Страница:
И вот теперь она сворачивала себе косячок.
Крошки марихуаны так и норовили разлететься по всей кровати.
— Ой, зря мы это делаем, — сказала Молли.
— А по-моему, вовсе нет, — твердо ответила Вайнона. — Не трусь, Мол.
— Откуда ты знаешь, что она не испортилась? Как долго она лежала в шкафу?
— Она не портится, — успокоила ее Вайнона. — Наоборот, с годами становится даже лучше.
— Откуда ты знаешь?
— Это общеизвестно. Кроме того, она вовсе не старая. Макс курит ее всякий раз, как приезжает домой.
— А разве во всем доме не пахнет? — испугалась Молли.
— Он открывает окно. Ну, вот. — Вайнона гордо продемонстрировала подруге нескладную, тем не менее вполне пригодную к употреблению козью ножку.
— А если придет эта, как ее?
— Толстая Генриетта? Не придет. Она никогда сюда не приходит. Она считает, что моя мать платит ей за то, что она смотрит у нас телевизор.
Вайнона принялась сворачивать второй косяк. Молли внимательно следила за ней.
— Как ты думаешь, как мне следует поступить? — спросила она.
— Закури и заткнись.
— Я имею в виду Францию.
— Они сказали, что поездка точно не состоится?
— Да. Он говорит, что у него слишком много работы, а мама садится за диссертацию сразу после окончания учебного года.
— То есть когда?
— Десятого. Как и у нас. Я им говорю: мы же планировали, что обе наши семьи окажутся в Париже в одно и то же время, потому что вы едете на Ривьеру в июле, как раз тогда, когда мы собирались в Сен-Жан, и мы с тобой так радовались, что вместе окажемся в Париже...
— Да, — подтвердила Вайнона, сосредоточенно склонившись над непослушным косячком.
— ...и вдруг они сообщают, что мы никуда не едем. Я сказала отцу, что он сам должен понимать, как это жестоко и несправедливо.
— И что он ответил?
— Что нынешним летом мы никуда не едем, и все тут. И пригрозил, что если я не перестану ныть, то они пошлют меня в лагерь.
— В лагерь! — воскликнула Вайнона. — Ну, знаете...
— Вот так. И что, по-твоему, мне теперь делать?
— Пережди. Может, у них сейчас просто трудный период.
— Знаешь, между ними действительно что-то происходит, — подтвердила Молли и закатила глаза.
— Ну вот, — удовлетворенно хмыкнула Вайнона. — Практика — великая вещь. Держи, Мол.
Двадцать минут спустя обе девочки заторчали вовсю. Они докурили косячки до кончиков пальцев, а потом открыли банку и выкинули остаток травки в окно, порвали бумагу на мелкие кусочки, скатали в шарики и отправили следом за марихуаной. Снизу в открытое окно врывался шум улицы. Подружки лежали рядком на кровати Вайноны в одних трусиках, громко переговаривались и каждые десять секунд принимались хихикать.
Молли поинтересовалась, действительно ли Вайнона попробовала травку в первый раз. Почему-то вопрос показался ей очень смешным, и она расхохоталась до слез. Вайнона уверила ее, что все новое она обязательно будет пробовать в первый раз исключительно в обществе своей лучшей подруги. Эта свежая шутка вызвала у девчонок новый приступ необузданного веселья.
— За исключением тех случаев, когда я играю на своей пуговке, — оговорилась Вайнона.
Поскольку само слово «пуговка» несло в себе неисчерпаемый заряд смеха, подружки снова расхохотались. Вайнона призналась, что это она сделала в первый раз без Молли, то есть поиграла на пуговке. Молли захотелось узнать, что такое «пуговка» и как на ней играют. Вайнона ответила, что сперва надо ее найти. Сама она обнаружила ее совершенно случайно в феврале, в Вермонте, когда стирала в стиральной машине свои лыжные шмотки. Машина вибрировала, и в какой-то момент она почувствовала, что что-то вибрирует в ответ под ее джинсами. Тогда она прижалась к машине еще крепче, и ей стало еще приятнее. Молли нашла безумно смешным, что у людей под джинсами может что-то вибрировать.
Далее Вайнона поведала ей, что в тот же вечер в ванной, когда она мыла там, внизу, она испытала знакомое ощущение, хотя и не такое сильное, как около стиральной машины. Поэтому она начала искать пальцами, что именно вызывает такое странное, но очень приятное чувство, и обнаружила у себя между ног очень маленькую — ну вроде как пуговку — meine kleine friggin buzzerei, — добавила она на франкендраке.
— Иногда я делаю это под музыку, — объявила она, села, перелезла через Молли и прошлепала к книжному шкафу. Молли смотрела, как она ставит диск, до отказа поднимает тумблер громкости и возвращается назад. Вайнона снова перелезла через Молли, улеглась на кровать рядом с ней и запустила руку себе в трусы. — Делай, как я, — сказала она. — Увидишь, как классно.
Пять минут спустя, под рвущиеся из стереопроигрывателя звуки песни Майкла Джексона, Молли впервые в жизни мастурбировала. От избытка нахлынувших ощущений девочки без перерыва хихикали. Шестнадцатилетняя Генриетта, сидя в гостиной и глядя в экран телевизора, пребывала в счастливом неведении. В дальней комнате девчонки шумели, как и полагается шуметь глупым тринадцатилетним малышкам.
— Навели справки, — ответил Пети.
— Кто навел справки?
— Один детектив.
— Частный детектив?
— Нет, настоящий полицейский. Он работает на нас.
— Вы навели справки о ней, не посоветовавшись предварительно со мной? — грозно нахмурился Эндрю.
— Мы пытались защитить тебя, Эндрю. Если ты чего-то не знал, наш долг — открыть тебе глаза. Для твоего же блага.
— Как его зовут? Ее мужа?
— Майкл Уэллес. Пять лет назад он упек банду Ломбарди.
— Вы полностью уверены?
— Абсо...
— Потому что, если вы ошиблись...
— Никаких ошибок, Эндрю.
— ...и у меня из-за вашей ошибки появятся неприятности...
— Эндрю, клянусь матерью, тут все правда. Я лично позвонил в окружную прокуратуру и спросил Майкла Уэллеса. Меня тут же соединили.
— Кто взял трубку?
— Он сам. «Помощник окружного прокурора Уэллес» — так он представляется.
— Тогда откуда ты узнал, что он начальник подразделения?
— Потому что я попросил к телефону заместителя начальника подразделения Майкла Уэллеса. К тому же, Эндрю, какая разница, начальник он или подчиненный? Он — сотрудник прокуратуры, который занимается организованной преступностью. По мне, так этого вполне достаточно.
