Эйнар взял у него находку, повертел так и сяк.
Тарелка, предположил он. Либо блюдо, расплющенное и согнутое. Но работа хорошая.
Это серебро, скорее всего, выдохнул Валкнут и хотел было вернуться к работе, но участок, который он расчистил, нуждался в опорах для крыши, да и было уже слишком темно, чтобы рассмотреть, как их ставить.
Проход, который мы прорыли, был длиною шесть футов и три в высоту и сочился грязной водой, а дерево мы тратили скудно повозки требовались, чтобы увезти добычу.
Всю ночь напролет люди вертели так и сяк мятое и почерневшее от времени серебро, чистили и дивились на него, обнаружили изящный выпуклый узор из листьев и плодов, птиц в полете и даже искусно изображенных пчел.
Сигват вдруг молвил:
Это мечты птиц.
Сам ты птица, буркнул Валкнут. О чем они мечтают?
В основном о песнях, серьезно ответил Сигват, а потом покачал пальцем перед Валкнутом. Если будем презирать мудрость птиц и зверей, мы одурачим сами себя.
Какую мудрость? спросил Кривошеий с любопытством, оглаживая точилом зазубренное лезвие своего меча.
Ну, задумчиво сказал Сигват, пчелы знают, когда приближается пожар, и начинают роиться. Шершни и осы знают, в какое дерево Тор бросит свой молот. А лягушке лучше быть лягушкой, чем человеком.
На это мы фыркнули, но Сигват только пожал плечами.
Могли бы вы прожить голыми в луже всю зиму?
А что еще? спросил Кривошеий; видно, он думал, что этот разговор может заменить шутки Носа Мешком, которых всем не хватало.
Моя мать умела разговаривать с птицами и некоторыми животными, сказал Сигват, но так и не смогла научить этому меня. Она говорила, что ежи и осы не станут ни за кем следить, но дятлов и скворцов можно уговорить рассказать, что они видели. А хищные птицы и соколы терпеть не могут осень.
Почему? спросил Эйнар, внезапно заинтересовавшись. Я пытался охотиться осенью с соколами, но всегда получалось неудачно, и я удивлялся, почему так.
Хочешь знать точно спроси кого-нибудь вроде моей матери, ответил Сигват. Но все довольно просто. Птица висит в воздухе, который ее поддерживает, и выслеживает добычу. А внизу мельтешат тысячи листьев.
Эйнар задумчиво погладил усы и кивнул.
Валкнут отмахнулся.
Это просто...
Ты же не знал этого, сказал Сигват, и Валкнут разозлился, не найдя слов.
И, проговорил я сквозь дрему, нельзя увидеть кошку на поле битвы.
На миг настало удивленное молчание, а потом Сигват усмехнулся.
Точно! Ты кое-что знаешь, юный Орм.
Я знаю только, что вот это, Валкнут поднял потрепанное серебро, означает богатство.
Вот именно, заявил Эйнар с улыбкой, и здесь есть, о чем подумать. Богатство, скорее, похоже на лошадиное дерьмо.
Мы посмотрели друг на друга. Иные пожали плечами; никто не понял этих слов, некоторые не были уверены, не пошутил ли Эйнар, хоть и не слыхали никогда от него шуток.
Эйнар усмехнулся.
Оно воняет, когда лежит кучей на чьем-то поле, но делает все плодородным, когда его раскидаешь.
И мы рассмеялись и почувствовали себя почти прежним Братством, сидя у огня и мечтая о солнце.
Когда утро все же настало, мы едва успели раздуть угли костра, потянуться и пропердеться, как в степи над балкой появились конники. Все бросились к оружию и доспехам.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На сей раз лошади были крупные, люди в доспехах и с копьями, которые они держали низко или через руку, с булавами, луками в чехлах и изогнутыми саблями. Они несли на шестах серебряные диски, которые подсказали нам, что это хазары.
В молчании мы натягивали на себя толстые подстежки и кольчуги, проверяли тетивы, поднимали мечи. Наверху, на краю степи, разговаривали двое... Не разговаривали спорили, размахивая руками. Кривошеий посмотрел на них и фыркнул.
Им это вовсе не нравится, сказал он. Только легкая конница может быстро спуститься вниз, а от стрел мы успеем укрыться и отобьемся. Всадники в доспехах недовольны, потому что им придется туго, и они это знают.
Тут ты прав, старина, согласился Эйнар. Ни прыти, ни удара как соваться в этакую западню?!
Он махнул рукой на повозки и пожитки и землю из раскопа, а я подошел поближе.
Так и оказалось. Тяжеловооруженные воины оставили своих лошадей и спускались пешком, неуклюже путаясь в длинных, до лодыжек чешуйчатых доспехах, вооруженные кривыми саблями, кистенями и круглыми, обтянутыми кожей щитами. Некоторые снарядились копьями.
Никакой стены щитов. Мы отчаянно рубились с врагом, чтобы уцелеть.
Иллуги, отложив жезл годи ради щита и секиры, бросился на наступающих и яростно схватился с первым. Эйнар и Кетиль Ворона плавно кружили спина к спине, сея вокруг себя смерть. Звенели мечи, лязгали доспехи, летели проклятия и кровь.
Один напал на меня, глаза темные и свирепые под ободком шлема, зубы зловеще сверкали в зарослях черной бороды. Он хотел рассечь мне бедро, но я отвел удар щитом. И уже через мгновение, свистнув в воздухе, его сабля летела в лицо. Я едва успел откинуть назад голову и увернуться от сверкнувшего у глаза змеиного языка острия.
Он снова бросился на меня. Я упал на колени, почувствовал, что мой меч ударил и отскочил от его доспеха. Кривое лезвие снова сверкнуло; я закрылся и рубанул, стремясь рассечь металлическую чешую.
Что-то мелькнуло рядом со мной; противник вскрикнул и упал. Кривошеий возник внезапно, вогнал меч прямо в незащищенное шлемом лицо хазара и прокричал:
Их слишком много, чтобы плясать, юный Орм! Отрезай ноги этим сволочам!
Тут я вспомнил уроки Гуннара Рыжего в Бьорнсхавене: «Любым способом, каким можешь, зубами, кулаками, локтями цель в ступни и лодыжки». Мой отец учил меня, как уцелеть...
Их было слишком много. Против меня выскочили трое, один с копьем, двое прикрывали его с обеих сторон. Я дышал прерывисто; рука содрогалась от ударов по щиту. Копейщик наступал, размахивая древком крест-накрест, мне повезло, понял я: они не умеют драться пешими.
Широко взмахнув старым мечом Бьярни, я развернулся, отбил железный наконечник копья и кривое лезвие, уперся щитом в его кольчугу и ударил в лицо тяжелой рукоятью.
Я, не глядя, знал, куда бить, как будто видел всех разом. Отскочил, припал к земле и, вращаясь, стал косить вокруг. Попав второму как раз над лодыжками, ощутил сопротивление плоти под рассекающим ее лезвием и услышал вой.
Копейщик лежал на спине, так что я подпрыгнул, опустился на обе ноги и выгнал из него воздух, а потом бросился на третьего, который неистово ревел и размахивал саблей.
Его удар пришелся мне ниже щита и полоснул по защищенным кольчугой ребрам с такой силой, что, казалось, вдавил их внутрь. Тогда я толкнул его, ощутил жгучую мучительную боль в руке, державшей щит, и мы рухнули вместе, как два стальных дерева.
Я перекатился через руку с мечом и привстал, подняв щит. Левая рука пылала болью, но я зло рубанул мечом. Он пытался сопротивляться, барахтаясь в тяжелых доспехах, как пойманный жук. Меч снес ему нос, брызнула кровь, шлем слетел с головы. Он завыл, пытаясь встать.
Я снова полоснул мечом, ощутил, как лезвие вошло в мышцы и кость, разрезав шею Безносого.
