МакБейн Эд. Преступная связь

   — Здравствуйте, мистер Бардо.
   — Здорово, Марио.
   Как обычно, Фавиола слушал по домофону знакомые голоса своих деловых партнеров — уголовников и предлагал им подняться наверх. К половине третьего собрались все. Реган и Лаундес насчитали ровно дюжину, на шесть больше, чем на прошлом сборе, когда у сыщиков имелся «жучок» только на первом этаже. На сей раз наверху и муха не сможет пролететь незамеченной и неопознанной.
   Первым делом каждый счел своим долгом сообщить Фавиоле, как огорчила их смерть его дядюшки, и поделиться с Триани болью по поводу утраты его тестя, каковыми персонами был один и тот же мертвый бандит. Первым высказался Парикмахер Сэл, за ним — Фрэнки Палумбо и Толстяк Никки, знавший Руди еще по прежним временам и единственный из собравшихся здесь гангстеров все еще называвший Эндрю Фавиолу его детским прозвищем Лино. Ритуал показной скорби тянулся и тянулся, пока каждый уголовник, без исключения не отдал долг уважения бедному, дорогому, безвременно усопшему негодяю Руди Фавиоле, казначею.
   — Одним меньше, и то хорошо, — прокомментировал Реган.
   Когда формальности закончились, Фавиола сообщил высокому собранию избранных негодяев, что в результате смерти его дяди в рядах организации образовалась брешь и на эту тему он имел беседу с отцом в Ливенворте на прошлой неделе...
   — Так вот куда он ездил, — прошептал Лаундес.
   — ...и мы с отцом пришли к единодушному мнению относительно того, кто должен занять место дяди Руди, да будет земля ему пухом.
   — Аминь, — заключил Реган.
   — Пети, не обижайся, — продолжал Фавиола. — Наше решение нисколько не умаляет той важной роли, которую ты играешь в семье...
   — Я в любом случае отказался бы, — сразу же сказал Бардо.
   — Просто ты слишком нужен для нас именно на своем прежнем месте.
   — Я же сказал, Эндрю, я сам отказываюсь!
   Его голос сорвался от сдерживаемого гнева. Пети Бардо был отнюдь не дурак, он прекрасно догадывался, что его ждет, и приготовился снести унижение, сохранив хорошую мину. Но выпустить пар против Малыша Энди — одно, а обижаться на решение, вынесенное совместно отцом и сыном Фавиола, — совсем другое.
   — Твое желание, конечно, очень многое значит для нас, — вежливо заметил Фавиола. — Но еще важнее — интересы семьи. Ты нам нужен на своем прежнем месте, Пети. И нам нужно, чтобы Бобби взял на себя функции дяди Руди. Мы считаем, что так будет лучше.
   В комнате воцарилось молчание.
   Слово «консильери» ни разу не сорвалось с языка ни у кого из присутствующих. Со стороны происходящее ничем не отличалось от заседания членов правления обычной законопослушной семейной компании. Председатель только что объявил о новом назначении. Бобби Триани — зять Руди Фавиолы и до сего момента капо, возглавлявший операции по торговле краденым, — стал вторым человеком в организации, подотчетным только самому Эндрю Фавиоле. Но последний явно находил, что следует подсластить пилюлю, только что проглоченную Пети Бардо.
   — Пети, — объявил он. — Тебя мы считаем незаменимым.
   — Я же сказал — мне...
   — Прошу тебя, выслушай до конца. Если внутри семьи возникают проблемы, именно ты разрешаешь их. Скажем, если кому-то нужна дополнительная территория...
   Какая именно территория, он не стал уточнять. Все собравшиеся с молоком матери впитали старинную итальянскую народную мудрость: «I muri hanno orecchi» — «И у стен есть уши». Никому и в голову не могло прийти, что в прошлое воскресенье здесь установили целых шесть «жучков», но тем не менее никто не произнес ни слова, за которое могли бы зацепиться следователи. По крайней мере, пока не произнес.
