Литвин Георгий. На развалинах третьего рейха, или маятник войны

   Фельдбин выдал советского агента "Этьена", который был внедрен в секретариат Льва Седова, а также сообщил Троцкому о планах его ликвидации советской разведкой. Обливая потоками лжи бывших своих подельников, Лейба Фельдбин скрывал свои собственные злодеяния.
   Сталин всегда помнил и предателя Генриха Люшкова, который был удостоен личной его благодарности и был награжден орденом Ленина. Генрих родился в Одессе в еврейской семье среднего достатка. Он занимался перепродажей товаров. При установлении Советской власти в Одесскую ЧК привел его старший брат. В Одесской ЧК свирепствовали мерзавцы высочайшего класса. Дзержинский всячески способствует его продвижению. Он работает с начальником ОГПУ Украины Балицким, а когда того назначили заместителем начальника союзного ОГПУ, он привез Люшкова и Когана - в Москву. Люшков совершил множество провокаций, истребил многих честных людей. Когда он был назначен на Дальний Восток и почувствовал, что его могут арестовать, он перешел границу и просил "политического убежища" в Японии. Предатель был вывезен в Японию. Там он выполнял задания японской контрразведки, и даже с его помощью разрабатывали план уничтожения Сталина во время его отдыха на Кавказе, но операция сорвалась. Люшков в конечном итоге был уничтожен самими японцами после капитуляции.
   Предательства иудеев, свивших змеиное гнездо в органах советской разведки перед началом войны, нанесло страшный урон нашей стране.
   Сейчас так называемые "демократы" сравнивают Гитлера и Сталина и особенно клевещут на нашего Верховного Главнокомандующего, а ведь тогда, в 1945 году, все молились на русских. Сейчас даже некоторые готовы приносить извинения немцам за то, что их победили в войне, которую они же сами затеяли. Коммунизм нельзя сравнивать с нацизмом. Гитлеризм, нацизм - это идеология превосходства немцев над другими народами, а коммунизм - это мечта о создании рая на земле для всех народов. Вот поэтому русский народ в основном пошел за коммунистами, ибо поверил в то, что русская идея о всеобщем благе будет достигнута таким путем. Коммунисты были в первых рядах защитников Родины: на фронтах их погибло свыше трех миллионов.
   До войны наши горе-пропагандисты убеждали слушателей, что скоро восстанет немецкий пролетариат против нацистов. В начале же войны они стали подсчитывать, когда истощатся запасы нефти у Гитлера и встанут его танки и самолеты...
   Но это было практически нашествие почти всей Европы на СССР под водительством немцев. Оно было отбито нашим народом. Здесь огромную роль сыграло патриотическое воспитание. Сталин прекрасно понимал, что война будет битвой народов и победить врагов можно только под патриотическими лозунгами! И сегодня для нас остается актуальным призыв: "Вставайте! Люди русские!" У меня много друзей немцев. Жаль, что оба наши народа в угоду Закулисы воевали друг против друга.
   Я верю в национальное возрождение русского народа, как это произошло в Германии. Беда русских в готовности к самобичеванию и даже самооплевыванию, хотя мы - русские всегда были готовы к самопожертвованию во имя Родины. Нельзя верить врагам России, особенно живущим среди нас, что мы народ рабов и одновременно угнетателей. И многие, как это ни страшно сегодня видеть, готовы за подачки с Запада поверить, что наша страна скопище людей неполноценных. Нужно возродить нашу национальную память, вернуть почтение к нашему великому прошлому и гордиться тем, что мы русские. А у нас есть чем гордиться!
   Глава первая.
   Снова в Германию
   Итак, я на пути в Германию. Но прежде чем начать о том рассказ, поведаю тебе, читатель, как вдруг, почти в конце войны, началась для меня не фронтовая жизнь. Первый раз мой путь в Москву проходил через запасной полк, который в то время размещался в Белостоке. Здесь собралась целая группа таких же, как и я, кандидатов для учебы. Среди этой разношерстной публики были и офицеры, и сержанты, и даже рядовые, но объединяло нас то, что все мы в какой-то степени владели немецким языком. Прибывший из Москвы преподаватель из Военного института иностранных языков при майорских погонах без лишних формальностей начал проверку наших знаний языка. Он же и принимал решение о направлении на учебу или о возвращении кандидатов обратно в свои части.