Эндрю погрузился в молчание.
Потом он произнес:
— И каких дальнейших шагов ты от меня ждешь?
— Тут только тебе решать, — ответил Пети. — Я знаю, как поступил бы я. Потому что ты же понимаешь, Эндрю, он вполне мог поставить «жучки». И она вполне могла работать на него. Мне очень неприятно тебе говорить такое, но весьма вероятно, что она стукачка.
— И как бы ты поступил?
— Я думаю, ты знаешь, как бы я поступил, Эндрю.
— Миссис Уэллес, — очень серьезно сказала она, — если у вас выдастся свободная минутка, очень вас прошу прочитать вот это.
— С удовольствием, — улыбнулась Сара. — А что здесь?
— Ну... — Лоретта замялась и потупилась.
Странно, она никогда не производила впечатление застенчивой девочки. Сара пристально посмотрела на нее.
— Что там, Лоретта? — повторила она.
— Так, кое-что. Еще я там указала мой номер телефона, на случай, если вы захотите мне позвонить.
Сара в недоумении уставилась на нее.
— Что-то случилось? — спросила она.
— Нет-нет. Ну... просто прочтите, хорошо? Когда у вас выдастся свободная минутка. — И Лоретта бегом бросилась вон из класса.
Сара положила конверт в свой портфель.
— Привет, — сказал Эндрю и улыбнулся.
— Очень опасно, — заметила она и бросила портфель на заднее сиденье. — Давай поскорее поедем.
Эндрю немедленно тронулся с места, направляясь в сторону реки. Билли обычно сразу же выруливал на Парк-авеню, но она знала, что они с Эндрю сегодня обедают в каком-то ресторане. Когда он сообщил ей о своем решении во время телефонного разговора, первое, что пришло ей в голову — уж не обнаружил ли он резервные прослушивающие устройства в своей квартире? За окном машины мелькало шоссе Ист-Ривер-драйв.
— Куда мы едем? — спросила она.
В ее голосе еще чувствовалось волнение.
— Есть одно миленькое местечко в Коннектикуте, — ответил он.
— В Коннектикуте? Эндрю, у меня не так много времени. Ты же знаешь, что я не могу...
— Думаю, время у тебя найдется, — процедил он сквозь зубы.
Она не сняла очки, хотя солнце больше не било ей в глаза. Она тихо сидела рядом с ним, положив сумочку на колени, а руки сложив поверх сумочки. Эндрю мрачно смотрел на дорогу.
Он гадал, нет ли на ней записывающей аппаратуры.
Он знал, что его машина чиста. Он отвез ее в гараж, где стоял «линкольн», и попросил Билли поднять на подъемник и проверить сверху донизу. Поиски результатов не дали. То, о чем они с Сарой Уэллес будут говорить сегодня в его машине, не станет известно ее мужу, работающему в Отделе по борьбе с организованной преступностью. Если только на ней самой нет «жучков».
— Я знаю, кто твой муж, — сказал он.
Она ничего не ответила.
— Его зовут Майкл Уэллес, и он заместитель начальника Отдела по борьбе с организованной преступностью.
Она по-прежнему не сказала ни слова. Ее сердце гулко билось в груди. Он знает о Майкле, значит, врать бесполезно. Но если она расскажет правду...
— Твой муж зарабатывает восемьдесят пять тысяч в год за то, что сажает в тюрьму таких, как я.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Думаю, ты все отлично понимаешь.
Он не смотрел в ее сторону. Его руки лежали на руле, глаза не отрывались от дороги. Они проезжали мимо той части Бронкса, где раньше селились итальянцы, а теперь их место заняли латиноамериканцы. Маленькие, теснящиеся друг к другу двухквартирные домики, выстроившиеся вдоль дороги, напомнили ему детство. Время от времени отец брал его, совсем еще маленького, с собой и ехал навещать кого-нибудь из рядовых бойцов организации. «Люди такое не забывают», — объяснял отец Эндрю. В точно таких же домиках старшие курили свои вонючие сигары, гладили его по голове и приговаривали: «Как ты вырос, Лино».
— Это твой муж установил «жучки» в моей квартире?
Он все еще не смотрел на нее, полностью сосредоточившись на дороге.
— Я же говорила тебе: я понятия не имею, чем ты...
— Сара, постарайся понять серьезность своего положения. Если ты знаешь, кто я, то ты должна знать и то, что я могу с тобой сделать. Лучше скажи мне правду.
— Ну хорошо, — вздохнула она.
— Так это он?
— Да.
— Очень мило. Он использовал свою собственную жену, чтобы...
— Нет, — остановила его Сара. — Все не так.
— В самом деле? А как?
— Я не знала о прослушивании. Благодаря прослушиванию он узнал о нас с тобой.
— Но теперь он знает.
— Да.
— И ты по-прежнему бегаешь ко мне на свидания. Значит, Сонни что-то пропустил, там еще что-то осталось. Иначе зачем бы твой муж...
— Да, там кое-что осталось.
— Когда ты узнала про меня?
— В День Матери.
— Ты знаешь обо мне с середины мая и все еще встречаешься со мной. И ты еще говоришь, что все не так. Ты...
— Я встречаюсь с тобой потому, что...
— Потому что ты работаешь на него, ты тащишь меня в западню...
— Я встречаюсь с тобой потому, что я люблю тебя.
— Ложь. Ты выуживаешь из меня...
— Нет...
— Да, ты осведомительница, ты хочешь отправить меня за решетку!
— У меня не оставалось выбора, — ответила она.
Она думала, что он решил убить ее. В кино она видела, как осведомителей отвозили за город, вроде как на прогулку. В его глазах — она просто осведомитель.
— Нет, у тебя был выбор, — сказал он. — Ты могла сказать мне. Ты могла...
— Я говорю тебе сейчас.
— Только потому, что я уже знаю!
— Я и так собиралась тебе сказать.
Она не знала, правду она говорит или нет.
Он задавался тем же вопросом.
— Ты понимаешь, что я могу приказать убить тебя в любую минуту? — спросил он.
Значит, сам он убивать ее не собирается. Но это вовсе не исключает возможности, что он везет ее в миленькое местечко в Коннектикуте, где парочка веселых мордоворотов давно уже ждет с веревками и бензиновыми пилами в руках.
— Не думаю, что ты это сделаешь, — сказала она.
— В любую минуту! — повторил он и, сняв правую руку с руля, щелкнул пальцами. Он до сих пор ни разу не взглянул на нее, только на дорогу. — Осведомительница! Стукачка! Ты знаешь, как мы поступаем со стукачами?
Потом он надолго замолчал, прикидывая, где можно свернуть с Брукнер-шоссе на какую-нибудь боковую улочку. Минуты через три он отыскал нужный поворот, проехал мимо дизельной заправочной станции и вскоре оказался на залитой солнцем улочке, по обеим сторонам которой тянулись хилые деревца и чистенькие белые домишки. В конце улицы виднелся незастроенный участок, обнесенный забором с пропущенной поверху колючей проволокой. За забором высилась груда ржавых и битых машин. Вокруг не было ни души. Эндрю подъехал к забору и выключил двигатель. На улице царила тишина, нарушаемая только гулом машин, доносившимся с шоссе. Наконец он повернулся к ней.
— На тебе есть «жучки»? — спросил он.
— Нет.
Она до сих пор не сняла темные очки. Он не мог видеть ее глаз.
— Сними очки, — приказал он.
Она повиновалась. Открыла сумочку и положила очки в футляр.
— Посмотри на меня, — приказал он.
Она повернулась к нему.
— Ответь еще раз. На тебе есть «жучки»?
— Нет, Эндрю.
— Расстегни блузку.
Она без колебаний расстегнула пуговицы на блузке. Он засунул руку ей за лифчик, провел пальцами вокруг грудей, ощупал живот, бока, ягодицы, бедра и лобок. Это были не те руки, что еще недавно ласкали ее.
— Вынь все из сумочки.
Она завороженно, как кролик на удава, уставилась на него, затем подняла сумочку и высыпала все ее содержимое. Пока он копался в женских мелочах, разбросанных по сиденьям, Сара застегнула блузку. Футляр с темными очками, кошелек, связка ключей, пачка жевательной резинки, губная помада, расческа, книжка в бумажной обложке, несколько монет. Он перелистал книжку, чтобы убедиться, что внутри ничего не спрятано. Затем вывернул наизнанку саму сумочку, встряхнул ее, провел рукой по швам. Ему не удалось найти ничего, что хоть отдаленно напоминало бы записывающее устройство.
— Ну хорошо, — произнес он наконец, отвернулся от нее и завел машину.
На ходу Сара принялась складывать свои вещи в сумочку — одну за одной, медленно, аккуратно, сердито. Когда они снова выбрались на шоссе, она сказала:
— Что ж, очень милый маленький обыск.
— Какого черта, — взорвался он. — По-моему, это твой муж работает в прокуратуре, а не мой!
— Ну теперь-то ты удовлетворен?
— Да.
— Убедился, что на мне нет «жучков»?
— Да.
— И что я здесь только потому, что я хотела быть здесь?
— Да.
— Тогда сбавь скорость. Я не желаю погибнуть в автокатастрофе.
Он бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида, кивнул и убрал ногу с педали газа.
— Я и не знал, что еду так быстро.
— Ты едешь как псих.
На протяжении минут десяти — пятнадцати они не обменялись ни единым словом. Наконец он нарушил молчание:
— Он знает, что ты сегодня встречаешься со мной?
— Да. Он хочет, чтобы наши отношения продолжались. Пока он не получит все, что ему нужно.
— Как много он уже знает?
— Не могу сказать точно.
— Что ты имела в виду, когда говорила, что у тебя нет выбора?
— Моя дочь...
— Какое она имеет от...
— Он грозится отнять ее у меня.
— Он в состоянии так поступить?
— Возможно. Я больше не могу сказать, что знаю его. У него есть видеопленка, на которой заснято, как я захожу к тебе, у него есть...
— Видеопленка! Господи, что еще у них...
— Они следили за дверью на Мотт-стрит, — пояснила она. — И снимали всех, кто туда заходил.
Похоже, она говорит правду. Записывающего устройства на ней нет. Она рассказывает чистую правду.
— Он показал мне пленку, — продолжала она. — И у него есть записи всего, что мы с тобой говорили друг другу. Он дал мне их прослушать.
— А еще?
— Кто еще их слышал? Наверное, люди, с которыми он...
— Нет, какие еще записи у него есть?
— Не знаю. Он ждет, пока наберется на пожизненное заключение. Понимаешь?
— Понимаю.
— И он пригрозил, что если я не сделаю то, что он хочет, то он использует пленки как свидетельство на бракоразводном процессе.
Эндрю кивнул.
Несколько минут он молчал. Потом заговорил снова:
— Они требуют, чтобы я приказал тебя убить. Они знают о твоем муже и думают, что ты могла...
— Но как они узнали?
— Обратились к детективу.
— Наняли частного детек...
— Нет, им помог обыкновенный нью-йоркский коп. Наш человек. Тогда они уже знали о нас с тобой. Откуда — не пойму.
— Билли, — догадалась она сразу же.
— Возможно, — кивнул он. — Они думают, что ты осведомительница. Стукачка. А осведомителей принято примерно наказывать. Чтобы другим неповадно было.
— Осведомителей принято убивать, вот что ты хочешь сказать?
— Да, — подтвердил он. — Осведомителей надо убивать.
— Даже осведомителей со связями?
— Особенно осведомителей со связями.
— Я имею в виду не мужа. И совсем другие связи.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Я имею в виду тебя, — пояснила она.
С обеих сторон их обходили грузовики.
— Что это значит? — спросил он.
— Ты предлагал мне выйти за тебя замуж.
Слева от них просвистел огромный автофургон, подняв тучу пыли и заставив их обоих вздрогнуть.
— Ты тогда говорил серьезно? — спросила она.
— Совершенно серьезно.
— Тогда я отвечу: «да», — сказала она.
При виде его у нее всегда возникало совершенно неконтролируемое желание. Едва ощутив его тело, она моментально растворилась в той дикой, первобытной страсти, которую она испытывала с ним всегда, начиная с самого первого раза. Даже сейчас, когда она знала, кто он такой и какие силы он представляет, она оставалась совершенно безнадежно и отчаянно влюбленной в него. Да, она любила его всей душой.
Гостиница стояла на берегу узкой речушки с маленьким водопадом. Прямо под окнами их номера на втором этаже, в тихой заводи перед водопадом, как в пруду, плавали лебеди. Сара и Эндрю лежали, обнявшись, на широкой кровати и слушали шум падающей воды.
Он весь бурлил вопросами, планами, предложениями, буквально горел от возбуждения и говорил, не переставая, как будто журчала вода в водопаде за окном. Когда она скажет мужу? Как быстро она получит развод? Согласится ли он? Может ли она переехать к нему жить уже сейчас? А как насчет ее дочери?
«Действительно, как насчет моей дочери?» — подумала Сара.
— Я знаю, что я ей нравлюсь, — сказал он, — но...
— Она от тебя без ума.
— Но тут совсем другое дело, все-таки развод, у нее появится новый отец...
