С ними были Эйвинд, Кетиль Ворона и Гуннар Рыжий. Эйнар посмотрел на меня и сказал:
Ложись и прикинься мертвым, Орм. Но сперва давай сюда амулет, что у тебя на шее.
Сбитый с толку, я послушно лег, был закутан в два плаща, замотан с ног до головы вместе с двумя длинными обнаженными клинками. Эйнар усмехнулся и, прежде чем закрыть мне лицо, сказал:
Помни, лежи неподвижно, Орм сын Рерика. Есть много способов убить кабана.
Я почувствовал, как мне на грудь что-то положили, потом меня тряхнули, поднимая. Я услышал, как ветер свистит и колотится в дома Бирки. В ноздри лезли запахи пота, мочи и крови, давила шерсть, звуки притуплялись, становясь тишиной, и ночь делалась все жарче сухая тьма стискивала меня, как пылкая женщина.
Радости было мало носилки раскачивались, самодельный саван грозил задушить, воздух сквозь ткань был плотным, как кашица. Пот ел глаза; край одного лезвия, клянусь, впивался мне в бедро каждый раз, когда носильщики спотыкались. Легкие будто съежились, а сердце колотилось о ребра, как дверь на ветру.
Остановились. Кто-то что-то сказал, не разберешь ветер. Потом Эйнар мрачно произнес:
Один из наших умер... Он был за Христа, сами видите. Пусть ваш маленький монах скажет, что с ним делать, мы справим все, как надо.
Ответ был угрюмый, почти грубый. Я услышал, как Эйнар сплюнул.
Это случилось не больше часа назад в этом самом городе, который, как считается, вы стережете. Где вы были тогда, когда люди с драккара вытащили свои мечи и секиры и бесчинствовали на улицах?
Стражник хмыкнул и умолк. Тут вмешался второй.
Заколот, что ли?
Проткнули, как свинью, грустно подтвердил Скапти.
Я почувствовал, как плащ отвернули. Стражник крякнул. Я изо всех сил стискивал веки, чтобы они не дрожали. Меня завернули обратно. Гуннар Рыжий свирепо прохрипел:
Гляди, что делаешь, ты!..
Никаких обид, приятель, поспешно откликнулся стражник. Я помню этого малого. Жаль... Проходите хотя вряд ли вы чего добьетесь от этого монаха, в нем маловато радушия, какое подобает всем последователям Христа.
Благодарствуем, ответил Эйнар, и тело понесли дальше.
Скажите в дверях, что Стен пропустил вас! крикнул вслед стражник, и Эйнар снова его поблагодарил.
Отойдя на некоторое расстояние, он прошипел:
Где Эйвинд?
Никто не знал. Бормоча ругательства себе под нос, Эйнар повел нас наверх, к дверям палаты, возле которой был еще один стражник. Он изложил ту же историю, воспользовался именем Стена, и вдруг вспышка слепящего света, когда плащ отбросили. Я чуть не потерял палец так они спешили достать мечи.
Эйнар поднял руку.
Тихо! Будто вы форель ловите руками в речке. Хватаем монаха, даем ему тумака не больше, запомните, он повалится, как мертвый, потом кладем его на место трупа и постараемся, чтобы стражники не увидели в темноте, что с нами выходит на одного больше, чем вошло.
Это был хороший и дерзкий план, поэтому все были согласны. Но, как сказал Гуннар Рыжий, планы подобны летнему снегу на запруде и живут не дольше.
Что и случилось, когда мы прокрались в комнату, где Эйнар, Иллуги и я обедали. С того часа, казалось, минул век, но тарелки все еще не убрали.
Там слуги в мягких шлепанцах прибирали со стола.
Так-разэтак...
Только это и было сказано. Четверо, остолбеневших, рты разинуты. Нас шестеро; слуги еще скользили по блестящим половицам, а наши сапоги уже оцарапали пол, и сталь вонзилась в глотки.
Трое умерли на месте. Четвертого придавил Скапти, уселся поверх и небрежно постукивал головой жертвы о половицу. Я даже не успел пошевелиться, только на мгновение перестал дышать, а затем с хрипом втянул в себя воздух.
Монах? спросил Эйнар, склонившись над сбитым с ног. Бритая голова слуги кровоточила, глаза закатились. Он обдристался, и Скапти, подозрительно принюхавшись, быстренько соскочил с него, что позволило бедолаге выдавить:
Там...
Гуннар Рыжий и Кетиль Ворона бросились вперед. Скапти стукнул раба по голове мечом, от чего тот потерял сознание, а из ушей у него полилась кровь.
Скапти пошел дальше, вероятно, считая, что поступил милосердно. А я решил по прерывистому дыханию и крови, что человек этот непременно умрет. А если и не умрет, то, наверное, станет полудурком, вроде старого Охтара, которого подозревали в том, что он освободил белого медведя в Бьорнсхавене.
На другое лето его лягнул в голову жеребец, из ушей пошла кровь; он выжил с большущей вмятиной в голове и мозгами, которых не хватало и на то, чтобы не пускать слюни, так что Гудлейв принес его в жертву по старинке: кровь Охтара окропила поля.
Шарканье ног оторвало меня от этих мыслей. Кетиль Ворона привел Мартина-монаха, который спокойно улыбнулся Эйнару к великому нашему удивлению.
Великолепно, заявил он. Как вы собираетесь вывести меня отсюда?
Откуда ты знаешь, что мы собираемся вывести тебя отсюда, а не просто взять и прикончить? нахмурился Кетиль Ворона.
Эйнар указал на носилки, которые втащил Хринг, и улыбка Мартина стала еще шире.
Умно, сказал он, а потом бодро прибавил: Тут есть одна женщина. Она ляжет на носилки, под плащ. А я, с вашего позволения, позаимствую плащ и шлем... у Орма. Он одного со мной роста...
Стой, стой, перебил Эйнар, скребя свой щетинистый подбородок. Что все это значит? Какая женщина?
Мартин уже стягивал плащ с моего плеча, а когда я отпихнул его попытался снять кожаный шлем.
Ламбиссон не уважает меня. Он скоро вернется, поняв, что женщина, которую я привез, ценнее всего, что он ищет.
Женщина? переспросил Эйнар.
Она знает дорогу к великому сокровищу, ответил Мартин, дергая мой плащ, потом сердито повернулся ко мне. Отпусти же, глупый малый.
В этот миг, разозлившись, как никогда в жизни, я махнул мечом. Это произошло непроизвольно, и удар был, как сказал позже Скапти, совсем никудышный. Меч угодил монаху прямо в темечко, однако плашмя, а не острием. Монах упал, как жертвенный конь и вот, вместо маленького человечка с лицом куницы на пол легла груда тряпья.
Эйнар наклонился, мгновение рассматривал его, потом огладил усы и кивнул в мою сторону.
Хороший удар. Хринг, приведи этого маленького ублюдка в сознание. Давайте найдем женщину...
Мы пошли к двери, открыли ее как можно осторожнее, и Кетиль Ворона вошел первым, за ним Гуннар Рыжий и я. Эйнар и Скапти остались снаружи.
Темно. Тлеет один только рог-светильник. И вонь странный, резкий запах, который я со временем стал распознавать как смесь страха и дерьма в равных мерах. Кетиль Ворона хорошо знал этот запах он ощетинился и присел на корточки, низко держа меч в левой руке. Гуннар Рыжий встал позади него слева. А я, простак, прошлепал мимо Кетиля и дальше на середину комнаты, к единственному предмету обстановки низкой кровати с грудой тряпья.
Только когда тряпье зашевелилось, я понял, что это человек... или был таковым раньше, по крайней мере. Послышалось невнятное бормотание, потом всхлип такие звуки разбивают сердце. Я попятился. А вдруг это призрак-двойник умершей...