Копейщик очухался, сабля путалась у него в ногах, а у меня в руке со щитом пылала неистовая боль, тянувшая к земле. Я сделал выпад навстречу вылетевшей из ножен сабле Черной Бороды, отбил удар, и хазар завизжал. Сабля отлетела в сторону вместе с сжимавшей ее кистью.
Припав на колено, я тяжело дышал. Один мертв. Другой катался по земле, кровь текла из его сапога. Третий выл, лелея обрубок правой руки.
Ко мне шел Эйнар, и пыль взлетала из-под его сапог.
Он потерял щит и шлем, волосы его развевались и путались, как черная сеть. Он лишился меча, но завладел хазарской саблей, большое изогнутое лезвие которой нацелено было на меня. Он шел и громко что-то орал.
Я не мог шевельнуть левой рукой. Он набросился на меня, и единственное, что мне пришло в голову, это взреветь в ответ и ударить.
Удар пришелся ему в бок. Я видел, как разлетелись кольца, солома вылезла из стеганой куртки, потом брызнула кровь. Он закричал, сабля изогнулась над моим плечом.
И попала прямо в лицо хазарскому воину за моей спиной.
Выпад увлек меня и Эйнара, мы оба повалились в пыль и кровь. Ремни моего щита порвались и, наконец-то освободившись, я откатился и встал; левая рука безвольно повисла.
Эйнар с трудом поднялся, усмехнулся, показав окровавленные зубы, выдернул саблю из лица того, кто хотел убить меня, и ушел, прихрамывая.
Вокруг клубилась пыль. Люди стонали, кричали. Валкнут устало приблизился и прикончил того, кому я отрубил ногу, третий хазар исчез. Валкнут сделал несколько шагов вперед и поднял обе руки.
Еще кто-нибудь есть? Эй, вы, чумные язвы!?
Я надеялся, что никто не ответит, но обманулся в ожиданиях послышались отрывистые восклицания. В ушах стучало, собственное дыхание казалось оглушительным; я посмотрел на хазара с рассеченным лицом. Спас ли меня Эйнар? Или пытался убить, но судьба и тут посмеялась над ним, и вышло, что он отвел от меня смерть?
Я ничего не знал наверняка. Но я его ударил. Кетиль Ворона был рядом, помогал ему снять кольчугу. Другие, среди них Иллуги, бродили, ища мертвых и раненых.
Кривошеий лежал у колеса повозки, пригвожденный к земле, точно загнанный кабан, густая кровь натекла вокруг того места, где дротик, пронзив кольца и кольчугу, пришпилил его к степи.
Я опустился на колени рядом с ним, говорить я не мог. Он ощутил мое присутствие, открыл глаза и усмехнулся, выплюнув кровь на белую бороду.
Она сказала, я никогда не стану старым и богатым, произнес он и умер.
Ты сильно ранен? услышал я и, обернувшись, встретил внимательный взгляд Валкнута.
Я встал, пошатываясь, и он поддержал меня.
Это нужно залатать, сказал он со смешком, щелкнув по висящим кольцам вокруг дырок в моей кольчуге.
Я знал, что ребра побиты, но целы. Боль в руке тоже стихала, и я понял, что дешево отделался.
Валкнут тоже это понял, хлопнул меня по плечу и осмотрел мертвых поблизости.
Неплохо, сказал он. Один против троих. Но вот этот четвертый убил бы тебя, если бы не Эйнар.
И ушел, крутанув меч, словно возвращался с потешного поединка. У костра сидел голый по пояс Эйнар, с угрюмым лицом и белый, как молоко, а Иллуги каленым ножом вынимал из его бока кольчужные кольца.
Я видел, как он заставил Эйнара выпить какой-то отвар; часом позже запах чеснока от ран донесся даже до меня. Когда же Иллуги надел на него рубаху, Эйнар слабо кивнул.
Хильд сидела на корточках рядом, смотрела, точно канюк, который ждет, когда умрет его жертва.
Восьмеро мертвы, почти все ранены, у двоих раны были серьезные ими занимался Кетиль Ворона. Шестнадцать вражеских тел остались на поле боя. Всадники исчезли.
