Маркеев Олег. Цена посвящения: Время Зверя

   Глеб готовился к удару. Поднял голову. Посмотрел в лицо Родику.
   — Желаешь примазаться? ^[57]
   Родик стушевался.
   — Вот и спрячь зубы, бобер ластожопый. Не то я под хвост кий воткну, а через хлебало выну, — произнес Глеб ровным голосом.
   У Родика забегали глазки. В поисках поддержки он посмотрел на Басурмана, но тот подписываться в ссору явно не желал.
   Глеб встал в стойку, изготовился и мягким касанием кия привел шар в движение.
   Шар с ускорением пошел к борту, ударился об острый угол лузы, накатом пошел назад. Шары цокнулись лбами и медленно покатились в разные стороны, каждый к своей лузе. Вошли чисто, не задев края.
   — Раз!
   Глеб подогнал новую пару. Выставил в исходное положение. Замер в стойке, выровнял дыхание и ударил. На этот раз сильнее.
   Глухой удар в край лузы, громкий щелчок шаров, накат, от которого на низкой ноте задрожал стол. И ни с чем не сравнимая тишина, с которой чисто сделанный шар проваливается в лузу.
   Под столом шел желоб, по которому шары скатывались в накопитель у дальнего борта. Сначала звук в нем был двойным и приглушенным, словно в снегопад два паровозика катили под гору. Потом, когда шары, клацнув, соединились и пошли парой, звук сделался громче и выше тоном. Лязгнул металл накопителя, как вагонная сцепка, шары с потрескиванием притерлись друг к другу, затихли.
   — Два! — произнес Глеб в полной тишине.
   Он концом кия подогнал еще два шара. Выстроил в ряд. Сомкнул гладкими боками. Изготовился.
   Обвел взглядом публику. Все, как загипнотизированные, смотрели на его пальцы, ловко обхватившие ударный конец кия. У Кики разве что слюна не текла по губам, а лицо стало как у полного дауна. Лицо Родика все сморщилось к носу, а сам крупный нос, казалось, обвис, как у уволенного за пьянку клоуна. Басурман стал похож на каменную бабу из калмыцких степей. С Модного сошел весь лоск. Не спасал даже гламурный прикид. Дорогая одежда никак не вязалась с замерзшей маской тоски на лице. Выглядел Модный импотентом, заброшенным в раздевалку «Мулен Руж».
   — Сегодня явно не твой день, Модный.
   Глеб резко оттянул кий, а ударил очень мягко. Издевательски мягко.
   Шар еле-еле покатился к лузе, слабо толкнулся лбом об ее острый угол, пополз назад. У него едва хватило силы удариться в напарника по трюку. Но какую-то энергию он все же ему передал: шары стали медленно расползаться к своим лузам. Шли точно по прямой. Но медленно. Мучительно, гипнотизирующе медленно. Синхронно достигли обрыва. И показалось, выдохлись окончательно. Замерли на самом краю.
   Но сила, что поселилась в их гладких телах, вдруг встрепенулась и ожила. Сначала задрожал первый шар, все сильнее нависая над зевом лузы. Потом покачнулся второй. Рухнули они одновременно.
   «Ба-бах» — поплыл спаренный звук в тишине.
   А потом радостно и живо заклокотало в стоке. Громко цокая, словно поздравляя друг друга, шары скатились в накопитель.
   — Три!
   Глеб бросил кий на стол.
   Выдохнули все разом, будто дружно сбросили с плеч стопудовое бревно.
   Глеб почувствовал на себе их взгляды. Ошарашенный — Модного, затаенно злобный — Родика. Слива и Басурман смотрели, как солдаты на генерала, прикажи — умрут сами или порвут кого угодно.
   — Если хочешь отыграться, повтори номер. Я не против.
   Модный только криво усмехнулся в ответ. Чем навсегда потерял Басурмана и Сливу.
   Глеб сунул карточку «Виза» в портмоне, а его — в карман.