— Я понимаю, все непросто.
— Я буду очень хорошо заботиться о ней, Сара.
— Не сомневаюсь.
— И о тебе тоже. Никто не посмеет тебя обидеть, пока я рядом.
— Знаю, — ответила она.
— Я познакомлю тебя со всеми, — продолжал он. — Ну, не буквально со всеми, но с теми, кто имеет вес. Фактически все ограничится двумя — Бобби Триани и Пети Бардо, самыми главными людьми в организации после меня. Звучит так, словно у нас как в армии, но это не так.
— Тебе потребуется их согласие? — спросила она. — Для того чтобы жениться на мне?
— Да нет, что ты. Я ни у кого не спрашиваю согласия и поступаю так, как считаю нужным. Просто так принято, Сара, вроде как знак уважения по отношению к коллегам. Когда я говорил тебе, что занимаюсь инвестициями, я вовсе не врал, по сути дела, мы и есть инвесторы и, как любые другие инвесторы, стремимся получать прибыль. Бобби — мой первый заместитель, Пети — второй. Все проходит через наши руки, вся прибыль, и мы решаем, как ее распределить, сколько процентов кто получит, кто какую роль должен играть в организации...
И тут, возможно, потому, что скрывать правду о себе в течение стольких месяцев оказалось для него невыносимым бременем, его буквально прорвало. Так поток прорывает плотину и с ревом устремляется дальше, уничтожив на пути и саму плотину. Слова мешались, мысли обгоняли одна другую. А Сара думала, что никогда еще не любила его так сильно, как сейчас, когда он наконец открыл ей всю истину про себя, полностью раскрылся перед нею, доверчивый, как ребенок.
— ...в основном мы работаем с наличкой. Вообще-то одна из наших главных проблем — как избавиться от денег. Я, конечно, не говорю, что мы выбрасываем их на улицу. Но им надо придать респектабельность, понимаешь? Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что мою квартиру прослушивали потому, что мы не совсем в ладах с законом. Ты задала вопрос: не связан ли я с преступностью? И я ответил: нет, потому что, на мой взгляд, преступник — это тот, кто убивает, или грабит, или причиняет другим какой-нибудь серьезный вред. Я лично никогда ничем таким не занимался. Полагаю, в глазах твоего мужа — и возможно, в твоих тоже — преступно способствовать людям, которые хотят играть в азартные игры, или брать взаймы деньги, или получать те удовольствия, какие им самим нравятся. В таком случае все, так или иначе связанные с перечисленными мной занятиями, автоматически зачисляются в разряд правонарушителей. Но мой отец, мой дядя и я — должен признать, я разделяю образ их мыслей, — мы считаем, что все, что мы делаем, — это предоставляем людям нужные им услуги. Пети, Бобби — мы все мыслим одинаково. Парикмахер Сэл — ты с ними со всеми в свое время познакомишься, — Ральфи Карбонарио (он и есть Картер в «Картер и Голдсмит», Кармине Орафо (это — Голдсмит), все они, мы все, предоставляем услуги, которые, кстати, в различное время и в различных странах мира считались вполне законными.
Бизнес тебя не будет касаться. Моя мать никогда не занималась делами и не занимается ими сейчас — ты с ней тоже познакомишься, должна же она дать свое родительское благословение, сама понимаешь. С ее стороны никаких проблем не будет, она влюбится в тебя с первого взгляда, иначе просто невозможно. Должен тебя сразу предупредить, сначала будет непросто. Трудно ожидать, чтобы эти ребята сразу признали человека с твоим прошлым, — я говорю о твоем первом муже. Тут вполне возможна, так сказать, естественная настороженность. Инерция мышления, сама понимаешь. Ребята, которые привыкли считать, что ростовщичество есть занятие совершенно нормальное, не сразу поймут, как я мог жениться на женщине, чей первый муж думает совершенно обратное. Возьмем, например, Парикмахера Сэла. Именно он дал мне то кольцо, помнишь? Ну, черное? Которое оказалось краденым? Он очень порядочный, работящий человек, сама увидишь, когда познакомитесь, хотя и производит впечатление громилы. Однако посмотри, какое великолепное кольцо он нашел. Разве это не говорит о чувствительности его души? Кстати, Сэл тоже не знал, что оно краденое. Тот тип, который всучил ему кольцо, очень сильно пожалел о своем поступке — если он, конечно, еще может о чем-то жалеть, а жалеть он больше ни о чем уже не может, поверь.
Так что сперва могут быть разговоры типа: «Что такое Эндрю выдумал, зачем он привел эту женщину, он что, с ума сошел?» Но ты узнаешь их поближе, они узнают тебя поближе, и все уладится. Особенно в конце месяца, поскольку все они станут получать очень большие деньги. Все — от руководства до исполнителей. Тогда заработает наш новый проект, и все будут очень счастливы, уж поверь мне, когда деньги потекут ручьем и мы станем распределять их между членами организации. Тогда все они будут относиться чрезвычайно благожелательно ко всем моим действиям. Впрочем, я не ожидаю ни от кого из них открытой враждебности по отношению к тебе. Уверен, все окажут тебе должное уважение.
— О каком новом проекте ты говоришь? — спросила она.
— Ну, — ответил он, — не знаю, как ты относишься к наркотикам. Некоторые готовы упрятать в тюрьму любого, у кого найдут косячок. Но миллионы людей по всему земному шару курят марихуану ежедневно, а миллионы других — я не говорю о бродягах и отребье, я говорю о законодателях, юристах, криминалистах, судьях, работниках социальной сферы и им подобных — считают, что наркотики следует легализовать. Я не могу судить, кто из них прав, а кто — нет, я только говорю, что миллионы людей не могут прожить и дня без наркотиков, и разве не большее преступление — лишить их того, что помогает им хоть как-то влачить существование. Я даже не о марихуане говорю. Возьмем тяжелые наркотики, типа героина или кокаина. Многие считают, что в конечном счете они гораздо менее опасны, чем алкоголь и табак. Что-то я не припомню, чтобы хоть один наркоман умер от цирроза печени или рака легких, а ты? И кстати, никто еще не доказал, что крэк вызывает зависимость. Знаешь ли ты, что кокаин можно курить? Тогда он называется «крэк». И даже героин можно курить — как раз эту новинку мы и собираемся ввозить, смесь кокаина и героина, так называемый «лунный камень». Помнишь, мы с дядей ездили во Флориду?
Крошки марихуаны так и норовили разлететься по всей кровати.
— Ой, зря мы это делаем, — сказала Молли.
— А по-моему, вовсе нет, — твердо ответила Вайнона. — Не трусь, Мол.
— Откуда ты знаешь, что она не испортилась? Как долго она лежала в шкафу?