Час спустя после битвы половина из тех, кто был в состоянии шевелиться, принялась крепить проход и копать далее, а те, кто не мог копать, ухаживали за ранеными и готовили еду, В полдень я подал Эйнару миску с мясом и хлеб, и наши глаза встретились.
Он был так бледен, что вены на его руках походили на синие веревки, но черные глаза смотрели твердо, и мне пришлось первому отвести взгляд, я так и не понял, пытался он убить меня или спасти.
Когда я забирал у него миску, та была полной, еда застыла. Похоже, Эйнар спал, уронив голову на грудь, лицо скрывали тусклые крылья волос, но руки были такими белыми, что на миг показались мне прозрачными.
Весь день я терзался сомнениями. Зной становился все яростнее, мертвые тела распухли, начали чернеть и вонять.
Нужно поскорее убираться отсюда, пробормотал Квасир. Иначе захвораем и перемрем.
Его называли Плевком в насмешку, в честь мудрого человека, которого слепили из слюны богов, потому что у камней больше разума, чем у нашего Квасира. Но, возможно, он впервые остроумно пошутил ведь большинство из нас уже были больны и умирали. У самого Квасира гноился глаз: если не найдется лекарство, он ослепнет.
Я тоже чувствовал себя скверно и ни в чем не был уверен. Повязка на моих отрубленных пальцах загрязнилась, лодыжка ныла, а когда я снял потрепанную кольчугу и подстежку, выяснилось, что и ребра выглядят жутковато.
Похоже на Биврест, сказал Финн Лошадиная Голова.
Это было плохой знак в лучшие времена Финн не считал нужным открывать рот.
К утру, думаю, будешь пестрее радужного моста. Тебе больно?
Да, было больно, я отбросил его руку и велел перестать тыкать мне в ребра. При движении я чувствовал, как они скрипят, и беспокоился, что некоторые сломаны.
Мы прокляты и скоро позавидуем мертвым, угрюмо отозвался Эльдгрим Коротышка.
Его продолжали звать Коротышкой, хотя другой Эльдгрим, прозванный Дылдой, лежал под могильной насыпью неподалеку. Коротышка, которому перешибли руки и расквасили лицо, сам выглядел не краше трупа.
Накаркаешь! осадил его варяг по имени Арнод и сделал знак против дурного глаза уцелевшей рукой. Другая, перебитая секирой, была притянута к боку двумя деревянными брусками.
Хотел бы я увидеть свою старуху, пробормотал Финн, и все посмотрели на него, удивленные таким проявлением нежности.
Он заметил и нахмурился.
Она должна мне денег.
Языки пламени извивались на ветру. Я сидел у костра и слушал, как варяги болтают, словно забыв о ноющих ранах, о том, что можно найти в этом богами проклятом могильнике.
Перечислили все, начиная с волшебного кольца Одина, Драупнира и кончая медом поэзии, сваренным на крови и меде.
Потом Коротышка, которого замучила боль от ран, мрачно заметил, что если мы погрузимся в саги, то можем повстречать Хати, волка, который охотится за луной, или даже дракона Нидхегга, поедающего трупы.
В степи зашумела трава. Сгустились сумерки, ветер застонал в балке. Люди жались к огню, с опаской глядели на вспышки молний вдалеке и слушали раскаты колес колесницы Тора, запряженной козлами. К костру подошел Валкнут.
Он поднял факел; пламя сдувало, и его языки ложились почти вдоль земли.
Мы прорвались в могильник, сказал Валкнут. И Хильд вошла туда.
Все у костра зашевелились в нетерпении, начали вставать и направились было к проходу, но остановились, заметив усмешку Кетиля Вороны. Тот разминался, размахивая мечом с пилообразными зазубринами.
Лучше будет, если войдут немногие, произнес Эйнар.
Он ступал с трудом, припадая на ногу. Лицо осунулось, кожа стала зеленоватого оттенка, глаза запали глубже он походил на живой труп. Повязка на боку сочилась кровью.
Проход не такой широкий и не безопасный. Кетиль Ворона, я, Иллуги, Сиг... Орм думаю, хватит. Остальные останутся здесь.