   — ...именно тебе мы поручаем рассудить, кто прав, кто виноват, — продолжал Фавиола. — Я не знаю никого, кому это удавалось бы лучше. Никого. Если возникает необходимость забить стрелку...
   «Стрелка» — уголовный жаргон, но обвинение на нем не построишь.
   — ...именно ты восстанавливаешь мир между «капитанами»...
   «Капитан» — синоним «капо». Еще можно сказать «шкипер». И поди докажи что-нибудь.
   — ...ты один обладаешь необходимым опытом, терпением и дипломатичностью, чтобы разрешать конфликты ко всеобщему удовольствию. Передвинь мы тебя хоть на миллиметр, и нам никогда не удалось бы найти тебе равноценную замену. Но значит ли сегодняшнее решение, что Бобби теперь будет приносить домой большую долю пирога только потому, что формально на ступеньку выше тебя? Обещаю — не значит. Даю слово перед лицом всех, собравшихся здесь сегодня, — я разработаю для тебя достойную компенсацию. Сейчас не стоит вдаваться в подробности, но мое слово — закон. И когда я говорю, что Бобби формально выше тебя, то подчеркиваю слово «формально». Что касается меня, особенно теперь, когда мы открываем новую страницу нашей деятельности...
   — Что такое он говорит? — встрепенулся Реган и подался вперед.
   — ...потребуется тройное руководство на самом верху. Тройное. Перед нами стоят огромные задачи. Я надеюсь, что к лету все удастся отладить конца. А для этого нам всем необходимо работать рука об руку, от руководителя и до самого неприметного члена организации. Когда мы начнем распространять новый товар здесь, в Нью-Йорке, мне потребуется...
   — Наркотики, — прошептал Лаундес.
   Реган кивнул.
   — ...поддержка и помощь всех собравшихся. Без вас ничего не получится. Слишком сложное дело мы начинаем и слишком рискованное. Но когда все получится — обещаю, никто не останется внакладе. Я говорю о миллиардах долларов. И каждый получит свою долю.
   — О чем он говорит? — спросил Реган.
   — Китайцы говорят: «От каждого по способностям, каждому по потребностям». В этой комнате собрались очень способные люди...
   — Придурки хреновы, — пробормотал Реган.
   — ...и к тому же очень нуждающиеся.
   Дружный смех.
   Лаундес покачал головой.
   — И поэтому я хочу, чтобы все мы подняли по бокалу... Сэл, открой, пожалуйста, бутылки. Никки, не поможешь?
   До детективов донесся звук откупориваемых бутылок и бульканье разливаемого вина. Теперь в наушниках перемешивались по нескольку разговоров одновременно, скрежет отодвигаемых стульев, тяжелые шаги и, наконец, звон хрусталя. Фавиола снова взял слово.
   — Я хочу поднять бокал в первую очередь за моего дядюшку Руди, которого я безумно любил и которого мне так не хватает. Больше всего на свете он хотел, чтобы идея моего отца воплотилась в жизнь. Сейчас, когда она близка к осуществлению, его нет среди нас, но он присутствовал на встрече в Сарасоте и до последнего дня вел напряженные телефонные переговоры с китайцами и итальянцами. Поэтому сейчас, находясь в раю, он знает, что все остальное — только дело времени, доводка мелких деталей. Дядя Руди, спи спокойно, все будет хорошо, поверь мне.
   — Салют! — выкрикнул кто-то.
   — Салют! — подхватили остальные.
   — Далее, я хотел бы поздравить и Бобби, и Пети, потому что, на мой взгляд, сегодня произошло два повышения, и я собираюсь убедить в этом Пети — вы все слышали мое обещание относительно компенсации. Бобби, Пети — поздравляю!
   — Спасибо, — голос Триани, скромно.
   — Спасибо, — голос Бардо, скептически.
   Время шло к четырем.
