Практически невозможно уследить за одним и тем же угрем в этой массе больше минуты-другой, но глядя вверх на гребень водопада, испытываешь чувство облегчения, эмоционального удовлетворения при виде того, как они переливаются из скрытого там резервуара, и отмечая широкую полосу лоснящихся угрей, которые совершили с виду невозможное дело и находятся уже на вершок от безопасного места.
Возможно лишь несколько миллионов из миллиардов угрей преодолевают водопад Камусфеарны, некоторые, несомненно, взбираются на второй и третий водопады. Я видел угрей такого размера на высоте двух тысяч футов вверх по горе, откуда ручей берёт начало. В принципе, степень выживания у них должна быть высока по сравнению со сперматозоидами.
И ещё только один раз в Камусфеарне мне доводилось видеть живые существа в количествах сравнимых с теми угрями, но я хорошо помню тот случай. Тёплыми вечерами в конце лета, когда солнце всё ещё сияло на толщину пальца над пилообразными вершинами Куиллина и блестело на плотных гроздьях ягод красной рябины, ребятишки Мак-Кинноны спускались по откосу из Друимфиаклаха покупаться на белых песчаных пляжах островов. Задолго до того, как я был в состоянии услышать их, моя собака Джонни, которая теперь несколько огрузнела и постарела, настораживалась и начинала повизгивать, а пушистый белый обрубок её хвоста тихонько постукивал по каменному полу. Я подходил к открытой двери и прислушивался, Джонни сидел торчком на каменных плитах на улице, глядя на высокую линию горизонта, а нос у него вопросительно подёргивался. А я не слышал ничего, кроме шума вечно текущей воды и слабых, знакомых криков диких птиц, их трубных звуков на побережье и попискивания канюка, кружащего вверху над головой.
Доносился рокот притихшего водопада и журчанье ручья между валунов, а с другой стороны - приглушённые звуки волн, рассыпающихся в сгустках пены вдоль берега.
Слышно было щебетанье береговых ласточек, охотящихся на мух во всё ещё золотистом воздухе, карканье ворона и крики чаек с моря, гладкого как белый шёлк, простирающегося вплоть до дальнего острова Эйгг на самом горизонте. Иногда раздавался предупредительный стук кролика на участке среди дюн позади дома.
Но Джонни всегда знал, когда приходят дети, и когда, наконец, я тоже стал слышать их высокие голоса, звучащие вдали высоко над нами, он вдруг напускал на себя равнодушный вид и с полным безразличием отправлялся к кустикам тростника или к столбику ограды у небольшой цветочной клумбы и поднимал там ногу. С того времени, когда маленькие головы мальчиков появлялись на горизонте холма, проходило примерно минут пять до тех пор, пока они спустятся по последнему и самому крутому участку пути, перейдут по мосту и подойдут по зелёной травке к двери, я всё время думал, что они мне несут: долгожданные или ненужные письма, кое-какие нужные мне припасы, бутылку козьего молока от их матери или вообще ничего. Когда ничего не было, я сразу облегченно вздыхал и сильно печалился, так как в Камусфеарне мне не хочется иметь дело с внешним миром и в то же время нужна уверенность в том, что он по-прежнему существует.
Однажды вечером, когда близнецы принесли мне объемистые пакеты с письмами, и я уже некоторое время сидел и читал их в сумерках на кухне, то вдруг услышал их взволнованные крики, доносившиеся с пляжа. Я вышел и стал свидетелем сцены, которая до сих пор так ярко стоит у меня перед глазами, как будто с тех пор прошло не несколько лет, а несколько часов.
Солнце стояло очень низко, тень от дома тёмной длинной полосой протянулась по траве и тростнику, а склон горы вверху казался золотистым, как будто бы сквозь оранжевый светофильтр. Орляк уже не был зелёным, а вереск - пурпурным, и только алые рябины отдавали свой собственный цвет солнцу, яркий как венозная кровь.
Когда я повернулся к морю, оно было таким бледным и полированным, что фигуры близнецов, стоявших по пояс в воде, вырисовывались почти силуэтом на его фоне, их торс и конечности были бронзового цвета со светло-желтой окантовкой. Они кричали, смеялись и, двигаясь, всплескивали руками воду вверх. Всё время, пока они там бегали, то вскидывали вверх сверкающий дождь мелкой золотой и серебряной рыбёшки, такой плотный и сияющий, что он даже размывал очертания детских фигур.
Это было похоже на то, как будто бы мальчики были центральной фигурой освещённого фонтана в стиле барокко, и когда они нагибались к поверхности со сложенными лодочкой руками, вверх ударял новый поток искр в том месте, где погружались их руки, и опускался затем хрупким сияющим каскадом. Когда я сам добрался до воды, то как бы погрузился в серебряную патоку, голые ноги просто протискивались сквозь плотную массу мелкой рыбёшки, как сквозь сплошное и нехотя поддающееся месиво. Возникало такое непреодолимое желание сгребать и разбрасывать их, кричать и смеяться, как если бы мы были искателями сокровищ, которые наткнулись на легендарные подвалы императорских драгоценностей и разбрасывали вокруг бриллианты как солому. Мы просто упивались рыбой, сходили от неё с ума, были счастливы от рыбы в этой сверкающей оранжевой сфере из воздуха и воды. Близнецам было лет тринадцать, а мне примерно тридцать восемь, но это рыбное чудо вызывало у нас одинаковую реакцию.
Мы так увлеклись в своём восторге, превращая сбившиеся в кучу миллионы рыбёшек в сверкающий фейерверк, что только некоторое время спустя я задумался над тем, что же загнало этот гигантский косяк молодняка кильки или "грязь", как её называют в этих краях, в наш залив, и почему, вместо того, чтобы рассыпаться по морю, её с каждой минутой становилось всё больше и больше на этой отмели. Затем я увидел, что в ста метрах отсюда поверхность воды вспенилась от скумбрии, косяки которой поднимали буруны на гладкой поверхности прилива. Скумбрия гнала перед собой эту мелочь в узкий залив и держала её там, но и сами преследователи были не в состоянии повернуть назад. Их в свою очередь оттесняла от моря стая бурых дельфинов, которые плыли по внешнему краю косяка и прижимали скумбрию всё ближе и ближе к берегу. Охотники и преследуемые выжимали мелочь кильки вовсе на песок, и вскоре каждая небольшая волна стала выплескивать на берег россыпь серебряной мелюзги. Я удивился было тому, что дельфины так долго не могут насытиться и убраться восвояси, и только тогда заметил, что подобно мелюзге и скумбрии, которых они загнали сюда в залив, выход дельфинам в открытое море был также отрезан. Позади них, чернея на фоне блёклой на закате воды, вздымался острый как сабля плавник самца дельфина-касатки, самого страшного врага всех обитателей моря, как малых, так и больших, неприступный зверь. Одним своим присутствием, своим грозным видом он контролировал миллиарды жизней, сгрудившихся между ним и берегом.
Утром при отливе был мертвый штиль, и море, спокойное как горное озеро, насколько хватало взора, отошло от берега метров на двести. То, что оно оставило после себя на линии прилива, которая теперь проходила по склону белого песка у подножия дюн, в это утро было похоже не на смолёный канат, опоясывающий залив.
Песок был голубовато-серым и белесым от тушек миллионов и миллионов неподвижных мальков и прочей мелюзги. Когда взошло солнце, чайки наелись до отвала и молча сидели нахохлившись с безразличным видом длинными рядами на мокром песке поближе к морю, а солнце, которое только что поднялось из-за холма, отбрасывало длинные, чопорные тени.
Я набрал несколько вёдер мелочи и хранил их по возможности в прохладном месте в те жаркие солнечные дни сентября. Но манна, как и всё остальное, должна быть по крайней мере пятидесяти семи сортов. Ведь когда небеса посылают нам изобилие, оно слишком часто бывает однообразным. Первое блюдо, приготовленное из этого снетка, вызвало у меня восторг новизны и невероятной удачи, схожие с тем удовольствием, которое я испытываю первые несколько дней от какого-либо незатейливого, но нового сокровища, подобранного на берегу после шторма. На второй раз оно уже утратило кое-что, а на шестой и седьмой раз я уже пресытился ею, а у меня ещё было целых три полных ведра. Джонни, который проявлял неестественную страсть к любого вида рыбе, съел гораздо больше, чем я, но в вёдрах как будто бы и не убавилось. Ко мне приехал гость, и мы с ним готовили рыбные пироги и запеканки, уху, похлёбки, приправы и заливное, и, наконец, в одно прекрасное утро рыба стала пахнуть. Тогда мы начали пользоваться этой рыбёшкой в качестве приманки в ловушках на омаров, но немного спустя и омары вроде бы пресытились ими.
Так уж случилось, что примерно в это же время я отправился в одну из своих редких поездок за покупками в Инвернесс. Вторым блюдом в меню за обедом в гостинице был жареный снеток, и вся столовая была пронизана очень аппетитным некогда ароматом. Я уехал из гостиницы с таким видом, как будто бы под столом обнаружил чей-то труп, и с тех пор года два не мог притронуться к снетку.
Глава 5
Меньшие представители племени китовых бывают в Камусфеарне каждое лето. Иногда большие киты: синие и полосатики, величаво проплывают по проливу за маяком, но они никогда не заходят в залив, так как только при самом высоком приливе там бывает достаточно воды, чтобы вместить их гигантскую тушу.
Изо всех морских тварей киты вызывают у меня особое восхищение, которое, возможно происходит из знания об их чрезвычайно развитом мозге в связи с неразгаданностью, напряженностью и смутностью того мира, где проходит их жизнь.
У них в мозгу так много извилин, что даже высказывались предположения о том, что, если бы не обескураживающее отсутствие конечностей, то они, вполне возможно, обошли бы человека в господстве на земной поверхности. И всё же очень большое число людей, судя по чисто внешним признакам размеров и среды обитания, путают их с большими акулами, мозги которых ничтожны и рудиментарны. Хоть китобои с давних пор рассказывают странные истории об исключительных умственных данных объектов своей охоты, лишь относительно недавно эти факты стали общеизвестны. Американские океанариумы дали возможность бурым и простым дельфинам проявить себя как высоко интеллектуальным, дружелюбным и игривым личностям, которые охотно выражают желание общаться с человеком и доставлять ему радость. Они играют со служителями в мяч, подымаются из воды, чтобы поприветствовать их и с удовольствием достают из воды случайно попавшие в бассейн предметы, как дамские сумочки и прочие подобные им вещи. Они также проявляют друг к другу бесспорный альтруизм, как и многие другие животные, а возможно и в гораздо большей степени, их поведение очень выгодно отличается от человеческого. И всё же из-за жира и ворвани, которые защищают их от холода в арктических морях, человек с испокон веков уготовил китам самую зверскую и жестокую смерть из своего арсенала : гарпун, глубоко впивающийся в живую плоть.
До самых недавних пор зоологи считали, что киты - немые, и оставалась нераскрытой как система связи, которая обеспечивает согласованные действия далеко разбросанных животных, так и "шестое чувство", с помощью которого они обнаруживают наличие объектов в слишком тёмной для зрения воде. Мы слишком долго исходили из тупой предпосылки, что чувства, которыми другие живые существа воспринимают свой мир, в значительной степени схожи с нашими. Но в действительности, с помощью научных открытий, мы только сейчас начинаем приближаться к тем методам восприятия, которые всегда были у китов с рожденья.
Они не только слышат звуки в четыре раза выше по тону, чем в состоянии уловить человеческое ухо, но у них также есть высоко развитая система, очень сходная с недавно открытым радаром, который излучает постоянный поток сверхзвуковых сигналов, "отражающееся" эхо которых даёт им знать о местонахождении, размерах и, возможно, гораздо большем числе еще не разгаданных нами сведений, о всех объектах, находящихся в радиусе их действия. Подводными устройствами записи звука теперь установлено, что представители китового племени постоянно переговариваются между собой, издают такие звуки, которые очень редко, а то и вообще никогда не звучат, когда кит находится один и никого поблизости нет.
Раз человек не слышал их, то и считал, что киты - немые. Если крик боли кита при поражении его гарпуном был бы слышен, то вполне возможно, хотя и маловероятно, что человек возненавидел бы себя за их убийство, ибо зрелище того, как два взрослых кита удерживают над водой место раны китёнка, не сумело изменить отношения китобоев к ним.
Случайно оказавшемуся на берегу зрителю или пассажиру парохода, конечно же, нелегко понять при мимолётном взгляде на плавник бурого дельфина все эти сложные и интересные особенности их обладателя. Как это ни странно, совсем немногие даже знают о том, что бурый дельфин - это кит.
Бурые дельфины, длиной около двух метров, тучные, но изящные существа наиболее частые посетители из семейства китовых в заливе Камусфеарны. В отличие от шумливых простых дельфинов, это робкие, незаметные создания, и нужно потратить достаточно много времени и терпения, чтобы подробнее разглядеть их. Иначе просто видишь небольшой загнутый плавник похожий на зубец медленно вращающейся шестерни. Нужно время, чтобы сушить вёсла и оставаться неподвижным, нужна выдержка, чтобы любознательность возобладала над робостью. И тогда бурые дельфины выскакивают из воды совсем рядом с лодкой, как бы от удивления вдруг раскрывают рот, и на близком расстоянии забавное любопытство в их глазах проявляется так же отчётливо, как и на лице человека, на лице ребёнка, ещё не связанного условностями при проявлении эмоций. Их морда, подобно мордам всех китов, за исключением дельфина-касатки, представляется добродушной, даже любезной. Но они не дают себя разглядывать, и, после краткого удивления, ныряют далеко в сумеречную глубину. Они занимаются своим делом, и не задерживаются, чтобы поиграть, как это делают дельфины.
Однажды летом стадо из семнадцати дельфинов-бутылконосов провело целую неделю в заливе Камусфеарны. Они чуть ли не выжидали, когда выйдет лодка, чтобы поиграть с ней. Они никогда не прыгают и не шалят, если рядом нет зрителей, но когда мы оказывались среди них в лодке с навесным мотором, они затевали свои шальные и бесшабашные игры в прятки с нами, в некоторого рода водные жмурки, в которых мы в лодке считались практически слепыми и были мишенью всевозможных сюрпризов, на которые они только способны. Начало было всегда одинаковым: они идут плотной стаей, их плавники появляются из воды при долгом мощном рывке вперёд каждые пять-десять секунд, а мы следуем за ними, пытаясь подойти к ним как можно ближе.
Когда мы приближаемся к ним метров на пятнадцать, вдруг наступает тишина, и они, невидимые, подныривают под лодкой и появляются у нас прямо за кормой. Иногда они задерживаются под водой на несколько минут, а мы выключаем мотор и ждем. Вот тут-то и наступает их черёд. За всю свою прошлую жизнь, и какие бы другие зрелища мне не предстояло увидеть в будущем, я навсегда запомню славное величие прыжка дельфина, когда они выскакивают из воды друг за другом на целых три метра вверх и описывают высокую параболу из блестящего серебра у самого борта лодки. В то время у меня возникло ощущение, что я уже видел такое, но не мог вспомнить где. Позднее я понял, что это неоспоримо напоминало мне скорострельные залпы пиротехнических ракет. Ревущий звук разрыва ракеты сопровождался хриплым выдохом, когда каждый дельфин буквально выстреливал себя почти вертикально из волн.
В этом косяке дельфинов было с полдюжины детишек длиной не более полутора метров, в то время как родители были около трёх с половиной метров. Детишки всегда держались рядом с мамашей, всегда с правой стороны, и я заметил, что, когда мамаши прыгают, то всегда проделывают только те акробатические трюки, которые строго по силам их отпрыскам, и подымаются лишь на половину высоты бездетных особей.
Те, кто был в составе того косяка дельфинов, общались голосом, вполне различимым человеческим ухом. Это бывало редко вблизи лодки, а как правило, когда они отплывали от неё на расстояние сотни-другой метров. Когда они вырываются на поверхность сильным движением вперёд, то один из них или сразу же несколько издаёт нечто среднее между резким свистом или писком на одной ноте, длящейся, пожалуй, секунды две. Странно как-то, но я нигде не могу найти письменного свидетельства о каких-либо звуках, издаваемых китами, так чётко и даже навязчиво слышимых над водой, как эти. Северный дельфин-касатка, или вернее дельфин Риссо, который на несколько футов длиннее бутылконоса, также водится летом в заливе Камусфеарны. И хотя в годы охоты на акул я обычно считал их морскими клоунами, постоянно резвящимися в неуклюжих и неподходящих позах, те, которые появлялись в Камусфеарне в сравнении с бутылконосами были степенны и солидны. Почти всегда это были самки с приплодом, которые заняты серьёзным делом кормёжки и устранения опасности. Они обычно не подпускали к себе лодку так близко, как другие дельфины, казалось, им неприятно присутствие человека, и если их часто преследовать, то они вскоре вообще уходят из залива.
Вопреки утверждениям в большинстве учебников о том, что дельфины Риссо - редкость, в действительности - это наиболее часто встречающийся вид малых китов, которые бывают на Гебридах летом. В годы моей охоты на акул, когда наш флагман "Морской леопард" целыми днями бороздил море в поисках плавников другой формы, редкую неделю мы не встречали с полдюжины косяков этого вида. Как и большинство других видов китов рыбаки называют их по своему. Они дают отдельным видам такие названия, которые иногда вводят в заблуждение учёных, так что в результате лишь относительно очень редких отличий отдельных китов устанавливается наличие конкретного вида. Рыбаки с саком называют дельфинов Риссо либо "прыгунами", либо "скакунами", слова, которые выводятся из их якобы бесцельных и беспорядочных прыжков. Ни дельфины Риссо, ни бутылконосы не перемещаются как белобокие и обыкновенные дельфины чередой длинных прыжков низко над волнами. И те, и другие прыгают только тогда, когда шалят и резвятся.
По сути дела любой мало-мальски опытный глаз не спутает плавник дельфина Риссо с любым другим, за исключением самки дельфина-касатки. "Корова" - довольно странное женское название для самого свирепого из морских животных, "бык" - звучит несколько лучше для её кровожадного сожителя, но эти названия используются уже давно и такими должны оставаться. Воображение напрягается, пытаясь подобрать сравнение у наземных животных, касатку называли морским волком, морским тигром, морской гиеной, но ни одно из них в действительности не годится, и пожалуй, нет другого такого млекопитающего, сравнимого с ней по неразборчивой свирепости.
Любой пишущий о дельфинах-касатках считает нужным дать описание того, что обнаруживают у них в желудке. И верно, его содержимое создаёт такое яркое впечатление, что можно, пожалуй, повториться. У этой конкретной касатки нашли ни больше, ни меньше как тринадцать бурых дельфинов и четырнадцать котиков. Трапеза достойная Гаргантюа, даже можно сказать левиафана, и всё же в сравнении с большими китами касатка - небольшой зверь, самец - длиной не более восьми метров, а самка - и вообще метров пять, в то время как взрослый бурый дельфин достигает почти двух метров, а средние виды котиков - немного меньше. Касатки охотятся стаями, и даже большие киты побаиваются их, стая набрасывается на их могучий язык, который сам по себе может весить тонну, и когда его вырывают, гигант истекает кровью до смерти, а касатки в это время пожирают его.
Когда я писал это, в нескольких сотнях метров отсюда на берегу лежала свежая туша коричневого котика. Передней части головы у него не было, кто-то отгрыз ему морду до самых глаз, а в боку у него была рана длиной с полметра, вырвано мясо и жир, и потроха торчали наружу. Тут возможны различные версии, хотя ни одна из них не представляется правдоподобной. Это типичная работа касатки в охотничьем азарте. На острове Хискейр смотрители маяка рассказывали мне, что видели, как касатки рвали котиков на куски потехи ради, а не для пищи. Они бросали искалеченные и умирающие жертвы в шхерах.
Каждый год в Камусфеарне появляется касатка-другая, но они тут не задерживаются.
А если бы оставались, то я бы добивался их уничтожения любыми доступными мне средствами, ибо они лишили бы моё окружение любой другой живности. И кроме того, мне не очень-то нравится находиться среди них в маленькой лодчонке. Есть немало историй, но очень мало достоверных свидетельств того, что они нападают на людей, и всё же мне не хотелось бы стать первым. В прошлом году один одинокий самец терроризировал крошечную гавань острова Канна в течение всего лета. Джон Лорн-Кэмпбелл разделяет мое нежелание быть морской свинкой в диетических изысканиях касаток и написал мне письмо, испрашивая совета, как его уничтожить.
Я лихо посоветовал ему пристрелить его, и проинструктировал, как выбрать подходящий момент и попасть в "яблочко". Но я находился в тридцати милях от Канны, и, пожалуй, мои советы не показались такими уж конструктивными и здравыми там, как они представлялись мне в Камусфеарне.
С тех пор как я живу здесь, мне не попадалось никаких странных морских чудовищ, хотя летом 1959 года было нечто, не так уж легко поддающееся какому бы то ни было объяснению. Это видел Текс Геддес, некогда бывший гарпунёром в хозяйстве по добыче акул острова Соэй, а теперь владелец острова, и его гость-англичанин, которого он взял с собой на рыбалку в лодке.
В воскресенье 13 сентября он поехал с неким г-ном Гейвиным, инженером из Хертфордшира, на рыбалку на скумбрию на южной оконечности Соэя. Был жаркий тихий день, и на поверхности моря всё было хорошо видно на много миль окрест. Примерно в четыре часа пополудни г-н Гейвин обратил внимание Текса на большой черный объект на расстоянии около мили в направлении Лох-Слапина. Скумбрия играла на поверхности, и море прямо кипело вокруг лодки, так что Текс поначалу даже не откликнулся и продолжал удить, глядя в противоположную сторону. Объект, однако, неуклонно приближался, и со временем оба перестали рыбачить и начали наблюдать за ним. Когда до него стало около двухсот метров, Текс заметил неподалёку стаю из пяти касаток в направлении острова Рам. Текс доверяет касаткам не больше моего и на следующий день написал мне следующее : "Я так толком и не понял, что же это такое медленно надвигалось на нас, оно, конечно же, вовсе не походило на касатку, но тем не менее мне от этого веселей не стало."
Когда оно приблизилось ещё, он подумал было о большой черепахе, морской или сухопутной, но когда объект поравнялся с лодкой, он изменил своё мнение. Голова этого существа почти на метр торчала из воды, у неё было "два огромных крупных как яблоки глаза", и по описанию г-на Гейвина она походила на голову сухопутной черепахи, увеличенную до размеров ослиной. Похожий на рану рот с отчётливо выраженными губами, занимающий почти половину окружности головы. Рот ритмично открывался и закрывался, показывая при этом красную пасть и издавая сиплый звук, который напомнил Тексу мычанье простуженной коровы. Он не смог разглядеть ни ноздрей, ни ушей. Где-то в полуметре за головой виднелась спина, подымавшаяся выше головы и бывшая длиной около трёх метров. Она круто подымалась спереди и плавно опускалась сзади, темно-коричневая, но несколько светлее головы. Спина была не гладкая, а "вздымалась из воды как гора Куиллина", так писал мне Текс на следующий день. "Складывалось впечатление, - говорил он, - что это было животное весом около пяти тонн." При наименьшем приближении это существо находилось где-то в пяти-семи метрах от лодки Текса. Оно прошло мимо, двигаясь со скоростью около пяти узлов, направляясь на зюйд-зюйд-вест в сторону острова Барр.
Спутник Текса подтверждает все до единой подробности этой истории, и при таких идеальных условиях видимости и такой близости до объекта трудно допустить, что каждый из них или оба они стали жертвой миража. Кстати, это не первый, да и не второй случай появления чудовищ в окрестностях острова Скай.
Прежний объект своего промысла, гигантскую акулу, я встречал лишь изредка, так как она перестала быть моим хлебом и маслом, или, пожалуй, попыткой стать таковыми. Со своей первой гигантской акулой мне пришлось столкнуться шестнадцать бурных лет тому назад; я познакомился с ней случайно, выплывая в море от маяка Камусфеарны, но за те десять лет, что я прожил с перерывами там, я видел акул лишь с полдюжины раз, и при этом в большинстве случаев издалека. Нет сомнения в том, что они часто появлялись, когда меня там не было. Только однажды мне довелось видеть их вблизи побережья, когда на них охотились мои последователи; я тогда бодрствовал всю ночь со своим псом Джонни, который был на грани смерти. И я тогда был слишком расстроен и опечален, чтобы заинтересоваться таким странным зигзагом своей прошлой жизни.
Этапы болезни Джонни уже стерлись в моей памяти : два криза, из которых он чудом, но ненадолго выкарабкался, теперь уже, кажется, не составляют последовательности. До того я был в Лондоне и отправился в Камусфеарну в последнюю неделю апреля. Мне позвонила Мораг и сказала, что Джонни нездоров, и к тому времени, когда я приехал, он заболел воспалением лёгких. Это был пёс невероятной силы, но уже старел, и сердце у него было не такое, как у молодого пса.
Возможно лишь несколько миллионов из миллиардов угрей преодолевают водопад Камусфеарны, некоторые, несомненно, взбираются на второй и третий водопады. Я видел угрей такого размера на высоте двух тысяч футов вверх по горе, откуда ручей берёт начало. В принципе, степень выживания у них должна быть высока по сравнению со сперматозоидами.
И ещё только один раз в Камусфеарне мне доводилось видеть живые существа в количествах сравнимых с теми угрями, но я хорошо помню тот случай. Тёплыми вечерами в конце лета, когда солнце всё ещё сияло на толщину пальца над пилообразными вершинами Куиллина и блестело на плотных гроздьях ягод красной рябины, ребятишки Мак-Кинноны спускались по откосу из Друимфиаклаха покупаться на белых песчаных пляжах островов. Задолго до того, как я был в состоянии услышать их, моя собака Джонни, которая теперь несколько огрузнела и постарела, настораживалась и начинала повизгивать, а пушистый белый обрубок её хвоста тихонько постукивал по каменному полу. Я подходил к открытой двери и прислушивался, Джонни сидел торчком на каменных плитах на улице, глядя на высокую линию горизонта, а нос у него вопросительно подёргивался. А я не слышал ничего, кроме шума вечно текущей воды и слабых, знакомых криков диких птиц, их трубных звуков на побережье и попискивания канюка, кружащего вверху над головой.
Доносился рокот притихшего водопада и журчанье ручья между валунов, а с другой стороны - приглушённые звуки волн, рассыпающихся в сгустках пены вдоль берега.
Слышно было щебетанье береговых ласточек, охотящихся на мух во всё ещё золотистом воздухе, карканье ворона и крики чаек с моря, гладкого как белый шёлк, простирающегося вплоть до дальнего острова Эйгг на самом горизонте. Иногда раздавался предупредительный стук кролика на участке среди дюн позади дома.
Но Джонни всегда знал, когда приходят дети, и когда, наконец, я тоже стал слышать их высокие голоса, звучащие вдали высоко над нами, он вдруг напускал на себя равнодушный вид и с полным безразличием отправлялся к кустикам тростника или к столбику ограды у небольшой цветочной клумбы и поднимал там ногу. С того времени, когда маленькие головы мальчиков появлялись на горизонте холма, проходило примерно минут пять до тех пор, пока они спустятся по последнему и самому крутому участку пути, перейдут по мосту и подойдут по зелёной травке к двери, я всё время думал, что они мне несут: долгожданные или ненужные письма, кое-какие нужные мне припасы, бутылку козьего молока от их матери или вообще ничего. Когда ничего не было, я сразу облегченно вздыхал и сильно печалился, так как в Камусфеарне мне не хочется иметь дело с внешним миром и в то же время нужна уверенность в том, что он по-прежнему существует.
Однажды вечером, когда близнецы принесли мне объемистые пакеты с письмами, и я уже некоторое время сидел и читал их в сумерках на кухне, то вдруг услышал их взволнованные крики, доносившиеся с пляжа. Я вышел и стал свидетелем сцены, которая до сих пор так ярко стоит у меня перед глазами, как будто с тех пор прошло не несколько лет, а несколько часов.
Солнце стояло очень низко, тень от дома тёмной длинной полосой протянулась по траве и тростнику, а склон горы вверху казался золотистым, как будто бы сквозь оранжевый светофильтр. Орляк уже не был зелёным, а вереск - пурпурным, и только алые рябины отдавали свой собственный цвет солнцу, яркий как венозная кровь.
Когда я повернулся к морю, оно было таким бледным и полированным, что фигуры близнецов, стоявших по пояс в воде, вырисовывались почти силуэтом на его фоне, их торс и конечности были бронзового цвета со светло-желтой окантовкой. Они кричали, смеялись и, двигаясь, всплескивали руками воду вверх. Всё время, пока они там бегали, то вскидывали вверх сверкающий дождь мелкой золотой и серебряной рыбёшки, такой плотный и сияющий, что он даже размывал очертания детских фигур.
Это было похоже на то, как будто бы мальчики были центральной фигурой освещённого фонтана в стиле барокко, и когда они нагибались к поверхности со сложенными лодочкой руками, вверх ударял новый поток искр в том месте, где погружались их руки, и опускался затем хрупким сияющим каскадом. Когда я сам добрался до воды, то как бы погрузился в серебряную патоку, голые ноги просто протискивались сквозь плотную массу мелкой рыбёшки, как сквозь сплошное и нехотя поддающееся месиво. Возникало такое непреодолимое желание сгребать и разбрасывать их, кричать и смеяться, как если бы мы были искателями сокровищ, которые наткнулись на легендарные подвалы императорских драгоценностей и разбрасывали вокруг бриллианты как солому. Мы просто упивались рыбой, сходили от неё с ума, были счастливы от рыбы в этой сверкающей оранжевой сфере из воздуха и воды. Близнецам было лет тринадцать, а мне примерно тридцать восемь, но это рыбное чудо вызывало у нас одинаковую реакцию.
Мы так увлеклись в своём восторге, превращая сбившиеся в кучу миллионы рыбёшек в сверкающий фейерверк, что только некоторое время спустя я задумался над тем, что же загнало этот гигантский косяк молодняка кильки или "грязь", как её называют в этих краях, в наш залив, и почему, вместо того, чтобы рассыпаться по морю, её с каждой минутой становилось всё больше и больше на этой отмели. Затем я увидел, что в ста метрах отсюда поверхность воды вспенилась от скумбрии, косяки которой поднимали буруны на гладкой поверхности прилива. Скумбрия гнала перед собой эту мелочь в узкий залив и держала её там, но и сами преследователи были не в состоянии повернуть назад. Их в свою очередь оттесняла от моря стая бурых дельфинов, которые плыли по внешнему краю косяка и прижимали скумбрию всё ближе и ближе к берегу. Охотники и преследуемые выжимали мелочь кильки вовсе на песок, и вскоре каждая небольшая волна стала выплескивать на берег россыпь серебряной мелюзги. Я удивился было тому, что дельфины так долго не могут насытиться и убраться восвояси, и только тогда заметил, что подобно мелюзге и скумбрии, которых они загнали сюда в залив, выход дельфинам в открытое море был также отрезан. Позади них, чернея на фоне блёклой на закате воды, вздымался острый как сабля плавник самца дельфина-касатки, самого страшного врага всех обитателей моря, как малых, так и больших, неприступный зверь. Одним своим присутствием, своим грозным видом он контролировал миллиарды жизней, сгрудившихся между ним и берегом.
Утром при отливе был мертвый штиль, и море, спокойное как горное озеро, насколько хватало взора, отошло от берега метров на двести. То, что оно оставило после себя на линии прилива, которая теперь проходила по склону белого песка у подножия дюн, в это утро было похоже не на смолёный канат, опоясывающий залив.
Песок был голубовато-серым и белесым от тушек миллионов и миллионов неподвижных мальков и прочей мелюзги. Когда взошло солнце, чайки наелись до отвала и молча сидели нахохлившись с безразличным видом длинными рядами на мокром песке поближе к морю, а солнце, которое только что поднялось из-за холма, отбрасывало длинные, чопорные тени.
Я набрал несколько вёдер мелочи и хранил их по возможности в прохладном месте в те жаркие солнечные дни сентября. Но манна, как и всё остальное, должна быть по крайней мере пятидесяти семи сортов. Ведь когда небеса посылают нам изобилие, оно слишком часто бывает однообразным. Первое блюдо, приготовленное из этого снетка, вызвало у меня восторг новизны и невероятной удачи, схожие с тем удовольствием, которое я испытываю первые несколько дней от какого-либо незатейливого, но нового сокровища, подобранного на берегу после шторма. На второй раз оно уже утратило кое-что, а на шестой и седьмой раз я уже пресытился ею, а у меня ещё было целых три полных ведра. Джонни, который проявлял неестественную страсть к любого вида рыбе, съел гораздо больше, чем я, но в вёдрах как будто бы и не убавилось. Ко мне приехал гость, и мы с ним готовили рыбные пироги и запеканки, уху, похлёбки, приправы и заливное, и, наконец, в одно прекрасное утро рыба стала пахнуть. Тогда мы начали пользоваться этой рыбёшкой в качестве приманки в ловушках на омаров, но немного спустя и омары вроде бы пресытились ими.
Так уж случилось, что примерно в это же время я отправился в одну из своих редких поездок за покупками в Инвернесс. Вторым блюдом в меню за обедом в гостинице был жареный снеток, и вся столовая была пронизана очень аппетитным некогда ароматом. Я уехал из гостиницы с таким видом, как будто бы под столом обнаружил чей-то труп, и с тех пор года два не мог притронуться к снетку.
Глава 5
Меньшие представители племени китовых бывают в Камусфеарне каждое лето. Иногда большие киты: синие и полосатики, величаво проплывают по проливу за маяком, но они никогда не заходят в залив, так как только при самом высоком приливе там бывает достаточно воды, чтобы вместить их гигантскую тушу.
Изо всех морских тварей киты вызывают у меня особое восхищение, которое, возможно происходит из знания об их чрезвычайно развитом мозге в связи с неразгаданностью, напряженностью и смутностью того мира, где проходит их жизнь.
У них в мозгу так много извилин, что даже высказывались предположения о том, что, если бы не обескураживающее отсутствие конечностей, то они, вполне возможно, обошли бы человека в господстве на земной поверхности. И всё же очень большое число людей, судя по чисто внешним признакам размеров и среды обитания, путают их с большими акулами, мозги которых ничтожны и рудиментарны. Хоть китобои с давних пор рассказывают странные истории об исключительных умственных данных объектов своей охоты, лишь относительно недавно эти факты стали общеизвестны. Американские океанариумы дали возможность бурым и простым дельфинам проявить себя как высоко интеллектуальным, дружелюбным и игривым личностям, которые охотно выражают желание общаться с человеком и доставлять ему радость. Они играют со служителями в мяч, подымаются из воды, чтобы поприветствовать их и с удовольствием достают из воды случайно попавшие в бассейн предметы, как дамские сумочки и прочие подобные им вещи. Они также проявляют друг к другу бесспорный альтруизм, как и многие другие животные, а возможно и в гораздо большей степени, их поведение очень выгодно отличается от человеческого. И всё же из-за жира и ворвани, которые защищают их от холода в арктических морях, человек с испокон веков уготовил китам самую зверскую и жестокую смерть из своего арсенала : гарпун, глубоко впивающийся в живую плоть.
До самых недавних пор зоологи считали, что киты - немые, и оставалась нераскрытой как система связи, которая обеспечивает согласованные действия далеко разбросанных животных, так и "шестое чувство", с помощью которого они обнаруживают наличие объектов в слишком тёмной для зрения воде. Мы слишком долго исходили из тупой предпосылки, что чувства, которыми другие живые существа воспринимают свой мир, в значительной степени схожи с нашими. Но в действительности, с помощью научных открытий, мы только сейчас начинаем приближаться к тем методам восприятия, которые всегда были у китов с рожденья.
Они не только слышат звуки в четыре раза выше по тону, чем в состоянии уловить человеческое ухо, но у них также есть высоко развитая система, очень сходная с недавно открытым радаром, который излучает постоянный поток сверхзвуковых сигналов, "отражающееся" эхо которых даёт им знать о местонахождении, размерах и, возможно, гораздо большем числе еще не разгаданных нами сведений, о всех объектах, находящихся в радиусе их действия. Подводными устройствами записи звука теперь установлено, что представители китового племени постоянно переговариваются между собой, издают такие звуки, которые очень редко, а то и вообще никогда не звучат, когда кит находится один и никого поблизости нет.
Раз человек не слышал их, то и считал, что киты - немые. Если крик боли кита при поражении его гарпуном был бы слышен, то вполне возможно, хотя и маловероятно, что человек возненавидел бы себя за их убийство, ибо зрелище того, как два взрослых кита удерживают над водой место раны китёнка, не сумело изменить отношения китобоев к ним.
Случайно оказавшемуся на берегу зрителю или пассажиру парохода, конечно же, нелегко понять при мимолётном взгляде на плавник бурого дельфина все эти сложные и интересные особенности их обладателя. Как это ни странно, совсем немногие даже знают о том, что бурый дельфин - это кит.
Бурые дельфины, длиной около двух метров, тучные, но изящные существа наиболее частые посетители из семейства китовых в заливе Камусфеарны. В отличие от шумливых простых дельфинов, это робкие, незаметные создания, и нужно потратить достаточно много времени и терпения, чтобы подробнее разглядеть их. Иначе просто видишь небольшой загнутый плавник похожий на зубец медленно вращающейся шестерни. Нужно время, чтобы сушить вёсла и оставаться неподвижным, нужна выдержка, чтобы любознательность возобладала над робостью. И тогда бурые дельфины выскакивают из воды совсем рядом с лодкой, как бы от удивления вдруг раскрывают рот, и на близком расстоянии забавное любопытство в их глазах проявляется так же отчётливо, как и на лице человека, на лице ребёнка, ещё не связанного условностями при проявлении эмоций. Их морда, подобно мордам всех китов, за исключением дельфина-касатки, представляется добродушной, даже любезной. Но они не дают себя разглядывать, и, после краткого удивления, ныряют далеко в сумеречную глубину. Они занимаются своим делом, и не задерживаются, чтобы поиграть, как это делают дельфины.
Однажды летом стадо из семнадцати дельфинов-бутылконосов провело целую неделю в заливе Камусфеарны. Они чуть ли не выжидали, когда выйдет лодка, чтобы поиграть с ней. Они никогда не прыгают и не шалят, если рядом нет зрителей, но когда мы оказывались среди них в лодке с навесным мотором, они затевали свои шальные и бесшабашные игры в прятки с нами, в некоторого рода водные жмурки, в которых мы в лодке считались практически слепыми и были мишенью всевозможных сюрпризов, на которые они только способны. Начало было всегда одинаковым: они идут плотной стаей, их плавники появляются из воды при долгом мощном рывке вперёд каждые пять-десять секунд, а мы следуем за ними, пытаясь подойти к ним как можно ближе.
Когда мы приближаемся к ним метров на пятнадцать, вдруг наступает тишина, и они, невидимые, подныривают под лодкой и появляются у нас прямо за кормой. Иногда они задерживаются под водой на несколько минут, а мы выключаем мотор и ждем. Вот тут-то и наступает их черёд. За всю свою прошлую жизнь, и какие бы другие зрелища мне не предстояло увидеть в будущем, я навсегда запомню славное величие прыжка дельфина, когда они выскакивают из воды друг за другом на целых три метра вверх и описывают высокую параболу из блестящего серебра у самого борта лодки. В то время у меня возникло ощущение, что я уже видел такое, но не мог вспомнить где. Позднее я понял, что это неоспоримо напоминало мне скорострельные залпы пиротехнических ракет. Ревущий звук разрыва ракеты сопровождался хриплым выдохом, когда каждый дельфин буквально выстреливал себя почти вертикально из волн.
В этом косяке дельфинов было с полдюжины детишек длиной не более полутора метров, в то время как родители были около трёх с половиной метров. Детишки всегда держались рядом с мамашей, всегда с правой стороны, и я заметил, что, когда мамаши прыгают, то всегда проделывают только те акробатические трюки, которые строго по силам их отпрыскам, и подымаются лишь на половину высоты бездетных особей.
Те, кто был в составе того косяка дельфинов, общались голосом, вполне различимым человеческим ухом. Это бывало редко вблизи лодки, а как правило, когда они отплывали от неё на расстояние сотни-другой метров. Когда они вырываются на поверхность сильным движением вперёд, то один из них или сразу же несколько издаёт нечто среднее между резким свистом или писком на одной ноте, длящейся, пожалуй, секунды две. Странно как-то, но я нигде не могу найти письменного свидетельства о каких-либо звуках, издаваемых китами, так чётко и даже навязчиво слышимых над водой, как эти. Северный дельфин-касатка, или вернее дельфин Риссо, который на несколько футов длиннее бутылконоса, также водится летом в заливе Камусфеарны. И хотя в годы охоты на акул я обычно считал их морскими клоунами, постоянно резвящимися в неуклюжих и неподходящих позах, те, которые появлялись в Камусфеарне в сравнении с бутылконосами были степенны и солидны. Почти всегда это были самки с приплодом, которые заняты серьёзным делом кормёжки и устранения опасности. Они обычно не подпускали к себе лодку так близко, как другие дельфины, казалось, им неприятно присутствие человека, и если их часто преследовать, то они вскоре вообще уходят из залива.
Вопреки утверждениям в большинстве учебников о том, что дельфины Риссо - редкость, в действительности - это наиболее часто встречающийся вид малых китов, которые бывают на Гебридах летом. В годы моей охоты на акул, когда наш флагман "Морской леопард" целыми днями бороздил море в поисках плавников другой формы, редкую неделю мы не встречали с полдюжины косяков этого вида. Как и большинство других видов китов рыбаки называют их по своему. Они дают отдельным видам такие названия, которые иногда вводят в заблуждение учёных, так что в результате лишь относительно очень редких отличий отдельных китов устанавливается наличие конкретного вида. Рыбаки с саком называют дельфинов Риссо либо "прыгунами", либо "скакунами", слова, которые выводятся из их якобы бесцельных и беспорядочных прыжков. Ни дельфины Риссо, ни бутылконосы не перемещаются как белобокие и обыкновенные дельфины чередой длинных прыжков низко над волнами. И те, и другие прыгают только тогда, когда шалят и резвятся.
По сути дела любой мало-мальски опытный глаз не спутает плавник дельфина Риссо с любым другим, за исключением самки дельфина-касатки. "Корова" - довольно странное женское название для самого свирепого из морских животных, "бык" - звучит несколько лучше для её кровожадного сожителя, но эти названия используются уже давно и такими должны оставаться. Воображение напрягается, пытаясь подобрать сравнение у наземных животных, касатку называли морским волком, морским тигром, морской гиеной, но ни одно из них в действительности не годится, и пожалуй, нет другого такого млекопитающего, сравнимого с ней по неразборчивой свирепости.
Любой пишущий о дельфинах-касатках считает нужным дать описание того, что обнаруживают у них в желудке. И верно, его содержимое создаёт такое яркое впечатление, что можно, пожалуй, повториться. У этой конкретной касатки нашли ни больше, ни меньше как тринадцать бурых дельфинов и четырнадцать котиков. Трапеза достойная Гаргантюа, даже можно сказать левиафана, и всё же в сравнении с большими китами касатка - небольшой зверь, самец - длиной не более восьми метров, а самка - и вообще метров пять, в то время как взрослый бурый дельфин достигает почти двух метров, а средние виды котиков - немного меньше. Касатки охотятся стаями, и даже большие киты побаиваются их, стая набрасывается на их могучий язык, который сам по себе может весить тонну, и когда его вырывают, гигант истекает кровью до смерти, а касатки в это время пожирают его.
Когда я писал это, в нескольких сотнях метров отсюда на берегу лежала свежая туша коричневого котика. Передней части головы у него не было, кто-то отгрыз ему морду до самых глаз, а в боку у него была рана длиной с полметра, вырвано мясо и жир, и потроха торчали наружу. Тут возможны различные версии, хотя ни одна из них не представляется правдоподобной. Это типичная работа касатки в охотничьем азарте. На острове Хискейр смотрители маяка рассказывали мне, что видели, как касатки рвали котиков на куски потехи ради, а не для пищи. Они бросали искалеченные и умирающие жертвы в шхерах.
Каждый год в Камусфеарне появляется касатка-другая, но они тут не задерживаются.
А если бы оставались, то я бы добивался их уничтожения любыми доступными мне средствами, ибо они лишили бы моё окружение любой другой живности. И кроме того, мне не очень-то нравится находиться среди них в маленькой лодчонке. Есть немало историй, но очень мало достоверных свидетельств того, что они нападают на людей, и всё же мне не хотелось бы стать первым. В прошлом году один одинокий самец терроризировал крошечную гавань острова Канна в течение всего лета. Джон Лорн-Кэмпбелл разделяет мое нежелание быть морской свинкой в диетических изысканиях касаток и написал мне письмо, испрашивая совета, как его уничтожить.
Я лихо посоветовал ему пристрелить его, и проинструктировал, как выбрать подходящий момент и попасть в "яблочко". Но я находился в тридцати милях от Канны, и, пожалуй, мои советы не показались такими уж конструктивными и здравыми там, как они представлялись мне в Камусфеарне.
С тех пор как я живу здесь, мне не попадалось никаких странных морских чудовищ, хотя летом 1959 года было нечто, не так уж легко поддающееся какому бы то ни было объяснению. Это видел Текс Геддес, некогда бывший гарпунёром в хозяйстве по добыче акул острова Соэй, а теперь владелец острова, и его гость-англичанин, которого он взял с собой на рыбалку в лодке.
В воскресенье 13 сентября он поехал с неким г-ном Гейвиным, инженером из Хертфордшира, на рыбалку на скумбрию на южной оконечности Соэя. Был жаркий тихий день, и на поверхности моря всё было хорошо видно на много миль окрест. Примерно в четыре часа пополудни г-н Гейвин обратил внимание Текса на большой черный объект на расстоянии около мили в направлении Лох-Слапина. Скумбрия играла на поверхности, и море прямо кипело вокруг лодки, так что Текс поначалу даже не откликнулся и продолжал удить, глядя в противоположную сторону. Объект, однако, неуклонно приближался, и со временем оба перестали рыбачить и начали наблюдать за ним. Когда до него стало около двухсот метров, Текс заметил неподалёку стаю из пяти касаток в направлении острова Рам. Текс доверяет касаткам не больше моего и на следующий день написал мне следующее : "Я так толком и не понял, что же это такое медленно надвигалось на нас, оно, конечно же, вовсе не походило на касатку, но тем не менее мне от этого веселей не стало."
Когда оно приблизилось ещё, он подумал было о большой черепахе, морской или сухопутной, но когда объект поравнялся с лодкой, он изменил своё мнение. Голова этого существа почти на метр торчала из воды, у неё было "два огромных крупных как яблоки глаза", и по описанию г-на Гейвина она походила на голову сухопутной черепахи, увеличенную до размеров ослиной. Похожий на рану рот с отчётливо выраженными губами, занимающий почти половину окружности головы. Рот ритмично открывался и закрывался, показывая при этом красную пасть и издавая сиплый звук, который напомнил Тексу мычанье простуженной коровы. Он не смог разглядеть ни ноздрей, ни ушей. Где-то в полуметре за головой виднелась спина, подымавшаяся выше головы и бывшая длиной около трёх метров. Она круто подымалась спереди и плавно опускалась сзади, темно-коричневая, но несколько светлее головы. Спина была не гладкая, а "вздымалась из воды как гора Куиллина", так писал мне Текс на следующий день. "Складывалось впечатление, - говорил он, - что это было животное весом около пяти тонн." При наименьшем приближении это существо находилось где-то в пяти-семи метрах от лодки Текса. Оно прошло мимо, двигаясь со скоростью около пяти узлов, направляясь на зюйд-зюйд-вест в сторону острова Барр.
Спутник Текса подтверждает все до единой подробности этой истории, и при таких идеальных условиях видимости и такой близости до объекта трудно допустить, что каждый из них или оба они стали жертвой миража. Кстати, это не первый, да и не второй случай появления чудовищ в окрестностях острова Скай.
Прежний объект своего промысла, гигантскую акулу, я встречал лишь изредка, так как она перестала быть моим хлебом и маслом, или, пожалуй, попыткой стать таковыми. Со своей первой гигантской акулой мне пришлось столкнуться шестнадцать бурных лет тому назад; я познакомился с ней случайно, выплывая в море от маяка Камусфеарны, но за те десять лет, что я прожил с перерывами там, я видел акул лишь с полдюжины раз, и при этом в большинстве случаев издалека. Нет сомнения в том, что они часто появлялись, когда меня там не было. Только однажды мне довелось видеть их вблизи побережья, когда на них охотились мои последователи; я тогда бодрствовал всю ночь со своим псом Джонни, который был на грани смерти. И я тогда был слишком расстроен и опечален, чтобы заинтересоваться таким странным зигзагом своей прошлой жизни.
Этапы болезни Джонни уже стерлись в моей памяти : два криза, из которых он чудом, но ненадолго выкарабкался, теперь уже, кажется, не составляют последовательности. До того я был в Лондоне и отправился в Камусфеарну в последнюю неделю апреля. Мне позвонила Мораг и сказала, что Джонни нездоров, и к тому времени, когда я приехал, он заболел воспалением лёгких. Это был пёс невероятной силы, но уже старел, и сердце у него было не такое, как у молодого пса.