Маклин Алистер. Корабль ее величества "Улисс"

четвертой башни - темный, мрачный каземат, тускло освещенный крохотными, как
спичечные головки, лампочками. Здесь работали бывшие мясники, булочники,
ремесленники, то есть те, кто до мобилизации занимался мирным ремеслом.
Почти сплошь это были вояки, годные лишь для службы в военное время.
Распоряжался ими опытный кадровый артиллерист. Работа, которую они
выполняли, была грязной, тяжелой и неблагодарной. Как ни странно, до этих
людей никому не было никакого дела. Странно потому, что работа эта была
чрезвычайно опасна. В случае попадания в каземат восьмидюймового
бронебойного снаряда или торпеды четырехдюймовая броня оказалась бы не более
надежной защитой, чем лист газетной бумаги...
Уставленные снарядами и гильзами стены погреба отпотели, по ним стекали
струйки ледяной воды. Часть матросов сидели или лежали, прислонясь к
стеллажам. Лица у людей посинели, осунулись; все дрожали от стужи. В
холодном воздухе тяжелым облаком повис пар от их дыхания. Несколько человек
топтались вокруг элеватора по лужам ледяной воды. Засунув руки в карманы,
понурив голову, сгорбленные, изнемогающие от усталости, бедняги то и дело
спотыкались. Ходячие привидения, думал Николлс, привидения, да и только. И
чего они бродят? Лежали бы уж лучше.
Наконец все заметили присутствие командира корабля. Один за другим
моряки останавливались или поднимались со своих мест, прилагая мучительные
усилия. Зрение у них настолько ослабло, ум притупился до такой степени, что
никто не поразился, не удивился приходу командира.
- Вольно, волвно, - поспешно сказал Вэллери. - Кто здесь старший?
- Я, сэр. - Облаченная в робу грузная фигура медленно вышла вперед и
остановилась перед командиром.
- Ах, это вы, Гардинер, не правда ли? - Командир показал на людей,
ходящих вереницей вокруг элеватора. - Ради Бога, объясните, Гардинер, что
тут происходит?
- Лед, - лаконично ответил унтер-офицер. - Приходится месить воду
ногами. А не то она сразу же замерзнет. Замерзнет сию же минуту. А раз на
палубе погреба образовался лед - пиши пропало.
- Разумеется, разумеется! Но почему не пустите в ход помпы,
осушительную систему?
- Все замерзло!
- Но не все же время вы ходите?
- В штилевую погоду - все время, сэр.
- Боже правый! - Вэллери покачал головой. Он был потрясен. Прямо по
воде он направился к группе, находившейся в центре помещения. Прикрыв рот
огромным зеленым в белую клетку шарфом, худенький, невзрачный паренек
надрывно кашлял.
- Здоровы ли вы, мой мальчик? - Вэллери участливо положил руку на
дрожащее плечо юноши.
- Да, сэр. Как же иначе? - Юноша поднял бледное лицо, искаженное болью.
- Конечно, здоров, - прибавил он с вызовом.
- Как ваша фамилия?
- Мак-Куэйтер, сэр.
- Должность?
- Камбузник.
- Сколько вам лет?
- Восемнадцать, сэр.
"Боже милостивый, - подумал Вэллери, - я не крейсером командую, а
детским садом!"
- Родом из Глазго, верно? - улыбнулся Вэллери.
- Оттуда, сэр, - смело ответил юноша.
- Я так и подумал. - Командир посмотрел на ноги Мак-Куэйтера, по
щиколотки стоявшего в воде.
- Почему сапоги не надели? - спросил внезапно Вэллери.
- Нам их не выдают, сэр.
- Дружище, но у вас же насквозь мокрые ноги!
- Не знаю, сэр. Наверно. Да и что из того? - сказал просто Мак-Куэйтер.
- Я их все равно не чувствую.
