одному из солдат, а следующая пуля угодила другому в грудь. Расстреляв пост, перебежчик скрылся в лесном массиве и был таков. Услышав выстрелы, на помощь посту прибежал патруль. Солдаты увидели, что один из наших убит, а другой тяжело ранен. Раненому была оказана помощь, и тот остался жив. Затем он все рассказал следователям, и было установлено, кто этот офицер. Контразведка вышла на его любовницу-немку, которая должна была позже переехать к нему в западную зону. Была поставлена задача во что бы то ни стало изловить этого предателя-бандита. Через несколько месяцев операция завершилась. Не буду описывать ее подробно, скажу лишь то, что через границу из западной зоны бандита в мешке с кляпом во рту и в наручниках ночью перенес немец, который сотрудничал со СМЕРШ. В войну этот немец-верзила служил во фронтовой разведке вермахта и обычно таскал через передний край к своим захваченных "языков". Вот таковы парадоксы жизни...
В районе Мариенборн было два пограничных перехода: один железнодорожный, где проходили поезда с Запада в Берлин и обратно, а второй - на автостраде Для машин и пешеходов. Как-то командир взвода - он Же начальник заставы, нарушив правила службы, буду-Чи пьяным, решил показать немцам, кто есть кто. А было это в деревне недалеко от границы. В ресторане ему показались подозрительными два немца, и он решил проверить их документы. Не удовлетворившись проверкой на месте, он приказал им следовать на заставу. По пути следования один немец сбил с ног офицера, обезоружил и из его же пистолета "ТТ" застрелил. Затем они оба скрылись на Западе, перейдя границу. Проклятая русская беспечность, недисциплинированность и пьянка этому фронтовику, прошедшему от Белоруссии до Берлина с боями, стоила жизни...
Там же в Мариенборне я был свидетелем другой драмы. При попытке перехода границы с Востока на Запад был задержан немец двухметрового роста с чемоданчиком. При обыске было найдено большое количество фотографий, где был запечатлен этот немец в форме офицера СС из "Ляйбштандарт Адольф Гитлер" (то есть личная охрана). Это формирование принимало участие и в боях, но основная его работа - карательные операции. Там же в чемодане было много фотографий жертв расправ над нашими людьми. Рассматривая эти фотографии, мне лично хотелось этого подонка пристрелить на месте, но теперь было время мира, да и положение обязывало делать свое дело. Допрашивал эсэсовского бандита майор из отдела СМЕРШ, а я был переводчиком. Естественно, немец утверждал, что фотографии расправ делал не он, что он сам там и не был и т. д. и т. п. Майор же, опытный чекист, сказал: "Это военный преступник, и нужно охранять его тщательно, ибо его ждет смерть, о чем он и сам знает. Терять ему нечего, и он может пойти на все". Через некоторое время в камеру к эсэсовцу был подсажен немец - агент СМЕРШ. Через день, вызванный как бы на допрос, агент сообщил, что бандит решил напасть на часового ночью, имитируя болезнь и необходимость срочной медицинской помощи. Майор вызвал командира роты и предупредил, чтобы часовые были особенно бдительными, но русское "авось" и безответственность и здесь чуть не стоили жизни солдату. В доме, который занимал СМЕРШ, был подвал с камерами. Камеры выходили в коридор, который запирался и охранялся наружным часовым. В коридоре был еще часовой, который следил за тем, чтобы задержанные не нарушали порядок. Часовые были вооружены карабинами. В потолке коридора находился люк, который закрывался, но его можно было открывать из зала, находившегося наверху. В зале я обычно работал, переводил документы и т.д.
Вечером майор обратился ко мне:
- Товарищ лейтенант, у меня какое-то нехорошее предчувствие. Этот бандит может пойти на все, пока он здесь, спецмашина за ним прибудет только через пару дней. Я звонил начальству. Знаешь что, подежурь ты этой ночью с двух до шести часов утра. Иди поспи, а я пока поработаю, а потом тебя разбужу.
Так и порешили. Ночью я заступил на дежурство, а майор пошел спать. Часа в четыре утра я услышал какой-то шум внизу и немедленно подскочил к люку, поднял его и увидел такую картину: эсэсовец вырывает из рук солдата карабин, а тот уцепился за него обеими руками. Немец крутит нашего часового вокруг себя, и его ноги бьют по стенкам коридора. Я выхватил пистолет, направил на эсэсовца и скомандовал: "Стреляю без предупреждения! Оставить часового и бегом в камеру!" Немец уже вошел в раж. Чувствую, что его может остановить только предупредительный выстрел. И я его делаю. Немец поднял голову, смотрит на меня, выпустил из рук карабин, а солдат мгновенно бьет его прикладом по голове. Тут я кричу уже солдату: "Прекратить!" На помощь бегут караульные, и майор уже тут как тут. Заперли бандита в камеру, выпустив оттуда "подсадную утку". Часовой тут же был отстранен, заменен другим...
И снова наша безалаберность. Часовой ведь перед заступлением на пост был проинструктирован - не открывать двери камеры ни под каким видом, но немцу удалось его перехитрить... Хорошо, что все так закончилось.
На другом участке был задержан немец, который всем своим видом вызвал серьезное подозрение. В это время на заставе мы были с подполковником Щекотихиным и допросили нарушителя. При разговоре с ним я определил, что это вовсе и не немец. Об этом я и заявил ему. Перебежчик "раскололся". Оказалось, что это литовец из Западной Германии, паспорт фальшивый. При дальнейших допросах в СМЕРШ рассказал, что в войну служил в литовской дивизии СС, а сейчас связник между американской разведкой и "лесными братьями" в Литве...
Был и такой случай. На заставу пришел молодой человек и заявил, что он английский солдат и просит о политическом убежище. Он рассказал, что служит в 16-й парашютной бригаде, которая дислоцируется в городе Люнебурге. К нему очень плохо относятся сослуживцы, так как он высказал однажды мнение, что не все плохо в СССР, а когда те узнали, что он член молодежной организации при Компартии Великобритании, то жестоко избили его. В период войны он, сын рабочего из Лондона, сочувствовал России, как союзнику, ибо Красная Армия громила нацистов. Антифашистская борьба привела его в ряды "комсомола". Я передал его вышестоящему начальству, и те уже решали, как с ним поступить.
Другая подобная история случилась в городе Остервик в Гарце. В нашу комендатуру пришел молодой человек, но его никто не понимал. А затем он сказал по-русски: "Я англичанин, член коммунистической партии". Это все, что он знал по-русски. Вызвали меня. Англичанин рассказал, что он студент Лондонского университета. Во время каникул поехал в Западную Германию и решил перейти в советскую зону. Он предъявил мне свои документы и членский билет компартии. Заветной его мечтой было учиться в Московском университете. Он сын состоятельных родителей, но увлекся марксизмом, вступил в компартию. Я доложил о нем по команде. Приехали офицеры из отдела пропаганды и занялись его "воспитанием".
Такие случаи были и на других участках демаркационной линии. В общем, жизнь в то послевоенное время была сложной - война продолжалась и после войны, но уже в основном в другой плоскости - идеологической.
Читатель, надеюсь, помнит мой рассказ о неком подполковнике Токаеве и о том, что из-за него со мной произошло. Так вот, история с ним неожиданно для меня имела продолжение.
Однажды, включив западногерманское радио, я просто не поверил своим ушам, услышав голос... кого бы вы думали... Токаева! "Сверхидейного коммуниста", быстро и беспардонно ставшего "полковником", "борцом за свободу". Отрекомендовался он без стеснения "выдающимся ученым". Затем он сообщил, что специально вступил в коммунистическую партию с целью ее разложения изнутри, готовил подпольные кадры оппозиции сталинскому режиму. Проходя службу в Военно-воздушном отделе, занимался розыском немецких патентов и вывозом в СССР выдающихся немецких ученых по ракетной технике... И, наконец, что главный начальник СМЕРШ в Германии генерал Серов хотел его ликвидировать, но ему удалось обмануть контрразведчиков и бежать в Англию, где он обрел настоящую свободу.
Мой начальник подполковник Щекочихин встретил меня словами:
- Ну как, здорово вещает твои "лучший друг"?..
- Думаю, мы бы с удовольствием видели друг друга в гробу...
- Можешь поехать в Берлин, узнать подробнее, как ему удалось улизнуть, - произнес Щекочихин и добавил: - Но скажи, что ты в Германии в командировке и о Токаеве узнал из сообщений радио.
Оказавшись в Военно-воздушном отделе, где еще служили знакомые мне офицеры, я услышал следующее: "Токаев получил приказ о новом назначении, в Москву, и начал готовиться к отъезду. Мебель в ящиках и другие громоздкие вещи отвез на вокзал, сдал в багаж, как делали все отъезжающие. Конечно, как выяснилось, за ним следили, и он это знал. На своей машине он с женой и дочерью ездил по комиссионным магазинам, покупал нужные в хозяйстве вещи. Жена и дочь о его замыслах не знали. Он выехал на машине из Карлхорста в центр города, а затем - в американский сектор: тогда ограничения в передвижении по всему Большому Берлину не было. Он подъехал к Темпельсгофскому аэродрому, где его ждали англичане. Токаев на глазах сопровождающих его контрразведчиков, которые не могли попасть на чужой аэродром, с женой и дочерью мгновенно заскочил в военный самолет "Либерейторй", который стоял с работающими моторами. Через несколько минут самолет взлетел и взял курс на Лондон...
Меня удивило, что никто из работников отдела не пострадал, и в том числе генералы. Наша пропаганда молчала, и у меня закрадывались мысли, что его бегство устроила наша контрразведка с определенными, далеко идущими, целями.
Вскоре появились статьи Токаева в западногерманских газетах. Я их читал и понял, что этот случай - все-таки классическое банальное предательство. Окончательно же убедился в этом, когда прочитал на английском языке его объемистую, в 360 страниц, книгу, выпущенную в 1956 году лондонским издательством под названием "Comrade X" ( "Товарищ X"). Вот перечень основных из восемнадцати глав, из которого можно составить представление о тематике книги: "Жертвы режима", "Сталин дискредитирует идеалы коммунизма", "Престиж Сталина укрепляет Запад", "НКВД проявляет интерес ко мне", "Роковой 1937 год", "Тревоги в моей лаборатории", "Накануне позорной войны", "Советско-нацистский пакт".
Он писал о войне, но сам на ней даже и не был, отсидевшись в высшем учебном заведении. На каждой странице сплошное самовосхваление, информация о том, что Сталин советовался с ним по ракетам. Насколько удалось подтвердить документально, встреч таких у него никогда не было - не тот масштаб работы был у научного сотрудника Токаева...
Тому, что его хотел ликвидировать Серов, поверить можно: контрразведке в какой-то момент стало известно, кто он на самом деле. Сначала Токаев был немецким агентом, а затем начал служить "союзникам".
Что ж, еще раз есть повод убедиться в том, что те, кто больше кричит о святости идеалов, сами в них не верят. Тем больше вероятности, что эти-то людишки и готовятся, но пока не решаются вас предать. Но когда наступает тот час, они цинично предают и вас и идеалы, предают без угрызений совести, ее у них, оказывается, никогда и не было. Сколько их, неистовых "борцов" за народное счастье, за построение самого гуманного, самого справедливого общества, когда пришел долгожданный вожделенный час набить собственную утробу, без сожаленья вытерли ноги о те самые идеалы, тут же забыв о том, что пропаганда этих идеалов, которой они десятки лет занимались, сладко кормила и поила их и их домочадцев из той самой "кормушки", которую они, якобы страдая за народ, не покладая рук создавали ему. Жалко бумаги перечислять всю эту нечисть. Да и вряд ли это необходимо. Народ их всех знает и помнит поименно. Это нужно ему до поры. Он ведь все равно с них спросит. Наивно полагать, что тот "раздел", который они воровски произвели, будет закреплен ими навечно. Опыт истории их опять ничему не научил. "Жить дружно", к чему они призывают ограбленный народ, - иллюзия, которой они хотят на время отгородиться от возмездия. Однако вернемся к нашему повествованию.
В городе Зальцведель я познакомился с сотрудником городского управления Гердом Кирштейном. Мы часто беседовали с ним о жизни в Германии, о предвоенных и военных годах. Он был хозяйственником в военном центре, где готовили унтер-офицеров для инженерных частей. Он утверждал, что на фронте не был, ибо считался ограниченно годным, хромал. Хромал он потому, что в период Веймарской республики служил в полиции. Что понимал участие в разгоне демонстраций и в последний и раз попал в больницу после стычки со штурмовиками в Берлине. Сам он родом из Силезии, работал там на заводе слесарем, а став безработным, поступил в берлинскую полицию.
Сейчас с ним жили и его родители, которых поляки выселили, на основании решений Потсдамской конференции в Германию. По его словам, он был далек тогда от политики, но, как выходец из рабочей семьи и сам рабочий, сочувствовал коммунистам. Определенное внимание на его взгляды тогда оказывал родственник, бывший офицер кайзеровской армии, ставший впоследствии коммунистом, - Ганс Кале. Сейчас тот занимает высокий пост в администрации земли Мекленбург-Шверин. Из газет он узнал, что Ганс Кале был командиром интернациональной бригады, а затем дивизии в республиканской Испании. Герд рассказывал, что последний раз он видел Ганса после прихода Гитлера к власти. Дело было так: "Я был на службе и занимался регулировкой транспорта. Улучив момент, ко мне подошел мужчина и спросил, как ему пройти на такую-то улицу. Я немедленно узнал Ганса и, не подавая вида, попросил его подождать вблизи, ибо я сменяюсь через час и тогда провожу его по нужному адресу. Ганс понял, что я ему хочу помочь. Через час мы уже шагали вместе. Я был в форме, и это было для моего спутника приемлемо, ибо ищейки гестапо были повсюду. Я привел его в свою квартиру, которая для него стала на некоторое время убежищем. Затем его товарищи-коммунисты принесли фиктивные документы и ему удалось иммигрировать".
Я спросил Герда:
- А Ганс Кале знает, что ты жив и живешь теперь в Зальцведеле?
- Не знаю. Мне напоминать о себе не хочется, - ответил он. - Он может подумать обо мне что угодно. Ведь прошло так много времени. Я ведь не был борцом сопротивления, служил в вермахте, хотя за собой особой вины не чувствую.
Через какое-то время я был на одном совещании и там познакомился с Гансом Кале.
Я рассказал ему, что знаком с его родственником. Тот обрадовался такой вести и сказал, что обязательно его навестит.
Когда я через пару недель снова оказался по делам службы в Зальцведеле и зашел к Кирштейну, тот немедленно повел меня к себе на квартиру, а там его члены семьи наперебой рассказали мне, как к ним неожиданно приехал Ганс Кале. Все они, естественно, благодарили меня за организацию той встречи. Они гордились тем, что их родственник оказался порядочным и убежденным коммунистом, который остался таким же скромным человеком и теперь много работает на благо немецкого народа...
Нельзя без благородного уважения говорить и об антифашистской работе тех, кто в свое время вынес муки ада нацистских концлагерей, прошел суровые университеты подпольной борьбы с гитлеровским режимом. Годы, минувшие после окончания войны, побуждали этих людей решительно выступать против старых и новых фашистов. Неустанно звучал голос борцов Сопротивления: "Будем же содействовать тому, чтобы преодолеть проклятое прошлое и создать счастливее будущее".
"Еще плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада", - писал в то время Бертольд Брехт.
Вспоминая прошлое, мы вплотную сталкиваемся с настоящим. С исторической точки зрения суд над фашизмом не кончился тем днем, когда в Нюрнберге Международный военный трибунал вынес смертные приговоры нацистским военным преступникам...
Я вспоминаю поездку в 1946 году в Баварию и тот процесс.
Однажды мне было приказано выехать в Нюрнберг и там передать пакет с какими-то документами в наш секретариат при Международном военном трибунале. Ехать я должен был с другими офицерами из разных отделов СВАГ и гражданскими специалистами, спешащими туда же по своим делам. Далеко позади остался разрушенный старинный Лейпциг, затем Плауэн. Наконец-то остановились у разрушенного пограничного пункта недалеко у города Хоф.
Наши пограничники тщательно проверили документы и багаж. Служба есть служба. Через сотню метров - шлагбаум американской зоны. Шлагбаум закрыт, но никого не видно. Подождав несколько минут, автомобильными гудками подаем сигнал о прибытии. Один гудок, другой, третий. Из небольшого, наскоро сколоченного домика, стоящего метрах в десяти от пограничного столба вышел заспанный американский солдат. Показали V документы, по его просьбе зашли в домик и записали фамилии в специальную книгу. Единственное что он сделал, это открыл шлагбаум и пожелал нам счастливого пути...
К вечеру мы добрались до города Хоф. Дежурный по американской комендатуре направил всех нас в гостиницу. Утром американцы любезно предложили нам завтрак, правда, на свой вкус: апельсиновый сок, чашку кофе' и полтарелки молока с кукурузными хлопьями. Проехав несколько километров в направлении Нюрнберга мы остановились у дороги и, объединив припасы, позавтракали уже по-нашему.
Вот и старинный Нюрнберг. На вершине горы расположен средневековый замок. В центре города много готических соборов, некоторые из них не пострадали. В конце войны американцы провели массированный налет на Нюрнберг, в котором участвовали несколько сотен бомбардировщиков, превратив в развалины старую часть города - Альт-Нюрнберг. При этой бомбежке были полностью уничтожены многие замечательные творения средневекового зодчества, в том числе дом, где родился и творил Альбрехт Дюрер.
Наконец мы добрались до дворца юстиции - массивного четырехэтажного здания, стоящего в глубине двора за высоким металлическим забором. На уровне второго этажа фасада, над четырьмя высеченными из камня скульптурами, символизирующими правосудие, развевались на флагштоках четыре государственных флага союзных держав. У входа в здание нас встретили два дюжих американских солдата в белых касках с надписью "МР" - "военная полиция" и белых кожаных гетрах, опоясанных белыми же ремнями с белой кобурой, с торчащей из нее черной рукоятью огромного кольта.
Кто был этот майор в действительности, Петер, бывший немецкий переводчик, так и не узнал, но был уверен, что его настоящая фамилия другая. Майор говорил, что он москвич, женат, имел двоих детей, инженер-строитель, но пойди проверь...
Затем Петер рассказал, что их часть передислоцировали в Белоруссию, и он там познакомился с одной девушкой, а вернее, она с ним. Так как было невыносимо больно смотреть на страдания населения в те страшные военные годы, то он иногда помогал, чем мог, белоруским детям, и это не было тайной для тех, кто к нему присматривался. Однажды эта девушка пригласила его на "свадьбу" своей подруги. Когда он пришел в тот дом на окраине города и все сели за праздничный стол, вдруг в дом зашли вооруженные парни. Ему все стало ясно: он в руках партизан!
- Я инстинктивно схватился за пистолет, - рассказывал Петер, - но крепкая рука моего соседа перехватила мою руку. "Петер, будь спокоен, сказал он. - Ничего страшного. Это свои люди".
Снова заиграла музыка, гости начали петь и танцевать, а мой сосед, обратившись ко мне, попросил меня выйти с ним в другую комнату. Там один из партизан сказал мне: "Петер, мы все о тебе знаем. На вашу часть мы не собираемся нападать. Скоро вы должны убыть на фронт. Мы советуем тебе перейти к нам, хотя нам и трудно, но на своей земле, и скоро немцы будут разгромлены. Ты сам это понимаешь. К тебе присматривается уже гестапо, ибо ты передавал сведения через нашу связную. Будь осторожен. Встречайся только с ней и при первой же опасности - к нам. Ну а сейчас продолжай гулять..."
И сразу партизаны скрылись. Дальше получилось так как и должно было случиться. Мне удалось уйти к партизанам. Однако ими было так все подстроено, что якобы я был украден и расстрелян как военный преступник. Это спасло от кары гестапо моих родителей в Германии, но чего стоило моему отцу и матери, получившим сообщение о моей гибели! Затем я воевал в партизанском отряде, был награжден орденом Красной Звезды. После войны вернулся на Родину, работал и работаю в полиции. Будем надеяться, что наше дело правое и победа в борьбе за мир на земле будет за нами!..
Вот и такая была у меня встреча с бывшим "коллегой-переводчиком" из противоборствующей стороны.
В это время Франция вела войну против Вьетнама. В августе 1945 года в условиях разгрома Японии там победила народная революция под руководством Хо Ши Мина, и он стал председателем Временного правительства ДРВ, но французские войска пытались восстановить свое господство и на юге страны создали "свое" правительство в Сайгоне. Для войны нужны были солдаты, и там воевал иностранный легион. Это было особое военное формирование, состоящее в основном из лиц разных национальностей - наемников. Среди них было большинство уголовников, "солдат удачи". Штаб этого формирования и учебная база находились тогда в Алжире. Среди легионеров было много немцев, и в том числе эсэсовцев, бывших "легионеров" из немецких формирований народов нашей страны, власовцев и т. д. Но там были и такие лица, которые попадали туда волей случая, завербованные часто обманным путем. Несколько таких бывших легионеров мне пришлось допрашивать. Эти люди, стараясь попасть к своим родным и близким, жившим в нашей зоне, пытались тайно перейти границу на нашем участке. Большинство из этих молодых немцев были инвалиды, изувеченные во Вьетнаме. Вот типичные их рассказы. "Попал во французский плен. Там голодал, а тут появлялись вербовщики, которые предлагали записаться во французский иностранный легион.
