Я знал о Бирке только со слов старого Арнбьорна, торговца, который приходил в Бьорнсхавен дважды в год с тканью для Халлдис и добротными тяпками и топорами для Гудлейва. Далекая Бирка, где-то там на востоке Балтики, на каком-то острове у шведского побережья. Бирка, где сходятся все торговые пути.
Стало быть, так ты и провел все эти годы: искал глаза мертвецов и жабью слюну? осведомился я.
Он зачурался.
Для начала заткнись, мальчик. Поменьше упоминай... такие вещи... оно всегда безопаснее. И нет, я не всегда занимался этим. Порою я подумывал, как бы мне потихоньку припрятать какого-нибудь белого медведя ценой в маленький хутор.
Это ты и сказал моей матери? Или она умерла, ожидая твоего возвращения?
Он будто немного сник, потом посмотрел на меня исподлобья, из-под завесы волос я заметил, что они редеют, прищурив один глаз.
Ступай набери папоротника для постели. Сперва мы высушим его у огня. Потом вздохнул. Твоя мать умерла, давая тебе жизнь, мальчик. Прекрасная была женщина Гудрид, но слишком узкая в бедрах. В то время у меня был хутор неподалеку от Гудлейва, так уж получилось. У меня было двадцать голов овец и сколько-то коров. Я жил очень неплохо.
Он остановился, уставившись в пустоту.
А как она умерла, это почти потеряло смысл. Так что я продал хутор человеку из соседней долины, а ему он требовался для сына и для жены того сына. Большую часть денег получил Гудлейв, когда я сделал его воспитателем. Часть он должен был оставить себе, остальные же были для тебя, когда ты войдешь в возраст.
Удивленный всем этим, я только и мог, что разевать рот. Я знал, что мать умерла... Но узнать, что я сам убил свою мать это было ужасно. Меня будто оглушило молотом Тора. Она и Фрейдис. Лучше бы меня называли Убийцей Женщин.
Отец неправильно истолковал мой взгляд это и было общим между нами, между отцом и сыном: мы не знали друг друга и то и дело ошибались.
Да, по этой причине Гудлейв лишился головы, сказал он. Я считал его своим другом братом, но Локи нашептал ему в ухо, и он пользовался деньгами своих сыновей. Я так думаю, он надеялся, что я погибну и этим дело и кончится. Он замолчал и грустно покачал головой. Наверное, у него были основания так думать. Я никогда не был хорошим мужем или хорошим отцом. Всегда пытался жить по старым обычаям. Только слишком многое меняется. Даже боги, и те в осаде. А когда Гудлейв занемог и послал за своими сыновьями, полагая, что помирает, Гуннар Рыжий послал за мной, и тут Гудлейв понял, что ему конец.
Так вот ради чего он хотел, чтобы я сгинул в снегах, сказал я. А я не понял.
Рерик пожал плечами и почесался.
Я так не думаю. Пожелай Гудлейв твоей смерти, нашелся бы путь покороче, только, пожалуй, Гуннар Рыжий с этим не согласился бы. Верный клинок Гуннар, и ты можешь ему доверять.
Он оборвал свою речь, посмотрел на меня искоса и почесал в затылке этот жест мне вскоре стал хорошо знаком, он говорил о неуверенности. Потом отец усмехнулся.
Может статься, в конце концов, что Гудлейв послал тебя к Фрейдис, чтобы заставить ее сделать тебя мужчиной.
Взгляд у него был лукавый, и он громко рассмеялся, видя, как вспыхнуло мое лицо.
Да, Фрейдис сделала это, усадила на себя так же, как Гудлейв когда-то сажал меня на лошадь, а я еще едва умел ходить. Он сажает тебя, а ты цепляешься руками за гриву и висишь так, пока не поедешь или не упадешь. Коль упадешь, он снова посадит тебя на лошадь.
Мне думается, Фрейдис была точно такой же. Липкая от меда, привезенного мной, а подбородок весь в бараньем жире, она, схватив меня за руку и прижав к себе и гладя по волосам, ответила на загадку, которую загадала мне до того и которой я не разгадал.
Я все умею делать, все делаю с тех пор, как мой Торгрим, будь проклято его злосчастье, упал с горы, сказала она мечтательно. А через год после этого к моему порогу пришел Гудлейв. Я могу нагрузить телегу навоза и разбросать его по сенокосу, пасти лошадей, пасти коров, и доить, и печь хлеб, и шить, и ткать... все могу. Но Гудлейв снабдил меня тем, чего мне не хватало.
Я не мог шевельнуться, едва дышал, хотя был тверд, как точильный брус для меча, и у меня так пересохло во рту, что я не мог говорить.
Теперь он не может, и он присылает тебя, продолжала она и перекатила меня на себя.
Давай. Я научу тому, чему тебя прислали учиться.
Хороша была Фрейдис, сказал отец, сам затуманившись от нежных воспоминаний. Гудлейв клялся, что она ведьма и заставляет его возвращаться к ней каждый год и оставаться с нею до тех пор, когда он уже едва может влезть на лошадь, чтобы спуститься с горы. Коли Халлдис и знала об этом, то не очень-то и волновалась. Она была плодородна, как хорошая почва, эта Фрейдис... но одинока. Все, что ей было нужно хороший мужик.
Я глянул на него, и он скривился.
Да, и я тоже. И Гуннар, наверное. Если и был мужчина, который не пахал это поле, значит, жил он от нее через одну долину и был слишком ленив, чтобы туда добираться.
Я промолчал. Мне хотелось рассказать ему о Фрейдис, о ее колдовстве, и как она убила медведя копьем, когда я сбежал... И снова видение: ее голова медленно поворачивается, густо брызжет каплями крови дугой. Улыбалась ли она?
Когда я в конце концов подполз к медведю, он был уже мертв обломок древка ударился о дерево, рожон пробил череп и торчал из макушки. Зверь хлопнулся о склон и осел на лапы. Да так и остался лежать огромным сугробом, устрашающим даже в своей неподвижности. Я же, ошеломленный, заметил, что волоски у него под подбородком мягкие и почти чисто белые. А одна вытянутая лапа, размером с мою голову, слегка дрожит.
Я сел, содрогнувшись. Колдовство Фрейдис подействовало. А ценой, наверное, стала ее собственная голова. Верно, она знала об этом. Я в голос заплакал, сам не зная о чем. О ней? О собственной трусости? О моем отце и о Гудлейве? Нет, вообще обо всем...
В конце концов меня стал бить такой озноб, что и плакать я уже не мог. Полураздетый, на таком-то морозе. Мне нужно вернуться в дом. Там дом. И Фрейдис. И мне вовсе не хочется возвращаться туда там меня, может быть, ожидает ее двойник-призрак, обвинитель. Но здесь я замерзну.
Медведь пошевелился. Я отползаю в сторону. Последняя судорога? Я видел такое у кур и овец, когда им перерезают горло. Я не доверяю этому медведю. Я вспоминаю Фрейдис и свой страх и, набрав в грудь побольше воздуха, подхожу к нему и втыкаю меч Бьярни туда, где, как мне кажется, находится сердце глубоко, в самую сердцевину этого белого утеса.
Отличный меч, и сил мне не занимать, а страх сделал меня еще сильнее. Клинок вошел так гладко, что я едва устоял на ногах, не уткнулся в густой мокрый мех; кровь не хлынула, только медленно сочилась густыми каплями. Меч вошел почти по самую крестовину рукояти, и я не мог его выдернуть.
Меня била страшная дрожь, и в конце концов я прекратил попытки и поплелся вверх по склону, через порог, в развалины дома, а там закутался в ее плащ, чтобы согреться, и стал ждать, погружаясь в холод. Там-то Нос Мешком со Стейнтором и нашли меня.
Уж куда как скверно, когда такая память мечется в твоих мыслях, как в клетке. А тут и того хуже, новый ужас, виденье: как медвежонок, вцепившись когтями, я выволакиваю вторую Фрейдис из дому и, раздвинув ей ноги, великолепным ударом тараню ее в единоборстве. Я не вижу лица этой женщины, матери...
Я трясу головой, едва не плача, понимаю, что это было бы величайшим унижением...
Отец без слов схватил меня за предплечье. Наверное, он решил, что я оплакиваю Фрейдис. Или свою мать. По правде говоря, я и сам не знал, кого из них.
Тогда одинокий более, чем когда-либо, я прошел через лагерь, а люди торговались, болтали, суетились, прошел к лесу, чтобы набрать папоротника, и спиною чуял, что глаза его следят за мной, и чувствовал, что он такой же чужой мне, как и все остальные.
Я думал, он ли снял голову своему брату или это сделал Эйнар. Каково это убить брата? Или хотя бы смотреть, как он умирает?
И все же они мужчины, эти варяги. Угрюмые, как точильные камни, холодные, как штормовое море, но они мужчины.
У большинства есть жены и семьи на Готланде или дальше к востоку, и они то и дело возвращаются к ним. У Колченога женщина и двое малышей, которым он посылает деньги с теми торговцами, кому может доверить. У Скапти Полутролля женщина не одна и не в одном месте, но он тратит все деньги на дорогую одежду. Кетиль Ворона был изгнан из какого-то места в Норвегии, и у него никого нет, кроме Обетного Братства.
Но есть и другие мужчины, которые сами по себе. Сигтрюгг такой, ибо он именует себя Валкнут и на щите у него начертан рунический знак «Узел павших» три треугольника. Это значит, что он посвятил свою душу Одину и пойдет на смерть по воле этого бога. Даже самохвалы обходят его молча.
Эйнар и сам был тайной, хотя большинство понимало, что он тоже изгой. Колченог шутил, что наш вожак, замкнутый и угрюмый под шапкой тусклых волос цвета воронова крыла, был изгнан из Исландии за чрезмерную веселость. Колченог единственный, кто осмеливался прохаживаться насчет Эйнара.
Позже, когда утробы наполнились и разговоры стихли, люди принялись чистить оружие, особенно старательно и осторожно отдраивая с лезвий все темные пятна, какие могли. Потом Эйнар поднялся у самого большого костра, и люди молча собрались там, став полукругом, лицом к черному морю, шуршащему галькой. За нашими спинами сырая мгла воровато подкрадывалась с холмов.
Завтра мы пойдем вглубь страны, сказал Эйнар, его темные глаза перебегали с одного на другого. Колченог, ты останешься здесь. И с тобою еще девятеро. Будешь охранять корабль и наш груз.
На это Колченог раздраженно хмыкнул, но согласился для долгого пешего перехода он не слишком годится.
А еще он знал узнал об этом позже, что получит свою долю добычи. Потому что никто ничего не прикарманивал. Так должно было быть. Но на деле все понемножку крали: серебро совали за голенища сапог или прятали под мошонкой, либо под мышками. А кто на этом попадался, бывал наказан так, как решало Обетное Братство, и для начала непременно терял всю свою добычу, да и после всего, в дороге, доставалось ему мучений.
Мы ищем то, что найти нетрудно: христианский храм Святого Отмунда, продолжал Эйнар. Это единственное крепкое каменное здание во всей округе, с деревянными пристройками. Вот его-то и надо искать. Ворвемся, возьмем, что надо, и сразу обратно. Королевство это нынче крепко защищено, давно те деньки миновали, когда можно было здесь искать доброй поживы, а стало быть, берите только то, что сможете унести никаких рабов, никакой скотины, ничего тяжелого. Единственное, что нам требуется добыть это... это ковчег... Он запнулся на чужестранном слове и оглядел смущенные лица. Это, стало быть, такой ларец, добротно сделанный, резной и украшенный. Вот он-то нам и нужен.
А что в нем? лениво спросил Кетиль Ворона.
Эйнар пожал плечами.
Кости. Ежели то, что я слышал о таких вещах, правда.
Кости? Чьи кости? с любопытством спросил Иллуги Годи.
Да почти наверняка этого святого Отмунда, ответил Эйнар. Так эти христиане поступают со своими святыми. Засовывают их кости в ящик и поклоняются.
Дерьмо, с отвращением сказал Валкнут. Вот ведь колдовская дрянь. И что они там, в Бирке, стряпают? И он зачурался, сделав знак-оберег, и все сделали тоже.
Хороший вопрос, рыкнул Скапти. Что они будут делать в Бирке с этой грудой костей?
Эйнар пожал плечами и мрачно огляделся.
Вам нужно знать только то, что они снарядят нас на будущий год. Каждый получит достаточно, чтобы справить новую одежду, с ног до головы, и «Сохатый» тоже будет оснащен заново. И вся добыча от набегов останется за нами, кроме того, о чем нас просили.
Все замолчали, кивая головами. А Скапти прочистил глотку и рявкнул:
Только покажите мне, где они, эти святые!
Те, кто имел понятие, усмехнулись, а Валкнут ему объяснил:
Святые это умершие последователи Христа. Их главные годи решают, кто из мертвых лучше те и станут богами в ихней Вальхалле.
Решают? Вроде как на тинге? презрительно протянул Скапти. И никаких сражений?
Они не верят в сражения, свысока поучал Валкнут. Они верят в смерть, а когда умирают, их называют мучениками. А те мученики, которые по их мнению мучились лучше других, становятся святыми.
Кто знал, те кивали, а кому это было внове, те недоверчиво качали головами. Скапти с отвращением сплюнул:
Ну, коли у них такой порядок, завтра мы им наделаем кучу мучеников, ничем не рискуя.
Эйнар поднял руку волосы, как черная вода, бьющаяся вкруг камня его лица.
Не обманывайтесь. Что там толкуют христиане дело одно, а это королевство совсем другое. Считается, что здесь следуют Белому Христу и вроде бы гнушаются битв, но стену щитов выстроят такую, что как бы нам не обдристаться, коль на беду мы наткнемся на нее. Сделаем все быстро и без шума, скоренько войдем и выйдем резвее, чем Колченог на бабе.
Смех. И Колченогу локтем в бок. А тот ухмыльнулся:
Слыхал я рассказы о сокровищах, Эйнар. Не меньше драконьего клада. Мне хочется думать, что я не валяю дурака, гоняясь за детскими побасенками.
Настало внезапное молчание, и я удивился почему Колченог сказал это, тогда как другие, очевидно, держали язык за зубами. Позже я, конечно, узнал, почему Колченог предпочел сказать то, что сказал.
Эйнар снова оглядел всех своими черными глазами.
Короче говоря... Он поднял руку, а Колченог собрался харкнуть. Попридержи свое весло, сказал Эйнар, и Колченог сглотнул.
Эйнар огладил усы и заговорил, поглядывая вокруг.
Этот монах Мартин, он мудрец, он ныряет в мировое море знаний и выуживает отборный улов. Ламбиссон знает ему цену и прячет его, а Брондольв, как вам известно, денег на ветер не бросает.
Угрюмые усмешки были ответом, и Эйнар поскреб подбородок.
Я... я обнаружил кое-что, и это заставляет меня поверить, что дела Бирки куда глубже, чем то, что видно на поверхности. Такой змеиный клубок. И когда я узнаю больше, вы тоже узнаете.
Колченог хрюкнул, и это походило на согласие. Другие бродили и шептались друг с другом.
Эйнар поднял обе руки, и настало молчание.
Итак, мы Обетное Братство, и у нас двое новичков Гуннар сын Рогнальда, прозванный Рыжим, и Орм сын Рерика, прозванный Убийцей Медведя. Вы знаете нашу клятву... Есть здесь кто-нибудь, кто примет вызов?
Вызов? Какой вызов? Я повернулся к отцу, но тот молча ткнул меня локтем и подмигнул.
Медленно встал какой-то человек, как-то не слишком ловко. Второй встал с ним, и мой отец с облегчением вздохнул.
Эйнар кивнул им.
Гаук, я знаю, ты ждешь этого с тех пор, как у тебя в прошлом году нога загнила и ты потерял два пальца.
Гаук вышел на свет костра тени заплясали на его лице, и оно стало мрачнее. Он кивнул:
Да. Без этих пальцев стал я нестоек. Порою, коль не поостерегусь, спотыкаюсь, как ребенок. Когда-нибудь это случится в бою.
Другие кивнули сочувственно. Если он споткнется в стене щитов, в опасности окажутся все.
Стало быть, ты уступаешь без боя и позора? спросил Эйнар.
Уступаю, сказал Гаук.
Кому?
Гуннару Рыжему.
Вот оно что. Гаук волен уйти отсюда завтра со всем, что сможет унести, а Гуннар Рыжий займет его место. Во рту у меня пересохло. Я понял, какова дорога в Обетное Братство вызови и убей того, кто уже в нем состоит, а потом принеси связующую клятву. Если только кто-нибудь сам не вызовется уйти по доброй воле.
Гаук и Гуннар уже хлопали друг друга по плечам, и Гуннар (по обычаю учтивости) предлагал Гауку выкупить то, что тот не сможет унести на своем горбу. А я потел и зяб, глядя на второго человека, когда Эйнар повернулся к нему.
Торкель? Ты уходишь без боя и стыда?
Ухожу, ради Орма сына Рерика.
В ответ послышался ропот. Торкель был опытным воином, хорошим секирщиком, а я, как выкрикнул Ульф-Агар, всего лишь мальцом.
Этот малец убил белого медведя! рявкнул отец в ответ. Что-то я не припомню рассказов о твоих деяниях, Ульф-Агар.
Темное лицо маленького человека стало еще темнее, и я понял тогда, какое проклятие тяготеет над Ульф-Агаром проклятие славы. Он хотел бы остаться среди живых после того, как его не станет, он завидовал тем, кто имел то, чего он хотел и чего не мог украсть.
Ему позволяли всего лишь прикоснуться к преданию, вдруг понял я и устыдился своего понимания.
Эйнар погладил себя по подбородку, размышляя.
Трудно отказаться от хорошего человека ради неиспытанного. Для того и поединок. Иначе как узнаем, что мы получаем, коль не увидим новичка в деле?
Торкель пожал плечами.
Не имеет значения, каков он потому как он будет драться лучше меня, потому как я вообще не желаю драться. Драться с последователями Христа. Потому как моя женщина на Готланде из них, и я дал ей клятву поклялся клятвой Одина, что не стану принимать участие в набегах на их святые места. Так что мне лучше уйти, потому как, ежели у Бирки такие замыслы, мне с ними не по пути.
Тут Эйнар нахмурился.
Ты давал клятву всем нам, Торкель. Можно ли ее отменить из-за обещания женщине? Или твоя клятва нам меньше, чем клятва женщине?
Ты никогда не видал моей жены, Эйнар, мрачно сказал Колченог, кутая жилистое тело в огромный плащ. Непростое дело нарушить клятву, данную ей.
Все, кто знал жену Колченога, рассмеялись понимающе. Прежде чем Эйнар успел ответить, Иллуги Годи стукнул древком о камень, и настало молчание.
Это не обещание жене, сурово сказал он. Это клятва Одину. Как бы глупо ни звучало, это все же клятва Одину.
Наша клятва тоже приносится Одину, возразил Эйнар, и Иллуги нахмурился.
Наша клятва приносится друг другу под оком Одина. Клятва Одина, которую принес Торкель, может быть вернее, а сам Торкель, полагаю, должен смириться с последствиями того, что он принес слишком много клятв. И все же он не нарушает своей клятвы братству, если кто-то займет его место.
На это все закивали головами в знак согласия, а Эйнар пожал плечами и повернулся ко мне.
Ладно, ты займешь место хорошего человека, Орм сын Рерика. Постарайся, чтобы мена оказалась стоящей.
Я принят я шагнул вперед и хлопнул Торкеля по плечу. Он кивнул мне. И отошел.
Все было кончено. Я стал частью Обетного Братства Эйнара Черного.
Позже я увидел Торкеля и отца голова к голове беседуют, и что-то изводило меня, тревожило и грызло, пока я не заговорил об этом с отцом.
Ты это устроил, упрекнул я, и к моему удивлению, отец ухмыльнулся и кивнул, прижав палец к губам.
Да. Торкель хотел уйти уйти на время. У него в Дюффлине ирландка, а Дюффлин прямо через море отсюда, но он не давал ей клятвы Одина. Клянусь задницей Локи, какой здравомыслящий человек стал бы это делать, а?
Почему он хочет уйти?
Отец нахмурился и смущенно поскреб подбородок.
Рассказы о сокровище Атли, ворчливо ответил он. Торкель считает, что это глупости, полагает, что садок мыслей Эйнара отклонился от намеченного пути.
Тогда почему он прямо так и не сказал? спросил я, юнец и дурак.
Мой отец хлопнул меня по плечу не особенно нежно, подумал я и ответил:
О таком не говорят людям вроде Эйнара. Разумеется, коль у тебя нет изначального преимущества и быстрых ног и коль скоро ты не готов сражаться. Нет, Торкель решил уйти, когда оказался здесь, ему не хотелось сражаться, не хотелось терять все свое имущество. А так он благополучно уйдет с мешком рубленого серебра, ты же получишь хороший морской сундук, лишний набор одежды и пристойный щит.
У меня нет ничего... начал я, но отец хлопнул меня по плечу. Глаза блестели в темноте.
Слишком долго от меня не было толку, сказал он. Теперь надо поспешать, чтобы нагнать упущенное, а гнуть спину на хуторе это, думаю, уже не для моих старых костей. Так что я потрачу нажитое, как мне хочется. Потом помолчал и добавил: Держи язык за зубами рядом с Эйнаром. Когда супит брови он опасен.
И вот в сверкающей звездами предрассветной тьме я собираюсь вместе с остальными меч в руке, щит Торкеля с начертанными в виде спирали рунами-змеями, я дрожу, и у меня сосет под ложечкой.
Мы помогли столкнуть «Сохатого» с галечника, прежде чем наступит отлив, чтобы он не застрял на отмели на много часов. Мой отец, конечно, останется он ведь кормчий судна и может понадобиться Колченогу, коль на них нападут. Также и Вальгард, если корабль потребует починки. Остальные восьмеро остававшихся люди довольно крепкие, но у всех у них по той или иной причине были не в порядке ноги.
Удивило меня, что Скапти идет вместе с основным отрядом не то чтобы я собирался сказать вслух, что он слишком толст для пешего перехода, но еще сильнее удивился, увидев, что на нем кольчуга. Еще на нескольких тоже были кольчуги, только без нижних подкольчужных рубах.
Потом, конечно, я понял, что ни один умный человек, ожидающий битвы и имеющий хорошую кольчугу, не откажется от нее добровольно, а самый легкий способ нести ее это надеть на себя, что варяги и сделали.
Двое же вышедших из Братства простились, взвалили на себя свои узлы и мешки и припустили в противоположную нашей сторону. К тому времени, когда мы доберемся до христианского храма, они уйдут достаточно далеко, чтобы их могли посчитать участниками сего подвига. Ежели, конечно, будут идти быстро.
Ульф-Агар раскатал свою кольчугу, завернутую в овечью шерсть жир предохранял ее от ржавчины. Я же, решив как-то исправить наши отношения, подошел, чтобы предложить помощь, когда он вскинул кольчугу из тяжелых колец себе на плечи.
Но он с силой отбросил мою протянутую руку и зло зыркнул глазами. Это было чересчур, и я поневоле ощетинился. Но тут Иллуги Годи стал между нами и увел меня в сторону, разговаривая при этом так, словно ничего не произошло.
Хороший у тебя меч, Орм сын Рерика. Но вот тебе маленький совет: несколько раз оботри его шерстью только что зарезанной овцы. На него попали морские брызги, а от этого металл ржавеет быстрее, чем от чего-либо другого. На самом же деле тебе нужны для него ножны, но не мягкие кожаные, потому что в них металл тоже быстро ржавеет. Лучше из дерева, с подкладкой из овечьей шкуры. Кроме всего прочего, ножны заменят добрую дубинку, если придется...
Когда мы отошли от Ульф-Агара настолько, что он не мог нас слышать, Иллуги Годи дружески хлопнул меня по плечу и оглянулся взъерошенная голова Ульф-Агара как раз появлялась из кольчуги, руки молотили по воздуху.
Ты хотел как лучше, но боюсь, что сделал еще хуже. Те, кто носит кольчугу, считают так: коли не можешь надеть ее или снять без помощи, стало быть, тебе и не полагается ее иметь. Так что ты просто оскорбил его.
Я не знал, сказал я, сердце мое упало.
Наверное, он понимает, отозвался Иллуги Годи, но это не поможет. Какое-то зло грызет его, и, покуда он сам не разберется с ним, ты и он всегда будете злиться. Поскольку ты не можешь с ним драться, я бы на твоем месте держался от него подальше, когда возможно.
Иллуги отошел, и тут появился мой отец, глянул на меня вопрошающе, и я рассказал ему, как было. Он погладил себя по подбородку и покачал головой.
Иллуги хороший человек, так что лучше следовать его советам. Почти всегда. Ведь у него, как и у всех, свои причины, которые привели его в Обетное Братство.
Какие же? спросил я, а он насмешливо прищурил один глаз.
Ты многое хочешь знать. Он думает, что Асгард осажден Белым Христом, а наши боги спят.
А ты? Какие у тебя причины?
На сей раз взгляд его был сердитым.
Ты слишком много хочешь знать. Потом отец через силу улыбнулся и вынул круглый кожаный шлем. Одна из вещиц Стейнтора, оставил про запас. Он подобрал его в прошлом году, но сам носить не может.
Мне шлем показался прекрасным немного великоват, без крепящих ремней и с хорошим железным наглазником.
Почему Стейнтор не может его носить?
Отец постучал по железу наглазника.
Он лучник. А эта штука мешает целиться. Лучники все носят шлемы без них. И никаких кольчуг даже полурукава мешают тетиве. Вот почему они стоят на краю битвы, людей подстреливают. Он сплюнул. Никто не любит лучников коль это не свои лучники.
Мы хлопнули по рукам.
Будь благополучен, мальчик, сказал он и пошел к кораблю.
Эйнар, в шлеме и кольчуге, с двумя мечами на поясе, со щитом, висящим за плечом, оглядел собравшихся. Он вручил копье со свернутой вкруг древка тканью тощему Валкнуту.
Идем ровно, и не шуметь. Держимся вместе всякий, кто остановится в пути отлить или отпить, рискует отстать, а мы не станем возвращаться и искать его. Ударим быстро и крепко, возьмем то, за чем пришли, и уйдем. Не пытайтесь унести что-нибудь тяжелее собственного веса. Не то либо отстанешь, либо придется бросить это по дороге.
Он еще раз окинул всех взглядом и кивнул, потом стал во главе нашего отряда и повел нас ровным быстрым шагом в лес, в скрытую ночью землю, навстречу первому серебристому пятну рассвета.
Шагали ходко. Никто не разговаривал, стояла тишина, пока скорость шага не начала сказываться громким отрывистым дыханием. Только оно, да еще позвякивание о кольчуги щитов, висящих оплечь, да щелк и треск другого снаряжения, да шуршание папоротника под ногами говорили о движении почти пяти десятков человек в полном вооружении.