Марч Джессика. Наваждение

   Глядя на конверт, Блейк объявила:
   — Через тридцать дней — или даже двадцать восемь — мы должны будем назвать победительницу. А теперь — брысь все отсюда! У меня завтра зачет по биологии, а Чарди только и ищет предлог, чтобы меня завалить.
   Девочки разошлись. Блейк открыла учебник по биологии. Ники уже давным-давно перестала твердить Блейк, что некоторые ее выходки просто омерзительны. Все было как об стенку горох. Блейк совершенно искренне выражала свое сожаление, что чем-то обидела ее, а затем продолжала свое.
   Однако как поняла Ники, в ее проказах не было жестокости или злобы. Это ее и спасало. Она могла признаться в том, что когда-то в детстве воровала шоколадные конфеты, однако Ники ни разу не замечала, чтобы Блейк что-нибудь стащила в «Блю Маунтин». Все, что она делала, было направлено на то, чтобы рассмешить, подстегнуть, поддразнить, даже иногда научить. Но никогда оскорбить или обидеть.
   Честно говоря, Ники не просто терпела Блейк. Хотя она об этом и не говорила и никак этого не показывала, однако она постепенно привязалась к своей сумасбродной соседке. Различные выходки сделали Блейк постоянным центром внимания, и в комнате вечно находились девочки из всего общежития. Они играли в различные игры, изливали друг другу душу, и Ники не оставалось ничего другого, как стать более общительной. Еще нельзя было сказать, что она полностью выбралась из своей скорлупы, однако сбросила защитную оболочку гордой и неприступной одиночки. Ее стремление к уединению теперь вызывало скорее уважение, чем подозрение… Теперь девочки из «Вейл» целой толпой приходили на соревнования по плаванию, чтобы поболеть за Ники. Девочки из школы и раньше приходили болеть за нее. Однако раньше за ее выступлениями наблюдали в благоговейном молчании, ее скорее изучали, чем болели за нее. Теперь же девушки из «Вейл», а потом и из других общежитии подбадривали ее криками: «Давай, Ники!.. Покажи им, Ники!..»
   Ее стали считать своей. И она была благодарна Блейк за то, что та способствовала этому.
   Блейк также была великодушна и щедра и помогала Ники почувствовать, что такое мода и стиль. Из своих многочисленных туалетов, запасы которых постоянно и без всякой нужды увеличивались посылками от ее богача-папаши, Блейк предложила Ники брать все, что та захочет. Понимая разницу в размерах, Блейк уже написала отцу — владельцу ряда крупных универмагов на Среднем Западе — о том, что сильно выросла и, кроме того, о том, что в моду входят вещи более объемные.
   — Но когда он увидит тебя, — запротестовала Ники, узнав об этом, — он разозлится до смерти!
   — Он никогда не смотрел на меня так долго, чтобы понять, выросла я или нет, — сказала Блейк. — И во всяком случае он просто дает указание отделу сбыта подобрать мне кое-какие вещи из того, что не очень-то разбирают. Папашка и не знает толком, что именно они мне посылают.
   Даже у тех девочек, у которых были настоящие отцы, хватает переживаний, подумала Ники. Она почувствовала к Блейк еще большую симпатию.
   Ее привязанность к Хелен тоже росла. Однажды Ники пришлось провести одно воскресенье в конце октября в изоляторе, поскольку у нее поднялась температура и начался кашель. Хелен пришла к ней после ужина и принесла чай и кусок вишневого пирога, который был у девочек любимым десертом.
   — Я не хочу, чтобы ты пропустила вот это, — сказала она. Поскольку Ники была больна и лежала в постели, эта трогательная забота опять вызвала у нее воспоминания о матери. Но на этот раз Ники не стала пытаться избавиться от них. Она рассказала Хелен о том, что это напоминало ей, как она однажды заболела ветрянкой, и Элл принесла ей какой-то особенный шоколадный мусс… Затем она поплакала, прижавшись к Хелен, жалуясь на то, что все эти годы ей приходилось жить с посторонними людьми, как будто она сама совершила какое-то преступление. И наконец Ники выплеснула свою обиду и злость на всех этих людей, безликих и безымянных, которые свысока смотрели на нее и ее мать, потому что они обе были — Ники было трудно проговорить это слово, но все же она с усилием выплюнула его: «Ублюдки».
   — Это глупое, слово, — сказала Хелен, сидя у ее кровати в изоляторе. — Но это всего лишь слово. Оно совершенно ничего не обозначает и не говорит о тебе. Коммунисты посадили в тюрьму Георгия и назвали его — как это? — реваншистом. Еще одно глупое придуманное слово для обозначения тех, кто хотел бороться с диктатурой против несправедливости. А что касается меня, то они отобрали у меня слово. Меня уже больше нельзя было назвать «доктор». Но ведь люди-то от этого не меняются. — И Хелен показала на пузырек с микстурой от кашля, стоящий на полке. — Вот, сдери этикетку с этого пузырька Ники, и останется только эта бутылочка и то, что там внутри. Вся разница в том, что людям необходимо самим попробовать содержимое и определить, горькое ли там лекарство или сладкий мед. — Хелен взяла ее за руку. — Не думай о тех, кто просто читает этикетку и уходит. Они теряют истину, они никогда не узнают, что там внутри. А тот, кто. узнает и поймет, причем самостоятельно, что является твоей сутью, Ники, никогда и не вспомнит об этикетке. Они поймут, что нашли что-то совершенно особенное, сочетание нежности и силы…
   После прихода Хелен к ней в изолятор Ники раза два в неделю ходила к ней пить чай, иногда днем, иногда по вечерам. Были и другие девочки, получавшие от нее такую же материнскую заботу и ласку — Пэтси Келлог, которую изнасиловал собственный отец, Дженна Форрестер, у которой были изрезаны руки и ноги, когда ее мать пыталась убить ее; впоследствии женщину признали шизофреничкой и отправили в лечебницу. Хелен несла утешение и покой всем, кто нуждался в этом. Но Ники знала, что между ними существуют особые отношения. Однажды, когда они как-то чаевничали, Хелен сказала ей, что «если бы у нас с Георгием была дочь, я бы хотела, чтобы она была похожа на тебя».
   Внешне Ники отреагировала так же, как, на обычный комплимент, вполне искренним «спасибо». Однако сердце ее вздрогнуло от нахлынувших чувств, подобных тем, что она испытала, когда мама обняла ее в последний раз.
   Когда наступил День Благодарения, в последний четверг октября, и начались осенние каникулы, Ники уже не чувствовала себя такой одинокой и покинутой, как прежде, когда видела, что другие девушки отправляются домой, чтобы отметить этот день в семейном кругу, пусть даже с осколком семьи. В школе оставались еще несколько девушек, но никого из общежития «Вейл». Ники радовалась, что будет вдвоем с Хелен.
   Прости, что не могу взять тебя с собой, киска, сказала Блейк. Она одна отправлялась поездом до Вашингтона, где личный самолет отца уже поджидал ее, чтобы доставить на какой-то экзотический остров в Карибском морс. Думаю, ты только рада этому. Ну кто захочет есть на День Благодарения кокосовые орехи и прочую фигню? Тебе везет: ты останешься здесь и будешь есть индейку с тыквенным пирогом — Черди уж расстарается!
   — Да, — сказала Ники совершенно искренне, — мне действительно везет.
   Погода во время этих коротких каникул была прекрасная. Солнечная и ясная, как будто наступило позднее бабье лето. Пока Хелен проводила свободное время, готовясь к занятиям в следующем семестре и просматривая соответствующую литературу, а также мастеря новые занавески для холла нижнего этажа, Ники упорно тренировалась. Отборочные соревнования для включения в олимпийскую сборную по прыжкам в воду начинались через две недели в университете штата. К тому же у Ники появился дополнительный шанс, поскольку кандидатура одной из лучших спортсменок по прыжкам с трамплина — то есть в Никином виде спорта — отпала из-за травмы, правда, не связанной со спортом.
   Но хотя Ники и проводила много времени на тренировках, у нее была масса возможностей общаться с Хелен. Та сказала ей, что на праздничный обед пригласила нескольких своих друзей. Но до этого два дня они ужинали вместе, и каждый раз вместе готовили еду. Хелен научила Ники готовить «палачинту» — венгерскую острую лепешку, а на другой день свой знаменитый пирог с вишнями. Стоя здесь в уютной, почти домашней кухне «Вейл Хаус» с испачканными в муке руками, Ники на секунду вспомнила эпизод из своего далекого прошлого.
   — …Ники?
   Ники все еще была там, в прошлом:
   — Да?
   — Ты что, не слышишь меня? Я говорю, что хватит уже раскатывать тесто, а то оно будет слишком плотным. Ники переложила тесто в форму.
   — Я вспоминала маму… вспоминала, как мы с ней пекли печенье. Мне тогда было лет пять или шесть… — Ей теперь было уже не так тяжело говорить об этом с Хелен, даже слезы стали реже наворачиваться на глаза.
   — У меня тоже есть рецепты хорошего печенья, — сказала Хелен. — Можно попробовать его испечь к праздничному столу в День Благодарения.
   Ники ей улыбнулась.
   — Здорово!
   Моментальная реакция Хелен и предложение воссоздать то, что было частью ее воспоминаний, как бы вытесняя образ матери, раньше бы ей показались возмутительными. Теперь уже такого не было.
   Размазывая вишневую начинку по тесту, Ники неожиданно произнесла:
   — Я люблю вас, Хелен. — Чтобы ее слова прозвучали не очень напыщенно, она продолжала возиться с пирогом. — Так же, как я любила маму, — добавила она.
   Ответа не последовало. Когда Ники повернулась к ней, то увидела, что та, окаменев, стоит у кухонного стола.
   — Хелен?..
   Ники подошла к ней. Она впервые видела, как та плачет. Ники обняла Хелен, и та прижала ее к себе. Так они простояли, обнявшись, минут пять. Затем Хелен отстранилась и с улыбкой посмотрела на Ники.
   — Ты такая хорошенькая, девочка моя, ты выросла такой красавицей. Как мне жаль, что Георгий не может увидеть тебя… Ники подумала, что это прозвучало так, как будто Георгий тоже был частью их маленькой семьи: стал для Ники отцом, хотя он тоже был только воспоминанием.
   Друзья Хелен стали прибывать вскоре после полудня. Ники услышала, как подъехала первая машина, и выглянула из окна. У дверей стоял видавший виды «фольксваген», выкрашенный в ядовито-зеленый цвет, несомненно, своим владельцем. Из машины вышел маленький толстый человечек с копной светло-русых волос. В руках он держал пакет. Потом появилась яркая, по всей видимости, крашеная блондинка в жакете из какого-то меха, похожего на обезьяний, в розовой мини-юбке и красных сапогах. Она взяла его под руку, и они направились К дому.
   Когда зазвонил звонок, Хелен крикнула из кухни:
   — Ники, будь добра, встреть гостей! Я проворачиваю индейку…
   Ники вздрогнула. Она не могла себе представить, как она будет разговаривать с этой парочкой. Как только она отворила дверь, мужчина ворвался внутрь, схватил ее и, держа на расстоянии вытянутой руки, стал рассматривать. — Просто ангел! — воскликнул он. — Хелен говорила, что ты похожа на ангела, и это действительно так! Ты же Ники, правильно? Меня зовут Лаци, а это Карин. — Он махнул рукой в сторону яркой блондинки, робко стоявшей рядом с ним.
   Ники почувствовала тот же акцент, что и у Хелен, только более сильный. Она слегка поклонилась, лишь улыбнувшись в ответ.
   Неожиданно Лаци потянул носом.
   — Эта волшебница уже колдует вовсю. Пойду, куда поведет меня запах…
   Он двинулся на кухню.
   Карин застенчиво улыбнулась. Ники предложила ей снять жакет. Под обезьяной оказалась вышитая белым и красным деревенская блузка с очень большим вырезом. Ники повела Карин в гостиную, где Хелен устроила бар с пивом, водкой и вином.
   «День Благодарения будет просто писк на лужайке, подумала Ники, используя выражение Блейк.
   Так оно и было. Когда прибыли все друзья Хелен — всего восемь человек — «Вейл Хаус» просто сотрясало от веселого смеха, громких споров, шуток, печальных народных песен и — мгновениями — грустных воспоминаний, разговоров, иногда на венгерском языке. Почти все гости были венграми, беженцами восстания 1956 года. Лаци — или, как более официально представила его Хелен, Ласло Полгьяр — был любимым двоюродным братом Георгия и издавал небольшой венгерский журнал, где печатались не только другие эмигранты, но публиковались также статьи, нелегально переправленные от диссидентов на родине, многие из которых все еще сидели в тюрьмах. Карин, его жена, много моложе его, дочь поэта, политического заключенного в Будапеште, мечтала о том, чтобы добиться успеха в рок-группе венгерских эмигрантов «Яростный протест».
   Там был еще человек по имени Тибор — Ники была просто не в состоянии запомнить или произнести его фамилию, равно как и фамилии других гостей — он когда-то вместе с Георгием преподавал в школе, а теперь был профессором политологии в Дартмутском колледже. Были еще Ференц и Анна, немолодая и очень симпатичная пара, которые продавали и покупали редкие книги, и их дочь — Герти, работающая на радиостанции «Голос Америки». Был еще мужчина средних лет — Виктор, неряшливо одетый в клетчатую куртку и пестрый, довольно засаленный галстук. Его представили как скульптора, но в данный момент он работал в химчистке и от него слегка пахло какими-то химикалиями. Он проявлял редкостное добродушие, никак не реагируя на бесконечные шутки остальных о том, что последние двенадцать лет своей жизни он провел, работая над огромным куском мрамора, высекая охотника, убивающего медведя — как он говорил, это была аллегория революции.
   И наконец высокий и худой, как палка, русский по имени Дмитрий Иванов. У него были длинные черные волосы с проседью, чуть раскосые черные монгольские глаза, сверкавшие как угли над выступающими скулами, а скулы были такими острыми, что, казалось, вот-вот прорвут тонкую кожу. Дмитрий был театральным режиссером, достаточно известным в своей стране, но в поисках «свободы творчества» он восемь лет тому назад остался здесь, приехав сюда с делегацией работников культуры. Герти познакомилась с ним на радиостанции «Голос Америки», куда его иногда приглашали помочь с постановками спектаклей на русском языке. Она провезла его с собой, чтобы он не остался на праздники в одиночестве. Он был значительно старше се, и Ники не показалось, чтобы между ними были какие-то романтические отношения, хотя остальные все время на это намекали.
   Это было одной из тем для многочисленных шуток во время застолья. Ники сидела и слушала, как завороженная. Ей еще никогда не приходилось бывать в такой удивительной и веселой компании.
   Постепенно, не без намеков со стороны Хелен, они стали втягивать в свой беседу и Ники. Тибор сказал, что ей стоит подумать над тем, чтобы пойти учиться в Дартмутский колледж, и рассказал о знаменитом зимнем карнавале. Герти пригласила ее провести выходные в Вашингтоне и сказала, что ей обязательно надо работать в правительстве. Карин пообещала сообщать ей об успехах ее рок-группы, а также о предстоящих концертах, с тем, чтобы Ники могла приехать, прихватив своих друзей…
   А русский режиссер все время смотрел на нее, все больше пьянея от неразбавленной водки, которую он поглощал в огромных количествах.
   — Тебе надо познакомиться с моим сыном, — наконец произнес он, покончив с тыквенным пирогом. — Ты такая красивая, у вас будут совершенно очаровательные дети.
   — Дмитрий, — поспешно перебила его Хелен, — этой девочке еще рано думать о детях.
   — А почему нет? Такой красавице только рожать и рожать. Там, где я родился, женщины Никиного возраста уже имеют второго или третьего ребенка…
   — Там, где ты родился, — сказал Лаци, — они все простые крестьяне, и вся жизнь идет, как на гигантской животноводческой ферме. Поэтому они только и делают, что рожают детей. А чем еще им заниматься? Хозяин фермы в Кремле принимает все решения и подбрасывает остальным немного корма, а другим позволено лишь есть, пить и трахаться.
   — Лаци, — сделала ему замечание Хелен, бросая взгляд на Ники, — прекрати выражаться.
   — Прости, — обратился Лаци к Ники. — Поэтический образ.
   Так оно и продолжалось. Хотя, по мере того как Дмитрий напивался, его глаза все чаще и чаще обращались на Ники, и он опять заговаривал о своем сыне.
   — Он понимает толк в женщинах, и я не сомневаюсь, что тебе он понравится…
   — Опять о сыне! — поддразнил его Лаци. — И где же этот знаменитый сын? Мы столько слышим о нем, но стоит нам собраться на День Благодарения, как ты говоришь, что он куда-то уехал. Привези его с собой.
   — Он всегда ездит к кому-нибудь из своих американских друзей, — объяснил Дмитрий. — Алексей говорит: «Папа, это американский праздник, и мне интересно посмотреть, как они его отмечают…»
   — Но разве кто-нибудь может так приготовить американскую индейку, как наша Хелен? — спросил Ференц, довольно поглаживая себя по животу.
   Тут же вся компания захлопала в ладоши.
   — Да, вы правы, — сказал Дмитрий, стукнув кулаком по столу. — Хоть вы и венгры, но… но вы ничуть не хуже русских. Алексей должен быть в праздники с отцом. На будущий год он приедет. — Затем он опять уставился на Ники. — И ты Никушка, увидишь сама: тебе обязательно захочется иметь от него детей.
   На сей раз Хелен была менее сдержанна:
   — Дмитрий, прекрати сейчас же. Ники совершенно не интересует то, о чем ты здесь твердишь. Как раз сейчас у нее совершенно другие цели.
   Еще раньше, когда все заметили, что Ники ест гораздо меньше остальных, им объяснили, что у нее режим, так как она готовится к отборочным соревнованиям перед Олимпийскими играми.
   — А, ну да, — сказал Дмитрий. — Ну что ж, дорогая моя, надеюсь, ты попадешь на Олимпиаду и прыгнешь так, чтобы утопить всех проклятых коммунистов в своих брызгах! — Он допил оставшуюся в рюмке водку. — А потом ты сможешь вернуться домой и нарожать детей от моего Алексея.
   Когда отъехала последняя машина, была уже почти полночь. После застолья еще долго сидели и просто болтали, затем разогрели то, что осталось, и опять уселись за стол. В конце вечера Карин уговорила Ники выучить несколько строчек венгерской песни и пропеть ее вместе с ними. С этими людьми Ники не чувствовала себя скованной или неуверенной. Она полюбила их всех и, прощаясь, всех перецеловала. Теперь у нее была семья.
   Когда все уехали, Ники хотела немного прибраться. Но, всегда такая энергичная и деловая Хелен, проводив гостей, сразу же подошла к дивану и плюхнулась на него, как тряпичная кукла. Ники не очень этому удивилась. Сегодня она увидела совсем другую Хелен, отличную от мудрой и уравновешенной. заведующей общежитием, которую она знала прежде. Выпив перед обедом стопку водки и весь вечер потягивая вино, Хелен довольно сильно опьянела. В конце вечера она была такой же шумной и болтливой, как и все.
   — А… брось все это! — сказала она, когда Ники стала собирать пустые рюмки и чашки из-под кофе. — Оставь это мышкам, — хихикнула она.
   Ники остановилась. Она была так занята этой компанией, что только сейчас могла по-настоящему заметить состояние Хелен. И она не была уверена, что оно ей нравится. Предполагалось, что Хелен должна о ней заботиться. Хелен должна быть тем человеком, на которого она может положиться…
   — Пошли, — сказала Ники, — я помогу вам лечь в постель. — Она не смогла скрыть своего недовольства.
   Хелен бросила на нее настороженный взгляд, но затем подняла руки, чтобы Ники могла поддержать ее, и они заковыляли к ее комнате на первом этаже.
   — Сейчас все будет в порядке, — сказала Хелен, открывая дверь. Они посмотрели друг на друга, и Ники поцеловала ее в щеку.
   — Спокойной ночи, — сказала Ники. Хелен схватила ее за руку.
   — По-моему, тебе сегодня понравилось с нами…
   — Да, — ответила Ники, — мне было очень весело.
   — И мне тоже. Но ведь я тебя удивила, правда? Возможно, ты подумала, что мне уж чересчур весело?..
   — Ну, — медленно проговорила Ники, — просто я увидела вас с иной стороны.
   — Стороны, которая не присуща идеальной заведующей? Тебе это неприятно?
   — Да.
   Хелен погладила Ники по щеке.
   — Этикетки, милая девочка… не забывай об этикетках… — Она проскользнула в свою комнату и закрыла за собой дверь.
   Ники направилась к лестнице, и губы ее расплылись в широкой улыбке.
   Она никогда в жизни не тренировалась с такой самоотверженностью, как в те дни после праздника и до самых отборочных соревнований. Утро и вечер она проводила в бассейне со своим тренером мисс Стедсмен, а уроки, подготовка к занятиям и еда тщательно распределялись между тренировками. Вставала она в пять утра и ложилась в девять вечера. Строжайшая диета из отрубей, салатов и фруктов должна была обеспечить необходимое, точно рассчитанное количество протеинов, карбогидратов и жиров. Даже постригла волосы, чтобы не придирались олимпийские судьи.
   Будучи не в состоянии подладиться под строгое расписание Ники, Блейк помогла ей лишь в том, что переехала из ее комнаты. «Но только на время, — пообещала она. — Теперь уж я ни за что не стану меняться соседками. Ты станешь олимпийской звездой, киска, а я буду купаться в лучах твоей славы».
   Блейк начала организацию команды поддержки для отборочных соревнований. Все девочки «Вейл» поедут в университет штата на автобусе.
   Ники была не очень рада этому, хотя и не знала, как сказать об этом Блейк. Она не хотела, чтобы хоть что-то стесняло ее. Думала, что ее на машине отвезет Хелен.
   — Конечно, отвезу, — сказала Хелен. — Тебе будет так спокойнее, чем в автобусе. Но почему ты не хочешь, чтобы поехали девочки?
   — Хелен, это очень серьезно. Для меня это самое главное в жизни. Ну почему Блейк должна из всего устраивать балаган?
   — Балаган? Ники, Блейк хочет твоей победы не меньше тебя. И все остальные тоже. Неужели ты не понимаешь: они чувствуют себя причастными к твоим успехам. Если ты добьешься этой чести, то они будут так гордиться. Они чувствуют, что как-то связаны с тобой, болея за тебя. А ты связана с ними — одна из них…
   «Одна из них». Теперь она поняла. Ну конечно, Блейк должна поехать. И все остальные тоже. Если она будет бороться не только за себя, но и за всех них, ей будет намного легче.
   Днем накануне соревнований Ники уложила чемодан, собрала свои плавательные принадлежности. Она хотела лечь спать в шесть, а в четыре утра отправиться в университет с Хелен. Пошел небольшой снег, и, хотя он, казалось, вот-вот перестанет, дорога может занять больше времени, чем они рассчитывают. Но все же, если они отправятся пораньше, у Ники будет время потренироваться в том бассейне.
   Она уже собиралась лечь спать, как в комнату вошла Хелен. Лицо ее выражало серьезную озабоченность.
   — Ники… Там внизу, в кабинете, мистер Уэзерби.
   — Почему он приехал? — с тревогой спросила Ники. Кабинет — это маленькая комнатка в дальнем углу «Вейла». Обычно она служила местом, куда являлись посетители для конфиденциальных разговоров, где девушкам сообщали, что кто-то из их родителей неожиданно скончался.
   — Не знаю, милая. Он только сказал, что ему необходимо поговорить с тобой наедине. — Хотя Хелен и не была до этого лично знакома с мистером Уэзерби, она получала от него письма и знала о том, что он опекун Ники, назначенный судом. Поскольку Ники рассказала ей о X. Д. Хайленде, Хелен прекрасно понимала, какую власть имеет этот адвокат над Ники и над всей ее жизнью.
   Ники направилась в кабинет. Стерлинг Уэзерби стоял у окна, рассматривая парк, дома, деревья, дорожки, слегка припорошенные только что выпавшим снегом. Ники заметила, что в камине недавно разожжен огонь: поленья только начали разгораться. Хелен, по всей вероятности, хотела, чтобы в комнате для разговоров стало уютнее.
   — Здесь неплохо, правда? — произнес Уэзерби, когда вошла Ники, все еще любуясь видом из окна.
   — Да, — тихо ответила она.
   Наконец он повернулся в ее сторону. В темно-синем костюме с серебристо-серой бабочкой он напомнил о том строгом, но благородном мире, который когда-то был и ее миром.
   Миром, которым правил джентльмен с Юга, с мягкой речью и железной волей.
   При виде изменений, происшедших с Ники за тот год, что они не виделись, глаза Уэзерби удивленно расширились. Прошлый раз он приезжал с какими-то документами, которые ей надо было подписать для налоговой инспекции, где указывалось, что Ники знает о том, что деньги за нее вносятся в качестве благотворительной акции и не означают, что оплачивающая сторона преследует какие-либо личные интересы или берет на себя обязательства по дальнейшему ее содержанию.
   — Ну, Ники, — не скрывая своего восхищения, произнес он, — ты стала просто красавицей, должен тебе сказать, хотя мне гораздо больше нравилось, когда у тебя были длинные волосы. — Он указал ей на кресло, стоявшее около камина. Но, полагаю, это из-за твоих занятий плаванием…
   — Да, — сказала она тихо. Она изо всех сил старалась перебороть в себе страх, охвативший ее в ту самую минуту, когда Хелен сообщила ей о приезде мистера Уэзерби. Он чрезвычайно редко навещал ее, и если это и происходило, то его приезд всегда планировался заранее — он обычно недели за две предупреждал ее об этом по телефону. Что это за неожиданный визит?