Маккаммон Роберт. Грех бессмертия

   - Спасибо, - наконец сказала она. - Я вам позвоню.
   - Пожалуйста, позвоните, - сказала доктор Драго. Одно мгновение она стояла неподвижно. За завесой тени эти страшные аквамариновые глаза продолжали блестеть. И не говоря больше ни слова, доктор Драго повернулась и исчезла в противоположном конце коридора.
   Долгое время Кэй не шевелилась. Она неотрывно вглядывалась в том направлении, в котором скрылась женщина. Я хочу пойти на этот вечер, сказала она себе. Я хочу встретиться с другими. Она была уверена, что Эван составит ей компанию, но даже если нет, она все равно пойдет туда, - одна, если придется.
   Потому что за последние несколько минут Катрин Драго заставила Кэй почувствовать, что она принадлежит Вифанииному Греху, и, может, намного больше, чем чему-либо другому. Навсегда.
   14. ИСТОРИИ, РАССКАЗЫВАЕМЫЕ ШЕПОТОМ
   - Вифаниин Грех? - Джесс прижмурил, задумавшись, свои голубые, блестящие глаза и пробормотал: - Нет, по настоящему я никогда серьезно не задумывался об этом. Для меня это просто имя.
   - Конечно, - сказал Эван и чуть наклонился в своем кресле. - Но что скрывается за этим именем? Что оно означает?
   Джесс минуту молчал, вытаскивая сигарету из портсигара. Они сидели вместе в конторе станции обслуживания "Галф" во Фредонии, распивая кока-колу из автомата. Сын Джесса возился в гараже с красным "Фольксвагеном", через каждые несколько секунд обходя его кругом, словно бы составляя мнение о противнике, перед тем как снова атаковать его своим гаечным ключом. Пока Джесс и Эван разговаривали, только несколько машин заехали сюда. Одна семья пыталась разузнать дорогу, и Эван увидел в глазах у жены водителя то же выражение, которое он видел в глазах Кэй в первый день, когда они проезжали через деревню. Конечно же, Эван знал, почему: это было красивое место, и его красота естественным образом производит впечатление на женщин.
   Сегодня утром Эван получил кое-какую важную почту. Журнал беллетристики "Фикшн" принял к опубликованию его рассказ о двух бывших влюбленных, случайно встретившихся в поезде в пожилом возрасте. И пока они разговаривали, воскрешая старые воспоминания, поезд останавливался на станциях, расположенных все дальше и дальше во времени. Когда наконец они поняли, что их любовь все еще была сильной, поезд остановился на переезде Нивен-Кроссинг, в их родном городке, где они впервые влюбились друг в друга под летними звездами на берегу озера Боумэн.
   Другая корреспонденция Эвана не была столь удачной. Отказ из "Эсквайра". Туда он посылал рассказ о ветеране Вьетнама, чьи жена и друзья начали воспринимать внешность людей, которых он убил во время войны, был пугающим для самого Эвана, потому что он зондировал те открытые незажившие раны, где нервные окончания вины и страха располагались так близко к поверхности. Он решил, что ему нужна дистанция времени, чтобы суметь сказать что-нибудь отчетливое и членораздельное о Вьетнаме. Все, что он до сих пор написал, напоминало беспорядочные и бесформенные крики боли.