Вэллери поморщился. Понимает ли командир, подумал, глядя на него,
Николлс, сколь угнетающее, жалкое зрелище представляет он сам со своим
изможденным, бескровным лицом, красными, воспаленными глазами, с пятнами
крови на губах и на носу, вечно с полотенцем в левой руке - потемневшим и
мокрым. Неожиданно, без всякой причины, Николлсу стало стыдно; он вдруг
понял, что подобная мысль не могла даже в голову прийти такому человеку.
- Скажи мне, сынок, по чести, ты устал?
- Что да, то да. Устал, сэр.
- Я тоже, - признался Вэллери. - Но не сможешь ли ты потерпеть еще
немного? - Командир ощутил, как хрупкие плечи расправились под его пальцами.
- Конечно смогу, сэр! - произнес юноша обиженно, почти сердито. - Как
же иначе?
Вэллери медленно обвел взглядом матросов. Когда он услышал негромкий
хор одобрительных голосов, темные глаза его засветились. Он хотел было
сказать что-то, но не смог: помешал острый приступ кашля. Потом, снова
подняв глаза, он обвел встревоженные лица моряков и неожиданно отвернулся.
- Мы вас не забудем, - проговорил он. - Обещаю, мы вас не забудем.
И старый моряк прямо по луже пошагал к трапу. Через десять минут все
трое выбрались из башни. Очистившись, ночное небо было сплошь усыпано
алмазными блестками звезд, этими брызгами застывшего огня, рассыпанными по
синему бархату бездонного свода. Стужа была невыносимой. Когда дверь башни
захлопнулась за ними, капитан первого ранга невольно поежился от холода.
- Хартли!
- Слушаю, сэр!
- В башне я почуял запах рома!
- Да, сэр. Я тоже, - как ни в чем не бывало, даже весело отозвался
главстаршина. - Дух там, как в хорошем кабаке. Только вы не беспокойтесь,
сэр. Люди приберегают свои порции рома для боевой вахты. Полэкипажа так
делает.
- Это же строго-настрого запрещено уставом, главный! Вы сами прекрасно
знаете!
- Знаю. Но что в этом за беда, сэр? Ром людей согревает. А если и
придает морячкам пьяной храбрости, тем лучше. Помните тот вечер, когда
носовая зенитная батарея сбила два пикировщика?
- Конечно.
- Расчет был пьян в стельку. Иначе вряд ли бы у них что вышло... Теперь
же, сэр, это им просто необходимо.
- Возможно, вы правы, главный. Я их осуждаю. - Вэллери хмыкнул. - Не
утруждайте себя, давно знал об этом. Но там стоял такой дух, хоть топор
вешай.
Поднялись в третью башню, которую обслуживали морские пехотинцы, потом
спустились орудийный погреб. Где бы ни появлялся Вэллери, как это было в
четвертой башне, своим приходом он ободрял моряков. Он обладал обаянием, был
наделен необъяснимой силой, заставлявшей людей подниматься над собой, силой,
пробуждавшей в них душевные качества, о существовании которых моряки и сами
не подозревали. Видя, как тупая апатия и безысходность постепенно уступают
решимости, пусть решимости отчаяния, Николлс испытывал недоумение. Ведь
лейтенант знал, что физически и духовно люди давно переступили грань, за
которой начинается это отчаяние. Он попытался было представить себе, как это
делается, понять подход, метод Вэллери. Но подход, убедился он, был всякий
раз иным. В сущности, то была естественная реакция на конкретные
обстоятельства, на ту или иную обстановку - реакция, в которой нет никакого
расчета, никакой нарочитости. Что касается метода, то метода как такового не
существовало. Тогда, может быть, движущей силой была жалость? Жалость к
человеку, проявляющему недюжинное мужество, несмотря на то, что он одной
ногой стоит в могиле? А может, стыд? Если этот страдалец терпит лишения,
заставляя двигаться свое истощенное тело, не похожее на тело живого
человека, если он убивает сам себя для того лишь, чтобы убедиться, каково
нам, то, дескать, видит Бог, мы тоже сумеем все вынести? Вот в чем разгадка,
убеждал себя Николлс. Вот какие чувства двигают людьми. Жалость и стыд. И
юный врач возненавидел себя за то, что так думал, - не потому, что мысль эта
была нелепой, а потому, что он лгал самому себе... Николлс слишком устал,
чтобы думать. Бессвязные, разрозненные мысли путались. Так было со всеми.
