МакБейн Эд. Преступная связь

   — Я нашел для тебя отличную ткань, — объявил Луи. — Получится превосходный костюм. Хочешь взглянуть?
   — Не сейчас. Я жду дядю Руди, — ответил Эндрю и посмотрел на часы. — Когда он придет, сразу же попроси его подняться наверх, ладно?
   — Конечно. Ну и погодка, а?
   — Кошмарная.
   — В куртке не мерзнешь?
   — Совсем не мерзну, — улыбнулся Эндрю и распахнул плащ. — К тому же она очень красивая.
   — Верно, — скромно согласился Луи.
   — Так я подожду наверху.
   — Я передам ему.
   — Как поживает Бенни?
   — Сам спроси, — передернул плечами старик.
   Его сын гладил в задней комнате.
   — Ненавижу эту чертову работу, — выпалил он тут же.
   — Ты отлично гладишь, — заметил Эндрю.
   — Нашел бы ты мне что-нибудь, — взмолился парень.
   Долговязый и тощий, с вечно взлохмаченными, как у отца, волосами, только пока еще не седыми, а иссиня-черными, он тоже носил очки. Стекла у них запотели от пара. Работал Бенни в нижней рубахе белого цвета и в темных брюках. Белые носки, черные туфли. Побриться ему тоже бы не помешало. «Яблочко от яблони», — подумал Эндрю.
   — Я на все согласен, — продолжал канючить младший Ваккаро. — Хоть на стройку, хоть в доки, хоть за руль грузовика — все что угодно. Я сильнее, чем кажусь, Эндрю, честное слово.
   — Я знаю. Но...
   — Я худощавый, но крепкий.
   — Я знаю. Но что станет делать без тебя твой отец?
   — Вся беда в том, что я ненавижу глажку. Просто ненавижу.
   — А он знает?
   — Понятия не имею.
   — Так поговори с ним. Давай выясним, что он думает. Если он согласится отпустить тебя, пожалуй, я найду тебе местечко на Фултонском рынке.
   — Боже, я терпеть не могу рыбу, — скривился Бенни.
   — Или еще где-нибудь. Посмотрим. Но сперва поговори с ним.
   — Мне становится дурно от одного запаха рыбы.
   — Поговори с ним, — повторил Эндрю и направился к двери в дальней стене. Рядом с ней висел домофон и кнопка звонка. Эндрю открыл ключом замок, щелкнул выключателем и поднялся по лестнице на первый этаж квартиры. Стены лестничной площадки были выкрашены в белый цвет, под стены ателье, так же как и наружная сторона двери в квартиру. Другую же ее сторону украшала отделка под орех, в стиле интерьера гостиной. Эндрю взглянул на терморегулятор, удовлетворенно кивнул и принялся ждать своего дядюшку.

* * *

   В редакции газеты на пятом этаже школьного здания Лоретта и Сара трудились над следующим номером «Грир-газетт». Настенные часы показывали без двадцати двенадцать. У обеих выдалось окно в расписании, и чем больше им удалось бы сделать сейчас, тем меньше пришлось бы сидеть после уроков остальным членам редколлегии. Лоретта лучше всех умела придумывать заголовки; ее пытливый ум моментально схватывал самую суть. Сейчас она билась над названием статьи о школьной экскурсии на выставку Матисса. Пока она предложила Саре на выбор два варианта:
   ЗНАКОМЬТЕСЬ, МИСС: МЕСЬЕ МАТИСС
   и
   МАТИСС ВОСХИЩАЕТ МИСС,
   на что та заметила, что слово «мисс» подходит для школьниц откуда-нибудь из Беркшира, но уж никак не из самого сердца Нью-Йорка, таких умных, талантливых...
   — О-о, как приятно, — протянула Лоретта и одарила Сару ослепительной улыбкой.
   Они рассмотрели еще несколько версий и отвергли их все. На улице ветер бился в оконные стекла и пронзительно свистел в какую-то неприметную щелочку в раме. Наконец Лоретте пришла идея передать то впечатление, которое осталось у девочек после посещения выставки; в конце концов, статья не анонсирует предстоящее событие, а рассказывает об уже происшедшем.