Гуннар ткнул в тряпье тупым концом меча, и оно быстро задвигалось, как убегающий зверек, добралось до цепи и замерло. Появилась голова, обрамленная спутанными грязными волосами, лицо, бледное, как луна, с дикими яркими шарами глаз, уставившимися на нас. Женщина если это была женщина продолжала что-то бормотать. Кетиль Ворона приблизился, и тут от двери раздалось нетерпеливое ворчание Эйнара, мол, хватайте проклятую бабу и покончим с этим делом.
Она на цепи, сказал Кетиль Ворона.
От нее воняет, добавил Гуннар. И она прикована за ногу.
Тогда разруби цепь, прошипел Эйнар.
За его спиной слышались шлепки и тихие стоны это Мартина возвращали к жизни.
За ногу? Я задохнулся от отвращения, одновременно понимая, что любой из викингов способен на такое.
Гуннар презрительно глянул на меня.
Цепь, лошадиная ты задница. И он кивнул Кетилю Вороне, но ответом ему был сердитый взгляд.
Руби своим мечом. А мне лезвие моего дорого.
Клянусь волосатой задницей Локи! взревел Скапти, врываясь в комнату с Щитодробителем в руках.
Женщина вскрикнула и рухнула навзничь. Меч ударил; цепь раскололась в том месте, где звенья соединял замок.
Скапти резко повернулся глаза, как у кабана, налитые кровью. Кетиль и Гуннар невольно попятились.
Теперь вы, два куска дерьма, можете унести ее, бросил он.
На мгновение Кетиль угрожающе прищурился. Я смотрел на него и думал, что если он и ударит Скапти, то только сзади. Ни один человек в здравом уме не подойдет спереди к вооруженному Скапти в закрытом помещении.
Но Кетиль лишь оскалился, как волк при виде жертвы, и направился к женщине. А я вышел вслед за Скапти в другую комнату, где тряс головой Мартин. С него текло, Хринг не пожалел целого кувшина воды. Сам Хринг, ухмыляясь, пытался засунуть расплющенный оловянный кувшин себе под рубаху.
Эйнар поставил монаха на ноги и игриво хлопнул по плечу.
Голова болит, а? Теперь будешь тихим и смирным, не то я опять напущу на тебя Убийцу Медведя.
Все прыснули со смеху кроме меня и Мартина.
Мне надобно узнать обо всем побольше, монах, продолжал Эйнар. Но покамест мы примем твой план. Орм, отдай ему плащ и шлем, потому как не думаю, чтобы Брондольву Ламбиссону хотелось выпустить Мартина отсюда, а стало быть, он вполне мог оставить на сей счет указания. Положите женщину на носилки и прикройте. И уходим.
Они подняли носилки и двинулись было прочь из разгромленной палаты, как вдруг дверь отворилась и вошел сам Брондольв Ламбиссон. К груди он прижимал маленький ларец.
То-то была ему неожиданность. Шел-то он в опрятное теплое жилье в крепости на ногах шлепанцы, славная шапка на голове, а оказался в комнате, воняющей кровью и дерьмом, с трупами, лицом к лицу с шестерыми вооруженными людьми, встретиться с которыми ему хотелось меньше всего на свете.
Он издал сдавленный крик, повернулся и выскочил за дверь, успев, однако, швырнуть ларец в ближайших из нас: ими оказались Эйнар и Скапти. Ларец ударил Скапти в плечо, а Эйнара в лоб. Скапти взревел, бросил свой конец носилок, загородив проход.
Ятра Одина!
Эйнар сжимал голову, ругаясь так крепко, что я зачурался от гнева тех богов, которых он порочил. Когда же он отнял руки, пальцы были в крови.
Скапти бросился было за Ламбиссоном, но Эйнар его удержал.
Нет. Пора отваливать отсюда, сказал он, кривясь от боли.
Хринг подобрал ларец и потряс им. Загремели монеты, и Хринг радостно улыбнулся.
Это тебе в самый раз, Эйнар.
Тот угрожающе заворчал и, как собака, вылезшая из речки, затряс головой, обдав нас всех теплыми брызгами.
Мартин, спотыкаясь, шагнул вперед, но моя рука оказалась у него на затылке. Он попробовал стряхнуть ее, но я крепче сжал пальцы, и он отказался от сопротивления и содрогнулся то ли от возмущения, то ли от страха.