Они утверждали, что в Африке мы будем нести гарнизонную службу. Но оказывалось, что после зверской муштры, которой занимались бывшие уголовники, нас затем грузили на пароходы и отправляли во Вьетнам. Там мы несли службу охраны коммуникаций в условиях тяжелого климата в тропических лесах, вели бои с партизанами. Затем ранение и транспортировка обратно во Францию, где нам выдавались документы и мы выбрасывались на все четыре стороны. Хорошо, что во время возвращения в Европу мы не оказывались за бортом судна в открытом океане. Такое бывало. Чтобы не выплачивать денежное пособие, людей не жалели, тем более что о судьбе их никому ничего не было известно". А один из таких перебежчиков рассказал мне, что командующим этим легионом является "русский еврей Пешков - приемный сын вашего писателя Максима Горького, а фактически младший брат соратника Ленина - Свердлова". Помнится, услышав такие слова, я буквально хохотал, ибо такую чушь слышал впервые, а немец упорно утверждал это, ибо, мол, так говорили многие офицеры иностранного легиона. Когда я рассказал об этом моему начальнику подполковнику Щекотихину, тот усмехнулся и сказал:
- Разведчик не должен ничему удивляться. Об этом ты не пиши в своем отчете, но дыма, как говорится, без огня не бывает... Все может быть.
Через несколько лет я узнал, что этот перебежчик был совершенно прав. Да, Пешков - Свердлов - Мошевич действительно был генералом французской армии и командовал иностранным легионом. Прав был и мой начальник: "Ничему не удивляйся в этом сложном мире!"
А еще один из этих легионеров, рассказывая мне о войне в джунглях Вьетнама, поведал:
- Нельзя победить народ, который сражается за свободу и свою судьбу. Я в этом убедился там. Однажды вьетнамцы разгромили наш пост, который охранял насыпную дамбу. Нам был дан приказ уничтожить партизан, которые буквально за несколько часов уничтожили дамбу. Много было убитых вьетнамцев, и среди них мирных крестьян, а остальные скрылись в джунглях. И вот картина: маленький ребенок, забытый в горячке боя, сидел возле трупа своей матери и столовой ложкой "разгребал" дамбу, подражая старшим.
Немец рассказывал об этом столь убедительно, что показалось, что я воочию вижу эту картину, и, потрясенный спросил его:
- Что же случилось в дальнейшем с этим ребенком?
- Один мерзавец легионер заколол его штыком, господин лейтенант, звериная сущность тех, кто за деньги готов убить и собственного дитя. Когда я вернулся из Вьетнама в Алжир, то получил отпуск в Париж, и оттуда я решил бежать без оглядки домой. Я больше не мог участвовать в этой бойне. Так я оказался в западной зоне Германии, а теперь иду на Восток, чтобы рассказать об этом людям...
Через некоторое время в газете советской зоны был напечатан его рассказ...
На одном участке демаркации произошел вот такой случай. В засаде у границы находились двое солдат, и на них вышел старший лейтенант. Солдаты его окликнули и объяснили, что далее граница, думая, что тот случайно там оказался. Офицер сказал, что он действительно пошел не в ту сторону, и повернул, казалось, назад. Но вдруг, резко развернувшись, выстрелил из пистолета прямо в голову одному из солдат, а следующая пуля угодила другому в грудь. Расстреляв пост, перебежчик скрылся в лесном массиве и был таков. Услышав выстрелы, на помощь посту прибежал патруль. Солдаты увидели, что один из наших убит, а другой тяжело ранен. Раненому была оказана помощь, и тот остался жив. Затем он все рассказал следователям, и было установлено, кто этот офицер. Контразведка вышла на его любовницу-немку, которая должна была позже переехать к нему в западную зону. Была поставлена задача во что бы то ни стало изловить этого предателя-бандита. Через несколько месяцев операция завершилась. Не буду описывать ее подробно, скажу лишь то, что через границу из западной зоны бандита в мешке с кляпом во рту и в наручниках ночью перенес немец, который сотрудничал со СМЕРШ. В войну этот немец-верзила служил во фронтовой разведке вермахта и обычно таскал через передний край к своим захваченных "языков". Вот таковы парадоксы жизни...
В районе Мариенборн было два пограничных перехода: один железнодорожный, где проходили поезда с Запада в Берлин и обратно, а второй - на автостраде Для машин и пешеходов. Как-то командир взвода - он Же начальник заставы, нарушив правила службы, буду-Чи пьяным, решил показать немцам, кто есть кто. А было это в деревне недалеко от границы. В ресторане ему показались подозрительными два немца, и он решил проверить их документы. Не удовлетворившись проверкой на месте, он приказал им следовать на заставу. По пути следования один немец сбил с ног офицера, обезоружил и из его же пистолета "ТТ" застрелил. Затем они оба скрылись на Западе, перейдя границу. Проклятая русская беспечность, недисциплинированность и пьянка этому фронтовику, прошедшему от Белоруссии до Берлина с боями, стоила жизни...
