Страница:
Грегори Магвайр
Ведьма: Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз
Эта книга посвящается Бетти Левин и всем, кто научил меня, что добро бывает не только желанным, но и страшным.
СЛОВА БЛАГОДАРНОСТИ
Спасибо тем, кто первыми прочел мою книгу: Мозесу Кардоне, Рафику Кешави, Бетти Левин и Уильяму Рейссу. Их замечания мне очень помогли. За все оставшиеся недостатки вините меня.
Спасибо также Джудит Реган, Мэтту Рошкоу, Дейвиду Гроффу и Памеле Годдард за теплые слова в адрес «Ведьмы».
И наконец, спасибо тем, с кем я вот уже пару лет веду разговоры о природе зла. Всех их и не перечислить, но нельзя не назвать Линду Кавана, Дебби Кирш, Роджера и Марту Мок, Кэти О'Брайен, Морин Векчионе, ребят из Эдгартауна, что в штате Массачусетс, и моего брата Джозефа Магвайра, у которого я позаимствовал кое-какие идеи. Только, пожалуйста, братец, не судись со мной!
Удивительно, как люди хотят, чтобы о них думали хуже, чем они есть на самом деле.
Даниель Дефо. Система магии, или История чернокнижного искусства
В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием. Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.
Л.Н. Толстой. Война и мир
— Допустим, — сказала Голова… — Но не надейся, что я отправлю тебя в Канзас бескорыстно. Я хочу получить от тебя кое-что взамен. В этой стране ничто никому не достается даром. Так что сперва помоги мне ты, а уж потом я сотворю волшебство и отправлю тебя домой.
— Чем же вам помочь? — спросила Дороти.
— Убей злую Западную Волшебницу, — ответила Голова. — Вот мое условие.
Л.Ф. Баум. Волшебник страны Оз
Пролог
ДОРОГА ИЗ ЖЕЛТОГО КИРПИЧА
Высоко-высоко над страной Оз, будто подхваченная ветром пылинка, парила ведьма. Летние тучки и облака плыли мимо нее. Далеко внизу петляла Дорога из желтого кирпича, обезображенная зимними бурями и мотыгами вандалов, но неизменно ведущая в Изумрудный город. По дороге шли путники, избегая выбоин, обходя канавы и перепрыгивая через ямки. Они и не подозревали, что ждет впереди, а ведьма не собиралась их просвещать. Точно по перилам соскользнула она на метле с небес, стремительная, как ее верные слуги — летучие обезьяны, и примостилась на верхней ветке ивы, под которой путники устроили привал. Зажав метлу под мышкой, ведьма бесшумно полезла вниз, пока не различила фигуры. Тогда она замерла и стала прислушиваться.
Путников было четверо. Металлический блестящий человек с топором перебирал косматую гриву могучего зверя кошачьей породы — похоже, льва, — а тот ворчал и щерился от боли. Лежавшее рядом чучело развлекалось тем, что сдувало пух с одуванчика. Завеса листвы почти скрывала прислонившуюся к стволу девочку.
— Говорят, она гораздо хуже своей покойной сестры, — жаловался Лев. — Всем ведьмам ведьма. Больная на голову. Психическая. Та еще картина.
— Ее кастрировали в детстве, — рассудительно сказал Железный Дровосек. — Она родилась гермафродитом или даже мальчиком.
— У тебя одно на уме, — проворчал Лев.
— Говорю, что слышал.
— Чего только не услышишь, — отмахнулся Лев. — Мне говорили, что ее бросила мать. Ее обижали в детстве. Она пристрастилась к лекарству от кожной болезни.
— Ей не повезло в любви, как и всем нам, — добавил Дровосек и печально приложил руку к груди.
— Она предпочитает женщин. — Страшила отбросил голый одуванчик и сел.
— Ее отверг женатый мужчина.
— Она и есть женатый мужчина.
От удивления ведьма чуть не свалилась с дерева. Она никогда не боялась сплетен, но что же о ней болтают по стране, если от первых встречных наслушаешься такого?!
— Она деспот. Страшный тиран, — убежденно продолжал Лев.
— Все-то тебе страшно, трусливое создание, — сказал Железный Дровосек и дернул Льва за гриву. — Я слышал, она отстаивает автономию для так называемых мигунов.
— Какой бы она ни была, наверняка оплакивает погибшую сестру, — раздался голос девочки, такой глубокий и искренний, что у ведьмы мурашки побежали по коже.
— Ну-ну, не будем жалеть бедную ведьмочку, — сказал Железный Дровосек, притворно шмыгнув носом. — Без сердца у меня все равно не получится.
— Дороти права, — сказал Страшила. — Колдуньи тоже горюют.
Ведьму страшно разозлили непрошеные соболезнования. Она поползла вокруг ствола, стараясь получше рассмотреть девочку. Ветер набирал силу. Страшила поежился и прижался ко Льву. Лев нежно обнял его в ответ.
— Будет гроза, — заметил Страшила.
Где-то пророкотал гром.
— Ведьма летит, — сказал Железный Дровосек и ткнул пальцем в ребра Льва.
Перепуганный Лев с жалобным воем прыгнул на руки Страшиле, и тот свалился под его весом. Железный Дровосек рухнул сверху.
— Друзья, не укрыться ли нам от грозы? — спросила Дороти.
Окрепший ветер раздвинул завесу листвы, и ведьма увидела девочку. Она сидела, подобрав под себя ноги и обхватив коленки. Это была не хрупкая куколка, а рослая деревенская девчушка в синем платье в белую клетку и переднике. На коленях у нее нервно поскуливал черный песик.
— Я понимаю, ты боишься гроз, — сказал Железный Дровосек. — После того, что ты перенесла, это естественно. Успокойся.
Ведьма вцепилась пальцами в кору дерева. Она все еще не могла разглядеть девочкиного лица — только крепкие руки и темные волосы, заплетенные в косички. Кто она: опасный враг или безобидная одуванчиковая пушинка, случайно заброшенная сюда ветром? Казалось, достаточно посмотреть ей в лицо, и все станет ясно.
Но как ни тянулась ведьма, девочка постоянно отворачивалась, опасливо озираясь по сторонам.
— Гроза приближается, — обеспокоенно сказала она. — И быстро. — В ее голосе сквозили плаксивые нотки. — Я эти грозы знаю: как налетят — только держись.
— Здесь мы в безопасности, — напомнил ей Железный Дровосек.
— Ничего подобного! — возразила Дороти. — Дерево — самая высокая точка во всей округе, поэтому если ударит молния, то именно сюда. — Она прижала к себе собачку. — Помните, мы видели хижину? Поспешим туда. Пойдем, Страшила, побежали, не то ты первый сгоришь.
Девочка уже была на ногах и трусливо бежала по дороге. Спутники присоединились к ней во все нарастающей панике. Упали первые капли, и тут ведьма увидела — не лицо девочки, нет. Башмачки! Серебряные туфельки сестры переливались всеми цветами радуги даже в сгущающейся грозовой темноте. Сверкали, как желтые бриллианты, как кровавый янтарь, как пламенные звезды.
Если бы она сразу заметила башмачки, то не слушала бы все эти бредни. Но девочка так неудачно сидела. Теперь же ведьма вспомнила про свою нужду. Башмачки! Разве мало она претерпела, разве не заслужила их? Она бы сию же минуту упала камнем с неба и вырвала сокровище у нахалки, если бы только могла.
Если бы могла… Но гроза была для ведьмы страшнее, чем для принесенной ураганом девчонки и для соломенного чучела, которое могло вспыхнуть от молнии. Нельзя, нельзя было бросаться в открытый бой, когда вокругтак ужасно сыро. Ведьма забилась под могучие корни черной ивы, где ни одна капля ее недостанет, и приготовилась пережидать грозу.
Ничего, она еще выберется. Жестокая страна Оз иссушила ее и отшвырнула прочь. Ведьму бросало то туда, то сюда, как семечко, слишком сухое, чтобы прижиться и прорасти. Но проклятие должно лежать на стране, а не на ней. Ведь, несмотря на искалеченную жизнь, разве не достались ей невиданные способности?
Не беда, что путники улизнули. Она умеет ждать. Они еще встретятся.
Путников было четверо. Металлический блестящий человек с топором перебирал косматую гриву могучего зверя кошачьей породы — похоже, льва, — а тот ворчал и щерился от боли. Лежавшее рядом чучело развлекалось тем, что сдувало пух с одуванчика. Завеса листвы почти скрывала прислонившуюся к стволу девочку.
— Говорят, она гораздо хуже своей покойной сестры, — жаловался Лев. — Всем ведьмам ведьма. Больная на голову. Психическая. Та еще картина.
— Ее кастрировали в детстве, — рассудительно сказал Железный Дровосек. — Она родилась гермафродитом или даже мальчиком.
— У тебя одно на уме, — проворчал Лев.
— Говорю, что слышал.
— Чего только не услышишь, — отмахнулся Лев. — Мне говорили, что ее бросила мать. Ее обижали в детстве. Она пристрастилась к лекарству от кожной болезни.
— Ей не повезло в любви, как и всем нам, — добавил Дровосек и печально приложил руку к груди.
— Она предпочитает женщин. — Страшила отбросил голый одуванчик и сел.
— Ее отверг женатый мужчина.
— Она и есть женатый мужчина.
От удивления ведьма чуть не свалилась с дерева. Она никогда не боялась сплетен, но что же о ней болтают по стране, если от первых встречных наслушаешься такого?!
— Она деспот. Страшный тиран, — убежденно продолжал Лев.
— Все-то тебе страшно, трусливое создание, — сказал Железный Дровосек и дернул Льва за гриву. — Я слышал, она отстаивает автономию для так называемых мигунов.
— Какой бы она ни была, наверняка оплакивает погибшую сестру, — раздался голос девочки, такой глубокий и искренний, что у ведьмы мурашки побежали по коже.
— Ну-ну, не будем жалеть бедную ведьмочку, — сказал Железный Дровосек, притворно шмыгнув носом. — Без сердца у меня все равно не получится.
— Дороти права, — сказал Страшила. — Колдуньи тоже горюют.
Ведьму страшно разозлили непрошеные соболезнования. Она поползла вокруг ствола, стараясь получше рассмотреть девочку. Ветер набирал силу. Страшила поежился и прижался ко Льву. Лев нежно обнял его в ответ.
— Будет гроза, — заметил Страшила.
Где-то пророкотал гром.
— Ведьма летит, — сказал Железный Дровосек и ткнул пальцем в ребра Льва.
Перепуганный Лев с жалобным воем прыгнул на руки Страшиле, и тот свалился под его весом. Железный Дровосек рухнул сверху.
— Друзья, не укрыться ли нам от грозы? — спросила Дороти.
Окрепший ветер раздвинул завесу листвы, и ведьма увидела девочку. Она сидела, подобрав под себя ноги и обхватив коленки. Это была не хрупкая куколка, а рослая деревенская девчушка в синем платье в белую клетку и переднике. На коленях у нее нервно поскуливал черный песик.
— Я понимаю, ты боишься гроз, — сказал Железный Дровосек. — После того, что ты перенесла, это естественно. Успокойся.