   Не буду скрывать, что среди абитуриентов нашлось немало тех, кто на немецком мог лишь прокричать "Хенде хох!". Этого конечно же было совсем мало для того, чтобы попасть в Первопрестольную. Нас брали на ускоренные курсы военных переводчиков, а поэтому будущие слушатели должны были обладать достаточным словарным запасом немецкого языка.
   По прибытии в Москву все мы, отобранные майором, подверглись еще более жесткой проверке. И опять были возвраты в части. Прошедших же проверку комиссия распределила по группам, определив каждому срок обучения. Кому-то хватило трех месяцев, кому-то - шести. Я оказался в последней группе и был чрезвычайно доволен. После беспрерывных боев так хотелось подышать воздухом мирной жизни.
   Кстати, о моих познаниях в немецком языке. Родился я в пригородном поселке Ледное на Харьковщине. Отец был кузнецом, а мать домохозяйкой, хотя хозяйство было небогатое. Многие из нашего поселка работали в Харькове, но жизнь была трудная, и без домашнего хозяйства, в котором водилась разная живность, обходиться не могли. Так что по утрам нас будил разноголосый хор коров, коз, барашков, кур и т. д. Эх, эти детские воспоминания - куда от них деться! Они самые острые и запоминающиеся. До сих пор во мне живет запах смолы, выступавшей на бревнах, сложенных во дворе под забором. Этот штабель из толстых бревен казался мне тогда чуть ли не Монбланом. Помню, я с трудом забирался наверх и был там безмятежно счастлив от того, что стою выше всех. Словом, это была моя первая покоренная высота...
   Все это как бы к делу о моих познаниях немецкого не относится. Больше касается нашей семилетней поселковой школы, где немецкий язык нам преподавал Иван Степанович Спивак, выпускник Венского университета. Высокий, худой, он был необыкновенно подвижным человеком. Родом он был из Западной Украины. Там был призван в австро-венгерскую армию, а во время Первой мировой войны перешел на сторону русских, как он выражался, "не считая возможным драться против своих".
   Кроме немецкого он вел у нас урок физкультуры. Любимой его поговоркой, помнится, была: "В здоровом теле - здоровый дух!" Немецкие поговорки и пословицы мы должны были повторять за ним хором. Он много беседовал с нами о мужестве и благородстве, приводил примеры из "Вильгельма Телля", "Тристана и Изольды", поминал "Нибелунгов". Его уроки напоминали игру. Они были очень полезны для практического усвоения немецкого языка. Видимо, в результате такой игры после семилетки я мог читать и переводить со словарем небольшие литературные тексты. Когда окончил десятилетку - читал уже многие художественные произведения в оригинале. Впоследствии интерес к знанию иностранных языков стал у меня более устойчивым. Кстати, должен заметить, что директором нашей школы был обрусевший немец, предки которого жили на Украине не один десяток лет. Он прекрасно Помнил свой родной язык и с удовольствием при случае общался с нами на нем.
   Но вернусь к основной теме книги. Директивой Народного комиссариата обороны от 28 августа 1941 года при военфаке Второго Московского государственного педагогического института иностранных языков были сформированы курсы военных переводчиков со сроком обучения шесть недель, четыре и шесть месяцев. Курсами командовал полковник Сергей Константинович Нарроевский (до войны он был помощником военного атташе в Париже). За годы войны эти курсы выпустили для нужд фронта более четырех тысяч военных переводчиков. Это был хотя и небольшой, но очень важный отряд военных специалистов в действующей армии. Вот на этих-то курсах военных переводчиков немецкого языка в ноябре месяце 1944 года оказался и я.
   Курсы размещались в здании бывшей средней школы в районе Таганской площади. Наша учебная группа состояла из двенадцати человек. Слушатели были разного возраста (от вчерашних школьников, в основном москвичей, имеющих среднее образование, до почтенных отцов семейств). Были среди нас и фронтовики, и офицеры, еще, как говорится, не нюхавшие пороха, сержанты и рядовые из разных родов войск. Все мы носили свою форму: морскую, авиационную, общевойсковую. На курсах были люди различных национальностей, но большую часть составляли евреи. Последние, кстати, как правило, знали идиш, который во многом сходен с немецким языком. Это в какой-то мере и решало проблему ускоренной подготовки переводчиков.
