Маркеев Олег. Цена посвящения - Время Зверя

   "Ашот Михайлович, ты был настоящим мужиком", - вздохнул Максимов.
   Могила, в которую предстояло лечь Матоянцу, находилась в дальнем, еще не освоенном углу кладбища. Чем ближе к нему, тем отчетливее ощущалось присутствие людей.
   Сначала Максимов увидел влажные чешуйки зонтов, так плотно сдвинутые друг к другу, что казалось, между кустами свилась в комок огромная змея. Проход в толпе, в который охранники ввели Карину, уже сам собой затянулся, как ряска на стоячей воде. Максимову ничего не оставалось, как тихо пристроиться в крайнем ряду.
   Соседом оказался кряжистый невысокий мужчина в плохо сидящем дорогом костюме. Вида он был совсем не московского. Он тихо сопел и то и дело вытирал влажное от мороси лицо скомканным платком.
   Максимов как мог беззвучно раскрыл зонтик и поднял его над головой, закрыв от дождика себя и соседа. Мужчина не сразу обратил внимание на произошедшую перемену, настолько глубоко ушел в себя. Наконец, очнувшись, покосился на Максимова. Почему-то не удивился, а как своему прошептал:
   - Такие дела, брат. Даже не знаешь, что и подумать.
   Максимов, ничего не поняв, кивнул.
   - И главное, никаких комментариев, - добавил мужчина.
   Он изобразил на лице полное недоумение, даже чуть развел руками, чтобы еще яснее стало, что никакие умные мысли в его голову не приходят. Отвернулся и вперил взгляд слезящихся глаз в плотную стену спин.
   Как раз в эту минуту в центре произошло какое-то движение, толпа колыхнулась, и появился просвет, в котором Максимов успел разглядеть закрытый гроб и крупную фотографию на крышке.
   - Такие дела, - пробормотал сосед.
   Максимов прислушался к своим ощущениям. На кладбище происходило что-то странное. Уже на подходе он смутно почувствовал какую-то странную ауру, витающую над толпой. К обычной для такого случая гамме эмоций примешивалось что-то неестественное. Показалось, что буквально всех охватила неловкость, будто невольно стали свидетелями чего-то такого, от чего следовало бы стыдливо отвести глаза и сделать вид, что ничего не произошло.
   В центре, у могилы, раздался сдавленный женский стон. Толпа зашевелилась. Послышались гулкие удары земли по гробу.
   И тут Максимов почувствовал присутствие в толпе людей кого-то чужого, абсолютно, страшно чуждого всем. Того единственного, кто не мучил себя этой странной неловкостью. Наоборот, он упивался странной, противоестественной аурой, накрывшей толпу.
   Максимов вскинул голову, пытаясь отыскать этого чужака в толпе. На какую-то секунду глаз поймал источник опасности. Чужой взгляд прошил толпу, словно вспыхнул солнечный луч, отразившись в оптике прицела. Вспыхнул и погас, уколов ледяной иглой точно в сердце.
   Глава третья
   Жизнь после смерти
   Странник
   Поминки как-то быстро перевалили за ту грань, после которой уже забывается повод к застолью.
   Собственно, никаких посиделок в народном духе со слезами и баяном не было. По чинности и благообразности происходящее напоминало светский раут, с поправкой на траурный антураж, конечно. На первом этаже особняка в просторном холле расставили диваны и кресла, в уголке разместился бар и шведский стол с закусками.
   Делегация сотрудников холдинга исчезла первой. Откланялись и пробормотали соболезнования вдове случайные лица и наиболее занятые. Остались только близкие родственники и с в о и.
   Гости отдыхали, приходили в себя и набирались сил для обратной дороги в Москву. На лицах все еще держалось скорбно-недоуменное выражение, прилипшее на кладбище, но разговоры все чаще соскальзывали на нейтральные темы.
