Зиновьева возмущает, что в стране, в которую он вернулся, слишком воли дали Русской Православной церкви. Об этом он пишет в своей статье "Их демократия нам не подходит" в журнале "Российская Федерация сегодня", №5, 2005. Похвалив западную демократию за ее принцип отделения церкви от государства, за свободу атеизма, антирелигиозной пропаганды, отсутствие привилегий церкви в уплате налогов и т.д., автор крайне недоволен отсутствием этого принципа демократии в России. Вот его претензии: "Государство всячески поддерживает Православную Церковь. Последняя имеет льготы и привилегии. Она вмешивается в систему образования и воспитания молодежи сверх всякой меры. Фактически она обнаруживает тенденции стать государственной идеологией". Обличителю как будто неведомо, что голоса Церкви, верующей общественности за введение в школах курса "Основы православной культуры" вызвали протестную вакханалию антирусских сил. И как вписывается это разглагольствование защитника "демократии" от "религиозной пропаганды" в то наступление на христианство, которое развернулось ныне в обезбоженном "либерально-демократическом мире". В ноябре минувшего года госдепартамент США опубликовал доклад, в котором российские власти обвиняются в поддержке Русской Православной церкви, в притеснении всякого рода сектантов (газета "Православная Москва", №24, декабрь 2005).
   Не буду больше подробно излагать высказывания Зиновьева, приведу характерные цитаты. "Как некогда их отцы, миллионами сдававшиеся в 1941 году в плен в надежде на лучшую жизнь при Гитлере, нежели при Сталине, сегодня русские сами хотят быть завоеванными в своем безумном стремлении к лучшим условиям жизни" (газета "Советская Россия", 20 июля 2006). "Русский народ стал, по существу, народом предателем" (Там же). Не справедливее ли такую характеристику отнести не к народу, а к самому автору, который на реплику интервьюера: "Выходит, борьба с коммунизмом прикрывала желание уничтожить Россию?" - признался: "Совершенно верно. Я это говорил, потому что в свое время был невольным соучастником этого для меня постыдного действия" (Там же).
   Этому служили и "изданные миллионными тиражами во многих странах мира" книги Зиновьева, осыпавшие автора иудиными сребрениками. И странно, что этот диссидент, который сам подчеркивал, что "патриотизм меня не касается", который столь злобно и бездарно глумился над "ибанцами", над исторической Россией, так угодливо перед Западом чернил ее, все делал для ее уничтожения, этот самый диссидент, "отщепенец", по его собственному слову, по возвращении его в Россию объявлен патриотом, новоявленным пророком. Но почему же так происходит, ведь эти приезжие видны как на ладони, сами не скрывают, даже бравируют, кто они. Тот же прошедший должную обкатку на "Радио Свобода" Михаил Назаров все силы бросил на борьбу с ненавистной ему Московский Патриархией, прекрасно понимая, что какой бы ни была она - ее в любом виде не приемлют его западные коллеги. Первое, что можно здраво предположить, - это то, что поклонники, апологеты этих диссидентов просто не имеют реального представления о них, не читали их, судят по услышанному, где-то прочитанному, по созданному либеральными СМИ "имиджу". Недавно в Союзе писателей России проходила конференция на тему "Россия и будущее", где выступил и я, говорил, в частности, и о Зиновьеве. В перерыве председатель Союза писателей Валерий Ганичев рассказал мне, как в разговоре с ним дивился один известный ученый после услышанного о Зиновьеве. "Вот он какой, Зиновьев, а мы ничего не знали о нем". Подходили и ко мне, тоже дивились, говорили, что читали как-то его интервью, где он называл себя "ученым с мировым именем", первым логиком в Европе, но имя его замалчивают. Больше ничего не знали.
   Когда Солженицыну вручали в Академии наук медаль Ломоносова, то, как писали в "Независимой газете", весь зал, все академики поголовно поднялись с мест и стоя бурными аплодисментами приветствовали награжденного. Неужели ни одного не оказалось, кто знал бы цену Солженицыну.
