Страница:
Над Фрексом (он обернулся на звук) открылась дверца, и на сцену, тявкая высоким голоском, выскочил кукольный песик, чья черная кудрявая шерстка напоминала прическу Фрекса. Хохот усилился. В сгустившейся темноте священнику плохо было видно, кто именно смеется и кто кричит ему отойти и не заслонять обзор. Он не собирался уступать, но тут его бесцеремонно спихнули со ступеньки.
Тем временем гном произносил напыщенную приветственную речь.
— Вся наша жизнь — бессмысленная суета. Как черви зарываемся мы в нее, копошимся и уходим в землю после смерти. Почему же не отвлечься от тщеты нашего существования и не прислушаться к гласу пророчества, не посмотреть воочию на чудо? Ведь вся жизнь, сколь бы плачевна и незначительна она ни была, проникнута тайным, глубинным смыслом, который открыт Дракону времени. Он способен видеть прошлое, настоящее и будущее; его знания не ограничены отведенными нам жалкими годами. Смотрите же и слушайте, что он готов поведать!
Заинтригованная толпа подвинулась ближе к Часам. Стало совсем тесно. С неба светила холодная луна, словно глаз злого, мстительного божества.
— Прекратите! Отпустите меня! — вырывался Фрекс. Он и не предполагал, что все выйдет так скверно. Никогда еще прихожане не поднимали на него руки.
Часы тем временем рассказывали о внешне набожном человеке с кудрявой бородой и такими же волнистыми темными волосами, который проповедовал умеренность и щедрость, а сам хранил ларец с золотом и изумрудами в накладной груди у безвольной, изнеженной жены благородных кровей. История кончалась тем, что обманщика проткнули вертелом через неприличное место, зажарили на костре и подали на ужин голодной пастве.
— Клевета! В вас пытаются пробудить самые низменные чувства! — кричал багровый от ярости Фрекс, но теперь, во тьме, кто-то решил заглушить его. Сзади на шею легла чья-то рука. Фрекс дернулся посмотреть, что за наглец позволил себе такую дерзость, но головы нападавших были закрыты капюшонами. От удара коленом в пах Фрекс сложился пополам и упал лицом в грязь. Следующий удар ногой пришелся промеж ягодиц, и священник обгадился. Впрочем, до его позора никому не было дела: толпа хохотала над продолжавшимся представлением. Только какая-то добрая женщина во вдовьем платке (от боли и стыда Фрекс не разобрал, кто именно) помогла ему подняться и вывела его из толпы.
— Спрячу-ка я тебя в погреб, батюшка, а то ведь и до греха недалеко. Неровен час на вилы посадят. Твою-то хижину они наверняка перероют, а ко мне кто заглянуть догадается?
— Мелена, — выдавил он. — Если ее найдут…
— За ней присмотрят, — сказала сердобольная вдова. — С этим-то мы, женщины, справимся.
В хижине священника вовсю шли роды. Мелена поминутно проваливалась в забытье. В глазах у нее то вставали, то расплывались две повитухи: рыбачка и старая бабка. Они поочередно щупали ей лоб, смотрели между ног и жадно поглядывали на те немногие украшения, которые Мелена привезла из отчего дома.
— На-ка, дорогая, иглодольника пожуй, — сказала рыбачка и поднесла ко рту роженицы ложку с зеленой кашицей. — Опомниться не успеешь, как заснешь, расслабишься, и все пройдет само собой. Малыш выскочит, и к утру все закончится. Я-то думала, ты будешь благоухать свежестью и розовой водой, а ты воняешь, как всякая из нас. Давай же, дорогуша, жуй, жуй.
От стука в дверь старуха, которая стояла на коленях перед сундуком и деловито в нем шарила, вздрогнула и виновато отпустила крышку.
— Войдите! — крикнула она, сложив руки, как будто в молитве, и закрыв глаза.
Вошла раскрасневшаяся и запыхавшаяся девица.
— Так и знала, что здесь кто-нибудь будет. Ну как она?
— Еле держится, и ребенок тоже. Еще часик, и он вылезет.
— Меня послали предупредить вас. Мужчины напились и пошли буянить. Наслушались Дракона из волшебных Часов и теперь ищут Фрекса. Дракон приказал его убить. Наверняка сюда заявятся. Надо бы перенести ее в безопасное место, пока есть время. Ее двигать-то можно?
«Нет, — мысленно ответила Мелена. — Меня нельзя двигать. А если крестьяне найдут Фрекса, пусть хорошенько его убьют. За меня. Никогда мне еще не было так больно, до черноты в глазах. Пусть накажут мерзавца за то, что меня оставил». И, улыбнувшись этой мысли, она потеряла сознание.
— А может, бросить ее здесь? — предложила девица. — Дракон приказал и ее убить вместе со змеенышем в чреве. Боюсь, как бы нам не досталось.
— Вот еще! — возмутилась рыбачка. — У нас, между прочим, репутация. Раз уж взялись за эту кисейную барышню, так и доведем дело до конца. Что бы там ни приказывали всякие драконы.
— Марранских кружев никто не хочет? — подала старуха голос из сундука.
— Там в поле телега для сена, — сказала рыбачка пришедшей девушке. — Пойдем, поможешь мне ее прикатить. А ты, бабка, кончай копаться в белье и иди сюда, будешь ей лоб вытирать. Ну, мы потопали.
Немного погодя старуха, рыбачка и их помощница катили телегу по неезженой дороге, через коряги и папоротниковые заросли осеннего леса. Ветер набирал силу и свистел по склонам холмов. Распростертая на одеялах Мелена стонала в забытьи.
Они слышали, как прошла толпа с вилами и факелами, и, замерев и едва дыша, прислушивались к приглушенной ругани, а потом с удвоенной скоростью припустили дальше, пока не вышли на затянутую туманом поляну, где хоронили богоотступников. Сквозь туман виднелись неясные очертания Часов. Оставляя их здесь, гном — далеко, видать, не дурак — рассчитывал, что эта поляна — последнее место на земле, куда пойдут суеверные рыбаки и крестьяне.
— Гном с мальчишками пьют сейчас в таверне, — отдуваясь, сказала девица. — Здесь нам некого бояться.
— А ты, распутница, значит, подглядывала, в окно за мужчинами? — проворчала старуха и раскрыла дверцу на задней стороне фургона. Там был низкий лаз, над которым нависали маятники, а с боков скалились огромные зубастые колеса, грозящие растереть любопытных в фарш.
— Затащим ее сюда, — решила старуха.
К утру набежали тучи, и на небе заплясали скелеты молний. Дождь то переставал, то возобновлялся с такой силой, что казалось, с неба сыплются камни, а не капли воды. В очередное затишье повитухи вылезли из фургона, держа то, ради чего провели здесь ночь. Они прикрыли ребенка от стекавшей с крыши воды.