Готовьте повозки, ребята, добавил с усмешкой Кетиль Ворона. Скоро будем грузить наше богатство.
Звучало обидно, но никто особо не спорил: хотя жажда поживиться была велика, страх перед Нидхеггом или чем похуже пересиливал. Я понимал резон пусть лучше кто другой столкнется с опасностями. Для грабежа хватит возможностей и потом.
Окоем внезапно осветился и загрохотал позади, когда я опустился в проход. Я шел последним, почти на карачках, то и дело вздрагивая от боли, когда задевал раны, и нес только свой меч. Я едва различал идущего впереди Эйнара, но слышал его сдержанные проклятия и тяжелое дыхание. Еще дальше впереди двигались Кетиль Ворона, Валкнут и Иллуги Годи, они старались держать факелы подальше от лиц и при этом не толкнуть локтем шаткие бревенчатые подпорки.
Со свода капало, вода стекала по шее ручеек пополз по тыльной части моей руки, когда я коснулся крыши. Что-то впилось мне в колено металл. Я вытащил занозу, рассмотрел тусклый блеск, прижал к себе, увидев сияние серебра.
Теперь, присмотревшись, я увидел груды тусклого, почерневшего от времени металла. Мы прокопались прямо сквозь стену из серебряных предметов.
Моя рука наткнулась на что-то липкое; когда я поднес ее к лицу, то ощутил запах железа и свежей крови. Эйнар, который тек, словно дырявое ведро, полз по туннелю и вдруг выпрямился.
Следом за ним вылез в могильник Атли и я.
Я совершенно не знал, с чем мы можем столкнуться. Мне представлялась пещера из саг с обилием сокровищ, но хотелось надеяться, что обойдется без свернувшегося в кольца дремлющего дракона.
Но нас ждала не пещера. Даже при свете факелов, которые высоко подняли Кетиль Ворона, Сигтрюгг и Иллуги, было видно, как почитали Атли его подданные.
Могильник с полом, вымощенным камнем, был размером с маленький городок, впечатление усиливалось теряющимся во мгле высоким сводом крыши; гигантские, все еще прочные деревянные балки входили в углубления мощных каменных колонн.
Каменные плиты вели к огромному, деревянному, с серебряной отделкой трону, который величественно возвышался над площадью. Груда парчовых одежд у подножия переливалась красным, синим и зеленым.
И повсюду вокруг высились темные, неясных очертаний горы, доходившие до самой крыши. Они походили на разрушенные, покосившиеся от времени строения и в неверном свете факелов то и дело зловеще поблескивали.
Подлокотники огромного трона были массивными, как столы, и к одному из них короткими почерневшими толстыми цепями был прикован за шею и запястья скелет. У меня от страха перехватило дыхание.
Откуда-то я знал, что это женщина, хотя ничто не указывало на ее пол. Нагую, ее приковали цепями к трону мертвого Атли. Я знал, кто она: Ильдико, новобрачная, жена одной ночи. Мой сон о Хильд и серебряном воротнике словно воплотился в явь.
Кетиль Ворона ничего этого не видел, он смотрел на груду одежд у подножья трона.
Меч! Она взяла меч!
Яростный крик должен был прокатиться под гулким сводом, но могильник его поглотил.
Кетиль Ворона бросился вперед и разворошил своим клинком одежды. Вытканные золотые драконы рассыпались в прах, по полу покатились пожелтевшие кости и череп все, что осталось от некогда восседавшего на троне Атли. Он упал, когда Хильд вырвала меч, который мертвый вождь веками держал у себя на коленях.
Изрыгая проклятия, Кетиль Ворона бросился в темный лабиринт проходов в поисках Хильд. Он отшвыривал все, что попадалось на пути, и блюда и кубки с лязгом падали на пол. Он жаждал владеть мечом Атли столь же сильно, как Эйнар жаждал колец ярла.
Эйнар, согбенный и шаркающий, словно старик, горько то ли всхлипнул, то ли усмехнулся и медленно, мучительно поднялся на огромный серебряный трон. Он рухнул на трон, смеясь и брызгая кровью на усы.
Потом я заметил, что Иллуги Годи бормочет что-то нараспев, и тут только внезапно осознал, что именно громоздится вокруг, скрытое во мраке.
Груды почерневшего от времени серебра. Его было столько, что захватывало дух и подступало безумие: богатства дюжины царств, работа тысячи кузнецов.
Опахала в драгоценных камнях с серебряными перьями. Маленький дворец мерцал самоцветными стягами. Серебряный корабль вздымался из моря монет, с канатами и оттяжками из серебряной проволоки. Кольчужная рубаха, каждое колечко серебряное, каждая маленькая заклепка из золота. Ножные браслеты, броши, кольца и упавшие горшки монет, льющихся водопадами.
В первый и последний раз я ощутил жажду серебра, которая с такой силой охватывает человека, что он теряет разум. В тот день я заразился и излечился от нее навсегда. Я вырвал факел у Иллуги, а он вряд ли это заметил.
Я упал на колени, подобрал что-то кубок, чуть помятый, с тиснением на ножке. Я поднял другой, потом еще один, принялся шарить в грудах, не чувствуя боли. Серебряная булавка кольнула меня: я воткнул ее в рубаху. Кинжал с серебряной рукоятью рассек мне ладонь: я заткнул его себе за пояс.
Там были кольца и обручья, которые мы все еще называем кольцеденьгами. Тарелки, щиты, шлемы, броши, миски, кувшины, браслеты, ожерелья, серьги и монеты, тысячи монет. Кастеты из золота и кинжалы из серебра, с рукоятками, украшенными драгоценными камнями.
Высокие горы серебра громоздились до самых сводов, чаши плющились под тяжестью сокровищ, троны наклонились это богатство Атли и его воины вырвали у мира, и добыча была под стать могуществу величайшего из степных вождей.
Крик вернул меня к реальности: моя рубаха натянулась, сапоги были полны, в руках огромное блюдо.
Обжигающий лед, кусачее пламя, сказал Иллуги. Вот как началась жизнь, на юге, в Муспельсхейме, где все кипит и сверкает нестерпимо для глаз человеческих.
В мятущемся свете факелов груды серебра холодно сверкали, напоминая о Муспельсхейме, стране льда и яркого пламени, где была сотворена жизнь. Мне вдруг почудилось, что годи лишился рассудка. Я до сих пор не уверен, не случилось ли этого на самом деле.
Крик повторился, потом Кетиль Ворона скатился с темного склона, увязая в лавине монет и непрестанно бранясь.
Он потерял свой меч, на губах у него пенилась кровь. Он ударился о каменные плиты и упал, с трудом поднялся, снова упал и попытался поползти к выходу.
Валкнут подошел к нему, но Кетиль Ворона уже ускользал из этого мира, все медленнее извергая сгустки крови. Сине-розовые кишки выпали из разреза живота, который шел от паха до горла. От мохнатки до челюсти.
Его глаза заставили нас похолодеть от страха такой в них застыл ужас; он пытался что-то сказать, но голоса не было, и только губы шевелились, как у выкинутой на берег рыбы, пока не застыли и он не умер.
Я поднялся и пошел, расшвыривая кольца, чаши, двузубые вилки. Огромное блюдо откатилось со звоном, и Валкнут круто обернулся, вглядываясь в темноту.
Эйнар?.. позвал я.
Ответом было молчание.
Я прошел туда, где он восседал, точно ярл, окруженный всеми богатствами мира, на троне дарителя колец. Он походил на пену на гребне волны, которую сдувает порывом ветра.
Стоило ли оно того? спросил я.
Ввалившиеся глаза открылись и блеснули, бледное лицо слегка порозовело. Прядь черных волос, точно шрам, прилипла к щеке, мокрой от холодного пота, а его усмешка была такой же тусклой, как шейное кольцо, которое он надел в знак власти.
Он коснулся толстого, плетеного кольца из серебра, ущербного с той стороны, где отрубили куски в дар подданным.
