Маккаммон Роберт. Грех бессмертия

   И это движение в пыли, фигура, задрапированная в тень, медленно подходящая все ближе и ближе, беззвучно шагающая с ужасной, словно свернутой в пружину силой. Он хотел закричать, но не смог. Он хотел побежать, но не смог сделать и этого. И опять фигура, разводя в стороны пылевую завесу, пытается сквозь нее дотянуться своей рукой, подходит все ближе и ближе, ее пальцы тянутся к его горлу.
   Сейчас Эван мог видеть только глаза на мрачном нависающем лице.
   Глаза цвета электрической синевы, мощной, искрящейся, угрожающей разорвать его в клочья. Немигающие. Ниже глаз, губы разошлись в оскале ненависти, обнажая блестящие зубы.
   Эван стонал, почувствовал, что крик разрывает его горло, словно коготь. Он пытался вырваться оттуда, Кэй рядом с ним теперь повторяла: "Боже, Боже милостивый, пожалуйста, не надо опять... нет, нет, не надо опять, нет, Эваннннннн..."
   - Спокойно, - наконец выдохнул он, пытаясь обуздать свои нервы. Он почувствовал на своем теле влажный холодный пот. Он ощущал себя замершим и беззащитным. - Не волнуйся. Все в порядке. Правда. В порядке.
   - Господи милостивый на небесах, - сказала Кэй, и именно тогда он осознал, что она отодвинулась от него.
   Он заглянул в ее глаза, увидел, что они расширились от испуга, провел рукой по своему лицу и покачал головой. "Возвращайся ко сну".
   Она молча смотрела на него, как на смертельно больного, с печалью и страхом.
   - Я же сказал, спи, - повторил Эван, и его взгляд словно пронзил ее череп вплоть до мозга.
   Она внутренне содрогнулась от этого выражения в его глазах. Она видела что-то похожее раньше, когда он проснулся и сказал, что будет несчастный случай и они могут покалечиться. У красного грузовика трейлера с надписью "АЛЛЕН ЛАЙНЗ" откажут тормоза, и его вынесет на середину дороги по направлению к ним. Но нет, этот взгляд был еще хуже, и поэтому напугал ее до самой глубины души. Он казался пустым и затравленным, освещенным внутренним огнем, казалось, он пытается заглушить тот ужасный озноб, который пронизывал его кости.
   - Спи, - шепнул Эван.
   Она начала говорить, но передумала и положила голову на подушку. В окно светила луна, и ей показалось в это мгновение, что луна... ухмыляется.
   - Боже мой, - тихо сказал Эван. - Ох, Боже мой. - Он снова улегся, его сердце колотилось в груди, как кувалда. Нечего было ждать сна; в эту ночь он прошел мимо него, отбросив, как треснувший бесполезный контейнер. Он откинул в сторону простыни, пытаясь охладить пот, выступивший на лбу; Кэй рядом с ним пошевельнулась, но не дотронулась до него и не осмелилась заговорить.
   Эти глаза жгли его мозг; прикрыв веки, он снова увидел их огненные сферы где-то в районе лба.
   Теперь, после своего второго сна, он все понял. И устрашился ужасного знания.
   Что-то в мирной деревеньке Вифаниин Грех подкрадывалось к нему.
   Поступало все ближе.
   И пока они лежали, как незнакомцы, полные страха, июнь превратился в июль.
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЮЛЬ
   12. НОЧЬ НА УЛИЦЕ КИНГЗ-БРИДЖ-РОУД
   - Мы закрываемся, уважаемый, - сказала женщина с пучком волос, крашенных в белый цвет.