Там же в Мариенборне я был свидетелем другой драмы. При попытке перехода границы с Востока на Запад был задержан немец двухметрового роста с чемоданчиком. При обыске было найдено большое количество фотографий, где был запечатлен этот немец в форме офицера СС из "Ляйбштандарт Адольф Гитлер" (то есть личная охрана). Это формирование принимало участие и в боях, но основная его работа - карательные операции. Там же в чемодане было много фотографий жертв расправ над нашими людьми. Рассматривая эти фотографии, мне лично хотелось этого подонка пристрелить на месте, но теперь было время мира, да и положение обязывало делать свое дело. Допрашивал эсэсовского бандита майор из отдела СМЕРШ, а я был переводчиком. Естественно, немец утверждал, что фотографии расправ делал не он, что он сам там и не был и т. д. и т. п. Майор же, опытный чекист, сказал: "Это военный преступник, и нужно охранять его тщательно, ибо его ждет смерть, о чем он и сам знает. Терять ему нечего, и он может пойти на все". Через некоторое время в камеру к эсэсовцу был подсажен немец - агент СМЕРШ. Через день, вызванный как бы на допрос, агент сообщил, что бандит решил напасть на часового ночью, имитируя болезнь и необходимость срочной медицинской помощи. Майор вызвал командира роты и предупредил, чтобы часовые были особенно бдительными, но русское "авось" и безответственность и здесь чуть не стоили жизни солдату. В доме, который занимал СМЕРШ, был подвал с камерами. Камеры выходили в коридор, который запирался и охранялся наружным часовым. В коридоре был еще часовой, который следил за тем, чтобы задержанные не нарушали порядок. Часовые были вооружены карабинами. В потолке коридора находился люк, который закрывался, но его можно было открывать из зала, находившегося наверху. В зале я обычно работал, переводил документы и т.д.
Вечером майор обратился ко мне:
- Товарищ лейтенант, у меня какое-то нехорошее предчувствие. Этот бандит может пойти на все, пока он здесь, спецмашина за ним прибудет только через пару дней. Я звонил начальству. Знаешь что, подежурь ты этой ночью с двух до шести часов утра. Иди поспи, а я пока поработаю, а потом тебя разбужу.
Так и порешили. Ночью я заступил на дежурство, а майор пошел спать. Часа в четыре утра я услышал какой-то шум внизу и немедленно подскочил к люку, поднял его и увидел такую картину: эсэсовец вырывает из рук солдата карабин, а тот уцепился за него обеими руками. Немец крутит нашего часового вокруг себя, и его ноги бьют по стенкам коридора. Я выхватил пистолет, направил на эсэсовца и скомандовал: "Стреляю без предупреждения! Оставить часового и бегом в камеру!" Немец уже вошел в раж. Чувствую, что его может остановить только предупредительный выстрел. И я его делаю. Немец поднял голову, смотрит на меня, выпустил из рук карабин, а солдат мгновенно бьет его прикладом по голове. Тут я кричу уже солдату: "Прекратить!" На помощь бегут караульные, и майор уже тут как тут. Заперли бандита в камеру, выпустив оттуда "подсадную утку". Часовой тут же был отстранен, заменен другим...
И снова наша безалаберность. Часовой ведь перед заступлением на пост был проинструктирован - не открывать двери камеры ни под каким видом, но немцу удалось его перехитрить... Хорошо, что все так закончилось.
На другом участке был задержан немец, который всем своим видом вызвал серьезное подозрение. В это время на заставе мы были с подполковником Щекотихиным и допросили нарушителя. При разговоре с ним я определил, что это вовсе и не немец. Об этом я и заявил ему. Перебежчик "раскололся". Оказалось, что это литовец из Западной Германии, паспорт фальшивый. При дальнейших допросах в СМЕРШ рассказал, что в войну служил в литовской дивизии СС, а сейчас связник между американской разведкой и "лесными братьями" в Литве...
Был и такой случай. На заставу пришел молодой человек и заявил, что он английский солдат и просит о политическом убежище. Он рассказал, что служит в 16-й парашютной бригаде, которая дислоцируется в городе Люнебурге. К нему очень плохо относятся сослуживцы, так как он высказал однажды мнение, что не все плохо в СССР, а когда те узнали, что он член молодежной организации при Компартии Великобритании, то жестоко избили его. В период войны он, сын рабочего из Лондона, сочувствовал России, как союзнику, ибо Красная Армия громила нацистов. Антифашистская борьба привела его в ряды "комсомола". Я передал его вышестоящему начальству, и те уже решали, как с ним поступить.
Другая подобная история случилась в городе Остервик в Гарце. В нашу комендатуру пришел молодой человек, но его никто не понимал. А затем он сказал по-русски: "Я англичанин, член коммунистической партии". Это все, что он знал по-русски. Вызвали меня. Англичанин рассказал, что он студент Лондонского университета. Во время каникул поехал в Западную Германию и решил перейти в советскую зону. Он предъявил мне свои документы и членский билет компартии. Заветной его мечтой было учиться в Московском университете. Он сын состоятельных родителей, но увлекся марксизмом, вступил в компартию. Я доложил о нем по команде. Приехали офицеры из отдела пропаганды и занялись его "воспитанием".
Такие случаи были и на других участках демаркационной линии. В общем, жизнь в то послевоенное время была сложной - война продолжалась и после войны, но уже в основном в другой плоскости - идеологической.
Читатель, надеюсь, помнит мой рассказ о неком подполковнике Токаеве и о том, что из-за него со мной произошло. Так вот, история с ним неожиданно для меня имела продолжение.
