Маркеев Олег. Цена посвящения: Время Зверя

   Глеб вошел в агентство через служебный вход.
   Охранник вытянулся в струнку, до позвоночника втянув живот.
   — Глеб Павлович, за ваше отсутствие происшествий не случилось, — по-армейски четко отрапортовал он. — Начальник «СБ» у себя в кабинете.
   — Вольно. — Глеб старательно подавил улыбку.
   Еще одна игра. За свои деньги и для пользы дела.
   Глеб требовал с охранников, молодых парней, недавно дембельнувшихся из армии, уставной дисциплины. Во-первых, нечего за такие деньги сидеть, развалив хозяйство, и весь день пялиться на ножки офисных девок. Во-вторых, нечего расслабляться на гражданке, коли Бог ума не дал больше, чем требуется для хождения строем и стрельбы по людям. В-третьих, просто приятно потребовать с людей и получить требуемое.
   Он прошел в общий зал, где за стеклянными перегородками, как пчелы в сотах, роились молодые сотрудники. Когда хотел, Глеб умел двигаться даже в толпе незаметно, никто на его появление внимания не обратил.
   Он скользнул в ближайший отсек. Встал за сгорбленной спиной, обтянутой белой рубашкой. Выше сутулых плеч торчала только вихрастая макушка.
   Глеб несколько секунд смотрел на монитор, в который уткнулся сотрудник. Потом положил руку ему на плечо.
   — Как дела, Юра? — тихо спросил он.
   Плечо под его ладонью дрогнуло, как от удара током.
   Юрий еще глубже вжал голову в плечи. Заторможенно развернулся вместе с креслом.
   — Глеб Павлович… Здравствуйте, — промямлил он.
   — Привет. Как дела?
   Юра с трудом справился с волнением.
   — Проблемы, Глеб Павлович. — Он кивнул на монитор. — Больше девяти и трех десятых не выходит.
   — А сколько они хотели? — спросил Глеб.
   — Ну… Процентов сорок.
   Глеб издал короткий хохоток.
   — Это же Краснокамск, а не Туркмения, Юра! В наших климатических и культурных условиях девяноста процентов поддержки не бывает. Даже для Ельцин-баши мы с трудом наскребли пятьдесят во втором туре.
   — Я-то понимаю. А как это втолковать заказчику?
   Глеб посмотрел на монитор.
   На нем сработала защита экрана, и по синему фону поползла строчка: «Любовь к себе обратнопропорциональна любви к тебе ближних». Юра сидел на обработке опросов общественного мнения, выполняемых по заказу удельных князьков. Очевидно, таким юмором он лечился от депрессии.
   — Подтасуй цифирь до тридцати и двух десятых и отошли этому убогому, пусть подотрется. В пояснении укажи, что беремся поднять на выборах до сорока, — распорядился Глеб. — Но за отдельную плату. Добавь страниц десять аргументации. Чем заумней, тем лучше. Один фиг ничего не поймет, но впечатление произведем.
   — Есть данные, туда коммуняки своего человека ставят. А по опросу у них верных двадцать пять процентов. Можем пролететь, Глеб Павлович.
   — Не мы, а заказчик.
   Юра недоуменно захлопал глазами.
   Глеб развернул кресло, вновь уткнув Юру носом в монитор. Потрепал по хохолку на затылке.
   — Работай, юноша. И не думай о грустном.
   «Цинизма в парне маловато. Добросовестный, исполнительный, но — тихоня. Домашний мальчик. В командировки — ни ногой», — пометил в уме Глеб, покидая закуток Юрия.
   Глеб тревожно дрогнул ноздрями, и дальше по залу он шел на запах. Сквозь привычный коллаж офисных ароматов отчетливо чувствовался чужой, мерзкий и тягучий запах.
   Кивнув в ответ на приветствие, пропустил мимо себя пару девчонок, прижимавших к груди папки. От девчонок пахло хорошо, привычным набором: чуть-чуть духами, свежим бельем и секрециями молодого тела, живущего регулярной половой жизнью. Их аура едва не сбила Глеба со следа, но, покрутив головой, он быстро сориентировался.