   Нили Эймс уставился на нее из-за своих стаканов и кивнул, и она отвернулась, возвращаясь назад от его столика к бару. Свет отражался на янтарном стекле четырех пустых пивных бутылок, беспорядочно нагроможденных перед ним, еще одна, наполовину осушенная, стояла на полу, рядом с его стулом. Он смотрел, как женщина - как она сказала, ее зовут? Джинджер? возвращается за стойку и начинает считать деньги в кассовом аппарате. Он пробренчал несколько аккордов на лежащей у него на коленях обветшавшей двенадцатиструнной гиббсоновской гитаре. Джинджер, подняв глаза, одарила его мимолетным подобием улыбки и затем продолжила прерванные подсчеты. Вик, буфетчик, здоровенный детина с рыжеватой бородой, держа на фут перед собой шланг, мыл пивные кружки и подносы и слушал игру молодого человека.
   Это были старые песни, но ни Джинджер, ни Вик, конечно, никогда их раньше не слыхали, потому что их написал сам Нили. Некоторые из них были лирическими, одни были завершенными, другие только отрывками, но каждая из них имела свои особенности, тесно связанные с определенным событием или чувством в его жизни. Они зарождались внутри него, в печенках, и наконец вырвались наружу с большой болью и даже смущением через кончики пальцев, голос и эту гитару. Он хорошо играл; несколько лет назад он оставил дом в Небраске, присоединившись к группе музыкантов под именем "Миднайт Рэмблерс", "Полночные гуляки", но вместе у них ничего толкового не получилось и, в конце концов, их пути разошлись. Какое-то время он зарабатывал неплохие деньги, играя в клубах и придорожных заведениях вроде этого, но он плохо знал новые популярные песни, и люди явно предпочитали пить, а не слушать. В основном он наигрывал пару своих мелодий для владельцев клубов, а они пожимали плечами и смущенно говорили, что такая музыка не пользуется особым спросом. Это, конечно, так и было, но он давно решил, что будет играть либо свое, либо ничего, и за этот несколько рискованный обет расплачивался случайными заработками, подобными тому, чем он занимался в Вифаниином Грехе. Однако они приносили ему деньги, так что жаловаться не было причин.
   Время от времени, сидя в темном баре и глядя перед собой на пепельницу, заполненную окурками, и пустые бутылки, выстроившиеся перед ним, как друзья, которые приходят и уходят, - Нили мысленно возвращался в прошлое. Голоса, образы, вкусы и запахи заставляли его сознание скользить назад. Назад, через годы, через прожитые дни. Он вспоминал своего отца, рослого компанейского мужчину, который предпочитал носить красные ковбойские рубашки, игравшего на гитаре в джазовом оркестре под названием "Тритоны" на деревенских карнавалах. От него Нили и узнал о музыке и страданиях. Отец был алкоголиком, он пил по ночам и выл на луну, как раненый пес; его мать, изящная и интеллигентная женщина, дочь священника, стала почти что пьяницей и, одновременно, бродячей религиозной фанатичкой, распространяющей брошюры о спасительной милости Христа. Нили помнил ее молящейся рядом с мужем, свесившим голову в лужу рвоты, вонявшей в лунном сиянии. Но и мать тоже отступалась, отказываясь от почти невозможной задачи подсадить его в машину, ползущую наудачу через борозды в его сторону. Они по-настоящему любили друг друга.
   И теперь Нили иногда казалось, что пьянство помогало пробудить к жизни его творческие соки. Он не был алкоголиком, он не был привязан к этому, но, Боже правый, пьянство облегчало ему некоторые скверные воспоминания, помогало коротать одинокие ночи и, главное, позволяло забыть тот день, когда его тетя и дядя приехали за ним и забрали мать с отцом в один из этих госпиталей с белыми стенами, где глаза у всех выглядят как дырки, просверленные в черепе прямо до мозга. Он рано повзрослел; подтянутый и сообразительный, он выучил уроки, которые ни одна школа не смогла бы ему преподать. Иногда, когда он пил неразбавленный виски, что случалось не часто, ему казалось, что он видит то же, что, должно быть, видел его отец: настоящая жизнь начнется завтра, дальше по дороге, за следующим поворотом. Настоящая жизнь ждет впереди.