   Группа у нас подобралась дружная, без зануд. Помогали все друг другу и в учебе, и в житейских делах. Помню, однажды на занятии слушатель Пелипенко, которому трудно давался язык, замешкался с ответом. Никак не мог вспомнить одно немецкое выражение. Наш старший группы, бывший фотограф, лет сорока пяти от роду, которого мы между собой величали "папа Плахт", с некоторой подковыркой заметил:
   - Ну, пора бы уже это запомнить!.. Пилипенко, всегда спокойный, вдруг взорвался и резко ответил Плахту:
   - Ты всю жизнь говорил "мутти", а я "мама", чего ж ты от меня хочешь?..
   Закончился инцидент вполне миролюбиво, под общий смех всех слушателей и преподавателя. И Пилипенко, и Плахт друг на друга не обиделись.
   На курсах учились и "инвалиды". Так мы шутя называли тех, кто попал на учебу по протекции, как говорится: "сам в Ташкенте, а рука в Москве", а также дети высокопоставленных деятелей и генералов. Много среди слушателей было девушек-фронтовичек, но были и дочери разных начальников. Правда, должен заметить, все учились прилежно, да и вели себя хорошо. Преподавание было квалифицированное. Много часов отводилось на самоподготовку. Неплохо был налажен и наш быт, и питание. Словом, после грома войны жил я на курсах как у Христа за пазухой.
   В условиях военного времени и культивировавшейся особой бдительности ( "Враг не дремлет!") нам, курсантам, приходилось заполнять различные анкеты, писать автобиографии и т. п. А поскольку развлечений у нас было мало, находились местные шутники, которые нет-нет да и повеселят. Помню такую историю. Однажды в класс входит Пилипенко и вдруг с порога обращается к грузину Мдивани:
   - Слушай, кацо! Я был сейчас в канцелярии, носил туда свою анкету, а там говорят, что ты - Мдивани - родня самому Мдивани, известному меньшевику!.. Как бы чего...
   - Эй! - воскликнул темпераментный горец. - Какой Мдивани, какой меньшевик...
   Он вскочил с места и стремглав помчался в канцелярию. Там он без лишних слов выхватил из пачки свою анкету и внес туда такую фразу: "Я ничего общего со знаменитым меньшевиком Мдивани не имею!"
   Потом над ним долго потешались. Так что, несмотря на трудное время, огромную нагрузку, люди находили и повод и время шутить, смеяться. Жизнь шла своим чередом. На занятиях слушатели рассказывали о своей жизни, о боевых эпизодах, участниками или свидетелями которых они были. Этого требовали преподаватели на практических занятиях. Эти рассказы использовались для закрепления теоретического материала, поскольку они велись исключительно на немецком языке.
   Мне тоже приходилось рассказывать о своей службе, о боевых операциях, в которых участвовал, о сбитых немецких асах и наградах за эти воздушные бои, у меня к тому времени были не только медали, но и два ордена Славы и другие ордена.
   А Аня Каневская, прибывшая к нам на курсы с фронта, где была переводчицей, помнится, рассказала то ли быль, то ли окопный анекдот: "Два пленных немецких солдата смотрят на карту мира, затем один другого спрашивает: - Слушай, Ганс! Скажи, какая это страна?" - Он показал на коричневое пятнышко в центре Европы. - Ты что, не узнаешь? Это же ведь наша Германия!.. - "А эта огромная ,страна, что окрашена в красный цвет?.." - Да это же СССР!" - "Это что же, Ганс, получается, выходит, ни Гитлер, ни его генералы не посмотрели на карту, когда нас посылали сюда воевать против русских?!"
   Бывший журналист Пилипенко, о нем я уже рассказывал, поведал нам, как он воевал под Москвой и однажды в госпитале услышал от умирающего от тяжелых ранений солдата такие слова:
   - Вам, братья мои, нужно обязательно устоять, вы своей грудью, как гранитной скалой, должны закрыть Москву, ибо проклятия мертвых - это страшная кара для живых!..
   Но особенно запал мне в душу рассказ лейтенанта Пеняичева. После окончания педучилища он два года преподавал в начальных классах. В школе и училище он изучал немецкий язык. Но какие там давались знания - известно: немного грамматики, знание наизусть нескольких фраз, элементарное чтение и письмо. Словом, почти ничего. И вот попадает он на фронт. Воюет как все, под его командой сначала взвод, затем рота. В одной из стычек с немцами его ранило и он находился в санчасти своего полка. Вдруг прибегает из роты солдат и передает ему приказ командира полка немедленно прибыть к нему. Когда он оказался в штабной землянке, то увидел, что командир пытается допросить пленного немца. Увидев лейтенанта, командир полка приободрился и произнес:
   - Прибыл, вот и славненько. Тут у нас в "гостях" немец, а переводчик, сам знаешь, в госпитале. Ты учитель, помню, так что давай действуй, а я тебе чем могу, тем и помогу.