Ты... можешь... узнать... сам... тяжесть... кольца... ярла, почти по-волчьи пролаял он и оскалился в улыбке.
Я уже видел такую раньше, когда он дотянулся до спины Гуннара Рыжего в могильнике Денгизиха.
Прежде чем ты умрешь, сказал я, я должен кое-что тебе передать.
Он вздрогнул и поднял голову, чтобы взглянуть на меня. И я с силой вонзил в него меч Бьярни. Тело сложилось и рухнуло, рот открылся.
От Гуннара, сказал я, глядя в меркнущие черные глаза. Моего отца.
Валкнут утер рот тыльной стороной руки, дико глянул на меня, потом на Иллуги. Затем с шумом втянул воздух и шагнул вперед, поднял меч и уставился в темноту.
Я здесь. Выходи, если думаешь, что достаточно силен, чтобы сразиться со мною. Я избранник Одина. И не боюсь встречи, потому что не боюсь смерти.
Послышался мрачный смешок, что-то прошелестело, тихо и сухо, как крылья жука. Темная фигура явилась из мглы и с лязганьем спустилась по горе серебра.
Фрейя, произнес Иллуги в благоговейном ужасе.
Это и впрямь была не Хильд, скорее уж Фрейя, сестра Ингви, первого из ванов, старых богов. Фрейя повелительница колдуний, меняющая облик, владеющая темной волшбой сейд.
Хильд... с трудом выговорил я.
Она обернулась, волосы падали ей на лицо черными спутанными прядями, руки сжимали изогнутый меч, темное платье порвано. Сквозняк из прохода отбросил черные волосы с застывшего, как маска, бледного лица.
Не Хильд, прозвенел ее надтреснутый голос. Мы, Вельсунги, произносим это имя как Ильдико.
Ильдико, посланная в жены Атли, который погиб в их брачную ночь, как говорят, от ее руки, отмстившей за предательство Вельсунгов. Ее приковали цепью к трону убитого мужа навечно, нагую и живую.
Тогда я поверил, что призрак воззвал к родовой крови об освобождении, силой дважды проклятого рунического слова. Как бы то ни было, девушка, которую я знал как Хильд, исчезла. От той, в кого она превратилась, нужно было бежать с криком, подобно Кетилю Вороне.
Валкнут взревел. Колдунья она или нет, Валкнут знал, как должно умирать, и он, замахнувшись, бросился на нее, яростно взывая к Одину за помощью.
Позади меня Иллуги тоже воззвал к Всеотцу, и, словно в ответ, ветер засвистел по гробнице. Заметалось пламя факелов, в могильник ворвался чистый, холодный запах дождя.
Будь все как обычно, Валкнут задал бы ей жару, но все было не как обычно. Он взмахнул мечом, она отбила и повторяла снова и снова, пока он не попятился, чтобы перевести дух.
Помогите мне, прохрипел он.
Я сморгнул, взглянул в мертвые глаза Эйнара и вырвал из него свой меч. Меч вышел, впуская воздух с тихим, почти человеческим всхлипом, и это заставило меня отступить на шаг. Но Эйнар уже перешел через Биврест.
Я шагнул к Валкнуту, стараясь унять смятение, все-таки это была Хильд. Иллуги Годи встал справа от Валкнута.
Но это была не Хильд. Глаза черны, как кромешный мрак тления. Мы все чуяли запах тлена и смерти и видели то, что видели, а я был так напуган, что почувствовал, как моча жарко потекла вниз по моим ногам.
Иллуги ударил жезлом и произнес несколько повелительных фраз, посмотрел вниз, потом поднял взгляд. Та, кто была когда-то Хильд, отвела выпад Валкнута и плавно скользнула в сторону, погружая острие в медленно расползающуюся улыбку Иллуги.
Он упал, задыхаясь. Я бросился на нее, а она лишь развернула меч, встречая удар. Послышался лязг, мой меч распался как раз над рукоятью, лезвие, вращаясь, улетело, в темноту. Казалось, боги наконец покарали меня за то, что я украл этот клинок.