   Еще через несколько минут Нили взял свою гитару за деку и встал. Пивные бутылки дрожали, и отблеск света от них вытанцовывал джигу. Джинджер опять улыбнулась ему, и Нили попытался представить, что бы случилось, если бы он попросил ее пойти домой вместе с ним. Она была, вероятно, лет на десять постарше его, но какого черта? Нет, нет. Не стоит делать этого. Может быть, она жена буфетчика; он видел пару раз за этот вечер, как Вик обнимал ее за талию. Он еще примерно мгновение смотрел на нее, затем двинулся к двери.
   - Эй, - позвал Вик, - с тобой все в порядке?
   Он кивнул.
   - Да.
   - Тебе далеко ехать?
   - Вифаниин Грех, - сказал Нили. - Я там работаю. - Его язык казался чуть распухшим, но за исключением этого он чувствовал себя прекрасно.
   - Что ж, - сказал Вик, - будь поосторожнее по дороге домой.
   - Спасибо, буду.
   - Доброй ночи, - сказала Джинджер. - Мне нравится, как вы играете на гитаре.
   Нили улыбнулся ей и прошел через дверь, освещенную снаружи красной неоновой вывеской с надписью "Крик Петуха", над которой светились контуры петушка, кукарекающего в небо. На чуть подсвечиваемой красным неоновым светом и выложенной гравием автостоянке оставался только его грузовичок и микроавтобус "Шевроле". Он скользнул в грузовик, положил свою гитару на сиденье рядом, завел двигатель и повернул по направлению к Вифанииному Греху. В пути он взглянул на свои наручные часы: до двух часов оставалось лишь несколько минут. Вдыхая ночной воздух, врывавшийся в открытые окна грузовичка, он почувствовал в голове приятную легкость и свободу от всяких мыслей; ему не хотелось ни о чем думать до шести часов утра, когда Вайсингер, вероятно поручит ему сделать какую-нибудь работу. Кингз-Бридж-роуд протянулась перед его фарами гладкой лентой асфальта. Это была одна из наиболее ухоженных дорог в окрестностях деревни, которая вела его мимо затемненной Вестбери-Молл и пересекалась с шоссе 219 за несколько миль до Вифаниина Греха. В эти ранние часы на шоссе не было других машин, и ночь расступалась перед фарами грузовичка.
   Неожиданно он обнаружил, что думает о том дворе, где сегодня косил траву. Кто бы там ни жил, но сейчас, без сомнения, его там не было. Вся одежда исчезла из кладовых, ничего не осталось, кроме мебели. Это беспокоило его: зачем скашивать лужайку перед покинутым домом? За последние две недели он видел два других дома, таких же, как этот: один на улице Блэр-стрит, другой на Эшавэй. Конечно, было лето, время отпусков для тех, кто мог себе это позволить. В конце концов, на почтовых ящиках все еще оставались имена. Местные жители были фанатиками в стремлении придать своей деревне безукоризненный вид, и, конечно же, в этом не было ничего плохого, но Нили задавался вопросом, не было ли это продиктовано желанием... произвести впечатление на тех, кто случайно проезжал через деревню. А может быть, привлечь новые семьи в Вифаниин Грех. Что бы там ни было, но в любом случае это не его забота.
   Его уши заполнили песни насекомых из леса. Прямо впереди на дороге был поворот, за которым следовал подъем, и Нили сбавил скорость - нет нужды скатываться в овраг и иметь неприятности с патрульными машинами. Они, будьте уверены, черт, почуют запах пива, идущий от него, поскольку он сам его чувствует. К дьяволу, я в порядке, сказал он себе. Я чертовски прекрасно справляюсь.
   И словно бы желая подчеркнуть это, он слегка надавил на акселератор, вписываясь в окруженный лесом поворот.
   Слишком поздно он осознал, что на дороге что-то было.