   - Кое-как мы допросили пленного, - улыбаясь, произнес лейтенант. Хорошо, что немец нам попался знающий, немного по-русски кумекал и, что самое важное, хорошо ориентировался на карте.
   После этого случая командир полка принял решение назначить меня переводчиком при штабе полка. Что оставалось делать? Пришлось, обложившись словарями, штудировать немецкий. Но дело шло с большим трудом. Помогло мне, правда, то, что переводчик в свое время составил своеобразный перечень вопросов к пленному и его ответы. С этим вопросником я и начал входить в курс жизни военного переводчика. Составлял первичные протоколы допросов и отправлял их под конвоем вместе с пленным в штаб дивизии. И вот однажды разведчики привели ко мне в землянку страшно замызганного немца. Я его начал допрашивать. Он мне отвечает, а я его не понимаю. Ну, думаю, попался же мне немец с каким-то сложным диалектом. А потом вдруг подумал: видимо, этот стервец решил мне проверку устроить, нарочно язык коверкает. Пришлось прибегнуть к народному средству - врезать ему палкой по мягкому месту. Смотрю, немец мой совсем ополоумел, кричит истошным голосом, а я его все равно не понимаю. И вдруг в землянку заглядывает командир полка. Узнав, в чем дело, он успокоил меня. Оказывается передо мной был не немец, а итальянец. Командир об этом уже знал, а потому и поспешил ко мне на выручку. Вот такие были мы Фронтовые переводчики, - завершил свой рассказ Пеняичев.
   Да, действительно, переводчиков у нас было очень мало. Я это хорошо знал. И из песни, как говорится, слов не выкинешь.
   Память былого - это ожоги сердца. О людях, прошедших войну, могут правдиво рассказать только свидетели. И грустно сознавать, что умирают свидетели, а с ними умирает и правда о войне.
   После окончания - курсов военных переводчиков, в июне 1945 года, мне предоставили краткосрочный отпуск для поездки в Харьков. Я был счастлив навестить своих родителей и летел к ним словно на крыльях.
   Помню, как незадолго до расставания моя мать мне наказала:
   - Вот ты переводчик немецкого языка. Это очень хорошо. Будешь ли ты дальше продолжать свое образование - покажет время, но запомни, что я тебе скажу, - переводчик это очень важное в жизни дело. Он, как сапер, наводит между людьми других национальностей языковые мосты. От его точной работы нередко зависели даже жизни людей. Мы жили, как ты знаешь, в оккупированном городе. Время было страшное. Скольких людей погубили на наших глазах оккупанты: русских, украинцев, евреев - военнопленных и гражданских. Но среди немцев были разные люди. Многие из них тоже были люди подневольные, их гнали на бойню как скот. Мы видели, как многие из них плакали, показывая фотографии своих близких. Некоторые были даже более откровенны с нами, говоря не только на житейские темы. Они без обиняков осуждали войну, считали прямыми ее виновниками Гитлера и Сталина, которые не смогли разделить между собой претензии на мировую власть. Такие люди старались помочь нашим детям: давали хлеб и еще какие-нибудь продукты. Конечно, были и звери, но это в основном эсэсовцы. Были им сродни и наши предатели - полицаи. А вот переводчики - среди них были тоже разные люди, много из наших русских немцев. Когда наш батька спас женщину-еврейку, подтвердив, что она армянка, переводчик заметил, что отец говорит неправду, но почему-то его не выдал. А сколько было других случаев, когда переводчик выручал. Он переводил так, что людей немцы отпускали. Запомни это и, когда будешь в Германии, старайся быть предельно внимательным к людям, к их житейским трудностям, научись разбираться во всем, с тем чтобы люди зря не страдали. Запомни это, сынок. Не должно быть на твоей совести невинных жертв.
   Я дал слово матери быть справедливым, решать все вопросы по совести. Должен заметить это материнское напутствие я помнил все годы моей службы и следовал ему неукоснительно.