   Почему назвали совестью России этого пропагандиста предательства?
   Почему той же совестью России объявили академика Сахарова, который требовал расчленения России на семьдесят государств?
   Это "почему" вопиет ко всем, в ком действительно жива совесть.
   Великий русский патриот Иван Сергеевич Аксаков в статье "В чем недостаточность русского патриотизма?" пишет, что "время и обстоятельства требуют от нас патриотизма иного качества, нежели в прежние годины народных бедствий", что "надо уметь стоять за Россию не только головами (как на войне. - М. Л.), но и головой", то есть пониманием происходящего, "не одним оружием военным, но и оружием духовным; не только против видимых врагов в образе солдат неприятельской армии, но и против невидимых и неосязаемых недругов".

Подавать знак своим

   О псевдоучебнике по истории русской критики и прочих псевдо
   Передо мной - недавно вышедшая "История русской литературной критики" (М., "Высшая школа", 2002) с предуведомлением, что она допущена Министерством образования Российской Федерации в качестве "Учебника для студентов филологических, историко-культурных и журналистских направлений вузов, учителей средних школ и гуманитарных колледжей". Адресат обширный, есть где "направлять читательские интересы", говоря словами из "Предисловия". Здесь же, в "Предисловии", сказано: "Предлагаемый учебник - книга-ориентир, впервые последовательно освещающая историю русской литературной критики на всем ее протяжении от истоков до нашего времени". Истоков (XVIII век) я не буду касаться, да и не в них "соль" книги, а поговорю о периоде более мне близком, в котором я и сам замешан (и мельком отмечен в указанной книге) - поговорю о том, как преподносится здесь литературная критика 60-80-х годов минувшего столетия.
   Авторы "Учебника" - сотрудники кафедры общего литературоведения и журналистики Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского.
   Та часть, которая касается истории русской, советской, современной критики написана Еленой Генриховной Елиной.
   Какого же ориентира придерживается Елена Генриховна? Того ли самого, о котором заявлено в "учебнике": "Вневременное, общечеловеческое - то, что составляет теперь подлинную, общечеловеческую сокровищницу литературных оценок, мнений..." Некие "общечеловеческие ценности" возникают и при пересказе автором россказней Троцкого о "новой культуре" после "мировой революции". Но мы-то теперь знаем цену "вневременному, общечеловеческому", знаем, что это за сокровищница "мнений", оценок, в том числе и литературных. И Елину интересует вовсе "не вневременное, общечеловеческое". Следует она, по ее собственным словам, "либерально-демократической ориентации" - с четкой границей, где свои и где нет. Так, она пишет об авторах "Нового мира" 60-х годов: "Литераторы "Нового мира" доверяли вкусу и интеллекту своего (подчеркнуто автором.- М.Л.) читателя. Вот почему новомировцы искали и находили способы контакта с публикой, используя приемы аллегорий, реминисценций, подтекста, намека, иронического пересказа текста, саркастического цитирования. Рецензент с избыточным восторгом пересказывает откровенно слабый текст - в этом соединении несочетаемого крылся иронический подтекст, понять который мог воспитанный именно этим журналом новомировский читатель. Другой рецензент умилялся поступком героя в разбираемой книге. И чем глупее были поступки, тем радостнее делался тон критика. Прием "оглупления текста" великолепно срабатывал в литературных фельетонах, блестящим мастером которого была Наталия Иосифовна Ильина". "Иронический пересказ", "саркастическое цитирование", "иронический подтекст", прием "оглупления текста"... все это входит в "методологию" новомировской критики таким очень уж знакомым, определяющим специфическим свойством, как разъедающее хохмачество. На протяжении всего опуса "воспитанница" "Нового мира" восхваляет ироничность как признак высшего интеллектуализма своих героев - новомировских критиков. О, эта вечная, брезгливая, немощная ироничность, которую А.Блок (статья "Ирония") выводил из "провокаторской иронии Гейне". Тот говорил: "Я не могу понять, где оканчивается ирония и начинается небо". А эти вообще не знают, где у них кончается ирония.