   Свет фар высвечивал что-то темное и движущееся. Несколько фигур. Что-то черное. Животные. Он услышал приглушенное ржание и только тогда понял, что это лошади. Они рассеялись перед грузовиком, мелькнув копытами, и в следующее мгновение он миновал их и делал уже следующий поворот. Он быстро заглянул в зеркальце заднего обзора, нажимая на тормоза. Лошади? Что, к дьяволу, делают здесь лошади посреди ночи? Он не смог хорошо разглядеть всадников, потому что быстро пронесся мимо них, но на долю секунды получил впечатление о туловищах и медленно поворачивающейся по направлению к нему головах. Фары резко высветили глаза, расширенные и немигающие, и... да, ей-Богу, такие синие, как неукрощенное электричество, проходящее по силовым кабелям. Он неожиданно вздрогнул, уставясь в зеркальце, грузовик замедлял, замедлял и замедлял ход.
   Остановился.
   Ночные птицы с криком унеслись налево. Сверчки пронзительно прострекотали своими похожими на шум пилы голосами, и затем замолчали. За пределами зоны видимости его фар дорога была такой темной, что словно бы и не существовала. Он посмотрел в зеркальце заднего обзора на красный свет от задних фар грузовика.
   И именно тогда он увидел, как они приближаются.
   Тени, приближающиеся в красном свете. Бока этих огромных мускулистых лошадей блестели потом. Всадники чуть наклонились вперед, разрезая встречный ветер. Что-то заблестело в отраженном лунном свете. Что-то металлическое.
   Его руки непроизвольно стиснули руль. Он надавил ногой на акселератор.
   Грузовик кашлянул, затарахтел и начал набирать скорость. Сейчас он не мог видеть, что они его преследуют, но он это чувствовал. Хотя он не знал, сколько их или кто они, единственной его мыслью было добраться до Вифаниина Греха. Старенький двигатель грузовичка дребезжал и стонал как ревматический старик; ветер ревел в открытых окнах, взлохмачивая волосы. В следующее мгновение ему показалось, что он слышит бешеное хриплое дыхание лошадей, несущихся следом. Он взглянул в зеркальце заднего обзора и ничего не увидел. Но они были там, он знал это: становились все ближе и ближе. Двигатель тарахтел, Нили скрежетал зубами и мысленно понукал его. Держа одну руку на руле, он наклонился к дальнему окну и закрыл его. Затем окно рядом. Он ощущал запах собственного пота. Что-то пронзительно вскрикнуло прямо позади него. Дикий оглушительный вопль заставил его сердце бешено колотиться от страха, и в эту секунду он понял: что-то на этой темной дороге дышало жизнью и ужасной вибрирующей ненавистью. Он чувствовал, как щупальца этого существа тянутся к нему множеством черных пальцев и хватают его за горло. Мимо него по обе стороны дороги проносились очертания лесных зарослей: мрак на фоне мрака. Стрелка спидометра дрожала между сорока пятью и пятьюдесятью. Очередной жуткий вопль, где-то совсем близко за головой заставил Нили вздрогнуть. Казалось, этот звук пронзил его, словно ледяная сталь. В его желудке образовался комок, и он почувствовал, что его вот-вот затошнит. Ему хотелось кричать и смеяться в одно и тоже время, смеяться дико и истерично, до потери голоса. Он объяснял это белой горячкой, или перевозбуждением от выпитого пива, или чем-нибудь в этом роде, только не реальностью, нет, это не могло происходить на самом деле. Он вспугнул группу оленей, переходивших дорогу. Взглянул в зеркальце. Там, сзади, ничего нет. Все темно. Ничего. Олени. Исчезнувшие к настоящему моменту, все перепуганные, как и он. Ты пьян, ей Богу.
   Еще один поворот на дороге, очень коварный. Он поставил ногу на тормоза и услышал, как шины начали взвизгивать. Стрелка спидометра упала до тридцати пяти.
   Движение рядом с ним заставило его нервы тревожно вскрикнуть. Он повернул голову в сторону. От того, что он увидел, его рот открылся настежь, чтобы издать хриплый гортанный вопль ужаса.