Даже Энди Карпентер (неслыханное дело!) чувствовал себя не вполне нормальным
и не отрицал-этого. Любопытно, как бы ответил на мучивший молодого доктора
вопрос Капковый мальчик. Энди, верно, тоже размышлял, но размышлял на свой
манер, словно находясь дома, на берегах Темзы. Интересно, что представляет
собой эта девушка из Хенли? Имя ее начинается с "X" - Хелена, Христина?
Почем он знает? На правом нагрудном кармане его капкового комбинезона
золотом вышита буква "X". Это она вышивала ее. Но какая она из себя, эта
девушка? Белокурая и веселая, как сам Капковый мальчик? Или темноволосая,
добрая и отзывчивая, как Франциск Ассизский? Святой Франциск Ассизский? При
чем тут он? Ах да, старый Сократ говорил о нем. Не тот ли это человек, о
котором писал Аксель Мунте...
- Николлс! Вы здоровы? - обеспокоенно спросил Вэллери.
- Да, да, конечно, сэр. - Николлс встрепенулся, словно силясь сбросить
с себя невидимый груз. - Просто задумался. Куда теперь, сэр?
- В кубрик машинистов, к аварийным партиям, в щитовую, в третье
слаботочное отделение. Хотя что же я? Его больше нет. Ведь именно там был
убит Нойс, не так ли?.. Хартли, буду вам премного обязан, если вы иногда
позволите мне касаться ногами палубы...
Они обошли все перечисленные помещения и добрый десяток других, Вэллери
не пропустил ни одного, самого отдаленного уголка, как бы ни был труден
доступ туда, если был уверен, что в отсеке на боевом посту находится хотя бы
один матрос.
Наконец они оказались в машинно-котельном отделении, где с непривычки у
человека сдавливает барабанные перепонки, где от жары захватывает дух. В
носовом котельном Николлс настоял на том, чтобы Вэллери передохнул. От боли
и усталости лицо командира сделалось серым. Хартли с кем-то разговаривал в
углу. Какая-то фигура, заметил краешком глаза Николлс, вышла из котельного.
Потом он увидел коренастого смуглого кочегара со ссадинами на щеках и
огромным, но уже поблекшим синяком под глазом. В руках он держал складной
парусиновый стул. С глухим стуком кочегар поставил стул позади командира.
- Садитесь, сэр, - грубым голосом произнес он.
- Спасибо, спасибо, - благодарно проговорил Вэллери, усаживаясь. Потом
поднял брови. - Райли? - удивился он, затем перевел взгляд на Гендри,
старшину котельных машинистов. - Скрепя сердце выполняет распоряжение
начальства?
- Он сам решил принести стул, сэр! - замявшись, ответил Гендри.
- Приношу свои извинения, Райли! - с искренним сожалением произнес
Вэллери. - Спасибо за стул, большое спасибо.
Он изумленно поглядел Райли вслед, потом снова посмотрел на Гендри,
вопросительно подняв брови.
Гендри пожал плечами.
- Хоть убейте, не могу его понять. Странная личность. Он может, глазом
не моргнув, проломить человеку череп свинцовой трубой, и в то же время
подберет котенка или хромого пса. Если вы принесете ему птицу с подбитым
крылом, можете считать, что теперь вы для Райли свой человек. Но о ближних
он невысокого мнения, сэр.
Устало откинувшись назад, Вэллери молча, медленно кивнул и закрыл
глаза. Николлс склонился над командиром.
- Послушайте, сэр, - тихо, но настойчиво просил он. - Следует
прекратить обход. Вы же свалитесь, сэр, честное слово, свалитесь. Обход
можно будет продолжить как-нибудь в другой раз.
- Боюсь, ничего не выйдет, - терпеливо объяснил Вэллери. - Вам трудно
это понять, но другого раза не будет.
Вэллери повернулся к Гендри.
- Так вы полагаете, что справитесь, старшина?
- Насчет нас не беспокойтесь, сэр, - ответил Гендри. Акцент выдавал в
нем уроженца Девоншира. - Себя поберегите, а уж кочегары вас не подведут, -
прибавил он с грубоватой нежностью.
С усилием поднявшись на ноги, Вэллери слегка коснулся рукава Гендри.
- А знаете, старшина, я был в этом уверен... Готовы, Хартли? - Командир
вдруг умолк, заметив огромную закутанную фигуру, ждущую у основания трапа. У
верзилы было темное, мрачное лицо. - Кто это? Ах да, узнал. Никогда бы не
подумал, что кочегарам бывает настолько холодно, - улыбнулся он.
- Да, сэр, это Петерсен, - сказал негромко Хартли. - Он пойдет с вами.
- Что, и Петерсен? Кто же так распорядился? Кстати, это не он ли...
- Да, сэр. Он был... правой рукой Райли, когда произошло злополучное
столкновение в Скапа-Флоу...
Начальник медицинской службы отдал распоряжение. Петерсен будет
оказывать нам помощь.
- Нам? Мне, вы хотите сказать. - В голосе Вэллери не было ни
возмущения, ни горечи. - Хартли, послушайтесь моего совета, не попадайтесь в
руки докторам... Вы считаете, что этого кочегара не стоит опасаться? -
прибавил он полушутя.
- Он глотку перегрызет всякому, кто косо на вас посмотрит, - заявил с
уверенностью Хартли. - Он славный человек, сэр. Простой, доверчивый, но
славный и честный.
Петерсен шагнул в сторону, чтобы пропустить их к трапу, но Вэллери
остановился и, подняв голову, взглянул в угрюмые голубые глаза белокурого
гиганта, который был на целых шесть дюймов выше его ростом.
- Здравствуйте, Петерсен. Хартли говорит, что вы идете с нами. Вам
действительно этого хочется? Видите ли, это вовсе не обязательно.
- Прошу вас, сэр, сделайте одолжение, - отчетливо произнес Петерсен. На
лице его застыла странная смесь отчаяния и чувства собственного достоинства.
- Мне очень жаль, что так все случилось тогда...
- Да я не о том! - успокоил его Вэллери. - Вы меня неправильно поняли.
Наверху лютый мороз. Но я был бы весьма признателен, если бы вы пошли с
нами. Пойдете?
Петерсен растерянно уставился на командира, потом по лицу его,
покрасневшему от удовольствия, медленно расплылась улыбка. Едва Вэллери
поставил ногу на первую ступеньку, как огромная рука подхватила его куда-то
ввысь.
Ощущение, рассказывал впоследствии Вэллери, было таково, словно он
поднимался на лифте.
Из котельного вчетвером пошли в машинное отделение, к инженер-механику
Додсону - жизнерадостному, добродушному, всезнающему Додсону, инженеру до
мозга костей, всецело преданному огромным механизмам, где он был и царь и
бог. Потом, поднявшись по сходному трапу, расположенному между искореженной,
разбитой корабельной лавкой и помещением корабельной полиции, попали в
кубрик машинистов, а оттуда - на верхнюю палубу. После адской жары
котельного отделения, очутившись на морозе, они едва вынесли столь резкий
перепад температур: разница составляла почти сто градусов. Жалкая
"арктическая" одежда не спасала от холода, и у них тотчас перехватило
дыхание.
Торпедный аппарат правого борта (по объявленной боевой готовности
обслуживался только он) находился в каких-то четырех шагах. Обнаружить
боевой расчет, спрятавшийся с подветренной стороны шкиперской, почти
полностью разрушенной снарядами "Блу Рейнджера", оказалось делом несложным:
торпедисты притопывали замерзшими ногами, стучали зубами от холода.
Вэллери взглянул в полумрак.
- Старший торпедный электрик здесь?