   — И какое же у вас осталось впечатление? — поинтересовалась Сара.
   — Лично я испытала благоговение. Настоящее благоговение!
   — Перед чем?
   Пусть они больше думают, больше анализируют, больше...
   — Всю свою жизнь он искал новые пути, — пояснила Лоретта. — Даже в глубокой старости он словно бы кричал: «Посмотрите на меня! Я все еще живой!»
   — Получится из этого заголовок?
   — Не получится, — тряхнула головой Лоретта.
   Они помолчали.
   Неожиданно девочка выпалила: «Матисс жив!»
   — Отлично, — кивнула Сара.
   — Потому что он и в самом деле жив, — пояснила Лоретта. — Он живой, вот в чем вся суть.
   — Да.
   Несколько минут они работали, не произнося ни слова. Только часы тикали на стене да ветер завывал за окном.
   — Хотела бы я, чтобы кое-кто из ребят нашего квартала тоже сходил на эту выставку, — вдруг выпалила Лоретта. — Может, тогда и они тоже захотели бы жить.
   — А почему они не хотят?
   — Потому что слишком заняты тем, что приближают свою смерть.
   Сара подняла голову.
   Их взгляды встретились.
   — Я говорю о наркотиках, — пояснила Лоретта. — Они у нас на каждом углу, только руку протяни.
   Сара по-прежнему смотрела на нее.
   — Нет, это не для меня, — поняла ее Лоретта. — Не беспокойтесь. Мне такого счастья не надо, спасибо.
   — Я очень рада.
   — Хотя, если честно, искушение есть. Они всегда рядом и стоят гроши. Рано или поздно возникает желание попробовать. Ну, понимаете, все уже приобщились, и что-то внутри тебя говорит: «А чем ты хуже? Почему бы и тебе не полетать вместе со всеми?»
   Сара молчала.
   — Но что интересно: когда видишь работы этого человека, вдруг понимаешь, что он мог летать без всякой травки. Все, что нужно для полета, он находил в себе самом.
   — Верно, — согласилась Сара.
   — Вот здесь. — Лоретта приложила руку к груди. — Вот здесь, — повторила она.
   Наступившую тишину разорвал школьный звонок.
   — Мы неплохо сегодня поработали, правда? — сказала Лоретта.
   — Конечно. После уроков придешь?
   — Обязательно.
   — Тогда до встречи.
   — Матисс жив! — с улыбкой выпалила девочка, вскинула сжатый кулак в знак приветствия и направилась к двери.
   Стрелки часов показывали десять минут первого.
   Время ленча.
   Сегодня Саре что-то не хотелось идти в учительскую столовую.
   Хотя погода и не располагает, она лучше дойдет до кофейной на углу Леке и Пя...
   Вдруг она поймала себя на том, что думает об Эндрю Фарелле.
   О том, как она испугалась, что кто-нибудь из коллег увидит их за чашкой кофе.
   И как они пошли не в ближайшую к школе забегаловку, а...
   И о запахе крепкого кофе...
   И о вкусе шоколада на ее губах...
   О том, как Эндрю наклонился через стол и поцеловал ее.
   Сара поспешно прогнала прочь опасные мысли.

* * *

   С каждой встречей Руди выглядел все хуже и хуже. Эндрю так до конца и не понял, отказался ли его дядя возглавить организацию потому, что действительно не захотел взваливать на себя такую ответственность, или он просто знал, как мало ему осталось жить. В глазах всех именно он являлся законным наследником. Но рак распорядился по-своему.
   Самый строго охраняемый секрет в семье.
   «Никогда не действуй с позиции слабости, — учил его отец. — Никому и в голову не должно прийти, что причиной пусть самого незначительного твоего решения стала твоя слабость. Только сила может предопределять любое действие. Или пусть так кажется со стороны».