Однажды, включив западногерманское радио, я просто не поверил своим ушам, услышав голос... кого бы вы думали... Токаева! "Сверхидейного коммуниста", быстро и беспардонно ставшего "полковником", "борцом за свободу". Отрекомендовался он без стеснения "выдающимся ученым". Затем он сообщил, что специально вступил в коммунистическую партию с целью ее разложения изнутри, готовил подпольные кадры оппозиции сталинскому режиму. Проходя службу в Военно-воздушном отделе, занимался розыском немецких патентов и вывозом в СССР выдающихся немецких ученых по ракетной технике... И, наконец, что главный начальник СМЕРШ в Германии генерал Серов хотел его ликвидировать, но ему удалось обмануть контрразведчиков и бежать в Англию, где он обрел настоящую свободу.
Мой начальник подполковник Щекочихин встретил меня словами:
- Ну как, здорово вещает твои "лучший друг"?..
- Думаю, мы бы с удовольствием видели друг друга в гробу...
- Можешь поехать в Берлин, узнать подробнее, как ему удалось улизнуть, - произнес Щекочихин и добавил: - Но скажи, что ты в Германии в командировке и о Токаеве узнал из сообщений радио.
Оказавшись в Военно-воздушном отделе, где еще служили знакомые мне офицеры, я услышал следующее: "Токаев получил приказ о новом назначении, в Москву, и начал готовиться к отъезду. Мебель в ящиках и другие громоздкие вещи отвез на вокзал, сдал в багаж, как делали все отъезжающие. Конечно, как выяснилось, за ним следили, и он это знал. На своей машине он с женой и дочерью ездил по комиссионным магазинам, покупал нужные в хозяйстве вещи. Жена и дочь о его замыслах не знали. Он выехал на машине из Карлхорста в центр города, а затем - в американский сектор: тогда ограничения в передвижении по всему Большому Берлину не было. Он подъехал к Темпельсгофскому аэродрому, где его ждали англичане. Токаев на глазах сопровождающих его контрразведчиков, которые не могли попасть на чужой аэродром, с женой и дочерью мгновенно заскочил в военный самолет "Либерейторй", который стоял с работающими моторами. Через несколько минут самолет взлетел и взял курс на Лондон...
Меня удивило, что никто из работников отдела не пострадал, и в том числе генералы. Наша пропаганда молчала, и у меня закрадывались мысли, что его бегство устроила наша контрразведка с определенными, далеко идущими, целями.
Вскоре появились статьи Токаева в западногерманских газетах. Я их читал и понял, что этот случай - все-таки классическое банальное предательство. Окончательно же убедился в этом, когда прочитал на английском языке его объемистую, в 360 страниц, книгу, выпущенную в 1956 году лондонским издательством под названием "Comrade X" ( "Товарищ X"). Вот перечень основных из восемнадцати глав, из которого можно составить представление о тематике книги: "Жертвы режима", "Сталин дискредитирует идеалы коммунизма", "Престиж Сталина укрепляет Запад", "НКВД проявляет интерес ко мне", "Роковой 1937 год", "Тревоги в моей лаборатории", "Накануне позорной войны", "Советско-нацистский пакт".
Он писал о войне, но сам на ней даже и не был, отсидевшись в высшем учебном заведении. На каждой странице сплошное самовосхваление, информация о том, что Сталин советовался с ним по ракетам. Насколько удалось подтвердить документально, встреч таких у него никогда не было - не тот масштаб работы был у научного сотрудника Токаева...
Тому, что его хотел ликвидировать Серов, поверить можно: контрразведке в какой-то момент стало известно, кто он на самом деле. Сначала Токаев был немецким агентом, а затем начал служить "союзникам".
Что ж, еще раз есть повод убедиться в том, что те, кто больше кричит о святости идеалов, сами в них не верят. Тем больше вероятности, что эти-то людишки и готовятся, но пока не решаются вас предать. Но когда наступает тот час, они цинично предают и вас и идеалы, предают без угрызений совести, ее у них, оказывается, никогда и не было. Сколько их, неистовых "борцов" за народное счастье, за построение самого гуманного, самого справедливого общества, когда пришел долгожданный вожделенный час набить собственную утробу, без сожаленья вытерли ноги о те самые идеалы, тут же забыв о том, что пропаганда этих идеалов, которой они десятки лет занимались, сладко кормила и поила их и их домочадцев из той самой "кормушки", которую они, якобы страдая за народ, не покладая рук создавали ему. Жалко бумаги перечислять всю эту нечисть. Да и вряд ли это необходимо. Народ их всех знает и помнит поименно. Это нужно ему до поры. Он ведь все равно с них спросит. Наивно полагать, что тот "раздел", который они воровски произвели, будет закреплен ими навечно. Опыт истории их опять ничему не научил. "Жить дружно", к чему они призывают ограбленный народ, - иллюзия, которой они хотят на время отгородиться от возмездия. Однако вернемся к нашему повествованию.
В городе Зальцведель я познакомился с сотрудником городского управления Гердом Кирштейном. Мы часто беседовали с ним о жизни в Германии, о предвоенных и военных годах. Он был хозяйственником в военном центре, где готовили унтер-офицеров для инженерных частей. Он утверждал, что на фронте не был, ибо считался ограниченно годным, хромал. Хромал он потому, что в период Веймарской республики служил в полиции. Что понимал участие в разгоне демонстраций и в последний и раз попал в больницу после стычки со штурмовиками в Берлине. Сам он родом из Силезии, работал там на заводе слесарем, а став безработным, поступил в берлинскую полицию.