   — Итак, на чем мы остановились?
   Модный с явным усилием заставил себя шевелиться. Прошел мимо Глеба, обдав удушливым облаком нервного пота и перегоревшего парфюма, в темный угол.
   Бакс Рваный сидел в кресле на кейсе, задом грея хозяйскую наличку. Модный отстегнул цепочку и шлепком согнал пса.
   Четвероногий охранник, получив увольнительную, сразу же потрусил к Глебу. Замер в паре шагов, пытливо заглянул в лицо. Обрубок его хвоста, эрогированно задранный вверх, нервно подрагивал.
   Глеб опустился на корточки, впился глазами в зрачки пса, тускло отливающие закаленной сталью.
   Модный ковырялся с кодовым замком на кейсе. Посмотрел через плечо. Цыкнул на пса.
   — Рваный, не шали! А ты, Глеб, не понтуйся. Съест пес твою рожу или еще чего ценное, а ты мне претензии выставишь.
   — Не бойся. Пес умный. — Глеб не отпускал взглядом пса. — Он же понимает, что портить со мной отношения — себе дороже. Так, Рваный?
   Стаффордшир зевнул, щелкнул пастью, дрябло дрогнув брыдлями. На ковер упали капельки слюны. Он оглянулся на копошащегося в углу хозяина. Потом уставился на Глеба, преданно и покорно, как умеют только собаки.
   Глеб носом едва слышно прогудел протяжную монотонную мелодию. От этих едва различимых звуков пес напрягся. Перебрал лапами и еще раз оглянулся на Модного.
   В углу клацнул сработавший замок.
   — Вот так оно! — как можно беззаботнее воскликнул Модный.
   Вернулся к столу с кейсом в руке. По пути легко пнул коленом Рваного, процедив: «Пшел на место!».
   Встал напротив Глеба, тем самым перекрыв ему выход. Слева от стола стояли Басурман и Кика. Справа — Родик. На вид хлипкий, но в драке упрямый и зверски жестокий.
   — Бабки-бабулечки, — нервно дребезжа голосом, пропел Модный.
   Водрузил тяжелый кейс на стол, откинул крышку. Кейс был под срез заложен пачками долларов.
   — Сколько с меня причитается?
   Модный опять начал ломать комедию с собой любимым в главной роли.
   Глеб ничем не выдал раздражения. Чутье подсказывало, что существование Модного на земле — вопрос времени. Причем измерять его ввиду малости величины желательно в минутах и секундах.
   — Три «лимона» за товар и триста ты проиграл, — ровным голосом произнес Глеб.
   Никого в этой скупо освещенной комнате он не боялся. Опять повисла звенящая тишина. Но если ты умеешь создавать вокруг себя вот такую мертвую тишину, милее сердцу ничего нет, никакая музыка во Вселенной не идет ни в какое сравнение с нею.
   Глеб плотоядно, как сытый тигр, прищурился.
   Модный кисло улыбнулся. Запустил руки в пачки, стал швырять по одной на стол, поближе к Глебу. Его влажные губы беззвучно шевелились, считая пачки.
   — Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, — вслух закончил счет Модный. — Все чисто, как в сберкассе.
   — Ты мне должен еще полтора «лимона» за товар. — В кейсе столько не осталось, и Глеб это видел.
   Модный стал похож на наперсточника, первый раз вставшего на «точку». На лице наглая улыбочка, а в глазах — паника.
   — Так мы же догово…
   — Завтра вечером отдашь, — не дослушав, оборвал его Глеб. Протянул руку. — Подай плащ.
   Фраза была сказана вполголоса, но так, что Родик против собственной воли подсуетился и передал Глебу плащ.
   Глеб набросил его на плечи. Из кармана вынул скрученный в трубочку пакет. Встряхнул, расправляя. Пакет оказался специального размера — для оптовых закупок. С красным фирменным лейблом и рекламным слоганом: «Ашан. Удар по ценам!».
