Маркеев Олег. Цена посвящения - Время Зверя

   - Можно вычислить источник?
   Альберт Семенович снова показал ему карточку, заштрихованную черным.
   - Для таких случаев люди и выдумали Бога. А я не Господь, Глеб Павлович. И среди моих коллег в аналогичных структурах, насколько известно, такого не числится.
   Глеб посмотрел на черную карточку, с трудом отвел глаза.
   - И никакой связи с проектом "Водолей"?
   Альберт Семенович пожал плечами.
   - Я бы мог ответить, что любое явление в мире есть часть иного процесса. Зачастую, иного уровня и с полярным знаком. Поэтому результат либо превосходит ожидания, либо хоронит надежды. Как вышло с нашей перестройкой. "Ракомстройкой". - Он выдавил кислую улыбочку. - Исключать, что проект "Водолей" задел некие глубинные структуры или срезонировал с более высокими иерархиями, я не могу. Но это уже мистика. От слова "misty" - "туман". А в тумане я ничего разглядеть не могу. Поэтому и предлагаю подождать, пока вихрь событий не разорвет его в клочья.
   - А как насчет принятия решения в условиях дефицита информации? - с иронией спросил Глеб.
   - А! - отмахнулся Альберт Семенович. - Оставьте это студентикам с курсов менеджмента. И американцам. Они, дети малые, еще не наигрались в войнушку с индейцами. А умные люди ждут. Ждут годами и десятилетиями. Тихо работают на перспективу и предоставляют другим право видеть в тумане то, что левой задней захочется. Как китайцы. Строят себе Поднебесную и строят. Не перестройкой занимаются и реформы чудят, а с т р о я т Империю. Или евреи. По шейкелю с души уже три тысячелетия собирают на Великий Израиль. И ведь построят! Не так быстро, как мы Храм Христа Спасителя, но построят непременно. У нас вышел лубок, а у них - Храм.
   Глеб встал, по диагонали пересек кабинет.
   У стены стоял журнальный столик с шахматной доской. Фигуры были замусоленными и потертыми, как карты в старой колоде. Глеб машинально взял белого ферзя, погладил пальцем, потом поднес к носу. Одернул руку и поставил фигуру на место.
   - Кто выигрывает? - спросил он не оглядываясь.
   - Пока Кольцов, - подал голос Альберт Семенович. - Но если черт его дернет двинуть пешку на Н-5, через пять ходов получит мат. От того самого ферзя, которого вы держали в руках.
   Глеб хмыкнул.
   - А Жеренко додумается, как считаете?
   - Он не думает, а в и д и т. Просто в и д и т ситуацию - и все. Причем, как я давно заметил, именно на пять шагов вперед.
   Глеб развернулся и с интересом посмотрел на Альберта Семеновича.
   - Да? А вы мне об этом не говорили.
   Альберт Семенович пожал плечами:
   - Он и сам-то не отдает себе отчета. Что вы хотите, молодой еще. Талант есть, ума не надо. - Он шулерским махом смел карточки со стола, ловко перетасовал. - Я вот так думаю. Вернее, знаю, что это движение является спусковым крючком для мыслительного процесса. Мое личное "ноу-хау". Открыто еще в годы университетской молодости. Но работает только для меня.
   - Работайте, не стану мешать. - Глеб направился к дверям. Остановился. - Да, по ЛДПР дайте что-нибудь почитать. Только не полное собрание Вольфовича.
   Окна в комнате заложили кирпичом, а ниши использовали под книжные шкафы. Альберт Семенович провел пальцем по корешкам папок, вытащил нужную. Обошел стол и вручил ее Глебу.
   - Последние данные по региональной активности. Раскладка по основным контрагентам, - пояснил он.
   Глеб взвесил на ладони папку.
   Вблизи от Альберта Семеновича пахло тяжелым потом диабетика.
   - Почему в отпуск не проситесь? - спросил Глеб. - Могу устроить любой курорт по выбору. В любой стране. Все за счет фирмы.
   - Зачем? У меня голова в ненормированном режиме работает. Вечно что-нибудь тут прокручиваю. - Альберт Семенович покрутил пальцем у виска. Я уж лучше в этой келье посижу. Если не возражаете, конечно.