   Максимов почувствовал жуткий приступ голода. По давней привычке ни перед полетом, ни в самолете ничего не ел. К вынужденному посту добавился стресс, в результате желудок, как выражался давний друг Славка Бес, прилип к глотке. Организм настойчиво требовал хоть чего-нибудь съестного, пару сотен калорий, чтобы жить и действовать дальше.
   Он прошел к шведскому столу. Положил на тарелку горку салата и три канапе. За спиной послышалось стесненное сопение.
   Максимов оглянулся. Кряжистый мужчина, которого он прозвал "нефтяником", поставил на стол две пустые рюмки. Вопросительно посмотрел на Максимова.
   "Полторы тысячи калорий за раз. Заодно согреюсь", - подумал Максимов и кивнул.
   Мужчина оглянулся через плечо на зал, выудил из кармана плоскую фляжку. Разлил в рюмки розоватую жидкость.
   - Что это? - на всякий случай поинтересовался Максимов.
   - Морошка на спирту. Собственного изготовления. Натур продукт, так сказать.
   "Точно нефтяник", - решил Максимов.
   Выпили не чокаясь. Сосредоточенно перевели дух. Напиток оказался не морошкой на спирту, а чистым медицинским спиртом, подкрашенным соком морошки.
   - Не понимаю, - пробормотал мужчина, выдохнув в кулак.
   По его хмурому лицу разлилось свечение цвета спелой болотной ягоды.
   - Извините, я не представился. Максим Владимирович. - Максимов выжидающе посмотрел на мужчину.
   - Серафим Петрович Бондарь. Из Ханты-Мансийска.
   - Нефтянка?
   - Она самая. Кормилица и поилица.
   Серафим Петрович вновь наполнил рюмки.
   - Я, наверное, пропущу. - Максимов с трудом протолкнул в обожженное спиртом горло кубик канапе.
   - Так за покойного же!
   Максимов не стал уточнять, за что же пили в первый раз. Решил, что, наверное, за знакомство.
   Влив в себя спирт и не поморщившись, Серафим Петрович снова изрек:
   - Не понимаю!
   Максимов тоже мало что понимал в произошедшем. Одно знал точно: запаянные цинковые гробы так просто не появляются. Должно было произойти нечто, из-за чего родным и близким будет не на что последний раз взглянуть. Но в прессе никаких сообщений о взрыве, автоматных очередях в упор, пожара и автокатастрофы не было.
   Как ни прислушивался к разговорам гостей, ничего путного о причине смерти Матоянца не выяснил. Все как сговорились, стараясь обходить эту тему стороной, будто покойный отошел в мир иной в результате дурной и постыдной болезни.
   - Знаешь, чего я все в толк не возьму, Максим Владимирович? - Бондарь тяжко вздохнул. - Все из головы не идет случай один. Приезжал к нам Ашот Михайлович, пусть земля ему пухом... Встретили, как полагается. Ну я речь такую задвинул, типа нефтяная труба - становой хребет России. Согласен?
   - Медицинский факт, - уклончиво ответил Максимов.
   - Костыль это, а не хребет! - Серафим Петрович чуть повысил голос, пришлось испуганно оглянуться. - Мне Ашот Михайлович тогда сказал. Спокойно так, без московского выпендрежа... Сказал, что Китай с экспорта детских игрушек имеет в два раза больше, чем мы с нефти и газа. Это правда?
   Он поднял на Максимова больные от выпитого и передуманного глаза.
   - Правда. И что самое грустное, содержит на эти деньги крупнейшую сухопутную армию в мире. И китайчата, насколько мне известно, не голодают.
   - Вот-вот! - Серафим Петрович поскреб под левым лацканом пиджака. - У меня тут с тех пор словно заколыхнуло. Как же так, ты мне объясни! Наперегонки с "Шеллом" сами же свою нефть за кордон качаем и качаем. Скоро ничего не останется. А народ уже с голым задом ходит, в армию дистрофанов берем... Не понимаю я этого!
   "Так, у кого что болит, тот о том и говорит. - Максимов грешным делом надеялся, что нефтяник имеет хоть какую-то информацию о смерти Матоянца. Да и бог с ним, уж Карина-то все знает наверняка".