   Вскоре я оказался на работе в советской военной администрации в Германии. Служил я там военным переводчиком в военно-воздушном отделе. Сначала был Берлин, а затем Бранденбург. Полтора года моей жизни я отдал этой работе. За этот период бывало всякое - и хорошее и плохое. Но обо всем, как говорится, по порядку.
   Работа, в военно-воздушном отделе давала мне возможность бывать в разных подразделениях. Часто я посещал Центр воздушной безопасности, который располагался в здании Контрольного совета для Германии в Западном Берлине. Этот центр был создан четырьмя державами (СССР, США, Англия, Франция) для осуществления безопасности пролетов самолетов над Берлином. В один из дней я обедал там со своим коллегой - переводчиком с французского языка. Мы сидели за большим овальным столом вместе с американскими летчиками. Один из них, в чине полковника, рассказывал, как проходил его беспосадочный перелет из США в Англию, а оттуда в Берлин. Отношение к нам, советским людям, было отличное, хотя после известной речи Уинстона Черчилля в Фултоне уже, можно сказать, началась "холодная" война. Касались и этой темы, и, что удивительно, сами американские летчики единогласно утверждали, что это нужно крупным капиталистам, а нам, рядовым гражданам, нечего делить, тем более после победы в такой войне, какая только что пронеслась над миром. Нам, как союзникам, надо укреплять свою дружбу...
   Сидевший рядом со мной американец, родители которого были выходцами из России, на хорошем русском языке задал мне вопрос:
   - Господин лейтенант, а как у вас в СССР относятся к евреям?
   Я удивленно уставился на него и ответил, что такой проблемы я не знаю: у нас в СССР живут дружно люди более ста национальностей, и евреи в том числе. Живут так же, как и другие народы. Их, как известно, истребляли нацисты, но они еще хуже вели себя со славянами - сжигали их целыми деревнями. Такова, видимо, природа нацизма, все, кто не их крови, недочеловеки.
   - Кстати сказать, - продолжил я, - на Харьковщине, где я жил и учился до войны, было много евреев. Жили они по-разному - кто богаче, кто беднее, но все могли учиться и в школах и в институтах. Думаю, что им не на что было обижаться в СССР.
   Доводы мои, как я почувствовал, не особенно удовлетворили собеседника. Пришлось разъяснять ему уже на примере своего полка.
   - У нас тоже служили евреи, - сказал ему я, - были и те, кто летал и сбивал самолеты, и те, кто их готовил к полетам, многие из них были награждены орденами и медалями и даже Звездами Героя Советского Союза.
   Мой пространный ответ американец перевел для всех присутствовавших в зале. Слушали они его с большим вниманием. Это было хорошо заметно. И когда он умолк, на лицах слушателей появились улыбки. Видимо, то, что я рассказал, их вполне удовлетворило.
   Я в свою очередь спросил американца:
   - А почему вас заинтересовала именно эта проблема? Разве в Америке она существует?
   Американец снова перевел, но ответ последовал от другого офицера:
   - Если у вас так хорошо в СССР относятся к евреям, то, может быть, вы и всех наших заберете из США!
   Тут часть присутствовавших разразились громким смехом (шутка соотечественника им очень понравилась), но другая, о ужас! с мрачными лицами вдруг встала из-за стола и демонстративно вышли из зала. Мне стало вдруг как-то не по себе. Мой вопрос стал причиной испорченного обеда. Я было собрался извиняться, но меня остановил сидевший напротив меня американский летчик:
   - Не стоит беспокоиться, - сказал он, - это вышли как раз все евреи, они обиделись на нас, американцев, за такой прямолинейный ответ. Вы же в этой истории абсолютно ни при чем.
   Вскоре мы все покинули зал. Я остановился в коридоре у окна. В моих ушах еще звучал голос американца, так бесцеремонно обошедшегося со своими однополчанами. Честно говоря, эта сцена мне была неприятна. Ко мне подошел мой коллега:
   - Георгий, ты абсолютно правильно отвечал, но зачем ты задал свой дурацкий вопрос? Пойми, здесь ты среди чужих, надо быть очень осторожным. У них, американцев, свои отношения. У нас свои. А вопрос твой им, видимо, пришелся по душе, они и воспользовались им чтобы уязвить своих же соотечественников. Антисемитизм в мире очень развит. Все почему-то хотят уязвить нас - евреев. Да, кстати, если тебя вдруг будут спрашивать о моей национальности, то отвечай, что я армянин.
