Страница:
- Как насчет Карслейка?
- Поговорю с ним завтра. Мне бы хотелось, сэр, чтобы вы присутствовали
при этом разговоре. Я сообщу ему о том, что он остается на корабле лишь до
возвращения в Скапа-Флоу. Там я его спишу с крейсера... Не думаю, чтобы он
захотел предстать перед трибуналом, даже в качестве свидетеля, - прибавил он
сухо.
- Конечно, не захочет, если он в здравом уме, - согласился Тиндалл. - А
ты уверен, что он действительно в своем уме? - нахмурился он, пораженный
внезапной мыслью.
- Карслейк?.. - Вэллери помолчал в нерешительности. - Да. Я в этом
уверен, сэр. Во всяком случае, он был в своем уме. Правда, Брукс в этом не
слишком уверен. Говорит, лейтенант ему нынче вечером что-то не понравился.
По мнению Брукса, с Карслейком творится неладное. А в этих экстремальных
условиях самые незначительные отклонения от нормы вырастают до невероятных
размеров. - Вэллери улыбнулся. - Хотя Карслейк вряд ли считает отклонением
от нормы совершенное дважды посягательство на его достоинство и личность.
Тиндалл кивнул.
- Надо будет присмотреть за ним... О проклятие! Когда же прекратится
эта болтанка! Полчашки опрокинул на скатерть. Влетит мне от Спайсера. - Он
взглянул в сторону буфетной. - Девятнадцать лет, а настоящий тиран... Я-то
думал, мы окажемся в защищенной гавани, Дик.
- По сравнению с тем, что нам предстоит, это и есть защищенная гавань!
- Он наклонил голову, прислушиваясь к завыванию ветра. - Узнаем, что скажет
синоптик.
Протянув руку к телефону, он попросил оператора соединить его с
центральным постом управления огнем. Обменявшись несколькими фразами,
положил трубку.
- С центрального доносят, что анемометр крутится как бешеный. Скорость
ветра достигает восьмидесяти узлов. По-прежнему дует норд-вест. Температура
без изменения, десять градусов ниже нуля (*6). - Он поежился. - Десять
градусов. - Потом внимательно взглянул на Тиндалла. - Барометр показывает
двадцать семь и восемь десятых.
- Что-что?
- Давление двадцать семь и восемь десятых дюйма. Так мне доложили.
Невероятно, но факт. - Вэллери взглянул на ручные часы. - Пора идти на
соединение с конвоем, сэр... Сложный же способ самоубийства мы с вами
выбрали.
С минуту оба помолчали. Молчание прервал адмирал Тиндалл, отвечая на
мучивший обоих вопрос.
- И все-таки нужно идти, Дик. Кстати, наш бесстрашный мореход, лихой
кап-три Орр вздумал увязаться за нами со своим "Сиррусом"... Пусть
попробует, что это за мед. Узнает, почем фунт лиха.
В 20.20 все корабли эскорта закончили прием топлива. Подрабатывая
машинами, они с огромным трудом удерживались на месте: столь свирепо дул
ветер. Однако покамест суда находились в сравнительной .безопасности,
все-таки не в открытом море. Командиры кораблей получили приказ сниматься с
якоря, когда шторм поутихнет. Поврежденному "Дефендеру" вместе,с его
провожатыми следовало идти в Скапа-Флоу, остальным кораблям эскадры - к
месту рандеву с караваном, находившимся в ста милях по пеленгу ост-норд-ост.
Был отдан приказ о радиомолчании.
В 20.30 "Улисс" и "Сиррус" легли на курс ост. Вдогонку замигали
сигнальные фонари, желая счастливого плавания. Адмирал Тиндалл принялся было
ругаться (корабли эскадры нарушали приказ о затемнении), но потом,
сообразив, что, кроме них самих, ни одна живая душа не увидит эти вспышки,
вежливо поблагодарил оставшихся за пожелания удачи.
В 20.45, еще не успев выйти из-под прикрытия оконечности полуострова,
"Сиррус" получил основательную трепку: похожие на горные хребты .волны
обрушивались на корабль; с полубака и главной палубы скатывались целые
водопады, и в темноте "Сиррус" походил не столько на эсминец, сколько на
всплывающую субмарину.
В 20.50 с "Улисса" заметили, что "Сиррус" сбавил ход и жмется к берегу,
как бы ища укрытия. Одновременно замигал шестидюймовый сигнальный прожектор
эсминца: "Перекосило водонепроницаемые двери. Носовую башню заклинило.
Заливает втяжные вентиляторы котельной левого борта". Орр ругался на чем
свет стоит, до смерти обидевшись, когда прочитал последнюю светограмму с
"Улисса": "Это тебе урок. Сейчас же беги домой. Тебе еще рано играть с
большими мальчиками". Проглотив пилюлю, Орр просемафорил в ответ: "Приказ
понял. Я еще покажу вам, когда вырасту". Потом круто развернул "Сиррус" на
обратный курс и, благодаря в душе Бога, повел корабль в сторону закрытого
рейда. На флагмане его почти сразу же потеряли из виду.
В 21.00 "Улисс" вошел в Датский пролив.
ВО ВТОРНИК ночью
То был самый страшный шторм за всю войну. Без всякого сомнения, если
бы данные о нем были представлены в адмиралтейство, то выяснилось бы, что
это самый свирепый шторм, самая жуткая конвульсия природы из всех,
зарегистрированных с тех пор, как адмиралтейство начало регулярно собирать
подобного рода сведения. Ни одному из самых бывалых моряков "Улисса" - даже
тем, кто обшарил все уголки земного шара, - не приходилось видеть на своем
веку хотя бы нечто, отдаленно похожее на эту бурю.
В двадцать два часа были задраены все двери и люки, всякое передвижение
по верхней палубе запрещено. Расчеты покинули орудийные башни и
артиллерийские погреба; впервые за все время после спуска крейсера на воду
была отменена вахта на верхней палубе. Даже молчаливый Кэрриингтон
признался, что заставшие его в Карибском море осенние ураганы, от которых
ему не удалось уйти в тридцать четвертом и тридцать седьмом году (оба раза
ему, очутившемуся в правой четверти этих смертоубийственных циклонов,
пришлось отстаиваться на плавучем якоре), даже они вряд ли были опаснее
нынешней бури. Правда, суда, которыми он тогда командовал, - трамп (*7)
водоизмещением в 3000 тонн и допотопный танкер, возивший битум и работавший
на нью-йоркской линии, - не обладали теми мореходными качествами, какими
отличался "Улисс". Кэррингтон едва ли сомневался в том, что крейсер выдержит
испытание. Но ни первый офицер, ни кто-либо другой не догадывались, что этот
свирепо завывающий шторм был лишь жутким вступлением к адской симфонии.