   Может быть, он всегда будет нести в себе этот крик. Это была его ноша со времени войны; его память о молодых людях, скошенных, словно пшеница, серпом черного властелина; память о телах без лиц или без рук или ног; память о шокированных артиллерийским обстрелом солдатах, кричащих без голоса; память о самом себе, прикрученном к койке и ощущающем, как паук ползет по его коже, или о себе много позже, стоящем посреди мортирного огня в ожидании, куда Господь нанесет свой следующий удар. Ему было очень трудно снова приспособится к этому миру после возвращения домой, потому что ему все казалось таким нереальным. Никто не метался в поисках укрытия от артиллерийских атак; никто не звал медиков, чтобы они помогли ему удержать на месте выпадающие внутренности; никто не считал звезды на небе и не загадывал, будут ли они еще живы на следующую ночь, чтобы повторить это упражнение. Казалось, никто на самом деле и не знал, что происходило тогда, да и не дал бы ломаного гроша за то, чтобы узнать. И это одновременно и бесило Эвана, и подавляло, ведь так много людей умерли, как маленькие патриотические Иисусы, в то время как Иуды дома подсчитывали свои монеты. Вот каким он запомнил Харлина, своего издателя в "Айрон Мэн": дерьмовый Иуда самого худшего сорта. Харлин, большой неуклюжий человек с командной жилкой и длинной нижней челюстью, с самого начала превратил его работу в ад. "Вы воевали во Вьетнаме, да? Видели много военных действий?" - Эван ответил: да. - "Я принимал участие в борьбе с нацистами во Второй Мировой Войне. Сражался во Франции. Поражал этих проклятых нацистов пулями. Проклятье, но это были хорошие времена". Эван продолжал молчать. "Да, сэр, вы можете говорить все, что хотите. Но, ей-Богу, нет ничего лучше, чем сражаться за свою страну". Спустя долгое время Харлин стал расспрашивать его, желая узнать, сколько вьетконговцев убил Эван, приходилось ли ему когда-нибудь использовать напалм на каких-нибудь хижинах, не убил ли он кого-нибудь из деревенских жителей, потому что, ей-Богу, они все так чертовски похожи друг на друга, не так ли? Эван подчеркнуто игнорировал эти вопросы, и постепенно Харлин стал угрюмым, а затем сердитым, спрашивая его, уверен ли он, что действительно сражался, почему никогда не хочет говорить об этом и почему, по крайней мере, он не привез жене даже чертовой мочки уха.
   И через эту завесу дикости Эван начал видеть в своих снах мерцание правды: Харлин стоял перед ним с бледным, как мел, лицом консистенции глины. Очень медленно лицо Харлина начало расплываться, словно бы пузырясь в обширном центре вулканической ненависти, таящейся внутри него; сырые участки сырой плоти отвалились, отдельные части лица расщепились и упали на пол: скрюченный нос, нижняя губа, челюсть. Остались только два отвратительных пристально глядящих глаза, блестящих из черепа со все еще прикрепленным к нему скальпом. И эта тварь, что была Харлином, источая темные отвратительные соки, стала приближаться к спящей Кэй в спальне дома, который они арендовали в Ла-Грейндже. Тварь-Харлин расстегнула свои брюки, и из них вывалился напряженный, стоящий торчком пенис, дрожащий в предвкушении плоти Кэй. И как раз в тот момент, когда Харлин собирался откинуть простыни с Кэй, Эван проснулся, лихорадочно глотая воздух.
   На рождественском вечере для сотрудников "Айрон Мэн" и их жен ужас, растущий внутри Эвана, достиг апогея, как вода достигает точки кипения. Харлин начал изводить его расспросами о войне, желая узнать, сколько на ней погибло его товарищей, и затем, прикончив полбутылки виски, сколько "маленьких обезьянок" ему удалось положить. Эван оттолкнул его прочь, и испорченные эмоции Харлина быстро выплеснулись наружу, словно змея, выползающая из своей темной норы. - Ты гнусный лжец! - угрожающе сказал Харлин, а люди перестали пить и разговаривать и повернулись к ним. - Ты кем себя считаешь, героем войны или кем-нибудь в этом роде? Ей-Богу, я сделал больше, чем ты, и знаешь, что мне за это дали? Шлепок по спине и пинок в зад. И, ей-Богу, мой сын Джерри, благослови его Господь, был воспитан правильно, воспитан сражаться за свою страну, как и положено мужчине, и он отправился добровольцем во Вьетнам, он не хотел, чтобы его призвали, к черту, нет, он отправился добровольцем, потому что его старик сказал, что это правильно. Я видел его перед поездом, и мы пожали руки, как мужчины, потому что когда мальчику восемнадцать, он уже мужчина. А знаешь, где он сейчас? - Глаза Харлина блеснули на секунду, всего лишь на секунду, затем снова зажгли воспаленный мозг Эвана новым огнем. - Военный госпиталь в Филадельфии. Ему снесло половину головы. Он просто сидит там, не говорит ни слова, не может самостоятельно есть, делает в штаны, как малый ребенок. А когда я последний раз зашел навестить его, он просто сидел у окна и не смотрел на меня, словно бы он меня проклинал и ненавидел. Ненавидел меня! И посмотри на себя. Ей Богу, стоишь здесь с этим чертовым яичным коктейлем в руке, в твидовом пиджаке и при галстуке, и воображаешь себя военным героем, говнюк, а? - В этот момент окружающие попытались успокоить его, а Эван взял Кэй за руку собираясь уйти, но Харлин не унимался. - Ты не мужчина! - хрипел он. - Если бы ты был мужчиной, ты бы гордился тем, что убивал этих проклятых обезьян, которые подстрелили моего Джерри! Ты не мужчина, в тебе и мужского-то ничего нет, ублюдок. Эй! - Он перевел свой взгляд на Кэй. - Эй! Может быть, я как-нибудь покажу вам, как выглядит настоящий петушок?
   И в этот момент образ из сна ворвался в мозг Эвана, и он двинулся вперед с неумолимой пугающей скоростью: мимо Кэй, и она даже не успела остановить его, мимо еще двух других человек. Его лицо все более искажалось, по мере того как им начинало овладевать что-то ужасное. Молниеносным движением руки, почти неуловимым для глаза, он схватил Харлина за горло, рванул назад и встал на колени, чтобы было удобнее переломить ему позвоночник. Он смутно припомнил чей-то крик и понял, что этот безумный крик был его собственным. И Кэй закричала: "Не-еееее-еет!" в тот самый момент, когда Эван собрался с силами, чтобы убить Харлина, так же как когда-то он убил молодого вьетконговца, которому было, наверное, не больше девятнадцати лет. Эвана с трудом оттащили от Харлина, и только тогда Кэй безудержно расплакалась горькими, выматывающими душу слезами. Некоторое время спустя Эван потерял свое место, будучи уволенным "за неаккуратность и пренебрежение служебными обязанностями", и они уехала из Ла-Грейнджа.
   Боже мой, подумал Эван, возвращаясь в настоящее, на станцию техобслуживания, с тех пор, кажется, пролетела целая вечность. Но он знал, что инстинкт убийцы, который в нем проявился, никогда и никуда не денется, он слишком глубоко въелся. Эта была та темная часть его души, которую он держал в тайне под строгим замком.
   В последние дни он опять вернулся к рассказу о деревне и написал письмо в "Пенсильвания Прогресс" с запросом, не заинтересует ли их какой-нибудь материал о Вифаниином Грехе. Он пока не получил ответа, но почему бы не попытаться выяснить все, что возможно? Таким образом он и очутился рядом с Джессом, направляя разговор на тему о Вифаниин Грехе, в особенности о том, что ему известно о происхождении этого названия.
   Джесс зажег сигарету и затянулся ею.
   - Не знаю, - сказал он. - Как вы думаете, может быть, у них есть какие-нибудь записи или еще что-нибудь в библиотеке?
   - Может быть, - сказал Эван; он уже решил по пути домой зайти в библиотеку по этому поводу. - Правда, я думал, что, работая здесь, вы могли слышать какие-нибудь истории, слухи, сплетни, что-нибудь, что могло бы мне помочь.
   Джесс что-то проворчал и некоторое время молча курил. Эван не думал, что он собирается отвечать, и когда посмотрел на него в следующий раз, увидел, что глаза Джесса, казалось, значительно потемнели и ввалились, словно бы съежившись от солнечного света. Дым вытекал из его ноздрей, сам он прислонился к паре плетеных бутылей с машинным маслом "Вальволин".
   - Там, в нескольких милях по Кингз-Бридж-роуд, есть одно место, сказал он наконец. - Там околачивается множество местных. Придорожный ресторанчик под названием "Крик Петуха". Человек может услышать там кое-какие интересные рассказы, если прислушается. Некоторые из них небылицы, а некоторые... что ж, стоят того, чтобы над ними подумать, если вы меня понимаете.
   Но Эван не понимал его.
   - Что за рассказы?
   - Парень по имени Мэнси управлял этой станцией, пока я сюда не пришел, - тихо сказал Джесс, пряча глаза, чтобы избежать взгляда Эвана. Я получил это место потому, что однажды этот человек просто исчез. У него была жена и двое детей. Они жили в автоприцепе в паре миль к востоку отсюда. Затем просто исчезли. Через пару недель дорожная полиция нашла его машину в лесу, прикрытую ветками. - Он сделал паузу, затягиваясь сигаретой.
   - А что было с ним? - настаивал Эван.
   - Его так и не нашли. Знаете, сначала подумали, что он убежал с денежными расписками, бросил жену и детей и скрылся. - Джесс покачал головой. - Но это было не так. Полиция нашла выручку, она была вся сложена в этих мешках, которые банк дает для перевозок, и находилась под передним сидением. Окно со стороны водителя было разбито, а ветровое стекло треснуло - вот что я услышал от местных в "Крике Петуха", и может быть, это небылицы. Но, может быть, и нет.
   - Это скверно, - сказал Эван. - Но, думаю, люди все время исчезают. Это грустный жизненный факт.
   - Грустный. Верно, - Джесс слегка улыбнулся, затем улыбка сползла с его лица. - Нет, это больше, чем просто факт. То, что случилось с Манси что бы это ни было - уже случалось здесь и раньше. И больше, чем два или три раза. Достаточно, чтобы задуматься.
   - Задуматься? О чем?
   - О том, чего не знаешь, - сказал Джесс, все еще говоря тихо и спокойно, но его глаза были мрачными. - Поторчите в "Крике Петуха" и послушайте все эти рассказы. И вы задумаетесь над ними так же, как и я. Кое-кто из местных видел по ночам странные вещи и слышал в лесу странный зов. Эти вещи быстро двигались сквозь кустарник, и очевидцы боялись к ним приблизиться.
   Эван почувствовал озноб, пробежавший по позвоночнику. Он вспомнил первую ночь в своем доме и тот неясный образ, который увидел в окне. Что это такое было?
   - Да, сэр, - продолжал Джесс. - Сходите в "Крик Петуха". Поторчите там несколько вечеров и поймете, что я имею в виду.
   - Это звучит так, словно у кого-то чересчур яркое воображение, сказал Эван, зондируя почву для новых деталей. Сверхактивное воображение: сколько раз Кэй применяла это выражение по отношению к нему? Больше, чем он мог сосчитать.
   - Нет, не воображение, - сказал Джесс. - Нет. Я никогда не видел ничего из того, о чем мне рассказывали. Пару раз по пути домой мы с сыном слышали какие-то особенные крики в лесу, но приписывали их каким-нибудь птицам или животным. Подойдите к кому-нибудь, кто встречался с этими штуками, загляните внимательно в глаза, а потом возвращайтесь сюда и говорите о воображении. Нет. Вы увидите там страх, настоящий и примитивный. Нет, я не говорю, что Вифаниин Грех не является красивым и уютным местечком. Но, поработав здесь некоторое время, я чувствовал особое отношение к нему. И это чувство мне не нравится. Такое чувство, что... гм, что здесь что-то не так. Словно как нанесли слишком много краски и лака на насквозь прогнившее дерево. - Джесс чуть повернул голову и заглянул Эвану в глаза. - Я держусь подальше от этого места после наступления ночи, сказал он. - И держусь подальше от проселочных дорог.
   Долгое время Эван ничего не говорил. Слова не были нужны; вся информация отпечаталась на лице этого человека. Может быть, предупреждение? В нем постепенно поднималось беспокойство, оно леденило и набирало силу. Джесс резко отвернулся. На станцию заворачивала машина, и Джесс поднялся со своего стула, чтобы заправить ее бензином.
   По дороге домой Эван остановился в библиотеке. Библиотекарша, приятная молодая брюнетка с именем "ЭНН" на именном ярлычке, выслушала вопрос Эвана о происхождении названия Вифаниин Грех и записала его просьбу на клочке бумаги. Затем она встала из-за своего стола и подвела его к полке, обозначенной: "для интересующихся регионом". Она вытянула самый плохой на вид из трех казавшихся изъеденными крысами томов и протянула ему; он был озаглавлен: "Имена и поселения: сельское наследие Пенсильвании". Однако Вифаниин Грех не была обозначена в указателе, и обратившись к году издания, Эван обнаружил, что книга вышла в конце тридцатых годов. Он возвратил ее библиотекарю с вежливой благодарностью и спросил, не знает ли она, где можно найти какие-нибудь записи по истории Вифаниина Греха; она улыбнулась и сказала, что это для нее ново, но возможно, в подвале найдутся какие-нибудь старые газеты. "Почему бы вам не оставить мне свое имя и номер телефона? - спросила она. - Я посмотрю и позвоню вам, если что-нибудь обнаружу".
   По пути к выходу внимание Эвана привлекла гравюра в рамке, висевшая около входной двери. Он на минуту остановился, затем подошел ближе, чтобы рассмотреть получше. На гравюре была изображена женщина с луком и колчаном со стрелами, висевшими у нее на боку; создания, похожие на волков, сидели у ее ног, но с выражением не угрозы, а преданности. На заднем плане лес, а над ее левым плечом сиял бледный овал луны. Под гравюрой стояла надпись: "Подарок публичной библиотеке в Уоллес-Паркинз от д-ра Катрин Драго". Эван заглянул в лицо женщины на гравюре, оно было спокойным и целеустремленным, в глазах отражалась внутренняя сила воли. Он снова посмотрел на табличку. Доктор Катрин Драго? Это имя ему было не знакомо, но гравюра, которую она подарила, странным образом зачаровывала его.
   - Это гравюра семнадцатого столетия, - сообщила ему Энн, библиотекарша. Она подошла сзади, пока он всматривался в гравюру. Если вы интересуетесь искусством, у нас есть достаточно большое собрание...
   - Кто, предположительно, изображен здесь?
   - Греческая богиня Артемида, мне думается, - сказала Энн. - Я не настолько сильна в мифологии, как следовало бы. - Она виновато улыбнулась.
   - В мифологии? - Эван на секунду замолчал, всматриваясь в глаза, уставившиеся на него с гравюры. - Я однажды прослушал курс по мифологии. Это было давно. Но я ничего не могу припомнить. Это похоже на греческое божество, вышедшее из леса. А кто такая Катрин Драго?
   - Доктор Драго, - поправила Энн. - Ее избрали мэром несколько лет назад, и она основала историческое общество в деревне в... кажется, где-то пять или шесть лет тому назад.
   - Мэр? - Эван приподнял бровь. - Я не знал, что мэр Вифаниина Греха женщина.
   - Она живет за пределами деревни, - сказала ему Энн. - И она разводит лошадей.
   Лошадей? Эван на мгновение задумался, припоминая этот странный дом и лошадей, пасущихся на широком пастбище.
   - Да, конечно, - сказал он. - Я видел это место. Эта гравюра, должно быть, очень дорогой подарок.
   - Уверена, что так и есть. Ну, а сейчас показать вам наши книги по искусству?
   - Нет, спасибо, - сказал он. - Может быть, как-нибудь в другой раз. Затем он вышел на освещенную солнцем улицу; его сознание, словно бегун, пытающийся проложить дорогу в темном лабиринте, все время натыкалось на углы. Лошади? Мифология? Что-то забрезжило в его сознание, а затем быстро исчезло, до того, как он мог уловить это. Греческая богиня Артемида. Он остановился, чуть не повернул обратно в библиотеку, чтобы спросить библиотекаря, нет ли у них каких-нибудь книг по мифологии, затем подавил этот импульс и продолжил свой путь по направлению к Мак-Клейн-террас. Сейчас для него были гораздо важнее другие вещи. Такие как происхождение Вифаниина Греха. Если он не сможет ничего узнать из литературных источников, ему придется выяснить это, выслушав некоторые из тех рассказов, которые, по сведениям Джесс, рассказывались в "Крике Петуха". Его сознание начало уклонятся от темы, и он обнаружил, что снова думает о лошадях. Его знакомство с ними было ограничено ездой на едва ковыляющих заезженных пони на ярмарках округа в годы детства. Но другое воспоминание вонзилось в его мозг, словно острая колючка: фигура, которую он видел из окна спальни в первую ночь, - темная, быстро движущаяся, исчезнувшая из поля зрения до того как, он смог опознать ее. Не могла ли она быть лошадью и всадником? Возможно, подумал он. Возможно.
   Его лицо начало пылать. Солнечный свет атаковал так, как огонь обугливает еще сырое мясо. Он огляделся вокруг, увидел лошадей, деревья, улицы, но, казалось, он не понимал, где находится. Это улица Блэр? Нет, еще нет. Он идет все дальше и дальше в деревню, как будто что-то притягивает его туда, одна нога подтягивается к другой. Солнце резко светит сквозь деревья, раня его глаза. Его пульс учащается, жар заливает лицо вместе с приливом крови и жжет его, и жжет, и жжет...
   И вдруг он резко остановился.
   Прямо перед ним был музей.
   В течение нескольких минут Эван не мог шевельнутся, его мускулы не отвечали на команды мозга, все вокруг него было залито светом. Он вспомнил свои сны, и ледяной палец проскользнул сквозь завесу жара, чтобы мягко коснуться его горла. Они сбываются? Они сбываются так же как и всегда, постепенно, тем или иным образом? Дом ожидал его приближения в суровом мрачном молчании. Он хотел повернуться, пойти назад и снова начать свой путь из библиотеки, но этот путь был уже предопределен и привел его сюда, к этому манящему дому. Он боялся его. Страх, словно темная бесформенная масса, вышедшая из-под контроля, терзал его изнутри. В следующее мгновение он начал переходить улицу Каулингтон по направлению к музею, машина засигналила и объехала его. Эван шел медленно и с трудом, его дыхание было неровным; на мгновение он замер у калитки, затем распахнул ее и вошел внутрь, ощущая усиливающийся жар на своем лице. Его движения казались тяжелыми и сонными, а глаза сфокусировались на дверном проеме, расположенном в центре арки с колоннами. И хотя внутренний голос упрашивал его повернуть обратно, он знал, что должен следовать указаниям своего сна. Он должен добраться до этой двери и... да, открыть ее. Чтобы увидеть. Чтобы увидеть, что лежит за ней.
   Он стоял перед дверью, от нервного напряжения его лицо покрылось капельками пота. Над ним возвышался музей - паукообразная тень на безукоризненной зеленой лужайке. Очень медленно он приподнял руку; его зрачки начали расширяться, расширяться, потому что он знал, что находится там внутри: тварь со светящимися, заполненными ненавистью глазами, которая вытянет к нему свою похожую на когтистую лапу руку. Положив руку на дверь и чувствуя, как взвизгнули нервы, он толкнул ее.
   Но дверь не открывалась. Она была заперта изнутри.
   Он еще раз посильнее толкнул дверь, затем кулаком ударил по дереву; звук от удара эхом разнесся внутри длинных коридоров, заполненных... чем? Хламом, как сказала миссис Демарджон. Просто старым хламом.
   Эван еще раз ударил по двери. И еще раз. Нет, этого не было во сне. Что-то было не так. Это было не так, как должно было быть. Открой и дай мне тебя увидеть. Открой. Открой, будь ты проклята. Открой!
   - Эй, - позвал его кто-то. - Что вы там делаете?
   Эван обернулся на голос, прищурив глаза, чтобы лучше видеть.
   На обочине перед домом стояла полицейская машина. Человек в форме вышел оттуда и торопливо шел к нему.
   - Что вы там делаете? - снова спросил он.
   - Я... Ничего, - сказал Эван, его голос звучал напряженно и отчужденно. - Ничего.
   - Да? В таком случае зачем вы стучите? - на человеке была форма шерифа, и суровые глаза на его широком лице поймали взгляд Эвана и не отпускали его.
   - Я просто... собирался войти внутрь, - сказал Эван.
   - Внутрь? - глаза Орена Вайсингера сузились. - Они сегодня закрыты. Так или иначе, они не работают по расписанию. - Он на мгновение замолчал, заглядывая в глаза Эвана и видя там что-то, что беспокоило его, словно бы лужа с водой неожиданно покрылась рябью и невозможно было узнать, что движется под поверхностью воды. - Кто вы такой? - тихо спросил Вайсингер.
   - Рейд. Эван Рейд. Я... живу вон там, на Мак-Клейн-террас.
   - Рейд? Новая семья, только недавно переехавшая?
   - Верно.
   - О! - Вайсингер отвел наконец свой взгляд от Эвана. - Сожалею, что был так резок, мистер Рейд. Но сюда приходит не слишком много людей, и когда я увидел, как вы барабаните в дверь, я не знал, что происходит.
   - Все в порядке, - Эван провел рукой по лицу, чувствуя как оно медленно остывает. - Я все понимаю. Мне было любопытно, что это за местечко.
   Вайсингер кивнул.
   - Музей закрыт, - сказал он. - Эй, вы хорошо себя чувствуете?
   - Я... устал. Вот и все.
   - Я не вижу машины. Вы пешком?
   Эван кивнул.
   - Я возвращался обратно на Мак-Клейн.
   - Хотите, я вас подвезу? Я еду в эту сторону.
   - Согласен, - сказал Эван. - Это будет превосходно.
   Они подошли к полицейскому автомобилю. Эван обернулся и в течение нескольких секунд внимательно всматривался в здание музея, затем оторвал от него свой взгляд и закрыл за собой дверь автомобиля. Вайсингер завел двигатель и поехал по направлению к Мак-Клейн.
   - Мое имя Орен Вайсингер, - сказал он, протягивая Эвану свою большую, грубую, изборожденную морщинами руку. - Я шериф деревни, жаль, что я там вас не узнал. Думаю, я просто недоверчив от природы.
   - Вы исполняли свой долг.
   - Да, конечно, - сказал Вайсингер, - но мне кажется, что иногда меня заносит. Вам сейчас чуть получше?
   - Да, спасибо. Не знаю, что со мной было неладно. Я очень устал и... Но, так или иначе, сейчас я в полном порядке.
   - Отлично. - Вайсингер чуть повернул голову, посмотрел на Эвана и затем снова на улицу. - Музей открывается в девять по понедельникам, средам и пятницам. Иногда и по вторникам тоже. Это зависит от ряда причин: от погоды, от того, сколько людей работает в этот конкретный день в музее, и так далее. Конечно, вам очень хотелось войти туда.
   - Я не знал, что он закрыт, - сказал Эван. Он чувствовал на себе взгляд Вайсингера, затем тот снова отвернулся. - Я бы хотел узнать, что внутри, - добавил он.
   - Там очень интересно, если вы любите вещи такого рода, - сказал ему Вайсингер. - Статуи и всякий хлам. Я нахожу это скучным.
   - Что за статуи?
   Вайсингер пожал плечами.
   - Для меня статуя - это статуя. Там есть и другие вещи. Старый хлам.
   - Скажите-ка мне вот что, - сказал Эван. - Вифаниин Грех - такая маленькая деревушка. Я нахожу странным, что в ней находится такой большой музей. Или, даже то, что в ней вообще есть музей. Кто его построил?
   - Сам по себе дом был здесь уже давно. - Ответил Вайсингер. Историческое общество и реконструировало его, ликвидировало множество маленьких комнат и расширило коридоры. А также добавило еще один этаж. Он свернул на Мак-Клейн. - Ваш домик тот, белый с зеленым, верно?