   Я посмотрел на него, ничего не понимая. Зачем ему это вдруг понадобилось? Будь тем, кем ты есть на самом деле, так всегда думал я. Главное, будь честным, порядочным человеком... Но мои размышления вновь прервал коллега - переводчик с французского:
   - Послушай, Георгий, да, я еврей, но говорю здесь, что я армянин. Помнишь, вчера, когда ты зашел в комнату операторов, я попросил подменить меня.
   - Помню, ну и что? Ты же хотел немного проветриться?..
   - Да совсем нет. Ведь еще совсем немного, и я мог бы не выдержать: сидевший рядом со мной французский офицер буквально час упорно доказывал мне, "армянину", что все несчастья в мире - в том числе и войны проистекают от постоянных еврейских козней.
   - Так он что, фашист?..
   - В том-то и дело, что не фашист, а боевой офицер, ненавидит лютой ненавистью нацистов, воевал против них, а все равно думает вот таким образом...
   Я успокоил кое-как своего коллегу, нашлись у меня для этого случая и какие-то хорошие убедительные слова. Американцам же я подобных вопросов уже не задавал.
   Однажды во время дежурства в берлинском центре ко мне подошел подполковник из нашего отдела и многозначительно изрек:
   - Литвин, сегодня заседание главных контролеров центра, а Максимов отсутствует. Тебе придется быть за главного, и, когда будет решаться вопрос о пролете в воздушном коридоре и англичане предложат такой-то вариант, ты скажи, что согласен.
   Я понял это как приказание вышестоящего начальника, ему, - подумал, виднее, что и как делать. Подвоха же, конечно, в его указании я не увидел, да и не мог даже думать, что кому-то хочется подставить мне ножку. Да и за что?..
   Заседание началось в назначенное время.
   - От СССР, - объявил председательствующий, - присутствует лейтенант Литвин.
   Переводчиком у меня был тот самый мой коллега "армянин". Все шло как и обычно. На подобных совещаниях мне уже доводилось присутствовать. Английский представитель объявил свой вариант, американец и француз, естественно, проголосовали "за". Я, как и было мне предложено старшим по званию, с ними согласился.
   Мой переводчик, тихонечко толкнув меня, будто это для него было новостью, как-то фальшиво произнес, что, видимо, следовало бы этот вопрос перенести на следующее заседание. Но я стоял на своем и еще раз во всеуслышание подтвердил свое "за".
   Когда закончилось заседание, переводчик с нескрываемым удивлением в голосе сказал мне:
   - Ты что, спятил с ума? Ты понимаешь, что сделал?..
   Я ответил ему, что действовал согласно полученному указанию от такого-то. Он покачал головой, как бы говоря: "Ну-ну. Тебе виднее". Мы, больше не возвращаясь к этой проблеме, отбыли в Карлсхорст.
   Через несколько дней меня срочно вызвали на "ковер" к генералу Ковалеву. Он отвечал за вопросы, связанные с работой союзников. Когда я вошел в кабинет, то увидел там и моего непосредственного начальника полковника Яроцкого. Сразу почувствовал, что предстоит неприятный разговор. Он начался с вопроса:
   - Это верно, что такого-то числа вы присутствовали на заседании центра вместо капитана Максимова? - спросил генерал Ковалев.
   Я подтвердил и рассказал, как было дело. Генерал, не глядя на меня, пробурчал, что хоть подполковник и из вашего отдела, но давать такие распоряжения он не имел права, так как к этой работе совершенно не имеет никакого отношения. Но, видимо, следует выслушать и его.
   Позвали подполковника. Генерал Ковалев предложил мне повторить свой рассказ сначала.
   - Это ложь, - наотрез отказался от своих слов подполковник. - Я действительно в тот день был в здании Контрольного совета, - запальчиво произнес он, - но Литвина не видел, не разговаривал с ним и, естественно, никаких указаний ему не отдавал.
   Решительность подполковника, с какой он пошел в атаку, честно говоря, обескуражила меня. Да, я был молод, может быть, в чем-то и неопытен, но за свою жизнь уже успел многое повидать. С таким наглым враньем я встречался впервые, и конечно же мне было от чего впасть во гнев. Будь в ту минуту у меня пистолет, я бы, не задумываясь, пристрелил мерзавца. Так душе я называл подполковника, который, говоря нынешним языком, меня подставлял.