   Ходом шахматного коня пройдя между перегородками, кивком отвечая на приветствия, он вошел в закуток, занимаемый одним из лучших сотрудников. Запах здесь стоял удушливый, концентрированный. Пахло нездоровой рыхлой кожей и гнойничковыми язвочками. Глеб удивился, что на это, кроме него, никто не обратил внимание. Успел услышать обрывок разговора.
   — Сотни две баксов, максимум. Я же отдам, ты знаешь.
   Голос Эдельмана показался блеющим и жалким, как у привязанного посреди леса козленка.
   — Привет, Александр, — окликнул его Глеб.
   Александр медленно поднял измученные семитские глаза и обмер.
   — Я перезвоню, — скороговоркой шепнул он в трубку мобильного.
   «Хорошо, что для своих базаров не использует мои телефоны», — машинально отметил Глеб. Заметил он и шершавые губы, и характерно расширенные зрачки.
   — Здравствуйте, Глеб Павлович. — Александр попытался встать.
   Глеб махнул рукой.
   — Сиди, сиди. Что у нас с «Рускомом»?
   — Тянут время, Глеб Павлович. — Александр облизнул сухие губы. — Попробую нажать. Но думаю, без толку. На дефолт все линяли за бугор, работы не было. Сейчас только раскачиваются. А половину сотрудников сократили. Мои контактеры тоже пострадали. Шансов мало, — вздохнул Александр.
   — Ты здесь для того, чтобы делать невозможное.
   Под взглядом Глеба Александр подобрался.
   — Может, пока переключиться на железнодорожников?
   — Сколько там светит? — спросил Глеб.
   — Триста. Но половина — откат.
   — Морда не треснет?
   — Сто пятьдесят «штук» для нас сейчас — тоже деньги, Глеб Павлович.
   — И они про свои так же, наверное, думают. — Глеб улыбнулся. — Ладно, сделай их мне за неделю.
   Эдельман тяжко вздохнул.
   — Но это из разряда абсолютно невозможного.
   — Принесешь контракт — премия пятнадцать процентов! Налом, лично от меня.
   Кадык у Эдельмана дрогнул.
   Глеб развернулся и лишь после этого позволил себе брезгливо поморщиться. Запаха заживо гниющей плоти он не переносил.
   В самом конце зала помещался обширный загон для дизайнеров. Шепоток о появлении шефа уже прошелестел по сотам улья, и здесь Глеба ждали.
   Высокий полный мужчина с выскобленной лезвием лысиной резво выскочил из засады и преградил Глебу путь.
   — Глеб Павлович, утро доброе! — Он отвесил в меру подобострастный поклон.
   — Доброе! — улыбнулся Глеб. — Но по вам не скажешь. Опять проблемы, Иван Васильевич?
   Год назад Глеб за долги отнял у лысого глянцевый журнальчик «для богатых». Прежний владелец всю прибыль клал в карман, что в конце концов сгубило и его, и журнал. Поэтому поставить журнал на ноги труда не составило, даже пошли нормальные деньги, но проблем прибавилось.
   Раз в месяц, кровь из носа, требовалось сдать макет в типографию, а потом развезти свежие номера заказчикам, проплатившим статьи «о себе любимых» в «солидном издании для узкого круга лиц, принимающих решения», как позиционировал себя журнал.
   От Ивана Васильевича исходил легкий душок выпитой вчера четвертушки. Но вкупе с солидной фигурой, лепной лысой головой и запахом шикарного лосьона после бритья амбре воспринимался вполне солидно. На грешок главного художника Глеб закрывал глаза, тем более что Иван Васильевич, приняв на работе, — водилось за ним и такое, — имел привычку потом долго и унизительно каяться.
   — Стас до сих пор не одобрил макет обложки. А в «Макцентр» нужно было сдать еще два дня назад. — Лицо Ивана Васильевича побагровело от возмущения. — У Стаса, безусловно, работы больше моего… Но и меня поймите!
   — Уже понял, — кивнул Глеб. — Где Стас?
   — С утра закрылся с заказчиками. — Иван Васильевич развел руками. — А у нас работа стоит.
   Стас числился в помощниках на все случаи жизни, но и его прыти порой не хватало.
   — Если позволите, я его заменю. Заменить собственного зама — это ли не смешно?
   Иван Васильевич с готовностью расцвел улыбкой.
   Глеб, поддерживаемый под локоток главным художником, прошел в просторную «соту».
   Первый помощник Ивана Васильевича, парень с лицом туберкулезника, и девочка «на подхвате», особь среднего пола, с короткой оранжевой стрижкой и сережками где только можно, развернув кресла, закивали. Оба сделали особо изнуренный вид, демонстрируя последнюю степень аврала.
   Три девятнадцатидюймовых монитора светились разноцветными картинками. Короб принтера, урча, выжимал из себя полосу бумаги.
   Иван Васильевич потянулся к папке с макетом, тяжелым и толстым, как гранитная плита.
   — Нет, смотреть не буду. Все в черновиках уже видел, — остановил его Глеб.
   Иван Васильевич изобразил на лице покорность воле хозяина. Но, как нестареющий «шестидесятник», добавил в мину малую толику фрондерства. Ровно на столько, чтобы сохранить остатки самоуважения и не вылететь при этом с работы.
   — Если не доверять мастерству заслуженного художника, лауреата стольких премий, что даже у меня не хватает памяти запомнить, то кому еще можно здесь верить? — Глеб покосился на Ивана Васильевича, проверяя, как подействовал комплимент.
   Комплимент вызвал прилив малинового цвета к тщательно побритым щекам и лысине Ивана Васильевича.
   — А вот обложечку посмотрю.
   Глеб встал за спиной у туберкулезного.
   — Николай, давай все варианты, — скомандовал Иван Васильевич.
   Николай простучал прозрачными ногтями по клавишам, на мониторе появились десять цветных картинок, размером с игральные карты.
   — Я попробовал варианты в разной стилистике. — Иван Васильевич встал бочком между монитором и шефом. — Есть и классика. Поиграл с авангардом… Коля, укрупни, пожалуйста, — попросил он оператора.
   Глеб молча дождался, пока последняя картинка в крупном масштабе пройдет на экране. Чувствовал кожей лица, как Иван Васильевич бросает на него настороженные взгляды.
   Ребус с картинками Глеб разгадал легко.
   Две обложки художник делал «для души», затесав их среди тех, что лепил «для хозяина». Глеб был уверен, что Иван Васильевич заранее знает, какой вариант получит визу руководства. Как никак, а в издательском деле подвязывался не один десяток лет и каких только дубов ни насмотрелся. Однако скрипел позвоночником, морщился, а кланялся. Потому как, хоть и вольный творец, а все же — наемный работник.
   На мониторе вновь высветились все картинки разом, как карты в пасьянсе.
   — Та-а-ак. — Глеб скрестил руки на груди. — Выбрать сложно, но нужно. Лично я глаз оторвать не могу вот от этой.
   Он указал на ряды белых изгибов газовых труб на непроницаемо черном фоне. Картинка явно делалась «для души».
   — Чистое «техно». Ультрасовременно, и настроение чувствуется. Что-то из земли идущее, непонятное, но желаемое, да? Мастерская работа!
   Иван Васильевич подарил ему благодарный взгляд и потупился.
   — Но «Газпромом» рулят, насколько мне известно, отнюдь не выпускники Академии изящных искусств, — изрек Глеб, а оранжевая девица прыснула в кулачок. — Придется ориентироваться на их понимание прекрасного. Сделаем им красиво за их же деньги. Но и до уровня начальника газокомпрессорной станции нам опускаться незачем. Согласны?
   Иван Васильевич дважды отсемафорил успевшей побледнеть от волнения лысиной.
   — Мне кажется, это — компромиссный вариант.
   Глеб с серьезным видом указал на центральную картинку, светившуюся изумрудно-фосфорным цветом. А сам был готов расхохотаться в голос.
   Оператор по немой команде художника щелкнул «мышкой» и увеличил картинку на всю ширину экрана.
   Глеб крякнул в кулак, чтобы смех не вырвался наружу.
   В правом нижнем углу обложки круглолицый шеф «Газпрома» жизнерадостно улыбался из-под нахлобученной до глаз пыжиковой шапки-ушанки. Бугорки щек и прочие выпуклости лица украшал здоровый румянец человека, привычного к северному морозу и к заполярным дозам спиртного. Фон был черный, а по нему, фосфорно светилась элегантно вогнутая карта страны, разбитая на четкие прямоугольники.
   — Монитор центральной диспетчерской «Газпрома». Специально попросил кадр в их пресс-службе, — пояснил Иван Васильевич.
   Глеб с глубокомысленным видом кивнул. Вопрос, который жег язык, задала оранжевоволосая курица.
   — Ничего, что он в ушанке на центральном пульте? — подала она стервозный голосок. — Да и осень еще на дворе. Не по погоде одет.
   Иван Васильевич готовился что-то сказать, но, хлопнув ртом, задохнулся.
   Глеб, не выдержав, разлепил губы в улыбке.
   — Будем считать, что он только прилетел из Ханты-Мансийска! — выдал он заранее сформулированный ответ. — И сразу — на главный пульт.
   Засмеялись в голос все, даже Иван Васильевич подключился, правда, последним.
   — Ладно, одобряю в шапке, — промокнув глаза, вынес вердикт Глеб.
   Иван Васильевич с достоинством кивнул, как фельдфебель-старослужащий, получивший приказ, в котором не нуждался.
   Глеб повернулся к монитору.
   — А это будьте добры сохранить. — Он указал на белую головоломку из труб. — Разведка донесла, они там что-то мутят с «Рургазом». Потребуются проспекты и прочая рекламная макулатура. Немцы такой шедевр оценят по достоинству. Или я их уважать перестану.
   Иван Васильевич смущенно, но польщено одновременно залился румянцем от подбородка до макушки.
   — Вы же профессионал высшей пробы, Иван Васильевич. — Обычно с этой фразы Глеб начинал проработку художника за очередную пьянку на рабочем месте. Но сейчас она звучала без всякого укора. — И лучше меня это знаете. Я лишь знаю, что мир создается энтузиастами, а стоит на плечах профессионалов. Знаю, а кто сказал, не помню.
   — Он, — подала голос девочка. — Я полосу с его интервью верстала.
   Оранжевоволосая указала на стенд, занимавший всю стену над ее монитором. На стенд Иван Васильевич лепил магнитами лучшие обложки. Получилась выставка личных достижений, пример для ученицы и образцы для бестолковых клиентов.
   Глеб осекся, вдруг осознав, чьи слова он процитировал.
   С обложки майского номера на него смотрел Матоянц. Отчим Карины, как всегда, выглядел сосредоточенным и уверенным в себе. И абсолютно не подозревал, какая смерть ждет его через четыре месяца.

* * *

   Глеб набрал код на замке, потом приложил большой палец к синему стеклянному квадратику на косяке. Щелкнуло запирающее устройство. Он толкнул дверь и шагнул в тихий глухой коридор.
   Еще одна игра за собственные деньги. Но на этот раз всерьез и на серьезные ставки.
   В отдельном отсеке, отгороженном бронированной дверью и звуконепроницаемой стеной от бестолковой суеты общего зала, находился «мозговой центр» агентства. По сути, он и был пиар-агентством, остальное — мишура для заказчиков и налоговой инспекции.
   В четырех кабинетах размещались службы контрразведки, разведки, аналитический отдел и служба стратегического планирования. Все, как в нормальной спецслужбе уважающего себя государства. Только без раздутых штатов, бюрократии и интриг. По одному куратору с двумя помощниками на каждое направление и право использовать любые ресурсы, лишь бы выгорело дело.
   Глеб стряхнул с себя маску демократически настроенного и прогрессивно мыслящего начальника-технократа. И стал тем, кем любил быть, — охотником на двуногих.
   Он без стука распахнул первую дверь. Встал на пороге. Вдавил взглядом обратно в кресло приставшего было начальника службы безопасности. Молчал и не без удовольствия следил, как с лица еще минуту назад столь уверенного в себе человека стекает удивление и медленно серой отечностью проступает тревога. А потом — страх. Липкий его запах Глеб почувствовал на расстоянии.
   Глеб захлопнул дверь, сделал три бесшумных шага к столу.
   — Сергей Дмитриевич, раздолбай на входе докладывает мне, что происшествий не случилось. А в офисе у кое-кого вот-вот начнется ломка!
   Сергей Дмитриевич нервно дрогнул губами.
   — Я же предупреждал, Глеб Павлович, такой гадюшник под боком! Наши на этих обкуренных лабухов насмотрятся, а потом…
   Глеб посмотрел ему в глаза, и Сергей Дмитриевич осекся.
   Глеб перегнулся через стол, нажал кнопку селектора.
   — Любовь Викторовна, добрый день. У нас деньги есть? — спросил он добродушно-игривым тоном.
   Из динамика раздался хохоток полной жизнерадостной женщины.
   — Денег нет и не будет! — выдала она дежурный ответ. — Добрый день, Глеб Павлович.
   — И тем не менее через полчаса выплатите Эдельману двести долларов на представительские расходы, — распорядился Глеб.
   — Глеб Павлович, он свой фонд давно выскреб до донышка! — взмолилась бухгалтер.
   — Потому что работает лучше всех. У него сейчас идет важный контракт, так что изыщите возможность, Любовь Викторовна.
   Глеб оторвал палец от кнопки, им же, острым и твердым, нацелился на переносье Сергея Дмитриевича.
   — Когда этот засранец выскочит за дозой, пустишь за ним «хвост». Засечешь контакт. Барыгу сегодня же сдать ментам.
   Сергей Дмитриевич с готовностью кивнул.
   — Сделаем. А с Шуриком Эдельманом что делать? Может, по почкам? Для профилактики.
   Глеб сузил глаза.
   — По голове, — отчетливо прошептал он. — Чтобы вылетело все, что он за два года здесь узнал.
   Прочитав немой вопрос в глазах Сергея Дмитриевича, Глеб отрицательно повел головой.
   — Сделай из него растение — и хватит. Три дня на исполнение. Вопрос закрыт.
   Не попрощавшись, Глеб вышел в коридор.
   Табличек на дверях не было за ненадобностью. Свои и так знали, где кто сидит. А чужих сюда не пускали.
   Глеб коротко постучал и распахнул дверь в кабинет аналитиков.
   Альберт Семенович оторвал взгляд от пасьянса из карточек, разложенных на столе. Молча, кивком, поприветствовал.
   Был он человеком в летах, невзрачным и нелюдимым. Но светлее головы, чем у него, Глеб еще не встречал. Мозг Альберта Семеновича легко справлялся с объемом работы, непосильным для коллективного разума оперативно-аналитического управления КГБ. И главное, работал куда качественнее. Свои его прозвали Альбертом Вторым, в память об Альберте Первом — Эйнштейне. И хотя буйной седой шевелюры не имел и атомных бомб не разрабатывал, Альберт Семенович кличку принял как должное.
   — Где народ? — Глеб указал на три пустующих кресла.
   — В «поле». Услал, мозги проветрить, — ответил Альберт Семенович. — В «Горбачев-фонде» какая-то конференция, пусть покрутятся, не помешает.
   — Не слишком им много свободы даете?
   — Только делу польза. Эта субстанция быстро прокисает, если ученый варится в собственном соку. — Он постучал по высокому морщинистому лбу.
   Глеб сел в свободное кресло, расслабившись, вытянул ноги. Отчетливо произнес всего одно слово:
   — Матоянц.
   По отечному лицу Альберта Семеновича пробежала тень.
   — Никаких подвижек, — после паузы ответил он.
   — Может быть, проворонили? — спросил Глеб.
   — Пока справляемся. — Альберт Семенович приложил палец к одной из карточек, лежавших перед ним. — Наши даже засекли передачу «Кондпетролем» акций компании, аффилированной в структуру Матоянца. Но это — «шум». Отдали за старые долги в пакете с другими, более ценными. О реальной атаке на наследство Матоянца пока нет даже речи. — Он замялся. Поднял глаза старого сенбернара на Глеба. — Извините, Глеб Павлович, я не совсем в курсе, насколько мы включены в его проект «Водолей»?
   — На все сто. То есть — по уши, — поморщившись, ответил Глеб.
   — Ага.
   Морщины на лбу у Альберта Семеновича пришли в движение. Подумав, он еще раз заключил:
   — Ага.
   — И это все?
   — Подробнее я распишу в докладной. Но общий вывод: сейчас выходить из проекта — преждевременно. Несмотря на любые издержки, надо оставаться в деле. Тот самый случай, когда лучше затеряться среди ждущих, чем оказаться первым среди бегущих.
   Глеб разглядывал тупые носки бутсов.
   — Сколько протянется такое положение? — спросил он.
   — Взрыва следует ждать со дня на день. — Альберт Семенович откинулся в кресле.
   Глеб поднял на него холодный взгляд.
   — Поясните.
   Альберт Семенович сделал недовольное лицо. Долгие речи давались ему с трудом и были малоприятны.
   — Прежде всего отмечу, что я полностью не в курсе этого проекта «Водолей». — Он прикоснулся пальцем к одной из карточек. — Но в данном случае я на вас не в обиде, Глеб Павлович. Излишняя масса информации не устраняет неопределенность, а наоборот, лишь усугубляет ее. Это — аксиома. Для анализа достаточно три, пять, максимум — семь критериев, иначе захлебнешься в информации. Так, мне достаточно знать, что Матоянц разворачивал некий проект под условным названием «Водолей». Предполагаю, что его смерть неким образом связана именно с ним. Почему?
   Он замолчал и уставился на Глеба.
   — Да, почему? — спросил Глеб, зная привычку Эйнштейна втягивать в разговор.
   — Потому что другие «маркеры» его активности остались неизменными. Никаких пиков, никаких резких спадов. Вывод очевиден — корень в проекте. Не имея информации, все же рискну предположить, что работы подошли к критической отметке. Тут возможны два варианта: либо ликвидация куратора проекта не способна повлиять на его результат, либо наоборот — катастрофична для проекта. Весь вопрос, кем был Матоянц: Королевым или Чубайсом. Это условные термины, как вы догадываетесь.
   — Тогда уточните.
   — Королев создал космическую отрасль с нуля и ушел из жизни, когда баллистические ракеты уже приняли на вооружение, а запуск кораблей с человеком на борту был поставлен на поток. Его смерть для космонавтики явилась трагическим, но абсолютно не критическим событием. Произойди она раньше, это была бы катастрофа. С Чубайсом все наоборот. Он ничего не создавал, Днепрогэсов не строил и атомных станций к очередному съезду КПСС в строй не вводил. Он получил в управление то, что уже было создано до него. Впрочем, как многие ему подобные. Пусть твердят, что он гениальный менеджер, мне это до лампочки. Я твердо знаю, исчезни Чубайс сегодня, лампочки все равно будут гореть. Как горели до него. Это физика, а не менеджмент.
   Глеб хмыкнул и кивнул.
   — Мысль понятна. Теперь уточните, что вы называете «ликвидацией».
   Альберт Семенович перевел дух.
   — Я имею в виду «ликвидацию» в специальном смысле этого слова. Решение ликвидировать конкурента всегда продиктовано логикой. Патологических убийц в бизнесе и политике нет. Даже Сталин, пусть и трижды патологическая личность, в своих чистках и ликвидациях был логичен и последователен. Любую логическую систему можно легко раскрыть. Но смерть Матоянца в той форме, в которой она последовала… Вы понимаете, что я имею в виду? Она — абсолютно не прогнозируема. Вероятность — ноль и ноль десятых! И тем не менее она — очевидный факт. — Альберт Семенович поиграл карточкой, заштрихованной в черный цвет. Вздохнул. — И с ним я ничего поделать не могу. Факт не встраивается в логику системы.
   Он бросил черную карточку поверх пасьянса из карточек, заполненных мелким почерком и непонятными значками.
   — Такого быть не может, чтобы никто до нас не додумался, как выйти из этого интеллектуального тупика, — с усмешкой вставил Глеб.
   Альберт Семенович ответил понимающей полуулыбкой.
   — Безусловно, да. Не нам одним мозги даны, не одни мы ими кормимся. Например, существует теория Брумля. Согласно ей любое явление, чья вероятность была исчезающе мала, произойдя, порождает цепочку затухающих явлений одной с ним природы. Как бы это сказать… Происходит мощное вторжение в систему извне, совершенно чуждая системе сила использует ее как поле для самореализации. Некоторые считают, что жизнь на земле появилась именно таким образом.
   — Чуждое системе явление, — с расстановкой повторил Глеб. — Занятно.
   — Еще одна трагедия в семье, так я понял? — вскинув взгляд на Альберта Семеновича, спросил он. — Подобная смерти самого Матоянца?
   Тот вздохнул и кивнул.
   — Только с небольшим уточнением, Глеб Павлович, — заметил он. — Не подобная ей, а той же природы. Или из того же источника, если вам угодно.
   — Вероятность?
   — Чем дольше тянется патовое состояние, тем она больше, — помедлив, ответил Альберт Семенович. — Сейчас — шестьдесят процентов, не меньше.
   — Можно вычислить источник?
   Альберт Семенович снова показал ему карточку, заштрихованную черным.
   — Для таких случаев люди и выдумали Бога. А я не Господь, Глеб Павлович. И среди моих коллег в аналогичных структурах, насколько известно, такого не числится.
   Глеб посмотрел на черную карточку, с трудом отвел глаза.
   — И никакой связи с проектом «Водолей»?
   Альберт Семенович пожал плечами.
   — Я бы мог ответить, что любое явление в мире есть часть иного процесса. Зачастую, иного уровня и с полярным знаком. Поэтому результат либо превосходит ожидания, либо хоронит надежды. Как вышло с нашей перестройкой. «Ракомстройкой». — Он выдавил кислую улыбочку. — Исключать, что проект «Водолей» задел некие глубинные структуры или срезонировал с более высокими иерархиями, я не могу. Но это уже мистика. От слова «misty» — «туман». А в тумане я ничего разглядеть не могу. Поэтому и предлагаю подождать, пока вихрь событий не разорвет его в клочья.
   — А как насчет принятия решения в условиях дефицита информации? — с иронией спросил Глеб.
   — А! — отмахнулся Альберт Семенович. — Оставьте это студентикам с курсов менеджмента. И американцам. Они, дети малые, еще не наигрались в войнушку с индейцами. А умные люди ждут. Ждут годами и десятилетиями. Тихо работают на перспективу и предоставляют другим право видеть в тумане то, что левой задней захочется. Как китайцы. Строят себе Поднебесную и строят. Не перестройкой занимаются и реформы чудят, а строят Империю. Или евреи. По шейкелю с души уже три тысячелетия собирают на Великий Израиль. И ведь построят! Не так быстро, как мы Храм Христа Спасителя, но построят непременно. У нас вышел лубок, а у них — Храм.