Маркеев Олег. Цена посвящения - Время Зверя

   - Они же нас порвут! - Добрынин округлил глаза.
   - Пусть рвут Центризбирком, если кишка не тонка, - холодно усмехнулся Глеб. - К вам какие претензии? Обещали включить в список и включили. А отлуп дали всей партии, а не отдельным персонам. Получается, все скопом пострадали. По всем понятиям вам предъявить нечего.
   Добрынин сделал большой глоток из рюмки. Потряс головой.
   - Ясно, - выдохнул он коньячные пары. - Ты решил нас угробить.
   - Нет. Я даю вам шанс последний раз попасть в Думу. - Глеб чуть пригубил коньяк. - Фокус в том, что ЛДПР снимут ровно за неделю до конца регистрации. У вас хватит времени зарегистрироваться под новым названием. Напомню, к этому моменту в партийной кассе будет около ста миллионов. Разве не хватит, чтобы решить вопрос в соответствующей инстанции?
   Добрынин хмыкнул.
   - Деньги приличные, - начал он, растягивая слова.- И идея неплохая.
   - Я не торгую идеями, - перехватил инициативу Глеб. - Я вкладываю в них деньги. В данном случае я готов инвестировать, скажем, полтора миллиона на начальном этапе. И еще столько же по мере необходимости. Деньги пойдут на продвижение идеи в узкие круги. И в этом я рассчитываю на вас, Иван Алексеевич, и ваших партнеров.
   Салин сделал каменное лицо. Решетников с улыбкой глухонемого продолжал крутить пальцами невидимую нить.
   - За такие бабки ты можешь спокойно купить себе депутатское кресло. Добрынин развалился на стуле с рюмкой в руке. - На кой тебе эта авантюра?
   - Купить могу, но не хочу. Впрочем, одно креслице мне понадобится. Для нужного человека. Но в том списке, что пройдет в Думу. Кстати, новую временную партию можно назвать "Фронт Жириновского". Звучит задорно, а смысла - ноль. Людям понравится.
   Добрынин скорчил недовольную мину.
   - Ладно, назовите "Дети юристов".
   - Дошутишься ты, Глеб! - поморщился Добрынин.
   Решетников неожиданно подался вперед, оперся локтями о стол.
   - Откуда придут ваши три миллиона, хотелось бы знать? - Вопрос он задал по-прокурорски, резко и в лоб.
   Салин про себя отметил, что ни один мускул на лице Глеба не дрогнул, только глаза сделались прозрачнее да зрачки сузились до булавочной точки.
   - Из Фонда поддержки правоохранительных структур "Закон и демократия", - ровным голосом ответил Глеб. - "Чистых" денег в природе не существует. Но это самые чистые, что я могу задействовать.
   Решетников новым ударом попробовал пробить защиту:
   - Но вы не ответили, зачем вам эта авантюра?
   Глеб не спеша откинулся на спинку стула. Так боксер, скользя, разрывает дистанцию.
   - У меня нет другого выхода, Павел Степанович. Если на деньги олигархов переодеть криминалитет в партийные рубашки, а некоего раскрученного политика, - Глеб бросил взгляд на Добрынина, - попросить сыграть Гитлера, то мы получим новый Рейх. Если нахлобучить на "нового чекиста" шапку Мономаха, получим Сталина. В СССР я уже жил, в Рейхе - не хочу.
   - Проще уехать, - подсказал Решетников.
   Глеб ответил холодной улыбкой.
   - Это вам было проще выслать из страны пару сотен человек. И, как китайцам, раскатать первый же митинг оппозиции танками.
   "Браво, браво!" - Салин спрятал улыбку.
   - А как же деньги? Вы же бесплатно не работаете, - напомнил Решетников.
   Глеб обратился к Добрынину:
   - Пятнадцать процентов от прибыли. Как, Иван Алексеевич?
   Добрынин пожал плечами.
   - Глеб, я же такие вопросы не решаю.
   -- Я не предлагаю вам поторговаться. Я объявляю свою цену.
   Решетников сложил губы трубочкой, задумчиво помычал, словно разглядывая товар на рынке. Приценивался и взвешивал степень риска. Уж больно товар подозрительный, хоть и нужный до зарезу.
   - Кто "крышует" от Кремля? - спросил он.
   Глеб сверкнул улыбкой.
   - При всем моем к вам уважении, Павел Степанович, фамилию назвать не могу. Не имею на то разрешения.
   - Но за "стенкой" в курсе вашей инициативы? - продолжил тянуть свое Решетников.
   Глеб помедлил, выверяя ответ.
   - Скажем так... Эффекта разорвавшейся бомбы она не произведет.
   - Угу, - кивнул Решетников.
   С удовлетворенным видом откинулся в кресле.
   "Все, пора кончать", - решил Салин.
   Снял очки, тщательно протер стекла. Водрузил их на место.
   - Мы подумаем, Глеб, чем вам можно помочь. В этой, так сказать, авантюре, - с цэковской солидностью произнес он. - Помощь, как вы понимаете, я имею в виду чисто консультативную.
   - Ну-ну! - Добрынин поморщился, как от лимона. - А как дерьмо грузить, так сразу ЛДПР!
   - Думаю, реноме твоего Вольфовича уже ничем не испортить, - вставил Решетников. - А Кремль ему такой услуги не забудет.
   - А кто вспомнит обо мне? - криво улыбнулся Добрынин.
   - Мы, - веско произнес Салин. - Или этого мало?
   Добрынин подобрался. Глаза забегали, с лица схлынул пьяный румянец.
   Салин, не торопясь, достал плоскую коробочку. Вытащил визитку, протянул Глебу.
   - Здесь все необходимое для экстренной связи. Нам с Павлом Степановичем необходимо обсудить вашу идею. А дня через два жду от вас звонка.
   Глеб взял визитку, аккуратно положил в портмоне.
   * * *
   Решетников, сделав радостное лицо, прощально кивнул Глебу, первому отъехавшему от ресторана. Кряхтя, забрался в салон, уселся на сиденье рядом с Салиным.
   - Трогай, Владислав. Только не спеша, - распорядился он.
   Похлопал себя по животу.
   - Как бы не растрясти такую вкуснотищу. Как тебе обед, дружище?
   Салин промолчал, сосредоточенно полируя очки.
   - Ты всерьез решил поиграть с ним в выборы? - понизив голос, спросил Решетников.
   - Нет. Я уничтожу этого стервятника раньше, - ответил Салин.
   Откинул голову на подголовник. Мягкими пальцами стал массировать переносицу. Покосился в окно.
   Мимо затемненного стекла проплывала улица. Прохожие растревоженными муравьями сновали по тротуару. Ветер трепал одежды, швырял в бледные лица пригоршни мороси.
   "А ведь есть счастливцы, кто сейчас только просыпается, - с тоскливой завистью подумал Салин. - Мы уже все ноги сбили, нервы измочалили, а они медитируют на потолок и плевать на нашу суету хотели".
   Глава семнадцатая
   Утро мага
   "Свободы нет, но есть покой и воля", - сказал гений на все времена, явно имея в виду образ жизни холостяка.
   Ах, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич... Что же вам не сиделось в Михайловском? Из холостяцкого именьица, где вечерами на пару со старой нянькой так задушевно пьется винцо, куда, распугивая зайцев, спешит лучший друг, загоняя почтовых, где в сумрачных сенях дворовые девки играют в прятки на любовь, куда врывается кометой Анна и, скомканная в объятьях, оседает прямо на сброшенную на пол накидку, еще пахнущую осенним полем и ветром, Анна страшно закатывает глаза, закусывает пунцовую губку и подставляет для поцелуя беззащитно закинутую шейку, из этого рая, где писалось и дышалось покойно и вольно, путь только один - на Черную речку. Под подлый выстрел. Лицом в истоптанный снег. Посмертной маской в бессмертие...
   Как у б и й с т в е н н о точно, черт возьми, сказано! Покой и воля... Покой - неспешность бытия, воля - возможность выбора.
   Странник
   Время, проникнув в квартиру вслед за серым светом дня, увязло в неподвижной тишине. Секунды редкими каплями срывались в бесконечность, исчезали бесшумно и бесследно.
   Прибой городского шума разбивался о мокрые от дождя стекла, скользил по ним, не в силах пробить холодную прозрачную стену между двумя мирами. Там, внутри, лежал, закинув руки за голову, человек. Неподвижный, безмятежный и одинокий.
   Он медленно переводил взгляд с одного предмета на другой, подолгу рассматривая его, словно ощупывая, потом мысленно приказывал ему оставаться на своем месте и не изменяться.
   Выстуженная за долгое отсутствие хозяина квартира медленно насыщалась его дыханием и волей. Аура места, видимая только ему одному, постепенно из прозрачно-серой становилась небесно-голубой, густела, становясь насыщенно синей, цвета мокрого кадмия.
   Максимов уставил взгляд в потолок. Последил за мутными тенями, гуляющими по гладкой поверхности, и закрыл глаза.
   Стал медленно, звено за звеном перебирать цепочку прожитых дней. Распутывал узелки, выравнивал звенья, подолгу разглядывал одни, другие, наспех ощупав, пропускал сквозь пальцы. В памяти, как в кино, снятом восторженным последователем "Догмы"*, стали всплывать эпизоды, наползая друг на друга. Он выхватывал знакомые лица, просил прощения и прощал, прощался до следующей встречи, многих из оставшихся в памяти перегнал в возрасте, кто-то вот-вот мог бы стать ровесником, кого-то не суждено пережить даже после их смерти. Рано или поздно сам переселишься в чье-то немое кино памяти. И кто-то, вызвав тебя из небытия, заглянет в лицо и без слов, сердцем, попросит у тебя прощения.
   ##* "Догма-95" - манифест, обнародованный Ларсом фон Триером и его последователями. Речь идет о фильмах, снятых в намеренной "примитивной" манере любительского видео.
   Он представил себя кратким мигом в чужом кино жизни, уже отснятом и хранящемся на полках в заповедных хранилищах, и в тех, что еще не смонтировали до конца, и даже в тех, что еще снимаются.
   ...Злобин ждал, что Навигатор еще что-нибудь скажет, но человек с седыми волосами и орлиным профилем хранил молчание.
   Максимов сидел на переднем сиденье рядом с водителем и не спускал взгляда с отражения лица Злобина в зеркале. По всему было видно, что Злобина мучил один-единственный вопрос. Но он уже понял, что ответа ему Навигатор не даст. Нужно искать самому.
   Вокруг не слышалось ни звука. Полная тишина и вязкая, как смола, темень.
   Максимов суеверно сжал кулак.
   - Вы не отдадите ее мне, потому что такие... превратившие себя в древних богинь, не подлежат суду по законам, писанным людьми и для людей. Для них есть другой суд и другая кара. Наше дело остановить Дургу и призвать Силы, которые сами вынесут приговор и покарают нарушительницу Баланса.
   Злобин слышал свои слова и не верил, что их произносит он сам. Кто-то другой, кто жил все время внутри, вдруг проснулся и заговорил. Странно, страшно, убежденный в своей правоте.
   Навигатор выдохнул, словно сбрасывая с себя колоссальную тяжесть.
   - Ты слышал эти слова, Олаф? - обратился он к сидящему впереди Максиму Максимову.
   - Да, Навигатор.
   - Ты, Смотритель?
   - Да, - ответил тот, кто сидел за рулем машину.
   Навигатор повернулся к Злобину, и он почувствовал, как впились в его лицо глаза этого загадочного человека.
   - Пойдемте, Серый Ангел, - произнес Навигатор. - Сегодня я буду вашим Проводником.
   Максимов отжал рычажок, толкнул плечом дверцу и первым выбрался из машины.
   Глухая, непроглядная тьма дохнула в лицо лесной сыростью.
   В этот миг распахнулся прямоугольный проем, и из него наружу хлынул яркий свет.
   Максимов невольно зажмурился. Наполовину ослепший, он не видел ничего, кроме четкой грани между тьмой и светом. Порога, к которому нового члена Ордена вела твердая рука Навигатора...*
   ##* -- эпизод из первой книги романа -- "Серый Ангел"
   "Злобину вчерашняя ночь перевернула всю жизнь. А кто я в его жизни? -спросил себя Максимов. -- Эпизод, всего лишь эпизод. Максимум - контрапункт в череде других. Не более того. Можно уходить, тихо притворив за собой двери.
   Затем он представил себе, что его не стало. Выбрал любой из известных ему способов перевода человека в Нижний мир*, применил к себе и максимально точно, ярко и бесстрастно представил, что он исчез из этой комнаты, из этого простуженного октябрем города, из живущей через не могу страны, соскользнул с голубого шарика, несущегося в холодной непроницаемой мгле...
   ##* Трехсоставная картина мирозданья, существующая в культуре многих народов. Нижний мир - место обретания демонических существ - аналог христианского Ада.
   Ничего. Ничего не осталось и - ничего не изменилось.
   Все. Можно открыть глаза и жить дальше.
   Максимов распахнул глаза, глубоко вздохнул и на выдохе резко выбросил тело из постели.
   Утро холостого мужчины, проснувшегося в час дня, пошло по заведенному распорядку: зарядка, контрастный душ, чашка кофе, первая сигарета.
   Через сорок минут, набросив на плечи халат, он стоял у кухонного стола и точными движениями резал на куриное мясо правильными кубиками. На завтрак решил приготовить "ноги Буша по-арабски".
   С бройлеровских ляжек чулком снимается шкура. Берцовая кость отрубается, остается только голень. Все мясо снимается с костей, очищается от жил и мелко режется. В это время поспевает скороварящийся рис в порционном пакетике. Мясо смешивается с рисом, добавляются лук и морковка, восточные приправы, чтобы нейтрализовать пестициды и гормоны, которыми пичкают цыплят на родине Буша. Полученная смесь заталкивается в мешок из куриной кожи, верх стягиваем ниткой, и ножка приобретает первозданный вид. Только содержимое у нее теперь арабское, как в шаурме. Суем в духовку, поливая маслом, доводим до готовности, до хрустящей корочки, а себя до полуобморочного состояния от аромата. У курицы две ноги; воссоздавая природную гармонию, готовим сразу пару. Следуйте совету, не экономьте на удовольствии. Когда вспорете корочку на румяной ножке и из дырочки хлынет сытный и пахучий сок, пенять на жадность будет поздно.
   Максимов, мыча бравурный мотивчик, переключился на морковь. Нож точными ударами стал резать на тонкие дольки, летал сам, пальцы только удерживали его, но не направляли. Как учат китайские повара, нож острый и твердый и сам способен найти дорогу в мягком.
   Неожиданно, будто кто-то подтолкнул под локоть, рука дрогнула, нож скользнул вбок и вспорол кожу на подушечке пальца.
   Максимов замер. Упер нож острием в доску. Ждал, прислушиваясь к себе. За окном ничего не изменилось, та же какофония городских звуков, лишь чуть-чуть приглушенная висящей в воздухе моросью. Или что-то случилось где-то гораздо дальше, или вот-вот произойдет.
   "Карина", - сам собой всплыл ответ.
   Вслед за этим раздался телефонный звонок. Максимов потянулся за трубкой, но на втором звонке аппарат затих, тут же ожил модем в кабинете.
   Максимов подумал немного и вслух сказал:
   - Война войной, а завтрак по распорядку.
   Частыми ударами дошинковал морковку. Выудил пакетик из кипящей воды, промыл под краном, вспорол, высыпал белые крупинки в фарш. Приготовил смесь, набил ее в шкуру. Полюбовался результатом. Ляжки у бройлера вышли мясистыми и солидными, как у члена Совета Федерации.
   Отправив окорочка в духовку, Максимов поставил на огонь турку с кофе.
   Воспользовался паузой и получше рассмотрел порез. Ничего серьезного, бытовая травма средней тяжести. Но ходить с повязкой весь день не хотелось.
   "Братья-шаманы, выручайте!" - с улыбкой подумал Максимов.
   Взял нож, настроился и сосредоточенно стал повторять движения, которыми шинковал морковь. Нож дисциплинированно делал свое дело, точно следуя выверенной траектории, проскакивая мимо свежей, еще кровоточащей заусеницы. Максимов отчетливо представил себе, что так оно и было тогда, несколько минут назад: нож не вырывался из пальцев и не чиркал по коже. Наконец, дождался момента, когда холодок сменил горячую пульсирующую боль в пальце. Он, палец, тоже в с п о м н и л, каким он был до рокового движения, и п о в е р и л, что лезвие никогда не входило в его плоть.
   Максимов отложил нож, сжал пальцами порез. Постоял, покачиваясь с пятки на носок. Закрыв глаза, постарался максимально точно вспомнить, как выглядел здоровый палец. Получилось довольно легко. Как получается все, чему долго учился и если успел на практике убедиться в пользе приобретенных знаний.
   Отнял пальцы от пореза. Стер сукровицу. Лоскуток кожи плотно прилип к нужному месту, не было ни опухоли, ни отечности. Только бледная линия на месте пореза напоминало о ранении. Максимов по опыту знал, через несколько часов исчезнет и она. Без боли и следа*.
   ##* Прием психорегуляции из арсенала гавайских шаманов. Подробнее об уникальных техниках оздоровления и самокоррекции организма можно прочесть в книге Сержа Кахиле Кинга "Городской шаман". Изд. "София", 2002 г.
   Из духовки потянуло аппетитным ароматом. Максимов наклонился, сквозь толстое стекло убедился, что "ноги Буша" из полуфабрикатов медленно, но верно, а главное - правильно, превращаются в форменное объедение. Снял с плиты турку с кофе и пошел в кабинет.
   Кружка, за монолитность и емкость прозванная "рабочей", стояла на положенном ей месте - на правом углу стола, подальше от ноутбука и большого раскрытого блокнота.
   Максимов налил в кружку кофе, сел в кресло и, откинув голову на кожаный подголовник, замер.
   Аура в комнате не изменилась, примеси запахов ч у ж о г о в воздухе не ощущалось, все предметы остались нетронутыми. В противном случае они бы обязательно дали знать хозяину. Как? У долго живущих вместе есть свои секреты и свой немой язык.
   Максимов сделал большой глоток кофе и потянулся за трубкой. Набрал номер телефона родного института. В храме науки и хранилище древностей его видели только по большим праздникам, обычно это были радостные дни выплаты зарплаты. А с тех пор как какой-то шустрик организовал перевод копеечных зарплат технических и научных работников на пластиковые карточки, Максимов появлялся под сводами музейного ведомства только по личному вызову директора. Царем и богом в НИИ по-прежнему был дед Максимова, профессор Арсеньев, человек строгих правил и крутого нрава, но в принципе не зловредный. Дурацкой работы только ради поддержания дисциплины ни на кого не навешивал, а к внуку, несмотря на его возраст, продолжал испытывать самые нежные чувства.
   - Профессор Арсеньев. Слушаю вас, - пророкотал в трубке прокуренный бас.
   - Дед, это я. Докладываю о прибытии. Нахожусь в Москве, у себя.
   - Ага! - после секундной паузы произнес Арсеньев. - Что-то ты рано от парижских мамзелей удрал. Или не понравились?
   - Не-а. У них теперь мода на экологию. Подмышек не бреют, косметикой не пользуются, носят то, что придет в голову.
   В трубке зарокотал камнепад, профессор захохотал.
   - Чем занимаешься, бездельник?
   - Жарю "ножки Буша" а-ля Аль-Кайда. Рецептом поделиться?
   - Не издевайся, я еще не обедал. А ты, сын греха и позора, наверняка только завтракать усаживаешься?
   Максимов не стал оправдываться. Ночью было не до сна, домой пришел только в десять утра. Но это никого не касалось.
   - Когда насытишь утробу, надеюсь, появится желание поработать?
   - Не уверен. Но если надо...
   - Желательно.
   Профессор Арсеньев жил на свете долго и большую часть жизни обитал в СССР, волны "чисток" и "чисток чистильщиков", череда дел "врагов народа" и разномастных вредителей от шахтеров до врачей включительно научили быть сверхосторожным в словах и сверхинформативным в интонациях.
   - Готов, - сразу же собрался Максимов.
   Дед выдержал паузу.
   - В Доме ученых в шестнадцать часов начнется конференция. Не сочти за труд, отметься от нашей конторы.
   - С удовольствием, если на трибуну лезть не надо.
   Смех деда снова загрохотал в трубке.
   - Извини, друг мой, представил, что ты способен нагородить.
   - А что, серьезный сходняк?
   - Да как бы помягче сказать... Когда у них начинаются проблемы с экономикой, сразу же бросаются изучать прошлое. Вот сейчас, после дефолта, тот самый клинический случай. Ожидается, что будут опять посмертно осыпать лаврами Поршнева*. Но, так как обещали быть наши казнокрады и ихние спонсоры, может получиться черт знает что. Обнищали жрецы науки, сам знаешь как. За гранты могут и стенка на стенку пойти.
   ##* Б. Поршнев (1905-1972) - автор революционной теории этногенеза, читателю рекомендуется его работа "О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии)". ТМ. Мысль.1974 г. и книги Б. Диденко "Хищная власть. Зоопсихология сильных мира сего" и "Цивилизация каннибалов" М.: ПОМАТУР, 1997, развивающие и популяризирующие теорию Поршнева.
   - Ты сам-то будешь?
   - М-м. Не уверен, - ответил Арсеньев.
   По музеям, хранилищам и спецхранам, где по большей части протекала его работа, вечно сновали крысоглазые "искусствоведы в штатском", заглядывали через плечо, ворошили бумаги на столе, принюхивались и прислушивались. На их языке эта возня называлась "оперативным обеспечением". Бдили и шуршали они добросовестно и яро. Приходилось конспирировать от конспираторов в серых пиджаках, и Арсеньев с чистой совестью позаимствовал у них массу приемчиков и уловок.
   Они давно договорились, если дед употребляет "не уверен", значит, будет непременно.
   - Хорошо, дед. Съезжу, засвечусь.
   - Каких слов-то нахватался!
   Арсеньев, не прощаясь, повесил трубку.
   Максимов сделал несколько глотков из кружки. Кофе еще не успел остыть, приятно обдирал горло и огненной лавой уходил в желудок.
   Настал черед первой за день сигареты. Максимов достал ее из деревянной коробочки, покатал в пальцах, проверяя, достаточно ли аппетитно хрустит. Закурил от тяжелой зажигалки в форме "лимонки".
   На полированной столешнице белел прямоугольник визитки. Максимов специально положил ее так, чтобы бросалась в глаза. Решил, что, сев работать, первым делом бросит в обработку данные с визитки.
   Прочел готические буквы на визитке. Понюхал картонку. Пахло нервными, льдистыми духами. Сразу же вспомнил ее хозяйку, зацикленную на смерти.
   Лиза Данич, подвезя его к дому, умчалась на своей гоночной машинке в ночь. Оставив после себя неприятную ауру болезненного возбуждения и странного, противоестественного смакования всего, что связано со смертью.
   Максимов откинул крышку ноутбука и бегло застучал по клавишам.
   Спустя десять минут стало ясно, что Лиза ни разу не соврала. Машина ее - Мать умерла полгода назад в пряничном городишке Майнце, там же зарегистрирована фирма "Спатекс", по наследству перешедшая к Лизе. Оставалось неясным, что из себя представляют "спа-технологии" и "оборудование для спа-салонов", производимые фирмой. Но это не существенно. Звучит красиво. Для грациозного отъема денег у богатеньких лопухов вполне сгодится.
   Не замужем, не привлекалась, не состояла. В двадцать лет. Кристально честна перед законом. По нашим временам - достижение. Особенно с капиталом под миллион марок. Квартира в Москве, телефонный номер соответствует скорописью написанному на обороте визитки.
   Своего телефона Максимов не оставил, по телефонам на визитке звонить не собирался.
   "Вот когда у меня вообще не будет проблем и начну помирать от скуки, позвоню с превеликим удовольствием", - подумал он, откладывая визитку.
   Интуиция подсказывала, что Лиза была еще тем чуланчиком. Стоило только не побрезговать и покопаться получше - можно будет выудить что угодно. Минимум один скелет гарантирован.
   Но сейчас было явно не до нее.
   Максимов проверил входящие файлы в "почтовом ящике". Тихо присвистнул. Самый свежий был самым большим по объему. "Мыло"* Карина послала пятнадцать минут назад.
   ##* Жаргон пользователей Интернета: "электронная почта", производная от искаженного "e-mail".
   Он сделал большой глоток, настраиваясь достойно встретить любую неожиданность. С Кариной можно было мирно жить только так: в состоянии повышенной боевой готовности.
   Максимов затянулся сигаретой, медленно выпустил дым и щелкнул "мышкой".
   [e-mail]
   Лоэнгрин
   Ты спрашиваешь, сколько мне лет? Не знаю. Или забыл. Да и с чем ты хочешь сравнить прожитое мной? C твоей жизнью? Хо! Если ты живешь, то ты не живее тысячи мертвецов, на трупы которых я с удовольствием плевал всю дорогу, плевал через левое плечо, дабы не сглазить удачу и не оказаться среди них, обрюзгших раньше времени, распертых изнутри прогнившим жиром, который в конце концов полезет из язв в их завшивевшей коже, на радость зеленотелым мухам, пучащим обезумевшие глаза на это пиршество плоти. Слава богу, эти живчики и жизнелюбы, карьеристы и донжуаны не могли видеть самих себя, разлагающихся в придорожных канавах, иначе они бы блевали до Страшного Суда, выжимая из себя смердящую слизь из газетных статей, школьных учебников, помады, зубной пасты "Блендамед", музыкального фарша с нарезкой новостей, пестицидной колбасы, тухлых от свинца рыб и радиоактивной картошки, всем, чем набивали животы и головы с детства и на чем вскармливают собственных детенышей, этих жизнерадостных баранов и генетически обреченных овечек Долли.
   Я пришел за тобой, моя маленькая дрянь, носящая в голове все фантазмы де Сада, слюнявые занудства Набокова и все откровения доктора Менгеле. Твоя крепкая попка подрагивает по ночам, когда ты мечтаешь о Настоящей Любви, а тебе уже нашептали подружки, что она не бывает без боли. И ты мечтаешь о Боли, хочешь дарить и принимать ее, если уж она и есть Любовь.
   Ты кусаешь губы, чтобы мама, спрятавшаяся от старости в глумливо-приторном, как "Санта-Барбара", сне, не слышала твоих стонов, и растираешь крепкие, ноющие от желания груди, надеясь, что если сок, забродивший в них, растечется по всему телу, от кончиков выжженных "Блондоколором" волос до ноготков на пальцах ног, то тогда ты сможешь взлететь, как та дура, что ждала писаку, у него еще крыша поехала, и добрый врач брал серебристый несессер, вываливающийся из стены, и, цокая языком, c первого раза вгонял иглу в едва видимую вену, халявный наркотик делал свое дело, и писатель, или поэт?, кажется, их там было двое, точно - двое, но кого же тогда любила эта дура?, не так уж и важно, главное - любила до полного безумия, она носилась по комнате голая, купаясь в лунном свете и распевая на весь дом "Валькирий", пока не прибегала служанка, и они валились вдвоем на ковер и любили друг друга взахлеб, пока не возвращался муж этой дуры; он долго тыкал ключом в замочную скважину, но из-под двери только сочилась вода, служанка всякий раз забывала закрыть кран на кухне, да сотый раз взывала пластинка с Вагнером; бестолковый муж спускался во двор, садился на скамейку под ее окном и орал так, что соседи, устав от такого бардака, спускались во двор и долго и сосредоточенно били ему морду; наутро за ним приезжала служебная "Волга" и отвозила в министерство, там все знали, что мужику не повезло с женой, а разводиться не дает партком, и смотрели на все происходящее в каждое полнолуние в его доме сквозь пальцы, потому что до пенсии ему оставалось всего три года.