   Что может быть более бесплодным, изнурительно-однообразным, пошлым, чем эта знаменитая ироничность.
   А ведь сколько в ней сознания своего превосходства, презрения не к своим. К тем, кто и помыслить не может, что надо так хитроумно разгадывать какой-нибудь гаденький подтекст.
   И это называется "литературной критикой"?! И почему этот междусобойчик надо запускать в историю русской литературной критики?
   Узнаем мы, что есть и такой "вид критики", как "тусовка", которую прямо-таки воспевает Елена Генриховна. "В литературной критике тусовка имеет немаловажное значение, поскольку объясняет во многом тяготение одних литераторов к другим, объединение их вокруг различных изданий и, естественно, определяет шкалу критических оценок. Заявляя себя в том или ином творческом качестве, писатель, как правило, хорошо знает, какая литературная "тусовка" его громко поддержит, а какая - иронически отвергнет. При этом определенная часть литературных критиков считает важным примкнуть к "тусовке" и практически в каждой своей публикации "подать знак своим"... и т.д. Да, только дитя современных "рыночных отношений" вытравляющих все творческое, индивидуальное в писателе, оставляющих в нем только голые расчеты, может с таким пониманием, участием рассуждать о торгашеской спайке литературных дельцов. Но опять-таки, почему нужно эти стаи загонять в "учебник", почти в трехвековую "историю русской литературной критики"?
   Тусовка, оказывается, может быть и межконтинентальной, "подавать знак своим" можно и через океан. Вот как тусуется Елина со своими коллегами - бывшими советскими гражданами, ныне американцами Вайлем и Генисом - у нее, помните, "иронический подтекст", у этих - "эзопов язык": "Мир, в котором эзопова словесность замещает обыкновенную, требует особого способа восприятия. Читатель становится не пассивным субъектом, а активным соавтором. Более того, читатель превращается в члена особой партии, вступает в общество понимающих, в заговор людей, овладевших тайным - эзоповым языком". А еще говорят, что не существует на свете никакого заговора.
   Вообще, литературному Брайтон-Бичу повезло в "истории русской критики", "Продолжает оставаться заметным творчество П. Вайля и А. Гениса, писателей и критиков, анализирующих историю и современность сквозь призму гражданской истории". То есть при помощи "приема оглупления", призму пресловутой "совковости" в их книге: "60-е: Мир советского человека". "В 1990-е годы зазвучал голос публициста и критика Б.Парамонова... Эта критика дразнящая, эпатирующая, заставляющая взглянуть на известные литературные факты новыми глазами! Парамонова слушают по радио, читают в книгах и журналах, знакомятся с интернет-версиями его статей". В своих известных мемуарах Ст. Куняев рассказывает, как во время его поездки в США к нему в гостиницу пришел работающий в "Голосе Америки" Б.Парамонов с просьбой дать ему интервью, на что Станислав Юрьевич отвечал, что с клеветником и подлецом он не желает иметь никакого дела. И правильно поступил, иначе и нельзя разговаривать с этим отъявленным русофобом, извращенцем, который свою патологическую извращенность переносит на исторических героев России. Не в этом ли видится Елиной привлекательность этого "дразнящего, эпатирующего" борзописца? Есть одно признание его, на котором, пожалуй, стоит остановиться для уяснения одного немаловажного вопроса. В свое время в журнале "Звезда" ( 1991, № 1) Б.Парамонов опубликовал статью "Портрет еврея. Эренбург". Смысл ее сводится к такому заключению: "Сфера еврейства - это гений, а не культура. Можно заметить игровое, ироническое отношение евреев к их собственной культурной деятельности". Это и доказывается на примере Ильи Эренбурга, поучительность пути которого видится не в литературной деятельности, бывшей для него игрой, а в том, что он, несмотря ни на что, остался евреем!