   Запах, источаемый подмышками Альберта Семеновича, стал просто нестерпимым. Глеб умело подавил брезгливую гримасу.
   - Завидую я вам, Альберт Семенович. Вы трудоголик не по принуждению, а по природе своей.
   - А вы разве нет?
   - Это не работа, а борьба за существование, - ответил Глеб, подбросив папку на ладони.
   - Значит, в каком-то смысле мы - родственные души.
   Вывод был довольно парадоксален, у Альберта Семеновича такое часто случалось. Глеб решил, что обязательно обдумает его на досуге.
   * * *
   На третий этаж он поднялся по потайной лестнице, ведшей из "секретного коридорчика" прямо в его кабинет. Можно было торжественно войти на этаж по главной лестнице. Но для этого пришлось бы возвращаться в рабочий зал, а на челядь офисную, Глеб посчитал, он уже насмотрелся достаточно.
   Третий этаж, отданный управляющему звену агентства, в прошлом был чердачным помещением с низенькими потолками и подслеповатыми окнами. Глеб приказал потолок снести, балки и стропила привести в пристойный вид, а промежутки выбелить. Получился уютный сельский домик в прованском стиле. Окна оставили, как были, только вставили стеклопакеты. Теперь свет проникал в помещение почти с уровня пола и красиво растекался по полированным доскам.
   Глеб шлепнул папку на стол, снял куртку, повесил на спинку кресла.
   - Ирочка, я на месте, - бросил он в селектор.
   - Здравствуйте, Глеб Павлович, - бодро отозвался приятный голосок. Кофе?
   - С удовольствием. И чего-нибудь укусить.
   Глеб стянул через голову свитер, бросил его в кресло. Разгладил взбившиеся жесткие волосы. Азартно, как собака бок, стал шкрябать бородку. Морщился от удовольствия и тихо постанывал.
   В открывшуюся дверь проскользнула секретарь, неся поднос с кофейником и бутербродами.
   Глеб скользнул по девушке взглядом, улыбнулся.
   - Отлично выглядишь.
   - Спасибо. - Ирочка зарделась.
   Поставила поднос на стол.
   Глеб схватил бутерброд с холодным мясом, стал жадно жевать.
   - М-м, чуть не сдох от голода... Что у Стаса? - спросил он.
   - Совещаются, - вздохнула Ирочка. - Четыре раза уже кофе подавала.
   - Уволю, - добродушно обронил Глеб.
   - Кого? - насторожилась Ирочка.
   - Какая разница? - ухмыльнулся Глеб. - Доведете, вышвырну первого попавшегося.
   Он присел на угол стола, стал расстегивать пуговку на манжете рубашки. Повел носом, потом еще раз. Вдруг хитро подмигнул Ирочке, все еще стоявшей напротив.
   - За Стаса испугалась? - спросил он.
   Ирочка еще больше зарделась, но отрицательно покачала головкой.
   - С чего мне о нем беспокоиться, Глеб Павлович?
   - Правильно, - согласился Глеб. - У него жена и три киндера имеются. Есть кому побеспокоиться.
   Ирочка пожала плечиком и направилась к выходу.
   Глеб не без удовольствия отметил, что походка у Ирочки сделалась нервно дерганой, как у молодой косули. Даже головку так же закинула.
   "Запах! Они даже не подозревают, как их выдает запах", - щурясь, подумал он.
   В мае он обратил внимание, что от Стаса, молодого папаши, не сделавшего в своей жизни ничего путного, кроме трех детей, все чаще и чаще стало пахнуть не подгузниками и присыпкой, а Ирочкой, ее квартирой и одеждой. Все бы ничего, но уже второй месяц он не чувствовал идущего от девушки характерного запаха, что появляется в канун полнолуния.
   "Третью секретаршу испортил, паразит! - Глеб беззлобно усмехнулся. Придется увольнять".
   Он прикинул в уме, сколько у него проработала Ирочка. Решил, что достаточно.
   Глеб расстегнул воротник рубашки, принюхался и поморщился.
   Нажал кнопку на селекторе.
   - Ирочка, ко мне никого не пускать. Час я работаю с документами.
   - Хорошо, Глеб Павлович, - ответила Ирочка. - Звонил Добрынин из ЛДПР. Подтвердил время и место встречи. "С полем", два тридцать. Я еще раз проверила заказ. Все в порядке.
   - Умница!
   Глеб успел сунуть в рот еще один бутерброд, спрашивать пришлось с набитым ртом:
   - Что еще срочного?
   - Федотов из Администрации президента просил связаться с ним до двух дня по известному вам вопросу. Просил использовать второй телефон. Специально подчеркнул - второй, - старательно произнесла Ирочка, явно сверясь с записью.
   - Сделаем. Спасибо. Час - никого! - Глеб отключил связь.
   Наклонился, резкими движениями распустил шнурки на бутсах. Махом сбросил с ног. На ходу расстегнул и сбросил рубашку, вышагнул из джинсов. Белье сбросил на пороге комнатки, примыкавшей к кабинету.
   Кроме прозрачного цилиндра с душевой установкой, дивана и низкого столика, здесь ничего не было. Даже навязанную дизайнером кадку с пальмой Глеб вытерпел лишь день, потом приказал выкинуть. О телевизоре, само собой, речи даже быть не могло. Комната отдыха, значит - комната отдыха.
   Он забрался в кабинку и сначала долго жег тело упругими струями горячей воды. Потом переключил режим. Острые холодные иглы стали буравить тело. Он терпел, подрагивая тугими мышцами.
   Вышел. Растерся докрасна полотенцем. Осмотрел в зеркале сухопарое тело, с по-волчьи втянутый живот. Понюхал подмышки. Никакого запаха горячей шерсти не было.
   Глеб удовлетворенно чмокнул и отбросил полотенце.
   Медленно выдохнул и без сил опустился на ковер.
   В дни полнолуния возбуждение порой достигало такого пика, что никаких сил не было терпеть. А приходилось. Кругом были дурно пахнущие, растрепанные и растерянные люди.
   Он полежал, вытянувшись в полный рост. Косился на прямоугольник окна.
   В серой мути дня его глаза различали невидимый другим прозрачный лунный свет. Такой холодный и такой будоражащий. Сквозь высыхающую кожу, через жадно распахнутые поры в тело проникали льдисто-голубые кварки этого магического света. Еще немного, и свет заполнит каждую клеточку тела. И свершится великое превращение.
   Глеб свернулся в клубок, прижав колени к подбородку. Зубы несколько раз тихо клацнули. Он дрогнул всем телом и закатил глаза...
   Дикарь
   (Ретроспектива-3)
   Дикарь пытался унять дрожь, а она все не сдавалась, продолжала колотиться в животе, накачивая в голову вязкую муть. Уже начало подташнивать, все сильнее посасывало под ложечкой, а рот наполнялся вязкой слюной. Если сглатывать ее, то во рту становилось приторно-сладко, и еще больше хотелось исторгнуть из себя накопившуюся в желудке жижу. В ушах нарастал комариный писк. И в глазах рябили комарики, блестя слюдяными крылышками.
   Дикарь прилег на скамейку, свернулся калачиком и закатил глаза.
   На взмокший лоб легла мягкая ладонь. У Дикаря дрогнуло сердце от родного, непередаваемо нежного запаха.
   - Опять? - с тревогой в голосе спросила мать.
   - Голова кружится, - прошептал Дикарь. - Сейчас пройдет. Немного полежу, и пройдет.
   - Это у него от свежего воздуха.
   Дикарю захотелось зажать уши, чтобы не слышать этого мерзкого голоса. Его обладателя Дикарь ненавидел до дрожи в животе, до головокружения.
   В Лесу Дикарь просто убил бы этого мужчину. Лес разрешал убивать посягнувшего на твое логово, добычу и стаю. Если наглец не бросался наутек, увидев твой оскал, значит, он сам искал смерти.
   Но здесь, среди людей, действовали другие законы. Люди трусливы, коварны, лживы, но слабы. Они придумали тысячу оговорок и правил, как отнять у себе подобного его добычу и самку, лишь бы только не схватиться за них в честной борьбе. Дикарь знал, тех, кто сразу бросается в драку за жизнь, люди сажают в клетки и превращают в жалких двуногих собак, вонючих от помоев, которые им скармливают. Он не хотел превратиться в тех, кого ему пришлось убить в вагоне.
   Там, в Лесу, он был Дикарем. А здесь превратился в четырнадцатилетнего мальчика. У людей детеныш такого возраста не имеет права защищать себя, сам добывать пищу и оборонять логово. Он, как выяснилось, вообще не имеет никаких прав.
   Мать отошла. Дикарь ноздрями ловил ее удаляющийся теплый запах. Потом он смешался с запахом мужчины, и Дикарь брезгливо выдохнул, выколотив из носа этот мерзкий, ненавистный запах.
   Мать с мужчиной свернули за угол дома. Зашуршала прозрачная пленка, закрывавшая вход в теплицу.
   Дикарь открыл глаза. Стал дышать открытым ртом. Понемногу стало легче, тошнота отступила. Дикарь стал смотреть на низко плывущие осенние облака.
   В его Лесу меж почерневших голых веток уже, наверняка, падают белые мухи. Такие же серые, с черными подпалинами, облака проплывают над острыми пиками елей. По утрам края мелких луж покрывает хрустящая пленка, а трава сплошь покрыта белым налетом изморози.
   А в Городе осень никак не расстанется с летом. Все еще тепло, желто-красно и нечем дышать.
   Дикарь вспомнил, что в первый час своего пребывания в Городе он едва не упал в обморок от навалившихся запахов и звуков. Пришлось вот так же свернуться калачиком на скамейке и затаиться, давя приступ тошноты.
   В себя пришел от резкого удара по подошвам. Вскинулся от боли, хотел бежать, но цепкие пальцы стиснули предплечье.
   - Привет, братишка. Что-то я тебя не знаю.
   Дикарь, еще не пришедший в себя от неожиданности, ошарашенно уставился на человека в синей рубашке и фуражке с ярко блестевшей на солнце кокардой.
   - Что молчишь, звереныш? - Человек тряхнул Дикаря. - Ну пойдем знакомиться.
   Он поволок Дикаря за собой. Держал, сволочь, не обхватив предплечье, а защемив рукав вместе с мышцей. Было очень больно, но Дикарь терпел. До красных кругов в глазах хотелось ударить пяткой под колено мужчине, чтобы ослабил хватку, потом вырвать руку и локтем заехать ему под ребра, а уж потом, когда сломается пополам, прицельно - локтем в горло.
   Но Дикарь запретил себе даже думать, как это будет сладко, а главное, справедливо - убить того, кто лишает тебя свободы.
   В Городе просто так убивать нельзя, вдруг понял Дикарь. Это Закон. Такой же неоспоримый, как и закон Леса. Хочешь жить в Городе, спрячь до поры когти.
   Он заставил себя улыбнуться.
   - Ты откуда такой взялся, звереныш? - небрежно спросил милиционер.
   - Из Леса, - ответил Дикарь.
   Милиционер заржал и еще больнее стиснул кожу на предплечье, Дикарь цыкнул от боли, но улыбку с лица не убрал.
   - Пощерься, пощерься, звереныш, - процедил милиционер. - Сейчас придем, хохотать будешь.
   Он привел Дикаря в помещение, пахнущее сапогами, хлоркой и той особой вонью, что исходила от стаи двуногих собак: смеси гнилой еды, затаенной злобы и нечистого тела.
   Узкий коридор отделял комнату со стеклянной стеной от клетки с единственной длинной скамейкой. На скамейке в самом углу, нахохлившись, сидел человек в грязной одежде. От него воняло мочой и перегаром.
   - Петров, ешкин кот, принимай пополнение!
   Милиционер подтолкнул Дикаря к клетке.
   В комнате тяжело затопали сапоги. Распахнулась дверь.
   Толстый милиционер пил воду из пластиковой бутылки. Увидев Дикаря, он оторвал горлышко от губ, смачно рыгнул и спросил, обращаясь к тому, кто привел Дикаря:
   - Это еще что за чудо природы?