— Смотрите, радуга, — кивнула старуха. И действительно, бледная разноцветная лента перекинулась через небо.
Женщины обтерли малыша, и — что это, обман зрения? Вроде того, что придает особый оттенок траве и цветам после дождя? Но нет, никакой дождь не в силах так исказить цвет человеческой кожи. Она была изумрудно-зеленой.
И еще, ребенок не заплакал, не зашелся обиженным криком, только раскрыл рот и молча задышал.
— Ори, чертенок, — шлепнула малыша старуха. — Давай, не отлынивай.
Дитя пропустило ее слова мимо ушей.
— Еще один упрямый мальчишка, — вздохнула рыбачка. — Может, убьем его?
— Какой он тебе мальчишка? — возразила старуха. — Не видишь, девочка.
— Ха, — вмешалась подслеповатая девица. — А это тогда что болтается?
С минуту, несмотря на наготу младенца, они спорили, и только когда ребенка вытерли еще несколько раз, стало ясно, что это действительно девочка. Видимо, в родах к малышке прилип кусочек последа, да так там и остался. Вытертая малышка была правильно сложена: изящная головка, тонкие ручки, круглая попка, длинные пальчики с острыми ноготками…
…И явно зеленая кожа. Несмотря на румяные щечки и животик, желтоватый цвет вокруг глаз и темную полосу пробивающихся волос на голове, общее впечатление было как от овоща с грядки.
— Ну и награда за наши труды, — сказала девица. — Зеленая, как жаба. Что люди скажут? Давайте лучше ее убьем.
— По-моему, она гниет изнутри, — поддержала рыбачка, проверяя, нет ли у малышки хвоста и на месте ли пальцы. — От нее дерьмом воняет.
— Дура ты, — оборвала ее старуха. — Уселась в коровью лепешку, вот и воняет.
— Она больна, поэтому и цвет такой. Давайте утопим ее в канаве. Мамаша ничего не узнает. Когда еще их нежное величество очухаются.
Женщины захихикали. Они качали малышку, передавали ее друг другу, взвешивали на руках. Действительно, убить ребенка в младенчестве было гуманнее всего. Спрашивалось только как.
Тут малышка зевнула, и рыбачка благодушно сунула ей палец в рот пососать. А та раз — и отхватила половину. Хлынула кровь, девочка закашлялась, и палец выпал у нее изо рта. Все вдруг пришло в движение: разъяренная рыбачка рвалась задушить девочку, две остальные повитухи удерживали ее. Откушенный палец выудили из грязи и сунули в карман передника. Вдруг удастся обратно пришить.
— Ишь, письку себе захотела! — закатилась от смеха девица. — Поняла, что у самой-то нет. Берегись, несчастный парень, которому она приглянется, оттяпает она твой пальчик себе на память.
Женщины забрались обратно в фургон и бросили малютку на грудь матери. Об убийстве они уже и не думали, опасаясь, как бы им еще чего-нибудь не откусили.
— Может, титьку отцапает — хоть разбудит нашу спящую красавицу, — усмехнулась старуха. — Ну и ребенок: пьет человеческую кровь прежде материнского молока.
И, оставив Мелене чашку воды, они зашлепали по грязи под сгущающимися тучами разыскивать своих мужей, сыновей и братьев — ругать и бить их, если они живы, или хоронить, если нет. А новорожденная девочка лежала в темноте фургона и смотрела на скалящиеся сверху зубчатые колеса.
БОЛЕЗНЬ И ЛЕКАРСТВА
Тем временем гном произносил напыщенную приветственную речь.
— Вся наша жизнь — бессмысленная суета. Как черви зарываемся мы в нее, копошимся и уходим в землю после смерти. Почему же не отвлечься от тщеты нашего существования и не прислушаться к гласу пророчества, не посмотреть воочию на чудо? Ведь вся жизнь, сколь бы плачевна и незначительна она ни была, проникнута тайным, глубинным смыслом, который открыт Дракону времени. Он способен видеть прошлое, настоящее и будущее; его знания не ограничены отведенными нам жалкими годами. Смотрите же и слушайте, что он готов поведать!
Заинтригованная толпа подвинулась ближе к Часам. Стало совсем тесно. С неба светила холодная луна, словно глаз злого, мстительного божества.
— Прекратите! Отпустите меня! — вырывался Фрекс. Он и не предполагал, что все выйдет так скверно. Никогда еще прихожане не поднимали на него руки.
Часы тем временем рассказывали о внешне набожном человеке с кудрявой бородой и такими же волнистыми темными волосами, который проповедовал умеренность и щедрость, а сам хранил ларец с золотом и изумрудами в накладной груди у безвольной, изнеженной жены благородных кровей. История кончалась тем, что обманщика проткнули вертелом через неприличное место, зажарили на костре и подали на ужин голодной пастве.
— Клевета! В вас пытаются пробудить самые низменные чувства! — кричал багровый от ярости Фрекс, но теперь, во тьме, кто-то решил заглушить его. Сзади на шею легла чья-то рука. Фрекс дернулся посмотреть, что за наглец позволил себе такую дерзость, но головы нападавших были закрыты капюшонами. От удара коленом в пах Фрекс сложился пополам и упал лицом в грязь. Следующий удар ногой пришелся промеж ягодиц, и священник обгадился. Впрочем, до его позора никому не было дела: толпа хохотала над продолжавшимся представлением. Только какая-то добрая женщина во вдовьем платке (от боли и стыда Фрекс не разобрал, кто именно) помогла ему подняться и вывела его из толпы.
— Спрячу-ка я тебя в погреб, батюшка, а то ведь и до греха недалеко. Неровен час на вилы посадят. Твою-то хижину они наверняка перероют, а ко мне кто заглянуть догадается?
— Мелена, — выдавил он. — Если ее найдут…
— За ней присмотрят, — сказала сердобольная вдова. — С этим-то мы, женщины, справимся.
В хижине священника вовсю шли роды. Мелена поминутно проваливалась в забытье. В глазах у нее то вставали, то расплывались две повитухи: рыбачка и старая бабка. Они поочередно щупали ей лоб, смотрели между ног и жадно поглядывали на те немногие украшения, которые Мелена привезла из отчего дома.
— На-ка, дорогая, иглодольника пожуй, — сказала рыбачка и поднесла ко рту роженицы ложку с зеленой кашицей. — Опомниться не успеешь, как заснешь, расслабишься, и все пройдет само собой. Малыш выскочит, и к утру все закончится. Я-то думала, ты будешь благоухать свежестью и розовой водой, а ты воняешь, как всякая из нас. Давай же, дорогуша, жуй, жуй.
От стука в дверь старуха, которая стояла на коленях перед сундуком и деловито в нем шарила, вздрогнула и виновато отпустила крышку.
— Войдите! — крикнула она, сложив руки, как будто в молитве, и закрыв глаза.
Вошла раскрасневшаяся и запыхавшаяся девица.