   И не такова ли роль многочисленного племени иронистов и в нашей литературе, иронистов не только по "жанру", по складу мышления, но и по отношению к своей "литературной деятельности". И вот герои Елиной - все эти ловкачи по части "иронического подтекста", "саркастического цитирования", "эзопова языка", "тусовок", "приемов оглупления" текста и т.д. - сами принимают свое "творчество" за игру, а их поклонница силком тащит озорников в "историю русской критики".
   Впрочем, Елена Генриховна, столь неравнодушная к "запретному творчеству" перебравшихся в Америку генисов - вайлев - Парамоновых и прочих могла бы поинтересоваться творчеством самих американских писателей, которые пополнили бы и обогатили коллекцию любимых ею иронистов. Правда, с обратным, чем у нее, знаком. Так, в романе Томаса Вулфа "Домой возврата нет" сатирически выведен некий Свинтус Лоуган, создатель цирка проволочных кукол, бездарные, нелепые представления которого объявлены прессой величайшим открытием: "Никогда еще со времен Чаплина искусство трагического юмора не достигало в пантомиме столь несравненных высот". Есть одна любопытная черта фабрикации этого очередного гения, о котором в романе Томаса Вулфа говорится так: "И так же, как для них (Пикассо, Бранкузи, Утрилло, Гертруды Стайн. - М.Л.), для мистера Лоугена и его искусства требовался особый словарь; чтобы рассуждать о них со знанием дела, нужно было владеть особым языком, в котором тончайшие оттенки становились день ото дня недоступней для непосвященных, по мере того, как критики старались перещеголять друг друга в постижении глубин и головокружительных сложностей, бесконечных нюансов и ассоциаций, порожденных Свинтусом Лоугеном и его кукольным театром".
   О, этот "особый словарь", "особый язык", недоступные для "непосвященных". Стихотворец Ю. Кублановский, говоря о "простоватой, прямой, местами нравоучительной поэзии" Твардовского, добавляет, что он вряд ли задумывался над секретом "с двойным и тройным дном лирической речи". Что для самого Кублановского означает секрет "лирического дна", видно из таких его виршей: "Я тогда пред Богом выступлю, попрошусь к нему на дно". Зато стихотворцев советского периода этот знаток "дна" глумливо помещает в "советский поэтический зоопарк" (журнал "Новый мир", 2002, № 7). Отправной точкой для этого "зоопарка" послужил приводимый Кублановским рассказ Д.Галковского о книгах советских авторов, "связанных с отцовской жизнью, такой же, в общем, никчемной и всем мешавшей". Отец Галковского собирал библиотеку советской поэзии, после его смерти сын, перебирая сотни сборников, стал "вырывать для смеха наиболее понравившееся". Кипа вырванных листков составила антологию, названную Потрошителем "утко-речь". То есть говорить так, как "крякает утка", "без включения мозга". Это "кряканье" Кублановский называет "продукцией Иванов бездомных".
   Мне вспоминается разговор с Вадимом Кожиновым о вышеупомянутом Потрошителе. В январе 1993 года в группе московских литераторов мы были с ним в Вологде, и вот, сидя в ресторане за одним столом, я спросил у него, читал ли он, как распоясался его протеже (т.е. Галковский), требуя высечь Белова, других "деревенщиков", как крепостных. "Вот его-то и надо высечь, смердяковца!" - возмущался я. Вадим Валерианович написал что-то хвалебное об этом авторе, и ему, конечно, неприятны были мои слова, но он в ответ как-то смущенно улыбался, ничего не говоря (я не раз замечал в нем эту трогательную для меня внутреннюю деликатность в "горячем" споре). Такие, как Галковский, говорят и пишут, конечно, "с включением мозга", более того, под их черепной коробкой не просто извилины, а сплошная мозговая опухоль, без единого, впрочем, живого, духовного участка, дающего жизнь мысли, чувству (к тому же этим мозговикам даже не ведомо, что средоточие духовности, высшего сознания - не их надменный мозг, а нечто иное, им не совсем понятное - сердце). Но все это не мешает им кичиться своим мозгом и считать "Иванов бездомных" безмозглыми дураками.
   И достается даже нашим гениям. Вот как разглагольствует о Сергее Есенине тот же Кублановский: "У Есенина непозволительно много неряшливого и необязательного. Есенин дал "код" легиону стихотворцев, особенно провинциальных". (Интервью в газете "День литературы", 2003, №6). Что тут можно сказать? Когда человек понимает, любит поэзию, обладает культурой, он благоговеет перед тем, что в поэзии от Бога, так Пастернак, сам большой поэт, писал: "Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую мы зовем высшим моцартовским началом, моцартовской стихией". Пастернак сознавал недостижимость для себя этого "моцартовского начала", к которому он так стремился со второй половины своей творческой жизни. Есенин с его пронзительной искренностью затрагивает самые заветные струны русской души, выводит нас в стихию русской жизни с ее светлыми и трагическими сторонами, своим интуитивным прозрением подводит нас к тайнам бытия. Есенин стал проявителем в нас генов русскости, по степени любви к нему народа он может быть сравним только с Пушкиным.
   И кто же тот "ряшливый", который так чванливо обвиняет великого русского поэта в "неряшливости"? Прочитав большой сборник Кублановского, я вспомнил такую строчку из "рождественских стихов" его друга Бродского: "Таков механизм Рождества". И то же самое здесь- о чем бы ни писал "ряшливый" - о "лирическом" ли, историческом, политическом и т.д. - все расчетливо "сделано", "подогнано", рассмотрено со всех сторон, нет ли прорех, приглажено и - механизм готов. Где же пресловутое "двойное, тройное дно лирической речи" в таких, к примеру, типичных для него стихах:
 
Уже светает, припозднился:
листва осыпалась дотоле.
Когда-то ведь и я родился
при Джугашвили на престоле.
 
   И это - из "лучших стихов", опубликованных в "Антологии русского лиризма" (т. 2, 2002 г.)
   Двойное дно, конечно, есть: вроде бы не чужд интереса к истории России, но тотчас же ощетинивается против "державных амбиций", которые для него связаны с "параноиком Сталиным".
   Наградив недавно Кублановского своей гулаговской премией, Солженицын расхвалил его "упругость стиха, смелость метафор, живейшее ощущение русского языка". Думается, что так может сказать только человек, сам отвыкший после американской жизни писать по-русски, угощающий ныне здешних читателей языковыми мутациями (о чем я подробно писал в свое время) Более объективными, пожалуй, здесь показались бы слова Бабеля в его рассказике "Ги де Мопассан": "Бендерская писала утомительно правильно, безжизненно и развязно - так, как писали раньше евреи на русском языке". И не только "раньше". И не всегда "правильно".
   В теперешнем своем положении "победителей" кублановские готовы загнать в "поэтический зоопарк" и нашего великого поэта Сергея Есенина, всерьез полагая, что им, самозванцам, пришло время царствовать не только в экономике, но и в русской классике, а что уж говорить о какой-то критике...
   Но зададимся вопросом: что такое учебник? Объективное изложение материала по соответствующему предмету, в данном случае - той же истории русской литературной критики, того же периода 60-80-х годов. Например, о журнале "Молодая гвардия", ее литературной критике существует огромная литература, как у нас, внутри страны, так и за рубежом. Обстоятельнейшее исследование "молодогвардейской критики" содержится в частности, в вышедшей в Германии, а затем в 1997 году в переводе на русский язык в Москве книге немецкого историка Дирка Кречмара "Политика и культура при Брежневе, Андропове и Черненко ( 1970- 1985 гг.)", выходят другие серьезные работы, пишутся диссертации о "Молодой гвардии", ее критике. И это не случайно, ибо в течение всей второй половины 60-х годов и позднее в центре общественного внимания, идеологической борьбы была именно "Молодая гвардия", ее патриотическое направление, вызывавшее беспрерывные нападки, преследования со стороны космополитической, официозной прессы, русофобов из ЦК партии, вроде А. Яковлева. Тот же восхваляемый Елиной "либерально-демократический" "Новый мир" тем и прославился в 60-е годы, что злобно травил "Молодую гвардию". В "Новом мире" ( 1969, №4) была опубликована доносительная статья А. Дементьева, где авторы "Молодой гвардии" (в их числе и я за статью "Просвещенное мещанство") обвинялись в "ревизионистских и догматических извращениях марксизма-ленинизма", проповеди идеологии, которая "несовместима с пролетарским интернационализмом". И за всей этой марксистской, официозно-партийной фразеологией скрывалась главная начинка статьи - ее антирусскость, обвинение молодогвардейцев в "русском шовинизме", "национальной ограниченности и исключительности", в вину "Молодой гвардии" ставился интерес к "реакционным славянофилам", которые именовались мыслителями в кавычках. Эти же обвинения в адрес "реакционной, шовинистической" "Молодой гвардии" повторялись в письме "От редакции", опубликованном тогда же в "Новом мире".
   Статья А. Дементьева в "Новом мире" станет сценарием для другой известной статьи - А. Яковлева "Против антиисторизма", которая появится спустя два с половиной года в "Литературной газете" ( 15 ноября 1972 года) и повторит с еще большей оголтелостью "кредо" русофобов. Первым обратил на это внимание Ст. Куняев ("Московский литератор", 12 января 1990 г.). Да и сам А. Яковлев в своей недавно вышедшей книге "Омут памяти" (М., "Вагриус",2000)признает: "Моя статья, как и статья А. Дементьева, была выдержана в стиле марксистской идеологии. Я обильно ссылался на Маркса и Ленина, и все ради одной цели - в острой форме предупреждал общество о нарастающей опасности великодержавного шовинизма, местного национализма и антисемитизма. Критиковал Лобанова, Чалмаева, Семанова и других апологетов охотнорядчества". А. Яковлев навешивает ярлыки, не приводя ни одного примера, ни одной цитаты, которые бы оправдывали употребление этих ярлыков.
   Годы "перестройки", "демократических реформ" обнажили подлинную суть "Нового мира", которая в 60-х годах камуфлировалась "гуманистической" демагогией. Либеральное прошлое журнала (при Твардовском) получило дальнейшее развитие в нынешнем откровенном, бесстыдном служении разбойничьим "реформам", криминальному капиталу, экспансионистскому американизму - неслучайно главным "спонсором" "Нового мира" стал Сорос.
   Таковы факты. Но до них нет никакого дела упомянутой Елене Генриховне. Как нет никакого дела ей до истинной роли журнала "Молодая гвардия", ее критики - о ней даже не упоминает "новомировская воспитанница". Но отчего же до сих пор дают о себе знать отзвуки той патриотической критики? Ведь до сих пор не дает она покоя главарям "перестройки", "демократам-оборотням", судя по нынешней злобной реакции на "молодогвардейские" статьи сорокалетней давности?
   Занятая "подаванием знаков своим", Елина совершенно не касается этапных моментов в развитии литературной критики 60-80-х годов (теперь уже прошлого века). Не упоминается дискуссия о славянофильстве в 1968 году на страницах журнала "Вопросы литературы" в связи с явным симптомом новых явлений в литературе и критике 60-х годов. Ни словом не говорится о вышедших в 70-х годах в серии "ЖЗЛ." книгах о Гончарове, Островском, Достоевском, вызвавших в печати резкие нападки на их авторов "за внеклассовость", "за отход от позиции революционных демократов". Долгое время эти книги были предметом идеологических обвинений, дискуссий (от статьи "А было ли "темное царство"?" в "Литературной газете" в марте 1980 года, "круглого стола" в "Вопросах литературы" ( 1980, № 9) до множества других публикаций в газетах и журналах). Ни слова не говорит Елина и об истории статьи "Освобождение" в журнале "Волга" ( 1982, № 10) по поводу романа М.Алексеева "Драчуны" - о голоде в Поволжье в 1933 году. Как известно, эта статья по инициативе тогдашнего Генсека ЦК КПСС Ю. Андропова была осуждена в специальном решении ЦК партии как "ошибочная", и это решение стало для всех идеологических служб страны, литературных учреждений и органов, высших учебных заведений "руководством к действию". Автор статьи подвергся обструкции (статья в "Литературной газете" в начале января 1983 года "Освобождение"... от чего?", секретариат Союза писателей России в феврале 1983 года и т.д.). Кстати, Ю. Андропов дал указание партийному руководству Саратова (где издавался журнал "Волга") "разобраться на месте и принять меры". Те, уж конечно, постарались разобраться. Местные писатели громили не только меня, как автора статьи. Но и главного редактора журнала "Волга" Н.Е. Палькина, который был снят с работы. Не могли по правилам того времени остаться в стороне от битья лежачего и преподаватели Саратовского университета. Кто из вас отличился тогда, "создатели учебника по истории русской литературной критики"?
   Пусть теперь мадам Елина назовет в качестве вех какую-нибудь статью журнала "Новый мир" 60-80-х гг., о которой бы вспомнили ныне. "Попробуйте перечитать известных либералов той поры (60-х гг.), например, покойного уже В. Лакшина, пишет критик в газете "День литературы" (июнь, 2003, № 6). - Ведь ныне его многословное прославление "идей XX съезда" невозможно читать. И не нужно". Но с каким придыханием пишет о покойном либерале его поклонница: "Ни один из оппонентов Лакшина не мог дотянуться до заданной высоты, и отзывы звучали словно из другой эпохи, эпохи Ивана Бездомного..." Ну куда уж Иванам до "интеллектуального высотника"! В чем же "недосягаемость" этого критика? "Он любил обстоятельный, аналитический пересказ художественного текста". Дальше этого он и не шел, разбавляя пересказ риторической тягомотиной в духе "демократических идей" XX партсъезда. В конце учебника помещен "задачник" - даны "развивающие задания" по "текстам разных авторов и разных эпох" - "от Ломоносова до наших дней". Наиболее "важные" задания помечены "звездочками", всего их двадцать из семидесяти, и отличаются они от прочих заданий тем, что "способны пробудить самостоятельный поисковый интерес читателя и оказаться началом увлекательного исследовательского маршрута, связанного с различными направлениями в истории и теории литературной критики". Не удостоились "звездочек" ни Пушкин, ни Белинский, ни другие русские классики, значит, "не способны пробудить самостоятельный поисковый интерес читателя" и т.д. А вот задание по Лакшину - под "звездочкой". Чем же он "способнее" классиков? А вот чем. Приводится отрывок из его водянистой статьи-пересказа "Иван Денисович, его друзья и недруги" - о повести Солженицына. Цитируются довольно стилизованные под "народность" слова героя повести Шухова о бригаде зэков, как "семье большой". И далее идет такое рассуждение критика: "Конечно, важную роль играет тут материальная сторона дела: при общей оплате за труд возрастает и взаимозависимость. Но возникающее в бригаде чувство трудового товарищества не сводится только к этому... Шухов принимает как закон жизни эту трудовую солидарность и - пусть это выглядит еще одним парадоксом - стихийно рождающееся чувство коллективизма. В отношении людей точно сами собой возникают черты и свойства, характерные для свободного социалистического общества..." Вот вся "мудрость" этого "развивающего задания" под "звездочкой". Что это, пародия на критику или головокружение от зрелища банальной "высоты"? Не говоря уже о том, как фальшивы слова о "свободном социалистическом обществе" в отношении повести Солженицына, ярого ненавистника социализма.