— Она не портится, — успокоила ее Вайнона. — Наоборот, с годами становится даже лучше.
— Откуда ты знаешь?
— Это общеизвестно. Кроме того, она вовсе не старая. Макс курит ее всякий раз, как приезжает домой.
— А разве во всем доме не пахнет? — испугалась Молли.
— Он открывает окно. Ну, вот. — Вайнона гордо продемонстрировала подруге нескладную, тем не менее вполне пригодную к употреблению козью ножку.
— А если придет эта, как ее?
— Толстая Генриетта? Не придет. Она никогда сюда не приходит. Она считает, что моя мать платит ей за то, что она смотрит у нас телевизор.
Вайнона принялась сворачивать второй косяк. Молли внимательно следила за ней.
— Как ты думаешь, как мне следует поступить? — спросила она.
— Закури и заткнись.
— Я имею в виду Францию.
— Они сказали, что поездка точно не состоится?
— Да. Он говорит, что у него слишком много работы, а мама садится за диссертацию сразу после окончания учебного года.
— То есть когда?
— Десятого. Как и у нас. Я им говорю: мы же планировали, что обе наши семьи окажутся в Париже в одно и то же время, потому что вы едете на Ривьеру в июле, как раз тогда, когда мы собирались в Сен-Жан, и мы с тобой так радовались, что вместе окажемся в Париже...
— Да, — подтвердила Вайнона, сосредоточенно склонившись над непослушным косячком.
— ...и вдруг они сообщают, что мы никуда не едем. Я сказала отцу, что он сам должен понимать, как это жестоко и несправедливо.
— И что он ответил?
— Что нынешним летом мы никуда не едем, и все тут. И пригрозил, что если я не перестану ныть, то они пошлют меня в лагерь.
— В лагерь! — воскликнула Вайнона. — Ну, знаете...
— Вот так. И что, по-твоему, мне теперь делать?
— Пережди. Может, у них сейчас просто трудный период.
— Знаешь, между ними действительно что-то происходит, — подтвердила Молли и закатила глаза.
— Ну вот, — удовлетворенно хмыкнула Вайнона. — Практика — великая вещь. Держи, Мол.
Двадцать минут спустя обе девочки заторчали вовсю. Они докурили косячки до кончиков пальцев, а потом открыли банку и выкинули остаток травки в окно, порвали бумагу на мелкие кусочки, скатали в шарики и отправили следом за марихуаной. Снизу в открытое окно врывался шум улицы. Подружки лежали рядком на кровати Вайноны в одних трусиках, громко переговаривались и каждые десять секунд принимались хихикать.
Молли поинтересовалась, действительно ли Вайнона попробовала травку в первый раз. Почему-то вопрос показался ей очень смешным, и она расхохоталась до слез. Вайнона уверила ее, что все новое она обязательно будет пробовать в первый раз исключительно в обществе своей лучшей подруги. Эта свежая шутка вызвала у девчонок новый приступ необузданного веселья.
— За исключением тех случаев, когда я играю на своей пуговке, — оговорилась Вайнона.
Поскольку само слово «пуговка» несло в себе неисчерпаемый заряд смеха, подружки снова расхохотались. Вайнона призналась, что это она сделала в первый раз без Молли, то есть поиграла на пуговке. Молли захотелось узнать, что такое «пуговка» и как на ней играют. Вайнона ответила, что сперва надо ее найти. Сама она обнаружила ее совершенно случайно в феврале, в Вермонте, когда стирала в стиральной машине свои лыжные шмотки. Машина вибрировала, и в какой-то момент она почувствовала, что что-то вибрирует в ответ под ее джинсами. Тогда она прижалась к машине еще крепче, и ей стало еще приятнее. Молли нашла безумно смешным, что у людей под джинсами может что-то вибрировать.
Далее Вайнона поведала ей, что в тот же вечер в ванной, когда она мыла там, внизу, она испытала знакомое ощущение, хотя и не такое сильное, как около стиральной машины. Поэтому она начала искать пальцами, что именно вызывает такое странное, но очень приятное чувство, и обнаружила у себя между ног очень маленькую — ну вроде как пуговку — meine kleine friggin buzzerei, — добавила она на франкендраке.
— Иногда я делаю это под музыку, — объявила она, села, перелезла через Молли и прошлепала к книжному шкафу. Молли смотрела, как она ставит диск, до отказа поднимает тумблер громкости и возвращается назад. Вайнона снова перелезла через Молли, улеглась на кровать рядом с ней и запустила руку себе в трусы. — Делай, как я, — сказала она. — Увидишь, как классно.
Пять минут спустя, под рвущиеся из стереопроигрывателя звуки песни Майкла Джексона, Молли впервые в жизни мастурбировала. От избытка нахлынувших ощущений девочки без перерыва хихикали. Шестнадцатилетняя Генриетта, сидя в гостиной и глядя в экран телевизора, пребывала в счастливом неведении. В дальней комнате девчонки шумели, как и полагается шуметь глупым тринадцатилетним малышкам.
* * *
— Как вы узнали? — спросил Эндрю.— Навели справки, — ответил Пети.
— Кто навел справки?
— Один детектив.
— Частный детектив?
— Нет, настоящий полицейский. Он работает на нас.
— Вы навели справки о ней, не посоветовавшись предварительно со мной? — грозно нахмурился Эндрю.
— Мы пытались защитить тебя, Эндрю. Если ты чего-то не знал, наш долг — открыть тебе глаза. Для твоего же блага.
— Как его зовут? Ее мужа?
— Майкл Уэллес. Пять лет назад он упек банду Ломбарди.
— Вы полностью уверены?
— Абсо...
— Потому что, если вы ошиблись...
— Никаких ошибок, Эндрю.
— ...и у меня из-за вашей ошибки появятся неприятности...
— Эндрю, клянусь матерью, тут все правда. Я лично позвонил в окружную прокуратуру и спросил Майкла Уэллеса. Меня тут же соединили.
— Кто взял трубку?
— Он сам. «Помощник окружного прокурора Уэллес» — так он представляется.
— Тогда откуда ты узнал, что он начальник подразделения?
— Потому что я попросил к телефону заместителя начальника подразделения Майкла Уэллеса. К тому же, Эндрю, какая разница, начальник он или подчиненный? Он — сотрудник прокуратуры, который занимается организованной преступностью. По мне, так этого вполне достаточно.
Эндрю погрузился в молчание.
Потом он произнес:
— И каких дальнейших шагов ты от меня ждешь?
— Тут только тебе решать, — ответил Пети. — Я знаю, как поступил бы я. Потому что ты же понимаешь, Эндрю, он вполне мог поставить «жучки». И она вполне могла работать на него. Мне очень неприятно тебе говорить такое, но весьма вероятно, что она стукачка.
— И как бы ты поступил?
— Я думаю, ты знаешь, как бы я поступил, Эндрю.
* * *
Когда в среду закончился последний урок, Лоретта подошла к столу Сары и вручила ей большой белый конверт.— Миссис Уэллес, — очень серьезно сказала она, — если у вас выдастся свободная минутка, очень вас прошу прочитать вот это.
— С удовольствием, — улыбнулась Сара. — А что здесь?
— Ну... — Лоретта замялась и потупилась.
Странно, она никогда не производила впечатление застенчивой девочки. Сара пристально посмотрела на нее.
— Что там, Лоретта? — повторила она.
— Так, кое-что. Еще я там указала мой номер телефона, на случай, если вы захотите мне позвонить.
Сара в недоумении уставилась на нее.
— Что-то случилось? — спросила она.
— Нет-нет. Ну... просто прочтите, хорошо? Когда у вас выдастся свободная минутка. — И Лоретта бегом бросилась вон из класса.
Сара положила конверт в свой портфель.
* * *
Из-за ослепительного солнца Саре пришлось надеть темные очки. Она быстрым шагом шла по Парк-авеню в сторону Данхилла, где перед каким-то магазином стояла голубая «акура» Эндрю. Пока она не села в машину, она не произнесла ни слова.— Привет, — сказал Эндрю и улыбнулся.
— Очень опасно, — заметила она и бросила портфель на заднее сиденье. — Давай поскорее поедем.
Эндрю немедленно тронулся с места, направляясь в сторону реки. Билли обычно сразу же выруливал на Парк-авеню, но она знала, что они с Эндрю сегодня обедают в каком-то ресторане. Когда он сообщил ей о своем решении во время телефонного разговора, первое, что пришло ей в голову — уж не обнаружил ли он резервные прослушивающие устройства в своей квартире? За окном машины мелькало шоссе Ист-Ривер-драйв.
— Куда мы едем? — спросила она.
В ее голосе еще чувствовалось волнение.
— Есть одно миленькое местечко в Коннектикуте, — ответил он.
— В Коннектикуте? Эндрю, у меня не так много времени. Ты же знаешь, что я не могу...
— Думаю, время у тебя найдется, — процедил он сквозь зубы.
Она не сняла очки, хотя солнце больше не било ей в глаза. Она тихо сидела рядом с ним, положив сумочку на колени, а руки сложив поверх сумочки. Эндрю мрачно смотрел на дорогу.
Он гадал, нет ли на ней записывающей аппаратуры.
Он знал, что его машина чиста. Он отвез ее в гараж, где стоял «линкольн», и попросил Билли поднять на подъемник и проверить сверху донизу. Поиски результатов не дали. То, о чем они с Сарой Уэллес будут говорить сегодня в его машине, не станет известно ее мужу, работающему в Отделе по борьбе с организованной преступностью. Если только на ней самой нет «жучков».
— Я знаю, кто твой муж, — сказал он.
Она ничего не ответила.
— Его зовут Майкл Уэллес, и он заместитель начальника Отдела по борьбе с организованной преступностью.
Она по-прежнему не сказала ни слова. Ее сердце гулко билось в груди. Он знает о Майкле, значит, врать бесполезно. Но если она расскажет правду...
— Твой муж зарабатывает восемьдесят пять тысяч в год за то, что сажает в тюрьму таких, как я.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Думаю, ты все отлично понимаешь.
Он не смотрел в ее сторону. Его руки лежали на руле, глаза не отрывались от дороги. Они проезжали мимо той части Бронкса, где раньше селились итальянцы, а теперь их место заняли латиноамериканцы. Маленькие, теснящиеся друг к другу двухквартирные домики, выстроившиеся вдоль дороги, напомнили ему детство. Время от времени отец брал его, совсем еще маленького, с собой и ехал навещать кого-нибудь из рядовых бойцов организации. «Люди такое не забывают», — объяснял отец Эндрю. В точно таких же домиках старшие курили свои вонючие сигары, гладили его по голове и приговаривали: «Как ты вырос, Лино».
— Это твой муж установил «жучки» в моей квартире?
Он все еще не смотрел на нее, полностью сосредоточившись на дороге.
— Я же говорила тебе: я понятия не имею, чем ты...
— Сара, постарайся понять серьезность своего положения. Если ты знаешь, кто я, то ты должна знать и то, что я могу с тобой сделать. Лучше скажи мне правду.
— Ну хорошо, — вздохнула она.
— Так это он?
— Да.
— Очень мило. Он использовал свою собственную жену, чтобы...
— Нет, — остановила его Сара. — Все не так.
— В самом деле? А как?
— Я не знала о прослушивании. Благодаря прослушиванию он узнал о нас с тобой.
— Но теперь он знает.
— Да.
— И ты по-прежнему бегаешь ко мне на свидания. Значит, Сонни что-то пропустил, там еще что-то осталось. Иначе зачем бы твой муж...
— Да, там кое-что осталось.
— Когда ты узнала про меня?
— В День Матери.
— Ты знаешь обо мне с середины мая и все еще встречаешься со мной. И ты еще говоришь, что все не так. Ты...
— Я встречаюсь с тобой потому, что...
— Потому что ты работаешь на него, ты тащишь меня в западню...
— Я встречаюсь с тобой потому, что я люблю тебя.
— Ложь. Ты выуживаешь из меня...
— Нет...
— Да, ты осведомительница, ты хочешь отправить меня за решетку!
— У меня не оставалось выбора, — ответила она.
Она думала, что он решил убить ее. В кино она видела, как осведомителей отвозили за город, вроде как на прогулку. В его глазах — она просто осведомитель.
— Нет, у тебя был выбор, — сказал он. — Ты могла сказать мне. Ты могла...
— Я говорю тебе сейчас.
— Только потому, что я уже знаю!
— Я и так собиралась тебе сказать.
Она не знала, правду она говорит или нет.
Он задавался тем же вопросом.
— Ты понимаешь, что я могу приказать убить тебя в любую минуту? — спросил он.
Значит, сам он убивать ее не собирается. Но это вовсе не исключает возможности, что он везет ее в миленькое местечко в Коннектикуте, где парочка веселых мордоворотов давно уже ждет с веревками и бензиновыми пилами в руках.
— Не думаю, что ты это сделаешь, — сказала она.
— В любую минуту! — повторил он и, сняв правую руку с руля, щелкнул пальцами. Он до сих пор ни разу не взглянул на нее, только на дорогу. — Осведомительница! Стукачка! Ты знаешь, как мы поступаем со стукачами?
Потом он надолго замолчал, прикидывая, где можно свернуть с Брукнер-шоссе на какую-нибудь боковую улочку. Минуты через три он отыскал нужный поворот, проехал мимо дизельной заправочной станции и вскоре оказался на залитой солнцем улочке, по обеим сторонам которой тянулись хилые деревца и чистенькие белые домишки. В конце улицы виднелся незастроенный участок, обнесенный забором с пропущенной поверху колючей проволокой. За забором высилась груда ржавых и битых машин. Вокруг не было ни души. Эндрю подъехал к забору и выключил двигатель. На улице царила тишина, нарушаемая только гулом машин, доносившимся с шоссе. Наконец он повернулся к ней.
— На тебе есть «жучки»? — спросил он.
— Нет.
Она до сих пор не сняла темные очки. Он не мог видеть ее глаз.
— Сними очки, — приказал он.
Она повиновалась. Открыла сумочку и положила очки в футляр.
— Посмотри на меня, — приказал он.
Она повернулась к нему.
— Ответь еще раз. На тебе есть «жучки»?
— Нет, Эндрю.
— Расстегни блузку.
Она без колебаний расстегнула пуговицы на блузке. Он засунул руку ей за лифчик, провел пальцами вокруг грудей, ощупал живот, бока, ягодицы, бедра и лобок. Это были не те руки, что еще недавно ласкали ее.
— Вынь все из сумочки.
Она завороженно, как кролик на удава, уставилась на него, затем подняла сумочку и высыпала все ее содержимое. Пока он копался в женских мелочах, разбросанных по сиденьям, Сара застегнула блузку. Футляр с темными очками, кошелек, связка ключей, пачка жевательной резинки, губная помада, расческа, книжка в бумажной обложке, несколько монет. Он перелистал книжку, чтобы убедиться, что внутри ничего не спрятано. Затем вывернул наизнанку саму сумочку, встряхнул ее, провел рукой по швам. Ему не удалось найти ничего, что хоть отдаленно напоминало бы записывающее устройство.
— Ну хорошо, — произнес он наконец, отвернулся от нее и завел машину.
На ходу Сара принялась складывать свои вещи в сумочку — одну за одной, медленно, аккуратно, сердито. Когда они снова выбрались на шоссе, она сказала:
— Что ж, очень милый маленький обыск.
— Какого черта, — взорвался он. — По-моему, это твой муж работает в прокуратуре, а не мой!
— Ну теперь-то ты удовлетворен?
— Да.
— Убедился, что на мне нет «жучков»?
— Да.
— И что я здесь только потому, что я хотела быть здесь?
— Да.
— Тогда сбавь скорость. Я не желаю погибнуть в автокатастрофе.
Он бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида, кивнул и убрал ногу с педали газа.
— Я и не знал, что еду так быстро.
— Ты едешь как псих.
На протяжении минут десяти — пятнадцати они не обменялись ни единым словом. Наконец он нарушил молчание:
— Он знает, что ты сегодня встречаешься со мной?
— Да. Он хочет, чтобы наши отношения продолжались. Пока он не получит все, что ему нужно.
— Как много он уже знает?
— Не могу сказать точно.
— Что ты имела в виду, когда говорила, что у тебя нет выбора?
— Моя дочь...
— Какое она имеет от...
— Он грозится отнять ее у меня.
— Он в состоянии так поступить?
— Возможно. Я больше не могу сказать, что знаю его. У него есть видеопленка, на которой заснято, как я захожу к тебе, у него есть...
— Видеопленка! Господи, что еще у них...
— Они следили за дверью на Мотт-стрит, — пояснила она. — И снимали всех, кто туда заходил.
Похоже, она говорит правду. Записывающего устройства на ней нет. Она рассказывает чистую правду.
— Он показал мне пленку, — продолжала она. — И у него есть записи всего, что мы с тобой говорили друг другу. Он дал мне их прослушать.
— А еще?
— Кто еще их слышал? Наверное, люди, с которыми он...
— Нет, какие еще записи у него есть?
— Не знаю. Он ждет, пока наберется на пожизненное заключение. Понимаешь?
— Понимаю.
— И он пригрозил, что если я не сделаю то, что он хочет, то он использует пленки как свидетельство на бракоразводном процессе.
Эндрю кивнул.
Несколько минут он молчал. Потом заговорил снова:
— Они требуют, чтобы я приказал тебя убить. Они знают о твоем муже и думают, что ты могла...
— Но как они узнали?
— Обратились к детективу.
— Наняли частного детек...
— Нет, им помог обыкновенный нью-йоркский коп. Наш человек. Тогда они уже знали о нас с тобой. Откуда — не пойму.
— Билли, — догадалась она сразу же.
— Возможно, — кивнул он. — Они думают, что ты осведомительница. Стукачка. А осведомителей принято примерно наказывать. Чтобы другим неповадно было.
— Осведомителей принято убивать, вот что ты хочешь сказать?
— Да, — подтвердил он. — Осведомителей надо убивать.
— Даже осведомителей со связями?
— Особенно осведомителей со связями.
— Я имею в виду не мужа. И совсем другие связи.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Я имею в виду тебя, — пояснила она.
С обеих сторон их обходили грузовики.
— Что это значит? — спросил он.
— Ты предлагал мне выйти за тебя замуж.
Слева от них просвистел огромный автофургон, подняв тучу пыли и заставив их обоих вздрогнуть.
— Ты тогда говорил серьезно? — спросила она.
— Совершенно серьезно.
— Тогда я отвечу: «да», — сказала она.
* * *
Она вышла из ванной совершенно нагая, только сумочка болталась у нее через плечо. Она положила сумочку на ночной столик у кровати и сразу же бросилась в его объятия.При виде его у нее всегда возникало совершенно неконтролируемое желание. Едва ощутив его тело, она моментально растворилась в той дикой, первобытной страсти, которую она испытывала с ним всегда, начиная с самого первого раза. Даже сейчас, когда она знала, кто он такой и какие силы он представляет, она оставалась совершенно безнадежно и отчаянно влюбленной в него. Да, она любила его всей душой.
Гостиница стояла на берегу узкой речушки с маленьким водопадом. Прямо под окнами их номера на втором этаже, в тихой заводи перед водопадом, как в пруду, плавали лебеди. Сара и Эндрю лежали, обнявшись, на широкой кровати и слушали шум падающей воды.
Он весь бурлил вопросами, планами, предложениями, буквально горел от возбуждения и говорил, не переставая, как будто журчала вода в водопаде за окном. Когда она скажет мужу? Как быстро она получит развод? Согласится ли он? Может ли она переехать к нему жить уже сейчас? А как насчет ее дочери?
«Действительно, как насчет моей дочери?» — подумала Сара.
— Я знаю, что я ей нравлюсь, — сказал он, — но...
— Она от тебя без ума.
— Но тут совсем другое дело, все-таки развод, у нее появится новый отец...
— Я понимаю, все непросто.
— Я буду очень хорошо заботиться о ней, Сара.
— Не сомневаюсь.
— И о тебе тоже. Никто не посмеет тебя обидеть, пока я рядом.
— Знаю, — ответила она.
— Я познакомлю тебя со всеми, — продолжал он. — Ну, не буквально со всеми, но с теми, кто имеет вес. Фактически все ограничится двумя — Бобби Триани и Пети Бардо, самыми главными людьми в организации после меня. Звучит так, словно у нас как в армии, но это не так.
— Тебе потребуется их согласие? — спросила она. — Для того чтобы жениться на мне?
— Да нет, что ты. Я ни у кого не спрашиваю согласия и поступаю так, как считаю нужным. Просто так принято, Сара, вроде как знак уважения по отношению к коллегам. Когда я говорил тебе, что занимаюсь инвестициями, я вовсе не врал, по сути дела, мы и есть инвесторы и, как любые другие инвесторы, стремимся получать прибыль. Бобби — мой первый заместитель, Пети — второй. Все проходит через наши руки, вся прибыль, и мы решаем, как ее распределить, сколько процентов кто получит, кто какую роль должен играть в организации...
И тут, возможно, потому, что скрывать правду о себе в течение стольких месяцев оказалось для него невыносимым бременем, его буквально прорвало. Так поток прорывает плотину и с ревом устремляется дальше, уничтожив на пути и саму плотину. Слова мешались, мысли обгоняли одна другую. А Сара думала, что никогда еще не любила его так сильно, как сейчас, когда он наконец открыл ей всю истину про себя, полностью раскрылся перед нею, доверчивый, как ребенок.
— ...в основном мы работаем с наличкой. Вообще-то одна из наших главных проблем — как избавиться от денег. Я, конечно, не говорю, что мы выбрасываем их на улицу. Но им надо придать респектабельность, понимаешь? Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что мою квартиру прослушивали потому, что мы не совсем в ладах с законом. Ты задала вопрос: не связан ли я с преступностью? И я ответил: нет, потому что, на мой взгляд, преступник — это тот, кто убивает, или грабит, или причиняет другим какой-нибудь серьезный вред. Я лично никогда ничем таким не занимался. Полагаю, в глазах твоего мужа — и возможно, в твоих тоже — преступно способствовать людям, которые хотят играть в азартные игры, или брать взаймы деньги, или получать те удовольствия, какие им самим нравятся. В таком случае все, так или иначе связанные с перечисленными мной занятиями, автоматически зачисляются в разряд правонарушителей. Но мой отец, мой дядя и я — должен признать, я разделяю образ их мыслей, — мы считаем, что все, что мы делаем, — это предоставляем людям нужные им услуги. Пети, Бобби — мы все мыслим одинаково. Парикмахер Сэл — ты с ними со всеми в свое время познакомишься, — Ральфи Карбонарио (он и есть Картер в «Картер и Голдсмит», Кармине Орафо (это — Голдсмит), все они, мы все, предоставляем услуги, которые, кстати, в различное время и в различных странах мира считались вполне законными.
Бизнес тебя не будет касаться. Моя мать никогда не занималась делами и не занимается ими сейчас — ты с ней тоже познакомишься, должна же она дать свое родительское благословение, сама понимаешь. С ее стороны никаких проблем не будет, она влюбится в тебя с первого взгляда, иначе просто невозможно. Должен тебя сразу предупредить, сначала будет непросто. Трудно ожидать, чтобы эти ребята сразу признали человека с твоим прошлым, — я говорю о твоем первом муже. Тут вполне возможна, так сказать, естественная настороженность. Инерция мышления, сама понимаешь. Ребята, которые привыкли считать, что ростовщичество есть занятие совершенно нормальное, не сразу поймут, как я мог жениться на женщине, чей первый муж думает совершенно обратное. Возьмем, например, Парикмахера Сэла. Именно он дал мне то кольцо, помнишь? Ну, черное? Которое оказалось краденым? Он очень порядочный, работящий человек, сама увидишь, когда познакомитесь, хотя и производит впечатление громилы. Однако посмотри, какое великолепное кольцо он нашел. Разве это не говорит о чувствительности его души? Кстати, Сэл тоже не знал, что оно краденое. Тот тип, который всучил ему кольцо, очень сильно пожалел о своем поступке — если он, конечно, еще может о чем-то жалеть, а жалеть он больше ни о чем уже не может, поверь.
Так что сперва могут быть разговоры типа: «Что такое Эндрю выдумал, зачем он привел эту женщину, он что, с ума сошел?» Но ты узнаешь их поближе, они узнают тебя поближе, и все уладится. Особенно в конце месяца, поскольку все они станут получать очень большие деньги. Все — от руководства до исполнителей. Тогда заработает наш новый проект, и все будут очень счастливы, уж поверь мне, когда деньги потекут ручьем и мы станем распределять их между членами организации. Тогда все они будут относиться чрезвычайно благожелательно ко всем моим действиям. Впрочем, я не ожидаю ни от кого из них открытой враждебности по отношению к тебе. Уверен, все окажут тебе должное уважение.
— О каком новом проекте ты говоришь? — спросила она.
— Ну, — ответил он, — не знаю, как ты относишься к наркотикам. Некоторые готовы упрятать в тюрьму любого, у кого найдут косячок. Но миллионы людей по всему земному шару курят марихуану ежедневно, а миллионы других — я не говорю о бродягах и отребье, я говорю о законодателях, юристах, криминалистах, судьях, работниках социальной сферы и им подобных — считают, что наркотики следует легализовать. Я не могу судить, кто из них прав, а кто — нет, я только говорю, что миллионы людей не могут прожить и дня без наркотиков, и разве не большее преступление — лишить их того, что помогает им хоть как-то влачить существование. Я даже не о марихуане говорю. Возьмем тяжелые наркотики, типа героина или кокаина. Многие считают, что в конечном счете они гораздо менее опасны, чем алкоголь и табак. Что-то я не припомню, чтобы хоть один наркоман умер от цирроза печени или рака легких, а ты? И кстати, никто еще не доказал, что крэк вызывает зависимость. Знаешь ли ты, что кокаин можно курить? Тогда он называется «крэк». И даже героин можно курить — как раз эту новинку мы и собираемся ввозить, смесь кокаина и героина, так называемый «лунный камень». Помнишь, мы с дядей ездили во Флориду?