- Это вы, господин капитан первого ранга? - В голосе вопрошавшего
прозвучало удивление и сомнение.
- Да, это я. Как дела?
- Все в порядке, сэр, - произнес нерешительно старшина. - Вот только у
Смита, похоже, левая нога отморожена.
- Отправьте его вниз. Немедленно. И организуйте десятиминутные вахты:
один дежурит у телефона, остальные четверо в рубке машинистов. Не медля. Вы
меня поняли? - И Вэллери поспешил прочь, словно боясь услышать слова
благодарности и увидеть смущенные, радостные улыбки матросов.
Пройдя минно-торпедную мастерскую, где хранились запасные торпеды и
баллоны со сжатым воздухом, группа пло трапу поднялась на шлюпочную палубу.
Вэллери остановился, на мгновение положив одну руку на лебедку, другой
прижимая ко рту окровавленный шарф, ставший на холоде жестким и ломким. Во
тьме он с трудом различал двигавшиеся по обоим бортам крейсера громады
транспортов. На фоне звездного неба были почему-то отчетливо видны лишь их
мачты. Суда как бы нехотя покачивались на плавной волне. Вэллери поежился и
подтянул шарф повыше. Боже, ну и холод! Он двинулся вперед, опираясь о руку
Петерсена. Слой снега толщиной в три-четыре дюйма заглушал шум шагов.
Подойдя к "эрликону", командир положил руку на плечо закутанного наводчика,
который сидел, сгорбившись в три погибели, в своем гнезде.
- Все ли в порядке, комендор? Никакого ответа. Зенитчик словно бы
шевельнулся, качнулся вперед, потом снова замер.
- Я спрашиваю вас, все ли в порядке? - Голос Вэллери стал жестче.
Встряхнув наводчика, он нетерпеливо повернулся к Хартли.
- Уснул, главный! Уснул на боевом посту! Понимаю, все еле держатся на
ногах от недосыпания. Но ведь он подводит своих товарищей, которые надеются
на него! Этого простить нельзя. Запишите его фамилию!
- Записать фамилию? - негромко отозвался Николлс. Он понимал, что ему
не следовало говорить подобным образом, но не смог пересилить себя. -
Записать фамилию? - повторил он. - А для чего? Чтобы послать его родным
похоронную? Ведь он же мертв!
Снова повалил снег - холодный, сырой; ветер чуть покрепчал. Вэллери
ощущал, как невидимые в темноте ледяные хлопья прикасаются к его щекам;
слышал унылый, жалобный стон ветра, воющего в такелаже. Командир зябко
передернул плечами.
- У него полетела грелка. - Хартли убрал руки и выпрямился. У
главстаршины был утомленный, печальный вид. - К стенкам гнезд автоматических
пушек они тайком привинчивают электрические обогреватели. Канониры целыми
часами греются возле них, сэр... Думаю, у него сгорел предохранитель. Тысячу
раз твердили им, чтобы были осторожнее, сэр. Тысячу раз!
- Боже мой! Боже мой! - сокрушенно покачал головой Вэллери. Внезапно он
почувствовал себя дряхлым и измученным. - Какая нелепая, бессмысленная
смерть... Велите снести его в корабельную лавку, Хартли.
- Нельзя, сэр, - вслед за Хартли выпрямился Николлс. - Нужно
подождать... Видите ли, такая стужа - быстрое трупное окоченение... Словом,
придется подождать.
Вэллери кивнул, с усилием отвернулся. Внезапно динамик, укрепленный на
палубе возле лебедки, ожил, нарушив ледяную тишину вечера.
- На боевых постах! На боевых постах! Просьба командиру немедленно
связаться с мостиком.
Трижды повторив сообщение, динамик щелкнул и умолк.
Вэллери быстро повернулся к Хартли.
- Где ближайший телефон, главстаршина?
- Вот здесь, сэр, - Хартли повернулся к гнезду "эрликона", снял с
мертвого комендора головные телефоны и микрофон.
- Если, конечно, зенитный командный пост функционирует.
- Да, то, что от него осталось, действует.
- Зенитный пост? Соедините меня с мостиком. Будет говорить командир. -
Хартли протянул Вэллери микрофон и наушники. - Прошу вас, сэр.
- Благодарю. Мостик? Да, командир у телефона... Да, да... Отлично.
Отрядите "Сиррус"... Нет, старпом, я все равно не в состоянии что-либо
предпринять. Сохраняйте место в ордере, и только.
Вэллери передал телефон Хартли.
- "Викинг" обнаружил подводную цель, - произнес он. - На левом
траверзе.
Отвернувшись, он машинально поглядел через борт, вглядываясь вдаль.
Потом, поняв бесполезность этого занятия, пожал плечами.
- Мы послали ему на помощь "Сиррус". Пойдемте дальше.
Обход шлюпочной палубы они завершили визитом, нанесенным расчету
зенитной многостволки, установленной на шкафуте. Промерзшей до костей,
дрожащей от холода прислугой командовал бородач Дойл, который на чем свет
ругал погоду, не забывая при этом выбирать подходящие выражения. Затем вся
группа снова спустилась на главную палубу. Теперь Вэллери уже не пытался
даже символически протестовать против помощи и поддержки Петерсена. Старый
моряк был признателен этому великану и мысленно благословлял Брукса за его
предусмотрительность и заботливость. Вэллери растрогала та удивительная
деликатность и предупредительность, с какой гигант норвежец убирал свою руку
всякий раз, как они останавливались, чтобы побеседовать с матросами, или
проходили мимо какой-нибудь группы.
Открыв забранную сеткой дверь возле камбуза, Николлс и Вэллери стали
ждать, пока Хартли и Петерсен отобьют задрайки люка, который вел вниз, в
кочегарский кубрик. Внезапно они услышали приглушенный гул отдаленных
разрывов глубинных бомб - всего взрывов было четыре, - почувствовали, как
вздрогнул от гидродинамического удара корпус крейсера. При первом взрыве
Вэллери сразу напрягся и, наклонив набок голову, весь превратившись в слух,
уставился куда-то в пространство. Постояв мгновение в нерешительности,
командир пожал плечами и занес ногу над комингсом люка. Сделать что-либо
было невозможно.
В центре кубрика находился другой люк, гораздо тяжелее. Открыли и его.
Трап вел вниз, рулевой пост, находившийся, как и на всех современных
кораблях, вдалеке от мостика, в утробе крейсера ниже броневого пояса. Пока
Петерсен поднимал массивный люк - стальную плиту весом в сто девяносто
килограммов, снабженную противовесом, Вэллери беседовал со старшиной
рулевых. Люк открывал вход в трюм, в самое чрево "Улисса", где помещались
центральный пост и отделение слаботочных агрегатов номер два.
Удивительным, похожим на диковинный лабиринт было это помещение. Оно
поражало зрение и слух. Возле каждой переборки, вперемешку с десятками
выключателей, рубильников и реостатов выстроились бесконечные ряды
предохранителей и иных приборов, при виде которых у непосвященного рябило в
глазах. А от доброго десятка низковольтных преобразователей, чей тонкий
писк, сливаясь в диком диссонансе, измазывал нервы, голова шла кругом.
Спустившись по трапу, Николлс выпрямился. Его охватила неприятная дрожь. До
чего жуткое место!
"Немудрено, - подумал Николлс, - если разум и нервная система человека,
не выдержав этой ужасной, беспрестанной какофонии, соскользнут за ту грань,
где начинается безумие!"
В отделении слаботочных агрегатов находились всего два человека -
штурманский электрик и его помощник. Склонившись над гидрокомпасом системы
Сперри, оба возились с прибором, вводя поправку на широту. Они вскинули на
вошедших глаза, и усталое удивление, написанное на их лицах, сменилось
усталой радостью. Вэллери обменялся с ними всего несколькими фразами -
разговаривать в этом аду было невозможно - и затем направился к двери,
ведущей в центральный пост.
Положив руку на поворотную скобу, командир застыл на месте. Рванула еще
одна серия глубинных бомб - на этот раз гораздо ближе, не больше чем в двух
кабельтовых. То, что это были глубинные бомбы, подсказал опыт: внизу, в
чреве бронированного корабля, не слышно ни взрыва, ни рева воды, вырвавшейся
на поверхность. Слышен лишь страшный металлический удар, словно некий
исполин грохнул огромным молотом в борт и обшивка разошлась при этом по
швам. Вслед за серией, почти одновременно, послышались еще два удара. Не
дождавшись, когда затихнет отзвук последнего взрыва, Вэллери вошел в пост
управления огнем, за ним - его спутники. Петерсен, шедший последним,
неслышно затворил за собой дверь. Вой электромоторов разом стих, сменившись
благоговейной тишиной, царившей в центральном посту.
Половину этого помещения - этого мозга корабля, - как и агрегатное
отделение, загроможденного множеством блоков предохранителей, занимали две
огромные электронные машины. Эти вычислительные устройства связывали между
собой командно-дальномерные посты и орудийные башни. Обычно работа здесь
была напряженной, тяжелой. Но командно-дальномерные посты утром были почти
целиком выведены из строя снарядами немецкого крейсера, так что
вычислительные устройства оказались фактически бесполезными. В обезлюдевшем
помещении поста было необычно тихо. Электронный компьютер обслуживали всего
восемь матросов и один офицер.
Несмотря на многочисленные таблички "не курить", под подволоком лениво
плыло синее облако табачного дыма, к которому тянулись тонкие лиловые
спирали, оканчивавшиеся рдеющими точками сигарет. Дымки сигарет придавали
Николлсу какую-то уверенность, вселяли в него надежду. В неестественной,
натянутой, как тетива, тишине, среди неподвижных, точно изваяния, людей эти
дымки были единственной прочной гарантией жизни.
Николлс с рассеянным любопытством посмотрел на матроса, сидевшего ближе
всех к нему. Худощавый, темноволосый, тот, ссутулясь, облокотился о стол.
Дымящаяся сигарета находилась всего лишь в дюйме от полуоткрытого рта.
Дымок, причудливо завиваясь, разъедал глаза, но матрос, не замечая этого,
глядел куда-то перед собой, уставясь в одну точку. На сигарете выросла шапка
пепла чуть ли не в два дюйма. "Интересно, - машинально подумал Николлс, -
сколько времени сидит он в таком положении, совершенно неподвижно... и что
тому причиной?"
Конечно же ожидание. Вот именно, томительное ожидание. Как он сразу не
понял? Ожидание. Но чего? И вдруг Николлс ясно представил себе это
невыносимое чувство ожидания, которое испытывают люди, чьи нервы напряжены
сверх всякого предела, точно туго натянутая струна - прикоснись, и она
лопнет, - ожидание разящего удара торпеды, которая в любую минуту может
оборвать их жизнь. Он впервые понял, почему матросы, подтрунивающие над всем
и вся, отпускающие шуточки в адрес друг друга, никогда не избирали предметом
острот тех, кто находится в центральном посту. Над смертниками не
подшучивают. Помещение это расположено на шесть метров ниже ватерлинии,
впереди - орудийный погреб второй башни, позади - носовое котельное
отделение, внизу - ничем не защищенное днище, отличная - лучше не придумать
- цель для акустических мин и торпед. Обитатели этого помещения со всех
сторон окружены стихией, за каждым углом их подстерегает смерть. Достаточно
вспышки, случайной искры - и костлявая тут как тут... А если же из тысячи
шансов уцелеть на их долю все же выпадет один, то наверху целый ряд люков,
которые запросто может заклинить корежащим, уродующим металл взрывом. Ко
всему, основная идея кораблестроителей заключается в том, чтобы люки,
конструкция которых намеренно утяжелена, в случае их повреждения оставались
задраенными с целью изоляции нижних помещений, если те заполнятся водой.