Страница:
оповестил.
- Слова бесполезны, Ральстон, - откашлялся Вэллери. - И совершенно
излишни. Ваш младший брат... и ваша семья. Их больше нет. Мне очень жаль,
мой мальчик, ужасно жаль. - Он взглянул в бесстрастное лицо молодого моряка
и невольно усмехнулся. - Или вы полагаете, что все это - одни слова? Некая
формальность, так сказать, официальное соболезнование?
К удивлению командира, лицо Ральстона чуть осветилось улыбкой.
- Нет, сэр, я так не думаю. Я понимаю ваши чувства. Видите ли, мой
отец... Он тоже командует судном. Он говорил мне, что в подобных случаях
испытывает то же самое.
Вэллери изумленно взглянул на него:
- Ваш отец, Ральстон? Вы говорите...
- Да, сэр.
Вэллери готов был поклясться, что в голубых глазах юноши, сидевшего
напротив него, - спокойных, невозмутимых, - сверкнула искорка смеха.
- Он служит в торговом флоте, сэр... Капитан танкера водоизмещением
шестнадцать тысяч тонн. - Вэллери ничего не ответил. Ральстон продолжал:
- Я по поводу Билли, моего младшего брата, сэр - тут виноват только я
один - это я просил перевести его на наш корабль. Все из-за меня произошло.
Худые смуглые руки Ральстона комкали форменную фуражку. Насколько хуже
будет ему, думал Вэллери, когда острота этой двойной потери несколько
сгладится, когда бедный юноша начнет воспринимать действительность и
осознает, что с ним случилось.
- Послушайте, мой мальчик. Думаю, вам нужно отдохнуть несколько дней, в
себя прийти.
"Господи, какие пустые, ненужные слова я говорю", - подумал Вэллери.
- В канцелярии выписывают вам отпускной билет, - продолжал он.
- Куда выписывается билет, сэр? - Фуражка в руках Ральстона
превратилась в бесформенный ком. - В Кройдон?
- Разумеется... Куда же еще... - Поняв, какую бестактность он невольно
допустил, Вэллери замер на полуслове.
- Простите меня, дружок. Надо же такую глупость сморозить!
- Не отсылайте меня, сэр, - негромко попросил Ральстон. - Понимаю, это
звучит... сентиментально, но это правда... Мне некуда ехать. Мой дом здесь,
на "Улиссе". Тут я постоянно чем-то занят, тут я работаю, сплю... Ни о чем
не надо говорить. Я могу что-то делать...
Самообладание его было лишь тонкой, непрочной оболочкой, скрывавшей
боль и отчаяние.
- Здесь я смогу отплатить им за все, - торопливо продолжал Ральстон. -
Как, например, сегодня, когда я вставлял в заряд взрыватель, у меня было
такое ощущение... Очень вам благодарен, сэр... У меня нет слов объяснять,
что я испытывал...
Вэллери все понял. Он почувствовал печаль, усталость, собственную
беспомощность. Что мог он предложить бедному юноше взамен его ненависти,
этого естественного чувства, поглощавшего все его существо? Ничего. Он это
знал. Ничего такого, за что бы его Ральстон не презирал, над чем бы не
смеялся. Да и не время теперь для проповедей. Он тяжело вздохнул.
- Разумеется, вы можете остаться, Ральстон. Спуститесь в канцелярию
корабельной полиции, пусть порвут ваш отпускной билет. Если я могу быть вам
чем-то полезен...
- Понимаю, сэр. Очень вам благодарен. Доброй ночи, сэр.
- Доброй ночи, дружок. Дверь неслышно закрылась.
В ПОНЕДЕЛЬНИК утром
- Задраить водонепроницаемые двери и иллюминаторы. По местам стоять, с
якоря сниматься, - раздался в динамиках металлический голос.
И отовсюду на этот зов выходили люди. Пронизываемые ледяным северным
ветром, бранясь на чем свет стоит, они дрожали от холода. Валил густой снег,
забиравшийся за воротник и в обшлага, окоченевшие руки прилипали к стылым
тросам и металлическим деталям. Люди устали: погрузка горючего,
продовольствия и боеприпасов настолько затянулась, что захватила добрую
половину средней вахты. Мало кому из членов экипажа удалось поспать больше
трех часов.
Моряки были все еще озлоблены, глядели на офицеров волком. Правда,
приказы по-прежнему выполнялись - так работает хорошо отлаженный механизм,
но повиновение было неохотным, под внешним послушанием тлела ненависть.
Однако офицеры и старшины умело распоряжались подчиненными: командир корабля
настаивал на вежливом обращении с матросами.
Странное дело, раздражение команды достигло своего апогея вовсе не
тогда, когда "Кемберленд" убрался восвояси. Произошло это накануне вечером,
когда по трансляции было сделано оповещение: "Почту сдать до 20.00". Какая
там к черту почта! Те, кто отработал сутки подряд без всякой передышки,
спали мертвецким сном, у остальных же не было даже желания подумать о
письме. Старший матрос Дойл, старшина второго кубрика, ветеран с тремя
шевронами (тринадцать лет нераскрытых преступлений, как скромно объяснил он
появление нашивок, полученных за безупречную службу), выразил свое отношение
к этому приказу следующим образом: "Будь моя старушка одновременно Еленой
Прекрасной и Джейн Рассел, а вы, олухи, видели, что у меня за красотка, я не
послал бы ей и вшивой открытки".
С этими словами он достал с полки свою койку, подвесил ее прямо над
горячей трубой (почему не воспользоваться своими привилегиями?) и две минуты
спустя спал как убитый. Его примеру последовала вся вахта до единого. Мешок
с почтой был отправлен на берег почти пустой...
Ровно в шесть ноль-ноль, ни минутой позже, "Улисс" отдал швартовы и
малым ходом двинулся к проходу в боновых заграждениях. В серых сумерках,
пробивавшихся сквозь низкие свинцовые облака, едва различимый среди густых
хлопьев снега корабль, словно привидение, скользил по рейду.
Но даже в редкие паузы между снежными зарядами крейсер было трудно
разглядеть. Казалось, что он невесом: так расплывчат, нечеток был его
силуэт. В нем было что-то эфемерное, воздушное. Это, конечно, была иллюзия,
но иллюзия, хорошо сочетавшаяся с легендой. Хотя Улисс и прожил недолгую
жизнь, он успел стать легендой, В нем души не чаяли торговые моряки, которые
несли трудную службу в северных морях, те, кто ходил из Сент-Джона в
Архангельск, от Шетлендских островов до Як-Майена, от Гренландии до
заброшенных на край света портов Шпицбергена. Повсюду, где возникала
опасность, где подстерегала смерть, там, словно призрак, появлялся "Улисс".
В минуту, когда люди уже не надеялись увидеть вновь хмурый арктический
рассвет, взорам их представал силуэт крейсера.