— Так и знала, что здесь кто-нибудь будет. Ну как она?
— Еле держится, и ребенок тоже. Еще часик, и он вылезет.
— Меня послали предупредить вас. Мужчины напились и пошли буянить. Наслушались Дракона из волшебных Часов и теперь ищут Фрекса. Дракон приказал его убить. Наверняка сюда заявятся. Надо бы перенести ее в безопасное место, пока есть время. Ее двигать-то можно?
«Нет, — мысленно ответила Мелена. — Меня нельзя двигать. А если крестьяне найдут Фрекса, пусть хорошенько его убьют. За меня. Никогда мне еще не было так больно, до черноты в глазах. Пусть накажут мерзавца за то, что меня оставил». И, улыбнувшись этой мысли, она потеряла сознание.
— А может, бросить ее здесь? — предложила девица. — Дракон приказал и ее убить вместе со змеенышем в чреве. Боюсь, как бы нам не досталось.
— Вот еще! — возмутилась рыбачка. — У нас, между прочим, репутация. Раз уж взялись за эту кисейную барышню, так и доведем дело до конца. Что бы там ни приказывали всякие драконы.
— Марранских кружев никто не хочет? — подала старуха голос из сундука.
— Там в поле телега для сена, — сказала рыбачка пришедшей девушке. — Пойдем, поможешь мне ее прикатить. А ты, бабка, кончай копаться в белье и иди сюда, будешь ей лоб вытирать. Ну, мы потопали.
Немного погодя старуха, рыбачка и их помощница катили телегу по неезженой дороге, через коряги и папоротниковые заросли осеннего леса. Ветер набирал силу и свистел по склонам холмов. Распростертая на одеялах Мелена стонала в забытьи.
Они слышали, как прошла толпа с вилами и факелами, и, замерев и едва дыша, прислушивались к приглушенной ругани, а потом с удвоенной скоростью припустили дальше, пока не вышли на затянутую туманом поляну, где хоронили богоотступников. Сквозь туман виднелись неясные очертания Часов. Оставляя их здесь, гном — далеко, видать, не дурак — рассчитывал, что эта поляна — последнее место на земле, куда пойдут суеверные рыбаки и крестьяне.
— Гном с мальчишками пьют сейчас в таверне, — отдуваясь, сказала девица. — Здесь нам некого бояться.
— А ты, распутница, значит, подглядывала, в окно за мужчинами? — проворчала старуха и раскрыла дверцу на задней стороне фургона. Там был низкий лаз, над которым нависали маятники, а с боков скалились огромные зубастые колеса, грозящие растереть любопытных в фарш.
— Затащим ее сюда, — решила старуха.
К утру набежали тучи, и на небе заплясали скелеты молний. Дождь то переставал, то возобновлялся с такой силой, что казалось, с неба сыплются камни, а не капли воды. В очередное затишье повитухи вылезли из фургона, держа то, ради чего провели здесь ночь. Они прикрыли ребенка от стекавшей с крыши воды.
— Смотрите, радуга, — кивнула старуха. И действительно, бледная разноцветная лента перекинулась через небо.
Женщины обтерли малыша, и — что это, обман зрения? Вроде того, что придает особый оттенок траве и цветам после дождя? Но нет, никакой дождь не в силах так исказить цвет человеческой кожи. Она была изумрудно-зеленой.
И еще, ребенок не заплакал, не зашелся обиженным криком, только раскрыл рот и молча задышал.
— Ори, чертенок, — шлепнула малыша старуха. — Давай, не отлынивай.
Дитя пропустило ее слова мимо ушей.
— Еще один упрямый мальчишка, — вздохнула рыбачка. — Может, убьем его?
— Какой он тебе мальчишка? — возразила старуха. — Не видишь, девочка.
— Ха, — вмешалась подслеповатая девица. — А это тогда что болтается?
С минуту, несмотря на наготу младенца, они спорили, и только когда ребенка вытерли еще несколько раз, стало ясно, что это действительно девочка. Видимо, в родах к малышке прилип кусочек последа, да так там и остался. Вытертая малышка была правильно сложена: изящная головка, тонкие ручки, круглая попка, длинные пальчики с острыми ноготками…
…И явно зеленая кожа. Несмотря на румяные щечки и животик, желтоватый цвет вокруг глаз и темную полосу пробивающихся волос на голове, общее впечатление было как от овоща с грядки.
— Ну и награда за наши труды, — сказала девица. — Зеленая, как жаба. Что люди скажут? Давайте лучше ее убьем.
— По-моему, она гниет изнутри, — поддержала рыбачка, проверяя, нет ли у малышки хвоста и на месте ли пальцы. — От нее дерьмом воняет.
— Дура ты, — оборвала ее старуха. — Уселась в коровью лепешку, вот и воняет.
— Она больна, поэтому и цвет такой. Давайте утопим ее в канаве. Мамаша ничего не узнает. Когда еще их нежное величество очухаются.
Женщины захихикали. Они качали малышку, передавали ее друг другу, взвешивали на руках. Действительно, убить ребенка в младенчестве было гуманнее всего. Спрашивалось только как.
Тут малышка зевнула, и рыбачка благодушно сунула ей палец в рот пососать. А та раз — и отхватила половину. Хлынула кровь, девочка закашлялась, и палец выпал у нее изо рта. Все вдруг пришло в движение: разъяренная рыбачка рвалась задушить девочку, две остальные повитухи удерживали ее. Откушенный палец выудили из грязи и сунули в карман передника. Вдруг удастся обратно пришить.
— Ишь, письку себе захотела! — закатилась от смеха девица. — Поняла, что у самой-то нет. Берегись, несчастный парень, которому она приглянется, оттяпает она твой пальчик себе на память.
Женщины забрались обратно в фургон и бросили малютку на грудь матери. Об убийстве они уже и не думали, опасаясь, как бы им еще чего-нибудь не откусили.
— Может, титьку отцапает — хоть разбудит нашу спящую красавицу, — усмехнулась старуха. — Ну и ребенок: пьет человеческую кровь прежде материнского молока.
И, оставив Мелене чашку воды, они зашлепали по грязи под сгущающимися тучами разыскивать своих мужей, сыновей и братьев — ругать и бить их, если они живы, или хоронить, если нет. А новорожденная девочка лежала в темноте фургона и смотрела на скалящиеся сверху зубчатые колеса.
БОЛЕЗНЬ И ЛЕКАРСТВА
Шли дни, а Мелена едва могла заставить себя взглянуть на дочку. Она брала ребенка на руки, как положено матери. Ждала, когда в ней пробудятся материнские чувства. Она не плакала, нет, но искала забвения в листьях иглодольника.
Она родила дочку, девочку, напоминала себе Мелена, когда оставалась одна. Несчастный шевелящийся кулек был не мальчиком. Не чем-то бесполым. Это была девочка и к тому же зеленая, словно горка вымытых капустных листьев, оставленных сохнуть на столе.
В панике Мелена написала слезное письмо старой няне, умоляя ее срочно приехать. Фрекс встретил няню на почтовой станции в Сланцовке. По пути она спросила его, что случилось.
— Что случилось? — спросил Фрекс и задумался. Потом понес какую-то околесицу о природе зла, о пустоте, оставленной необъяснимым бездействием Безымянного Бога, в которую хлынула духовная отрава, о воронке и водовороте…
— Я о ребенке спрашиваю, — перебила его няня. — Меня интересует не весь мир, а один-единственный малыш. Почему Мелена пишет мне, а не матери? Почему ничего не сообщила деду? Он же герцог Тропп, в конце концов! Что она, совсем тут одичала, или дела у вас настолько плохи, что ей и писать стыдно?
— Дела у нас действительно плохи, — мрачно сказал Фрекс. — Ребенок… Я должен сразу вас предупредить, с ним беда.
— Какая? — Няня прижала к себе саквояжик и тревожно всмотрелась мимо красной листвы деревьев в пустынную даль, куда они направлялись.
— Родилась девочка…
— Вот уж беда, — передразнила няня, но Фрекс, как обычно, не уловил сарказма. — Хоть титул сохранится еще на поколение. Руки-ноги на месте?
— Да.
— Ничего лишнего нет?
— Нет.
— Грудь сосет?
— Мы не даем. У ребенка невероятно острые зубы. Настоящая акула.
— Ну, это ничего. Бутылочка, смоченный в молоке платок. Не она первая, не она последняя. Так что же с ней не так?
— Оно неправильного цвета.
— То есть как неправильного?
Фрекс только сокрушенно покачал головой. Няня всегда недолюбливала мужа своей воспитанницы, но при виде искреннего горя она смягчилась.
— Ну же, Фрекс, не убивайся так, расскажи. Мы что-нибудь придумаем. Доверься няне.
— Оно зеленое.
— Она! — не выдержала няня. — Ради бога, перестань говорить «оно».
— При чем тут бог? — захныкал Фрекс. — Не он ее послал. Что же нам теперь делать?
— Тише! — Няня терпеть не могла мужского нытья. — Наверняка все не так плохо. В Мелене течет благородная кровь, она не могла родить урода. Чем бы там девочка ни болела, я ее вылечу. Уж поверь.
— Я верил в Безымянного Бога, — всхлипнул Фрекс.
— Одно другому не помеха, — фыркнула няня. — И не бойся, я ни слова не скажу родным Мелены. Мигом все исправим, никто и не узнает. Как вы назвали девочку?
— Эльфабой.
— В честь святой Эль-Фаабы с водопада, конечно? — Да.
— Хорошее имя, древнее. Дома-то будете Фабалой звать?
— Дожить еще надо, — угрюмо ответил Фрекс, словно надеясь, что дочка не доживет до того, чтобы ее пришлось как-то звать.
— А интересные здесь места, — попыталась сменить тему няня. — Мы уже по Вендовой пустоши едем?
Фрекс не ответил. Он погрузился в горестные думы и только иногда механически погонял лошадей. Вокруг было грязно, пусто и уныло, и няня начала жалеть, что надела свое лучшее дорожное платье. Завидев хорошо одетую пожилую женщину, грабители чего доброго решат, что у нее есть золото, и будут правы, потому что один чулок няни держала золотая подвязка, давным-давно стянутая из гардероба ее светлости. Вот сраму-то будет, если после стольких лет изящную вещичку найдут на пухлом нянином бедре! К счастью, страхи были безосновательны: до дома священника они добрались без приключений.
— Покажи-ка мне сперва ребенка, — потребовала няня. — Будет проще разговаривать с Меленой, если сразу разобраться, что к чему.
Фрекс провел няню в комнату, где его жена, наевшись листьев иглодольника, спала глубоким сном, а малышка похныкивала из корзины на столе.
Няня подвинула стул и села, чтобы не ушибиться, если от вида ребенка упадет в обморок.
— Опусти, пожалуйста, корзину на пол, Фрекс, а то мне высоко.
Фрекс послушно выполнил просьбу и пошел возвращать лошадей и телегу старосте Бри. Сам староста ездил редко, но охотно одалживал телегу, зарабатывая тем самым авторитет.
Малышка была запелената, а рот завязан косынкой, из-под которой, как шляпка ядовитого гриба, выглядывал нос и блестели глаза. Няня наклонилась над корзинкой, поворачиваясь то так, то эдак и рассматривая лицо малышки то с одной, то с другой стороны, будто стараясь взглядом проникнуть ей в душу. Девочке не могло быть больше пары недель от роду, но она уже пристально следила за няней умными влажными карими глазами. Уголки глаз были красными, исчерченными сетью сосудов, с кровоподтеками, словно от напряжения, с которым девочка вглядывалась в окружающий мир.
И кожа — ода! — зеленая, как тоска. Нестрашная, не уродливая, но какая-то… нечеловеческая.
Няня провела пальцем по щеке малышки. От прикосновения девочка вздрогнула, изогнулась дугой, и пеленки, туго обмотанные вокруг нее, лопнули, точно скорлупа. Няня охнула, но тут же стиснула зубы и приказала себе пересилить страх. Разорвавшиеся простынки открыли тельце девочки такого же растительного цвета.
«Вы хоть до дочки-то своей дотрагивались, родители?» — пробормотала няня. Она положила руку на испуганно колышущуюся грудь девочки и провела рукой вниз проверить, как там все устроено. Малышка была мокрая и грязная, но в остальном девочка как девочка. Ее кожа была такой же мягкой и бархатистой, как когда-то в детстве у Мелены.
— Ну, страшилище, иди к няне. — Она нагнулась поднять перепачканную девочку, но та задергалась, забрыкалась, забилась головой о камышовое дно корзины. — Даты, я посмотрю, плясала у мамки в животе. Ишь силачка! Под чью только дудку, интересно? Не-е-ет, от меня не убежишь. Иди сюда, чертенок. Няне не важно, какого ты цвета. Она все равно тебя любит.
Про любовь она, конечно, хватила, но в отличие от Фрекса няня верила в благородную ложь.
Она положила маленькую Эльфабу на колени и стала укачивать, петь колыбельную, гладить по животику, пытаясь успокоить. Время от времени няня отворачивалась к окну, борясь с накатывающей тошнотой, а девочка все не утихала.
К вечеру, когда няня принесла поднос с хлебом и чаем, Мелена приподнялась на подушке.
— Я тут похозяйничала немного, — сказала няня. — И подружилась с твоей милой крошкой. Давай, дорогая, просыпайся и поцелуемся.
— Ах, няня, — счастливо улыбнулась Мелена. — Как хорошо, что ты приехала. Уже видела мое чудовище?
— Очаровательная малютка.
— Не обманывай, не надо. Если хочешь помочь, скажи правду.
— Если хочешь моей помощи, говорить правду придется тебе. Можно не сейчас, но мы еще вернемся к этому разговору, и ты мне все расскажешь. Тогда и решим, как быть дальше.
Они пили чай. Эльфаба наконец уснула, и на время казалось, будто они вновь в Кольвенском замке, родовом имении семьи Тропп, где Мелена, пришедшая после прогулки с очередными холеными дворянчиками, расписывала няне их красоту, а та притворялась, что и не заметила…
Зато няня заметила много тревожного в маленькой Эльфабе. Например, когда она освободила малютке рот, та чуть не откусила себе руки. Оказалось, что за тоненькими губками скрывались воистину чудовищные зубы. Девочка успела расцарапать себе плечо до крови и наверняка прогрызла бы дыру в корзине, если бы ее не остановили.
— Может, позвать кузнеца, чтобы вырвал ей зубы? — предложила няня. — К тому времени, как вырастут новые, она уже научится себя вести.
— Да ты с ума сошла! — воскликнула Мелена. — Так вся деревня сразу узнает, что наша дочка зеленого цвета. Нет уж, пока не разберемся с кожей, будем завязывать ей рот.
— И как это вас угораздило родить зеленую дочку? — поинтересовалась вслух няня и поняла, что зря, потому что от этих слов Мелена побледнела, Фрекс покраснел, а малышка перестала дышать и посинела, словно пытаясь угодить взрослым. Пришлось шлепнуть кроху по попе, чтобы она снова задышала.
Няня решила, что говорить с родителями надо по отдельности. Фрекс, оглушенный двойным ударом — позорным проигрышем Дракону времени и рождением уродливой дочки, — отошел от дел и сидел во дворе, выстругивая из дуба бусины для четок и покрывая их символами безымянное™ Бога. Оставив Эльфабу в доме из глупого опасения, что она услышит и, хуже того, поймет их разговор, няня подсела к унылому папаше и принялась чистить тыкву на ужин.
— У тебя ведь никто в роду не был зеленым, правда? — спросила она как бы невзначай, хорошо понимая, что титулованный дед Мелены и без того выяснял всю подноготную жениха своей внучки, прежде чем дать согласие на брак.
Как же пал духом Фрекс, если даже не обиделся!
— Что вы, я из известного рода. Шесть поколений моих предков по отцовской линии были священнослужителями. Нас так же хорошо знают в духовных кругах, как семью Мелены в светских салонах и при дворе Озмы. Никого зеленого в нашем роду не было. По крайней мере я никогда еще о таком не слышал.
— Ну, не было, так не было, — кивнула няня. — Я на всякий случай спросила. Я и так знаю, что ты святее папы гоблинского.
— Только, — пристыженно продолжал Фрекс, — я все равно боюсь, как бы не по моей вине она такой уродилась. В день родов я забылся и провозгласил, что приближается дьявол. Я имел в виду одного местного идола, но что, если своими словами я нечаянно разбудил какого-нибудь демона?
— Малышка не дьявол! — возмутилась няня.
«Хотя и не ангел», — добавила она про себя.
— С другой стороны, — продолжал Фрекс уже свободнее, — проклятие могла наслать и сама Мелена. Это она превратно истолковала мои слова. Возможно, тем самым открыла в себе лазейку, через которую проник нечистый дух и окрасил кожу ребенка.
— Это в день родов-то? — недоверчиво спросила няня. — Сильный, должно быть, дух. Неужели добродетель твоя столь велика, что против тебя осмеливаются выступить только самые могущественные демоны?
Фрекс пожал плечами. Прежде он, наверное, кивнул бы, не услышав в вопросе сарказма, но теперь, после поражения в Закамышье, его уверенность в себе поколебалась. Он так и не решился произнести вслух то, чего особенно боялся: что уродливая дочь досталась ему в наказание за неспособность уберечь паству от языческой мерзости.
— Хорошо, — рассуждала тем временем практичная няня. — Если на ребенка легло проклятие, то как нам его снять?
— Изгнать нечистого духа? — предположил Фрекс.
— А сил тебе хватит?
— Если получится, значит, хватит, — ответил Фрекс. Теперь, увидев перед собой цель, он заметно оживился. Следующие несколько дней он проведет в посту, молитвах и сборе всего необходимого для священного таинства.
Пока он бродил по лесу, а малютка спала, няня подсела к Мелене на краешек жесткой кровати.
— Фрекс волнуется, не могли ли его слова о пришествии дьявола открыть лазейку, через которую в девочку вселился какой-нибудь бес, — сказала няня как бы между прочим, безуспешно трудясь над кружевами. Рукоделие никогда ей не давалось, но ей нравилось держать в руках Меленин вязальный крючок с рукояткой из слоновой кости. — Я хочу выяснить, не открывала ли ты какой-нибудь другой лазейки.
Мелена, как обычно, одурманенная листьями иглодольника, недоуменно подняла брови.
— Ты спала с кем-нибудь, кроме Фрекса? — напрямик спросила няня.
— Не сходи с ума! — отмахнулась Мелена.
— Я ведь, милая, тебя знаю. Думаешь, не помню, как мальчишки роем за тобой увивались и как ты по нескольку раз на день меняла надушенные сорочки. Аппетиту тебя был что надо, нечего строить из себя скромницу.
— Ах, старые дни! — воскликнула Мелена и зарылась головой в подушку. — Знала бы ты, няня, как противно быть лучше здешних бестолковых крестьянок.
— Ну, с зеленой дочкой ты мигом скатишься до их уровня, — ехидно сказала няня. — Можешь радоваться.
— Нянюшка, голубушка, я люблю Фрекса, но он так часто оставляет меня одну! Иногда кажется, так бы все и отдала, лишь бы мимо прошел какой-нибудь бродячий торговец и предложил мне что-нибудь, кроме своих жестянок. Кто-нибудь, в ком меньше святости и больше воображения.
— Это вопрос на будущее, — перебила ее няня, — а меня интересует недавнее прошлое. После твоей свадьбы.
Мелена молчала, погрузившись в раздумья, и только слегка кивала своим мыслям.
— Первыми, конечно, на ум приходят эльфы…
— Что? — опомнилась Мелена. — Я бы в жизни не легла под эльфа!
— Я бы тоже, но зеленая кожа наводит на определенные размышления. Они здесь вообще водятся?
— Да, где-то на холме есть стайка древесных эльфов, но они еще глупее наших соседей-закамышцев, если такое вообще возможно. Я их и вблизи-то не видела, клянусь. Одна только мысль отвратительна. Они ведь, знаешь, над всем смеются. Упадет, например, кто-нибудь из них с дерева, расшибет голову, как гнилую тыкву, а остальные соберутся вокруг и хихикают. Эльфы! Даже оскорбительно предполагать такое!
— Ничего, привыкай. Не такое еще услышишь, если не выпутаемся из этой передряги.
— Повторяю, ни с какими эльфами я не спала.
— Тогда, может, с кем-нибудь еще? С виду красивым, но несущим в себе какую-то заразу, которая тебе и передалась?
Мелена побледнела. После рождения дочки о своем здоровье она и не думала. Неужели ей тоже что-то угрожает?
— Только честно. Мне нужно знать правду.
— Правду? — оглушенно произнесла Мелена. — Ее я и сама не знаю.
— То есть как?
И Мелена объяснила. Да, их дом стоит особняком; да, со здешними крестьянами, рыбаками и прочей деревенщиной она обменивалась не более чем сдержанными приветствиями, но пока дождешься проповедника-мужа, соскучишься так, что кидаешься на первого встречного, лишь бы зашел, поговорил…
— И все? — недоверчиво спросила няня.
В те тяжелые дни, продолжала бормотать Мелена, она пристрастилась к листьям иглодольника. Когда к закату солнца (или приходу мужа) она просыпалась, то мало что помнила.
— Это что же получается? — Няня была возмущена. — Согрешила с кем-то, а теперь и не помнишь?
— Я не знаю, — простонала Мелена. — Сама бы я не стала, если была, конечно, в трезвом уме. Но помню, один бродячий торговец угостил меня каким-то крепким снадобьем из зеленого пузырька. Я тогда видела странные сны, будто из Иного мира: про города из дыма и стекла. Там были такие цвета и звуки… Я хотела запомнить…
— А пока ты спала, тебя преспокойно могли изнасиловать эльфы. Вот обрадуется твой дед, когда узнает, как Фрекс заботился!
— Перестань!
— Нет, ну я не знаю, что с вами делать! — Няня потеряла терпение. — Кругом сплошная безответственность. Если ты даже не помнишь, нарушала супружескую клятву или нет, нечего строить из себя святошу.
— Ребенка всегда можно утопить и начать снова…
— Ага, попробуй, — проворчала няня. — Такую ни одно озеро не примет.
Позже няня перебирала скромную домашнюю аптечку из высушенных трав, корешков, листьев и настоек, не особо надеясь найти отбеливатель для девочкиной кожи. В дальнем углу аптечки она увидела тот самый зеленый пузырек, о котором говорила Мелена. Своими подслеповатыми глазами няня разобрала в тусклом свете надпись на этикетке: «Волшебный эликсир».
Несмотря на прирожденный дар к врачеванию, няня так и не придумала снадобья, которое очистило бы кожу маленькой Эльфабы. Не помогало и купание в коровьем молоке, а в тазик с озерной водой девочка опускать себя не давала: упиралась и царапалась, как кошка. Няня продолжала мыть ее в молоке, которое, если недостаточно тщательно вытереть, оставляло после себя отвратительный запах. Фрекс провел обряд изгнания бесов, который включал в себя много свеч и молитв. Няня наблюдала с безопасного расстояния. Священник сверкал глазами и от натуги обильно потел, несмотря на холодное утро. Запеленатая малышка преспокойно спала. Ничего не менялось. Наконец измученный Фрекс рухнул на молитвенный коврик и прижал к себе зеленую дочь, будто смирившись с посланным ему наказанием. Мелена помрачнела. Неиспробованным оставалось только одно средство, и накануне отъезда няня набралась смелости заговорить об этом.
Она родила дочку, девочку, напоминала себе Мелена, когда оставалась одна. Несчастный шевелящийся кулек был не мальчиком. Не чем-то бесполым. Это была девочка и к тому же зеленая, словно горка вымытых капустных листьев, оставленных сохнуть на столе.
В панике Мелена написала слезное письмо старой няне, умоляя ее срочно приехать. Фрекс встретил няню на почтовой станции в Сланцовке. По пути она спросила его, что случилось.
— Что случилось? — спросил Фрекс и задумался. Потом понес какую-то околесицу о природе зла, о пустоте, оставленной необъяснимым бездействием Безымянного Бога, в которую хлынула духовная отрава, о воронке и водовороте…
— Я о ребенке спрашиваю, — перебила его няня. — Меня интересует не весь мир, а один-единственный малыш. Почему Мелена пишет мне, а не матери? Почему ничего не сообщила деду? Он же герцог Тропп, в конце концов! Что она, совсем тут одичала, или дела у вас настолько плохи, что ей и писать стыдно?
— Дела у нас действительно плохи, — мрачно сказал Фрекс. — Ребенок… Я должен сразу вас предупредить, с ним беда.
— Какая? — Няня прижала к себе саквояжик и тревожно всмотрелась мимо красной листвы деревьев в пустынную даль, куда они направлялись.
— Родилась девочка…
— Вот уж беда, — передразнила няня, но Фрекс, как обычно, не уловил сарказма. — Хоть титул сохранится еще на поколение. Руки-ноги на месте?
— Да.
— Ничего лишнего нет?
— Нет.
— Грудь сосет?
— Мы не даем. У ребенка невероятно острые зубы. Настоящая акула.
— Ну, это ничего. Бутылочка, смоченный в молоке платок. Не она первая, не она последняя. Так что же с ней не так?
— Оно неправильного цвета.
— То есть как неправильного?
Фрекс только сокрушенно покачал головой. Няня всегда недолюбливала мужа своей воспитанницы, но при виде искреннего горя она смягчилась.
— Ну же, Фрекс, не убивайся так, расскажи. Мы что-нибудь придумаем. Доверься няне.
— Оно зеленое.
— Она! — не выдержала няня. — Ради бога, перестань говорить «оно».
— При чем тут бог? — захныкал Фрекс. — Не он ее послал. Что же нам теперь делать?
— Тише! — Няня терпеть не могла мужского нытья. — Наверняка все не так плохо. В Мелене течет благородная кровь, она не могла родить урода. Чем бы там девочка ни болела, я ее вылечу. Уж поверь.
— Я верил в Безымянного Бога, — всхлипнул Фрекс.
— Одно другому не помеха, — фыркнула няня. — И не бойся, я ни слова не скажу родным Мелены. Мигом все исправим, никто и не узнает. Как вы назвали девочку?
— Эльфабой.
— В честь святой Эль-Фаабы с водопада, конечно? — Да.
— Хорошее имя, древнее. Дома-то будете Фабалой звать?
— Дожить еще надо, — угрюмо ответил Фрекс, словно надеясь, что дочка не доживет до того, чтобы ее пришлось как-то звать.
— А интересные здесь места, — попыталась сменить тему няня. — Мы уже по Вендовой пустоши едем?
Фрекс не ответил. Он погрузился в горестные думы и только иногда механически погонял лошадей. Вокруг было грязно, пусто и уныло, и няня начала жалеть, что надела свое лучшее дорожное платье. Завидев хорошо одетую пожилую женщину, грабители чего доброго решат, что у нее есть золото, и будут правы, потому что один чулок няни держала золотая подвязка, давным-давно стянутая из гардероба ее светлости. Вот сраму-то будет, если после стольких лет изящную вещичку найдут на пухлом нянином бедре! К счастью, страхи были безосновательны: до дома священника они добрались без приключений.
— Покажи-ка мне сперва ребенка, — потребовала няня. — Будет проще разговаривать с Меленой, если сразу разобраться, что к чему.
Фрекс провел няню в комнату, где его жена, наевшись листьев иглодольника, спала глубоким сном, а малышка похныкивала из корзины на столе.
Няня подвинула стул и села, чтобы не ушибиться, если от вида ребенка упадет в обморок.
— Опусти, пожалуйста, корзину на пол, Фрекс, а то мне высоко.
Фрекс послушно выполнил просьбу и пошел возвращать лошадей и телегу старосте Бри. Сам староста ездил редко, но охотно одалживал телегу, зарабатывая тем самым авторитет.
Малышка была запелената, а рот завязан косынкой, из-под которой, как шляпка ядовитого гриба, выглядывал нос и блестели глаза. Няня наклонилась над корзинкой, поворачиваясь то так, то эдак и рассматривая лицо малышки то с одной, то с другой стороны, будто стараясь взглядом проникнуть ей в душу. Девочке не могло быть больше пары недель от роду, но она уже пристально следила за няней умными влажными карими глазами. Уголки глаз были красными, исчерченными сетью сосудов, с кровоподтеками, словно от напряжения, с которым девочка вглядывалась в окружающий мир.
И кожа — ода! — зеленая, как тоска. Нестрашная, не уродливая, но какая-то… нечеловеческая.
Няня провела пальцем по щеке малышки. От прикосновения девочка вздрогнула, изогнулась дугой, и пеленки, туго обмотанные вокруг нее, лопнули, точно скорлупа. Няня охнула, но тут же стиснула зубы и приказала себе пересилить страх. Разорвавшиеся простынки открыли тельце девочки такого же растительного цвета.
«Вы хоть до дочки-то своей дотрагивались, родители?» — пробормотала няня. Она положила руку на испуганно колышущуюся грудь девочки и провела рукой вниз проверить, как там все устроено. Малышка была мокрая и грязная, но в остальном девочка как девочка. Ее кожа была такой же мягкой и бархатистой, как когда-то в детстве у Мелены.
— Ну, страшилище, иди к няне. — Она нагнулась поднять перепачканную девочку, но та задергалась, забрыкалась, забилась головой о камышовое дно корзины. — Даты, я посмотрю, плясала у мамки в животе. Ишь силачка! Под чью только дудку, интересно? Не-е-ет, от меня не убежишь. Иди сюда, чертенок. Няне не важно, какого ты цвета. Она все равно тебя любит.
Про любовь она, конечно, хватила, но в отличие от Фрекса няня верила в благородную ложь.
Она положила маленькую Эльфабу на колени и стала укачивать, петь колыбельную, гладить по животику, пытаясь успокоить. Время от времени няня отворачивалась к окну, борясь с накатывающей тошнотой, а девочка все не утихала.
К вечеру, когда няня принесла поднос с хлебом и чаем, Мелена приподнялась на подушке.
— Я тут похозяйничала немного, — сказала няня. — И подружилась с твоей милой крошкой. Давай, дорогая, просыпайся и поцелуемся.
— Ах, няня, — счастливо улыбнулась Мелена. — Как хорошо, что ты приехала. Уже видела мое чудовище?
— Очаровательная малютка.
— Не обманывай, не надо. Если хочешь помочь, скажи правду.
— Если хочешь моей помощи, говорить правду придется тебе. Можно не сейчас, но мы еще вернемся к этому разговору, и ты мне все расскажешь. Тогда и решим, как быть дальше.
Они пили чай. Эльфаба наконец уснула, и на время казалось, будто они вновь в Кольвенском замке, родовом имении семьи Тропп, где Мелена, пришедшая после прогулки с очередными холеными дворянчиками, расписывала няне их красоту, а та притворялась, что и не заметила…
Зато няня заметила много тревожного в маленькой Эльфабе. Например, когда она освободила малютке рот, та чуть не откусила себе руки. Оказалось, что за тоненькими губками скрывались воистину чудовищные зубы. Девочка успела расцарапать себе плечо до крови и наверняка прогрызла бы дыру в корзине, если бы ее не остановили.
— Может, позвать кузнеца, чтобы вырвал ей зубы? — предложила няня. — К тому времени, как вырастут новые, она уже научится себя вести.
— Да ты с ума сошла! — воскликнула Мелена. — Так вся деревня сразу узнает, что наша дочка зеленого цвета. Нет уж, пока не разберемся с кожей, будем завязывать ей рот.
— И как это вас угораздило родить зеленую дочку? — поинтересовалась вслух няня и поняла, что зря, потому что от этих слов Мелена побледнела, Фрекс покраснел, а малышка перестала дышать и посинела, словно пытаясь угодить взрослым. Пришлось шлепнуть кроху по попе, чтобы она снова задышала.
Няня решила, что говорить с родителями надо по отдельности. Фрекс, оглушенный двойным ударом — позорным проигрышем Дракону времени и рождением уродливой дочки, — отошел от дел и сидел во дворе, выстругивая из дуба бусины для четок и покрывая их символами безымянное™ Бога. Оставив Эльфабу в доме из глупого опасения, что она услышит и, хуже того, поймет их разговор, няня подсела к унылому папаше и принялась чистить тыкву на ужин.
— У тебя ведь никто в роду не был зеленым, правда? — спросила она как бы невзначай, хорошо понимая, что титулованный дед Мелены и без того выяснял всю подноготную жениха своей внучки, прежде чем дать согласие на брак.
Как же пал духом Фрекс, если даже не обиделся!
— Что вы, я из известного рода. Шесть поколений моих предков по отцовской линии были священнослужителями. Нас так же хорошо знают в духовных кругах, как семью Мелены в светских салонах и при дворе Озмы. Никого зеленого в нашем роду не было. По крайней мере я никогда еще о таком не слышал.
— Ну, не было, так не было, — кивнула няня. — Я на всякий случай спросила. Я и так знаю, что ты святее папы гоблинского.
— Только, — пристыженно продолжал Фрекс, — я все равно боюсь, как бы не по моей вине она такой уродилась. В день родов я забылся и провозгласил, что приближается дьявол. Я имел в виду одного местного идола, но что, если своими словами я нечаянно разбудил какого-нибудь демона?
— Малышка не дьявол! — возмутилась няня.
«Хотя и не ангел», — добавила она про себя.
— С другой стороны, — продолжал Фрекс уже свободнее, — проклятие могла наслать и сама Мелена. Это она превратно истолковала мои слова. Возможно, тем самым открыла в себе лазейку, через которую проник нечистый дух и окрасил кожу ребенка.
— Это в день родов-то? — недоверчиво спросила няня. — Сильный, должно быть, дух. Неужели добродетель твоя столь велика, что против тебя осмеливаются выступить только самые могущественные демоны?
Фрекс пожал плечами. Прежде он, наверное, кивнул бы, не услышав в вопросе сарказма, но теперь, после поражения в Закамышье, его уверенность в себе поколебалась. Он так и не решился произнести вслух то, чего особенно боялся: что уродливая дочь досталась ему в наказание за неспособность уберечь паству от языческой мерзости.
— Хорошо, — рассуждала тем временем практичная няня. — Если на ребенка легло проклятие, то как нам его снять?
— Изгнать нечистого духа? — предположил Фрекс.
— А сил тебе хватит?
— Если получится, значит, хватит, — ответил Фрекс. Теперь, увидев перед собой цель, он заметно оживился. Следующие несколько дней он проведет в посту, молитвах и сборе всего необходимого для священного таинства.
Пока он бродил по лесу, а малютка спала, няня подсела к Мелене на краешек жесткой кровати.
— Фрекс волнуется, не могли ли его слова о пришествии дьявола открыть лазейку, через которую в девочку вселился какой-нибудь бес, — сказала няня как бы между прочим, безуспешно трудясь над кружевами. Рукоделие никогда ей не давалось, но ей нравилось держать в руках Меленин вязальный крючок с рукояткой из слоновой кости. — Я хочу выяснить, не открывала ли ты какой-нибудь другой лазейки.
Мелена, как обычно, одурманенная листьями иглодольника, недоуменно подняла брови.
— Ты спала с кем-нибудь, кроме Фрекса? — напрямик спросила няня.
— Не сходи с ума! — отмахнулась Мелена.
— Я ведь, милая, тебя знаю. Думаешь, не помню, как мальчишки роем за тобой увивались и как ты по нескольку раз на день меняла надушенные сорочки. Аппетиту тебя был что надо, нечего строить из себя скромницу.
— Ах, старые дни! — воскликнула Мелена и зарылась головой в подушку. — Знала бы ты, няня, как противно быть лучше здешних бестолковых крестьянок.
— Ну, с зеленой дочкой ты мигом скатишься до их уровня, — ехидно сказала няня. — Можешь радоваться.
— Нянюшка, голубушка, я люблю Фрекса, но он так часто оставляет меня одну! Иногда кажется, так бы все и отдала, лишь бы мимо прошел какой-нибудь бродячий торговец и предложил мне что-нибудь, кроме своих жестянок. Кто-нибудь, в ком меньше святости и больше воображения.
— Это вопрос на будущее, — перебила ее няня, — а меня интересует недавнее прошлое. После твоей свадьбы.
Мелена молчала, погрузившись в раздумья, и только слегка кивала своим мыслям.
— Первыми, конечно, на ум приходят эльфы…
— Что? — опомнилась Мелена. — Я бы в жизни не легла под эльфа!
— Я бы тоже, но зеленая кожа наводит на определенные размышления. Они здесь вообще водятся?
— Да, где-то на холме есть стайка древесных эльфов, но они еще глупее наших соседей-закамышцев, если такое вообще возможно. Я их и вблизи-то не видела, клянусь. Одна только мысль отвратительна. Они ведь, знаешь, над всем смеются. Упадет, например, кто-нибудь из них с дерева, расшибет голову, как гнилую тыкву, а остальные соберутся вокруг и хихикают. Эльфы! Даже оскорбительно предполагать такое!
— Ничего, привыкай. Не такое еще услышишь, если не выпутаемся из этой передряги.
— Повторяю, ни с какими эльфами я не спала.
— Тогда, может, с кем-нибудь еще? С виду красивым, но несущим в себе какую-то заразу, которая тебе и передалась?
Мелена побледнела. После рождения дочки о своем здоровье она и не думала. Неужели ей тоже что-то угрожает?
— Только честно. Мне нужно знать правду.
— Правду? — оглушенно произнесла Мелена. — Ее я и сама не знаю.
— То есть как?
И Мелена объяснила. Да, их дом стоит особняком; да, со здешними крестьянами, рыбаками и прочей деревенщиной она обменивалась не более чем сдержанными приветствиями, но пока дождешься проповедника-мужа, соскучишься так, что кидаешься на первого встречного, лишь бы зашел, поговорил…
— И все? — недоверчиво спросила няня.
В те тяжелые дни, продолжала бормотать Мелена, она пристрастилась к листьям иглодольника. Когда к закату солнца (или приходу мужа) она просыпалась, то мало что помнила.
— Это что же получается? — Няня была возмущена. — Согрешила с кем-то, а теперь и не помнишь?
— Я не знаю, — простонала Мелена. — Сама бы я не стала, если была, конечно, в трезвом уме. Но помню, один бродячий торговец угостил меня каким-то крепким снадобьем из зеленого пузырька. Я тогда видела странные сны, будто из Иного мира: про города из дыма и стекла. Там были такие цвета и звуки… Я хотела запомнить…
— А пока ты спала, тебя преспокойно могли изнасиловать эльфы. Вот обрадуется твой дед, когда узнает, как Фрекс заботился!
— Перестань!
— Нет, ну я не знаю, что с вами делать! — Няня потеряла терпение. — Кругом сплошная безответственность. Если ты даже не помнишь, нарушала супружескую клятву или нет, нечего строить из себя святошу.
— Ребенка всегда можно утопить и начать снова…
— Ага, попробуй, — проворчала няня. — Такую ни одно озеро не примет.
Позже няня перебирала скромную домашнюю аптечку из высушенных трав, корешков, листьев и настоек, не особо надеясь найти отбеливатель для девочкиной кожи. В дальнем углу аптечки она увидела тот самый зеленый пузырек, о котором говорила Мелена. Своими подслеповатыми глазами няня разобрала в тусклом свете надпись на этикетке: «Волшебный эликсир».
Несмотря на прирожденный дар к врачеванию, няня так и не придумала снадобья, которое очистило бы кожу маленькой Эльфабы. Не помогало и купание в коровьем молоке, а в тазик с озерной водой девочка опускать себя не давала: упиралась и царапалась, как кошка. Няня продолжала мыть ее в молоке, которое, если недостаточно тщательно вытереть, оставляло после себя отвратительный запах. Фрекс провел обряд изгнания бесов, который включал в себя много свеч и молитв. Няня наблюдала с безопасного расстояния. Священник сверкал глазами и от натуги обильно потел, несмотря на холодное утро. Запеленатая малышка преспокойно спала. Ничего не менялось. Наконец измученный Фрекс рухнул на молитвенный коврик и прижал к себе зеленую дочь, будто смирившись с посланным ему наказанием. Мелена помрачнела. Неиспробованным оставалось только одно средство, и накануне отъезда няня набралась смелости заговорить об этом.