   — Так и пойдешь с пакетиком? Понтярщик ты, Глеб, — осклабился Модный.
   Глеб стал укладывать пачки плотными рядами. Не отвлекаясь, ответил:
   — Ты же мне кейс свой не дашь. Ты жадный, Модный, а я не люблю одалживаться.
   С последней пачки он сорвал банковскую упаковку, согнул пополам, с тихим треском, как колоду карт, просмотрел и сунул в карман плаща.
   Взял под мышку тяжелый брикет.
   — Завтра заскочу за остальным. Пока! Не скучайте, пацаны.
   Родик резво посторонился, и Глеб, обойдя стол, направился к выходу.

Глава двадцать пятая. «Не дразните собак, не обижайте кошек…»

Создатель образов

   Путана с сережкой в носу все так же скучала у стойки. Тянула через соломинку все тот же коктейль, буро-красной жидкости в стакане за время отсутствия Глеба почти не убавилось.
   Глеб забрался на соседний табурет. Бармен прекратил полировать стакан, изобразил на лице максимум внимания.
   — Черный «Баккарди», мята, цедра лимона, лайм, тертый лед, — распорядился Глеб.
   Бармен кивнул.
   Наташа разлепила черные губы и, шевеля соломинку языком, произнесла тихо, будто сама себе, но так, чтобы Глеб расслышал:
   — Взболтать, но не смешивать. ^[58]
   По лицу бармена юркнула тревога. Он с неудовольствием уставился на Наташу. «Сниматься снимайся, но не лезь в открытую к клиенту».
   Глеб изогнул бровь.
   — Однако! А по-английски как?
   — Шэйк, бат донт микст, — с довольно неплохим произношением ответила Наташа.
   — И дайкири для дамы. — Глеб выставив указательный палец, остановил бармена, рванувшего исполнять заказ. — Еще. Не в службу, а в дружбу. Будь добр, найди мне коробку. Только почище.
   — Какую?
   — Из-под вина или что-то типа того.
   Бармен нырнул под стойку, выпрямился, держа в руке коробку из-под мартини.
   — Пойдет?
   — В самый раз!
   Глеб принял коробку, сунул в нее пакет, утрамбовал, разворошив брикеты денег. Опустил на пол, поставил сверху ногу.
   Бармен занялся заказом.
   Глеб повернулся к Наташе, потянул носом воздух. Вдруг захотелось подурачиться.
   — Ваше произношение делает честь педагогам достославного МГУ, а ваша кожа словно специально создана, чтобы на нее наносить благородный аромат «Живанши», — произнес он по-английски.
   — Универ ни при чем, английский я знаю со школы, — ответила она по-русски.
   «Стиль все-таки хромает», — с грустью констатировал Глеб.
   — А «Живанши» не мой любимый запах. Если честно, клиент припер целую коробку. Вот и пользуемся на халяву.
   — Угу, — кивнул Глеб безо всякого интереса.
   Бармен поставил перед Глебом толстый стакан. Оказалось, кстати.
   — Кстати, рекламу «Баккарди» я делала, — вставила Наташа.
   — Угу. И клиент припер пять коробок пойла, — подсказал Глеб. — Несчастных случаев на работе не было?
   — Каких?
   — Белой горячки от халявы, например. Очень русская болезнь.
   Наташа легко и непринужденно рассмеялась. Тряхнула головой, разметав по плечам тугие жгутики дрэдов.
   — Ты — дизайнер, — как диагноз, произнес Глеб.
   — Угадал!
   «Немудрено. Ни одна моделька не станет дырявить рожу и портить волосы. И только офисная шваль говорит о заказе „я делала“. Хоть дизайнером зовись, хоть старшим исполнительным лайн-директором по региональным проектам, шваль она и есть — шваль. Шестьсот баксов оклад и добровольно-принудительный секс с шефом по пятницам».
   Он посмотрел на ее припухшие губы. Уловил винный запах, испаряющийся с их горячей упругой поверхности.