Ларец, с трудом проговорил он. Эйнар взял ларец у Хринга, открыл и вопросительно взглянул на монаха.
На ремешке... пробормотал Мартин.
Эйнар начал рыться в ларце.
Время идти, Эйнар, заметил Скапти. Ламбиссон поднимет весь Борг.
Эйнар выудил кожаную петлю с привеском, похожим на тяжелую монету. Привесок закачался, поблескивая в мерцающем свете.
Это висело у нее на шее, проговорил Мартин глухо.
Мы вытянули шеи, чтобы разглядеть предмет. Мне он показался каким-то украшением.
Посмотри на него, поторопил Мартин. С одной стороны и с другой...
Эйнар вертел эту штуку в пальцах, а Скапти маячил в дверях.
Эйнар... во имя Тора, пошевеливайся.
На другой стороне Сигурд... прохрипел Мартин.
И я увидел, когда монету повернули: на одной стороне голова Сигурда, убийцы Фафнира. На другой голова дракона.
Чеканка Вельсунга, прибавил Мартин. Из клада, который добыл Сигурд. Во всем мире другой такой монеты нет.
Скапти от досады стукнулся лбом о дверной косяк.
Все другие, ее братья и сестры, выдохнул Мартин, похоронены с Атли Гунном.
Мы вышли в маленькую прихожую, собрались с духом и двинулись дальше как можно тише, с трудом сдерживая дыхание, чтобы миновать стражника на ступеньках.
Помог вам этот маленький хрен с куньей моськой? сочувственно спросил стражник.
Я почувствовал, как Мартин напрягся, и ткнул его для острастки.
Нет. Мы сделаем это по нашим обрядам, ответил Эйнар и пошел дальше, отвернувшись от стражника, чтобы кровь не была заметна.
Мы наполовину спустились по лестнице, когда Эйнар остановился. Красный цветок расцвел в темноте за стеной Борга. Послышались крики. Вспыхнул еще один цветок. Стражник над нами всматривался в зарево, не веря своим глазам.
Пожар?..
Эйвинд, с ожесточением сказал Эйнар, словно само это имя было ругательством. Так оно и оказалось.
И тут зазвонил крепостной набат. Ламбиссон. Стражник на лестнице повернулся, сбитый с толку. Я услужливо сказал:
Должно быть, пожар в городе. Это плохо, при таком-то ветре.
Стражник кивнул, уже не зная, бежать ли к воротам или оставаться на посту. Он только и сказал:
Идите. Поторопитесь.
А сам повернулся и убежал в крепость.
Шевелись! прошипел Эйнар, но нас погонять не требовалось. Мы почти рысью промчались через главные ворота, где стражникам было не до нас. Они несли караул вдвоем похоже, Стен ушел тушить огонь; очень кстати, ибо он знал меня в лицо.
А тем, кто остался у ворот, было плевать, нашли мы монаха или устраиваем приличные похороны нашему товарищу: они жадно вглядывались в пламя над городом.
Стражники махнули нам, мол, проходите, и мы поспешили по мосткам к городской стене. Запах дыма, крики, круговерть искр и языки пламени доказывали, что Эйвинд поработал превосходно. Мне вспомнились ворон и обреченный голос Эйвинда:
Я смотрел на город и думал, как легко его можно сжечь.
Ватага мужчин и женщин с ведрами пробежала мимо, толкаясь на узких мостках. Крики унесло ветром, но впереди, там, где расцвел новый красный цветок, закричали громче.
Вон он!
Эйвинд вышел, спотыкаясь, из темноты, перепрыгнул через изгородь, упал на мостки и снова встал. Глаза у него были сумасшедшие, и он будто смеялся. Он заметил нас и побежал. А за ним с воплями неслась толпа.
Мать его... зашипел Кетиль Ворона. Он их притащит прямо к нам...