Ведьма вцепилась пальцами в кору дерева. Она все еще не могла разглядеть девочкиного лица — только крепкие руки и темные волосы, заплетенные в косички. Кто она: опасный враг или безобидная одуванчиковая пушинка, случайно заброшенная сюда ветром? Казалось, достаточно посмотреть ей в лицо, и все станет ясно.
Но как ни тянулась ведьма, девочка постоянно отворачивалась, опасливо озираясь по сторонам.
— Гроза приближается, — обеспокоенно сказала она. — И быстро. — В ее голосе сквозили плаксивые нотки. — Я эти грозы знаю: как налетят — только держись.
— Здесь мы в безопасности, — напомнил ей Железный Дровосек.
— Ничего подобного! — возразила Дороти. — Дерево — самая высокая точка во всей округе, поэтому если ударит молния, то именно сюда. — Она прижала к себе собачку. — Помните, мы видели хижину? Поспешим туда. Пойдем, Страшила, побежали, не то ты первый сгоришь.
Девочка уже была на ногах и трусливо бежала по дороге. Спутники присоединились к ней во все нарастающей панике. Упали первые капли, и тут ведьма увидела — не лицо девочки, нет. Башмачки! Серебряные туфельки сестры переливались всеми цветами радуги даже в сгущающейся грозовой темноте. Сверкали, как желтые бриллианты, как кровавый янтарь, как пламенные звезды.
Если бы она сразу заметила башмачки, то не слушала бы все эти бредни. Но девочка так неудачно сидела. Теперь же ведьма вспомнила про свою нужду. Башмачки! Разве мало она претерпела, разве не заслужила их? Она бы сию же минуту упала камнем с неба и вырвала сокровище у нахалки, если бы только могла.
Если бы могла… Но гроза была для ведьмы страшнее, чем для принесенной ураганом девчонки и для соломенного чучела, которое могло вспыхнуть от молнии. Нельзя, нельзя было бросаться в открытый бой, когда вокругтак ужасно сыро. Ведьма забилась под могучие корни черной ивы, где ни одна капля ее недостанет, и приготовилась пережидать грозу.
Ничего, она еще выберется. Жестокая страна Оз иссушила ее и отшвырнула прочь. Ведьму бросало то туда, то сюда, как семечко, слишком сухое, чтобы прижиться и прорасти. Но проклятие должно лежать на стране, а не на ней. Ведь, несмотря на искалеченную жизнь, разве не достались ей невиданные способности?
Не беда, что путники улизнули. Она умеет ждать. Они еще встретятся.
Часть первая
МАНЧУРИЯ
КОЛЫБЕЛЬ ЗЛА
— Думаю, пришел мой срок, — сказала из постели женщина. — Смотри, как меня разнесло.
— Сегодня? — спросил муж. — Как раз в твоем духе: выбрать самое неподходящее время.
Он стоял у открытой двери и всматривался вдаль, поверх озера, полей и зеленых холмов, где едва виднелась деревня Закамышье и тянулся дым от утренних костров.
— Хуже день не придумаешь, — добавил он. — Естественно.
Жена зевнула.
— Можно подумать, я специально выбирала. С природой, милый, не поспоришь. Живот растет-растет, а когда расти больше некуда, приходится рожать. Тут уж ничего не поделать. Главное — не мешать.
Она приподнялась на локтях и выглянула из-за круглого живота.
— Такое чувство, будто я заложница в собственном теле. Пленница ребенка.
— Возьми себя в руки. — Муж подошел к постели, чтобы помочь ей подняться… — Считай, что это испытание для твоего духа.
— Взять себя в руки? — повторила жена и рассмеялась. — Да разве ж это я? Так, одна оболочка, вместилище для растущего внутри паразита.
— Подумай обо мне, — попросил муж. Он и впрямь пытался уговорить ее сегодня не рожать.
— Фрекс, — решительно сказала она. — Когда извергается вулкан, ни один священник в мире не заставит его потухнуть.
— Что скажут мои собратья?
— О, наверняка что-нибудь вроде: «Брат Фрекспар, как ты позволил своей жене рожать первенца в столь ответственный день? До чего недальновидно с твоей стороны, какая слабость. Нам придется лишить тебя сана».
Она, конечно, дразнила мужа: снять с него сан было некому. Ближайший епископ находился слишком далеко, чтобы интересоваться здешними делами.
— Но нельзя же так не вовремя!
— Честное слово. Фрекс, ровно половина вины тут твоя. Ты все-таки тоже к этому причастен.
— Можно, конечно, рассуждать и так, хотя я сомневаюсь.
— Сомневаешься?!
Она запрокинула голову и расхохоталась. На шее напрягся мускул, спускавшийся к ямке над грудиной, как ручка серебряного половника. Даже после сна, с огромным животом, женщина была величественно прекрасна. Распущенные волосы походили цветом на мокрую опавшую дубовую листву, играющую на солнце. Муж презирал ее за благородное происхождение, уважал за добровольный отказ от легкой жизни — и вдобавок к этому умудрялся еще и любить.
— Сомневаешься, что ты отец? — вдоволь насмеявшись, сказала она и уперлась рукой в подголовник. Фрекс взял жену за другую руку и помог сесть в постели. — Или что мужчины причастны к рождению детей?
Она поднялась — огромная, словно ходячий остров — и, все еще посмеиваясь, вышла из дома. Одеваясь, муж еще долго слышал ее смех из уборной.
Фрекс расчесал бороду, намазал волосы маслом, зачесал их назад и закрепил заколкой из кости и сыромятной кожи. Его лицо сегодня должно быть открыто, а мимика выразительна и понятна на расстоянии. Он втер в брови немного сажи, провел румянами по щекам, подвел губы. Красивому священнику и доверия больше.
Во дворе, служившем им кухней, Мелена готовила завтрак. Она двигалась вперевалку, но не грузно, как все беременные, а словно гигантский воздушный шар, волочащий по земле веревки. В одной руке она несла сковороду, в другой — пару яиц и пучок лука. Тихо-тихо, чтобы не услышал муж, она мурлыкала песню.
Фрекс тем временем облачился в рясу, застегнул белый воротник, обул сандалии и, достав из-под комода два письма от священника из деревни Суходревье, тут же спрятал их за пояс, подальше от глаз жены. Если Мелена их увидит, еще чего доброго тоже захочет пойти в Закамышье и поглазеть на предстоящее зрелище.
Пока Фрекс пробовал голос к выступлению, Мелена перемешивала яичницу деревянной ложкой. За озером звенели бубенчики коров, но она слышала не их, а что-то другое, внутри себя. Звук без мелодии, точно музыка из сна, которую не вспомнить, кроме как по оставленному приятному впечатлению. Может, это ребенок поет у нее в животе? Видно, будущий музыкант.
Из дома доносились слова Фрекса. Он импровизировал, разогревался перед боем, готовил доводы для спора, в очередной раз убеждал себя в своей правоте.
Как там пела когда-то ей няня?
«Дурочка! — в мыслях обругала ее няня. — Разве ты не знаешь, что мы рожаем только в молодости, а когда нахлебаемся бед, наше благоразумное чрево в отвращении засыхает?»
«А как же мужчины? — возразила Мелена. — Они-то не засыхают до самой смерти».
«Ох эти мужчины, — вздохнула няня. — Уж на что мы, женщины, тугодумы, а эти вообще не способны учиться».
— Завтрак готов, — позвала мужа Мелена и выложила яичницу на деревянную тарелку. Ничего, ее сын не будет таким болваном, как остальные. Она научит его, как побороть горе.
— Настали трудные времена для нашего общества, — произнес Фрекс.
Для человека, осуждавшего мирские соблазны, он ел с большой изысканностью. Мелене нравилось смотреть, как ловко управляются с вилкой его пальцы. Она подозревала, что под маской праведного аскетизма скрывалась давняя мечта о роскоши.
— У нас что ни день, то трудные времена, — ответила ему жена, как возразил бы возможный противник. Дурачок, он не слышал сарказма в ее голосе.
— Мы стоим на распутье. Надвигается идолопоклонство. Наши вековые устои в опасности! Истина под сомнением! Добродетель забыта!
Он не столько разговаривал с ней, сколько готовил обличительную речь. Была в его характере какая-то отчаянность, которую он в отличие от многих других мужчин умел оборачивать на благо работе. Опершись о стол, Мелена осторожно села. В голове у нее пел целый бессловесный хор. Неужели так всегда бывает перед родами? Можно, конечно, спросить местных сплетниц-повитух, которые придут сегодня днем и начнут ворчать, глядя на ее раздутый живот, но Мелена боялась показаться смешной. Пусть ей не избавиться от городского произношения, которое соседки считали вычурным, так хоть скроет свое невежество в столь примитивных делах.
Фрекс заметил ее молчание.
— Ты не сердишься, что я тебя оставляю?
— Сержусь?
Она удивленно подняла брови, будто даже мысль об этом не могла прийти ей в голову.
— Историю движут ничтожные жизни маленьких людей, а также могучие неведомые силы, — сказал Фрекс. — Нельзя одновременно следить и за тем, и за другим.
— Жизнь нашего сына не обязательно будет ничтожной!
— Не время спорить. Т, ы что же, хочешь отвлечь меня от священной работы? На Закамышье надвигается страшная угроза. Если я закрою на нее глаза, то никогда себе не прощу.
Он говорил совершенно искренне. Когда-то Мелена влюбилась в Фрекса за его самоотверженную веру. Теперь за нее же она его ненавидела.
— Будут новые угрозы, — сказала она и в последний раз добавила: — Твой первенец родится только однажды и, судя по всему, именно сегодня.
— Будут другие дети, — ответил муж ее же словами. Мелена отвернулась, чтобы он не увидел ярость на ее лице.
Может, и грешно злиться на мужа, но она старалась об этом не думать. Со священником в доме ей и так хватало религии. Она угрюмо молчала. Фрекс ел.
— Это дьявол, — вздохнул он. — Сам дьявол приближается.
— Как ты можешь говорить такое перед рождением нашего сына? — возмутилась Мелена.
— Я про искушение в Закамышье. Неужели не понятно?
— Все равно слова есть слова, и кое-кого поминать опасно. Я не прошу твоего безраздельного внимания, Фрекс, но чуть-чуть поддержки не повредит.
Мелена в сердцах бросила сковороду на скамейку перед домом.
— Взаимно. Думаешь, что мне сегодня предстоит? Как убедить прихожан отвернуться от манящих идолов? Наверняка я проиграю необычному зрелищу. Видишь, тебя сегодня ждет радость материнства, а меня — горечь поражения.
Даже эти слова Фрекс произносил с достоинством: пострадать за святое дело для него было верхом добродетели. Разве может с этим сравниться низкое, шумное и кровавое занятие — деторождение?
Он поднялся уходить. Свежий ветер с озера разгонял тянущийся к небу дым из печи. «Прямо водоворот», — думала Мелена, глядя, как кругами вьется дым.
— Счастливо оставаться, дорогая, — сказал Фрекс, уже принявший строгий наставнический облик.
— Счастливого пути, — вздохнула Мелена. Где-то глубоко внутри нее брыкнулся ребенок, и скрутило живот. — Я буду думать о тебе, моя надежда и опора. Смотри, чтобы тебя там не убили.