Крейсер-призрак, почти легенда, "Улисс" был построен недавно, но успел
состариться в полярных конвоях. Он плавал в северных водах с самого своего
рождения и не знал иной жизни. Сначала плавал в одиночку, эскортируя
отдельные корабли или отряды из двух-трех кораблей. Потом стал действовать
совместно с фрегатами и корветами, а теперь и шагу не ступал без своей
эскадры, относившейся к 14-й группе эскортных авианосцев.
В сущности, "Улисс" и прежде не оставался в одиночестве. За ним по
пятам бродила смерть. Стоило ей костлявым своим перстом указать на танкер,
как раздавался адский грохот взрыва; едва касалась она транспорта, как тот,
надвое перешибленный вражеской торпедой, шел ко дну с грузом военного
снаряжения; прикасалась к эсминцу, и тот устремлялся в свинцовые глубины
Баренцева моря. Указывала курносая на подводную лодку, и та, едва всплыв на
поверхность, расстреливалась орудийным огнем и камнем падала на дно: тогда
оглушенная, онемевшая от ужаса команда молила лишь об одном - о трещине в
прочном корпусе лодки, что означало бы мгновенную милосердную кончину, а не
мучительную смерть от удушья в железном гробу на дне океана. Повсюду, где
возникал "Улисе", появлялась смерть. Но смерть никогда не прикасалась к
нему. 0н был везучим кораблем, кораблем-призраком, и Арктика служила ему
домом родным.
Призрачность эта была, конечно, иллюзией, но иллюзией рассчитанной.
"Улисс" был спроектирован для выполнения определенной задачи в определенном
районе, а специалисты по камуфляжу дело свое знали. Особая арктическая
защитная окраска - ломаные, наклонные диагонали белого и серо-голубого цвета
плавно сливались с белесыми тонами водных пустынь.
По одному лишь внешнему виду "Улисса" всякий мог определить, что
корабль этот создан для севера.
"Улисс" был легким крейсером, единственным в своем роде. Водоизмещением
в 5500 тонн, он представлял собой модификацию знаменитого типа "Дидона",
предшественника класса "Черный принц". Длиной в сто пятьдесят метров при
ширине всего в пятнадцать на миделе, с наклонным форштевнем, квадратной
крейсерской кормой и длинным, в шестьдесят метров, баком, оканчивающимся за
мостиком, "Улисс" был стремительным, быстроходным, подтянутым кораблем. Вид
у него был зловещий и хищный.
"Обнаружить противника, вступить в бой, уничтожить". Такова первая и
главная задача боевого корабля, и для выполнения ее, причем как можно более
быстрого и эффективного, "Улисс" был превосходно оснащен.
Наиболее важным фактором, необходимым для обнаружения цели, являлись,
естественно, люди. Вэллери был достаточно опытным боевым командиром, чтобы
знать цену неусыпной бдительности наблюдателей и сигнальщиков. Ведь
человеческий глаз - не механизм, где что-то может заесть или сломаться.
Естественно, широко использовалось радио; единственной защитой от подводных
лодок был гидролокатор.
Однако наиболее эффективное средство обнаружения противника, которым
располагал крейсер, было иным. "Улисс" представлял собой первый корабль в
мире, оснащенный современной радиолокационной аппаратурой. Установленные на
топах фок- и гротмачты денно и нощно вращались радарные антенны, неустанно
прочесывая горизонт в поисках врага. В восьми радарных помещениях,
находившихся ниже, и в пунктах управления огнем зоркие глаза, от которых не
могла ускользнуть ни малейшая деталь, неотрывно следили за светящимися
экранами радиолокаторов. Надежность и дальность действия радара казались
фантастическими. В душе полагая, что преувеличивают, изготовители заверили,
что радиус действия поставляемого ими оборудования составляет сорок - сорок
пять миль. Между тем во время первых же испытаний радарной установкой был
обнаружен немецкий "кондор", находившийся на расстоянии восьмидесяти пяти
миль и впоследствии сбитый "бленхеймом".
Вступить в бой - таков был следующий этап. Иногда противник сам шел на
сближение, чаще - приходилось его искать. И тогда необходимо было одно -
скорость.
"Улисс" был необыкновенно быстроходным кораблем. С четырьмя винтами,
приводимыми в движение четырьмя турбинами Парсонса - две были установлены в
носовом, две в кормовом машинном отделении, - он развивал скорость, какой не
могли достичь многие другие корабли. Согласно тактическому формуляру, она
составляла 33,5 узла. Но на ходовых испытаниях у Аррана, задрав нос и
опустив, словно гидроплан, корму, крейсер, дрожа всеми заклепками и вздымая
на три метра над кормовой палубой фонтаны воды, прошел мерную милю с
неслыханной скоростью - 39,2 узла. А "дед" - инженер-капитан третьего ранга
Додсон, многозначительно улыбаясь, заявил, что "Улисс" не проявил и половины
своих возможностей. Окажись, дескать, рядом "Абдиэл" или же "Мэнксман",
"Улисс" показал бы, на что способен. Но поскольку ни для кого не составляло
секрета, что скорость хода этих знаменитых минных заградителей достигала 44
узлов, то обитатели кают-компании вслух называли заявление стармеха
хвастовством, хотя в душе не меньше Додсона гордились могучими машинами
крейсера.
Итак, обнаружить противника, вступить в бой, уничтожить. Уничтожение
противника - такова главная, конечная задача военного корабля. Взять
вражеский корабль или самолет на прицел и уничтожить его. "Улисс" был хорошо
оснащен и для этой задачи.
Он имел четыре двухорудийные башенные установки: две башни на носовой,
две на кормовой палубе. Скорострельные пушки калибром 5,25 дюйма могли с
одинаковым успехом поражать как надводные, так и воздушные цели. Управление
огнем осуществлялось с командно-дальномерных постов: главный находился в
носовой части корабля, за мостиком и чуть выше его, а запасной - на корме.
Все необходимые параметры - пеленг, скорость ветра, дрейф, расстояние,
собственная скорость, скорость хода противника, курсовой угол - поступали в
гигантские электронные вычислительные машины, установленные в центральном
посту, этом сердце корабля, которое, странное дело, находилось глубоко в
утробе "Улисса" - значительно ниже ватерлинии. Там вырабатывались и
автоматически подавались на башенные установки лишь две величины - прицел и
целик. Разумеется, командиры башен могли вести огонь и самостоятельно.
В башнях размещались орудия главного калибра. Остальные орудия были
зенитными. На корабле имелось несколько многоствольных скорострельных
установок калибром 42 миллиметра. Пушки эти были не слишком точны, но
создавали достаточно плотную огневую завесу, чтобы отпугнуть любого
воздушного противника. Кроме того, в различных частях надстроек были
размещены спаренные "эрликоны" - точные, сверхскорострельные пушки. В
опытных руках они становились смертоноснейшим оружием.
Арсенал "Улисса" дополняли глубинные бомбы и торпеды. Глубинных бомб
было всего тридцать шесть - сущие пустяки по сравнению с противолодочным
вооружением многих корветов и эсминцев. Причем в одной серии можно было
.сбросить не более шести бомб. Но каждая из них заключала двести килограммов
аматола; прошлой зимой "Улисс" потопил две неприятельские подводные лодки.
Из двух трехтрубных аппаратов, установленных на главной палубе за второй
трубой, стремительные и грозные, выглядывали торпеды в 21 дюйм диаметром, в
каждой - заряд в 337 килограммов тринитротолуола. Но аппараты эти еще ни
разу не использовались.
Таков был "Улисс". Наивысшее для своего времени достижение человека,
апофеоз его стремления - слить воедино научную мысль и звериный инстинкт,
чтобы создать совершеннейшее орудие разрушения. Это был великолепный боевой
механизм до тех лишь пор, пока находился в руках надежного, сработавшегося
экипажа. Корабль - любой корабль - таков, каков его экипаж, ничуть не лучше.
А экипаж "Улисса" распадался на глазах: хотя кратер вулкана был заткнут,
грозный рокот не умолкал.
Первые признаки новой опасности появились три часа спустя после выхода
"Улисса" из гавани. Расчищая фарватер, впереди крейсера шли тральщики.
Однако командир корабля не ослаблял бдительности. Именно поэтому и сам
Вэллери, и его корабль были до сих пор целы и невредимы. В шесть часов
двадцать минут каперанг распорядился поставить параваны - торпедообразные
буи, выпускаемые по одному с каждой стороны форштевня на специальных тросах
- буйрепах. По законам гидродинамики минрепы - тросы, соединяющие мины с их
якорями, - должны отводиться тралами прочь от корпуса корабля, к параванам,
где их рассекают специальные резаки, и мины всплывают. Затем их подрывают
или расстреливают огнем стрелкового оружия.
В 09.00 Вэллери приказал убрать параваны. "Улисс" сбавил ход. Первый
офицер, капитан-лейтенант Кэррингтон, отправился на полубак проследить за
операцией: матросы, лебедчики и унтер-офицеры, в чьем заведовании находились
параваны обоих бортов, уже стояли на своих местах.
Стрелы для подъема параванов, находившиеся позади бортовых ходовых
огней, были спешно поставлены в рабочее положение. Установленные на
орудийной палубе второй башни трехтонные электролебедки мощным плавным
усилием начали натягивать тросы; вскоре из воды показались параваны.
Тут-то и случилась беда. Виновен в случившемся был матрос первого
класса Ферри. На лебедке левого борта оказался неисправным выключатель. В
довершение всего лебедчиком был молчаливый, острый на язык Ральстон, тот мог
ляпнуть или выкинусь такое, что не приведи Бог. Но виновным в том, что такое
случилась именно так, а не иначе, был Карслейк.
Присутствие младшего лейтенанта Карслейка среди спасательных плотов,
где он руководил работами по подъему левого трала, явилось следствием целого
ряда ошибок. Первой из них была ошибка его отца, отставного контр-адмирала,
который, полагая, что сын одного с ним поля ягода, в 1939 году забрал его из
Кембриджа в далеко не юном возрасте (Карслейку-младшему стукнуло уже
двадцать шесть) и, в сущности, навязал свое чадо флоту. Вслед за первой
последовали другие ошибки: недостаточная принципиальность командира корвета,
первого начальника Карслейка (знакомый его отца, он, грешным делом,
представил Карслейка к офицерскому званию); недосмотр аттестационной
комиссии на "Кинг Альфреде", которая присвоила ему такое звание; наконец,
промах старшего офицера "Улисса", назначившего его на эхо-заведование, хотя
он и знал о некомпетентности Карслейка и его неумении командовать людьми.
Лицо Карслейка, точно у сверхпородистой лошади, было длинное, худое и
узкое, с бледно-голубыми глазами навыкат и торчащими вперед верхними зубами.
Белокурые волосы жидки, брови изогнуты в виде вопросительного знака. Под
длинным, острым носом, под стать бровям, изгибалась верхняя губа. Речь его
представляла собой пародию на язык, каким говорят нормальные англичане:
краткие гласные у него получались, долгими, а долгие - бесконечными, да и с
грамматикой он не всегда был в ладах. Он лютой ненавистью ненавидел флот,
ненавидел начальство, медлившее с представлением его к очередному званию,
ненавидел матросов, которые платили ему той же монетой. Словом, младший
лейтенант Карслейк воплощал в себе все самое порочное, что порождала
английская система привилегированных частных школ. Тщеславный заносчивый
мужлан и недоучка, он стал посмешищем экипажа.
Он и теперь выставлял себя на посмешище. Забравшись на спасательные
плоты, широко расставив ноги для лучшей устойчивости, он кричал, отдавая
матросам бессмысленные, ненужные распоряжения. Главный старшина Хартли
стонал, но, соблюдая субординацию, вслух не произносил ни слова. Зато матрос
I класса Ферри чувствовал себя гораздо раскованней.
- Глянь на их сиятельство, - обратился он к Ральстону. - Перед
командиром так и распинается, землю роет. Он кивнул в сторону Вэллери,
стоявшего на мостике метрах в шести от Карслейка. - И, наверно, думает: "До
чего здорово это у меня получается!"
- Оставь Карслейка в покое. Лучше за шкенгелем следи - посоветовал ему
Ральстон. - Да сними ты эти проклятые рукавицы. А не то...
- Знаю, знаю, - насмешливо перебил его Ферри. - А не то их зацепит
тросом, и меня намотает на барабан лебедки, - добавил он, ловко подавая
трос. - Ничего, корешок, с кем с кем, - а уж со мной-то этого не произойдет.
Но он ошибался. Внимательно наблюдавший за раскачивающимся параваном
Ральстон вдруг посмотрел на лебедку. Он заметил разорванную прядь на тросе
всего в нескольких дюймах ее руки Ферри, увидел как острая проволока впилась
в рукавицу к потащила ее вместе с рукой к вращающемуся барабану. Ферри даже
крикнуть не успел.
Реакция Ральстона была мгновенной. Ножной тормоз находился всего в
шести дюймах, но это было слишком далеко. Матрос изо всех сил крутанул
реверс, в долю секунды переключив лебедку на "полный назад". И в то
мгновение, как раздался крик Ферри, чье предплечье угодило между тросом и
барабаном, послышался глухой взрыв, и лебедка, стоимостью в пятьсот фунтов
стерлингов, окутанная клубами едкого дыма, в мгновение ока превратилась в
груду лома.
Под тяжестью паравана начал разматываться трос, увлекая за собой Ферри.
Трос проходил сквозь блок - киповую планку, находившуюся в шести метрах от
лебедки. Если бы Ферри повезло, он потерял бы только руку.
Ферри оттащило фута на четыре, но тут Ральстон изо всей силы нажал на
педаль тормоза. Взвизгнув, барабан застыл как вкопанный, и параван
бултыхнулся в море. Оборванный конец троса лениво раскачивался из стороны в
сторону.
Карслейк слез с плота с лицом, перекошенным злобой. Подскочив к
Ральстону, он свирепо завопил:
- Ты, идиот проклятый! Из-за тебя мы потеряли параван. Ты чего тут
раскомандовался? Отвечай, черт тебя побери!
Ральстон сжал губы, но ответил достаточно почтительно:
- Виноват, сэр. Но иного выхода не было. Рука Ферри...
- Черт с ней, с рукой! - чуть не верещал от ярости Карслейк. - Я тут
главный... я отдаю приказания. Погляди! Ты только погляди!.. - Он показал на
обрывок троса. - Твоя работа, Ральстон, идиот несчастный! Параван пропал,
понимаешь, пропал!!
- И в самом деле, - произнес Ральстон, с деланным изумлением посмотрев
за борт. Потом, с вызовом взглянув на Карслейка, похлопал по лебедке. - Не
забудьте и про это. Лебедка тоже пропала, а она дороже любого паравана.
- Мне надоела твоя наглость, болван проклятый, - завопил Карслейк. Рот
у него дергался, голос дрожал от ярости. - Тебя надо хорошенько проучить, и
я тебя, черт возьми, проучу, наглый ублюдок!
Ральстон густо покраснел. Стиснув кулаки, он шагнул вперед и
размахнулся, но сильные руки Хартли схватили его запястье, и юноша тотчас
обмяк. Однако дело было сделано. О происшедшем будет доложено командиру.
Вэллери терпеливо выслушал рапорт разъяренного Карслейка. Правда,
спокойствие его было лишь кажущимся. И без того хватает забот, думал он
устало. Бесстрастная маска не выражала его настоящих чувств.
- Это правда, Ральстон? - спросил он невозмутимо, когда Карслейк
закончил свою тираду. - Вы действительно отказались выполнять распоряжения
лейтенанта и оскорбляли его?
- Нет, сэр, - в голосе Ральстона прозвучала такая же усталость, какую
испытывал и Вэллери. - Неправда.
Он равнодушно посмотрел на Карслейка, потом вновь повернулся к
командиру.
- Я не отказывался выполнять распоряжений. Их попросту не было.
Главному старшине Хартли это известно. - Он кивнул в сторону грузного
спокойного мужчины, приведшего их обоих на мостик. - Я никого не оскорблял,
сэр. Мне не хотелось бы изображать из себя этакого юриста, но многие могут
засвидетельствовать, что младший лейтенант Карслейк сам оскорблял меня,
причем не раз. А если я что-то и сказал, - при этих словах он слабо
улыбнулся, - то лишь в целях самозащиты.
- Здесь не место для шутовства, Ральстон, - холодно произнес Вэллери.
Юноша ставил его в тупик. Озлобленность, показное спокойствие - это еще
можно понять, но откуда в нем этот юмор?
- Инцидент произошел у меня на глазах. Ваша сообразительность и
находчивость спасли этому матросу руку, а возможно, и жизнь. Так что потеря
паравана и поломка лебедки - сущие пустяки.
Карслейк побледнел, поняв намек командира.
- За это вам спасибо. Что касается прочего... Завтра утром доложите
старшему офицеру, получите взыскание. Вы свободны, Ральстон.
Сжав губы, Ральстон пристально взглянул на Вэллери, потом резким жестом
отдал честь и ушел с мостика.
- Разрешите обратиться, сэр... - с просительным выражением повернулся к
Вэллери Карслейк.
Но при виде поднятой ладони командира он осекся на полуслове.
- Не теперь, Карслейк. Поговорим об этом позднее. - Вэллери даже не
пытался скрыть свою неприязнь. - Можете быть свободны, лейтенант. Хартли, на
минуту.
Сорокачетырехлетний главный старшина шагнул вперед. Хартли был одним из
лучших моряков королевского флота. Мужественный, добрейшей души человек и
большая умница, он был предметом восхищения всего личного состава корабля,
начиная от салаги-матросика, боготворившего его, и кончая командиром,
который его ценил и уважал. Оба они служили вместе с самого начала войны.
- Ну, главный, выкладывайте все начистоту.
- Тут все ясно, сэр, - пожал плечами Хартли. - Ральстон оказался
молодцом. Младший лейтенант Карслейк потерял голову. Возможно, Ральстон вел
себя несколько задиристо, но его вынудили к этому. Хотя он совсем юн, на это
профессионал, и он не любит, когда им помыкают любители. - Хартли помолчал,
потом, поглядев на небо, прибавил: - Особенно такие, что путаются под
ногами.
Вэллери погасил улыбку.
- Может, сочтем это за... э... критическое замечание, главный?
- Пожалуй, что так, сэр, - Хартли кивнул. - То, что случилось,
произвело неприятное впечатление на команду. Люди возмущены. Прикажете...
- Благодарю вас, главный. Постарайтесь, во возможности, успокоить
матросов.
Когда Хартли ушел, Вэллери повернулся к Тиндаллу.
- Вы слышали, сэр? Еще один признак надвигающейся грозы.
- Грозы, говорите? Бури, урагана, если угодно, - едко отозвался
Тиндалл. - Вам не удалось выяснить, кто находился вчера вечером у моей
каюты?
Накануне, во время ночной вахты, услышав скрежещущий звук, доносившийся
из-за двери его салона, Тиндалл решил выяснить, в чем же дело. Но в спешке
запнулся и уронил стул, и тотчас в коридоре послышался топот ног. Открыв
дверь, адмирал увидел, что коридор пуст. На палубе, под ящиком, где
хранились флотские кольты калибра 0,445 дюйма, валялся напильник. Цепочка,
пропущенная через предохранительные скобы спусковых крючков, была почти
полностью перепилена.
- Не имею представления, сэр, - пожал плечами Вэллери. Лицо его было
озабочено. - Плохо дело, очень плохо.
Дрожа от пронизывающего насквозь ледяного ветра, Тиндалл криво
усмехнулся.
- Совсем как в пиратских романах, а? Того и гляди, головорезы с
пистолетами и кортиками, с черными повязками на глазу, кинутся на
капитанский мостик.
Вэллери решительно покачал головой.
- Нет, только не это. Вы сами знаете, сэр. Дерзость - может быть, но...
не больше. Дело в том, что за углом, у распределительного щита постоянно
стоит на часах морской пехотинец. Денно и нощно. Он должен был заметить
злоумышленника. Но утверждает, что никого не видел...
- Слова бесполезны, Ральстон, - откашлялся Вэллери. - И совершенно
излишни. Ваш младший брат... и ваша семья. Их больше нет. Мне очень жаль,
мой мальчик, ужасно жаль. - Он взглянул в бесстрастное лицо молодого моряка
и невольно усмехнулся. - Или вы полагаете, что все это - одни слова? Некая
формальность, так сказать, официальное соболезнование?
К удивлению командира, лицо Ральстона чуть осветилось улыбкой.
- Нет, сэр, я так не думаю. Я понимаю ваши чувства. Видите ли, мой
отец... Он тоже командует судном. Он говорил мне, что в подобных случаях
испытывает то же самое.
Вэллери изумленно взглянул на него:
- Ваш отец, Ральстон? Вы говорите...
- Да, сэр.
Вэллери готов был поклясться, что в голубых глазах юноши, сидевшего
напротив него, - спокойных, невозмутимых, - сверкнула искорка смеха.
- Он служит в торговом флоте, сэр... Капитан танкера водоизмещением
шестнадцать тысяч тонн. - Вэллери ничего не ответил. Ральстон продолжал:
- Я по поводу Билли, моего младшего брата, сэр - тут виноват только я
один - это я просил перевести его на наш корабль. Все из-за меня произошло.
Худые смуглые руки Ральстона комкали форменную фуражку. Насколько хуже
будет ему, думал Вэллери, когда острота этой двойной потери несколько
сгладится, когда бедный юноша начнет воспринимать действительность и
осознает, что с ним случилось.
- Послушайте, мой мальчик. Думаю, вам нужно отдохнуть несколько дней, в
себя прийти.
"Господи, какие пустые, ненужные слова я говорю", - подумал Вэллери.
- В канцелярии выписывают вам отпускной билет, - продолжал он.
- Куда выписывается билет, сэр? - Фуражка в руках Ральстона
превратилась в бесформенный ком. - В Кройдон?
- Разумеется... Куда же еще... - Поняв, какую бестактность он невольно
допустил, Вэллери замер на полуслове.
- Простите меня, дружок. Надо же такую глупость сморозить!
- Не отсылайте меня, сэр, - негромко попросил Ральстон. - Понимаю, это
звучит... сентиментально, но это правда... Мне некуда ехать. Мой дом здесь,
на "Улиссе". Тут я постоянно чем-то занят, тут я работаю, сплю... Ни о чем
не надо говорить. Я могу что-то делать...
Самообладание его было лишь тонкой, непрочной оболочкой, скрывавшей
боль и отчаяние.
- Здесь я смогу отплатить им за все, - торопливо продолжал Ральстон. -
Как, например, сегодня, когда я вставлял в заряд взрыватель, у меня было
такое ощущение... Очень вам благодарен, сэр... У меня нет слов объяснять,
что я испытывал...
Вэллери все понял. Он почувствовал печаль, усталость, собственную
беспомощность. Что мог он предложить бедному юноше взамен его ненависти,
этого естественного чувства, поглощавшего все его существо? Ничего. Он это
знал. Ничего такого, за что бы его Ральстон не презирал, над чем бы не
смеялся. Да и не время теперь для проповедей. Он тяжело вздохнул.
- Разумеется, вы можете остаться, Ральстон. Спуститесь в канцелярию
корабельной полиции, пусть порвут ваш отпускной билет. Если я могу быть вам
чем-то полезен...
- Понимаю, сэр. Очень вам благодарен. Доброй ночи, сэр.
- Доброй ночи, дружок. Дверь неслышно закрылась.
В ПОНЕДЕЛЬНИК утром
- Задраить водонепроницаемые двери и иллюминаторы. По местам стоять, с
якоря сниматься, - раздался в динамиках металлический голос.
И отовсюду на этот зов выходили люди. Пронизываемые ледяным северным
ветром, бранясь на чем свет стоит, они дрожали от холода. Валил густой снег,
забиравшийся за воротник и в обшлага, окоченевшие руки прилипали к стылым
тросам и металлическим деталям. Люди устали: погрузка горючего,
продовольствия и боеприпасов настолько затянулась, что захватила добрую
половину средней вахты. Мало кому из членов экипажа удалось поспать больше
трех часов.
Моряки были все еще озлоблены, глядели на офицеров волком. Правда,
приказы по-прежнему выполнялись - так работает хорошо отлаженный механизм,
но повиновение было неохотным, под внешним послушанием тлела ненависть.
Однако офицеры и старшины умело распоряжались подчиненными: командир корабля
настаивал на вежливом обращении с матросами.
Странное дело, раздражение команды достигло своего апогея вовсе не
тогда, когда "Кемберленд" убрался восвояси. Произошло это накануне вечером,
когда по трансляции было сделано оповещение: "Почту сдать до 20.00". Какая
там к черту почта! Те, кто отработал сутки подряд без всякой передышки,
спали мертвецким сном, у остальных же не было даже желания подумать о
письме. Старший матрос Дойл, старшина второго кубрика, ветеран с тремя
шевронами (тринадцать лет нераскрытых преступлений, как скромно объяснил он
появление нашивок, полученных за безупречную службу), выразил свое отношение
к этому приказу следующим образом: "Будь моя старушка одновременно Еленой
Прекрасной и Джейн Рассел, а вы, олухи, видели, что у меня за красотка, я не
послал бы ей и вшивой открытки".
С этими словами он достал с полки свою койку, подвесил ее прямо над
горячей трубой (почему не воспользоваться своими привилегиями?) и две минуты
спустя спал как убитый. Его примеру последовала вся вахта до единого. Мешок
с почтой был отправлен на берег почти пустой...
Ровно в шесть ноль-ноль, ни минутой позже, "Улисс" отдал швартовы и
малым ходом двинулся к проходу в боновых заграждениях. В серых сумерках,
пробивавшихся сквозь низкие свинцовые облака, едва различимый среди густых
хлопьев снега корабль, словно привидение, скользил по рейду.
Но даже в редкие паузы между снежными зарядами крейсер было трудно
разглядеть. Казалось, что он невесом: так расплывчат, нечеток был его
силуэт. В нем было что-то эфемерное, воздушное. Это, конечно, была иллюзия,
но иллюзия, хорошо сочетавшаяся с легендой. Хотя Улисс и прожил недолгую
жизнь, он успел стать легендой, В нем души не чаяли торговые моряки, которые
несли трудную службу в северных морях, те, кто ходил из Сент-Джона в
Архангельск, от Шетлендских островов до Як-Майена, от Гренландии до
заброшенных на край света портов Шпицбергена. Повсюду, где возникала
опасность, где подстерегала смерть, там, словно призрак, появлялся "Улисс".
В минуту, когда люди уже не надеялись увидеть вновь хмурый арктический
рассвет, взорам их представал силуэт крейсера.
Крейсер-призрак, почти легенда, "Улисс" был построен недавно, но успел
состариться в полярных конвоях. Он плавал в северных водах с самого своего
рождения и не знал иной жизни. Сначала плавал в одиночку, эскортируя
отдельные корабли или отряды из двух-трех кораблей. Потом стал действовать
совместно с фрегатами и корветами, а теперь и шагу не ступал без своей
эскадры, относившейся к 14-й группе эскортных авианосцев.
В сущности, "Улисс" и прежде не оставался в одиночестве. За ним по
пятам бродила смерть. Стоило ей костлявым своим перстом указать на танкер,
как раздавался адский грохот взрыва; едва касалась она транспорта, как тот,
надвое перешибленный вражеской торпедой, шел ко дну с грузом военного
снаряжения; прикасалась к эсминцу, и тот устремлялся в свинцовые глубины
Баренцева моря. Указывала курносая на подводную лодку, и та, едва всплыв на
поверхность, расстреливалась орудийным огнем и камнем падала на дно: тогда
оглушенная, онемевшая от ужаса команда молила лишь об одном - о трещине в
прочном корпусе лодки, что означало бы мгновенную милосердную кончину, а не
мучительную смерть от удушья в железном гробу на дне океана. Повсюду, где
возникал "Улисе", появлялась смерть. Но смерть никогда не прикасалась к
нему. 0н был везучим кораблем, кораблем-призраком, и Арктика служила ему
домом родным.
Призрачность эта была, конечно, иллюзией, но иллюзией рассчитанной.
"Улисс" был спроектирован для выполнения определенной задачи в определенном
районе, а специалисты по камуфляжу дело свое знали. Особая арктическая
защитная окраска - ломаные, наклонные диагонали белого и серо-голубого цвета
плавно сливались с белесыми тонами водных пустынь.
По одному лишь внешнему виду "Улисса" всякий мог определить, что
корабль этот создан для севера.
"Улисс" был легким крейсером, единственным в своем роде. Водоизмещением
в 5500 тонн, он представлял собой модификацию знаменитого типа "Дидона",
предшественника класса "Черный принц". Длиной в сто пятьдесят метров при
ширине всего в пятнадцать на миделе, с наклонным форштевнем, квадратной
крейсерской кормой и длинным, в шестьдесят метров, баком, оканчивающимся за
мостиком, "Улисс" был стремительным, быстроходным, подтянутым кораблем. Вид
у него был зловещий и хищный.
"Обнаружить противника, вступить в бой, уничтожить". Такова первая и
главная задача боевого корабля, и для выполнения ее, причем как можно более
быстрого и эффективного, "Улисс" был превосходно оснащен.
Наиболее важным фактором, необходимым для обнаружения цели, являлись,
естественно, люди. Вэллери был достаточно опытным боевым командиром, чтобы
знать цену неусыпной бдительности наблюдателей и сигнальщиков. Ведь
человеческий глаз - не механизм, где что-то может заесть или сломаться.
Естественно, широко использовалось радио; единственной защитой от подводных
лодок был гидролокатор.
Однако наиболее эффективное средство обнаружения противника, которым
располагал крейсер, было иным. "Улисс" представлял собой первый корабль в
мире, оснащенный современной радиолокационной аппаратурой. Установленные на
топах фок- и гротмачты денно и нощно вращались радарные антенны, неустанно
прочесывая горизонт в поисках врага. В восьми радарных помещениях,
находившихся ниже, и в пунктах управления огнем зоркие глаза, от которых не
могла ускользнуть ни малейшая деталь, неотрывно следили за светящимися
экранами радиолокаторов. Надежность и дальность действия радара казались
фантастическими. В душе полагая, что преувеличивают, изготовители заверили,
что радиус действия поставляемого ими оборудования составляет сорок - сорок
пять миль. Между тем во время первых же испытаний радарной установкой был
обнаружен немецкий "кондор", находившийся на расстоянии восьмидесяти пяти
миль и впоследствии сбитый "бленхеймом".
Вступить в бой - таков был следующий этап. Иногда противник сам шел на
сближение, чаще - приходилось его искать. И тогда необходимо было одно -
скорость.
"Улисс" был необыкновенно быстроходным кораблем. С четырьмя винтами,
приводимыми в движение четырьмя турбинами Парсонса - две были установлены в
носовом, две в кормовом машинном отделении, - он развивал скорость, какой не
могли достичь многие другие корабли. Согласно тактическому формуляру, она
составляла 33,5 узла. Но на ходовых испытаниях у Аррана, задрав нос и
опустив, словно гидроплан, корму, крейсер, дрожа всеми заклепками и вздымая
на три метра над кормовой палубой фонтаны воды, прошел мерную милю с
неслыханной скоростью - 39,2 узла. А "дед" - инженер-капитан третьего ранга
Додсон, многозначительно улыбаясь, заявил, что "Улисс" не проявил и половины
своих возможностей. Окажись, дескать, рядом "Абдиэл" или же "Мэнксман",
"Улисс" показал бы, на что способен. Но поскольку ни для кого не составляло
секрета, что скорость хода этих знаменитых минных заградителей достигала 44
узлов, то обитатели кают-компании вслух называли заявление стармеха
хвастовством, хотя в душе не меньше Додсона гордились могучими машинами
крейсера.
Итак, обнаружить противника, вступить в бой, уничтожить. Уничтожение
противника - такова главная, конечная задача военного корабля. Взять
вражеский корабль или самолет на прицел и уничтожить его. "Улисс" был хорошо
оснащен и для этой задачи.
Он имел четыре двухорудийные башенные установки: две башни на носовой,
две на кормовой палубе. Скорострельные пушки калибром 5,25 дюйма могли с
одинаковым успехом поражать как надводные, так и воздушные цели. Управление
огнем осуществлялось с командно-дальномерных постов: главный находился в
носовой части корабля, за мостиком и чуть выше его, а запасной - на корме.
Все необходимые параметры - пеленг, скорость ветра, дрейф, расстояние,
собственная скорость, скорость хода противника, курсовой угол - поступали в
гигантские электронные вычислительные машины, установленные в центральном
посту, этом сердце корабля, которое, странное дело, находилось глубоко в
утробе "Улисса" - значительно ниже ватерлинии. Там вырабатывались и
автоматически подавались на башенные установки лишь две величины - прицел и
целик. Разумеется, командиры башен могли вести огонь и самостоятельно.
В башнях размещались орудия главного калибра. Остальные орудия были
зенитными. На корабле имелось несколько многоствольных скорострельных
установок калибром 42 миллиметра. Пушки эти были не слишком точны, но
создавали достаточно плотную огневую завесу, чтобы отпугнуть любого
воздушного противника. Кроме того, в различных частях надстроек были
размещены спаренные "эрликоны" - точные, сверхскорострельные пушки. В
опытных руках они становились смертоноснейшим оружием.
Арсенал "Улисса" дополняли глубинные бомбы и торпеды. Глубинных бомб
было всего тридцать шесть - сущие пустяки по сравнению с противолодочным
вооружением многих корветов и эсминцев. Причем в одной серии можно было
.сбросить не более шести бомб. Но каждая из них заключала двести килограммов
аматола; прошлой зимой "Улисс" потопил две неприятельские подводные лодки.
Из двух трехтрубных аппаратов, установленных на главной палубе за второй
трубой, стремительные и грозные, выглядывали торпеды в 21 дюйм диаметром, в
каждой - заряд в 337 килограммов тринитротолуола. Но аппараты эти еще ни
разу не использовались.
Таков был "Улисс". Наивысшее для своего времени достижение человека,
апофеоз его стремления - слить воедино научную мысль и звериный инстинкт,
чтобы создать совершеннейшее орудие разрушения. Это был великолепный боевой
механизм до тех лишь пор, пока находился в руках надежного, сработавшегося
экипажа. Корабль - любой корабль - таков, каков его экипаж, ничуть не лучше.
А экипаж "Улисса" распадался на глазах: хотя кратер вулкана был заткнут,
грозный рокот не умолкал.
Первые признаки новой опасности появились три часа спустя после выхода
"Улисса" из гавани. Расчищая фарватер, впереди крейсера шли тральщики.
Однако командир корабля не ослаблял бдительности. Именно поэтому и сам
Вэллери, и его корабль были до сих пор целы и невредимы. В шесть часов
двадцать минут каперанг распорядился поставить параваны - торпедообразные
буи, выпускаемые по одному с каждой стороны форштевня на специальных тросах
- буйрепах. По законам гидродинамики минрепы - тросы, соединяющие мины с их
якорями, - должны отводиться тралами прочь от корпуса корабля, к параванам,
где их рассекают специальные резаки, и мины всплывают. Затем их подрывают
или расстреливают огнем стрелкового оружия.
В 09.00 Вэллери приказал убрать параваны. "Улисс" сбавил ход. Первый
офицер, капитан-лейтенант Кэррингтон, отправился на полубак проследить за
операцией: матросы, лебедчики и унтер-офицеры, в чьем заведовании находились
параваны обоих бортов, уже стояли на своих местах.
Стрелы для подъема параванов, находившиеся позади бортовых ходовых
огней, были спешно поставлены в рабочее положение. Установленные на
орудийной палубе второй башни трехтонные электролебедки мощным плавным
усилием начали натягивать тросы; вскоре из воды показались параваны.
Тут-то и случилась беда. Виновен в случившемся был матрос первого
класса Ферри. На лебедке левого борта оказался неисправным выключатель. В
довершение всего лебедчиком был молчаливый, острый на язык Ральстон, тот мог
ляпнуть или выкинусь такое, что не приведи Бог. Но виновным в том, что такое
случилась именно так, а не иначе, был Карслейк.
Присутствие младшего лейтенанта Карслейка среди спасательных плотов,
где он руководил работами по подъему левого трала, явилось следствием целого
ряда ошибок. Первой из них была ошибка его отца, отставного контр-адмирала,
который, полагая, что сын одного с ним поля ягода, в 1939 году забрал его из
Кембриджа в далеко не юном возрасте (Карслейку-младшему стукнуло уже
двадцать шесть) и, в сущности, навязал свое чадо флоту. Вслед за первой
последовали другие ошибки: недостаточная принципиальность командира корвета,
первого начальника Карслейка (знакомый его отца, он, грешным делом,
представил Карслейка к офицерскому званию); недосмотр аттестационной
комиссии на "Кинг Альфреде", которая присвоила ему такое звание; наконец,
промах старшего офицера "Улисса", назначившего его на эхо-заведование, хотя
он и знал о некомпетентности Карслейка и его неумении командовать людьми.
Лицо Карслейка, точно у сверхпородистой лошади, было длинное, худое и
узкое, с бледно-голубыми глазами навыкат и торчащими вперед верхними зубами.
Белокурые волосы жидки, брови изогнуты в виде вопросительного знака. Под
длинным, острым носом, под стать бровям, изгибалась верхняя губа. Речь его
представляла собой пародию на язык, каким говорят нормальные англичане:
краткие гласные у него получались, долгими, а долгие - бесконечными, да и с
грамматикой он не всегда был в ладах. Он лютой ненавистью ненавидел флот,
ненавидел начальство, медлившее с представлением его к очередному званию,
ненавидел матросов, которые платили ему той же монетой. Словом, младший
лейтенант Карслейк воплощал в себе все самое порочное, что порождала
английская система привилегированных частных школ. Тщеславный заносчивый
мужлан и недоучка, он стал посмешищем экипажа.
Он и теперь выставлял себя на посмешище. Забравшись на спасательные
плоты, широко расставив ноги для лучшей устойчивости, он кричал, отдавая
матросам бессмысленные, ненужные распоряжения. Главный старшина Хартли
стонал, но, соблюдая субординацию, вслух не произносил ни слова. Зато матрос
I класса Ферри чувствовал себя гораздо раскованней.
- Глянь на их сиятельство, - обратился он к Ральстону. - Перед
командиром так и распинается, землю роет. Он кивнул в сторону Вэллери,
стоявшего на мостике метрах в шести от Карслейка. - И, наверно, думает: "До
чего здорово это у меня получается!"
- Оставь Карслейка в покое. Лучше за шкенгелем следи - посоветовал ему
Ральстон. - Да сними ты эти проклятые рукавицы. А не то...
- Знаю, знаю, - насмешливо перебил его Ферри. - А не то их зацепит
тросом, и меня намотает на барабан лебедки, - добавил он, ловко подавая
трос. - Ничего, корешок, с кем с кем, - а уж со мной-то этого не произойдет.
Но он ошибался. Внимательно наблюдавший за раскачивающимся параваном
Ральстон вдруг посмотрел на лебедку. Он заметил разорванную прядь на тросе
всего в нескольких дюймах ее руки Ферри, увидел как острая проволока впилась
в рукавицу к потащила ее вместе с рукой к вращающемуся барабану. Ферри даже
крикнуть не успел.
Реакция Ральстона была мгновенной. Ножной тормоз находился всего в
шести дюймах, но это было слишком далеко. Матрос изо всех сил крутанул
реверс, в долю секунды переключив лебедку на "полный назад". И в то
мгновение, как раздался крик Ферри, чье предплечье угодило между тросом и
барабаном, послышался глухой взрыв, и лебедка, стоимостью в пятьсот фунтов
стерлингов, окутанная клубами едкого дыма, в мгновение ока превратилась в
груду лома.
Под тяжестью паравана начал разматываться трос, увлекая за собой Ферри.
Трос проходил сквозь блок - киповую планку, находившуюся в шести метрах от
лебедки. Если бы Ферри повезло, он потерял бы только руку.
Ферри оттащило фута на четыре, но тут Ральстон изо всей силы нажал на
педаль тормоза. Взвизгнув, барабан застыл как вкопанный, и параван
бултыхнулся в море. Оборванный конец троса лениво раскачивался из стороны в
сторону.
Карслейк слез с плота с лицом, перекошенным злобой. Подскочив к
Ральстону, он свирепо завопил:
- Ты, идиот проклятый! Из-за тебя мы потеряли параван. Ты чего тут
раскомандовался? Отвечай, черт тебя побери!
Ральстон сжал губы, но ответил достаточно почтительно:
- Виноват, сэр. Но иного выхода не было. Рука Ферри...
- Черт с ней, с рукой! - чуть не верещал от ярости Карслейк. - Я тут
главный... я отдаю приказания. Погляди! Ты только погляди!.. - Он показал на
обрывок троса. - Твоя работа, Ральстон, идиот несчастный! Параван пропал,
понимаешь, пропал!!
- И в самом деле, - произнес Ральстон, с деланным изумлением посмотрев
за борт. Потом, с вызовом взглянув на Карслейка, похлопал по лебедке. - Не
забудьте и про это. Лебедка тоже пропала, а она дороже любого паравана.
- Мне надоела твоя наглость, болван проклятый, - завопил Карслейк. Рот
у него дергался, голос дрожал от ярости. - Тебя надо хорошенько проучить, и
я тебя, черт возьми, проучу, наглый ублюдок!
Ральстон густо покраснел. Стиснув кулаки, он шагнул вперед и
размахнулся, но сильные руки Хартли схватили его запястье, и юноша тотчас
обмяк. Однако дело было сделано. О происшедшем будет доложено командиру.
Вэллери терпеливо выслушал рапорт разъяренного Карслейка. Правда,
спокойствие его было лишь кажущимся. И без того хватает забот, думал он
устало. Бесстрастная маска не выражала его настоящих чувств.
- Это правда, Ральстон? - спросил он невозмутимо, когда Карслейк
закончил свою тираду. - Вы действительно отказались выполнять распоряжения
лейтенанта и оскорбляли его?
- Нет, сэр, - в голосе Ральстона прозвучала такая же усталость, какую
испытывал и Вэллери. - Неправда.
Он равнодушно посмотрел на Карслейка, потом вновь повернулся к
командиру.
- Я не отказывался выполнять распоряжений. Их попросту не было.
Главному старшине Хартли это известно. - Он кивнул в сторону грузного
спокойного мужчины, приведшего их обоих на мостик. - Я никого не оскорблял,
сэр. Мне не хотелось бы изображать из себя этакого юриста, но многие могут
засвидетельствовать, что младший лейтенант Карслейк сам оскорблял меня,
причем не раз. А если я что-то и сказал, - при этих словах он слабо
улыбнулся, - то лишь в целях самозащиты.
- Здесь не место для шутовства, Ральстон, - холодно произнес Вэллери.
Юноша ставил его в тупик. Озлобленность, показное спокойствие - это еще
можно понять, но откуда в нем этот юмор?
- Инцидент произошел у меня на глазах. Ваша сообразительность и
находчивость спасли этому матросу руку, а возможно, и жизнь. Так что потеря
паравана и поломка лебедки - сущие пустяки.
Карслейк побледнел, поняв намек командира.
- За это вам спасибо. Что касается прочего... Завтра утром доложите
старшему офицеру, получите взыскание. Вы свободны, Ральстон.
Сжав губы, Ральстон пристально взглянул на Вэллери, потом резким жестом
отдал честь и ушел с мостика.
- Разрешите обратиться, сэр... - с просительным выражением повернулся к
Вэллери Карслейк.
Но при виде поднятой ладони командира он осекся на полуслове.
- Не теперь, Карслейк. Поговорим об этом позднее. - Вэллери даже не
пытался скрыть свою неприязнь. - Можете быть свободны, лейтенант. Хартли, на
минуту.
Сорокачетырехлетний главный старшина шагнул вперед. Хартли был одним из
лучших моряков королевского флота. Мужественный, добрейшей души человек и
большая умница, он был предметом восхищения всего личного состава корабля,
начиная от салаги-матросика, боготворившего его, и кончая командиром,
который его ценил и уважал. Оба они служили вместе с самого начала войны.
- Ну, главный, выкладывайте все начистоту.
- Тут все ясно, сэр, - пожал плечами Хартли. - Ральстон оказался
молодцом. Младший лейтенант Карслейк потерял голову. Возможно, Ральстон вел
себя несколько задиристо, но его вынудили к этому. Хотя он совсем юн, на это
профессионал, и он не любит, когда им помыкают любители. - Хартли помолчал,
потом, поглядев на небо, прибавил: - Особенно такие, что путаются под
ногами.
Вэллери погасил улыбку.
- Может, сочтем это за... э... критическое замечание, главный?
- Пожалуй, что так, сэр, - Хартли кивнул. - То, что случилось,
произвело неприятное впечатление на команду. Люди возмущены. Прикажете...
- Благодарю вас, главный. Постарайтесь, во возможности, успокоить
матросов.
Когда Хартли ушел, Вэллери повернулся к Тиндаллу.
- Вы слышали, сэр? Еще один признак надвигающейся грозы.
- Грозы, говорите? Бури, урагана, если угодно, - едко отозвался
Тиндалл. - Вам не удалось выяснить, кто находился вчера вечером у моей
каюты?
Накануне, во время ночной вахты, услышав скрежещущий звук, доносившийся
из-за двери его салона, Тиндалл решил выяснить, в чем же дело. Но в спешке
запнулся и уронил стул, и тотчас в коридоре послышался топот ног. Открыв
дверь, адмирал увидел, что коридор пуст. На палубе, под ящиком, где
хранились флотские кольты калибра 0,445 дюйма, валялся напильник. Цепочка,
пропущенная через предохранительные скобы спусковых крючков, была почти
полностью перепилена.
- Не имею представления, сэр, - пожал плечами Вэллери. Лицо его было
озабочено. - Плохо дело, очень плохо.
Дрожа от пронизывающего насквозь ледяного ветра, Тиндалл криво
усмехнулся.
- Совсем как в пиратских романах, а? Того и гляди, головорезы с
пистолетами и кортиками, с черными повязками на глазу, кинутся на
капитанский мостик.
Вэллери решительно покачал головой.
- Нет, только не это. Вы сами знаете, сэр. Дерзость - может быть, но...
не больше. Дело в том, что за углом, у распределительного щита постоянно
стоит на часах морской пехотинец. Денно и нощно. Он должен был заметить
злоумышленника. Но утверждает, что никого не видел...