   - А хрен его знает! Не из команды Таракана, это точно. Кто у Таракана прописан, я всех знаю. Новенький, наверное.
   - Ты откуда? - на этот раз толстый обратился к Дикарю.
   - Во, он щас скажет! Уссышься от смеха. - Милиционер больно щипнул Дикаря за бицепс. - Ну, что молчишь, звереныш? Отвечай товарищу капитану.
   - Я из Леса. Я в Лесу жил, - ответил Дикарь.
   Товарищ капитан хлебнул из бутылки, рыгнул в кулак и укоризненно посмотрел на того, кто привел Дикаря.
   - Умеешь ты, Митрохин, проблемы на голом месте создавать. На кой нам здесь этот малохольный?
   - А чё я? Мне сказали малолеток погонять. Я и гоняю. Их там, как мух на дерьме. А я чё, крайний? Балашова у нас по малолеткам, вот пусть она и мудохается. А то, чуть что, так Митрохин.
   - Балашовой сегодня нет и не будет. - Капитан с ног до головы осмотрел Дикаря. - В сумке - что, проверял?
   - Не проблема.
   Митрохин сорвал с плеча Дикаря холщовую сумку, высыпал содержимое на тумбочку, стоявшую у калитки в клетку.
   Посыпались два яблока, полбулки хлеба, пластиковая бутылка с водой и надкусанная палка колбасы. Потом ворохом упали мятые книжки и свернутые в трубочки газеты. Наконец, гулко цокнул нож.
   Митрохин сначала радостно вцепился в него, а затем разочарованно бросил поверх газет. Нож был не тот, охотничий, с ладной ручкой и толстым клинком. Его Дикарь выбросил, сообразив, что с ножом, входившим в человеческую плоть, к людям заявляться нельзя. Этот был обычный перочинный, с почерневшим лезвием да еще отколотым острием.
   - Макулатуры тебе зачем столько? - спросил капитан.
   - Задницу подтирать, - за Дикаря ответил Митрохин.
   - Я читать люблю, - сам за себя ответил Дикарь.
   Он действительно читал все подряд, сам удивляясь проснувшейся жадности. В дороге подбирал все - книги, журналы, обрывки газет. Изголодавшаяся память впитывала прочитанное без остатка. Дикарь, раз пробежав глазами страницу, мог без труда наизусть воспроизвести каждое слово. Но выбросить не хватало сил. Что-то было в этих покрытых буковками листках. От них внутри появлялась какая-то новая, еще ему незнакомая сила и странное чувство удовольствия. Будто наелся до отвала. Дикарь не мог выбросить книжки, как раньше не мог бросить остатки пищи.
   Капитан как-то по-новому посмотрел на Дикаря.
   - Ну-ка зайди! - бросил он и прошел к себе в комнату.
   Митрохин толкнул Дикаря к распахнутой двери.
   Внутри комнаты стоял странной формы металлический стол с телефонами. Еще два, обычных деревянных, пристроились вдоль стен.
   Капитан уже сидел сбоку одного из них, вытянув толстые ноги. Он еще раз с ног до головы осмотрел Дикаря.
   Дикарь понимал, что выглядит оборванцем.
   Одежду, в которой жил в Лесу и с которой сроднился, пришлось сбросить. Меняя поезда, он время от времени выпрыгивал на пустынных перегонах, таясь, брел до человеческого жилья, воруя там еду и кое-что из одежды. Редко когда удавалось раздобыть что-то впору.
   - Вшей, наверное, на тебе немерено, - произнес, окончив осмотр, капитан.
   Он ошибался. В Лесу Дикарь выучился сражаться с паразитами каждую свободную минуту. Иначе погибнешь еще раньше, чем от голода. В дороге он купался в реках, стирал одежду и до хруста высушивал ее на костре.
   - Как звать? Только не ври, я проверю.
   Дикарь назвал себя и без запинки, упреждая следующий вопрос, - домашний адрес.
   За спиной саркастически крякнул Митрохин.
   - Не врешь? - спросил капитан.
   - Нет. Зачем мне обманывать? Я долго в Лесу жил. Теперь хочу жить дома. У меня дом есть, как у всех.
   Капитан поболтал в бутылке остатки воды. Одним махом допил. Встал, отстранив Дикаря, прошел к столу с телефонами. Снял трубку, набрал номер.
   - ЗИЦ? Дежурный по Ярославскому. Капитан Петров. Пробей-ка мне, - он назвал фамилию имя и отчество Дикаря. Прибавил: - На вид лет тринадцать.
   - Четырнадцать, - поправил его Дикарь.
   Капитан ждал, почесывая жирную складку за ухом.
   - Что?!
   Он оглянулся, выпучив глаза на Дикаря.
   Потом началась суета, от которой у Дикаря пошла кругом голова.
   Комната как-то незаметно наполнилась людьми. Кто в форме, кто одет, как обычные люди. Но все они лезли с расспросами, теребили за рукав, заглядывали в лицо Дикарю. Их дыхание пахло табачным перегаром и плохой едой.
   В конце концов ему стало плохо. Он свернулся в комок на стуле и закатил глаза. Сквозь звон комарья, залепивший уши, едва слышал голоса людей. Раз за разом они повторяли "без вести пропавший, без вести пропавший".
   Он и без них знал, что прожил в Лесу два года и вестей не подавал. Но не пропал. Пропали те, кто был с отцом на плесе, когда утром из молока тумана выплыла моторка...
   Из полуобморока, когда все в комнате показалось залитым тем самым туманом, гасящим звуки и застящим взгляд, его выдернул пронзительный женский крик.
   Дикарь поднял голову. Мать почти не изменилась. Даже стала красивее.
   Она узнала его. Но вместо того, чтобы обнять и прижать к груди, как ему мечталось, она побледнела и осела на подкосившихся ногах.
   Подхватил ее мужчина с кучерявыми волосами, разделенными аккуратным косым пробором, и породистым лицом с капризными губами.
   И тогда в один миг Дикарь осознал, в его логове поселился чужак...
   ...Они даже не подозревали, какой слух у Дикаря. Думали, ушли за угол, спрятались в теплице, и все? А он все слышал. Каждое слово, каждый звук. Даже слышал, как почавкивает унавоженная земля под ботинками Чужака.
   - Опять у него это, - сказал Чужак.
   - Пройдет, - ответила мать. - Марк Исаакович говорит, со временем все нормализуется. Мальчик привыкает к новой обстановке.
   - Марк Исаакович! Если ты ему веришь, почему не захотела положить мальчишку в клинику? Он же ненормальный, дураку ясно.
   - Во-первых, Марк Исаакович сказал, что не видит необходимости. А во-вторых, я - мать. И мне лучше знать, нормальный у меня сын или нет.
   - Ну хорошо, не хочешь в клинику, давай отправим его к моим. Они давно ноют, что хотят внуков.
   - Не надо, Владимир. Они хотят внуков от тебя. М о й им не нужен.
   - Зря ты так... Черт, все наперекосяк!
   - Володя, не злись. Я понимаю, все как снег на голову. Но имей терпение. В конце месяца, если Марк Исаакович даст добро, он пойдет в школу.
   - В интернат! В интернат с английским уклоном. Я уже разговаривал с Игнатовым. Он обещал через Климовича все устроить. Ты же знаешь, у Климовича хорошие позиции в МИДе. Интернат - их епархия.
   - Почему тогда не позвонить Соловьеву? Давай спихнем мальчика в суворовское! Пусть он там ходит с барабаном. Лишь бы тебе не мешал!
   - Ну почему ты все переворачиваешь с ног на голову? Почему?! Я предлагаю самый удобоваримый вариант.
   - Для кого?
   - Для всех! Твой разлюбезный Марк Исаакович сказал, что мальчика желательно держать поближе к природе и в сбалансированном коллективе. А в интернате как раз то, что требуется. И лес кругом, и дети нормальные. Ты же не хочешь, чтобы пролетарские детишки затравили твоего сына? Он же до сих пор волчонком на всех смотрит. И еще эти обмороки!
   - Володя, успокойся, прошу тебя.
   - Да я спокоен, как удав!
   - Ты же знаешь, мне нельзя волноваться.
   - Извини, Марина.
   Дикарь отчетливо услышал, как скользят ладони Чужака по плечам матери, обтянутым ветровкой. А потом раздался чмокающий звук поцелуя.
   Ветер, пахнущий пожухлой травой и грибами, лизнул щеку Дикаря.
   "Убей", - тихо шепнул ветер.
   И без его подсказки Дикарь знал, что убьет Чужака. Обязательно убьет.
   Жаль, что кругом не Лес, а жалкий пригородный перелесок, где на каждое дерево по два грибника. В Лесу это происходит очень просто, буднично. Без свидетелей и следов.
   Как у тех, кто выплыл на моторке из тумана. Короткий разговор - и три выстрела. Отец, его друг, дядя Валера, и лайка Джани. Всех - в воду. Мальчишку искать не стали. Может, торопились, а может, решили, мальчишка в Лесу не жилец, а значит, и не свидетель. Они забрали все: ружья, палатку, рюкзаки и моторку. У Дикаря остался только топор, с которым пошел за дровами. И три мертвых тела на песке...
   В Лесу некому задавать вопросы. А здесь, среди людей, ими пытает каждый, кому не лень. Сначала Марк Исаакович, благообразный старичок с седой бородкой и внимательными глазами филина за толстыми стеклами очков. Он просил рассказывать о жизни в Лесу в мельчайших подробностях, как будто, старый маразматик, сам туда собирался. Дикарь рассказал все, чему научился. Только о том, как следует защищать логово от пришлых, умолчал. И как убивал, чтобы защитить себя, тоже не стал рассказывать. Решил, старик все равно не поймет.
   Потом появился Леонид Иванович, суровый дядька в прокуренном костюме и черной рубашке. Галстук у него тоже был черный. Ему требовались подробности охоты, на которую Дикаря взял с собой отец. Дикарь рассказал обо всем, кроме последнего утра. Соврал, что отец и дядя Валера на моторке уплыли куда-то вниз по реке, обещали вернуться к вечеру, но не вернулись. Сказал, что ждал два дня, потом пошел к людям. И шел два года.
   Леонид Иванович попросил нарисовать карту, будто лично собирался выехать на тот плес. Какие следы могут остаться от стоянки после двух паводков? И какую карту может нарисовать мальчишка, впервые оказавшийся в Лесу? Именно такую Дикарь и нарисовал. Со всеми подробностями.
   Врал Дикарь не боясь, что его ложь когда-нибудь откроется. Он знал, как Лес умеет хранить тайны. Карту подшили к делу, а само дело, как краем уха услышал Дикарь, Леонид Иванович "отправил на полку".
   Громко, самодовольно зачавкала земля под ногами Чужака.
   Дикарь зажмурился, чтобы не видеть его породистое, нагло-красивое лицо.
   - Как себя чувствуешь, Маугли? - спросил Чужак.
   - Нормально, - ответил Дикарь.
   Дикарь уткнул нос в сгиб локтя, чтобы не чувствовать запах дорогого одеколона и сенный запах волос Чужака.
   - Надо жалюзи на зиму опустить. Одно ворье кругом. Может, если самочувствие позволяет, поможешь?
   - Нет.
   - Что - нет?
   - Самочувствие не позволяет.
   - Как хочешь, - после паузы произнес Чужак.
   Он прочавкал ботинками к дому.
   Дикарь повернул голову и из-под руки стал смотреть ему в спину.
   Дом строил отец. Это было его логово. После его смерти логово переходит сыну, у людей так заведено. Значит, это логово Дикаря. Точка.
   Если Чужак считает, что логово, как у зверей, принадлежит сильнейшему, пусть будет так. Дикарю уже доводилось драться за логово.
   Чужак сходил за дом, вернулся с лестницей. Картинно поднатужившись, приставил узкий конец к козырьку крыши. Плюнул на ладони и стал подниматься вверх. На ходу помахал рукой соседям, пившим чай на веранде.
   Подошла мать. Теплая ладонь легла на щеку Дикаря. Рука матери пахла помидорной ботвой. Этот холодно-кислый запах забивал запах кожи Чужака.
   - Как себя чувствуешь, сынок?
   - Нормально. Мам, почему он меня Маугли называет?