   Один из всадников поравнялся с его окном. Его черные, цвета ворона, волосы, как и грива огромной истекающей пеной лошади, на которой он скакал, развевались на ветру. Чуть наклонившись вперед, одной рукой, лежащей у основания массивной мускулистой шеи лошади, он понукал ее скакать все быстрее и быстрее. Не было ни седла, ни уздечки. Лицо всадника повернулось и уставилось на Нили. Губы его изогнулись в ужасном крике ненависти, обнажив зубы, блестевшие в лунном свете. Его глаза - глазные яблоки, неистово светящиеся синим светом - излучали такую силу, что та буквально почти откинула голову Нили назад, так что его шея хрустнула. Холодный ужас затопил его тело, он отчаянно пытался сохранить контроль над рулем. В течение доли секунды другая рука всадника вырвалась вперед вместе с каким-то металлическим предметом, и это выдавило из него новый крик и заставило заслонить рукой лицо.
   Что и спасло его глаза. Потому что в следующее мгновение лезвие топора разрубило оконное стекло, заполнив кабину грузовика роем жалящих ос. Рука поднялась и снова упала с ослепляющей ужасной силой; он услышал, как лезвие врубается в боковую дверь и затем выскальзывает оттуда. Нили повернул руль, нащупав ногой акселератор, но он зачем-то вместо этого ударил по тормозам. Грузовик начал заворачивать в сторону, затем вылетел прочь с дороги, ломая кустарник и дикие заросли. Удар о небольшой тополек встряхнул Нили, словно игральную кость в чаше, которую держал какой-то древний хохочущий бог. Он снова нажал на акселератор и почувствовал потрясший его до мозга костей грохот, когда грузовик врезался в невысокие заросли колючек; он услышал, как ломается стекло, одна из фар погасла, оставляя его в сумрачной полутьме. Нили расслышал дыхание лошадей и мог различить фигуры, со всех сторон окружившие его. Сколько их было? Десять? Двенадцать? Двадцать? Он обхватил себя руками и отвернулся; грузовик застонал, продираясь сквозь кустарник как сошедший с ума от страха циклоп и снова выбрался на дорогу. Еще одно лезвие топора ударило по двери и соскользнуло вниз. Он опустил ноги на пол; его очки слетели и лежали где-то на полу. Когда шины хлопали по асфальту, гитара соскользнула вниз, издав стонущий звук. Стрелка спидометра достигла пятидесяти и бешено вибрировала.
   Примерно в полумиле впереди горел мерцающий светофор, отмечавший поворот на Эшавэй. Он свернул туда, не снижая скорости, взвизгнув шинами так громко, что, казалось, шум разнесся эхом по Вифанииному Греху, как вопль баньши. Он гнал грузовик по темным улицам деревни, мимо молчаливых домов, через Круг, по направлению к двухэтажному деревянному зданию гостиницы, где женщина средних лет по имени Грейс Бартлетт сдавала ему комнату за двадцать пять долларов в неделю. Когда он остановил грузовик перед гостиницей, от шума шин завибрировали окна.
   Он испуганно взглянул через плечо, хрипло и тяжело дыша, пульс вышел из-под контроля.
   Никто его уже не преследовал.
   Дрожа всем телом, он провел рукой по лицу. Тошнота подступила к нему до того, как он успел открыть дверь и перегнуться наружу. Стекло позвякивало на сиденье и в дверце. Господи Иисусе, сказал он себе, пытаясь успокоить свои нервы; Иисус Христос, что же я там видел? Кислая вонь от пива ударила ему в лицо, и он отвернулся.
   Казалось, что над ним собираются шумы и колышутся тяжелыми складками подобно пыли: голоса насекомых на деревьях; одинокий призыв птицы где-то там, по направлению к Кругу; мягкий шорох веток от неуловимого теплого ветерка; повторяющийся лай собаки на расстоянии. Нили нашел свои очки, надел их и в течение нескольких мгновений вглядывался в ночь, затем взял гитару и выскользнул из грузовика, его голова все еще кружилась, а ноги и руки казались свинцовыми. Рукой, словно лишенной нервных окончаний, он провел по зарубкам на двери машины: сквозь слои краски просвечивал металл, выбоины свидетельствовали о мощности ударов. Если бы не эти следы топора и не разбитое стекло, Нили сумел бы убедить себя в том, что он видел на дороге какой-то кошмарный сон, что он провалился в сон, вызванный пивом, где бушевало что-то злобное и ужасное.