   — В ближайшие недели и месяцы нам предстоит проделать огромную работу, — заключил Эндрю. — Не сомневаюсь, что каждый из вас достойно выполнит свою задачу. Мой отец внимательно следит за развитием событий. Это его лебединая песня, и он надеется на успех. Я тоже на это надеюсь. Не подведите меня. Вот, пожалуй, и все.
   Перед уходом каждый еще подошел к Малышу Энди с уверениями в полном почтении и готовности помогать по мере сил. Толстяк Никки Николетта сказал:
   — Если испашки поведут себя плохо и понадобится преподать им урок — только свистни, Лино.
   — Я учту, — ответил Фавиола.
   Сэл Бонифацио сказал:
   — Ты слышал о Риччи Палермо?
   — Риччи?..
   — Палермо. Парень, который когда-то на меня работал. А потом увлекся ювелирными изделиями. Ну, вспомнил?
   — Ах да. Конечно.
   — Его застрелили на Восьмой авеню.
   Фавиола промолчал.
   Реган и Лаундес обратились в слух.
   — В подвале на Восьмой авеню, — продолжал Сэл. — Две пули в затылок. На прошлой неделе об этом писали в газетах.
   — Не читал, — ответил Фавиола.
   — Да, ужасная история, — заключил Сэл.
   Голоса избранных авторитетов пропали из наушников Регана и Лаундеса, когда те начали спускаться по лестнице, а затем зазвучали снова, когда те прощались с Марио в задней комнате лавки. Новый гладильщик посылал целые букеты «сэров» и «мистеров» вослед их королевским задницам до тех пор, пока они не вышли на Брум-стрит, где их, на память грядущим поколениям, засняли на видеопленку два оператора из дома напротив.

* * *

   Уна Халлиган возникла из ниоткуда в семь тридцать того же вечера. Два сыщика, сменившие Регана и Лаундеса, решили, что она весь день провела в квартире. Иначе как она могла здесь оказаться? Ведь лавка закрылась еще в пять.
   Гарри Арнуччи, сорокавосьмилетний детектив первого класса, лысый и коренастый, до перевода в подразделение при прокуратуре работал в Отделе по борьбе с наркотиками в Манхэттене. Относительно уголовников он твердо уяснил одну вещь: какими бы умными они себя не считали, на самом деле все они — очень недалекая публика. И он неотрывно сидел за аппаратурой и терпеливо ждал, когда Фавиола скажет ту самую глупость, которая обойдется ему в сотню лет тюремного заключения. Рано или поздно, все они говорили такую глупость. Как только Фавиола промахнется, как только на него и на его бандюг-посетителей наденут наручники, Гарри сделает еще один шаг к лейтенантскому званию.
   Его партнера звали Джерри Мэндел, и он тоже стремился стать лейтенантом. Он пошел в полицию вопреки протестам прабабки, которая все еще помнила те времена, когда ирландские полисмены разбивали дубинками еврейские головы в Нижнем Ист-Сайде. В Нью-Йорке существовал негласный закон — только ирландец может подняться выше капитана. Мэндел мечтал опровергнуть это правило собственным примером и стать первым в Нью-Йорке евреем — комиссаром полиции. Сейчас, всего лишь в тридцать три года, он уже дорос до детектива второго класса. Подобно Гарри, он понимал, насколько важное дело им поручили, и надеялся, что все закончится арестом и, соответственно, продвижением по службе.
   Оба почувствовали себя оскорбленными, когда Майкл Уэллес устроил им утром лекцию по минимизации. Они всегда действовали строго по правилам и выключали аппаратуру сразу же, как только Фавиола по средам укладывался в постель со своей таинственной секс-бомбой. Они прекрасно осознавали свою ответственность и не хотели, чтобы им лишний раз о ней напоминали. Кстати, они как раз собирались отключиться, когда вдруг услышали голос Уны Халлиган, — и откуда только она взялась? «Наверное, торчала здесь целый день», — решили было они, но тут Эндрю сказал:
   — Давай я помогу тебе снять пальто.
   А Уна ответила:
   — Спасибо.
   И детективы поняли, что она только что вошла, — но как? Последовало недолгое молчание, затем тихий стон Уны, означавший, что они целуются.
   — Хочешь выпить? — спросил Фавиола. Значит, парочка еще не в спальне, а в гостиной, непосредственно над лавкой портного. Фредди Култер набросал грубую схему всех трех этажей, чтобы они могли представлять себе, как передвигаются объекты из комнаты в комнату. Детективы гадали — то ли Фавиола спускался вниз и впустил ее через лавку, то ли у нее есть ключи? В любом случае операторы видеокамеры из дома напротив наверняка засняли ее на подходе к дверям. И никаких тайн.
   Мэндел сделал Арнуччи знак выключить аппаратуру. Тот кивнул и потянулся рукой к тумблеру, когда девушка вдруг сказала:
   — А почему дверь замаскирована?
   — Архитектор думал, что так красивее, — ответил Фавиола.
   — А ну-ка, подожди, — бросил Мэндел.
   Арнуччи снова кивнул.
   — Она ничем не выделяется на фоне остальной стены, — продолжала Уна.
   — В том-то и смысл.
   — Ни ручки, ничего. Как будто деревянная панель. Обычная панель орехового дерева.
   — Архитектор не хотел нарушать целостности стены.
   — Да, но лестница должна вести к двери, а не к стене.
   — Там и есть дверь. С другой стороны.
   — Да, я вижу.
   — С нормальной ручкой, — подчеркнул он.
   — Которая не поворачивается, — не унималась Уна. — Никогда не видела, чтобы ручку приходилось просто тянуть на себя, чтобы открыть дверь.
   — Такой замок реагирует на прикосновение. С одной стороны, ты толкаешь панель от себя. С другой стороны, тянешь на себя ручку.
   — И замка нет.
   — Зато внизу целых два, — ответил он.
   — Все равно странно.
   — Как тебе твой коктейль?
   — Спасибо, хорошо.
   — А не пойти ли нам наверх?
   — Сперва я допью.
   — О'кей, — сказал он. — Не торопись.
   — Ну и хорошо. И не надо меня подгонять.
   — Никто тебя не подгоняет.
   В его голосе чувствовалось скрытое раздражение. Сыщики решили, что она начинает действовать ему на нервы. Слишком долго пьет коктейль, интересуется, зачем дверь сделали так, а не иначе, тогда как ему хочется от нее только одного: затащить в спальню и отодрать как следует.
   — Почему ты не предупредил меня, что уезжаешь? — спросила она.
   Вот почему она так тянула. Он не ставит ее в известность о своих передвижениях, а в отместку она...
   — Я не думал, что это так уж необходимо, — ответил он.
   Раздражение в его голосе звучало уже явственнее. Интересно, знает ли малютка Уна, что ее приятель — уголовный авторитет, который может отдать приказание убить неугодного? Несколько недель назад ему не понравилось жалкое кольцо, и бедолага, всучивший его Парикмахеру Сэлу, закончил свой жизненный путь с двумя пулями в затылке в подвале дома на Восьмой авеню. Интересно, представляет ли она, с каким огнем играет?
   — Ты говоришь, что любишь меня, — протянула Уна.
   — Да, люблю, — ответил он, что означало: «Допивай быстрей и пошли наверх».
   — Но тем не менее ты можешь уехать на два дня и не звонить мне, а когда возвращаешься, с тобой удается связаться не раньше воскресенья.
   — Все верно, — бросил он. — И какие у тебя в связи с этим возникли проблемы?
   — Ну, не то чтобы проблемы...
   — А что тогда?
   — Просто я думаю, если тебе человек не безразличен, то надо больше считаться с его чувствами. Я даже не знала, что ты собираешься уезжать. В один прекрасный день ты просто исчез, и все, а мне оставалось только...
   — Милые бранятся — только тешатся, — заметил Мэндел и потянулся к выключателю.
   — Подожди секунду, — остановил его Арнуччи.
   — ...гадать, может, тебя сбила машина или еще что-нибудь.
   — Гарри, — предупредил Мэндел. — Это...