— На все воля божья, — ответил Фрекс.
— И моя тоже, — кощунственно бросила она.
— Свою волю направляй на то, что тебе подвластно, — назидательно изрек муж. Теперь он был священником, а она — грешницей. Не самая приятная роль.
— Прощай, — сказала Мелена и, вместо того чтобы провожать мужа, скрылась в вонючей уборной.
— Сегодня? — спросил муж. — Как раз в твоем духе: выбрать самое неподходящее время.
Он стоял у открытой двери и всматривался вдаль, поверх озера, полей и зеленых холмов, где едва виднелась деревня Закамышье и тянулся дым от утренних костров.
— Хуже день не придумаешь, — добавил он. — Естественно.
Жена зевнула.
— Можно подумать, я специально выбирала. С природой, милый, не поспоришь. Живот растет-растет, а когда расти больше некуда, приходится рожать. Тут уж ничего не поделать. Главное — не мешать.
Она приподнялась на локтях и выглянула из-за круглого живота.
— Такое чувство, будто я заложница в собственном теле. Пленница ребенка.
— Возьми себя в руки. — Муж подошел к постели, чтобы помочь ей подняться… — Считай, что это испытание для твоего духа.
— Взять себя в руки? — повторила жена и рассмеялась. — Да разве ж это я? Так, одна оболочка, вместилище для растущего внутри паразита.
— Подумай обо мне, — попросил муж. Он и впрямь пытался уговорить ее сегодня не рожать.
— Фрекс, — решительно сказала она. — Когда извергается вулкан, ни один священник в мире не заставит его потухнуть.
— Что скажут мои собратья?
— О, наверняка что-нибудь вроде: «Брат Фрекспар, как ты позволил своей жене рожать первенца в столь ответственный день? До чего недальновидно с твоей стороны, какая слабость. Нам придется лишить тебя сана».
Она, конечно, дразнила мужа: снять с него сан было некому. Ближайший епископ находился слишком далеко, чтобы интересоваться здешними делами.
— Но нельзя же так не вовремя!
— Честное слово. Фрекс, ровно половина вины тут твоя. Ты все-таки тоже к этому причастен.
— Можно, конечно, рассуждать и так, хотя я сомневаюсь.
— Сомневаешься?!
Она запрокинула голову и расхохоталась. На шее напрягся мускул, спускавшийся к ямке над грудиной, как ручка серебряного половника. Даже после сна, с огромным животом, женщина была величественно прекрасна. Распущенные волосы походили цветом на мокрую опавшую дубовую листву, играющую на солнце. Муж презирал ее за благородное происхождение, уважал за добровольный отказ от легкой жизни — и вдобавок к этому умудрялся еще и любить.
— Сомневаешься, что ты отец? — вдоволь насмеявшись, сказала она и уперлась рукой в подголовник. Фрекс взял жену за другую руку и помог сесть в постели. — Или что мужчины причастны к рождению детей?
Она поднялась — огромная, словно ходячий остров — и, все еще посмеиваясь, вышла из дома. Одеваясь, муж еще долго слышал ее смех из уборной.
Фрекс расчесал бороду, намазал волосы маслом, зачесал их назад и закрепил заколкой из кости и сыромятной кожи. Его лицо сегодня должно быть открыто, а мимика выразительна и понятна на расстоянии. Он втер в брови немного сажи, провел румянами по щекам, подвел губы. Красивому священнику и доверия больше.
Во дворе, служившем им кухней, Мелена готовила завтрак. Она двигалась вперевалку, но не грузно, как все беременные, а словно гигантский воздушный шар, волочащий по земле веревки. В одной руке она несла сковороду, в другой — пару яиц и пучок лука. Тихо-тихо, чтобы не услышал муж, она мурлыкала песню.
Фрекс тем временем облачился в рясу, застегнул белый воротник, обул сандалии и, достав из-под комода два письма от священника из деревни Суходревье, тут же спрятал их за пояс, подальше от глаз жены. Если Мелена их увидит, еще чего доброго тоже захочет пойти в Закамышье и поглазеть на предстоящее зрелище.
Пока Фрекс пробовал голос к выступлению, Мелена перемешивала яичницу деревянной ложкой. За озером звенели бубенчики коров, но она слышала не их, а что-то другое, внутри себя. Звук без мелодии, точно музыка из сна, которую не вспомнить, кроме как по оставленному приятному впечатлению. Может, это ребенок поет у нее в животе? Видно, будущий музыкант.
Из дома доносились слова Фрекса. Он импровизировал, разогревался перед боем, готовил доводы для спора, в очередной раз убеждал себя в своей правоте.
Как там пела когда-то ей няня?
Мелена вспоминала теперь песенку с улыбкой, как шутку. Горе — неизбежная составляющая жизни, а мы тем не менее продолжаем рожать детей.
Утром родился —
Горем умылся;
Днем рожден, значит
Горько поплачет;
Вечером роды —
Горе на годы;
Ночью рожденье —
Не исключенье.
«Дурочка! — в мыслях обругала ее няня. — Разве ты не знаешь, что мы рожаем только в молодости, а когда нахлебаемся бед, наше благоразумное чрево в отвращении засыхает?»
«А как же мужчины? — возразила Мелена. — Они-то не засыхают до самой смерти».
«Ох эти мужчины, — вздохнула няня. — Уж на что мы, женщины, тугодумы, а эти вообще не способны учиться».
— Завтрак готов, — позвала мужа Мелена и выложила яичницу на деревянную тарелку. Ничего, ее сын не будет таким болваном, как остальные. Она научит его, как побороть горе.
— Настали трудные времена для нашего общества, — произнес Фрекс.
Для человека, осуждавшего мирские соблазны, он ел с большой изысканностью. Мелене нравилось смотреть, как ловко управляются с вилкой его пальцы. Она подозревала, что под маской праведного аскетизма скрывалась давняя мечта о роскоши.
— У нас что ни день, то трудные времена, — ответила ему жена, как возразил бы возможный противник. Дурачок, он не слышал сарказма в ее голосе.
— Мы стоим на распутье. Надвигается идолопоклонство. Наши вековые устои в опасности! Истина под сомнением! Добродетель забыта!
Он не столько разговаривал с ней, сколько готовил обличительную речь. Была в его характере какая-то отчаянность, которую он в отличие от многих других мужчин умел оборачивать на благо работе. Опершись о стол, Мелена осторожно села. В голове у нее пел целый бессловесный хор. Неужели так всегда бывает перед родами? Можно, конечно, спросить местных сплетниц-повитух, которые придут сегодня днем и начнут ворчать, глядя на ее раздутый живот, но Мелена боялась показаться смешной. Пусть ей не избавиться от городского произношения, которое соседки считали вычурным, так хоть скроет свое невежество в столь примитивных делах.
Фрекс заметил ее молчание.
— Ты не сердишься, что я тебя оставляю?
— Сержусь?
Она удивленно подняла брови, будто даже мысль об этом не могла прийти ей в голову.
— Историю движут ничтожные жизни маленьких людей, а также могучие неведомые силы, — сказал Фрекс. — Нельзя одновременно следить и за тем, и за другим.
— Жизнь нашего сына не обязательно будет ничтожной!
— Не время спорить. Т, ы что же, хочешь отвлечь меня от священной работы? На Закамышье надвигается страшная угроза. Если я закрою на нее глаза, то никогда себе не прощу.
Он говорил совершенно искренне. Когда-то Мелена влюбилась в Фрекса за его самоотверженную веру. Теперь за нее же она его ненавидела.
— Будут новые угрозы, — сказала она и в последний раз добавила: — Твой первенец родится только однажды и, судя по всему, именно сегодня.
— Будут другие дети, — ответил муж ее же словами. Мелена отвернулась, чтобы он не увидел ярость на ее лице.
Может, и грешно злиться на мужа, но она старалась об этом не думать. Со священником в доме ей и так хватало религии. Она угрюмо молчала. Фрекс ел.
— Это дьявол, — вздохнул он. — Сам дьявол приближается.
— Как ты можешь говорить такое перед рождением нашего сына? — возмутилась Мелена.
— Я про искушение в Закамышье. Неужели не понятно?
— Все равно слова есть слова, и кое-кого поминать опасно. Я не прошу твоего безраздельного внимания, Фрекс, но чуть-чуть поддержки не повредит.
Мелена в сердцах бросила сковороду на скамейку перед домом.
— Взаимно. Думаешь, что мне сегодня предстоит? Как убедить прихожан отвернуться от манящих идолов? Наверняка я проиграю необычному зрелищу. Видишь, тебя сегодня ждет радость материнства, а меня — горечь поражения.
Даже эти слова Фрекс произносил с достоинством: пострадать за святое дело для него было верхом добродетели. Разве может с этим сравниться низкое, шумное и кровавое занятие — деторождение?
Он поднялся уходить. Свежий ветер с озера разгонял тянущийся к небу дым из печи. «Прямо водоворот», — думала Мелена, глядя, как кругами вьется дым.
— Счастливо оставаться, дорогая, — сказал Фрекс, уже принявший строгий наставнический облик.
— Счастливого пути, — вздохнула Мелена. Где-то глубоко внутри нее брыкнулся ребенок, и скрутило живот. — Я буду думать о тебе, моя надежда и опора. Смотри, чтобы тебя там не убили.
— На все воля божья, — ответил Фрекс.
— И моя тоже, — кощунственно бросила она.
— Свою волю направляй на то, что тебе подвластно, — назидательно изрек муж. Теперь он был священником, а она — грешницей. Не самая приятная роль.
— Прощай, — сказала Мелена и, вместо того чтобы провожать мужа, скрылась в вонючей уборной.
ЧАСЫ ДРАКОНА ВРЕМЕНИ
Фрекс хоть вида и не показывал, но за жену волновался. Он остановился у первой же рыбацкой хижины и переговорил с выглянувшим из двери мужчиной. Не может ли тот попросить кого-нибудь из женщин провести этот день и, если понадобится, ночь у Мелены? Фрекс был бы очень признателен. Рыбак согласился. Священник кивнул с вялой улыбкой на лице. Он знал, что его жену недолюбливают.
По пути вокруг озера в Закамышье Фрекс остановился у поваленного дерева и вытащил из-за пояса спрятанные письма. Их автор, дальний кузен Фрекса, не пожалел времени и ценных чернил, чтобы описать увиденного идола, Часы Дракона времени. Готовясь к праведной схватке, Фрекс перечитывал рассказ о богопротивных часах.
Нет, невозможно. Разве не он их священник? Разве не он лечил им зубы, хоронил детей и благословлял дома? Разве не терпел унижений ради них, не бродил по деревням со спутанной бородой и кружкой для подаяния, оставив несчастную Мелену одну? Скольким он для них жертвовал! Прихожане перед ним в неоплатном долгу.
Расправив плечи и гордо подняв голову, священник зашагал дальше, не обращая внимания на кислый привкус страха во рту. Небо потемнело от песка и пыли, а свистящий по холмам ветер жалобно стонал, будто заранее оплакивал обреченное на провал начинание.
По пути вокруг озера в Закамышье Фрекс остановился у поваленного дерева и вытащил из-за пояса спрятанные письма. Их автор, дальний кузен Фрекса, не пожалел времени и ценных чернил, чтобы описать увиденного идола, Часы Дракона времени. Готовясь к праведной схватке, Фрекс перечитывал рассказ о богопротивных часах.
Я пишу второпях, брат Фрекспар, пока свежи воспоминания.Во втором письме кузен предупреждал, что Часы направляются в Закамышье, и рассказывал об увиденном представлении.
Часы Дракона времени установлены на фургоне и в высоту достигают роста жирафа. По сути, это всего лишь передвижной балаган, с каждой стороны которого есть задернутая занавесом сцена. На плоской крыше фургона лежит механический дракон с зеленой кожей, серебряными когтями и глазами из драгоценных камней. Кожа его покрыта чешуей из уложенных внахлест медных, бронзовых и железных кружков. Под кожей скрывается хитрый механизм, позволяющий дракону крутиться на пьедестале, махать крыльями, которые шумят, как кузнечные меха, и изрыгать огненные шары вонючей серы.
На сценах под драконом, среди декораций, расставлены кукольные фигурки — карикатуры на крестьян и дворян, животных и героев сказок. Даже на святых, брат Фрекспар, на наших унионистских братьев. Какое кощунство! Фигурки движутся на шарнирах, выкатываются из дверей, кланяются, танцуют и всячески паясничают.
Кто придумал Дракона времени, этого лжепророка, посягнувшего на истинную веру? Управляют механизмом гном и горстка женоподобных юнцов. Кому от Дракона польза, кроме этих развратников?
Представление началось струнной музыкой и шумом гремящих костей. Толпа со вздохом изумления подошла ближе. Раздвинулся занавес, и на сцене осветилось окно. В окне виднелась постель, где лежали две фигурки: муж и жена. Муж спал, жена вздыхала над ним. Жестом она показала, какой маленький у него инструмент. Толпа зашлась от смеха. Покривлявшись, жена устроилась в кровати, а когда она захрапела, муж встал и украдкой выскользнул из дома.Иногда Фрексу казалось, что все маломальские волшебники в стране, каждая бродячая колдунья и каждый беззубый кудесник словно по сговору обрушились на прежде заброшенную Вендову пустошь. Он знал своих прихожан: это были трудолюбивые, но простые и бедные люди. Чем дольше тянулась засуха, тем меньше оставалась в них веры в Единого Безымянного Бога. Часы Дракона времени покажутся им не столько чудом механики, сколько волшебством. Чтобы образумить народ, придется взывать к самым глубинам веры. А если они не устоят перед искусом и поддадутся на призывы к насилию — что тогда?
Стоило ему выйти, Дракон пришел в движение. Он повернулся на своем постаменте и протянул к толпе лапу, указывая когтем на землекопа Трайна, который всегда был верным, пусть и не очень внимательным мужем. Потом Дракон поднялся на задние лапы и манящим движением пальцев выделил из толпы вдову Летту и ее незамужнюю дочь с большими, выпирающими зубами. Толпа отхлынула от этих троих, словно от прокаженных.
Дракон улегся и махнул крылом над другой сценой. Зажегся свет, и стало видно, как муж идет в ночи. Появилась кукла взлохмаченной женщины с пунцовыми, как бы от стыда, щеками, которая тащила за собой упирающуюся зубастую дочь. Они поцеловали мужа и стянули с него кожаные штаны. Под ними оказалось целых два достоинства: одно спереди, второе сзади. Вдова усадила дочь на коротенький отросток спереди, а сама предпочла более внушительный орган сзади. Куклы задергались, испуская блаженные стоны. Напрыгавшись, вдова и дочь слезли с развратника, снова поцеловали его и тут же одновременно двинули коленом, каждая со своей стороны. Муж завертелся, хватаясь за пострадавшие органы.
Толпа бесновалась. У настоящего Грайна выступили капли пота размером с виноградину. Летта пыталась смеяться со всеми, а ее дочери и след простыл. Тем же вечером распаленные соседи скрутили Грайна и стянули с него штаны, проверить, действительно ли у него то уродство, которое показал Дракон. Летту сторонились. Ее дочь так и не видели, и мы боимся, как бы не было беды.
Хорошо хоть Грайна не убили. Но кто знает, какой отпечаток наложило происшедшее на наши души. Душа — заложница в теле, и любая мерзость может ее искалечить. Ты согласен со мной?
Нет, невозможно. Разве не он их священник? Разве не он лечил им зубы, хоронил детей и благословлял дома? Разве не терпел унижений ради них, не бродил по деревням со спутанной бородой и кружкой для подаяния, оставив несчастную Мелену одну? Скольким он для них жертвовал! Прихожане перед ним в неоплатном долгу.
Расправив плечи и гордо подняв голову, священник зашагал дальше, не обращая внимания на кислый привкус страха во рту. Небо потемнело от песка и пыли, а свистящий по холмам ветер жалобно стонал, будто заранее оплакивал обреченное на провал начинание.
РОЖДЕНИЕ ВЕДЬМЫ
Уже почти стемнело, когда Фрекс, весь в холодном поту, набрался смелости войти в деревушку. Он тут же затопал, замахал кулаками и закричал хриплым голосом:
— Эй, маловерные! К вашим душам взываю! Внемлите гласу разума! Слушайте, пока можете, ибо грядет искуситель испытать вас крепко!
Слова эти, до смешного архаичные, сработали. Вышли угрюмые рыболовы, таща за собой пустые сети, и земледельцы, чьи сухие поля в этом году почти не принесли урожая. Все шли потупившись, виноватые, как сам грех, следуя за Фрексом к перекосившимся ступеням лодочной мастерской. Появления Часов ожидали с минуты на минуту: слухи были заразны, как чума.
— Вы глупы, как младенцы, что тянутся к раскаленным головешкам! Вы словно детеныши дракона, готовые присосаться к огненным сосцам!
Фрекс и сам слышал, что книжные ругательства звучат неубедительно. Он устал и был далеко не в лучшей форме.
— Брат Фрекспар, — обратился к нему деревенский староста Бри. — Остыл бы ты и дал нам спокойно посмотреть, какой облик примет искуситель.
— Слабы вы еще противостоять искусителю! — вскричал священник.
— Разве не ты наставлял нас в делах праведных? — хитро возразил Бри. — Мы ведь никогда не сталкивались с настоящим соблазном. Может… может, мы хотим испытать себя?
Рыбаки засмеялись, видя, как ловко провел Фрекса староста. Священник сверкнул глазами и набрал полную грудь воздуха, но тут послышалось громыхание колес по дороге. Все притихли и обернулись. Фрекс потерял своих слушателей, не успев даже толком начать.
Фургон с Часами тянула четверка лошадей, а рядом шли гном и его молодые приспешники. На широкой крыше примостился Дракон — воистину величественный зверь! Он сидел подобравшись, будто и впрямь был живой и готовился вот-вот спрыгнуть. Сам фургон был покрыт позолотой и раскрашен в карнавальные цвета. Рыбаки смотрели разинув рты на приближающееся чудо.
Не успел гном объявить о представлении, как Фрекс уже вскочил на ступеньку фургона часть складной сцены.
— Почему, вы думаете, эту штуку зовут Часами? — взревел он. — Я вижу только маленький циферблате нарисованными стрелками. Смотрите сами! Стрелки не движутся, они застыли на без одной минуты двенадцать. А почему? Ведь здесь полно механизмов, это я вам точно говорю. Перед вами вырастут механические поля, взойдет механическая луна, механический вулкан извергнет красное тряпье с зашитыми черными монетами. Так почему же нет настоящих часов? Что скажешь ты, Гвинетта? Или ты, Периппа? Почему нет настоящих часов?
Но ни Гвинетта, ни Периппа не слушали его. Все зачарованно смотрели на фургон.
— А я вам скажу почему! Часы эти показывают не земное время, а духовное. Сколько осталось до осуждения и оправдания. Ибо душа любого из нас находится всего в минуте от Страшного Суда. Да, друзья мои, всего лишь в минуте. Подумайте, если бы вы сейчас умерли, то разве захотели бы навечно гореть в пламени, уготованном идолопоклонникам?
— Что-то шумно у нас сегодня, — отчетливо, под общий смех, проворчал кто-то.
— Эй, маловерные! К вашим душам взываю! Внемлите гласу разума! Слушайте, пока можете, ибо грядет искуситель испытать вас крепко!
Слова эти, до смешного архаичные, сработали. Вышли угрюмые рыболовы, таща за собой пустые сети, и земледельцы, чьи сухие поля в этом году почти не принесли урожая. Все шли потупившись, виноватые, как сам грех, следуя за Фрексом к перекосившимся ступеням лодочной мастерской. Появления Часов ожидали с минуты на минуту: слухи были заразны, как чума.
— Вы глупы, как младенцы, что тянутся к раскаленным головешкам! Вы словно детеныши дракона, готовые присосаться к огненным сосцам!
Фрекс и сам слышал, что книжные ругательства звучат неубедительно. Он устал и был далеко не в лучшей форме.
— Брат Фрекспар, — обратился к нему деревенский староста Бри. — Остыл бы ты и дал нам спокойно посмотреть, какой облик примет искуситель.
— Слабы вы еще противостоять искусителю! — вскричал священник.
— Разве не ты наставлял нас в делах праведных? — хитро возразил Бри. — Мы ведь никогда не сталкивались с настоящим соблазном. Может… может, мы хотим испытать себя?
Рыбаки засмеялись, видя, как ловко провел Фрекса староста. Священник сверкнул глазами и набрал полную грудь воздуха, но тут послышалось громыхание колес по дороге. Все притихли и обернулись. Фрекс потерял своих слушателей, не успев даже толком начать.
Фургон с Часами тянула четверка лошадей, а рядом шли гном и его молодые приспешники. На широкой крыше примостился Дракон — воистину величественный зверь! Он сидел подобравшись, будто и впрямь был живой и готовился вот-вот спрыгнуть. Сам фургон был покрыт позолотой и раскрашен в карнавальные цвета. Рыбаки смотрели разинув рты на приближающееся чудо.
Не успел гном объявить о представлении, как Фрекс уже вскочил на ступеньку фургона часть складной сцены.
— Почему, вы думаете, эту штуку зовут Часами? — взревел он. — Я вижу только маленький циферблате нарисованными стрелками. Смотрите сами! Стрелки не движутся, они застыли на без одной минуты двенадцать. А почему? Ведь здесь полно механизмов, это я вам точно говорю. Перед вами вырастут механические поля, взойдет механическая луна, механический вулкан извергнет красное тряпье с зашитыми черными монетами. Так почему же нет настоящих часов? Что скажешь ты, Гвинетта? Или ты, Периппа? Почему нет настоящих часов?
Но ни Гвинетта, ни Периппа не слушали его. Все зачарованно смотрели на фургон.
— А я вам скажу почему! Часы эти показывают не земное время, а духовное. Сколько осталось до осуждения и оправдания. Ибо душа любого из нас находится всего в минуте от Страшного Суда. Да, друзья мои, всего лишь в минуте. Подумайте, если бы вы сейчас умерли, то разве захотели бы навечно гореть в пламени, уготованном идолопоклонникам?
— Что-то шумно у нас сегодня, — отчетливо, под общий смех, проворчал кто-то.