Все застыли в замешательстве. Оружие спрятано под женщиной на носилках. Эйвинд, спотыкаясь и смеясь от радости, бросился по настилу к нам, к спасению и к своему Обетному Братству, к товарищам по веслам.
Эйнар сделал шаг, повернулся, стянул с меня штаны до колен и вытащил спрятанный меч, все одним движением, от которого я окаменел на мою великую удачу, потому что я почувствовал холодок от лезвия, скользнувшего рядом с моими голыми ятрами.
Эйвинд пытался заговорить, заглатывая воздух. Эйнар протянул руку, будто намереваясь обнять его и воткнул сакс ему под ребра, прямо в сердце. Эйвинд мешком рухнул на руки Эйнару, а тот отбросил несчастного к толпе преследователей, и мертвец растянулся в крови на мостках.
Эйнар повернулся ко мне и сказал:
Натяни портки, парень. Не время и не место срать.
Потом он быстро и благочестиво возложил окровавленный меч на грудь закутанного тела на носилках, прикрыл краем плаща и дал знак двигаться.
Кое-кто из стаи преследователей понял, что произошло, задние же видели только то, что их жертва упала, а какой-то парень спустил штаны, чтобы справить нужду на мостках.
Они смеются, ничего не понимая. Кружат вокруг мертвого Эйвинда, как огромная, пускающая слюни кошка, чья добыча вдруг упала замертво, прежде чем она успела наиграться с ней. Пока они колотят труп палками, а потом раздевают его, мы проходим мимо.
Хозяин дома, который они выбрали, неистово протестует, не желая, чтобы труп висел на его карнизе. Искры вьются на ветру над последним костром, который развел Эйвинд. И никто в толпе не задается вопросом, как он умер и откуда взялось оружие, которого нам не положено иметь при себе. Как если бы, думаю я, на то время, пока я натягивал спущенные штаны, мы стали невидимками.
Мы минуем городские ворота, минуем воинский дом и уходим от смерти под набат, крики и треск огня.
Мы выходим прочь из этой сумятицы, исчезаем во тьме. Я оборачиваюсь, и мне кажется, что горит вся Бирка.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Мой отец был прав, когда предупреждал, что нам следовало втащить «Сохатого» повыше на галечный берег в такое время не стоит выходить в море.
Мало приятного карабкаться по обшитым бортам в темноте, когда леденящая вода то тянет вниз, то наподдает под мягкое место. Однако, оказавшись на борту, гребцы взялись за дело и вывели корабль туда, где черные волны с белыми гребнями ярились в ревущей ночи.
Потом мы боролись с бурей и со страхом того и гляди разобьет о скрытые рифы Бирки; на рулевое весло налегали трое, а остальные тупо сгрудились в кучу. Мне поручили присматривать за женщиной; она стонала и закатывала глаза, сверкая белками в темноте, и непрестанно бормотала на каком-то языке, казавшемся почти знакомым.
В бело-синих сполохах молний, проникавших даже сквозь закрытые веки, я видел ее бледное лицо точно череп, волосы прилипли, глаза запали, превратившись в глубокие темные водоемы, рот открывался и закрывался, издавая бессмысленные звуки. Я закутал ее и себя как можно плотнее в намокший плащ, и ее руки обвили меня.
Мы вытягивали тепло друг из друга, а «Сохатый» безрассудно шел вперед, в ночь, и в какой-то миг я увидел, что Иллуги Годи, стоя в одиночестве на носу, с секирой в каждой руке, творит молитвы. Потом он бросил секиры за борт в жертву Тору, властителю ветра и дождя.
Рассвет походил на снятое молоко в миске. Мы были одни под большой белой жемчужиной небесного свода под внутренностью черепа древнего, покрытого инеем великана Имира. Ветер больше не рычал на нас, но холодным дыханием со свистом погонял к северу и востоку по высоким серо-черным волнам, срывая белую пену с их рваных гребней мой отец по наитию держал на Альдейгьюборг, который славяне называют Старой Ладогой.
«Сохатый» скользил, вспенивая воду за кормой и спотыкаясь, когда зарывался носом, и волна, перехлестывая, заливала палубу все щели и уголки.
Это был славный корабль, наш «Сохатый». Не длинный корабль в том смысле, какой обычно вкладывают в это понятие, не драккар, дорогой военный челн шириною не больше четырех-пяти шагов, построенный, чтобы нести воинов и немного груза. Для дальнего плавания длинный корабль не годится, ибо людям нужна вода и пища, а деть их некуда, и приходится заходить в гавани, чтобы пополнить запасы.
Но «Сохатый» не был и толстопузым маленьким торговым кнорром из тех, что упорно бороздят самые черные моря, перевозя в трюмах тяжелые грузы.
Вот почему Эйнар сделал то, что сделал. Позже я это понял. Вигфус со своим маленьким кнорром должен был переждать бурю, прежде чем отправиться на север на поиски божьего камня, за которым, как он полагал, мы охотимся. У него было слишком много людей для столь малого судна, а таковое многолюдье смертельно опасно в бурю остойчивость кнорра зависит от правильного размещения груза, иначе он на плаву не удержится.
Старкад тоже вынужден был ждать, не желая рисковать своим дорогостоящим кораблем. Однако потом он мог пуститься в погоню на то и драккар, чтобы прибыть на место раньше любого из нас и прежде, чем запасы на корабле истощатся настолько, что его людей постигнут голод и жажда. И он узнает, куда идти от Ламбиссона, у которого нет другого выхода, кроме как набиться в союзники.
Поэтому Эйнар позвал Валкнута и Рерика и говорил с ними они то и дело качали головами, а он поджимал губы, а потом они разошлись, и Эйнар крикнул:
Щиты и весла!
Что тут началось! Понимавшие, что должно произойти, казалось, были в не меньшем смущении, чем те, кто ничего не понял. Гуннар Рыжий протиснулся ко мне, вынул ломоть хлеба из кожаной сумы и, расщедрившись, протянул его мне и женщине. При свете дня она выглядела не лучше прежнего, и разума у нее как будто не прибавилось, но хлеб она сжевала с жадностью, что было хорошим знаком, хотя ее темные глаза были по-прежнему дикими и оловянно-тусклыми.
Гуннар повернулся, чтобы уйти, но я схватил его за рукав и спросил, что происходит.
Мы драпаем, сказал он, ухмыльнувшись во весь рот, набитый полупрожеванным хлебом. Прямо по ветру.
Принесли щиты, отбили навершия и вместе с заклепками бережно сложили в сумы. Вставили весла. Это тоже показалось мне странным: я уже знал, что пытаться грести при такой волне безумие. Или мы попытаемся повернуть корабль к какой-то таинственной скрытой земле, которую мой отец обнаружил своим колдовским способом?
Потом щиты без наверший надели на весла, повернутые лопастями плашмя к воде. Щиты закрепили, и весла тоже, так, что ими невозможно было шевельнуть. Я никогда не видел и не слышал о таком; и, судя по всему, не я один. А кому было что-то известно, те не очень-то радовались.
Весла, одинаково закрепленные, торчали беспомощно, как смешные ножки диковинного насекомого.
Поднять парус! прокричал Рерик.
Нет наверняка это ошибка, при таком-то ветре и волне? Мы рванем так, что перевернемся вверх тормашками, врежемся носом в волну и потопим корабль! Я наслышан о подобном у нас ведь нет киля для такого плавания.
Но мореходы бросились выполнять приказ. Рею подняли, большой парус намокший, даром что он пропитан овечьим салом и китовым жиром, захлопал, натянулся, взревел, как накормленная травой кобыла, и «Сохатый» подпрыгнул, точно бабенка, которую шлепнули по заду.
Несведущие разинули рты, кое-кто закричал от страха, но «Сохатый» задрожал и рванулся вперед, а весла служили ему килем, которого у него не было.
Отец подошел ко мне, глянул на парус, потом на рулевое весло, где стоял Скапти, засунув рукоять под мышку, рядом с ним на подхвате еще трое, на случай, коли придется повернуть.
И ему это будет не под силу, хмыкнул отец. Мы бежим твердо, верно и быстро быстрее кого угодно. Драккар в такую погоду, при полном парусе, попросту перевернулся бы, да и слишком он велик, чтобы так идти мы вполовину короче и оснащены подходяще, потому и скатываемся по волне, прибавляя резвости.
Так оно и было, и все крепко держались, словно их вот-вот сдует. «Сохатый»... летел, взлетал по одной стороне волны и соскальзывал по другой, легко касался воды веслами легче и упоительнее чего бы то ни было, а ветер гудел в снастях из моржовой кожи, и, если перегнуться через борт, можно было увидеть ту часть покрытой коркой обшивки, обычно видна только при большом крене.
А ну-ка не высовывай башку, задница! проорал Валкнут и, схватив меня за ремень, оттащил от борта, наградив затрещиной. Но я не чувствовал ничего, кроме восторга. Я был попросту пьян от этакой красоты.
Однажды, еще мальчишкой, я рискнул проскакать на лучшей и свирепейшей из лошадей Гудлейва, Аустри, названной так по имени одного из цвергов, сидящих по четырем углам неба. Без седла, без уздечки, без поводьев я вспрыгнул на нее и помчался. Грива хлестала меня по лицу, ветер выбивал слезы из глаз, но я чувствовал движение лошади своими бедрами и лодыжками, ощущал ее мощь и волю.
Красные рубцы на лице, исхлестанном гривой, разумеется, выдали. Гудлейв меня поколотил, но и сквозь слезы и сопли я продолжал ощущать восторг. В тот день «Сохатый» вновь одарил меня пьянящей радостью.
Постепенно привыкая к чуду, люди было расслабились, но Валкнут велел им следить за веслами, чтобы какое-нибудь, погрузившись слишком сильно в воду, не сломалось.
Я лежал рядом с тихо бормотавшей женщиной, чувствуя ее жар, глядя, как тряпица на верху мачты вздымается и падает, ходя длинными кругами, с подъемом и падением волны, слушал бесконечную череду повторяющихся звуков скрипит, потрескивая, мачта, когда ее пятка сдвигается в гнезде, шипит по-змеиному вода под килем, гортанно, точно арфа, гудят веревки на ветру.
К полудню выглянул водянистый глаз солнца, и все приободрились впервые за долгое время мы видели светило. Мартин-монах смотрел, как Иллуги Годи возносит благодарственную молитву, и его лицо было темным, как черная вода под килем. Эйнар смотрел на Мартина, поглаживая усы.
Потом Гуннар раздал кислое молоко, размокший в кашу хлеб да полчашки воды на брата. Бормотание тусклоглазой женщины прекратилось только на время, пока она ела, и даже это она делала равнодушно. Она исходила жаром, и я приложил ладонь к ее лбу липкий.
Как она? осведомился Иллуги, внезапно появившись рядом со мной.
Я сказал, он проверил, хрюкнул, подошел к Эйнару и заговорил с ним. Тот кивнул, глянул на небо, потом позвал Рерика и что-то ему сказал. Мой отец провел рукой по спутанным редким волосам знак, который, как я знал теперь, говорил о смятении и подошел к борту.
Он долго рассматривал воду по обоим бортам корабля, смотрел на небо, щурился на слабое солнце, которое терялось в молочной дымке. Потом что-то сказал Эйнару, который кивнул и плотнее запахнулся в уже рваный мех Гудлейва.
Вода капала у меня с носа, а мы шли дальше, в ночь, словно земли, шхер, мелководья и вообще ничего, кроме моря, не существовало. Мы были на дороге китов.
Когда свет истончился, Эйнар жестом подозвал меня к себе и потихоньку велел Кетилю Вороне привести монаха. Вместе с Иллуги Годи мы сгрудились под маленьким перевернутым челноком, который больше всего годился для укрытия на корабле и который Эйнар, разумеется, объявил своим.
Ну, монах, мы спаслись, и немалой ценой. Теперь объясни нам, почему тебя нельзя бросить за борт в жертву Одину! велел Эйнар Мартину.