   Если бы он занял место отца только потому, что дядя болен, другие отнеслись бы к нему без должного уважения. Эндрю не занимал столь высокого положения в организации, как его дядя, не прошел, подобно ему, путь наверх от самого низа, не имел ни опыта, ни умения Руди Фавиолы. Но когда тот с позиции силы отказался от повышения и назвал своего племянника в качестве законного преемника, это назначение приобрело вес авторитетного королевского приказания, которое никому не пришло бы в голову оспаривать.
   Добьется ли Эндрю окончательного признания — уже другой вопрос. Его отец возглавил организацию клана Торточелло, убив его главу. Эндрю отлично знал эту историю. Он читал все газетные отчеты о гибели Ральфа Торточелло и знал, что такой же конец может ждать и его самого, если кто-нибудь попытается оспорить его право на власть. Он надеялся, что успех китайско-колумбийской сделки укрепит его позиции. Именно об этом они с дядей Руди и хотели поговорить сегодня.
   — Вилли снова связывался с Морено, — сообщил тот. — Должен тебе сказать, наш Вилли ни жив ни мертв от страха. Морено может пришить его в любую минуту, и он это прекрасно понимает. Вилли нравится на Карибах, и он не хочет возвращаться на север. Но если наш план не сработает, его придется оттуда выдернуть, и побыстрее, иначе он и оглянуться не успеет, как пойдет на корм акулам.
   — Я отдаю себе отчет.
   — Сейчас Морено должен понять, что если он не сработается с нами, то в Штатах ему делать нечего. Где бы он ни попытался сплавлять товар — в Нью-Йорке, Майами, Нью-Орлеане, Хьюстоне, Сан-Диего, — он везде пролетит, потому что наши люди передушат его дилеров, как крыс. Всем следует осознать: хочешь иметь дело с Морено — жди встречи с людьми Фавиолы. Конечно, никому не приятно, когда тебя загоняют в угол, но, черт побери, мы предлагали ему выгодную сделку. Никто не виноват, что он такой упертый. Теперь он в курсе, что ты здесь главный, что с ним не какой-нибудь клерк от нечего делать приезжал поболтать. Еще он знает, чей ты сын, а с Энтони Фа-виолой шутки плохи, где бы он ни был, хоть в Канзасе, хоть на Луне. Он все знает. Непонятно только, чего он тянет.
   — А как ты думаешь, почему?
   — Хочет кусок пожирнее. Он понимает, что мы держим его за яйца, ведь не может он работать с людьми, которые нас боятся. Все очень просто. В задницу себе он свой кокаин не засунет, торговать им на улицу не пойдет. Но он вовсе не дурак. Он знает, что пускает нас в свое дело в обмен на треть чего-то, что может вырасти в огромный рынок. Но этого рынка еще нет, Эндрю. Твой отец назвал бы это «перспективным, возможным рынком». Пока что ни в чем нельзя быть уверенным, понимаешь?
   — Разумеется.
   — Ну так вот, Морено тоже все это понимает, не идиот же он, в конце-то концов. Он прикидывает: я должен внести в общак свой кокаин, а взамен могу получить треть от пустого места. И, между нами говоря, не так-то уж он и не прав.
   — Его необходимо убедить в обратном, дядя Руди. Речь идет не об афере. Мы формируем картель. Со временем его треть будет стоить в миллионы раз больше, чем то, что он вносит.
   — Конечно, со временем, — согласился Руди. — Только поди втолкуй это чумазому испашке.
   — На мой взгляд, выбора у него нет.
   — Пусть Пети Бардо еще раз все посчитает, — предложил Руди. — Может быть, все-таки имеет смысл дать этому засранцу чуть-чуть побольше. Ведь без его кокаина сделка вообще не состоится.
   — Знаю. Но без китайцев сделка не состоится тоже. А они начинают нервничать. Я не могу до бесконечности сидеть и ждать, пока Морено наконец поумнеет.
   — Хорошо, посмотрим, что предложит Пети.
   — А если Морено снова откажется?
   — Тогда нам придется придумать какое-нибудь другое средство убеждения, да?
   — Угу, — буркнул Эндрю.
   Какое-то время они сидели молча.
   — Ты ждешь кого-нибудь? — спросил Руди.