Сейчас с ним жили и его родители, которых поляки выселили, на основании решений Потсдамской конференции в Германию. По его словам, он был далек тогда от политики, но, как выходец из рабочей семьи и сам рабочий, сочувствовал коммунистам. Определенное внимание на его взгляды тогда оказывал родственник, бывший офицер кайзеровской армии, ставший впоследствии коммунистом, - Ганс Кале. Сейчас тот занимает высокий пост в администрации земли Мекленбург-Шверин. Из газет он узнал, что Ганс Кале был командиром интернациональной бригады, а затем дивизии в республиканской Испании. Герд рассказывал, что последний раз он видел Ганса после прихода Гитлера к власти. Дело было так: "Я был на службе и занимался регулировкой транспорта. Улучив момент, ко мне подошел мужчина и спросил, как ему пройти на такую-то улицу. Я немедленно узнал Ганса и, не подавая вида, попросил его подождать вблизи, ибо я сменяюсь через час и тогда провожу его по нужному адресу. Ганс понял, что я ему хочу помочь. Через час мы уже шагали вместе. Я был в форме, и это было для моего спутника приемлемо, ибо ищейки гестапо были повсюду. Я привел его в свою квартиру, которая для него стала на некоторое время убежищем. Затем его товарищи-коммунисты принесли фиктивные документы и ему удалось иммигрировать".
Я спросил Герда:
- А Ганс Кале знает, что ты жив и живешь теперь в Зальцведеле?
- Не знаю. Мне напоминать о себе не хочется, - ответил он. - Он может подумать обо мне что угодно. Ведь прошло так много времени. Я ведь не был борцом сопротивления, служил в вермахте, хотя за собой особой вины не чувствую.
Через какое-то время я был на одном совещании и там познакомился с Гансом Кале.
Я рассказал ему, что знаком с его родственником. Тот обрадовался такой вести и сказал, что обязательно его навестит.
Когда я через пару недель снова оказался по делам службы в Зальцведеле и зашел к Кирштейну, тот немедленно повел меня к себе на квартиру, а там его члены семьи наперебой рассказали мне, как к ним неожиданно приехал Ганс Кале. Все они, естественно, благодарили меня за организацию той встречи. Они гордились тем, что их родственник оказался порядочным и убежденным коммунистом, который остался таким же скромным человеком и теперь много работает на благо немецкого народа...
Нельзя без благородного уважения говорить и об антифашистской работе тех, кто в свое время вынес муки ада нацистских концлагерей, прошел суровые университеты подпольной борьбы с гитлеровским режимом. Годы, минувшие после окончания войны, побуждали этих людей решительно выступать против старых и новых фашистов. Неустанно звучал голос борцов Сопротивления: "Будем же содействовать тому, чтобы преодолеть проклятое прошлое и создать счастливее будущее".
"Еще плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада", - писал в то время Бертольд Брехт.
Вспоминая прошлое, мы вплотную сталкиваемся с настоящим. С исторической точки зрения суд над фашизмом не кончился тем днем, когда в Нюрнберге Международный военный трибунал вынес смертные приговоры нацистским военным преступникам...
Я вспоминаю поездку в 1946 году в Баварию и тот процесс.
Однажды мне было приказано выехать в Нюрнберг и там передать пакет с какими-то документами в наш секретариат при Международном военном трибунале. Ехать я должен был с другими офицерами из разных отделов СВАГ и гражданскими специалистами, спешащими туда же по своим делам. Далеко позади остался разрушенный старинный Лейпциг, затем Плауэн. Наконец-то остановились у разрушенного пограничного пункта недалеко у города Хоф.
Наши пограничники тщательно проверили документы и багаж. Служба есть служба. Через сотню метров - шлагбаум американской зоны. Шлагбаум закрыт, но никого не видно. Подождав несколько минут, автомобильными гудками подаем сигнал о прибытии. Один гудок, другой, третий. Из небольшого, наскоро сколоченного домика, стоящего метрах в десяти от пограничного столба вышел заспанный американский солдат. Показали V документы, по его просьбе зашли в домик и записали фамилии в специальную книгу. Единственное что он сделал, это открыл шлагбаум и пожелал нам счастливого пути...
К вечеру мы добрались до города Хоф. Дежурный по американской комендатуре направил всех нас в гостиницу. Утром американцы любезно предложили нам завтрак, правда, на свой вкус: апельсиновый сок, чашку кофе' и полтарелки молока с кукурузными хлопьями. Проехав несколько километров в направлении Нюрнберга мы остановились у дороги и, объединив припасы, позавтракали уже по-нашему.
Вот и старинный Нюрнберг. На вершине горы расположен средневековый замок. В центре города много готических соборов, некоторые из них не пострадали. В конце войны американцы провели массированный налет на Нюрнберг, в котором участвовали несколько сотен бомбардировщиков, превратив в развалины старую часть города - Альт-Нюрнберг. При этой бомбежке были полностью уничтожены многие замечательные творения средневекового зодчества, в том числе дом, где родился и творил Альбрехт Дюрер.
Наконец мы добрались до дворца юстиции - массивного четырехэтажного здания, стоящего в глубине двора за высоким металлическим забором. На уровне второго этажа фасада, над четырьмя высеченными из камня скульптурами, символизирующими правосудие, развевались на флагштоках четыре государственных флага союзных держав. У входа в здание нас встретили два дюжих американских солдата в белых касках с надписью "МР" - "военная полиция" и белых кожаных гетрах, опоясанных белыми же ремнями с белой кобурой, с торчащей из нее черной рукоятью огромного кольта.