   «Нет. Оставить почти два „лимона“ без присмотра и пойти с путаной на минет в туалет, это не есть умно. Тащить коробку с собой — сам же первым умру со смеху».
   Она не поняла смысла его улыбки, но тоже растянула губы, показав ряд идеальных зубов.
   Остатки возбуждения, клокотавшие внутри, никак не хотели уняться, требовали выхода. И Глеб решил еще немного подурачиться.
   — Вряд ли ты это знаешь, но есть такая поза, называется «миссионерской». Когда мужчина на женщине, лицом друг к другу, — он вновь перешел на английский.
   — С чего ты взял, что не знаю? — помедлив, ответила она. Интонация была чуть наигранной, как на школьном уроке. — Ее предпочитают депутаты из провинции.
   Глеб не сдержался и хохотнул.
   — Правда, очень скоро они начинают требовать экзотики, — добавила она. — Втроем и больше. Полный кворум, как говорят у них в парламенте.
   — А что предпочитаешь ты?
   — Эскимо с кокаином, — слетело с ее развратных губ.
   Глаза ее ждали ответа.
   — Об этом надо подумать.
   Глеб поднял стакан, отсалютовал соседке и сделал большой глоток.
   Струя холодного огня ударила в желудок. Смесь взорвалась внутри, по венам хлестнул витаминный удар.
   Глеб зажмурился. Задержал дыхание. В желудке, как в топке, загудело пламя, жар хлынул по всему телу, докатился до головы, щеки сразу же загорелись, будто натер их снегом. Вся гадость, что образуется в организме при стрессе, сгорела без следа. Он с удовольствием ощутил, как каждая клеточка тела наполнилась упругой силой.
   Как всегда бывало, прилив бодрости обострил до звериного обоняние и слух. Запахи сейчас только мешали сосредоточиться. Глеб сложил ковшиком ладони и уткнул в них нос. Глаз не отрывал. Весь превратился в слух.
   Сначала какофония звуков залепила уши и тупой болью ударила в мозг. Глеб сфокусировал все внимание на дыхании соседки, и остальные звуки сделались глуше. Послушав мерное, с легкой табачной хрипотцой дыхание, он перевел «фокус внимания» на бармена. Парень, оказывается, думая, что его никто не слышит, считал в кармане купюры. Глеб отчетливо различил двенадцать шелестящих, слоящихся звуков. «Сто сорок пять», — свистящим шепотом закончил подсчет чаевых бармен. Влажно цокнул языком.
   Глеб с брезгливостью оторвал «фокус внимания» от его губ и направил в зал.
    — Прикинь, облом, да? Час как познакомились, а она сразу залепила: «Ой, забыла, мне за мобильник заплатить надо». Ну, типа, телефончик дам, но один хрен не дозвонишься. Прикидываешь? Мне не в падлу двадцать баксов ей на счет кинуть… Но не в первый же час бабло из меня сосать!
    — Ноги-то у телки ничего?
    — Ноги ничего, сиськи тоже нормальные. Мозгов, блин, нету.
    — Ну ты ей хоть вдул?
    — Само собой. Но на душе как-то хреново.
    — Слушай, и как ты его терпишь?
    — А что терпеть, что терпеть-то? У него как… Вот как эта креветка. Я не вру! Ха! Сейчас в сауну поедем, сама убедишься. И всего раз в неделю по две минуты.
    — Дура, я про характер!
    — Бросьте, даже Чернобыль не стоил Горбачеву власти. А вы говорите — дефолт! Пока нет реального конкурента, Ельцин всю страну может керосином залить и поджечь, ни одна шавка не тявкнет. Ваше здоровье!
    — Лучше через Брест. У меня там таможенник «на подсосе».
    — Нравится? У меня к ним еще кулон есть. Тоже с сапфирчиками.