Подобно лишенному разума страшному зверю из некоего древнего, неизвестного
доселе мира, полярное чудовище уже выползло из своего логова и сжалось в
комок, готовое к прыжку. В 22.30 "Улисс" пересек Полярный круг. И тут
чудовище нанесло первый удар.
Оно наносило удары с жестокостью и дикой злобой, сокрушая людей духовно
и физически и не давая им опомниться. Когтями ему служили острые ледяные
рапиры, которые рассекали человеку лицо, оставляя на нем кровавые рубцы.
Зубами - морозный вихрь, несшийся со скоростью свыше ста двадцати узлов и
пронзавший, точно папиросную бумагу, самую плотную одежду, пробирая человека
до самых костей. Голосом его был дьявольский оркестр - могучий рев ветра,
сливавшийся с заупокойным воем такелажа и мучительными стонами рангоута.
Всей своей гигантской тяжестью чудовище наваливалось на беспомощный корабль.
Очутившегося на палубе человека сокрушительная мощь вихря придавливала к
переборке с такой силой, что тот не мог вздохнуть, а иной бедняга,
отброшенный куда-нибудь в угол, падал, ломая себе кости, и терял сознание.
Не найдя добычи средь стылых пустынь Гренландского ледового щита, вместе с
океаном - союзником столь же безжалостным, как и оно само, - чудовище,
двигавшееся фронтом в полтысячи миль, с яростью и рыком обрушилось на
"Улисс" - эту крохотную скорлупку.
"Улиссу" следовало погибнуть в ту же минуту. Ни одно творение рук
человеческих не могло выдержать подобного удара. Корабль должен был утонуть,
перевернуться вверх дном, сломать себе хребет или же, оказавшись между
гигантской наковальней и молотом - ветром и волнами, - развалиться на части.
Однако ничего подобного не произошло.
Каким образом выдержал "Улисс" слепую ярость первой атаки, одному Богу
известно. Мощный вихрь подхватил носовую часть корабля и, повернув его на 45
градусов, швырнул корабль на бок в то самое мгновение, когда он начал
буквально падать вниз, скользя по головокружительному склону исполинской
водяной горы. "Улисс" ударился о подошву этой горы с такой страшной силой,
что корпус его затрясся всеми листами обшивки, каждой заклепкой. Вибрация
длилась целую вечность, и в течение всего этого времени стальная коробка
крейсера испытывала чудовищные перегрузки, не предусмотренные никакими
кораблестроительными стандартами. Металл гнулся, но не лопался. Каким-то
чудом крейсер еще держался на плаву, но минуты его, казалось, сочтены. Он
повалился на правый борт, едва не черпая воду. А уже в сторону беззащитного
корабля с ревом ринулась находившаяся в полумиле новая гигантская, выше мачт
крейсера, волна.
Спасителем "Улисса" оказался "дед". "Дед", известный также под
прозвищем "Персил", а официально старший инженер-механик Додсон, как всегда,
облаченный в белоснежный комбинезон, находился на командном пункте машинного
отделения в ту самую минуту, когда сверхъестественной силы вихрь подхватил
корабль. Додсон не знал, что именно произошло. Не знал, что корабль
неуправляем, что никто из находившихся на мостике не успел оправиться от
первого оглушительного удара. Не знал, что старшина-рулевой, отлетев в
дальний угол рулевой рубки, потерял сознание, что его помощник, еще совсем
мальчик, перепугавшись до смерти, не решался схватить бешено вращающийся
штурвал. Но он знал, что "Улисс" круто кренится, почти ложится на воду, и
догадался, в чем дело.
Он принялся кричать в переговорную трубу, соединяющую машинное
отделение с мостиком, но никто не ответил. Показав на приборы управления
левой машиной, он заорал в самое ухо вахтенному механику: "Малый ход!", а
сам прыгнул к маховику правой машины.
Опоздай он секунд на пятнадцать, кораблю пришел бы конец. Однако,
прибавив оборотов правому винту, он успел развернуть корабль носом к
несшейся с ревом водяной горе. Корма крейсера погрузилась до самых поручней,
а киль, обнажившись метров на двенадцать, повис над бездонной пропастью.
Когда корабль устремился вниз, вонзаясь в стену воды, корпус его потряс
новый удар - полубак исчез под поверхностью моря, волны перехлестнули через
носовую орудийную башню. Но крейсер снова встал наперерез волне. В ту же
минуту "дед" дал знак механику увеличить обороты, а сам повернул маховик в
прежнее положение.
В нижних помещениях корабля царил невообразимый хаос. Сорванные с мест
стальные шкафы ерзали по кубрикам в самых различных направлениях. Накладки и
замки лопнули, и содержимое рундуков вывалилось на палубу. Койки были
сброшены с сеток, помещения усыпаны осколками битой посуды. Повсюду, словно
после чудовищного погрома, ломаные столы, табуретки, а вперемешку с ними -
книги, листки бумаги, чайники, котелки и прочая утварь. Среди этого
немыслимого беспорядка кричали и бранились испуганные, измученные люди. Одни
силились подняться на ноги, другие опустились на колени, третьи просто
сидели, иные лежали пластом.
Начальник корабельной медицинской службы Брукс и лейтенант Николлс,
которьм помогал энергичный, не знающий устали корабельный священник,
буквально сбились с ног. От старого моряка, старшего санитара Джонсона,
проку не было никакого: его, видно, укачало. Почему так случилось, никто не
звал; вероятно, существует предел человеческой выносливости.
Раненых приносили в лазарет целями пачками - до десять, двадцать
человек. Вереница эта тянулась всю ночь, пока "Улисс" боролся за свою жизнь,
и тесное помещение переполнилось до отказа. Вскоре и кают-компания стала
походить на полевой тоспиталь. Ушибы, резаные раны, вывихи, сотрясения
мозга, переломы - какими только больными не приходилось заниматься в эту
ночь измученным врачам. К счастью, серьезных увечий было немного: за четыре
часа в лазарете появилось всего девять "лежачих" пациентов. Чтобы освободить
место для раненых, отчаянно бранившегося Райди и его дружков бесцеремонно
вышвырнули.
Около 23.30 Николлса вызвали к штурману. То и дело падая из-за дикой
качки, молодой врач наконец добрался до каюты больного. У Карпентера был
совсем убитый вид. Внимательно оглядев его, Ииколлс заметил глубокий
безобразный шрам яа лбу и распухшую лодыжку, выглядывавшую из-под
марсианского скафандра. Дело плохо, но, судя по несчастному лицу Капкового,
не так уж безнадежно, усмехнулся про себя Николлс.
- Ну, Гораций, -произнес он неприветливо. - Что еще стряслось? Опять
нализался?
Его благородие жалобно застонал.
- Спина, Джонни, - пробормотал он и лег на койку вниз лицом. - Взгляни,
а?
Лицо у Николлса изменилось. Шагнув было вперед, он остановился.
- Как же я взгляну, - воскликнул он раздраженно, - если на тебе этот
дурацкий комбинезон, будь он неладеи!
- И я про то же! - подхватил Капковый, - Меня в прожекторной о пульт
ударило. А там разные ручки, острые детали. Он что, разорван? Поврежден или
порезан? А швы, они...
- Господи Боже1 Неужели ты хочешь сказать... - недоверчиво проговорил
Николлс, опускаясь на рундук.
- Выходит, он цел? - с надеждой посмотрел на него Капковый мальчик.
- Конечна, цел! Но если тебе понадобился портняжка, какого же ты
дьявола...
- Довольно! - Бойко, вскочив, штурман, сея на край койки и
предостерегающе подмял руку. - И для вас, костоправов, работенка найдется, -
он показал на кровоточащий лоб. - Заштопай-ка меня, только поживей. Без
такого специалиста, как я, на мостике не обойтись.. Я единственный человек
на корабле, который знает, где мы находимся.
- Ну и где же? - усмехнулся Никоддс, держа в руках тампон.
- Не знаю - признался Капковый. - Потому-то и надо спешить. Но зато я
знаю, где я находился! У себя дома, в Хенли. Я тебе рассказывал?..
"Улисс" не погиб. В ту ночь, когда на дрейфующий корабль, в правую
скулу которого дул ветер, обрушивались огромные массы воды, не раз казалось,
что крейсеру не под силу стряхнуть страшный груз. Однако, судорожно
напрягаясь всем корпусом, корабль снова и снова сбрасывал с себя немыслимое
бремя. Тысячекратно, до самой зари офицеры и матросы благословляли
кораблестроителей с Клайда, создавших этот крейсер; тысячекратно кляли они
слепую злобу бури, то и дело норовившей опрокинуть их корабль.
Пожалуй, слово "слепую" в данном случае неуместно. В дикой своей ярости
шторм орудовал с почти человеческим коварством. Сразу после первой атаки
ветер невероятно быстро повернул и, вопреки всем законам метеорологии, снова
задул с севера. На "Улисс", находившийся у подветренного берега, то и дело
обрушивались огромные валы.
Гигантские валы эти, казалось, были одушевленными существами... С ревом
мчась мимо "Улисса", огромный вал неожиданно делая рывок в сторону и
опускался на палубу корабля, разбивая вдребезги то одну шлюпку, то другую.
За какой-то час от вельбота, разъездного катера и двух моторных баркасов
остались одни щепки, тотчас пропавшие в кипящем котле. Спасательные плоты
Карлея сорвало и смыло за борт, туда же отправились и четыре бальзовых
плота.
Но особенно досталось кормовой чаети крейсера. В самый разгар шторма
раздалась серия мощных взрывов. Корма корабля чуть не выпрыгнула из воды.
Точно лесной пожар, в кормовых кубриках распространилась паника; на юте
почти все лампы освещения были разбиты или выведены из строя. Заглушая
ропот, по темным кубрикам понеслись вопли: "Нас торпедировали!", "Мины!",
"Корабль тонет!" Эти вопли точно гальванизировали измученных, израненных
людей - даже тех, кто, укачавшись, лежал в разной степени прострации. Толпа
ринулась к дверям и люкам, но из-за лютой стужи их невозможно было открыть.
Тут и там вспыхивали автоматические аккумуляторные лампы; тусклые, подобно
тлеющим булавочным головкам, они выхватывали из тьмы бледные как смерть,
осунувшиеся, с запавшими глазами, искаженные страхом лица. Еще минута, и
случилось бы непоправимое. Но тут среди бедлама раздался грубый, насмешливый
голос Ральстона; по распоряжению командира корабля его освободили еще
накануне около девяти часов. Карцер находился в форпике, в самом носу
корабля, и при встречной волне оставлять там человека было опасно. Но, даже
получив приказ командира, Гастингс выполнил его с величайшей неохотой.
- Это же глубинные бомбы взорвались! Слышите, идиоты безмозглые? Наши
собственные глубинные бомбы!
Не столько слова, сколько ядовитая, убийственная насмешливость тона -
вот что прекратило панику, остановило обезумевших людей.
- Говорят вам, это глубинные бомбы! Их, верно, за борт смыло.
Ральстон оказался прав. Сорванная шальной волной, за борт упала целая
серия глубинных бомб. По чьему-то недосмотру взрыватели были установлены на
малую глубину. Очевидно, бомбы были подготовлены к сбрасыванию при появлении
в Скапа-Флоу мини-лодки и взорвались под самым днищем корабля. Однако, судя
по всему, повреждения были незначительными.
Тем, кто находился в носовом кубрике, приходилось хуже остальных.
Ломаной мебели и утвари тут было еще больше, а укачались чуть ли не все.
Здесь не было вызывающих насмешку зеленых лиц, какие увидишь у страдающих
морской болезнью пассажиров плавающего по Ла-Маншу парохода. Здесь люди
корчились в конвульсиях, исходили кровавой рвотой; шутка ли сказать, нос
корабля то поднимался на девять, двенадцать, а то и пятнадцать метров, то
стремительно опускался вниз с этой высоты. И так продолжалось до
бесконечности. В довершение всего, случилась новая беда. Оставаться в
носовом кубрике стало невозможно.
Впереди канатного ящика, к которому примыкал кубрик, находилась
аккумуляторная. В ней размещалось и при надобности заряжалось не меньше
сотни разного типа аккумуляторов, начиная от тяжелых свинцово-кислотных
батарей весом свыше пятидесяти килограммов и кончая крохотными
никеле-кадмиевыми элементами, что использовались для аварийного освещения.
Тут же хранились керамические банки с готовым раствором и огромные
стеклянные бутыли с неразведенной серной кислотой. Эти бутыли находились тут
на постоянном хранении; в штормовую погоду их накрепко принайтовывали.
Никто не знал, как все произошло. Скорее всего, выплеснувшаяся из-за
жестокой килевой качки из аккумуляторов кислота разъела крепления. Один
аккумулятор, видно, сорвался с места и разбил другой, третий... затем дошла
очередь до банок и бутылей, в результате чего в аккумуляторной, к счастью,
облицованной кислотоупорным материалом, образовалась лужа серной кислоты
глубиной пять-шесть дюймов.
Молодой торпедист, открыв во время обхода дверь в аккумуляторное
отделение, увидел, что там плещется кислота, и до смерти перепугался.
Вспомнив, что каустическая сода нейтрализует серную кислоту, он высыпал в
аккумуляторную целый сорокафунтовый картон каустика. Теперь бедняга лежал в
лазарете: ему выжгло глаза. Пары кислоты заполнили шпилевое отделение, и
войти туда без кислородной маски было невозможно. Медленно, но верно
ядовитые пары просачивались в кубрик. В довершение всего, сквозь разорванные
переговорные трубы и поврежденные листы палубы из шпилевого проникали сотни
галлонов соленой морской воды. В воздухе уже попахивало хлором. Обвязавшись
концом, Хартли с двумя моряками попытались было заделать зияющие отверстия.
Но на полубак по-прежнему обрушивались огромные волны. Не прошло и минуты,
как троих смельчаков чуть живых унесли прочь.
В нижних помещениях царил поистине кавардак. Если находящимся там
угрожала опасность быть искалеченными и уделом их были мучительные приступы
морской болезни, то на ходовом мостике, где была горстка моряков-офицеров и
рядовых, царил сущий ад. Причем не тот, о котором повествуется в Библии, но
ад в представлении наших далеких североевропейских предков -
язычников-викингов, датчан, ютов - ад Беовульфа с озерами, где кишат жуткие
чудища, ад, где царит вечный холод.
Правда, термометр показывал всего тридцать градусов по Цельсию.
Известно, что люди живут и даже работают при гораздо более низких
температурах. Однако менее известен факт, который люди едва ли сознают в
полной мере, - факт, что при минусовых температурах усиление скорости ветра
на один узел эквивалентно понижению температуры на один градус. Не однажды,
а несколько раз в ту ночь анемометр, под конец вышедший из строя,
регистрировал скорость ветра в сто двадцать пять узлов. Под таким напором
штаги рвались как нитки, а дымовые трубы чуть не унесло прочь. Закоченевшие,
точно парализованные люди, находившиеся на мостике, испытывали мороз
градусов шестьдесят по Цельсию.
Каждые пять минут люди уходили с мостика в командирскую рубку: дольше
выдержать было невозможно. Правда, вахту на ходовом мостике несли лишь для
порядка, о том, чтобы смотреть вперед, не было и речи. Колючим инеем
залепило бы веки, частицами льда выбило бы глаза. Диски Кента по-прежнему
вращались с огромной скоростью, но проку от них не было никакого:
песчинками, которыми была посыпана палуба, стекла расцарапало до такой
степени, что они стали матовыми.
Ночь была не слишком темной. Можно было наблюдать небо в направлении
траверза и кормы. Иногда в просветах возникало усыпанное звездами синее
небо, но мгновение спустя просветы эти закрывали мчащиеся стремглав рваные
тучи. По бортам и по корме море казалось черным бархатом, отделанным белыми
кружевами. Не было ни вчерашних стройных валов, двигавшихся чередой, ни
нарядных белоснежных гребней. Повсюду, куда ни глянь, могучие водяные горы.
Сталкиваясь между собой, они расходились в разные стороны, но затем
устремлялись на юг. Некоторые из этих движущихся хребтов (не верилось, что
это волны), величиной с коттедж, казались лилипутами по сравнению с иными
великанами, высотой в двадцать - двадцать пять метров, вздымавшимися в
поднебесье, заслоняя собой горизонт... Как заметил Капковый мальчик, самое
лучшее - это сделать вид, что не замечаешь этих исполинов. В большинстве
своем волны проходили мимо, не причиняя кораблю вреда, но иногда обрушивали
свои гребни на мостик, окатывая с головы до ног вахтенного офицера. Беднягу
тотчас сменяли, иначе минуту спустя он превратился бы в глыбу льда.
Как это ни невероятно, "Улисс" остался цел и невредим. Но поскольку
моряки не видели, что происходит прямо по курсу, у каждого в душе жила
тревога. Что-то случится минуту спустя? Пронесется ли следующий вал мимо или
же низринет их в пучину? Мысль эта ни на секунду не покидала моряков,
ожидание стало еще тревожней. Оттого, что никто не видел, как "Улисс"
карабкается по склону гигантской волны, а затем устремляется вниз,
напряжение росло. Лишь по силе вибрации корпуса да по головокружительной
скорости такого спуска можно было судить о размерах водяной горы. Шум волн
тонул в адской какофонии ветра, дико завывавшего в мачтах и штагах.
Около двух часов ночи, сразу после того, как прозвучали разрывы
глубинных бомб, несколько старших офицеров "Улисса" устроили своего рода
бунт. Разбуженный грохотом, измученный, дрожащий от стужи командир корабля,
всего час назад по настоянию старпома отправившийся в каюту, поднялся на
мостик. Там его встретили старший офицер и коммандер Уэстклифф. Преградив
Вэллери дорогу, они вежливо препроводили его в командирскую рубку. Открыв
дверь, Тэрнер включил свет. Вэллери был скорее изумлен, чем разгневан.
- Это еще что такое? - спросил он властно.
- Бунт, - жизнерадостно прогудел Тэрнер. Лицо его, израненное осколками
льда, было запачкано кровью. - Бунт в открытом море - так это, очевидно,
называется. Правильно, адмирал?
- Совершенно верно, - кивнул Тиндалл. Вздрогнув, Вэллери оглянулся.
Адмирал вытянулся на койке, сложив руки, точно покойник.
- Я не вправе указывать командиру на его корабле. Но я сделаю вид, что
ничего не заметил, - проговорил адмирал и в изнеможении откинулся назад.
Никому даже в голову не пришло, что адмирал и не думал притворяться.
Вэллери промолчал. С серым, осунувшимся лицом и воспаленными глазами он
стоял, стискивая поручни. Когда старший офицер взглянул на командира, его
точно ножом кольнуло. Он заговорил необыкновенно тихо и серьезно. Это не
было похоже на Тэрнера, и Вэллери весь превратился в слух.
- Сэр, в такую ночь военному тут делать нечего. Опаснее нынешней бури
противника не существует. Вы согласны?
Вэллери молча кивнул.
- Тут нужен опытный моряк. При всем к вам уважении позвольте мне
заявить, что никто из нас в этом смысле не чета Кэррингтону. Это моряк
высшей пробы.
- Очень любезно с вашей стороны, что вы не позабыли и себя, -
пробормотал Вэллери. - Только напрасно вы скромничаете, старпом.
- Всю ночь на мостике будет находиться первый офицер. Кроме него,
Уэстклифф. И я.
- Я тоже, - проворчал Тиндалл. - Но сейчас я сосну. - Вид у адмирала
был почти такой же измученный, как и у Вэллери.
- Благодарю вас, сэр, - улыбнулся Тэрнер. - Боюсь, командир, на мостике
нынче будет тесновато... Так что увидимся после завтрака.
- Но постойте...
- Никаких "но", - буркнул Уэстклифф.
- Прошу вас, - настаивал Тэрнер. - Вы нас премного обяжете.
Вэллери посмотрел на него.
- Я, как командир корабля... - Он не закончил фразы. - Не знаю, что и
сказать.
- Зато я знаю, - тотчас нашелся Тэрнер, взяв Вэллери под руку. -
Пойдемте со мной.
- Не уверены, что я дойду без посторонней помощи? - чуть улыбнулся
Вэллери.
- Нет, почему же. Но лучше не рисковать. Прошу вас, сэр.
- Поговорю с ним завтра. Мне бы хотелось, сэр, чтобы вы присутствовали
при этом разговоре. Я сообщу ему о том, что он остается на корабле лишь до
возвращения в Скапа-Флоу. Там я его спишу с крейсера... Не думаю, чтобы он
захотел предстать перед трибуналом, даже в качестве свидетеля, - прибавил он
сухо.
- Конечно, не захочет, если он в здравом уме, - согласился Тиндалл. - А
ты уверен, что он действительно в своем уме? - нахмурился он, пораженный
внезапной мыслью.
- Карслейк?.. - Вэллери помолчал в нерешительности. - Да. Я в этом
уверен, сэр. Во всяком случае, он был в своем уме. Правда, Брукс в этом не
слишком уверен. Говорит, лейтенант ему нынче вечером что-то не понравился.
По мнению Брукса, с Карслейком творится неладное. А в этих экстремальных
условиях самые незначительные отклонения от нормы вырастают до невероятных
размеров. - Вэллери улыбнулся. - Хотя Карслейк вряд ли считает отклонением
от нормы совершенное дважды посягательство на его достоинство и личность.
Тиндалл кивнул.
- Надо будет присмотреть за ним... О проклятие! Когда же прекратится
эта болтанка! Полчашки опрокинул на скатерть. Влетит мне от Спайсера. - Он
взглянул в сторону буфетной. - Девятнадцать лет, а настоящий тиран... Я-то
думал, мы окажемся в защищенной гавани, Дик.
- По сравнению с тем, что нам предстоит, это и есть защищенная гавань!
- Он наклонил голову, прислушиваясь к завыванию ветра. - Узнаем, что скажет
синоптик.
Протянув руку к телефону, он попросил оператора соединить его с
центральным постом управления огнем. Обменявшись несколькими фразами,
положил трубку.
- С центрального доносят, что анемометр крутится как бешеный. Скорость
ветра достигает восьмидесяти узлов. По-прежнему дует норд-вест. Температура
без изменения, десять градусов ниже нуля (*6). - Он поежился. - Десять
градусов. - Потом внимательно взглянул на Тиндалла. - Барометр показывает
двадцать семь и восемь десятых.
- Что-что?
- Давление двадцать семь и восемь десятых дюйма. Так мне доложили.
Невероятно, но факт. - Вэллери взглянул на ручные часы. - Пора идти на
соединение с конвоем, сэр... Сложный же способ самоубийства мы с вами
выбрали.
С минуту оба помолчали. Молчание прервал адмирал Тиндалл, отвечая на
мучивший обоих вопрос.
- И все-таки нужно идти, Дик. Кстати, наш бесстрашный мореход, лихой
кап-три Орр вздумал увязаться за нами со своим "Сиррусом"... Пусть
попробует, что это за мед. Узнает, почем фунт лиха.
В 20.20 все корабли эскорта закончили прием топлива. Подрабатывая
машинами, они с огромным трудом удерживались на месте: столь свирепо дул
ветер. Однако покамест суда находились в сравнительной .безопасности,
все-таки не в открытом море. Командиры кораблей получили приказ сниматься с
якоря, когда шторм поутихнет. Поврежденному "Дефендеру" вместе,с его
провожатыми следовало идти в Скапа-Флоу, остальным кораблям эскадры - к
месту рандеву с караваном, находившимся в ста милях по пеленгу ост-норд-ост.
Был отдан приказ о радиомолчании.
В 20.30 "Улисс" и "Сиррус" легли на курс ост. Вдогонку замигали
сигнальные фонари, желая счастливого плавания. Адмирал Тиндалл принялся было
ругаться (корабли эскадры нарушали приказ о затемнении), но потом,
сообразив, что, кроме них самих, ни одна живая душа не увидит эти вспышки,
вежливо поблагодарил оставшихся за пожелания удачи.
В 20.45, еще не успев выйти из-под прикрытия оконечности полуострова,
"Сиррус" получил основательную трепку: похожие на горные хребты .волны
обрушивались на корабль; с полубака и главной палубы скатывались целые
водопады, и в темноте "Сиррус" походил не столько на эсминец, сколько на
всплывающую субмарину.
В 20.50 с "Улисса" заметили, что "Сиррус" сбавил ход и жмется к берегу,
как бы ища укрытия. Одновременно замигал шестидюймовый сигнальный прожектор
эсминца: "Перекосило водонепроницаемые двери. Носовую башню заклинило.
Заливает втяжные вентиляторы котельной левого борта". Орр ругался на чем
свет стоит, до смерти обидевшись, когда прочитал последнюю светограмму с
"Улисса": "Это тебе урок. Сейчас же беги домой. Тебе еще рано играть с
большими мальчиками". Проглотив пилюлю, Орр просемафорил в ответ: "Приказ
понял. Я еще покажу вам, когда вырасту". Потом круто развернул "Сиррус" на
обратный курс и, благодаря в душе Бога, повел корабль в сторону закрытого
рейда. На флагмане его почти сразу же потеряли из виду.
В 21.00 "Улисс" вошел в Датский пролив.
ВО ВТОРНИК ночью
То был самый страшный шторм за всю войну. Без всякого сомнения, если
бы данные о нем были представлены в адмиралтейство, то выяснилось бы, что
это самый свирепый шторм, самая жуткая конвульсия природы из всех,
зарегистрированных с тех пор, как адмиралтейство начало регулярно собирать
подобного рода сведения. Ни одному из самых бывалых моряков "Улисса" - даже
тем, кто обшарил все уголки земного шара, - не приходилось видеть на своем
веку хотя бы нечто, отдаленно похожее на эту бурю.
В двадцать два часа были задраены все двери и люки, всякое передвижение
по верхней палубе запрещено. Расчеты покинули орудийные башни и
артиллерийские погреба; впервые за все время после спуска крейсера на воду
была отменена вахта на верхней палубе. Даже молчаливый Кэрриингтон
признался, что заставшие его в Карибском море осенние ураганы, от которых
ему не удалось уйти в тридцать четвертом и тридцать седьмом году (оба раза
ему, очутившемуся в правой четверти этих смертоубийственных циклонов,
пришлось отстаиваться на плавучем якоре), даже они вряд ли были опаснее
нынешней бури. Правда, суда, которыми он тогда командовал, - трамп (*7)
водоизмещением в 3000 тонн и допотопный танкер, возивший битум и работавший
на нью-йоркской линии, - не обладали теми мореходными качествами, какими
отличался "Улисс". Кэррингтон едва ли сомневался в том, что крейсер выдержит
испытание. Но ни первый офицер, ни кто-либо другой не догадывались, что этот
свирепо завывающий шторм был лишь жутким вступлением к адской симфонии.
Подобно лишенному разума страшному зверю из некоего древнего, неизвестного
доселе мира, полярное чудовище уже выползло из своего логова и сжалось в
комок, готовое к прыжку. В 22.30 "Улисс" пересек Полярный круг. И тут
чудовище нанесло первый удар.
Оно наносило удары с жестокостью и дикой злобой, сокрушая людей духовно
и физически и не давая им опомниться. Когтями ему служили острые ледяные
рапиры, которые рассекали человеку лицо, оставляя на нем кровавые рубцы.
Зубами - морозный вихрь, несшийся со скоростью свыше ста двадцати узлов и
пронзавший, точно папиросную бумагу, самую плотную одежду, пробирая человека
до самых костей. Голосом его был дьявольский оркестр - могучий рев ветра,
сливавшийся с заупокойным воем такелажа и мучительными стонами рангоута.
Всей своей гигантской тяжестью чудовище наваливалось на беспомощный корабль.
Очутившегося на палубе человека сокрушительная мощь вихря придавливала к
переборке с такой силой, что тот не мог вздохнуть, а иной бедняга,
отброшенный куда-нибудь в угол, падал, ломая себе кости, и терял сознание.
Не найдя добычи средь стылых пустынь Гренландского ледового щита, вместе с
океаном - союзником столь же безжалостным, как и оно само, - чудовище,
двигавшееся фронтом в полтысячи миль, с яростью и рыком обрушилось на
"Улисс" - эту крохотную скорлупку.
"Улиссу" следовало погибнуть в ту же минуту. Ни одно творение рук
человеческих не могло выдержать подобного удара. Корабль должен был утонуть,
перевернуться вверх дном, сломать себе хребет или же, оказавшись между
гигантской наковальней и молотом - ветром и волнами, - развалиться на части.
Однако ничего подобного не произошло.
Каким образом выдержал "Улисс" слепую ярость первой атаки, одному Богу
известно. Мощный вихрь подхватил носовую часть корабля и, повернув его на 45
градусов, швырнул корабль на бок в то самое мгновение, когда он начал
буквально падать вниз, скользя по головокружительному склону исполинской
водяной горы. "Улисс" ударился о подошву этой горы с такой страшной силой,
что корпус его затрясся всеми листами обшивки, каждой заклепкой. Вибрация
длилась целую вечность, и в течение всего этого времени стальная коробка
крейсера испытывала чудовищные перегрузки, не предусмотренные никакими
кораблестроительными стандартами. Металл гнулся, но не лопался. Каким-то
чудом крейсер еще держался на плаву, но минуты его, казалось, сочтены. Он
повалился на правый борт, едва не черпая воду. А уже в сторону беззащитного
корабля с ревом ринулась находившаяся в полумиле новая гигантская, выше мачт
крейсера, волна.
Спасителем "Улисса" оказался "дед". "Дед", известный также под
прозвищем "Персил", а официально старший инженер-механик Додсон, как всегда,
облаченный в белоснежный комбинезон, находился на командном пункте машинного
отделения в ту самую минуту, когда сверхъестественной силы вихрь подхватил
корабль. Додсон не знал, что именно произошло. Не знал, что корабль
неуправляем, что никто из находившихся на мостике не успел оправиться от
первого оглушительного удара. Не знал, что старшина-рулевой, отлетев в
дальний угол рулевой рубки, потерял сознание, что его помощник, еще совсем
мальчик, перепугавшись до смерти, не решался схватить бешено вращающийся
штурвал. Но он знал, что "Улисс" круто кренится, почти ложится на воду, и
догадался, в чем дело.
Он принялся кричать в переговорную трубу, соединяющую машинное
отделение с мостиком, но никто не ответил. Показав на приборы управления
левой машиной, он заорал в самое ухо вахтенному механику: "Малый ход!", а
сам прыгнул к маховику правой машины.
Опоздай он секунд на пятнадцать, кораблю пришел бы конец. Однако,
прибавив оборотов правому винту, он успел развернуть корабль носом к
несшейся с ревом водяной горе. Корма крейсера погрузилась до самых поручней,
а киль, обнажившись метров на двенадцать, повис над бездонной пропастью.
Когда корабль устремился вниз, вонзаясь в стену воды, корпус его потряс
новый удар - полубак исчез под поверхностью моря, волны перехлестнули через
носовую орудийную башню. Но крейсер снова встал наперерез волне. В ту же
минуту "дед" дал знак механику увеличить обороты, а сам повернул маховик в
прежнее положение.
В нижних помещениях корабля царил невообразимый хаос. Сорванные с мест
стальные шкафы ерзали по кубрикам в самых различных направлениях. Накладки и
замки лопнули, и содержимое рундуков вывалилось на палубу. Койки были
сброшены с сеток, помещения усыпаны осколками битой посуды. Повсюду, словно
после чудовищного погрома, ломаные столы, табуретки, а вперемешку с ними -
книги, листки бумаги, чайники, котелки и прочая утварь. Среди этого
немыслимого беспорядка кричали и бранились испуганные, измученные люди. Одни
силились подняться на ноги, другие опустились на колени, третьи просто
сидели, иные лежали пластом.
Начальник корабельной медицинской службы Брукс и лейтенант Николлс,
которьм помогал энергичный, не знающий устали корабельный священник,
буквально сбились с ног. От старого моряка, старшего санитара Джонсона,
проку не было никакого: его, видно, укачало. Почему так случилось, никто не
звал; вероятно, существует предел человеческой выносливости.
Раненых приносили в лазарет целями пачками - до десять, двадцать
человек. Вереница эта тянулась всю ночь, пока "Улисс" боролся за свою жизнь,
и тесное помещение переполнилось до отказа. Вскоре и кают-компания стала
походить на полевой тоспиталь. Ушибы, резаные раны, вывихи, сотрясения
мозга, переломы - какими только больными не приходилось заниматься в эту
ночь измученным врачам. К счастью, серьезных увечий было немного: за четыре
часа в лазарете появилось всего девять "лежачих" пациентов. Чтобы освободить
место для раненых, отчаянно бранившегося Райди и его дружков бесцеремонно
вышвырнули.
Около 23.30 Николлса вызвали к штурману. То и дело падая из-за дикой
качки, молодой врач наконец добрался до каюты больного. У Карпентера был
совсем убитый вид. Внимательно оглядев его, Ииколлс заметил глубокий
безобразный шрам яа лбу и распухшую лодыжку, выглядывавшую из-под
марсианского скафандра. Дело плохо, но, судя по несчастному лицу Капкового,
не так уж безнадежно, усмехнулся про себя Николлс.
- Ну, Гораций, -произнес он неприветливо. - Что еще стряслось? Опять
нализался?
Его благородие жалобно застонал.
- Спина, Джонни, - пробормотал он и лег на койку вниз лицом. - Взгляни,
а?
Лицо у Николлса изменилось. Шагнув было вперед, он остановился.
- Как же я взгляну, - воскликнул он раздраженно, - если на тебе этот
дурацкий комбинезон, будь он неладеи!
- И я про то же! - подхватил Капковый, - Меня в прожекторной о пульт
ударило. А там разные ручки, острые детали. Он что, разорван? Поврежден или
порезан? А швы, они...
- Господи Боже1 Неужели ты хочешь сказать... - недоверчиво проговорил
Николлс, опускаясь на рундук.
- Выходит, он цел? - с надеждой посмотрел на него Капковый мальчик.
- Конечна, цел! Но если тебе понадобился портняжка, какого же ты
дьявола...
- Довольно! - Бойко, вскочив, штурман, сея на край койки и
предостерегающе подмял руку. - И для вас, костоправов, работенка найдется, -
он показал на кровоточащий лоб. - Заштопай-ка меня, только поживей. Без
такого специалиста, как я, на мостике не обойтись.. Я единственный человек
на корабле, который знает, где мы находимся.
- Ну и где же? - усмехнулся Никоддс, держа в руках тампон.
- Не знаю - признался Капковый. - Потому-то и надо спешить. Но зато я
знаю, где я находился! У себя дома, в Хенли. Я тебе рассказывал?..
"Улисс" не погиб. В ту ночь, когда на дрейфующий корабль, в правую
скулу которого дул ветер, обрушивались огромные массы воды, не раз казалось,
что крейсеру не под силу стряхнуть страшный груз. Однако, судорожно
напрягаясь всем корпусом, корабль снова и снова сбрасывал с себя немыслимое
бремя. Тысячекратно, до самой зари офицеры и матросы благословляли
кораблестроителей с Клайда, создавших этот крейсер; тысячекратно кляли они
слепую злобу бури, то и дело норовившей опрокинуть их корабль.
Пожалуй, слово "слепую" в данном случае неуместно. В дикой своей ярости
шторм орудовал с почти человеческим коварством. Сразу после первой атаки
ветер невероятно быстро повернул и, вопреки всем законам метеорологии, снова
задул с севера. На "Улисс", находившийся у подветренного берега, то и дело
обрушивались огромные валы.
Гигантские валы эти, казалось, были одушевленными существами... С ревом
мчась мимо "Улисса", огромный вал неожиданно делая рывок в сторону и
опускался на палубу корабля, разбивая вдребезги то одну шлюпку, то другую.
За какой-то час от вельбота, разъездного катера и двух моторных баркасов
остались одни щепки, тотчас пропавшие в кипящем котле. Спасательные плоты
Карлея сорвало и смыло за борт, туда же отправились и четыре бальзовых
плота.
Но особенно досталось кормовой чаети крейсера. В самый разгар шторма
раздалась серия мощных взрывов. Корма корабля чуть не выпрыгнула из воды.
Точно лесной пожар, в кормовых кубриках распространилась паника; на юте
почти все лампы освещения были разбиты или выведены из строя. Заглушая
ропот, по темным кубрикам понеслись вопли: "Нас торпедировали!", "Мины!",
"Корабль тонет!" Эти вопли точно гальванизировали измученных, израненных
людей - даже тех, кто, укачавшись, лежал в разной степени прострации. Толпа
ринулась к дверям и люкам, но из-за лютой стужи их невозможно было открыть.
Тут и там вспыхивали автоматические аккумуляторные лампы; тусклые, подобно
тлеющим булавочным головкам, они выхватывали из тьмы бледные как смерть,
осунувшиеся, с запавшими глазами, искаженные страхом лица. Еще минута, и
случилось бы непоправимое. Но тут среди бедлама раздался грубый, насмешливый
голос Ральстона; по распоряжению командира корабля его освободили еще
накануне около девяти часов. Карцер находился в форпике, в самом носу
корабля, и при встречной волне оставлять там человека было опасно. Но, даже
получив приказ командира, Гастингс выполнил его с величайшей неохотой.
- Это же глубинные бомбы взорвались! Слышите, идиоты безмозглые? Наши
собственные глубинные бомбы!
Не столько слова, сколько ядовитая, убийственная насмешливость тона -
вот что прекратило панику, остановило обезумевших людей.
- Говорят вам, это глубинные бомбы! Их, верно, за борт смыло.
Ральстон оказался прав. Сорванная шальной волной, за борт упала целая
серия глубинных бомб. По чьему-то недосмотру взрыватели были установлены на
малую глубину. Очевидно, бомбы были подготовлены к сбрасыванию при появлении
в Скапа-Флоу мини-лодки и взорвались под самым днищем корабля. Однако, судя
по всему, повреждения были незначительными.
Тем, кто находился в носовом кубрике, приходилось хуже остальных.
Ломаной мебели и утвари тут было еще больше, а укачались чуть ли не все.
Здесь не было вызывающих насмешку зеленых лиц, какие увидишь у страдающих
морской болезнью пассажиров плавающего по Ла-Маншу парохода. Здесь люди
корчились в конвульсиях, исходили кровавой рвотой; шутка ли сказать, нос
корабля то поднимался на девять, двенадцать, а то и пятнадцать метров, то
стремительно опускался вниз с этой высоты. И так продолжалось до
бесконечности. В довершение всего, случилась новая беда. Оставаться в
носовом кубрике стало невозможно.
Впереди канатного ящика, к которому примыкал кубрик, находилась
аккумуляторная. В ней размещалось и при надобности заряжалось не меньше
сотни разного типа аккумуляторов, начиная от тяжелых свинцово-кислотных
батарей весом свыше пятидесяти килограммов и кончая крохотными
никеле-кадмиевыми элементами, что использовались для аварийного освещения.
Тут же хранились керамические банки с готовым раствором и огромные
стеклянные бутыли с неразведенной серной кислотой. Эти бутыли находились тут
на постоянном хранении; в штормовую погоду их накрепко принайтовывали.
Никто не знал, как все произошло. Скорее всего, выплеснувшаяся из-за
жестокой килевой качки из аккумуляторов кислота разъела крепления. Один
аккумулятор, видно, сорвался с места и разбил другой, третий... затем дошла
очередь до банок и бутылей, в результате чего в аккумуляторной, к счастью,
облицованной кислотоупорным материалом, образовалась лужа серной кислоты
глубиной пять-шесть дюймов.
Молодой торпедист, открыв во время обхода дверь в аккумуляторное
отделение, увидел, что там плещется кислота, и до смерти перепугался.
Вспомнив, что каустическая сода нейтрализует серную кислоту, он высыпал в
аккумуляторную целый сорокафунтовый картон каустика. Теперь бедняга лежал в
лазарете: ему выжгло глаза. Пары кислоты заполнили шпилевое отделение, и
войти туда без кислородной маски было невозможно. Медленно, но верно
ядовитые пары просачивались в кубрик. В довершение всего, сквозь разорванные
переговорные трубы и поврежденные листы палубы из шпилевого проникали сотни
галлонов соленой морской воды. В воздухе уже попахивало хлором. Обвязавшись
концом, Хартли с двумя моряками попытались было заделать зияющие отверстия.
Но на полубак по-прежнему обрушивались огромные волны. Не прошло и минуты,
как троих смельчаков чуть живых унесли прочь.
В нижних помещениях царил поистине кавардак. Если находящимся там
угрожала опасность быть искалеченными и уделом их были мучительные приступы
морской болезни, то на ходовом мостике, где была горстка моряков-офицеров и
рядовых, царил сущий ад. Причем не тот, о котором повествуется в Библии, но
ад в представлении наших далеких североевропейских предков -
язычников-викингов, датчан, ютов - ад Беовульфа с озерами, где кишат жуткие
чудища, ад, где царит вечный холод.
Правда, термометр показывал всего тридцать градусов по Цельсию.
Известно, что люди живут и даже работают при гораздо более низких
температурах. Однако менее известен факт, который люди едва ли сознают в
полной мере, - факт, что при минусовых температурах усиление скорости ветра
на один узел эквивалентно понижению температуры на один градус. Не однажды,
а несколько раз в ту ночь анемометр, под конец вышедший из строя,
регистрировал скорость ветра в сто двадцать пять узлов. Под таким напором
штаги рвались как нитки, а дымовые трубы чуть не унесло прочь. Закоченевшие,
точно парализованные люди, находившиеся на мостике, испытывали мороз
градусов шестьдесят по Цельсию.
Каждые пять минут люди уходили с мостика в командирскую рубку: дольше
выдержать было невозможно. Правда, вахту на ходовом мостике несли лишь для
порядка, о том, чтобы смотреть вперед, не было и речи. Колючим инеем
залепило бы веки, частицами льда выбило бы глаза. Диски Кента по-прежнему
вращались с огромной скоростью, но проку от них не было никакого:
песчинками, которыми была посыпана палуба, стекла расцарапало до такой
степени, что они стали матовыми.
Ночь была не слишком темной. Можно было наблюдать небо в направлении
траверза и кормы. Иногда в просветах возникало усыпанное звездами синее
небо, но мгновение спустя просветы эти закрывали мчащиеся стремглав рваные
тучи. По бортам и по корме море казалось черным бархатом, отделанным белыми
кружевами. Не было ни вчерашних стройных валов, двигавшихся чередой, ни
нарядных белоснежных гребней. Повсюду, куда ни глянь, могучие водяные горы.
Сталкиваясь между собой, они расходились в разные стороны, но затем
устремлялись на юг. Некоторые из этих движущихся хребтов (не верилось, что
это волны), величиной с коттедж, казались лилипутами по сравнению с иными
великанами, высотой в двадцать - двадцать пять метров, вздымавшимися в
поднебесье, заслоняя собой горизонт... Как заметил Капковый мальчик, самое
лучшее - это сделать вид, что не замечаешь этих исполинов. В большинстве
своем волны проходили мимо, не причиняя кораблю вреда, но иногда обрушивали
свои гребни на мостик, окатывая с головы до ног вахтенного офицера. Беднягу
тотчас сменяли, иначе минуту спустя он превратился бы в глыбу льда.
Как это ни невероятно, "Улисс" остался цел и невредим. Но поскольку
моряки не видели, что происходит прямо по курсу, у каждого в душе жила
тревога. Что-то случится минуту спустя? Пронесется ли следующий вал мимо или
же низринет их в пучину? Мысль эта ни на секунду не покидала моряков,
ожидание стало еще тревожней. Оттого, что никто не видел, как "Улисс"
карабкается по склону гигантской волны, а затем устремляется вниз,
напряжение росло. Лишь по силе вибрации корпуса да по головокружительной
скорости такого спуска можно было судить о размерах водяной горы. Шум волн
тонул в адской какофонии ветра, дико завывавшего в мачтах и штагах.
Около двух часов ночи, сразу после того, как прозвучали разрывы
глубинных бомб, несколько старших офицеров "Улисса" устроили своего рода
бунт. Разбуженный грохотом, измученный, дрожащий от стужи командир корабля,
всего час назад по настоянию старпома отправившийся в каюту, поднялся на
мостик. Там его встретили старший офицер и коммандер Уэстклифф. Преградив
Вэллери дорогу, они вежливо препроводили его в командирскую рубку. Открыв
дверь, Тэрнер включил свет. Вэллери был скорее изумлен, чем разгневан.
- Это еще что такое? - спросил он властно.
- Бунт, - жизнерадостно прогудел Тэрнер. Лицо его, израненное осколками
льда, было запачкано кровью. - Бунт в открытом море - так это, очевидно,
называется. Правильно, адмирал?
- Совершенно верно, - кивнул Тиндалл. Вздрогнув, Вэллери оглянулся.
Адмирал вытянулся на койке, сложив руки, точно покойник.
- Я не вправе указывать командиру на его корабле. Но я сделаю вид, что
ничего не заметил, - проговорил адмирал и в изнеможении откинулся назад.
Никому даже в голову не пришло, что адмирал и не думал притворяться.
Вэллери промолчал. С серым, осунувшимся лицом и воспаленными глазами он
стоял, стискивая поручни. Когда старший офицер взглянул на командира, его
точно ножом кольнуло. Он заговорил необыкновенно тихо и серьезно. Это не
было похоже на Тэрнера, и Вэллери весь превратился в слух.
- Сэр, в такую ночь военному тут делать нечего. Опаснее нынешней бури
противника не существует. Вы согласны?
Вэллери молча кивнул.
- Тут нужен опытный моряк. При всем к вам уважении позвольте мне
заявить, что никто из нас в этом смысле не чета Кэррингтону. Это моряк
высшей пробы.
- Очень любезно с вашей стороны, что вы не позабыли и себя, -
пробормотал Вэллери. - Только напрасно вы скромничаете, старпом.
- Всю ночь на мостике будет находиться первый офицер. Кроме него,
Уэстклифф. И я.
- Я тоже, - проворчал Тиндалл. - Но сейчас я сосну. - Вид у адмирала
был почти такой же измученный, как и у Вэллери.
- Благодарю вас, сэр, - улыбнулся Тэрнер. - Боюсь, командир, на мостике
нынче будет тесновато... Так что увидимся после завтрака.
- Но постойте...
- Никаких "но", - буркнул Уэстклифф.
- Прошу вас, - настаивал Тэрнер. - Вы нас премного обяжете.
Вэллери посмотрел на него.
- Я, как командир корабля... - Он не закончил фразы. - Не знаю, что и
сказать.
- Зато я знаю, - тотчас нашелся Тэрнер, взяв Вэллери под руку. -
Пойдемте со мной.
- Не уверены, что я дойду без посторонней помощи? - чуть улыбнулся
Вэллери.
- Нет, почему же. Но лучше не рисковать. Прошу вас, сэр.