После Кико у меня был Буш-Бейби, который, кроме вводящего всех в заблуждение леденящего кровь крика, раздававшегося по ночам в сонных каменных джунглях Челси, отличался лишь тем, что был страшно скучен. Его любимые занятия, к тому же, проходили в уединении, и от них приходилось краснеть. Позднее, когда он переехал к менее привередливым хозяевам, мне предложили ещё одного с весьма любопытным, но и очень подходящим именем "Хичкок". Хоть его так назвали по фамилии бывших владельцев, напоминание было весьма красноречивым, и я отказался.
Я не стал пробовать других животных, так как, во всяком случае, ни у кого из этих существ не было ничего общего с Камусфеарной. Вместо этого я приобрёл себе чертову дюжину маленьких блестящих тропических птичек, которые свободно летали у меня по гостиной. Они оказались гораздо более чистоплотными и менее опасными, чем Кико.
Если Камусфеарне явно не хватало одного очевидного признака романтичности, так это захоронённого сокровища, не символического клада, а настоящих сверкающих монет в тайнике. Теперь же, к сожалению, во время моего отсутствия и эта мечта сбылась. Двое лесных рабочих, копавших канаву на склоне за домом, наткнулись на небольшой клад монет, то ли спрятанный, то ли брошенный кем-то вместе с остатками шкуры, в которую они были когда-то завёрнуты. Большей частью это были монеты ХVI века: Марии Тюдор, Филиппа и Мэри, Елизаветы и Якова I, а одна, самая большая, была талером Фридриха Ульриха, герцога браунсвикского и люнебургского.
То были, вероятно, сбережения какого-либо рыцаря или наёмника, который подобно многим шотландцам, предоставил свой меч и храбрость в услужение иностранным военачальникам. Клад, если только это был клад, а не просто поспешно припрятанный мешочек, когда враг уже был рядом, должно быть, так и остался его собственной тайной. И погиб ли он в битве за какую-либо дальнюю землю или в жестокой, зверской стычке клановой войны- неизвестно, но так или иначе сокровище оставалось нетронутым в течение более трёх веков.
Ранней весной следующего года я снова решил вернуться в Камусфеарну. Там-то, в холодную, ясную погоду на фоне сияющего пейзажа, который давно уже стал мне родным, я снова ощутил отголоски той пустоты, которую испытал, когда убили Миджа. Вначале смутно, затем ясно и отчетливо возникла мысль о том, что это место несовершенно без выдры, что у Миджа должен быть преемник, что, в конце концов, в Камусфеарне всегда должна быть выдра до тех пор, пока я живу в этом доме.
Приняв, наконец, решение, я обратил всё своё внимание на эту цель. Так как у меня в памяти ещё были свежи воспоминания о рабской зависимости от Миджа, я сначала написал своим друзьям в зоологических кругах, которые раньше предлагали мне смотрителя для выдры, а затем стал систематически осматривать все закоулки побережья вверх и вниз от Камусфеарны. Одна гряда островков, уходящих в залив от Камусфеарны, называется островом выдр, и на них есть нагромождение больших валунов, образующих целую систему низких пещер, где часто бывают выдры. Ещё до того, как я увлёкся выдрами, я видел там выводок щенков. Однако теперь, хотя некоторые из внутренних палат были приведены в порядок, и там даже были свежие постели, не было никаких признаков молодняка, а общественным отхожим местом пользовались очень мало. У каждой норы выдр есть такое отхожее место, а экскремент (который называется "помётом" и не имеет противного запаха, так как состоит целиком из перемолотых рыбьих костей, или же как в случае с выдрами, живущими на побережье, из остатков скорлупы крабов) нередко образует пирамидальную горку. Я, помнится, видел на самой вершине её, в то лето, когда на острове выдр были детёныши, малюсенькую горошину помёта, отложить которую крошечному щенку удалось, должно быть, лишь совершив неимоверный акробатический трюк.
Одну за другой я обошёл все известные мне норы, но по-видимому, выдры не размножались тогда в районе Камусфеарны. Я вовсе не отчаялся найти себе щенка в этой местности, так как у выдр не бывает определённого "сезона деторождения" и щенков находили практически в любое время года, но в качестве запасного варианта я написал Роберту Энгорли в Басру и попросил его договориться с болотными арабами, чтобы они достали мне ещё одну выдру породы Миджа.
В ответ на запрос Энгорли болотные арабы принесли ему несколько щенков подряд, три из которых были Lutrogale perspicillata maxwelli, но все они померли в первые же несколько дней. Это он в конце концов объяснил тем, что в течение нескольких дней до этого с ними обращались небрежно и неумело, а теперь заявил, что не возьмёт щенка, который пробыл в неволе более двенадцати часов. В результате, следующий щенок выжил, и в конце июня он написал мне, что можно заняться организацией его перевозки в Англию тогда, как мне только захочется.
Это была не максвеллова выдра, но он лично считает, что она принадлежит ещё к одному неизученному виду. Она жила в доме, и была так же дружелюбна и игрива, как любая собачка.
Теперь, будучи в уверенности, что у Миджа будет преемник, я начал тщательно готовиться к его приему и решил полностью воспользоваться с трудом приобретённым опытом. Мои давнишние запросы о попечителе выдры, наконец, принесли плоды, и теперь я мог нанять Джимми Уатта, выпускника школы, который хоть и не имел опыта общения с выдрами, очень хорошо чувствовал живую природу и хотел работать с этими зверьками. В Лондоне я построил большой стеклянный аквариум в саду. Я договорился, чтобы отправить выдру самолётом из Басры в Лондон в четверг, 10-го июля, но отделка аквариума в предыдущий понедельник ещё не была закончена, и я дал телеграмму Энгорли, попросив его отложить отправку до следующего рейса во вторник, 15-го.
В понедельник, 14-го июля, по Ираку прокатилась революция, и во вторник на улицах Багдада уже играли в футбол головой наследного принца. О Роберте Энгорли, который по роду своей службы в качестве главного егеря считался одним из личного окружения тирана, я больше с тех пор ничего не слыхал.
Один случай выделяется тем золотым среднеземноморским летом в Камусфеарне, летом, которое было испорчено только моим собственным вакуумом разочарования, моими лисичками, испортившими виноградник и лишившими мой любимый пейзаж присущего ему оптимизма.
Это было зрелище такого великолепия и грандиозности, которое, пожалуй, должно было подавить во мне это наваждение, как никчёмное желание завести у себя дома какой-то особый вид дикого животного. Я частенько и раньше видел как северное сияние, aurora borealis, мерцает и подрагивает в тихом ночном небе над горами, но никогда, до этой ночи, так и не понимал его грозного величия, не испытывал чувства полного отрицания, которое оно наводит.
Текс Геддес, который работал со мной гарпунёром на акульем промысле, приехал ко мне в гости с острова Соэй, который он купил, когда промысел закрылся. Он оставил свой баркас на якоре в заливе перед домом, и мы так разговорились, что только поздней ночью он вспомнил о времени. Занавески были опущены и горели лампы, так что мы и понятия не имели о том, что во внешнем мире происходит нечто необычное. Текс вышел в дверь раньше меня, а я всё ещё был в доме, когда раздался его голос: "Господи Иисусе Христе! Да ведь это просто конец света, они пытаются сбить луну спутниками или что-то в этом роде!"
Я посмотрел на небо через его плечо. Оно действительно светилось как в жуткий судный день. Мы стояли как бы под громадным коническим шатром на арене, возможно, космического цирка, где в бесконечной высоте над головой многоцветный купол света висел как бы подвешенный в одной точке. Или в громадном увеличении вид знакомый нам по войне, когда стоишь в центре круга, а по всему его периметру прожекторы направлены на один самолёт. Но теперь эти лучи были в несколько миль шириной, наливаясь красным и пурпурным, зелёным и синим, пелена льда и огня, которая двигалась и сливалась с жутким, но далёким великолепием.
То тут, то там лучи прерывались и раскалывались как щепки при колке дров, но они всё время вздымались вверх к центральной точке и соединялись в медном, тускло сияющем кольце света. Пока мы смотрели, цвета стали меняться и смещаться, теперь вся северная часть неба стала багровой, а на западе оно приобрело холодное великолепие ледовой зелени. Изо всех природных явлений, которые мне доводилось видеть, это было одновременно и самое прекрасное и самое жуткое; оно пробудило во мне какой-то древний природный анимизм, так что я готов был пасть ниц, молиться и умолять о прощении.
По осени я предпринял ещё одну попытку приобрести себе выдру, но теперь надежды на это у меня стало уже меньше. Один приятель договорился о том, чтобы через лондонского посредника достать двух индийских выдр без когтей, одну себе, другую- мне. Говорили, что они молодые и ручные, девочка и мальчик.
Они должны были прибыть в лондонский аэропорт около часу ночи, а мы так беспокоились об их благополучии, что оба пришли их встречать. Однако, мы не нашли их следов, и подумав, что их направили посреднику, для которого это были живые деньги, отправились спать. Как только начался рабочий день, мы позвонили посреднику, и нам сказали, что выдры прибыли и что можно их забрать в любое время после двух часов. Мы прибыли туда, больше от нетерпения, чем по подозрению, в половине второго. Ящик всё ещё был закрыт, как он и простоял с ночи. Оба обитателя его были слабыми, дрожащими, перепачканными своим помётом и мочой, и еле держались на ногах. Они померли поутру на следующий день, моя в ветлечебнице зоопарка, а моего приятеля- на коленях у его жены, она бодрствовала всю ночь, пытаясь выняньчить это жалкое бедное создание.
И вот именно такие люди, которым отвратительны такие случаи, конечно же, своим участием и сохраняют тошнотворный рынок живыми зверями, и после этого я решил, что больше не буду даже пытаться импортировать выдр по обычным каналам.
Такие неудачи сами по себе могли обескуражить человека и менее решительного чем я, но впереди был ещё один случай, который казался гораздо более заманчивым, чем все предыдущие, так как на этот раз все преграды были уже как бы позади. Один ветеринар из Сингапура доставил в английский зоопарк прирученную, жившую в доме выдру. Эта новость мгновенно дошла до меня, и я сразу же предложил обменять на неё Кико, которая стоила на рынке раза в четыре больше выдры. Мое предложение было принято в письменном виде, и я отправился из Камусфеарны на юг, чтобы забрать свою покупку. За те сутки, пока я добирался туда, один из моих приятелей, ничего не зная о сделке, попытался раздобыть эту выдру для меня, и с этой целью связался с бывшим владельцем, который в то время был в краткосрочном отпуске на севере Англии. По каким-то причинам этот господин настаивал, чтобы зверёк оставался за решёткой (и кстати, чтобы воду ему давали только для питья), и вот, в результате возникших разногласий и достойной сожаления робости служащих зоопарка, он остался там и по сей день.
После третьего провала я принял решение вырастить щенка в Шотландии, и с этой целью вернулся в Камусфеарну весной 1959 года, чтобы остаться там на продолжительное время.
Я пробыл там не больше недели, когда произошёл самый странный эпизод в саге моих усилий по замене Миджбила, такое из ряда вон выходящее совпадение, которое настолько попахивает выдумкой, что, если бы не было свидетелей или если бы оно случилось в другой стране, я даже, пожалуй, и не стал бы писать об этом.
19 апреля я поехал на машине на станцию за тридцать с лишним миль, чтобы встретить гостя, который вложил много труда в благоустройство Камусфеарны и за множество приездов сюда изготовил значительную часть мебели здесь, и который вместе со мной наблюдал, как из голых стен дом превращается в хозяйство. Я приехал в ту деревню пораньше, чтобы сделать кое-какие покупки, и затем зашёл в гостиницу пообедать. Это была большая и исключительно шикарная гостиница, в которой селятся наиболее зажиточные слои туристов. Летом здесь довольно шумно от "Кадиллаков" и заокеанского акцента. Теперь же она была полупустая, и разговорившись с носильщиком, я выяснил, что у нас много общих знакомых. Он помнил мой охотничий корабль "Морской леопард", мы с удовольствием вспоминали о капитане Робертсоне с островного парохода "Лохмор", которого за голос, обладавший почти сверхзвуковыми тонами, называли "пискуном".
Мы обменялись историями о "Пискуне", и выяснилось, что я знаю такую, которой он не слыхал. Она произошла ещё в годы войны, "Пискун" шёл на север с Барра в плотном белом тумане, а среди пассажиров у него был один адмирал, который проводил свой отпуск на Гебридах. Выглядывая со шлюпочной палубы в обволакивающий всё белый экран, адмирал вдруг посчитал, что корабль идёт курсом на минное поле, и по мере того, как тянулись минуты, а "Лохмор" неуклонно шёл вперёд, опасения у него усиливались всё больше и больше. В конце концов он настолько встревожился, что решил оттаскать за бороду капитана на мостике. Они не были знакомы, и "Пискун" понятия не имел, что на борту у него высокопоставленный морской чин. Уставившись вперёд стеклянным взглядом своих очень выпуклых голубых глаз он вероятно мечтал об удачных сделках с твидовой тканью без купонов в конечном пункте своего рейса и рассердился, увидев рядом с собой плотного человечка в плаще и шляпе котелком. "Пискун" был по натуре вспыльчивым человеком и тут взорвался:
- Вон с моего мостика, бродяга! - завопил он голосом сердитой наседки.
Адмирал вспомнил, что он в штатской одежде, извинился и представился. "Пискун", хоть по природе не очень-то тушевался, проникся к нему уважением.
- Адмирал? Вот как! И чем же могу быть вам полезен, адмирал?
- Ну, капитан Робертсон, не могли бы вы сделать любезность и указать мне наше местонахождение?
- Местонахождение? А, да мы где-то здесь рядом или около того.
Да нет, капитан, я имею в виду наше положение на карте.
- Какая карта? - взвизгнул Пискун. -Да я сорок лет карты в глаза не видал.
Адмирал всё-таки настаивал на своём.
- А, ну хорошо, адмирал, если уж вам так хочется поглядеть на карту, то пойдёмте ко мне в каюту, хлопнем по "маленькой" и тогда посмотрим, что можно будет сделать для вас.
Они спустились в капитанскую каюту, и после "маленькой" Пискун стал рыться в ящике для карт. Там были карты Индийского океана и Китайского моря, карты морей Северного Ледовитого океана и Карибского моря, карты Ламанша и пролива Скагеррак. Наконец, на самом дне ящика он обнаружил карту Минча. Он расстелил её на столе, поправил очки и, поразмыслив, ткнул свой толстый палец в карту в нескольких милях к северу от Эриская.
- Вот, адмирал, мы вот здесь, а вот наш курс на север.
Адмирал грозно посмотрел на россыпь черных точек прямо по курсу корабля и бесцветным голосом спросил: " А это что?"
Пискун глянул туда.
- Вот эти чёрные точечки? Ну, если это скалы, то мы наверняка напоремся на них, но если это то, что думаю я, то есть мушиные следы, то мы идём совершенно верно!
Я отвлёкся, чтобы рассказать всю историю целиком, отчасти потому, что не мог удержаться, и частью оттого, что все эти воспоминания и разговоры с носильщиком непосредственно связаны с тем, что как во сне произошло пару часов спустя. Если бы за те несколько минут мы не обрели столько общих друзей и воспоминаний, то эти чрезвычайные события так и не произошли бы.
Я встретил своего гостя на платформе вокзала, и мы вернулись в гостиницу за тем, что Пискун называл "маленькой", прежде чем отправиться в Камусфеарну. Мы сидели на солнечной веранде, обращённой к морю, но были в глубине её, довольно далеко от окна, так что нам не видно было гравийной дорожки вдоль дома. Вдруг из зала к нам выбежал носильщик.
- Г-н Максвелл! - позвал он. - Подойдите быстренько сюда и скажите мне, что это за странный зверь здесь на улице, быстро!
Я непредвзято отношусь к теме так называемой телепатии и в общем к парапсихологическому восприятию. У меня была пара любопытных случаев, но ни разу не возникало такой внезапной и ошеломляющей уверенности в том, что я сейчас увижу. То ли эта уверенность сама передалась от меня гостю, то ли у него самого вдруг проявилось ясновидение, но он тоже сразу понял, что там находится за дверью.
Четверо человек шли мимо гостиницы, направляясь к машине, стоявшей у пирса. У их ног перекатывалась большая гладкая выдра такого вида, какого мне раньше не приходилось видеть, с головой серебристого цвета и снежно-белой грудью и шеей.
Во мне вспыхнуло чувство нереальности, как будто бы я вижу всё это во сне.
Я бросился к этим людям и стал нечленораздельно бормотать о Миджбиле, о том, как его убили и сколько раз мои попытки найти ему преемника срывались в последний момент. Я должно быть говорил очень долго, потому что то, что они сказали мне в ответ, как-то не сразу дошло до меня, а когда всё-таки дошло, то чувство нереальности довело меня почти до головокружения.
"... ей всего восемь месяцев от роду, она всегда была свободна, приучена к дому, приходит и уходит, когда хочет... я сама вырастила её, кормила из соски. Через полтора месяца нам надо возвращаться в Западную Африку, так что мы предполагали либо отдать её в зоопарк, либо ничего...Что нам остаётся делать? Она всем нравится, но когда дело доходит до того, чтобы действительно взять её к себе, то все сразу как-то тушуются... Бедная Эдаль, у меня просто сердце кровью обливается...
Теперь мы уже сидели на ступеньках гостиницы, а выдра тыкалась носом мне в затылок, - я хорошо помню это колкое прикосновение жестких усов и мягкого меха на мордочке.
К тому времени до меня дошло, о чём говорили её хозяева, доктор Малкольм Макдональд и его жена из Торридона. Их группа разделилась надвое. Выяснилось, что они оказались в этой деревне потому, что подвезли сюда двух девушек, иностранных туристок. А я же здесь появился оттого, что надо было встретить гостя, и сошлись мы с Макдональдами только потому, что пару часов назад я познакомился с носильщиком гостиницы и обменялся с ним воспоминаниями о "Пискуне" Робертсоне. Я сидел достаточно далеко от окна и сам не увидел бы эту выдру. Если бы он не позвал меня, они прошли бы мимо гостиницы и уехали бы к себе домой в Торридон. А я бы через десять минут закончил свою выпивку и уехал бы в Камусфеарну.
Десять дней спустя Эдаль стала моей, и снова в Камусфеарне появилась выдра, которая играла в ручье и спала у камина.
Глава 12
Малкольм Макдональд изложил мне обстоятельства жизни Эдаль до нашей встречи и ту цепь событий, которая с его стороны привела к нашей в высшей степени странной встрече, встрече единственного человека на Британских островах, который отчаянно искал, куда бы пристроить ручную выдру, с единственным человеком, который с таким же отчаянием хотел обрести выдру.
"Она появилась у нас 23 августа 1958 года. До этого мы с женой Паулой около года жили на каучуковой плантации в районе дельты Нигера в Западной Африке. Ближайшим к нам городом был Сапеле в двух милях за рекой Бенин. Мы жили в старом, похожем на сарай доме, построенном полвека тому назад. Он стоял на участке, который поколения плантаторов усадили в изобилии цветущим кустарником и фруктовыми деревьями. Там водились различные зверьки и животные, и в их компании нам было совсем не скучно.
В то утро Паула поехала в Сапеле за покупками и вернулась с реки как некогда дочь фараона с небольшим свёртком в руках.
- Ты только посмотри, что у меня есть!
Сверток раскрылся и оттуда появилась пухлая широкая серебристая мордочка с жесткими прозрачными усами. Два мутных глаза с трудом раскрылись.
Мы зачарованно смотрели на неё и гладили её шелковистый мех. Под забавной плоской мордочкой появился маленький розовый ротик с новенькими остренькими зубками. Он издал на удивление громкое требование покормиться. Пока Паула бросилась искать бутылочку с соской, молоко и кипячёную воду, я пытался успокоить найдёныша.
Подошла Присцилла и молча, спокойно и удивлённо стала смотреть. Присцилла - это полуэльзасская собака. О составе примеси второй половины можно было только гадать. Ей было около года. Вскоре после нашего приезда в Сапеле она появилась бог знает откуда, колченогий, с отвислым пузом, ужасно некрасивый и очень больной щенок. Мы взяли её к себе, она поправилась и осталась у нас, превратившись в прекрасное животное, верного друга и, естественно, сторожевую собаку.
Так вот Присцилла взяла на себя очень важную функцию, которая, пожалуй, оказалась решающей в том, что детёныш выжил. Откликнувшись на отчаянный зов этого маленького существа о помощи, она осторожно но твёрдо, с несколько официальным видом развернула тряпку и стала лизать ей одно место. В награду за это она получила громкий взрыв дурного воздуха и целый поток фекалий. Щенок стал визжать слабее, хоть и продолжал скулить до конца кормления, а Присцилла сидела рядом с довольным видом.
Разочарование - вот участь, которая слишком часто постигает тех людей, которые берутся воспитывать совсем молодых зверят. И очень часто это бывает из-за отсутствия той самой материнской заботы, которую так любезно проявила Присцилла.
Если же рядом не окажется подобной собаки, то дело можно поправить осторожным массажем влажным пальцем.
В своё время подоспела соска. Паула взяла выдру на руки и предложила ей еду. Как только она почувствовала молоко, стала жадно сосать, но очень скоро насытилась, выпив немногим больше унции, и удовлетворившись, крепко заснула.
Пока она спала, мы обдумали сложившееся положение. Когда Паула уже заканчивала свои покупки в Сапеле, она обратила внимание на нескольких африканцев, окруживших одного из своих, державшего в руках коробку, в которой, как ей вначале показалось, была пара очень молоденьких щенков. Разговор вызвал у неё интерес.
- Что это за животина? - спросил один из них.
- Нутрия, - ответил второй.
- Вовсе нет, - сказал третий. - Это кролик.
(Кроликами там зовут один из видов больших крыс). А четвёртый очень энергично возразил:
- Ничего подобного.
Паулу разобрало любопытство, и она подошла, чтобы посмотреть самой. В то же самое время туда подошёл какой-то старик-африканец.
- Это водяная собака, - изрёк он, и на том спор закончился.
Выяснилось, что два молодых рыбака наткнулись на берегу реки на нору и услышали, что внутри визжат щенки. Щенков они вытащили, и уж конечно же, если бы те были достаточно большими, чтобы проявить хоть каплю враждебности, их прикончили бы на месте. Однако, они оказались безобидными и настолько маленькими, что о "мясе"
там и помышлять было нечего, и их принесли в Сапеле. Там хорошо известно, что некоторые европейцы иногда "с ума сходят по зверькам" и отваливают сумасшедшие деньги за никчёмных животных, особенно если те маленькие и наверняка погибнут, если их бросить.
Щенков было два: самец и самочка. Самочка была побольше и посветлее самца. На вид она была несколько крепче и поразвитее, глаза у неё уже начали раскрываться.
Оба щенка были серебристо-серого цвета, голова посветлее, у них была кремово-белая шея и "манишка". На каждой стороне белое резко граничило с серым по линии, идущей от угла скулы к плечу. Хвостики были не толще карандаша.
После долгих переговоров Паула приобрела себе самочку за единственный фунт стерлингов, который у неё оставался, и добилась обещания, что если второго щенка вскорости не продадут европейцу, то чтобы его принесли к нам домой. Второго щенка и в самом деле купил один любитель-коллекционер животных, который несколько недель спустя отвёз всю свою коллекцию в один из зоопарков Англии и очень гордился ею. Тот щенок, однако, позднее умер от кровоизлияния в мозг.
И вот нам предстояло выращивать выдру. А о выдрах мы практически ничего не знали. Они редко встречаются в Западной Африке, так как убежищ у них много, и гуляют они большей частью ночью. Нам, однако, посчастливилось увидеть пару камерунских выдр. Мы тогда были на одной пальмовой плантации в южной части Британского Камеруна, и однажды вечером стояли на высоком мысу удалённого участка плантации. Под нами слева была большая река в половодье. На дальнем её берегу рос густой чёрный лес, простиравшийся бесконечно далеко на много-много миль до самого сердца Африки. Прямо под нами из водопада с правой стороны низвергался чистый поток воды и, минуя несколько омутов, вливался в реку.
Начинались короткие тропические сумерки.
Среди камней под водопадом играли две коричневые фигурки на таком расстоянии, что отчётливо рассмотреть их было нельзя. В течение нескольких минут они играли вместе, то становясь на дыбы, то катаясь по гладким голым валунам. Затем они ловко бросались в воду и плавали в чистых тихих омутах с великолепным изяществом в каких-то тридцати метрах под нами. Это были, несомненно, выдры, но такие большие, что наши выдры просто пигмеи по сравнению с ними. В них было не меньше полутора метров от носа до кончика хвоста, гибкие и сильные, - захватывающее дух зрелище.
Интересно, вырастет ли наш щенок таким большим? Тогда мы полагали, что ей было около двух недель, теперь же думаем, что ей был месяц. Часа два спустя после первой кормёжки у нас она проснулась и высвободилась из полотенца, которое стало ей постелью. Выгребая своими коротенькими неуклюжими лапами, как вёслами, она поползла вперёд на своём гладком пузе. Она с удовольствием воспринимала наши знаки внимания и поела ещё раз. Это было обычное консервированное сгущённое молоко, разбавленное на две трети кипячёной холодной водой. Смесь эта оказалась довольно крепкой, и когда в течение первых двух-трёх недель выяснилось, что у щенка понос, мы стали ещё больше разбавлять его просто на глазок. Во всяком случае мы пришли к выводу, что несколько жидкий стул со слизью у молодой выдры - нормальное явление. Кормовую смесь мы подавали подогретой чуть выше температуры тела, то есть вполне ощутимо тёплой при касании локтём или тыльной стороной руки.
Я не стал пробовать других животных, так как, во всяком случае, ни у кого из этих существ не было ничего общего с Камусфеарной. Вместо этого я приобрёл себе чертову дюжину маленьких блестящих тропических птичек, которые свободно летали у меня по гостиной. Они оказались гораздо более чистоплотными и менее опасными, чем Кико.
Если Камусфеарне явно не хватало одного очевидного признака романтичности, так это захоронённого сокровища, не символического клада, а настоящих сверкающих монет в тайнике. Теперь же, к сожалению, во время моего отсутствия и эта мечта сбылась. Двое лесных рабочих, копавших канаву на склоне за домом, наткнулись на небольшой клад монет, то ли спрятанный, то ли брошенный кем-то вместе с остатками шкуры, в которую они были когда-то завёрнуты. Большей частью это были монеты ХVI века: Марии Тюдор, Филиппа и Мэри, Елизаветы и Якова I, а одна, самая большая, была талером Фридриха Ульриха, герцога браунсвикского и люнебургского.
То были, вероятно, сбережения какого-либо рыцаря или наёмника, который подобно многим шотландцам, предоставил свой меч и храбрость в услужение иностранным военачальникам. Клад, если только это был клад, а не просто поспешно припрятанный мешочек, когда враг уже был рядом, должно быть, так и остался его собственной тайной. И погиб ли он в битве за какую-либо дальнюю землю или в жестокой, зверской стычке клановой войны- неизвестно, но так или иначе сокровище оставалось нетронутым в течение более трёх веков.
Ранней весной следующего года я снова решил вернуться в Камусфеарну. Там-то, в холодную, ясную погоду на фоне сияющего пейзажа, который давно уже стал мне родным, я снова ощутил отголоски той пустоты, которую испытал, когда убили Миджа. Вначале смутно, затем ясно и отчетливо возникла мысль о том, что это место несовершенно без выдры, что у Миджа должен быть преемник, что, в конце концов, в Камусфеарне всегда должна быть выдра до тех пор, пока я живу в этом доме.
Приняв, наконец, решение, я обратил всё своё внимание на эту цель. Так как у меня в памяти ещё были свежи воспоминания о рабской зависимости от Миджа, я сначала написал своим друзьям в зоологических кругах, которые раньше предлагали мне смотрителя для выдры, а затем стал систематически осматривать все закоулки побережья вверх и вниз от Камусфеарны. Одна гряда островков, уходящих в залив от Камусфеарны, называется островом выдр, и на них есть нагромождение больших валунов, образующих целую систему низких пещер, где часто бывают выдры. Ещё до того, как я увлёкся выдрами, я видел там выводок щенков. Однако теперь, хотя некоторые из внутренних палат были приведены в порядок, и там даже были свежие постели, не было никаких признаков молодняка, а общественным отхожим местом пользовались очень мало. У каждой норы выдр есть такое отхожее место, а экскремент (который называется "помётом" и не имеет противного запаха, так как состоит целиком из перемолотых рыбьих костей, или же как в случае с выдрами, живущими на побережье, из остатков скорлупы крабов) нередко образует пирамидальную горку. Я, помнится, видел на самой вершине её, в то лето, когда на острове выдр были детёныши, малюсенькую горошину помёта, отложить которую крошечному щенку удалось, должно быть, лишь совершив неимоверный акробатический трюк.
Одну за другой я обошёл все известные мне норы, но по-видимому, выдры не размножались тогда в районе Камусфеарны. Я вовсе не отчаялся найти себе щенка в этой местности, так как у выдр не бывает определённого "сезона деторождения" и щенков находили практически в любое время года, но в качестве запасного варианта я написал Роберту Энгорли в Басру и попросил его договориться с болотными арабами, чтобы они достали мне ещё одну выдру породы Миджа.
В ответ на запрос Энгорли болотные арабы принесли ему несколько щенков подряд, три из которых были Lutrogale perspicillata maxwelli, но все они померли в первые же несколько дней. Это он в конце концов объяснил тем, что в течение нескольких дней до этого с ними обращались небрежно и неумело, а теперь заявил, что не возьмёт щенка, который пробыл в неволе более двенадцати часов. В результате, следующий щенок выжил, и в конце июня он написал мне, что можно заняться организацией его перевозки в Англию тогда, как мне только захочется.
Это была не максвеллова выдра, но он лично считает, что она принадлежит ещё к одному неизученному виду. Она жила в доме, и была так же дружелюбна и игрива, как любая собачка.
Теперь, будучи в уверенности, что у Миджа будет преемник, я начал тщательно готовиться к его приему и решил полностью воспользоваться с трудом приобретённым опытом. Мои давнишние запросы о попечителе выдры, наконец, принесли плоды, и теперь я мог нанять Джимми Уатта, выпускника школы, который хоть и не имел опыта общения с выдрами, очень хорошо чувствовал живую природу и хотел работать с этими зверьками. В Лондоне я построил большой стеклянный аквариум в саду. Я договорился, чтобы отправить выдру самолётом из Басры в Лондон в четверг, 10-го июля, но отделка аквариума в предыдущий понедельник ещё не была закончена, и я дал телеграмму Энгорли, попросив его отложить отправку до следующего рейса во вторник, 15-го.
В понедельник, 14-го июля, по Ираку прокатилась революция, и во вторник на улицах Багдада уже играли в футбол головой наследного принца. О Роберте Энгорли, который по роду своей службы в качестве главного егеря считался одним из личного окружения тирана, я больше с тех пор ничего не слыхал.
Один случай выделяется тем золотым среднеземноморским летом в Камусфеарне, летом, которое было испорчено только моим собственным вакуумом разочарования, моими лисичками, испортившими виноградник и лишившими мой любимый пейзаж присущего ему оптимизма.
Это было зрелище такого великолепия и грандиозности, которое, пожалуй, должно было подавить во мне это наваждение, как никчёмное желание завести у себя дома какой-то особый вид дикого животного. Я частенько и раньше видел как северное сияние, aurora borealis, мерцает и подрагивает в тихом ночном небе над горами, но никогда, до этой ночи, так и не понимал его грозного величия, не испытывал чувства полного отрицания, которое оно наводит.
Текс Геддес, который работал со мной гарпунёром на акульем промысле, приехал ко мне в гости с острова Соэй, который он купил, когда промысел закрылся. Он оставил свой баркас на якоре в заливе перед домом, и мы так разговорились, что только поздней ночью он вспомнил о времени. Занавески были опущены и горели лампы, так что мы и понятия не имели о том, что во внешнем мире происходит нечто необычное. Текс вышел в дверь раньше меня, а я всё ещё был в доме, когда раздался его голос: "Господи Иисусе Христе! Да ведь это просто конец света, они пытаются сбить луну спутниками или что-то в этом роде!"
Я посмотрел на небо через его плечо. Оно действительно светилось как в жуткий судный день. Мы стояли как бы под громадным коническим шатром на арене, возможно, космического цирка, где в бесконечной высоте над головой многоцветный купол света висел как бы подвешенный в одной точке. Или в громадном увеличении вид знакомый нам по войне, когда стоишь в центре круга, а по всему его периметру прожекторы направлены на один самолёт. Но теперь эти лучи были в несколько миль шириной, наливаясь красным и пурпурным, зелёным и синим, пелена льда и огня, которая двигалась и сливалась с жутким, но далёким великолепием.
То тут, то там лучи прерывались и раскалывались как щепки при колке дров, но они всё время вздымались вверх к центральной точке и соединялись в медном, тускло сияющем кольце света. Пока мы смотрели, цвета стали меняться и смещаться, теперь вся северная часть неба стала багровой, а на западе оно приобрело холодное великолепие ледовой зелени. Изо всех природных явлений, которые мне доводилось видеть, это было одновременно и самое прекрасное и самое жуткое; оно пробудило во мне какой-то древний природный анимизм, так что я готов был пасть ниц, молиться и умолять о прощении.
По осени я предпринял ещё одну попытку приобрести себе выдру, но теперь надежды на это у меня стало уже меньше. Один приятель договорился о том, чтобы через лондонского посредника достать двух индийских выдр без когтей, одну себе, другую- мне. Говорили, что они молодые и ручные, девочка и мальчик.
Они должны были прибыть в лондонский аэропорт около часу ночи, а мы так беспокоились об их благополучии, что оба пришли их встречать. Однако, мы не нашли их следов, и подумав, что их направили посреднику, для которого это были живые деньги, отправились спать. Как только начался рабочий день, мы позвонили посреднику, и нам сказали, что выдры прибыли и что можно их забрать в любое время после двух часов. Мы прибыли туда, больше от нетерпения, чем по подозрению, в половине второго. Ящик всё ещё был закрыт, как он и простоял с ночи. Оба обитателя его были слабыми, дрожащими, перепачканными своим помётом и мочой, и еле держались на ногах. Они померли поутру на следующий день, моя в ветлечебнице зоопарка, а моего приятеля- на коленях у его жены, она бодрствовала всю ночь, пытаясь выняньчить это жалкое бедное создание.
И вот именно такие люди, которым отвратительны такие случаи, конечно же, своим участием и сохраняют тошнотворный рынок живыми зверями, и после этого я решил, что больше не буду даже пытаться импортировать выдр по обычным каналам.
Такие неудачи сами по себе могли обескуражить человека и менее решительного чем я, но впереди был ещё один случай, который казался гораздо более заманчивым, чем все предыдущие, так как на этот раз все преграды были уже как бы позади. Один ветеринар из Сингапура доставил в английский зоопарк прирученную, жившую в доме выдру. Эта новость мгновенно дошла до меня, и я сразу же предложил обменять на неё Кико, которая стоила на рынке раза в четыре больше выдры. Мое предложение было принято в письменном виде, и я отправился из Камусфеарны на юг, чтобы забрать свою покупку. За те сутки, пока я добирался туда, один из моих приятелей, ничего не зная о сделке, попытался раздобыть эту выдру для меня, и с этой целью связался с бывшим владельцем, который в то время был в краткосрочном отпуске на севере Англии. По каким-то причинам этот господин настаивал, чтобы зверёк оставался за решёткой (и кстати, чтобы воду ему давали только для питья), и вот, в результате возникших разногласий и достойной сожаления робости служащих зоопарка, он остался там и по сей день.
После третьего провала я принял решение вырастить щенка в Шотландии, и с этой целью вернулся в Камусфеарну весной 1959 года, чтобы остаться там на продолжительное время.
Я пробыл там не больше недели, когда произошёл самый странный эпизод в саге моих усилий по замене Миджбила, такое из ряда вон выходящее совпадение, которое настолько попахивает выдумкой, что, если бы не было свидетелей или если бы оно случилось в другой стране, я даже, пожалуй, и не стал бы писать об этом.
19 апреля я поехал на машине на станцию за тридцать с лишним миль, чтобы встретить гостя, который вложил много труда в благоустройство Камусфеарны и за множество приездов сюда изготовил значительную часть мебели здесь, и который вместе со мной наблюдал, как из голых стен дом превращается в хозяйство. Я приехал в ту деревню пораньше, чтобы сделать кое-какие покупки, и затем зашёл в гостиницу пообедать. Это была большая и исключительно шикарная гостиница, в которой селятся наиболее зажиточные слои туристов. Летом здесь довольно шумно от "Кадиллаков" и заокеанского акцента. Теперь же она была полупустая, и разговорившись с носильщиком, я выяснил, что у нас много общих знакомых. Он помнил мой охотничий корабль "Морской леопард", мы с удовольствием вспоминали о капитане Робертсоне с островного парохода "Лохмор", которого за голос, обладавший почти сверхзвуковыми тонами, называли "пискуном".
Мы обменялись историями о "Пискуне", и выяснилось, что я знаю такую, которой он не слыхал. Она произошла ещё в годы войны, "Пискун" шёл на север с Барра в плотном белом тумане, а среди пассажиров у него был один адмирал, который проводил свой отпуск на Гебридах. Выглядывая со шлюпочной палубы в обволакивающий всё белый экран, адмирал вдруг посчитал, что корабль идёт курсом на минное поле, и по мере того, как тянулись минуты, а "Лохмор" неуклонно шёл вперёд, опасения у него усиливались всё больше и больше. В конце концов он настолько встревожился, что решил оттаскать за бороду капитана на мостике. Они не были знакомы, и "Пискун" понятия не имел, что на борту у него высокопоставленный морской чин. Уставившись вперёд стеклянным взглядом своих очень выпуклых голубых глаз он вероятно мечтал об удачных сделках с твидовой тканью без купонов в конечном пункте своего рейса и рассердился, увидев рядом с собой плотного человечка в плаще и шляпе котелком. "Пискун" был по натуре вспыльчивым человеком и тут взорвался:
- Вон с моего мостика, бродяга! - завопил он голосом сердитой наседки.
Адмирал вспомнил, что он в штатской одежде, извинился и представился. "Пискун", хоть по природе не очень-то тушевался, проникся к нему уважением.
- Адмирал? Вот как! И чем же могу быть вам полезен, адмирал?
- Ну, капитан Робертсон, не могли бы вы сделать любезность и указать мне наше местонахождение?
- Местонахождение? А, да мы где-то здесь рядом или около того.
Да нет, капитан, я имею в виду наше положение на карте.
- Какая карта? - взвизгнул Пискун. -Да я сорок лет карты в глаза не видал.
Адмирал всё-таки настаивал на своём.
- А, ну хорошо, адмирал, если уж вам так хочется поглядеть на карту, то пойдёмте ко мне в каюту, хлопнем по "маленькой" и тогда посмотрим, что можно будет сделать для вас.
Они спустились в капитанскую каюту, и после "маленькой" Пискун стал рыться в ящике для карт. Там были карты Индийского океана и Китайского моря, карты морей Северного Ледовитого океана и Карибского моря, карты Ламанша и пролива Скагеррак. Наконец, на самом дне ящика он обнаружил карту Минча. Он расстелил её на столе, поправил очки и, поразмыслив, ткнул свой толстый палец в карту в нескольких милях к северу от Эриская.
- Вот, адмирал, мы вот здесь, а вот наш курс на север.
Адмирал грозно посмотрел на россыпь черных точек прямо по курсу корабля и бесцветным голосом спросил: " А это что?"
Пискун глянул туда.
- Вот эти чёрные точечки? Ну, если это скалы, то мы наверняка напоремся на них, но если это то, что думаю я, то есть мушиные следы, то мы идём совершенно верно!
Я отвлёкся, чтобы рассказать всю историю целиком, отчасти потому, что не мог удержаться, и частью оттого, что все эти воспоминания и разговоры с носильщиком непосредственно связаны с тем, что как во сне произошло пару часов спустя. Если бы за те несколько минут мы не обрели столько общих друзей и воспоминаний, то эти чрезвычайные события так и не произошли бы.
Я встретил своего гостя на платформе вокзала, и мы вернулись в гостиницу за тем, что Пискун называл "маленькой", прежде чем отправиться в Камусфеарну. Мы сидели на солнечной веранде, обращённой к морю, но были в глубине её, довольно далеко от окна, так что нам не видно было гравийной дорожки вдоль дома. Вдруг из зала к нам выбежал носильщик.
- Г-н Максвелл! - позвал он. - Подойдите быстренько сюда и скажите мне, что это за странный зверь здесь на улице, быстро!
Я непредвзято отношусь к теме так называемой телепатии и в общем к парапсихологическому восприятию. У меня была пара любопытных случаев, но ни разу не возникало такой внезапной и ошеломляющей уверенности в том, что я сейчас увижу. То ли эта уверенность сама передалась от меня гостю, то ли у него самого вдруг проявилось ясновидение, но он тоже сразу понял, что там находится за дверью.
Четверо человек шли мимо гостиницы, направляясь к машине, стоявшей у пирса. У их ног перекатывалась большая гладкая выдра такого вида, какого мне раньше не приходилось видеть, с головой серебристого цвета и снежно-белой грудью и шеей.
Во мне вспыхнуло чувство нереальности, как будто бы я вижу всё это во сне.
Я бросился к этим людям и стал нечленораздельно бормотать о Миджбиле, о том, как его убили и сколько раз мои попытки найти ему преемника срывались в последний момент. Я должно быть говорил очень долго, потому что то, что они сказали мне в ответ, как-то не сразу дошло до меня, а когда всё-таки дошло, то чувство нереальности довело меня почти до головокружения.
"... ей всего восемь месяцев от роду, она всегда была свободна, приучена к дому, приходит и уходит, когда хочет... я сама вырастила её, кормила из соски. Через полтора месяца нам надо возвращаться в Западную Африку, так что мы предполагали либо отдать её в зоопарк, либо ничего...Что нам остаётся делать? Она всем нравится, но когда дело доходит до того, чтобы действительно взять её к себе, то все сразу как-то тушуются... Бедная Эдаль, у меня просто сердце кровью обливается...
Теперь мы уже сидели на ступеньках гостиницы, а выдра тыкалась носом мне в затылок, - я хорошо помню это колкое прикосновение жестких усов и мягкого меха на мордочке.
К тому времени до меня дошло, о чём говорили её хозяева, доктор Малкольм Макдональд и его жена из Торридона. Их группа разделилась надвое. Выяснилось, что они оказались в этой деревне потому, что подвезли сюда двух девушек, иностранных туристок. А я же здесь появился оттого, что надо было встретить гостя, и сошлись мы с Макдональдами только потому, что пару часов назад я познакомился с носильщиком гостиницы и обменялся с ним воспоминаниями о "Пискуне" Робертсоне. Я сидел достаточно далеко от окна и сам не увидел бы эту выдру. Если бы он не позвал меня, они прошли бы мимо гостиницы и уехали бы к себе домой в Торридон. А я бы через десять минут закончил свою выпивку и уехал бы в Камусфеарну.
Десять дней спустя Эдаль стала моей, и снова в Камусфеарне появилась выдра, которая играла в ручье и спала у камина.
Глава 12
Малкольм Макдональд изложил мне обстоятельства жизни Эдаль до нашей встречи и ту цепь событий, которая с его стороны привела к нашей в высшей степени странной встрече, встрече единственного человека на Британских островах, который отчаянно искал, куда бы пристроить ручную выдру, с единственным человеком, который с таким же отчаянием хотел обрести выдру.
"Она появилась у нас 23 августа 1958 года. До этого мы с женой Паулой около года жили на каучуковой плантации в районе дельты Нигера в Западной Африке. Ближайшим к нам городом был Сапеле в двух милях за рекой Бенин. Мы жили в старом, похожем на сарай доме, построенном полвека тому назад. Он стоял на участке, который поколения плантаторов усадили в изобилии цветущим кустарником и фруктовыми деревьями. Там водились различные зверьки и животные, и в их компании нам было совсем не скучно.
В то утро Паула поехала в Сапеле за покупками и вернулась с реки как некогда дочь фараона с небольшим свёртком в руках.
- Ты только посмотри, что у меня есть!
Сверток раскрылся и оттуда появилась пухлая широкая серебристая мордочка с жесткими прозрачными усами. Два мутных глаза с трудом раскрылись.
Мы зачарованно смотрели на неё и гладили её шелковистый мех. Под забавной плоской мордочкой появился маленький розовый ротик с новенькими остренькими зубками. Он издал на удивление громкое требование покормиться. Пока Паула бросилась искать бутылочку с соской, молоко и кипячёную воду, я пытался успокоить найдёныша.
Подошла Присцилла и молча, спокойно и удивлённо стала смотреть. Присцилла - это полуэльзасская собака. О составе примеси второй половины можно было только гадать. Ей было около года. Вскоре после нашего приезда в Сапеле она появилась бог знает откуда, колченогий, с отвислым пузом, ужасно некрасивый и очень больной щенок. Мы взяли её к себе, она поправилась и осталась у нас, превратившись в прекрасное животное, верного друга и, естественно, сторожевую собаку.
Так вот Присцилла взяла на себя очень важную функцию, которая, пожалуй, оказалась решающей в том, что детёныш выжил. Откликнувшись на отчаянный зов этого маленького существа о помощи, она осторожно но твёрдо, с несколько официальным видом развернула тряпку и стала лизать ей одно место. В награду за это она получила громкий взрыв дурного воздуха и целый поток фекалий. Щенок стал визжать слабее, хоть и продолжал скулить до конца кормления, а Присцилла сидела рядом с довольным видом.
Разочарование - вот участь, которая слишком часто постигает тех людей, которые берутся воспитывать совсем молодых зверят. И очень часто это бывает из-за отсутствия той самой материнской заботы, которую так любезно проявила Присцилла.
Если же рядом не окажется подобной собаки, то дело можно поправить осторожным массажем влажным пальцем.
В своё время подоспела соска. Паула взяла выдру на руки и предложила ей еду. Как только она почувствовала молоко, стала жадно сосать, но очень скоро насытилась, выпив немногим больше унции, и удовлетворившись, крепко заснула.
Пока она спала, мы обдумали сложившееся положение. Когда Паула уже заканчивала свои покупки в Сапеле, она обратила внимание на нескольких африканцев, окруживших одного из своих, державшего в руках коробку, в которой, как ей вначале показалось, была пара очень молоденьких щенков. Разговор вызвал у неё интерес.
- Что это за животина? - спросил один из них.
- Нутрия, - ответил второй.
- Вовсе нет, - сказал третий. - Это кролик.
(Кроликами там зовут один из видов больших крыс). А четвёртый очень энергично возразил:
- Ничего подобного.
Паулу разобрало любопытство, и она подошла, чтобы посмотреть самой. В то же самое время туда подошёл какой-то старик-африканец.
- Это водяная собака, - изрёк он, и на том спор закончился.
Выяснилось, что два молодых рыбака наткнулись на берегу реки на нору и услышали, что внутри визжат щенки. Щенков они вытащили, и уж конечно же, если бы те были достаточно большими, чтобы проявить хоть каплю враждебности, их прикончили бы на месте. Однако, они оказались безобидными и настолько маленькими, что о "мясе"
там и помышлять было нечего, и их принесли в Сапеле. Там хорошо известно, что некоторые европейцы иногда "с ума сходят по зверькам" и отваливают сумасшедшие деньги за никчёмных животных, особенно если те маленькие и наверняка погибнут, если их бросить.
Щенков было два: самец и самочка. Самочка была побольше и посветлее самца. На вид она была несколько крепче и поразвитее, глаза у неё уже начали раскрываться.
Оба щенка были серебристо-серого цвета, голова посветлее, у них была кремово-белая шея и "манишка". На каждой стороне белое резко граничило с серым по линии, идущей от угла скулы к плечу. Хвостики были не толще карандаша.
После долгих переговоров Паула приобрела себе самочку за единственный фунт стерлингов, который у неё оставался, и добилась обещания, что если второго щенка вскорости не продадут европейцу, то чтобы его принесли к нам домой. Второго щенка и в самом деле купил один любитель-коллекционер животных, который несколько недель спустя отвёз всю свою коллекцию в один из зоопарков Англии и очень гордился ею. Тот щенок, однако, позднее умер от кровоизлияния в мозг.
И вот нам предстояло выращивать выдру. А о выдрах мы практически ничего не знали. Они редко встречаются в Западной Африке, так как убежищ у них много, и гуляют они большей частью ночью. Нам, однако, посчастливилось увидеть пару камерунских выдр. Мы тогда были на одной пальмовой плантации в южной части Британского Камеруна, и однажды вечером стояли на высоком мысу удалённого участка плантации. Под нами слева была большая река в половодье. На дальнем её берегу рос густой чёрный лес, простиравшийся бесконечно далеко на много-много миль до самого сердца Африки. Прямо под нами из водопада с правой стороны низвергался чистый поток воды и, минуя несколько омутов, вливался в реку.
Начинались короткие тропические сумерки.
Среди камней под водопадом играли две коричневые фигурки на таком расстоянии, что отчётливо рассмотреть их было нельзя. В течение нескольких минут они играли вместе, то становясь на дыбы, то катаясь по гладким голым валунам. Затем они ловко бросались в воду и плавали в чистых тихих омутах с великолепным изяществом в каких-то тридцати метрах под нами. Это были, несомненно, выдры, но такие большие, что наши выдры просто пигмеи по сравнению с ними. В них было не меньше полутора метров от носа до кончика хвоста, гибкие и сильные, - захватывающее дух зрелище.
Интересно, вырастет ли наш щенок таким большим? Тогда мы полагали, что ей было около двух недель, теперь же думаем, что ей был месяц. Часа два спустя после первой кормёжки у нас она проснулась и высвободилась из полотенца, которое стало ей постелью. Выгребая своими коротенькими неуклюжими лапами, как вёслами, она поползла вперёд на своём гладком пузе. Она с удовольствием воспринимала наши знаки внимания и поела ещё раз. Это было обычное консервированное сгущённое молоко, разбавленное на две трети кипячёной холодной водой. Смесь эта оказалась довольно крепкой, и когда в течение первых двух-трёх недель выяснилось, что у щенка понос, мы стали ещё больше разбавлять его просто на глазок. Во всяком случае мы пришли к выводу, что несколько жидкий стул со слизью у молодой выдры - нормальное явление. Кормовую смесь мы подавали подогретой чуть выше температуры тела, то есть вполне ощутимо тёплой при касании локтём или тыльной стороной руки.