    — Ну, значит, вытащили мы того лоха, приложили пару раз об капот, он и потек. Ключи от тачки, барсетку, мобилу — все отдал. Только отъехали, я в барсетку за документами сунулся, гляжу, блин, а мы не того обули! Вернулись назад, а он уже ноги нарисовал. Прикинь, да?
    — У меня принцип, хоть под негром меня застукай, все равно все отрицать буду. Хоть режь!
    — Ага, тебе легко. А мой вместе с негром грохнет и в одной могиле закопает.
    — М-м, кстати, хочешь негра попробовать? Есть хороший мальчик из «Лумумбы».
    — Считайте сами: армия, МВД, ФСБ с МСЧ, лужковские строители, железнодорожники, сантехники, дворники, электрики и прочая срань из ДЭЗов. Кто еще? А — бюрократия вся поголовно. Им как прикажут, так и проголосуют. А сколько их? Минимум половина населения! Так что за выборы можно не опасаться. Хоть меня назначьте — выберут! Еще по одной?
    — Не туда смотришь. Вон у стойки кадр стоит. Класс, да?
    — Да ты чё, заяц беззубый, гонишь? Он мне хлебником был по первой ходке, понял, да!
    — Обожаю «Кюросао»! Котик, я что-то не так сказала?
    — Из бюджета берешь, сколько хочешь, и можешь вообще не отдавать. А из «общака» берешь, сколько надо, и отдаешь до копейки. Мне удобнее работать с бюджетом.
    — Как эта гадость называется? Трепанг…. Мудацкое какое-то название. Но, ничего, вкусно.
    — Жена с детьми в Германии. И им, и мне так спокойнее. Выпьем, девочка моя?
    — Последний раз жирую, завтра на кичу. Папа дал команду всем сесть.
    — Посмотри, она же вся в складках! Как ее Леопольд бросил, так и развезло.
    — Что ты хочешь, нервы. Он ей квартиру, кстати, оставил? Нет?! Так ей, кобыле, и надо.
    — А потому, что так приучены. Раз начальник, лобызай в задницу. Кириенко, кто его знал? Месяц как вытащили, а рейтинг вырос на сорок процентов. С полного нуля — до сорока! Вот вам и Россия, наш дом! Повторим?
    — Вадик, мне скучно! Мы с Людой хотим в сауну.
    — Замерзла? Попрыгай, согреешься.
    — Триста «налом» и дом в Баковке. Считаешь, этого мало?
    — Я что, клюкнутый на всю голову? Против папы не попрешь. Или тут под джипешник положит или на зоне под лесовоз бросят.
    — Убери лапы, люди смотрят.
    — Это менты его заколбасили, бля буду.
    — Мясо жестковато. У вас как?
    — Что мы все о политике, ей-богу! Стриптиз у них тут бывает?
    — Отпад! Сверху вот так. И разрез — до попы. Всего пятьсот «баксов».
    — Евреи устриц не едят. Им Коран запрещает хавать все, что в грязи лежало. Ну не Коран… Как ее? Первая часть Библии, блин. Как она называется, Жижа?
    — Библия и называется.
    — Руку убери. Серж увидит, убьет обоих.
    — Между пятой и седьмой — промежутка нет совсем! Га-га-га!
   Глеб направил «фокус внимания», представив его сияющим шариком, через зал к нише. «Шарик» пропрыгал по ступенькам и вкатился в бильярдную…
    Модный старался говорить уверенным, не терпящим возражений тоном, но в голосе слышалась трещинка.
    — Как, как? Берешь десяток лохов, сажаешь их, на фиг, в гараже, стеклорезы в руки — и вперед! За ночь чтобы все мониторы раскурочили.
    — Ты представляешь, Модный, сколько в фуре тех мониторов? Проще у Глешки номера узнать.
    — Обойдемся! Сказал, резать, значит, резать. Что буркалы выпучил?
    — Модный, Басурман прав, это стрем.
    — А тебя никто не спрашивал!
    — Ты бы хоть с батей перетер, — прогудел голос Басурмана. — Про Глешкину «крышу» только он знает.
    — Вот где я видал твоего Глешку! — Модный задышал нервно, с присвистом. — То же мне, положенец нашелся! Я таких из параши жрать заставлял.
    — Если Глешку без спроса кинем, батя всех в параше перетопит.
    — Что-то ты, Басурман, базарить не по делу начал. Зассал, так и скажи. Вон, Родик вместо тебя поедет.
    — А что, поеду! Ночь туда, день обратно. Три «лимона» — ходка.
    — Губу закатай, родимый! Ты на первом же посту ГАИ спалишься.
    — Не понял?
    — Цыц! Короче, Басурман, ты едешь или нет?
    — Еду. Но только за товаром. Остальное меня не колышет. Хочешь кидать Глеба, твое дело. Я не подписываюсь. При всех заявляю.
    — Мал ты еще заявы объявлять. — Туфли Модного проскрипели к углу, где жарко дышал пес. — Башли на дорогу я дам. Сколько надо?
   Глеб резко, словно выплюнул команду, выдохнул.
   Из ниши вырвался истошный рев. Заглушил шум в зале. В миг сделалось пронзительно тихо, все звуки умерли. Остался только этот крик раненого животного. Потом к нему подключился еще один, сначала низкий, животный, он в секунду взлетел до свербящего поросячьего визга.
   Глухо бабахнул выстрел. Взвыл пес. Второй выстрел — и он затих. Только две человеческие глотки продолжали исторгать боль и ужас.
   Мутный поток страха, тошнотворный и теплый, как из прорвавшейся канализации, хлестал из ниши в зал.
   Крики разом оборвались. Но страх остался. В зале все еще висела плотная тишина.
   Соседка, нервно дрогнув спиной, повернулась к Глебу.
   Он усмехнулся в ее вытянувшееся лицо и тихо произнес:
   — Предмет для игры в шары из трех букв? — Ответа в таком состоянии, само собой, она дать не могла. И он добавил: — Кий. А ты что подумала?
   — Идиот! — выдохнула Наташа.
   Зал ожил и забурлил. Дрелью в бетон засвербил бабский визг, но после звонкой оплеухи заткнулся. Сразу несколько человек сорвались со своих мест и бросились к нише. В бильярдной заметались возбужденные голоса.
   Глеб краем глаза отметил, что пара-тройка солидного вида фигур сквозь полумрак заскользили к выходу.
   Кто-то из обслуги с перепугу врубил динамики на полную мощь и включил цветомузыку. Огненные блестки заплясали на стенах. «Чао, бамбино, синьорита!» — мартовскими кошками затянули «Блестящие».
   — Шапито! — Глеб покачал головой и одним глотком прикончил коктейль.
   Мята, лайм и замороженный спирт, царапнув горло, ухнули в желудок. Взорвались бесцветным огнем.
   За спиной, приближаясь, гулко затопали шаги. Дрогнула стойка, приняв тяжкий удар мощного тела.
   — Слышь, жопник, полотенце и лед дай! — скрипя зубами, прорычал Басурман.
   Бармен, ничуть не обидевшись, сноровисто выложил перед ним все требуемое. Глазами, лицом и всем телом спросил: «Чего еще изволите?» Получив в ответ тяжелый взгляд, испарился.
   Глеб развернулся.
   — Что там за бардак, Басурман?
   Басурман прикручивал к левому запястью полотенце со льдом. Повернул голову. Удивленно уставился на Глеба.
   — Ты еще здесь? — выдохнул он.
   Глеб проигнорировал вопрос. Продолжал требовательным взглядом сверлить округленные глаза Басурмана. Пахло от Басурмана кислой нервной испариной, псиной и свежей пороховой гарью.
   Басурман шмыгнул приплюснутым носом. От этого его глаза приняли обычный вид оплывших щелочек. Пальцы левой руки, торчащие из рулона полотенца, зашевелились, складываясь в распальцовки.
   Глеб ждал, когда Басурман овладеет собой окончательно и с языка глухонемых, понятного только узкому кругу лиц, перейдет на общеупотребительный разговорный.
   — Прикинь, бля… Эта падла на Модного бросилась! Вгрызлась в яйца, аж кость там какая-то треснула.
   — Лобковая, — подсказал Глеб.
   Мысленно представил тяжесть раны.
   Получалось, Бакс Рваный, выражаясь протокольно, нанес хозяину телесные повреждения, не совместимые с жизнью.
   — Родя, шестерка гребаная, сунулся, а Бакс его за ляжку… Полкило оторвал, я говорю! И опять на Модного кинулся. Вцепился в яйца и рвет, аж брызги летят.
   — И ты его…
   — А что делать? Не грызть же его зубами. Впаял между лопаток. Потом под ухо — и хана. — Он показал повязку. — Лягнул, сука. Когтем продавил до кости, прикинь. Хорошо, что кровь не идет.
   — Но не оторвал же. Доехать сможешь.
   Басурман тупо покачал головой.
   — Бате нужно доложить.
   — И что ты ему скажешь? Батя — не хирург, яйца Модному назад не пришьет. Но за товар открутит всем, у кого они еще остались.
   Басурман сделал каменное лицо. В узких щелках затаились по-звериному напряженные зрачки.
   — Не сиди, как приклеенный, Басурман. А то всю жизнь на подхвате будешь. Пока шестерки вокруг Модного кудахчут, сделай дело и доложи бате. Можешь верить, зачтется. — Глеб сполз с табурета. — Пора, а то сейчас менты со «скорой» завалятся.
   — Не мандражируй. Мы Модного с Кикой через заднюю дверь выволокли, — сказал Басурман.
   — М-да? Умен ты, Басурман.
   Глеб наклонился, поднял с пола коробку. Взял под мышку.
   — На дорожку дать? — спросил он, пробарабанив пальцами по картону.
   На секунду глаза у Басурмана вновь раздвинули щелки век.
   — Ну ты, блин, Глеб, фартовый! — слетело с его губ.
   — Так дать или нет?
   — Обойдусь.
   — Как скажешь…
   Глеб удобнее подхватил коробку. Свободной рукой достал из кармана две купюры, бросил на стойку.
   Потом положил руку на талию соседки. Как раз туда, где между задравшейся рубашкой и поясом брюк золотилась легким пушком кожа. Ладонь сразу же впитала особенный, острый жар возбужденного тела.
   Наташа рефлекторно выгнулась в пояснице. Оглянулась через плечо. В глазах не было удивления. Они ждали.
   Глеб наклонился и прошептал в пахнущую духами шею.
   — Машина подана. Жду ровно две минуты.
   Он пошел к выходу. На спине чувствовал булавочные уколы от двух взглядов. Сиамской кошки и стаффордшира.
   Глеб ни на секунду не сомневался, все будет, как он захотел. Пес останется на месте, а кошка побежит следом.

* * *

   Молния прошла по позвоночнику и бесцветным огнем лопнула в голове.
   Глеб зарычал и, выгнувшись дугой, закинул голову на кожаный подголовник сиденья. Сведенные судорогой пальцы запутались в тугих и жестких жгутиках волос.
   — Пусти, больно! — выдохнула Наташа.
   Глеб расслабленно осел в кресле, разжал мертвую хватку. Наташа сразу же оторвала голову от его коленей, резко выпрямилась и забилась в угол кресла, прижавшись спиной к дверце. Дрэды хлестнули по запотевшему стеклу, оставив витые дорожки.
   Над входом в клуб мигала лампочками вывеска — оранжевая обезьяна, забравшаяся на зеленую пальму. Цветной свет отражался в расширенных зрачках Наташи.
   Она, загнанно дыша, вытерла губы.
   — Что улыбаешься? — осипшим голосом спросила она.
   — