— У меня жена из Нестовой пустоши, — зачем-то соврал Фьеро.
   Хозяин смутился, усадил его за столик у большого окна и подобострастно порекомендовал чашку холодного вишневого шоколада. В ожидании шоколада Фьеро стал смотреть в окно. Одна из ставен перекосилась и открывалась не до конца, но простор для обзора оставался. Были видны крыши с затейливо сложенными трубами, расставленные на балкончиках кадки с темными зимними фиалками и голуби, порхавшие туда-сюда, словно хозяева небес.
   Владелец кафе принадлежал к той странной породе коренных горожан, которая как будто превратилась в особый народ. На стенах висели портреты членов его семейства, с которых взирали кареглазые мужчины, женщины и дети с одинаково высокими, выбритыми потогдашней моде лбами. От вида принужденно улыбающихся мальчиков, сидящих в розовом атласе с причесанными собачками на коленях, и нарумяненных девчушек во взрослых платьях с глубоким вырезом на неоформившейся груди Фьеро затосковал по собственным, таким далеким, детям. Хоть их семья была не сахар (а у кого она сахар-то?), они были гораздо человечнее этих типичных отпрысков честолюбивых родителей.
   «Но это все вздор», — оборвал он себя. Как можно судить о детях по их портретам, по художественным условностям? Он отвернулся к окну, не желая больше видеть ни гнетущих картин, ни других посетителей, ни хозяина, услужливо поднесшего ему чашку шоколада.
   Когда он пил кофе внизу, в зимнем саду, то видел только замшелые стены, зеленые кусты и иногда мраморную статую какого-нибудь до невозможности атлетического и бесстыдно голого юноши. Теперь, со второго этажа, взору открывался внутренний дворик. Одна из построек была конюшней, другая, похоже, общественным туалетом. Виднелась и та часть стены, которую разрушило взрывом. На месте пролома, ведущего в школьный двор, натянули колючую проволоку.
   Вот дверь школы открылась, и на улицу высыпала горстка людей. Судя по всему, они были — Фьеро присмотрелся — квадлинами. Пять, шесть… семь квадлинов и двое коренастых мужчин, вроде наполовину гилликинцев — не поймешь. И еще семья медведей. Нет — Медведей, небольших рыжих Медведей: папа, мама и детеныш.
   Медвежонок деловито пополз под лестницу за игрушками. Квадлины встали в круг и начали какой-то замысловатый танец. К ним, семеня шажками, присоединились старухи, и хоровод двинулся против часовой стрелки, словно призывая время повернуть вспять. Мужчины-гилликинцы хмуро курили одну сигарету на двоих и всматривались через проволоку в мир за стеной. Печальнее других были рыжие Медведи: отец сидел на краю песочницы, тер глаза и чесался, мать то отходила бросить детенышу мяч, то возвращалась к мужу и утешающе гладила его понурую голову.
   Фьеро отпил шоколада и придвинулся ближе к окну. Каменная стена вокруг школы, колючая проволока, Звери, квадлины — да это же настоящая тюрьма! Но если этих… скольких?… двенадцать пленников отделяет от свободы какое-то хлипкое ограждение, почему они не бегут? Что их держит?
   Минут через десять двери тюрьмы (Фьеро теперь о ней иначе и не думал) распахнулись, и оттуда вышел штурмовик. Широкоплечий, подтянутый и — это чувствовалось даже издалека — страшный. Ужасающий в своей красной форме, сапогах болотного цвета и ярко-зеленым, почти изумрудным крестом, вышитым на куртке и делившим его туловище на четыре части: вертикальная полоса от паха до высокого накрахмаленного воротника и горизонтальная полоса через всю грудь от одной подмышки до другой. Он был еще молод, этот штурмовик, почти мальчишка, с белесыми кудрявыми волосами. Он встал на ступеньке, властно расставив ноги.
   Видимо, он что-то скомандовал, хотя через закрытое окно ничего не было слышно. Медведи-родители замерли, а Медвежонок испуганно прижал к себе мяч. Гилликинцы послушно подошли к штурмовику. Квадлины как ни в чем не бывало продолжали свой танец, качая бедрами и выделывая поднятыми руками какие-то семафорные знаки.
   Штурмовик что-то крикнул и положил руку на висевшую на поясе дубинку. Медвежонок спрятался за отца. Медведица оскалилась.
   «Что же вы медлите? — пронеслось в голове у Фьеро. — Навалитесь на него все разом: двенадцать против одного. Или вы не доверяете друг другу? Или там, внутри, ваши родственники, которых замучают, если вы вырветесь на свободу? Откуда такое рабское смирение?»
   Все это, конечно, домыслы: Фьеро не мог знать, что на самом деле происходит там, на школьном дворе. Он почти прилип к окну, прижал к стеклу свободную ладонь. Внизу Медведи все так же отказывались двигаться с места. Тогда штурмовик, в два шага преодолев разделявшее их расстояние, взмахнул дубинкой и обрушил ее на голову Медвежонка. Фьеро вздрогнул и выронил чашку. Фарфоровые осколки разлетелись по натертому паркету.
   Из-за двери, обитой зеленым сукном, появился хозяин. Качая головой и цокая языком, он задернул занавески, но не раньше чем Фьеро разглядел еще кое-что. Отшатнувшись, как будто сам никогда не охотился и не убивал зверей в Тысячелетних степях, он поднял взор и увидел в окнах школы множество бледных детских лиц. Двадцать, а может быть, и тридцать школьников, раскрыв рот от интереса, во все глаза смотрели, что происходит у них во дворе.
   — Ни стыда, ни совести нет, — негодовал хозяин. — Всех посетителей мне распугают. Совсем не думают, что здесь живут честные люди, которым тоже надо что-то есть. Лучше не смотрите туда, сэр. Там нет ничего интересного.
   — Взрыв в вашем зимнем саду, — произнес Фьеро. — Вам не кажется, что кто-то пытался снести стену и устроить побег?
   — Даже не заикайтесь об этом, — шикнул хозяин. — Здесь даже стулья имеют уши. Откуда я знаю, кто, чего и зачем хотел? Я добропорядочный гражданин и в чужие дела не лезу.
   Фьеро не стал просить другую чашку шоколада. Из-за тяжелых занавесок слышался безутешный рев Медведицы, потом он смолк, и больше ни звука не доносилось из внешнего мира.
   «Случайно ли я это увидел? — спрашивал себя Фьеро, глядя на обеспокоенного хозяина новыми глазами. — Или, может, такое творилось давно, а я не обращал внимания? Может, мир открывает только то, что ты готов увидеть?»
 
   Он хотел рассказать о случившемся Эльфабе, но потом передумал. Что-то подсказывало ему, что она слишком ценит разницу их мироощущений и если он вдруг примет ее идеалы, она отдалится от него. Этим он рисковать не мог. И все же образ штурмовика, опускающего дубинку на голову Медвежонку, все никак не покидал его мысли. Фьеро только крепче прижимал к себе Эльфабу, стараясь без слов передать ей свое чувство.
   Он уже заметил, что когда Эльфаба была чем-то взволнована, то с большей страстью отдавалась любви. Дошло до того, что он безошибочно угадывал, когда она скажет: «Теперь до следующей недели». Она становилась более раскованной, пылкой, как будто просила прощения за грядущую разлуку. Так случилось и тем утром, когда Фьеро готовил кофе, а Эльфаба смазывала себя маслом, жмурясь от удовольствия.
   — Милый мой Фьеро. Лапочка моя, как говорил папа. Нам надо будет расстаться на пару недель.
   Фьеро кольнуло нехорошее предчувствие, что она собирается бросить его и выторговывает себе двухнедельную фору.
   — Нет, ты что! — попытался возразить он. — Так нельзя. Это слишком долго.
   — Нам нужно время, — настаивала Эльфаба. — Не мне с тобой — другим нам. Сам понимаешь, рассказать я тебе ничего не могу, скажу только, что наши последние планы на осень потихоньку начинают выполняться. Произойдет одно… событие, в котором я участвую.
   — Какое? Переворот? Убийство? Похищение? Взрыв? Скажи хотя бы так, без подробностей. В общих чертах.
   — Я не смогла бы тебе сказать, даже если б хотела, — я сама пока не знаю. Мне сообщат, что нужно сделать, и я выполню приказ. Насколько я понимаю, это сложная схема со многими участниками.
   — И ты будешь стрелой? Ножом? Запалом?
   — Котик, ну что ты несешь? — проникновенно, но недостаточно убедительно промурлыкала она. — Я еще слишком зеленая, чтобы на глазах у всех совершить какую-нибудь пакость. Да и потом, это было бы слишком предсказуемо. Полиция глаз с меня не спускает: там, где я появляюсь, сразу тревога и повышенная готовность. Нет-нет, мне дадут что-то второстепенное, роль простой неизвестной служанки.
   — Не надо, пожалуйста.
   — Ты эгоист, — сказала Эльфаба. — И трус к тому же. Ты боишься за мою незначительную жизнь, а сам даже не разобрался, хорошо я поступаю или плохо. Не то чтобы это имело какое-то значение, но пойми, ты сам не знаешь, чего просишь. И хватит об этом. Через две недели возвращайся.
   — И тогда это… событие уже произойдет? Кто решает, когда оно случится?
   — Я даже не знаю, что это за событие, а ты мне такие вопросы задаешь.
   — Фея… — Почему-то больше ему не нравилось ее тайное имя. — Эльфаба. Неужели ты и правда не знаешь, кто стоит за вашей организацией и дергает за веревочки? Как ты можешь быть уверена, что вами управляет не Гудвин?
   — Ты хоть и князь, но в наших делах совсем ничего не понимаешь, — презрительно скривилась она. — Думаешь, если бы нами играл Гудвин, я бы не разобралась? Это после того, как еще в институте я насмотрелась на плутовские приемчики Кашмери? После того, как наслушалась столько недомолвок, что теперь по одному тону их раскушу. Поверь, Фьеро, я не вчера родилась.
   — Но при этом не знаешь, кто вами руководит.
   — Что с того? Папа тоже не знал, как зовут его Безымянного Бога. — Целомудренно отвернувшись от Фьеро, Эльфаба стала втирать масло в живот и бедра. — Главное — дело, а не личности.
   — А откуда ты узнаешь, что надо делать?
   — Это тебя не касается.
   — Неужели нельзя рассказать?
   Она повернулась.
   — Лучше намажь мне грудь, пожалуйста.
   — Перестань! Это что, отвлекающий маневр?
   — Вот именно! — Она звонко рассмеялась. — Иди сюда.
   Было светло. Снаружи выл ветер, сотрясая стены и половицы. Небо в окне было редкого сине-розового цвета. Эльфаба отбросила свою привычную стыдливость, словно ночную сорочку, и распахнула Фьеро объятия. Как будто в страхе перед будущим здесь, на старой походной постели, она вдруг осознала свою особую красоту.
   Этот порыв вместо обычной сдержанности больше всего напугал Фьеро.
   Он послушно зачерпнул немного кокосового масла, нагрел его в руках и опустил ладони, словно двух мягких зверьков, на ее маленькую упругую грудь. Он чувствовал, как под пальцами набухают ее соски, видел румянец на ее щеках. Он был уже одет, но, поддавшись страсти, прижался к ней. Его рука скользнула по обнаженной спине, и Эльфаба, прогнувшись с легким стоном, приникла к нему в ответ. Фьеро спустился ниже, к ягодицам, обогнул их и продолжил на ощупь путь мимо курчавых волосков к сокровенному месту, которое притягивало его как магнит.
   — У меня четверо соратников, — сказала Эльфаба, слегка отодвинувшись и давая понять, что он и так уже зашел слишком далеко. — Но никто из них не знает, кто руководит нашей ячейкой. Мы встречаемся по ночам, прикрытые маскировочными заклинаниями, которые искажают нашу внешность и голос. Ведь иначе, знай я больше, штурмовики выпытали бы из меня все. Неужели не понятно?
   — Чего вы добиваетесь? — шепотом спросил он между поцелуями, стягивая штаны и ведя языком по завиткам ее уха.
   — Смерти Гудвина, — ответила она, обвивая его ногами. — Но не бойся, если наше движение — стрела, то я — не наконечник, а всего лишь перышко из оперения. Ниточка из колчана.
   Эльфаба зачерпнула масло и стала растирать его так, что, когда они упали на кровать, солнечные лучи заиграли на блестящей коже.
   — А между прочим, ты, — сказала она после незабываемых минут сладострастия, — все равно можешь быть агентом дворцовой службы.
   — Да нет же, — прошептал он в ответ. — Я хороший.
 
   В первую неделю разлуки выпал снег, в следующую — еще. Приближалась Лурлиниада. Унионистские церкви, бесстыдно позаимствовавшие древнюю языческую символику, были украшены в зеленый и золотой цвета и продавали зеленые свечи и позолоченные колокольчики, зеленые ветки и золотистые фрукты. Прилавки, соревнующиеся друг с другом (и с церквями) в декоре, ломились от модной одежды и дорогих безделушек. Куклы на витринах изображали королеву фей Лурлину в крылатой колеснице и ее спутницу, юную Принеллу, достающую, долгожданные подарки из бездонной волшебной корзины.
   Снова и снова Фьеро спрашивал себя, любит ли он Эльфабу.
   И еще он спрашивал себя, почему так поздно, после двух месяцев бурного романа, задался этим вопросом? Знает ли он, что такое любовь, и имеет ли это какое-нибудь значение? Он накупил еще подарков для детей и тучной Саримы, этого ходячего недовольства, этого чудовища. И все-таки Фьеро немного по ней скучал: чувства к Эльфабе не вытесняли чувств к жене, а дополняли их. Вряд ли нашлись бы две женщины, более непохожие. В Эльфабе была та свойственная арджиканцам гордая независимость, которая так и не выработалась у Саримы, девочкой выданной замуж. Фьеро стал вспоминать последнюю встречу и, опомнившись от небывалой эрекции, нырнул к стойке с женскими платками дожидаться, пока она спадет.
   Он выбрал три, четыре, шесть платков для супруги, которая их не носила, а потом еще шесть для Эльфабы и подошел к кассе. Там на стульчике стояла коротышка-манчунья.
   — Одну минуту, мэм, — сказала она кому-то позади него.
   Он отодвинулся, чтобы освободить место следующей покупательнице.
   — Фьеро! — раздался возглас. — Неужто ты?
   — Глинда! — изумленно воскликнул он. — Вот так встреча!
   — Да ты, я погляжу, большой любитель платков! Иди сюда, Кроп, смотри, кого я встретила!
   Здесь же оказался и Кроп. Слегка обрюзглый (в свои — сколько? — лет двадцать пять, не больше), он виновато оторвался от витрины с дорогими платьями.
   — Это непременно нужно отметить, — затараторила Глинда. — Давай быстренько расплатись с нашей очаровательной продавщицей, и пошли.
   В своем оживлении она шуршала юбками, как целая балетная труппа. Фьеро не помнил, чтобы раньше Глинда была такой суетливой. Возможно, это последствия замужества. Позади нее Крои театрально закатил глаза.
   — Запишите, пожалуйста, на счет сэра Чафри это, это и еще вот это, — говорила Глинда, нагромоздив покупки на прилавок. — И пошлите их в наши номера во Флорентвейском клубе. Мне они понадобятся к сегодняшнему ужину, поэтому, пожалуйста, отправьте с ними кого-нибудь прямо сейчас, если можно. Хорошо? Ах, какая вы прелесть! Да-да! А теперь идемте, мальчики, идемте.
   Она вцепилась в руку Фьеро и поволокла его за собой. Кроп покорно, как собачка на поводке, плелся сзади. Флорентвейс-кий клуб был в какой-то паре улиц от магазина, и Фьеро не понимал, почему нельзя было самим донести покупки. Глинда едва ли не вприпрыжку спустилась по парадной лестнице в Дубовый зал, привлекая шумом всеобщее внимание.
   — Ты садись сюда, Кроп: будешь за нами ухаживать, когда принесут заказ. А ты, дорогой Фьеро, сюда, рядом со мной, если, конечно, не боишься ревнивой супруги.
   Они заказали чаю. Глинда попривыкла к Фьеро и немного успокоилась.
   — Кто бы подумал! — воскликнула она, в восьмой раз взяв печенье и положив его обратно. — Вся наша дружная компания собирается. Нет, ну правда, разве был в Шизе кто-нибудь лучше нас? А ты-то, Фьеро, ты ведь самый настоящий принц, да? Ну или князь? К тебе теперь надо обращаться «ваше высочество»? Или светлость? Вечно забываю. Ты все еще женат на той маленькой девочке?
   — Она уже выросла, — осторожно поправил Фьеро. — У нас трое детей.
   — И она, конечно, приехала с тобой? Я непременно должна с ней встретиться!
   — Нет, Сарима осталась в нашем замке в Кельских горах.
   — Значит, у тебя здесь роман, — решила Глинда. — Вид у тебя слишком счастливый. С кем же? Я ее знаю?
   — Вид оттого счастливый, что я рад вас видеть, — обезоруживающе улыбнулся Фьеро.
   И это было правдой. Выглядела Глинда чудесно. Она слегка округлилась, но это не портило ее, а наоборот: прежняя неземная красота стала более женственной и зрелой. На голове с коротко, по-мальчишески подстриженными волосами (что ей очень шло) сверкала диадема.
   — А ты теперь, значит, волшебница? — спросил он.
   — Едва ли! Моего волшебства хватит, чтобы одним росчерком пера подмахнуть сотню поздравительных открыток, но я даже не могу заставить эту чертову официантку принести нам наконец оладьи с вареньем. Людям свойственно преувеличивать возможности магии. Если бы все было так просто, Гудвин давно бы разделался со своими противниками. Нет, с меня довольно быть хорошей женой моему Чафри. Он сегодня на бирже, ворочает деньгами. Кстати, знаешь, кого мы видели? Ты даже не представляешь! Расскажи ему, Кроп!
   От неожиданности, что ему позволили говорить, Кроп поперхнулся чаем, и Глинда тут же продолжила:
   — Нессарозу! Представляешь? Живет здесь в особнячке на Нижней Меннипинской улице. Где мы ее видели, Кроп? В «Кофейном мире»?
   — Или в «Ледовом саду»?
   — Нет, вспомнила: в «Кабаре Спренглтаун». Мы ходили слушать Силлипиду — ты знаешь ее? По лицу вижу, что нет. Это певица, выступавшая на Всеозовском фестивале песни и пляски, когда Гудвин спустился с небес на воздушном шаре и устроил дворцовый переворот. С тех пор она не раз уходила со сцены, но всякий раз возвращалась. По-моему, Силлипида уже выдохлась, но это не важно, все равно было весело. Так вот там, даже за лучшим столиком, чем у нас, сидела Несса со своим дедом. Или кто он ей, прадед? Герцог Тропп который. Ему уже небось за сотню. Я прямо глазам своим не поверила: Несса? На концерте? Только потом поняла, что она просто сопровождает старика. Ей все это страшно не нравилось: она сидела надутая и шевелила губами — молилась. И няня тоже там была. Нет, ну кто бы мог подумать! Ты князь, она вот-вот станет герцогиней, Эврик — маркграф, а я — скромная жена сэра Чафри, обладателя самого бесполезного титула и самого крупного состояния во всех Пертских холмах. — Глинда едва не остановилась, но тут же щедро добавила: — Да, и Кроп, конечно, наш дорогой Кроп. Расскажи Фьеро, чем ты занимаешься; ему, должно быть, до смерти интересно.
   Фьеро бы действительно с удовольствием послушал Кропа, хотя бы для того, чтобы отдохнуть от трещавшей Глинды.
   — Стесняется, — продолжала Глинда, не успел Кроп открыть рот. — Как всегда.
   Фьеро и Кроп переглянулись и постарались сдержать улыбки.
   — Кроп устроил себе роскошную квартиру, настоящие хоромы, над кабинетом какого-то врача. Только представь себе! А какие виды из окна! Лучшие во всем городе, особенно сейчас, в это время года. Он балуется живописью, правда, лапусик? Пишет декорации к опереттам. Ах, а мы-то по молодости думали, что весь мир — это Шиз! Знаешь, здесь ведь уже появился театр. И вообще Гудвин значительно облагородил город, ты не находишь?
   — Я рад тебя видеть, Фьеро, — улучил момент Кроп. — Расскажи о себе что-нибудь, только быстро, пока Глинду опять не прорвало.
   — Ах ты негодник! — воскликнула та. — Все-то твои злые шуточки! Вот как расскажу Фьеро, какие шашни ты тут завел. А, ладно, не бойся, я не такая вредная, как некоторые.
   — Но мне действительно нечего рассказывать, — сказал Фьеро, чувствуя себя еще большим чужаком, чем когда он впервые приехал в Шиз. — У меня спокойная, счастливая жизнь. Я руковожу своим народом, когда он в этом нуждается, что бывает нечасто. Мои дети здоровы, жена… не знаю даже…
   — Плодовита, — подсказала Глинда.
   — Вот именно. — Фьеро улыбнулся. — И я ее люблю. А теперь вы должны меня извинить, но мне пора: опаздываю на деловую встречу в другом конце города.
   — Нам непременно нужно снова увидеться, — как-то жалобно, сиротливо сказала Глинда. — Фьеро, голубчик, мы с тобой старые друзья, хоть и молоды. Извини, что я тараторила без умолку, это от радости. Все-таки чудесное было время, несмотря на все странности и печали. Сейчас уже другое. Тоже чудесное, но не так.
   — Я понимаю, — сказал он. — Но вряд ли мы скоро встретимся. Мне столько всего нужно сделать, а времени в обрез. Меня уже дома заждались, я с лета там не был.
   — Смотри, мы все здесь: я, Чафри, Кроп, Несса, ты. Может, Эврик тоже в городе, мы и его позовем. Собрались бы вместе, поужинали в наших номерах наверху. Я обещаю быть потише. Пожалуйста, Фьеро, пожалуйста, ваша светлость. Это составило бы для меня такую честь!
   Глинда склонила голову набок и прижала палец к подбородку, пытаясь найти в лексиконе своего класса слова, способные выразить истинное чувство.
   — Если удастся, то, конечно, приду, — сказал Фьеро. — Но особо на меня не рассчитывай. Будут и другие встречи. Я обычно не задерживаюсь в городе до зимы, в первый раз так. Меня дома дети ждут. У тебя есть дети. Глинда?
   — Нет. Такое чувство, что у Чафри не яйца, а два пустых ореха, — невинно сказала она.
   Кроп снова поперхнулся.
   — Да, прежде чем ты уйдешь — я вижу, ты уже собираешься, — скажи, не слышал ли ты чего-нибудь об Эльфабе?
   Фьеро был готов к этому вопросу и позаботился, чтобы ни один мускул на его лице не дрогнул.
   — Об Эльфабе? Нет, ничего. А что, она нашлась? Разве Несса не говорила?
   — Несса говорит, что если когда-нибудь встретит сестру, то плюнет ей в лицо. Нам остается только молиться, чтобы она сохранила доброту и терпимость, которым учит ее религия, иначе она просто убьет Эльфабу. Оно и понятно: остаться одной, когда нужно присматривать и за сумасбродным отцом, и за дряхлым дедом, и за младшим братом, и за имением, и за работниками — и даже не скажешь, что собственноручно: рук-то у нее нет.
   — По-моему, я видел Эльфабу, — сказал Кроп.
   — Да? — в один голос спросили Глинда и Фьеро.
   — И даже не обмолвился, — укоризненно добавила Глинда.
   — Не знаю — может, это была и не она. Я ехал на конке мимо Зеркального пруда возле дворца. Шел дождь, и я обратил внимание на девушку, которая боролась с зонтом. Ветер вырывал его из рук, и казалось, что вот-вот подхватит и ее. Вдруг очередной порыв вывернул зонт наизнанку, и я заметил зеленоватое лицо, которое тут же спряталось под капюшоном. Помнишь, как Эльфаба боялась воды?