   Но нет.
   Окно было разбито вдребезги, и крохотные кусочки стекла усеивали тыльную сторону руки, которой он закрылся в целях самозащиты. Он снова посмотрел в темноту, почувствовал, как мурашки ползут по позвоночнику, затем услышал свой внутренний голос, выкрикивающий: "БЫСТРЕЕ ВНУТРЬ, БЫСТРЕЕ, БЫСТРЕЕ, БЫСТРЕЕ!" Нили отвернулся от грузовика и почти побежал к дому. Взобравшись по лестнице в холле, он нашарил свой ключ и повернул его в замке двери. Затем включил верхний свет в комнате, оклеенной обоями с темно-коричневым бамбуковым узором. Поставив гитару в угол, он пересек комнату и распахнул окно, выходящее на улицу. И там он стоял в течение, быть может, пятнадцати минут, наблюдая и прислушиваясь - к чему, он не знал.
   Но там, внизу, все было неподвижно.
   Он провел рукой по лицу; в его ладони было стекло. Вайсингеру следует узнать об этом, наконец решил он. Кто-то пытался убить меня, и я увидел его лицо; я видел его глаза, и я знаю, что это было.
   Что-то ужасное, дышащее ненавистью. Что-то в форме женщины.
   Но... нет, это не человек. Это на самом деле не человек.
   Через некоторое время он закрыл окно, выдернул стекло из ладони при помощи пинцета, и наконец постарался заснуть. Сон его был беспокойный, с криком, несущий с собой блестящий в лунном свете боевой топор.
   Перед самым рассветом тень взобралась по лестнице и остановилась перед комнатой Нили. Тихо потрогала ручку двери. Затем исчезла той же дорогой, что и пришла.
   13. ЧТО ЖЕ ВИДЕЛ НИЛИ?
   Шериф Вайсингер чуть наклонился вперед, сфокусировав свой неистовый взгляд на сигаретном окурке во рту. За его столом располагался смазанный маслом ящик орехового цвета для оружия и полка с блестевшими футбольными трофеями. С некоторых из них начала отваливаться золотыми хлопьями краска, выставляя наружу некрасивый и ничего не стоящий металл. Он вытащил сигарету изо рта и положил ее на краешек красной пластмассовой пепельницы. "Эймс, - тихо сказал он, - слишком раннее утро для такого рода историй, тебе не кажется?"
   - Историй какого рода? - спросил его Нили, стоя по другую сторону письменного стола, положив руки на бедра.
   - Баек, сказочек, - Вайсингер снова затянулся сигаретой, выдохнул дым из ноздрей драконовской струей и затем загасил сигарету в пепельнице. Крохотные красные угольки вспыхнули, засверкали, а затем погасли. - Что за дерьмо ты пытаешься мне всучить?
   - Эй, - сказал Нили, приподняв свою руку так, чтобы шериф смог разглядеть небольшие порезы. - И посмотрите вот на это! - он показал на две небольшие царапины, которые обнаружил сегодня утром у себя на подбородке. - Хотите выйти и взглянуть на мой проклятый грузовик? - Он стоял, ожидая, когда шериф шевельнется; верхний свет отражался на розовой коже лысины Вайсингера.
   Шериф молча сидел в течение нескольких секунд. Наконец он презрительно пожал плечами и приподнял свою тушу из вращающегося кресла. Снаружи конторы утро светилось жемчужным светом, и тонкая дымка влажного тумана все еще заполняла обочины. Нили подошел к своему грузовичку, и Вайсингер, не торопясь, последовал за ним.
   - Здесь, - сказал Нили, показывая на зарубки и на разбитое окно; в утреннем свете следы от удара топора были хорошо заметны.
   Вайсингер прошел мимо него, провел рукой по одной из зарубок.
   - Как ты мне сказал, что ты делал прошлой ночью? - спросил он.
   - Я сидел в "Крике Петуха", пока они не закрылись, - еще раз пояснил Нили. - На обратном пути в деревню я проехал через группу всадников на лошадях, которые пересекали дорогу, мне кажется, я притормозил, чтобы разглядеть их, и они погнались за мной. Можете сами видеть, что они сделали.
   - Да, вижу. Когда, ты говоришь, это случилось?
   - Около двух.
   - Около двух, - Вайсингер выругался. - Чертовски поздно для людей сельской местности ездить на лошадях по дороге. Сколько их там было?
   - Не знаю. Господи, я просто пытался унести оттуда ноги.
   - Угу. - Он подошел к окну, осмотрел зазубренный край. - Чем, ты сказал, они пользовались? Молотками?
   - Нет. Топорами. По крайней мере один из них.
   - Топорами? - Вайсингер отвернулся от окна и посмотрел Нили в лицо. Ты знаешь, это звучит пострашнее адской бездны, парень, да?
   Нили сделал шаг к нему, угрюмо стиснув зубы.
   - Послушайте меня, вы, - сказал он, не взирая более на положение, занимаемое Вайсингером в деревне, не заботясь о той проклятой работе, которая у него была, и не думая более ни о чем, кроме как о том, чтобы заставить этого похожего на быка человека поверить ему, - я знаю, что видел прошлой ночью. Всадники гнались за мной. И один из них разбил мое окно топором! Хотели, дерьмо собачье, загнать меня на этой дороге!
   - Выбирай выражения, - тихо сказал Вайсингер, увидев проезжавшую мимо машину.
   - Они пытались убить меня! - сказал Нили громче, чем хотел бы, слыша, как его голос эхом отдается от бортов грузовика. - Я еще не вижу, что вы поняли это!
   - Я понимаю это. Я только не знаю, кто они такие и зачем они пытались повредить тебе. Ты что, поранил одну из их лошадей? Ведь твоя фара сломана, а вся решетка разбита и погнута, к черту?
   - Нет, - сказал Нили, покачав головой. - Я никого из них не поранил. Это случилось, когда я съехал с дороги.
   Вайсингер слегка улыбнулся, ощутив, что наконец завел Нили туда, куда и хотел.
   - Ну что ж, - сказал он, наблюдая за ним. - Может быть, все случилось, когда ты съехал с дороги? А? Может, ты чуть выпил лишнего прошлой ночью, опрокинул свою колымагу в овраг, разбил вот это окно и исцарапал дверь со стороны водителя? А чтобы я не обнаружил, что ты спьяну повредил машину, этим утром ты сочинил во сне эту небылицу и побежал сюда...
   - Нет, - сказал Нили голосом твердым и холодным, как сталь, его взгляд по твердости не уступал взгляду Вайсингера. - Все это было не так.
   - Так ты цепляешься за эту чушь о лошадях посреди дороги? Господи! фыркнул Вайсингер. Он отвернулся от Нили и направился к двери. Его легкие болели от второй сигареты, выкуренной за утро.
   - Подождите минутку! Подождите! - Нили шагнул вперед, положил свою руку на плечо Вайсингера и крутанул его к себе. Глаза Вайсингера коротко вспыхнули, и Нили отдернул руку. - Я еще не все рассказал вам. Я видел одного из тех, кто скакал на этих лошадях. Я заглянул в ее лицо...
   - Ее? Что, к дьяволу, ты имеешь в виду, говоря "ее"?
   - Это была женщина. Но я... я никогда раньше не видел женщину, которая бы выглядела подобным образом. Это было словно... словно заглянуть в разверстую доменную печь. Или в кратер вулкана. Я чувствовал жар, исходящий из этих глаз, словно бы они выжигали во мне дыры. Я никогда в жизни не видел ничего подобного этому, и Господи Иисусе, надеюсь, что никогда больше не увижу.
   Вайсингер помолчал одно мгновение, зондируя взглядом Нили. Когда он заговорил, его голос был суровый, ровный и лишенный эмоций.