   — Ш-ш-ш-ш.
   — ...важные события, и мне потребовалось посоветоваться кое с кем из моих людей.
   — Я не говорю, что тебе не следовало ездить, куда бы ты ни ездил...
   — Я ездил в Канзас.
   — Не может быть.
   — Еще как может.
   — Куда бы ты ни поехал, тебе следовало бы позвонить мне и предупредить, что ты уезжаешь. Или позвонил бы оттуда. Что, разве в Канзасе нет телефонов? Кстати, где именно в Канзасе ты был?
   — Не твое дело, — отрезал он.
   Наступила мертвая тишина.
   — Послушай, — начала она. — Я вовсе не обязана...
   — Правильно, не обязана.
   — То есть... Что значит: «не мое дело»? Я говорю тебе, что скучала по тебе, волновалась, ждала твоего звонка, а теперь ты заявляешь: «Не твое дело»? Что ты хочешь сказать?
   — Я хочу сказать: сейчас ты пойдешь со мной наверх или предпочтешь встать и уйти?
   Снова долгая тишина.
   — Ну?
   — Я думала...
   — Наплевать на то, что ты думала. Вот лестница наверх, а вот лестница вниз. Выбор за тобой.
   И опять тишина, на сей раз еще тягостнее.
   — И даже дверь не настоящая, — хохотнула она, но в голосе ее слышалось сдерживаемое рыдание.
   — Решай, Уна.
   — Пожалуй, я... пойду с тобой наверх, — пробормотала она.
   Арнуччи снял наушники.
   — Там есть еще один вход, черт его возьми! — воскликнул он.
   Кирк Ирвинг рассказывал им о том, как на прошлой неделе к нему пришел мальчишка, у которого коренной зуб рос из скулы. Его жена Ребекка нашла, что более противной темы для застольной беседы придумать просто невозможно. Кирк ответил, что не находит ничего противного в разговорах о профессии, которая кормит и одевает всю его семью.
   — Половину семьи, — уточнила Ребекка, тем самым напомнив мужу, что она сама зарабатывает на хлеб, хотя и несколько поменьше. Ребекка работала в небольшом издательстве.
   Кирк повернулся к Майклу и принялся в деталях описывать долгую и сложную операцию по возвращению зуба в десну, где ему и положено находиться. Ребекка воспользовалась случаем и начала излагать Саре, как неприятно из-за недостатка средств отказываться от такого высокоэффективного способа ведения рекламы, как встречи писателей с читателями. Сара, бесспорно, предпочла бы и дальше слушать о трудностях организации поездок неизвестных писателей, которые пишут от первого лица единственного числа настоящего времени, но Кирк обладал мощным голосом, и Сара поймала себя на том, что с каждой минутой узнает об ортодонтозе гораздо больше, чем ей хотелось бы.
   Когда Кирк внезапно перевел разговор на работу Майкла, она сразу же обратилась в слух в надежде, что хотя бы на сей раз Майкл что-нибудь расскажет. Но он просто пожал плечами: «Ничего особенного, все как всегда — хорошие парни против плохих» — и тут же сменил тему. Оказалось, он думает о том, чтобы снять этим летом небольшую виллу во Франции на весь трехнедельный отпуск. Сара ничего не знала о его планах. Раньше она пришла бы в восторг от такой перспективы. Теперь же...
   — Сара, как чудесно! — воскликнула Ребекка. — А куда?.. И когда вы собираетесь?..
   — Только не в Прованс, — закатил глаза Кирк. — Какой-то тип, не помню его имени, застроил весь Прованс коттеджами. Пари держу, там теперь, как на Кони-Айленде.
   — Я думал о местечке под названием Сен-Жан-де-Лу, — ответил Майкл. — Мы ездили туда на наш медовый месяц. Мне кажется, неплохо было бы взять туда Молли.
   — Обязательно заскочите в Испанию, в Памплону. И сходите на бой быков, — посоветовал Кирк и поднял руки жестом тореодора.
   — И когда вы едете?
   — Ну, не знаю, — протянула Сара. — Вообще-то я...
   — Наверное, где-то в августе, — ответил Майкл. — Обычно мы...
   — Я вообще-то планировала... — вдруг Сара почувствовала, как все за столом уставились на нее. — Я... я думала взяться летом за диссертацию. Тогда получается...
   — Дорогая, — воскликнула Ребекка, — наплюй на диссертацию и езжай во Францию.
   — Просто я...
   — Помнишь «Бульвар Сансет»? — спросил Кирк. — Эпизод, когда Глория Свенсон ведет его покупать пальто?
   — Ты не говорила мне, что собираешься снова засесть за учебники, — удивленно протянул Майкл.
   — Но ведь ты мне тоже ничего не говорил про Францию, — парировала Сара и с опозданием почувствовала, как злобно прозвучал ее голос.
   — А Вильям Холден никак не может решить, какое взять — кашемировое или из ламы? — не унимался Кирк. — А продавец, этакий тип с усиками, наклоняется к нему и говорит: «Если платит леди, берите из ламы».
   — Бери Францию, — повторила Ребекка и кивнула с умным видом.
   — Да, пожалуй, отдохнуть мне бы не помешало, — согласилась Сара, взяв себя в руки. — Франция — это прекрасно.
   — Вот и умница, — сказала Ребекка и подмигнула Майклу.
   — Она последнее время очень много работает, — пояснил он и взял ее за руку. — Уходит из дома в семь утра...
   — Такая работа, — отмахнулась она.
   — Но зато у тебя каждое лето длинный отпуск, — отметил Кирк.
   — ...домой приходит не раньше шести. Да еще...
   — Причем оплачиваемый.
   — ...учительские собрания, — продолжал Майкл.
   — Ну, они происходят не так уж часто, — сказала Сара.
   — Каждую неделю.
   — Я бы забастовала, — возмутилась Ребекка.
   — Ну, не каждую.
   — Почти каждую.
   — Ты уверен, что она не завела себе любовника? — подмигнул Кирк.
   — Хорошо бы, — мечтательно закатила глаза Сара.
   — А у него найдется приятель для меня? — поинтересовалась Ребекка.
   — Может, мы возьмем его с нами во Францию? — пошутил Майкл, и все рассмеялись.
   — Ты привезешь вино, — произнес Кирк с французским акцентом, — а я привезу Пьера.
   — Счастливчик Пьер, — протянула Ребекка. — Лучше всех устроился.
   — А можно найти виллу за такой короткий срок? — спросил Кирк.
   — Думаю, да. Даже за неделю.
   — Во Франции это называется не вилла, а шато, — заметила Ребекка.
   — Un chateau, — блеснул эрудицией Кирк.
   — Я думал, шато — значит замок, — сказал Майкл.
   — Какая разница! — ответила Ребекка.
   — Хочешь жить со мной в замке? — спросил Майкл и нежно пожал ей руку.
   Сара едва-едва удержалась, чтобы не разрыдаться.

* * *

   Лоретте не терпелось рассказать ей. Она не могла дождаться конца урока, чтобы поговорить с миссис Уэллес с глазу на глаз. Последний урок в эту среду начался на двадцать минут позже обычного из-за неожиданной учебной пожарной тревоги и утреннего собрания — двух совершенно неуместных мероприятий в такой чудесный солнечный день.
   — И первых строк вполне достаточно, — говорила Сара. — Первая строчка самодостаточна. «О, как прекрасна Англия сейчас, когда царит апрель». Кстати, если хотите проверить, насколько хорошо человек знает английскую литературу, спросите: "Что идет после слов «О, как прекрасна Англия сейчас...»? В девяти случаях из десяти вам ответят: «Когда царит весна». А на самом деле — «Когда царит апрель». И все томление, вся страсть, вся сладкая печаль этого чудесного месяца чувствуются уже в первой строчке. Кстати, остальная часть стихотворения значительно слабее. Вот прочти-ка первые несколько строчек вслух, пожалуйста.
   Абигайль Симмс, долговязая четырнадцатилетняя девочка с белокурыми прямыми волосами, ниспадающими до середины спины, откашлялась и продекламировала первое четверостишие.
   — Достаточно, Аби, спасибо. А теперь скажите, для кого из вас апрель ассоциируется с низкими сучьями и охапками валежника? По-моему, Браунингу следовало бы остановиться, найдя первую блестящую строчку, и не пытаться развивать успех. Согласны?
   Весь класс настороженно следил за ней, ожидая подвоха. «Она часто так делает, — подумала Лоретта. — Ведет их за собой, вроде бы вкладывает одни мысли, а на самом деле исподволь учит чему-то совершенно другому». Но нет, на сей раз она, похоже, действительно огорчалась за поэта. Лоретте не терпелось дождаться звонка и рассказать миссис Уэллес обо всем, что творится у нее дома, о том, как Дасти набрасывается на нее всякий раз, стоит матери отвернуться.
   — "...А там и май грохочет, — продолжала цитировать Сара. — И белогрудка вьет гнездо, и соловей клекочет". Ладно, мы все живем в большом и шумном городе, мы не так уж часто видим, как просыпаются к новой жизни белогрудки, соловьи или там лютики. Но много ли говорят вам эти образы? Вы вообще знаете, что такое белогрудка? Или зяблик? «И трели зяблика слышны на ветке над ручьем». Салли, что такое зяблик?
   Салли Хоукинс, сама как зяблик, длинная и хилая, с жесткими каштановыми волосами и выпученными темными глазами. Именно таким Лоретта и представляла себе зяблика.
   — Ну, птица такая, — промямлила Салли. — Наверное.
   — Ты имеешь хоть какое-нибудь понятие о том, как она выглядит?
   — Нет.
   — Она синяя? Желтая? Красная?
   — Не знаю.
   — Так не кажется ли вам, что поэт должен предлагать нам образы, которые мы можем себе представить? Теперь возьмем цикламен. Кто-нибудь знает, как выглядит цикламен? Алисия?
   — По-моему, что-то типа гвоздики.
   Алисия Голдштейн. Складненькая малютка с темными волосами и еще более темными глазами, очень переживающая по поводу своего претенциозного имени, которое ее мать считает более стильным, чем просто Алиса.
   — "И даже ярче цикламена!" Последняя строчка стихотворения. Кстати, где он сам, Браунинг? Стихотворение называется «Мысли о доме из-за границы». Итак, где находится автор? Цикламен растет в Англии или где-то за границей?
   — Наверное, за границей.
   Дженни Ларсон. Толстые очки, веснушки по всему лицу. Тихая, как мышка.
   — И где именно?
   — Может, в Италии?
   — Почему именно в Италии?
   — "Цикламен" звучит как-то по-итальянски. Не знаю. Просто мне так кажется.
   — А еще он написал «Моя последняя герцогиня», — сказала Эми Фиски. — Там ведь дело происходит в Италии, правда?
   — А еще он написал «Испанскую монашку», так, может, он не в Италии, а в Испании? Если мы не знаем, что такое цикламен...
   На Лоретту Браунинг всегда наводил тоску, даже если о нем говорила миссис Уэллес. Вчера она прочла им поэму Т.С.Элиота, которая начиналась словами: «Апрель — жестокий месяц», и эти несколько слов сказали ей больше, чем все разглагольствования Браунинга...
   Прозвенел звонок.
   — Черт! — ругнулась миссис Уэллес.
   Лоретта схватила в охапку книжки, подбежала к учительскому столу, набрала побольше воздуха в грудь и выпалила:
   — Миссис Уэллес, я должна с вами поговорить...
   — Милая, а завтра нельзя? — прервала ее Сара. — Я очень тороплюсь.
   И она ушла буквально тут же — захлопнула атташе-кейс, выхватила сумочку из ящика стола, сорвала пальто с вешалки, помахала Лоретте ручкой и — исчезла.