   — Только в час дня.
   — У меня к тебе еще несколько вопросов.
   — Я могу перезвонить и перенести встречу, там ничего срочного.
   — Мы довели до сведения тех, кому следует знать, что ничего не изменилось. Партнеры твоего отца стали твоими партнерами, так? Прежние сделки остаются в силе. Это на тот случай, если кто-нибудь обрадуется сдуру: мол, раз Фавиола сел, значит, я могу делать что хочу. Ни фига. С парочкой умников нам еще предстоит поговорить и убедиться, что они все правильно поняли, но в остальном я не предвижу никаких проблем.
   — Отлично.
   — И последнее. Один ненормальный из Куинса кинул Парикмахера Сэла на пятнадцать штук плюс проценты. А потом имел наглость прикарманить еще пять кусков из денег, которые он должен был передать Фрэнки Палумбо за партию кокаина. Фрэнки забил стрелку с Джимми Ангелом — ты его знаешь?
   — Нет.
   — Ну, Анджелли, Джимми Анджелли, владелец ресторанчика на Форест-хилл. Он — капо из семьи Колотти. Так вот, кузина Джимми трахается с этим чертовым воришкой, и теперь Анджелли просит еще об одном одолжении.
   — А в чем заключалось первое одолжение?
   — Мы дали этому типу задание — доставить кокаин по адресу, а он отблагодарил нас тем, что спер пять штук у Фрэнки.
   — Скажи Фрэнки, чтобы он с ним разобрался, — бросил Эндрю. — Чтобы такое больше не повторялось.
   — Скажу.
   — Что-нибудь еще?
   — Ничего, — ответил Руди. — Я пошел. Развлекайся.
   Он поднялся на ноги, обнял племянника, расцеловал его в обе щеки и, бросив на прощание: «Чао, Лино», вышел через дверь, ведущую в мастерскую на первом этаже.

* * *

   Девушка позвонила в дверь со стороны Мотт-стрит. Золоченые буквы на черном почтовом ящике гласили: «Картер и Голдсмит. Инвестиции».
   «Интересно, — подумала она, — кто такие Картер и Голдсмит? Он не говорил, что занимается финансами».
   Из домофона раздался голос:
   — Кто там?
   Его голос, Эндрю.
   — Я, — ответила она, — Уна.
   — Проходи, Уна.
   Раздался звонок. Она повернула ручку двери и вошла. Звонок не умолкал до тех пор, пока девушка не поднялась до середины лестницы. Стены лестничного пролета были отделаны деревом. В конце лестницы находилась очень миленькая дверца, тоже обитая деревом. Ее украшал медный звонок с кнопкой. Уна нажала кнопку, и дверь сразу же распахнулась.
   — Привет, — сказала она.
   — Ты все-таки пришла, — ответил он.
   — Я же обещала.
   — Ну, проходи.

* * *

   Ее звали Уна Халлиган, ирландка из Бруклина. Он познакомился с ней прошлым вечером на дискотеке. Типичная ирландка, рыжеволосая и зеленоглазая. Он любил трахать ирландок.
   Она сообщила ему, что сейчас у нее много свободного времени, потому что она как раз ищет новую работу, а пока сидит на пособии. Ее прежний босс уволил ее, потому что она хотела какую-то проблему решить по-своему, а не так, как предлагал он. Не слишком-то благоразумно — говорить шефу прямо в глаза, что он собирается сделать глупость, но век живи, век учись. Как бы то ни было, сейчас времени у нее навалом.
   Все это она рассказала ему на дискотеке, сидя на черной кожаной банкетке, под музыку, громыхавшую из бесчисленного множества динамиков, которые стоили, наверное, целое состояние. Эндрю держал руку у нее на колене, коротенькая красная юбка Уны задралась дальше некуда. Мимоходом он бросил, что раз уж она располагает временем, почему бы ей завтра днем не забежать на минутку к нему в гости, скажем, около часа. Они бы послушали музыку, он угостил бы ее чашечкой чая.
   Перед чаем они никогда не могли устоять.
   Он и сам себе казался в такие моменты английским джентльменом.
   — А почему бы и нет, — ответила она, изогнув бровь. — Если я окажусь где-нибудь по соседству.
   — Я не требую, чтобы ты решила прямо сейчас, — сказал он. — Сам я ничего другого планировать на завтра не буду и весь день проведу дома в надежде, что около часа ты зайдешь.
   — А где ты живешь? — спросила она.
   Для начала отношений он предпочитал свидания в дневное время.
   Девицы зачастую не хотят ложиться в постель в первую же встречу. Поэтому их надо приглашать на следующий день после знакомства. Это уже автоматически получается второе свидание, а если к тому же оно назначено днем, они чувствуют себя в безопасности, тем более когда их зовут на чашку чая. К тому же, если ты все-таки притащишь девицу к себе домой в три или четыре часа ночи, она наверняка останется, и утром ты проснешься, не имея ни малейшего представления, кто она такая и как сюда попала. Днем же можно поставить тихую музыку, угостить ее чаем, или горячим шоколадом, или даже чем-нибудь покрепче, если таково желание дамы, и все это спокойно, без суеты. А потом ты ведешь ее наверх и трахаешь до посинения при опущенных шторах, через которые едва-едва пробивается дневной свет. Если все прошло плохо, успеваешь избавиться от нее еще до ужина. А если хорошо, ей можно предложить поесть и сводить в один из многочисленных итальянских или китайских ресторанчиков по соседству, а потом снова привести сюда, уже как старую знакомую, зная, что раз уж она остается на ночь, то, ко взаимному удовольствию, и наутро, проснувшись рядом с ней, ты не будешь сам себя проклинать.
   Ирландки действовали на него возбуждающе.
   Он рисовал себе образ религиозной крошки, которая сделает тебе минет, а наутро побежит каяться к священнику. Особенно ему нравились рыжие. Настоящая рыжая ирландка может кого угодно свести с ума своими волосами цвета медной проволоки на голове и между ног. Он любил доводить их до такого исступления, что сотни «Аве Мария» и тысячи «Отче наш» будет мало, не говоря уж о нескольких дюжинах «Меа кульпа». Он ненавидел католическую религию, но обожал трахать религиозных католичек ирландского происхождения.
   Ни с того ни с сего он спросил себя: «А не ирландка ли Сара Уэллес?»

* * *

   В глубине души она обрадовалась, что на сей раз семье не удалось собраться вместе на выходные.
   Восемнадцатого января, в День памяти Мартина Лютера Кинга, школы в Нью-Йорке не работали. Соответственно, и Сара, и Молли обе оставались дома. Но и сотрудникам окружной прокуратуры сегодня тоже дали отдохнуть, и поэтому намечалось несколько выходных подряд, нечто вроде рождественских и новогодних каникул. Сара не сомневалась, что Кинг достоин праздника в его честь, но только не в январе. Каждый год, когда наступал третий понедельник января, Сара бывала уже по горло сыта выходными.
   В этом году все складывалось по-другому.
   Позже она не раз спрашивала себя: произошли бы в ее жизни столь разительные перемены, не отправься Молли в пятницу вечером на несколько дней на лыжный курорт Шугарбуш, где родителям ее одноклассницы Вайноны Вейнгартен принадлежал замок? Или если бы Майкл не решил в понедельник утром поработать еще несколько часов над своим таинственным «очень важным делом». Она запомнит, что едва он вышел из дому в пол-одиннадцатого, как ее охватило великолепное чувство одиночества, когда не надо ни заботиться о дочери, ни любить, лелеять и почитать мужа, ни сеять доброе и вечное в души студентов. Только она, Сара Уэллес, наедине с восхитительным солнечным днем, какими январь балует иногда жителей этого обычно серого в зимнее время города.
   Без четверти одиннадцать она весело выбежала на улицу, одетая в короткую шерстяную автомобильную куртку, коричневые кожаные сапоги, доходившие до щиколотки, джинсы и свитер с широким воротом — чересчур тепло для такого дня. Сара обменялась приветствиями с Луи, повернула налево и двинулась в направлении Мэдисон-авеню, чтобы не спеша поглазеть на витрины, а возможно, и прикупить что-нибудь. Какого, в конце концов, черта! Сегодня праздник, и она одна!
   Светло-голубая «акура» стояла у тротуара неподалеку от ее дома. Эндрю Фарелл полулежал, облокотившись на капот машины, сложив руки на груди и подставив лицо солнцу. Его глаза были закрыты, он еще не увидел ее. Сара только начала поворачиваться, чтобы скрыться в противоположном направлении, когда — словно почувствовав ее близость — он открыл глаза и посмотрел на нее.
   У нее вдруг сильно-сильно забилось сердце.
   Он приближался к ней, а она застыла как вкопанная.
   — Привет, — сказал он.
   На сей раз он не улыбался. Смотрел на нее серьезно, по-взрослому.
   — Я жду с восьми утра, — объявил он. — И уже начал бояться, что проглядел вас.
   — Как?.. Зачем?.. Что вы?.. О Господи, Эндрю, что вы хотите от меня?
   — Вас, — ответил он просто.
   Уже в машине он рассказал ей, что вспомнил, как Молли в разговоре упомянула об их доме на Восточной Восемьдесят первой улице, а поскольку Эндрю не знал, как зовут ее мужа, а школьная учительница вряд ли зарегистрируется под своей собственной фамилией, то он решил: а вдруг у двенадцатилетней девочки все-таки окажется свой собственный телефонный номер. Поэтому он принялся искать фамилию Уэллес в манхэттенском телефонном справочнике. Как выяснилось, там были сотни человек по имени УЭЛЛС, а УЭЛЛЕСОВ не так уж и много. Сары среди них не оказалось, как он и ожидал, и Молли тоже, но нашлась «Уэллес М. Д.» — либо доктор медицины, либо Молли Дорис, Молли Диана, Молли Дина, даже Молли Долли, на худой конец...
   — Молли Дэйр, — перебила его Сара.
   — Дэйр?
   — Такую фамилию носила в девичестве моя мать.
   — Не суть важно. — Он пожал плечами.
   Однако адреса в справочнике не было, что показалось ему проявлением слишком уж большой осторожности, даже для Нью-Йорка. Ну ладно, указать только инициалы, чтобы сбить с толку какого-нибудь маньяка, названивающего по телефонной книге, но скрывать еще и адрес?
   — Вы очень осложнили задачу для людей, подобных мне, — пошутил он.
   «Не так уж сильно», — подумала Сара.
   — И когда вы проводили свое расследование? — спросила она.
   — В пятницу, во второй половине дня.
   — А зачем?
   — Потому что мне безумно хотелось увидеть вас снова. И я не хотел ждать еще целый день.
   «Он знал, что сегодня в школах нет занятий, — промелькнуло у нее в голове. — Рассчитал, что сегодня я останусь дома. И выследил меня...»
   — Но как же вы все-таки меня нашли?
   — Ну, после того как я позвонил в школу...
   — Что?!
   — Простите, но я...
   — Вы что, с ума сошли? Вы позвонили в школу? Выпустите меня! Остановите машину. Я хочу немедленно выйти.
   — Пожалуйста, не оставляйте меня одного.
   Она бросила на него быстрый взгляд.
   — Ну пожалуйста, — повторил он.
   — Что вы им сказали? С кем вы говорили?
   — Не знаю, с какой-то женщиной в учительской. С той, кто взял трубку. Я соврал, что нам надо доставить покупку миссис Саре Уэллес...
   — Кому это «нам»?
   — Фирме «Грейс Маркет».
   — Той, что на углу Семьдесят первой и Третьей?
   — Точно.
   — А откуда вы узнали, что «Грейс»...
   — Это уже другая история. Как бы то ни было, я сказал, что вы дали нам адрес где-то на Восточной Восемьдесят первой улице, но мы не смогли разобрать ваш почерк, и у нас нет вашего номера телефона. Но Герман вспомнил, как вы рассказывали, что преподаете в Грир...