   — До смерти боялась, — поддержала Глинда. — До сих пор не понимаю, как она ухитрялась держать себя в чистоте. И это при том, что я ее соседка!
   — Маслом, — сказал Фьеро.
   Они удивленно посмотрели на него.
   — У… у нас в стране старики очищаются именно так… Вместо того чтобы мыться водой… — пробормотал смущенный Фьеро. — Вот я и подумал… Но я не знаю, конечно… Если получится снова с вами встретиться, то в какое время будет удобнее?
   Глинда полезла в сумочку за календарем. Кроп, пользуясь удобным случаем, придвинулся к старому приятелю и с чувством сказал:
   — Рад был тебя повидать.
   — Взаимно. — Фьеро был тронут. — Будешь в Кельских горах, заезжай погостить к нам в Киамо-Ко. Только предупреди заранее, а то мы там только половину года проводим.
   — Вот это как раз для тебя, Кроп, — подключилась Глинда. — Дикие горы, хищные звери. Мода опять-таки на твой вкус: все эти варвары в набедренных повязках. Только ты вряд ли впишешься в пейзаж.
   — Что правда, то правда. Мне вообще любой пейзаж, где не на всяком углу найдешь кафе или ресторан, кажется неприспособленным для человеческого существования.
   Фьеро пожал Кропу руку и обнял, вспомнив о Тиббете. Потом прижал к себе Глинду. Повиснув на его руке, она проводила его к выходу из зала.
   — Давай я отделаюсь от Кропа, и мы поговорим по душам, — тихим, неожиданно серьезным голосом предложила она. — Милый Фьеро, ты даже не представляешь. Наше прошлое… Теперь, когда ты появился здесь, многое встало на свои места. Однако кое-что остается загадкой. Если б мы поговорили, я уверена, что разобрались бы. Я ведь не такая дурочка, какой кажусь. — Глинда схватила его обеими руками. — Что-то очень важное происходит в твоей жизни. Я чувствую. И хорошее, и плохое одновременно. Вдруг я смогу помочь?
   — Спасибо за предложение, это очень мило с твоей стороны, — сказал Фьеро, делая знак швейцару, чтобы тот подозвал извозчика. — Жаль, что мне не довелось встретиться с сэром Чафри.
   Фьеро вышел на мраморное крыльцо, обернулся и приподнял шляпу. В дверях, которые держал открытыми услужливый швейцар, стояла спокойная, гордая, сильная женщина, исполненная грации и благородства.
   — Встретишь Эльфабу, передай, что я все еще по ней скучаю, — с мягкой улыбкой сказала она.
 
   Больше Фьеро Глинду не видел. Во Флорентвейский клуб он не возвращался, мимо дома Троппов на Нижней Меннипинской улице, несмотря на большой соблазн, не ходил, билетов на концерты Силлипиды у барышников не покупал. Зато он часто заглядывал в церковь на площади Святой Глинды и задумчиво сидел перед знакомым образом, слушая иногда песнопения или шушуканья монашек-монтий из пристроенной к церкви обители.
   Когда наконец прошли условленные две недели и город забурлил перед Лурлиниадой, Фьеро пошел к заколоченному амбару. Он боялся застать его пустым, но Эльфаба была на месте, готовила для него пирог с овощами. Ее драгоценный Малки с любопытством совался в муку, а потом оставлял белые следы по всей комнате. Разговор никак не клеился, пока кот-исследователь не свалился со стола вместе с миской овощей, чем рассмешил их обоих.
   Фьеро решил не рассказывать о встрече с Глиндой и Кропом. У него не хватило духу. Эльфаба так старалась отгородиться от прежних друзей, что сейчас, когда после пяти лет самоотверженной работы она приблизилась к чему-то очень важному, казалось жестоким напоминать ей о них. Сам Фьеро сомневался в пользе анархии (как, впрочем, и во всем: сомневаться было легче, чем верить). К тому же, несмотря на случай с Медвежонком, надо было сохранять хорошие отношения с властями — ради своего народа.