   И он решил продолжить разговор на вечно животрепещущую российскую тему "кто виноват?".
   - Что сказать? У меня нет ответа. Я историк, а не политик. Ашот Михайлович, возможно, знал ответ.
   Серафим Петрович отвел взгляд в сторону.
   - Кончится нефть, польется кровь, - себе под нос пробормотал он.
   Максимов невольно обомлел от формулировки, точной и беспощадной, как выстрел снайпера.
   - Сами додумались? - спросил он.
   - Куда мне! - Серафим Петрович грустно усмехнулся. - Матоянц так говорил.
   "С такими мыслями в голове и с такими деньгами долго не живут. Слишком опасное сочетание", - подумал Максимов.
   Серафим Петрович потрогал фляжку в кармане. Максимов отрицательно покачал головой.
   Серафим Петрович оглянулся на зал.
   К окнам уже прилипли сырые сумерки, под потолком увеличили накал в хрустальной люстре, задрапированной черной газовой паутиной.
   - Как считаешь, Владимирович, уже прилично отсюда уйти?
   - Думаю, да. Полчаса прошло, можно и откланяться.
   Максимов и сам уже собирался домой. Задерживался только из-за Карины. Девчонка прошла во внутренние помещения дома и до сих пор не показывалась.
   Серафим Петрович посопел, постреливая глазками в Максимова. Потом протянул руку.
   - Я в "Измайловской" остановился. Корпус "Б", четыреста семнадцатый номер. Будет желание, сконтактируемся.
   Ладонь у него оказалась крепкой и шершавой, натруженной, как у плотника.
   - Фамилию-то запомнил? - спросил он.
   - Бондарь Серафим Петрович. Насчет встречи не зарекаюсь, может и не получиться. А позвоню обязательно.
   Максимов через плечо нефтяника увидел, как в противоположном углу зала возник Иванов. Шеф службы безопасности обшарил взглядом зал, нашел Максимова. Последовал чуть заметный кивок.
   Максимов поднял брови, мысленно задав вопрос: "Меня?"
   "Да. И срочно", - глазами ответил Иванов.
   * * *
   Кабинет Василия Васильевича помещался в конце длинного коридора на первом этаже. Судя по полумраку и странной необжитости коридора, он использовался в качестве аварийного выхода. Само собой разумеется, что запасной ход из логова сторожил сам начальник охраны.
   Максимов счел весьма показательным тот факт, что кабинет шефа безопасности холдинга находится в загородном доме Матоянца. Либо Иванова связывали с хозяином особые отношения, либо его полномочия намного превышали официальный статус. Так или иначе, Иванов, как выяснилось, входил в ближний круг особо доверенных лиц.
   Внутри кабинет был обставлен без особых изысков, как, надо полагать, на прежних местах службы Василия Васильевича.
   Максимов в доперестроечные времена не по своей воле познакомился с одним людоведом в синих погонах, настрогавшим кандидатскую диссертацию по теме "Организация рабочего места оперативного работника".
   Автор всесторонне проанализировал потребности опера КГБ в канцелярских принадлежностях, провел тщательный хронометраж рабочего времени с сопутствующими телодвижениями за рабочим столом и перемещениями тела по кабинету, предложил ряд смелых решений по размещению мебели и сейфа, обеспечивающих наиболее полное соблюдение норм секретности и выполнение руководящих указаний Коллегии КГБ. Само собой, на подобную совсекретную и актуальную тему можно было защититься только в Высшей школе КГБ, в других научных центрах соискателя могли поднять на смех.
   Кандидат секретных наук, окажись он в кабинете Василия Васильевича, рыдал бы от умиления.
   Обстановка способствовала глубокому осмыслению и неспешному несению нелегкой службы. Ничего отвлекающего, ничего личного. Стол начальника с приткнутым к нему отростком для сотрудников, им полагалось четыре стула, начальнику - мягкое кресло на роликах. Неизбежный сейф как знак принадлежности к касте секретоносителей металлический шкаф с картотекой, и навесная полка с книгами - сплошь кодексы и комментарии к ним.
   На отдельной тумбе стояла видеодвойка со стопкой кассет в ярких обложках. На верхней Максимов успел разглядеть морду волка. Фильм из сериала "Жизнь диких животных".
   Он поискал глазами портрет Дзержинского, но обнаружил только цветной офорт с видом утренних крыш Монмартра. Неизвестный наследник Писсарро* расстарался вовсю.
   ##* Писсарро Камиль Жакоб (1831-1903) - французский художник-пейзажист, импрессионист. Частая тема его полотен - вид из окна, что придавало его пейзажам необычный ракурс - сверху: "Оперный проезд в Париже" (1898, ГМИИ), "Бульвар Монмартр в Париже" (1897, Эрмитаж).
   "Не в тему, но миленько", - отметил Максимов.
   Всю стену напротив места Василия Васильевича занимали мониторы системы видеонаблюдения. На восьми экранах беззвучно двигались гости в зале. Камеры отслеживали их общим планом и выборочно, по отдельным группам.
   - Освоился? - спросил Василий Васильевич, запирая дверь на ключ. Присаживайся.
   Он указал на стул по правую руку от себя, сам, обойдя стол, с усталым выдохом опустился в кресло. Оно тоже издало такой же протяжный натруженный стон, спружинило, плавно опустившись на гидравлике ниже, объемный живот Василия Васильевича спрятался под столом.
   Максимов пробежался взглядом по стене, лицом к которой его усадил Иванов. Глазок видеокамеры скорее всего был вмонтирован в торец полки с книгами. Мысленно прикинул угол обзора. Там, куда упиралась биссектриса воображаемого угла, без труда разглядел тускло поблескивающую точку.
   "Кино так кино, - решил Максимов. - Можно, конечно, попросить выключить. А как проверить?"
   Василий Васильевич наклонился, выдвинул ящик стола.
   - Ты перекусить успел? - спросил он, не выпрямившись.
   - Чисто символически.
   - Тогда делаем так.
   Василий Васильевич выставил на стол тарелку с бутербродами, военный юморист Славка-Бес за размер и толщину уважительно величал такие "хозяйскими". Потом достал рюмки и бутылку "Посольской".
   На столе лежала книга в потрепанном переплете с закладкой в середине пожелтевших, замасленных страниц.
   Давным-давно, в детстве, у Максимова была такая же, зачитанная донельзя и уже от одного этого дорогая сердцу книга. И обложка у нее была такая же, желто-коричневая, с полустертой фигурой великого сыщика в долгополом макинтоше и фирменной клетчатой кепке с двумя козырьками.
   Максимов, не скрывая иронии, посмотрел на Василия Васильевича. Шеф охраны холдинга, смутившись, бросил "Собаку Баскервилей" в ящик стола.
   Не спрашивая согласия, разлил водку по рюмкам.
   Покрутил в пальцах свою, сосредоточенно о чем-то думая.
   "Если и он сейчас выдаст "не понимаю", я повешусь", - с тоской подумал Максимов.
   - О Ашоте Михайловиче сегодня говорили много, - начал Иванов. - Разные и разное. Я скажу одно - лучше человека я не встречал. А насмотрелся на всяких и всякое... - Последнее слово он проглотил. - Все в этом доме осиротели. Я в том числе. Хоть и башка уже вся седая.
   - Церквушку он построил? - спросил Максимов.
   Иванов чуть прищурил глаза, прошив Максимова взглядом. Потом кивнул.
   - Он, пусть земля ему пухом. Мы в тот день участок под дом смотреть приехали. Ашот Михайлович вышел на околицу поселка, прошел к кладбищу. Постоял, помолчал, осмотрелся... И приказал ехать в Москву. Через неделю начали церковь строить. И лишь когда на ней крест установили, дал команду копать фундамент под дом. Узнал от работяг, что баня в поселке давным-давно накрылась, и через три дня там ремонт в полный рост шел. Не Сандуны, конечно, отгрохал, но трубы заменил и в приличный вид привел. Вот такой человек был. - Василий Васильевич тяжко вздохнул, сжал рюмку в крепких пальцах. - Что тянуть... Давай выпьем.
   Водка после северного спирта пошла, как вода. Но на сердце все равно осталась тяжесть.
   Василий Васильевич взял бутерброд, придвинул тарелку к Максимову.
   - Налетай, - пробормотал он с набитым ртом.
   Второго приглашения Максимову не потребовалось. Он с наслаждением вонзил зубы в сочный кругляш "Докторской" колбасы. Несмотря на печальные обстоятельства, жизнь продолжалась. А чтобы жить, надо есть.
   Незабвенный и непревзойденный Славка Бес учил, что спать, жрать, пить и баб валить надо при первой же возможности. Потому что другой может и не представиться. Особенно, если служишь в спецназе Советской армии.
   Славку жизнь помотала по всему свету, причем исключительно по тем местам, где люди с азартом стреляли друг в друга. Особо не вникая в причины и мотивы пальбы, Славка сам стрелял и отстреливался, закладывал фугасы и сам подрывался на чужих "сюрпризах", безжалостно жег и горел сам, травил других и сам едва уносил ноги от загонщиков. Короче, жил всласть, как умел и считал нужным. Последний бой, как прощальную гастроль, он закатил в Мертвом городе.
   Видение вдруг всплыло перед глазами: лицо Славки Беса, белое от известковой пыли, расширенные зрачки, уже видящие то, что заповедано живым. Максимов усилием воли отогнал видение. Но сразу же прихлынуло другое, где Славка выглядел как живой, с весело блестящими бесовскими глазами. Отогнал и это. Решил, что не время и не место сейчас для дружеской беседы со Славкой Бесом. Пусть пережитое пока побудет в Прошлом*.
   ##* События романа О. Маркеева "Тотальная война", ОЛМА-Пресс, 2002.
   В настоящем был отставной безработный начальник охраны холдинга с глазами больного пса.
   Если бы Эрнст Неизвестный задумал ваять статую, символизирующую тотальную безнадегу, лучшей модели, чем Василий Васильевич Иванов, придумать было невозможно.
   Иванов осел в кресле грузным, плохо отесанным монолитом, налившись каменной неподвижностью. Мерно и монотонно шевелились только тугие желваки на скулах. На лице застыла суровая усталость, как у красноармейца в окружении: все уже кончено, а сам еще жив. Как жить? Бес его знает. Куда ни кинь - всюду клин: немцы не подстрелят, так свои в назидание другим расстреляют.
   - Чемоданы уже приказали паковать? - нейтральным тоном поинтересовался Максимов.
   Василий Васильевич очнулся от мрачных раздумий и отрицательно покачал головой.
   - Пока работаю. Шефа личной охраны отстранил, на фиг. Вот теперь сам рулю. - Он указал на панель мониторов.
   - Кабинет его?
   - Ну. - Иванов кивнул. - Мой на втором этаже.
   Максимов повернулся к мониторам видеонаблюдения. Гостей в зале заметно поубавилось. На центральном экране крупно показывали вдову, сидящую в кресле. Какой-то статный молодой человек подошел к ней, поднял безвольную руку женщины, поднес к своим губам.
   Гордый профиль с острой кляксой бородки под нижней губой, зачесанные назад тугие вихры волос, толстые и сильные, как смелые мазки масляной краски. Свободные, незажатые движения. Подкупающая смесь уверенности в себе и полной раскрепощенности. На бизнесмена совкового разлива он абсолютно не походил, скорее - из богемных кругов, но в деньгах нужды не испытывал.
   "Он бабам - нравился за то, за что не должен знать никто", - пришла на память строчка из лагерного шансона.
   - Кто такой? - спросил Максимов, оглянувшись.
   - Ай, крендель из "новых". - Иванов скорчил пренебрежительную гримасу. - Монстр пиара.
   - В самом деле?
   - Матоянц так считал.
   - Тогда - другое дело.
   Максимов повернулся к экрану, чтобы получше разглядеть молодого человека, но он уже исчез. В кадре осталась только вдова, она разговаривала с какой-то молоденькой барышней, примерно Карининого возраста и чем-то неуловимо на нее похожей.
   - Да не косись ты на них! Я тебе другое кино покажу.
   Иванов вытер пальцы салфеткой, взял со стола пульт видеомагнитофона.
   - Ты у нас не из слабонервных, как мне доложили. - Он демонстративно козырнул осведомленностью.
   "Нет, как все-таки людей служба портит! - Максимов упер взгляд ему в переносицу. - Аж лицом просветлел. Щелкнуть, что ли, по носу?"
   Решил, что не помешает.
   - Полгода назад вы знали, что будете сидеть бесхозным псом? Уверен, нет. И это при всей вашей сверхинформированности. Вывод прост: осведомленность тешит самолюбие и портит характер. И ничего более. Что толку от моего досье, если я сейчас дожую бутерброды, встану и уйду? - Максимов сбавил тон. - А то, что вы держите для меня в кармане, так там и останется.
   У Иванова хватило выдержки, на лице удержалось тупое и бесстрастное выражение старого служаки.
   - Нет, я не ясновидящий, - продолжил атаку Максимов. - Просто привык думать о людях сначала хорошо, а потом уж - как заслужат. Пока держу вас за профессионала, Василий Васильевич. Вы же меня не водку зазвали пить. Значит, если пригласили на беседу, то подготовились. И сценарий в уме набросали, и каждое движение рассчитали. Кто же при постороннем в сейф полезет? Какой профи, выйдя из кабинета, оставит в ящике стола то, чему положено лежать в сейфе? Вывод прост. Когда вышли меня звать, сунули это, - думаю, конверт, в карман. - Максимов примирительно улыбнулся и добавил: - Я тоже Конан Дойла читал.
   Вот тут, вопреки ожиданиям, Василий Васильевич не выдержал. Лицо дрогнуло, и на нем проступила горечь.
   Иванов медленно, заторможенным движением растер щеки, словно размазывая что-то липкое, неприятно тянущее кожу.
   - Ладно, парень, хватит бодаться, - глухо произнес он. - Пинать раненого много ума не надо. А я который день живу, будто сердце вырвали.
   - Мои извинения...
   - Ладно, проехали. - Иванов вытянул руку с пультом. - Смотри кино. Все разговоры потом.
   Внутри видеомагнитофона тихо щелкнуло, на экране телевизора пошла запись.
   Снимала камера видеонаблюдения. Лужайка за домом светилась неестественным серебристым светом. Задний план кадра залепили темные, непрозрачные контуры деревьев.
   Максимов посмотрел на хронометраж. Час тридцать две после полуночи.
   В круг максимальной резкости вошел человек. Низкорослая, крепко сбитая фигура была Максимову знакома. Спрашивать вслух, почему Матоянц разгуливает в столь позднее время, не стал. Тем и хорошо кино, смотри и жди, все покажут.
   Матоянц свернул с дорожки. Побрел по лужайке, оставляя за собой на влажной траве яркую фосфорную дорожку. Остановился. Закинул голову.
   Максимов про себя отметил, что двигался Матоянц как-то странно, заторможенно и вяло. Он помнил, что в жизни походка у Матоянца была наполеоновской, - сочетание величавости и напора. А на экране шел не глава крупного холдинга, а какой-то лунатик.
   "Возможно, камера так искажает?", - подумал Максимов.
   И через секунду понял, что ошибся.
   Из темноты в центр кадра метнулись острые клинообразные фигуры.
   Собаки беззвучно летели над самой травой, волоча за собой серебристый шлейф. Шкуры от набившейся в шерсть влаги в призрачном свете оптики ночного видения казались густо измазанными фосфором.
   Самый крупный пес вырвался вперед, распластал в прыжке длинное тело. Блик света ударил по оскаленной пасти, высветив оскал мощных клыков.
   Удар мощного тела сбил Матоянца в траву. Пес, летевший вторым, вцепился ему в правую руку, поволок за собой. Еще одна собака с прыжка вгрызлась в колено. Матоянц оказался распятым на земле, с горлом, сдавленным мертвой хваткой Вожака. Стая облепила его со всех сторон, плотный клубящийся шерстяной ком закрыл от обзора тело.
   Десять секунд - Максимов засек по таймеру - псы рвали и терзали жертву. Когда стая отхлынула, на траве в жирной блестевшей луже осталась лежать распотрошенная кукла. В фосфорном свете ярко горели обнаженные ребра и шар обглоданного черепа.
   "Вот и ответ, почему гроб не открывали", - подумал Максимов.
   Иванов остановил запись.
   - Дальше наша суета. Смотреть тошно. Или хочешь?
   - Лучше отмотайте назад, на начало атаки, - попросил Максимов.
   На экране зарябили серые полосы. Потом пошла запись.
   Псы, характерно поджав хвосты, неслись по серебряной траве.
   - Стоп! - Максимов вскинул руку.
   В стоп-кадре застыл в прыжке Вожак.
   - Увеличить можно?
   Иванов одобрительно хмыкнул. Подавил на клавиши пульта. Изображение скачками стало увеличиваться до тех пор, пока весь экран не залепило тело пса. В серебристом свечении, исходящем от шкуры, оскал и блестки в глазах смотрелись по-настоящему страшно.
   - Впечатляет? - спросил Иванов. - Я этот ужастик по сто раз на дню смотрю.
   Максимов повернулся к нему и тихо спросил:
   - Откуда здесь волки?
   Иванов поднял бесцветные брови, изобразив максимум недоумения.
   - А хрен их знает! Из леса, надо думать.
   "Трагическая случайность при невыясненных обстоятельствах", - пришла на память строчка из информационного сообщения.
   - И Матоянц даже не закричал?
   - Нет. - Иванов насупился. - Что странно. И еще одна странность. Наши шавки даже не забрехали. А "Педигрипала" за год схомячили, аж жопы трескаются. Дармоеды, блин!
   Иванов смял салфетку в плотный комок и швырнул под стол.
   - Ротвейлеры?
   - Нет, черные терьеры.
   - На них не похоже. - Максимов в сомнении покачал головой. - Если псы правильные, они даже черта не боятся.
   Иванов брезгливо поморщился.
   - Ага! Да те, что в вольере сидели, жидким поносом обосрались! А кого на участок на ночь выпустили, так заныкались, еле потом нашли.
   - А люди как себя вели?
   Иванов потер щеку.
   - Парень в пультовой весь стол обгадил. Вывернуло его наизнанку.
   - До или после?
   Василий Васильевич осмотрел Максимова долгим милицейским взглядом.
   - Клянется, что - до. Говорит, просто взорвалось все внутри. Примерно за минуту, как все началось. Молодец, что даже в таком виде с мониторов глаз не спускал. Не нажми он кнопку тревоги, облажались бы по полной программе. Хотя и так все в дерьме ходим. Не уберегли, как ни крути. Версии есть? - без перехода спросил он.
   Максимов промолчал.
   - И у меня их - вагон, - после долгой паузы произнес Иванов. - Но я пока вслух их не высказываю.
   - Уголовное дело возбудили? - спросил Максимов.
   - Какого рожна? - Иванов поморщился. - Пленку местные опера посмотрели и с чистой совестью накатали отказуху. Кого тут сажать? Ты сам видел. Полное отсутствие события преступления, как юрист говорю.
   Иванов выключил телевизор.
   - Кино я показал для повышения твоей осведомленности. - Он не без удовольствия ввернул шпильку. - Надеюсь, самолюбие не ущемил и характер не испортил.
   - Может, хватит бодаться? - его же словами ответил Максимов.
   - Ладно, замяли.
   Иванов покосился на бутылку. Максимов отрицательно покачал головой. Иванов убрал бутылку со стола.