   — Герман?
   — Я выдумал его.
   — Германа?
   — Да, потому-то я и звонил. Потому что если я узнаю правильный адрес на Восемьдесят первой, то мы сможем отправить покупку прямо туда, поскольку речь идет о скоропортящейся рыбе...
   — Скоропортящейся рыбе, — как во сне, повторила Сара.
   — Да.
   — И она дала вам мой адрес?
   — Нет, не дала.
   — Молодец.
   — Ну, вот.
   — Тогда откуда он у вас?
   — Я вспомнил еще кое-что, что говорила Молли.
   — Что именно?
   — Что один раз ей уже спасали жизнь. Когда швейцар Луи вытащил ее из-под колес такси.
   — На Восемьдесят первой может быть сотня швейцаров по имени Луи.
   — Нет, всего только три.
   — Господи, помилуй меня, грешную! — воскликнула Сара, и на нее напал приступ безудержного смеха.
   — Я обошел все дома...
   — Но тут сотни домов.
   — Я выбирал только те, где есть швейцар. Когда мне открывали дверь, я говорил...
   — Когда это было?
   — В субботу утром. Так вот, я говорил, что миссис Уэллес поручила мне спросить Луи. Если Луи там не было — адью. Если Луи был, но никто не знал миссис Уэллес, тоже адью. В доме возле Первой авеню имелся Луи, но не было Уэллес. Около Третьей — еще один Луи, но опять никакой Уэллес. В вашем доме оказался и Луи, и Уэллес. Я мог подождать вас уже в субботу, но подумал, вдруг ваш муж дома?
   — Сегодня он тоже должен был быть дома.
   — Значит, мне повезло, что я застал вас одну.
   — Куда вы меня везете? — вдруг спохватилась она.
   — Вы голодны?
   — Нет.
   — Хотите чая?
   — Нет?
   — А чего-нибудь выпить?
   — В одиннадцать утра?
   — Чего же вы тогда хотите?
   Позже она никак не могла понять, что на нее нашло, но тем не менее ни на миг не пожалела о тех словах, что помимо воли сорвались с ее губ.
   — Я хочу, чтобы ты снова поцеловал меня.
   Он поцеловал ее сразу же, словно только и ждал разрешения.
   Поцеловал в ответ на ее безумную просьбу и затем беспрерывно продолжал целовать, стоило машине остановиться на красный свет. Он вел автомобиль как сумасшедший. То ли он торопился скорее добраться до известной ему одному цели их поездки, то ли он просто всегда ездил как лихач. Как бы то ни было, стоило светофору переключиться на желтый, как он резко тормозил, поворачивался к ней и страстно припадал к ее губам до тех пор, пока не загорался зеленый. Саре казалось, что остановки становились все короче и короче. Она хотела, чтобы светофоры все время зажигали перед ними красный свет и не торопились переключаться, чтобы он останавливался у тротуара и целовал ее бесконечно, и пусть светофоры всего мира горят каким им угодно светом. Она без конца повторяла себе, что это безумие, что она его совсем не знает. В самом деле, кто он такой, этот мужчина, которого она так жадно целует?
   Еще ее не переставало поражать, что она вовсе не испытывала чувства вины. Что ж, возможно, любая замужняя женщина откладывает на потом мысли о муже, когда ее целует в машине под светофором красивый мужчина на шесть лет моложе, возможно, любая замужняя дама за миг перед тем, как ее соблазнят (она уже знала, что ляжет с ним в постель), начисто забывает о муках совести, оказавшись на краю неодолимо манящей пропасти. Возможно.
   Или она — редкостная шлюха.
   Надпись на почтовом ящике рядом с дверью гласила: «Картер и Голдсмит. Инвестиции». Ничего удивительного: он же рассказывал ей о своем бизнесе. Странно, что он привез ее в свой офис, а не в отель, или мотель, или куда там еще двадцативосьмилетнему мужчине полагается везти тридцатичетырехлетнюю женщину, которую он вот-вот соблазнит... Любопытно, куда водили Хите ее шестнадцать строителей?