Манова Елизавета. Рукопись Бэрсара

   — Но ведь раньше ты от его помощи не отказывалась?
   — Ты, Тилар, дурачком-то не прикидывайся! Прежде-то он сам всяк день возле смерти ходил — как бы я стала ему кровь Гилора поминать? Не хочу, Тилар. Ты не думай, зла у меня нет, а только горем не торгую.
   — А дети?
   — А что дети? Они своё заслужили. Пускай по-своему живут, я на дороге не стану. Ты лучше о Суил подумай, Тилар! Доля вдовья… ох, какая она горькая!
   — …Биил Бэрсар! — окликнули где-то рядом, и я с облегчением вернулся в сегодня. Проклятые мысли, неуютные, как тесные башмаки, конечно, можно забыть о них за работой, но ведь вернутся, напомнят…
   — Биил Бэрсар! — я оглянулся и увидал Таласара. Я улыбнулся — мне он всегда был приятен.
   — Здравствуйте, биил Таласар! Давно мы не виделись!
   — Не по моей вине!
   — Конечно. Принимаю упрёк.
   — Господи помилуй, биил Бэрсар! Как бы я посмел вас упрекнуть! Мне ведома, что дела государственные лишили вас досуга.
   Я поглядел с удивлением, и он объяснил:
   — Мы с Раватом — вы уж простите! — частенько о вас говорим, мало кого он так почитает.
   Я промолчал, а Таласар уже кланялся и просил оказать честь его дому.
   — Если, конечно, я этим не прогневаю вашу очаровательную супругу!
   — С радостью, биил Таласар! Тем более, что супруги моей нет дома. Уехала навестить родню.
   Я спешился, бросил поводья оруженосцу, отдал бумаги, которые надо отвезти в канцелярию акиха, и мы с таласаром неторопливо пошли к его дому.
   Один из последних вечеров лета выманил на улицы уйму народа. Нас узнавали: кланялись, провожали любопытным взглядом, я слышал за спиной своё имя, и это слегка раздражало меня. Мне была неприятна эта неизвестность, ведь я был уверен, что я — теневая фигура, и Квайру незачем да и неоткуда узнать обо мне.
   — Дома молодой господин? — спросил Таласар у слуги.
   — Только пожаловали.
   — Пригласи его в малую гостиную и пусть подадут ужин.
   Вот тут я понял, в какую попал ловушку, но не сумел отступить. Осталось пройти в знакомую комнату и ответить улыбкой на улыбку Равата.
   — Неожиданная радость, дорогой Учитель! — воскликнул он и в глазах его в самом деле была радость. — Давно вы не балуете меня своим вниманием!
   — Что делать, Рават? — сказал я, невольно смягчившись. — Время такое.
   — Неужто я бы осмелился вас упрекнуть, дорогой Учитель! С завистью и восторгом взираю я на ваши дела и горько скорблю, что мне не дано даже полной мерой постигнуть великолепие того, что вы сотворили!
   — Я не люблю восхвалений, Рават? Поговорим о другом.
   — Как вам будет угодно, дорогой Учитель. У вас усталый вид. Не рано ли вы принялись за работу?
   — Конечно! — подхватил Таласар. — Жизнь ваша воистину драгоценная для Квайра! Не могу передать, как я был опечален, узнав о вашей болезни. К прискорбию моему ваша добрая супруга воспрепятствовала мне вас навестить…
   — Просто выставила за дверь! — со смехом сказал Рават.
   — Простите ей это, — сказал я Таласару. — Поверьте, она и акиха прогоняла, когда считала, что его посещения могут мне повредить.
   — Суил — приёмная дочь сиятельного акиха, — весело объяснил Рават отцу. — Третьего дня и мне от неё досталось за то, что плохо забочусь о здоровье господина нашего!
   — Великая радость! — сказал Таласар лукаво. — Не часто бывает, чтобы существо столь прекрасное так много принесло своему супругу! Вам повезло, биил Бэрсар!
   — Да, мне повезло. И ни деньги, ни родство не могут прибавить к моему счастью ни капли.
   — Это так, отец! Я даже завидую дивному бескорыстию Учителя!
   — А я вот не завидую тебе.
   — Я знаю, — ответил он серьёзно. — Вы мне не соперник. Отчего же тогда вы сторонитесь меня, Учитель? Поверьте, это мне воистину горько, ибо моя душа все так же тянется к вам.
   — Пока я тебе не мешаю?
   — А вы и не сможете мне помешать. У нас разные цели и разные желания. Нам нечего делить.
   Я промолчал, а он продолжал, ободрённый, и в его красивом лице было все искренне и светло:
   — Неужто вы думаете, я посмею забыть, чем вам обязан? Не усмехайтесь, Учитель, я знаю, что и глотка не отпил из моря мудрости, что вы таите в себе. Но и те крохи, что достались мне, всколыхнули всю мою душу. Вы не верите в мою искренность? Но зачем мне вам лгать, Учитель? Душа моя вам открыта, вглядитесь: где в ней ложь?
   — Зачем тебе это, Рават?
   — Чтобы вы поняли меня! Я вижу: вы меня судите… наверное, уже осудили — разве это честно? Вы сами толкнули меня на этот путь… Зачем вы открыли мне суть всего? Прежде я верил лишь в волю божью: захочет господь — вознесёт превыше всех смертных тварей, захочет — низринет в пучину скорбей. Хоть болел я душой за дело нашего господина, все видел, все слышал, да толку мне было с того, как дитяти от золота: поиграл и бросил. Зачем вы сдёрнули покров с незрячих моих очей? Зачем вы мне показали, как разумно и складно все устроено в мире господнем, где нет ни худого, ни малого, а все со всем совокупно? Нет, Учитель, это не упрёк, счастие всей моей жизни, что встретил я вас, что вы мне разумение дали. Ибо — каюсь я вам — прежде бывало, роптал я на господа, что худо, мол, он миром правит, коль столько в нём скорби и столько неустройства.
   — А теперь не ропщешь?
   — Нет! Открыли вы мне путь, а дальше я уж сам пошёл. Вгляделся в дела людские, и открылось мне, наконец, что бог вершит волю через людей: избирает их и открывает им волю свою.
   — И ты среди избранных?
   — Может быть! — ответил он резко. — Дважды коснулся меня перст господень. В чёрный год мора… — Таласар шевельнулся, но Рават жестом заставил его промолчать. Сухой, горячий огонь полыхал у него в глазах, красные пятна зажглись на скулах. — Отец не даст соврать. Один я остался в дому… смерть всех выкосила — даже слуг… только меня обошла. Для чего, Учитель?
   — А второй раз?
   — Зимой. Когда мы шли в Бассот. Господин наш был совсем плох, мы с Дибаром вели его попеременно. На пятый день… Дибар заменил меня, и они ушли вперёд, а я не мог идти. Мороз был, как пламя… он все выжигал… я сел и закрыл руками лицо… было так хорошо сидеть… я знал, что умру, и это было приятно. И вдруг — вы понимаете, Учитель? — как приказ: тебе нельзя умереть! Так надо, чтоб ты был жив!
   — И ты встал?
   — Да. Они ничего не заметили.
   — Хорошо, — сказал я терпеливо, — пусть ты избран. Но для чего?
   — Чтобы спасти Квайр! Да, я знаю, вы сочтёте это неуместной гордыней. У Квайра есть господин мой аких и есть вы. Но, Учитель, победить — половина дела! Это как пашню засеять — какие ещё плоды она принесёт, и не заглушат ли добрые всходы плевелы?
   Вам тягостна власть, господин же аких наш уже немолод, и нет того, кто наследовал бы ему. Ужель это грех, что я помышляю из рук наставника моего и благодетеля, моего второго отца принять Квайр и оберечь его во всей силе его и величии таковым, каким господин мой аких мне его завещает? Нет, Учитель, в том долг мой и честь моя, ни друзья, ни враги, ни жалость, ни слабость телесная меня не остановят!
   — Поэтому ты и убрал от акиха всех прежних товарищей?
   — Так вы за это на меня сердитесь? Учитель, да у самого ведь душа болит, а как иначе? Всем ведь хороши — золото, а не люди, одна беда: деревенщина неотёсанная! Никак им не уразуметь: нет Охотника, есть господин наш — аких Квайра! Как раз третьего дня… Посылаю я это к акиху Тарга со спешной вестью. Нагоняет он господина нашего во дворе, в зале Совета Благородных, да как заорёт: «Эй, сиятельный аких!», а коль тот не оборачивается «Да погоди ты, дьявол тебя задери!» А там не только наша знать, иноземцев полным-полно! Ну, как его после того при себе оставить? Чтоб хихикали да дурость его поминали?
   — Рават, — сказал я совсем тихо, — а об Огиле ты подумал? Совсем он один…
   — Да как же один, когда все при нем: Дибар, Сигар, Эргис. Да и мы-то с вами его не покинем!
   Я с трудом улыбнулся и спросил Таласара, как идут дела.
   — Лучше не бывало, биил Бэрсар! Прошлый год из семи приказчиков пятерых отпустил, а нынче все в деле, ещё двоих взял. Слыхали, наверное, второй караван судов в Лагар спускаю!
   — Слышал и рад за вас.
   — Великой мудростью акиха процветает наша торговля, как никогда. А ткани в особой цене, давно их на рынке не было. Смешно сказать, биил Бэрсар, все склады опустошил! Пришлось биилу Атасару срочный заказ давать. Станет, конечно, недёшево, и прибыль не та, да сейчас грех останавливаться — как бы кредит не шатнуть!
   — А вы не боитесь, что Атасар подведёт? Похоже, у него с ткачами нелады.
   — Да, — сказал Таласар с досадой, — обнаглела чернь!
   — Скоты! — процедил Рават, и злоба состарила красивое лицо. — Мало им, что аких на последнее золото хлеб покупает и за гроши продаёт! Налоги с них, почитай, сняли — ведь ни хлебного, ни печного не платят! — а этим тварям все мало! Так обнаглели, что не таятся. Мол, не для того весною кровь лили, чтоб опять в кабалу лезть. И когда б одни разговоры! Уж не то, что квайрские ткачи — биссалские шелковщики от работы стали отлынивать. Выжечь эту гниль, покуда всю страну не заразила!
   — Не переусердствуй, смотри. Так и страну поджечь недолго… выжигая.
   — Нет, Учитель, слава господу, болезнь на виду. Сыздавна в Квайре вся зараза от безбожного Братства — одни разговоры?
   — Есть, дорогой Учитель! Кончики отыскали и до сердца скоро дойдём. Вот днями договор с Тарданом подпишем, можно и за свои дела браться. Все готово!
   — А аких знает об этом?
   Рават поглядел удивлённо.
   — Да как бы я без воли его за такое дело взялся?
   Боль и облегчение — словно прорвало нарыв. Все. Напрасно ты поспешил, Баруф. Честное слово, я не хотел! Думал, что буду с тобой до конца. Ладно, если ты сделал и этот выбор…
   И я принялся за Равата. С ленивым, чуть насмешливым интересом я требовал доказательств, что Братство существует, что это не сплетни и не сказки предместий. Он лез вон из кожи, чтоб доказать, что он сражается не со словами, не с бабьими пересудами, а с реальной силой. Он все мне выложил, даже то, в чём был не уверен, даже свои догадки. Неглупые у него были догадки.
   Да мальчик, прав Баруф, а не я — ты годишься. Не просто мелкий честолюбец — а личность. Ум и жестокость… тяжело мне будет с таким врагом. Ничего, ты ещё молод. Я продержусь на твоих ошибках. Я играл с ним, и это было стыдно, ведь он ещё верил мне и уважал меня. Пожалуй, теперь и я его уважал. Он был мой враг, настоящий, смертельный — а таких врагов положено уважать.
   Что же ты наделал, Баруф? Да, я знаю, тебя заставили поспешить. За все надо платить — но зачем так подло? Почему ты со мной не поговорил? Мы бы вдвоём… господи, ты ведь знаешь, что мы можем вдвоём?
   Концы у вас — это да, но у меня целых два дня. Я успею.
   Я не ложился в эту ночь. Спокойно и деловито просмотрел бумаги и уничтожил всё, что не касалось наших с Баруфом занятий. Жальче всего было расчёты. Снова и снова я просматривал их, нашёл небольшую ошибку, машинально исправил. А потом отправил в очаг, и мне показалось, что я бросил в огонь всю свою жизнь — от рождения и до сегодняшней ночи. Но искры погасли, осыпались в чёрном пепле, и я заставил себя улыбнуться. Восстановлю, если буду жив. Память меня ещё не подводила.
   Вытащил деньги — о них не знала даже Суил. Чуть больше пяти кассалов — огромная сумма для Квайра, но для меня — гроши. Многое надо было сделать; я все успел, а ночь никак не кончалась… и боль не кончалась тоже.
   Рассвет настиг меня у Ирагских ворот. Все у меня готово: пропуска, охранные грамоты, офицерские бляхи. Конечно, Баруф со временем все поменяет, но пара месяцев полной свободы… Ирсал торчал у кузницы. Глядел на небо и чесал волосатую грудь. Увидел меня, хмыкнул и взялся ладонью за щеку.
   — Отправляйся в Кас, — велел я ему. — Забирай семью. Мать тоже с тобой поедет. Чтоб завтра вас в городе не было! Держи.
   Он взял мешочек с деньгами, поглядел на него, на меня.
   — Беда?
   — Беда. Беги к Асагу. Скажешь: началось. Ночью увидимся, я провожать приду.
   — А если про тётку спросит?
   — Скажешь, я остаюсь.
   — Насовсем?
   — Насовсем.
   — Слава богу! — сказал Ирсал и обнял меня, шлёпнув мешком по спине.
   — Поспеши.
   — Дай хоть оденусь, родич чёртов!
 
   Мать я застал за уборкой. Засучив рукава, низко нагнувшись, она скоблила ножом давно отскобленный стол. Я глядел на её худые, сутулые плечи, на бессильную шею, и в горле стоял комок. Я так давно её не видел. Я так по ней стосковался. Я опять так долго не смогу увидеть её. Вдруг она оглянулась, и улыбка согрела её лицо и оживила глаза.
   — Равл! Да как же ты тихонечко взошёл, я и не чуяла!
   Но я молчал, и улыбка её погасла.
   — Равл, никак что стряслось? Что с тобой, детка?
   — Матушка, — глухо сказал я. — Тебе надо уехать.
   Она обвела испуганным взглядом дом — родные стены, где прошла её жизнь, где она любила и горевала, где родила и потеряла своих детей, — единственное, что есть у неё на свете.
   — Господи помилуй, Равл. Куда ж я из дому?
   Я не ответил. Я молча глядел на неё, и мать вдруг шагнула ко мне, провела по лицу рукою.
   — Сыночек, детка моя ненаглядная, да что с тобой?
   — Хочешь, чтоб я остался честным человеком? Чтобы не стыдиться за меня?
   Она кивнула.
   — Уезжай. Если до тебя доберутся… я все сделаю… любую подлость. Развяжи мне руки, матушка. Не дай, чтобы меня скрутили.
   — О-ох, Равл!
   — Ты не одна поедешь — Ирсал тоже увозит своих. И мать Суил там. И я приеду… попозже.
   — О-ох, Равл, — опять простонала она. — Сказывала ж я… Когда ехать-то?
   — Этой ночью.
   — Нынче? — и мать вдруг рванула себя за волоса и заголосила, как по покойнику.
   Нелёгкий был день, но я все успел. Даже увиделся — жаль, не с Асагом, с другим Старшим Братом — Сиблом. И хотя он был Старший, а я только Брат Совета, да ещё не прошедший обряд, он молча выслушал распоряжения, и спросил лишь, где и когда будет встреча.
   — В лесу. Хонтову вырубку знаешь? В полдень, через два дня. Сам не успею — кого-то пришлю. Все. Храни вас бог. Проследи сам, чтоб тех, кого я назвал, завтра к утру в городе не было.
   — Коль уж ты велишь, как не расстараться! — странная усмешка и странный взгляд, но мне было не до того, я спешил проводить мать.
   Невесёлым был наш исход. Чтобы никто не заметил, мы из города вышли пешком; повозка ждала в лесу. Мать еле шла; от страха и от горя у неё подкашивались ноги. Сразу за околицей я взял её на руки, и она всю дорогу проплакала, прижавшись ко мне. Такая она была маленькая и лёгкая, так мало я дал ей радости и столько горя принёс взамен! И потом, сидя в повозке, она все меня не отпускала, и её слезы жгли мне лицо.
   Но вот все кончилось. Тазир оторвала её от меня, и они, обнявшись, заплакали в голос. Ирсал хлестнул лошадей, заскрипели колёса. Долго ещё звучал в ночи этот скрип, а потом затих, затерялся в лесных звуках, и я повернулся и безрадостно зашагал в город. Усталый и одинокий вступил я в безлюдье улиц, и первый осенний дождь вовсю поливал меня. Мой дом был тих и тёмен, и, взбираясь по лестнице, я малодушно надеялся, что Суил ещё нет. Так будет намного проще… И всё-таки я улыбнулся, когда распахнулась дверь, и я увидел Суил.
   — Никак вернулся, горе моё? Хорош! Где это тебя черти под дождём таскали?
   — Мать провожал.
   Она тихо вскрикнула и схватилась за щеки.
   — Господи, Тилар! Что это ты надумал?
   — Может, отложим, Суил? Я устал.
   — Раздевайся! — приказала Суил и полезла в ларь за одеждой. — Ел-то хоть сегодня?
   — Не помню.
   — Ой, и беда с тобой! Иди сюда, полью.
   А потом, умывшись и одевшись в сухое, я сидел за столом, и Суил хмурила тонкие брови, ревниво следя, как я ем. И только когда убедилась, что в меня не влезет ни крошки, поглядела в глаза и потребовала сурово:
   — Сказывай!
   — Суил, а может у Огила сотню для тебя попросить?
   — Какую ещё сотню?
   — Ну-у, может, когеров? Они как раз без командира.
   — Ой, да ну тебя! Тилар, бога ради, что стряслось? Да скажи ж ты, не мучай!
   — Я ухожу, Суил.
   — От меня? — спросила она, бледнея.
   — Что ты, птичка! Только от Огила.
   — Тилар! — закричала Суил и оказалась на коленях рядом со мною. — Что он тебе сделал?
   — Мне? Пока ничего.
   — Тилар, ты так не шути! Всерьёз? Тилар, да как же вы… что вы один без другого делать-то будете? Ты ж подумай…
   — Я думал, Суил. Полгода думаю.
   — Тилар, — теребя мою руку, молила она, — богом тебя прошу, скажи, что стряслось! Я ведь для вас… Ну нельзя ж вам один без другого, никак нельзя!
   Я поднял её, посадил себе на колени, и она тревожно затихла у меня под рукой.
   — Ты права, Суил, — сказал я тихо, — никого у меня нет дороже Огила. Только ты. А расставаться надо. Не могу я с ним больше.
   — За что? Господи, Тилар, что ты мнёшься? Иль мне на стороне узнавать?
   — А никто и не знает.
   — Из-за этого? — она взяла мою корявую руку и прижала её к щеке.
   — Да. Ты ведь знаешь, что мне пришлось вступить в Братство, и я поклялся быть верным ему.
   — Да ты всерьёз, что ли, клялся?
   — Тогда нет. Ладно, Суил, ты права, нам нельзя хитрить друг с другом. Тогда я хотел только дожить до весны. Вот вернётся Огил — и выручит. А когда он вернулся, я уже не хотел, чтобы он меня выручал. Потому, что я понял: это два совсем разных Квайра — великий Квайр, который нужен Калату, и Квайр для людей, который нужен мне. И пока мы могли быть вместе, мы были вместе. А теперь Огил решил уничтожить Братство.
   — Он сам сказал?
   — Нет, конечно, иначе бы мне уходить? Я выпытал у Равата.
   — Ну и что?
   — Ничего. Надо выбирать, и я выбрал братьев.
   — А дядь Огил тебе что, не брат?
   — Больше, чем брат, но я ему уже не могу помочь. Он сам все выбрал за нас обоих. Понимаешь, птичка, я его не виню: кто платит — тому и кланяются. Когда мы взяли дворец, в казне было двадцать ломбов. А он ворочает громадными деньгами. Как ты думаешь, кто их дал?
   — Кто?
   — Квайрские толстосумы — купцы и владельцы мастерских. Как он посмеет им перечить?
   — Ну и что? — сказала она сердито. — Что оно, твоё Братство, весь Квайр? Кому оно надобно?
   — Мне. Если с Огилом что-то случится, страну унаследует Рават. Представляешь, что будет с людьми под властью Равата?
   — Рават? Да ты что? Иль дядя Огил вовсе спятил?
   — Да нет, Суил, он прав. Великий Квайр можно построить только очень жестокой рукой. Я не стану у Огила на пути, но мне в этом Квайре нечего делать.
   — Господи! — простонала она и заломила руки: — Да что ж оно будет!
   — Не знаю, Суил. Завтра я ухожу, а ты сама решай, как тебе лучше. Ты же знаешь: Огил тебя никогда не обидит. А я ни в чём не упрекну… как ни решишь.
   — Ой, и дурень же ты, Тилар, — сказала Суил с печальной улыбкой. — Куда ж я без тебя? Дядь Огил мне, как второй отец, а за тобой я б и от родного ушла. Когда едем-то?
   — Утром.
   — Ну так ложись, а я соберу, что надо.
 
   Только закрыл глаза, а Суил уже трясёт за плечо:
   — Тилар!
   — Что?!
   — Эргис пришёл, говорит, ты звал.
   Еле открыл глаза и увидел на сундуке у кровати свой дорожный костюм, а на столе ружьё и саблю, улыбнулся и обнял Суил.
   — А может пока останешься, птичка? Как устроюсь в Касе, я тебя сразу заберу.
   — Ты одевайся! Ждёт ведь Эргис.
   Похоже, Эргис этой ночью и не ложился. Правда, заметить это могу только я.
   — Готово?
   — А как же! Парни внизу, все со сменными лошадьми.
   — Кто?
   Он усмехнулся.
   — А кого мне из города брать? Все шестеро.
   — Для Суил конь найдётся?
   Он поглядел на Суил уже готовую в путь, покачал головой, но ничего не сказал.
   — Выезжайте. Подождёте меня у часовни святого Илира.
   — Зачем, Тилар? — спросила Суил с тревогой.
   — Ничего, птичка. Надо проститься.
 
   Пусто было на улицах в эту рань. Я проводил друзей до Саданских ворот, поцеловал Суил, Кивнул Эргису и направился к дому Баруфа. Я знал, что он только что встал и кончает завтрак — можно час-другой поговорить без помех.
   В доме текло привычное слаженное движение, и, поднимаясь по лестнице, я с тихой тоскою смотрел на то, что было моей жизнью и с этого дня уйдёт от меня навсегда.
   Баруфа я встретил у самого кабинета.
   — Привет, Тилам, — сказал он с улыбкой, — куда это ты собрался?
   Я не ответил, и его улыбка погасла.
   — Я ждал тебя вчера, — сказал Баруф, когда мы сели.
   — Знаю. Я был занят.
   — Чем, если не секрет?
   — Ничего особенного. Расстраивал твои планы.
   — Не понимаю, — сказал он сухо.
   — Разве? На этот раз ты ошибся, Баруф. У меня был залог в Братстве.
   — Что же ты решил?
   — Я, собственно, зашёл попрощаться. Ухожу.
   — Совсем?
   — Совсем.
   — Но почему? — взорвался Баруф. — Что я тебе сделал? Хотел тебя спасти? Ты сам виноват, что не сказал правду. Если бы я знал…
   — Что тогда? Ты бы не тронул Братство?
   — Нет. Предупредил бы тебя.
   — Может быть, да, а может — и нет. Мне надоело, Баруф. Раз уж ты решил за меня…
   — Этого ты мне, конечно, не простишь?
   — Уже простил. Просто нам больше не по пути.
   — Я в чём-то неправ?
   — Прав. Просто ты строишь свой Квайр по образу и подобию Олгона. Мне в нём нечего делать.
   — Ты долго искал, чем меня… ударить?
   — Нет. Я долго молчал, но теперь я ухожу, а больше тебе этого никто не скажет.
   — А ты, оказывается, жесток! — сказал он угрюмо. — Приберёг напоследок… В чем же моя ошибка?
   — В том, что ты прав. Ты выбрал единственный путь, который ведёт к цели… только это очень опасный путь.
   — Другого нет.
   — А другая цель?
   — Чего ты хочешь, Тилам? Чтобы я остановил камень, который летит с горы? Всякая остановка — это смута, большая кровь и гибель Квайра.
   — Баруф, Квайр ещё не готов к тому, чтобы сменить власть знати на власть денег. Это тоже смута или большая кровь, что-бы её отвратить!
   — Значит, будет большая кровь — но Квайр уцелеет.
   — И ты на это пойдёшь?
   — Я? Вряд ли. Наверное, уже Рават.
   — О чем же тогда говорить?
   — Значит, уходишь…
   — Да.
   — А если не отпущу?
   — Куда ты денешься!
   — Никуда, — ответил он грустно. — А Суил как же?
   — Она уехала.
   — И Эргис, конечно, тоже. Все ты у меня отнял…
   Так тихо и безнадёжно он это сказал… Бедный Баруф! Несгибаемый, непреклонный Баруф, ставший жертвой своей цели.
   — Что же ты будешь делать?
   — Помогать и мешать. Помогать Квайру и мешать тебе.
   — Это безнадёжно, Тилам. Машина на ходу, даже мне её не остановить. Сомнёт и раздавит.
   — Это будет не так уж скоро. Пока ты не победишь, я против тебя не пойду. Ещё и помогу немного.
   — Что ты теперь сможешь!
   — Кое-что. Пока я — член Совета Братства, а через год-другой, глядишь, буду Старшим. Может, мне даже придётся подмять Братство. Очень не хочется, но, наверное, придётся.
   — Значит, уходишь, — повторил он как-то вяло. — Что же, прощай.
   — Прощай. Только одно… если я раньше… ну, словом, позаботься о Суил.
   Он кивнул.
   Я встал и направился к двери, но когда я уже коснулся её, Баруф окликнул меня:
   — Тилам!
   Я обернулся, увидел его глаза и невольно шагнул к нему. И мы отчаянно крепко обнялись перед тем, как расстаться навсегда.

КНИГА ВТОРАЯ

1. БРАТСТВО

   С утра попахивало дождём. Сыро и зябко было в лесу, ветер угрюмо мотал деревья, лез под одежду, шуршал в сугробах опавшей листвы. А к полудню он вдруг утих, распогодилось; прямо в золото осеннего дня мы выезжали из леса.
   Тихий и добрый лежал перед нами Кас, небольшой деревянный город перед на берегу очень синей речки. Золотился в пронзительной сини шпиль игрушечного храма, солнце грело цветные навершия деревянных башен дворца, и тянулись, курчавились над домами дымки.
   Я всегда любил Кас. Тихий, приветливый, не упрятанный в стены, он внезапно вставал впереди после тягостных дней дороги, обещал уют и покой. Кас был совсем не похож на другие столицы; он не нуждался в красотах, как не нуждался в стенах — он был Кас: город, в который въезжаешь из леса, предвкушая удобства человеческого жилья.
   Никогда ещё я не чувствовал это так остро — не потому, что мы месяц мотались в лесах, просто теперь я не гость, я возвращаюсь в свой дом, и в этом доме меня ожидает Суил.
   Мой дом был самый высокий на улице и самый красивый, и я залюбовался им прежде, чем узнал. Его ещё не было, когда я уехал. Едва укладывали нижние венцы, чего-то не хватало, и Суил боялась, что не сладит с мастерами. И вот он гордо высится среди хибар, сияя медовой плотью стен, квадратиками стёкол в частом переплёте окошек, белизной скобленного крыльца.
   Вот вылетела на крыльцо Суил, припала, плача и смеясь, как будто это наша первая разлука, за нею мать; потом они торжественно ввели нас в дом — приятно и немножечко смешно, я и посмеивался над собой: какой же я почтённый, семейный человек! — а Онар, мой товарищ, оглядывался и завистливо вздыхал.
   Суил забавно округлилась; каталась шариком, и мать ревниво поглядывала на нас и все покрикивала, чтоб не брала, не трогала, не говорила.
   И все, как я люблю: уже нагретая вода, накрытый стол, и долгая неторопливая беседа.
   А потом мы с Суил поднялись наверх, на чистую половину, и она с милой гордостью показала мне комнаты, обставленные по-господски. Бронза, резьба и шёлк, и — святая святых — мой кабинет, уже готовый к работе.
   Мы стояли, обнявшись; тёплый запах её волос и податливая упругость её тела — счастье было таким полным, таким томящим… И вдруг слабый, мягкий, властный толчок — он наполнил меня всего, я испуганно отстранился и спросил: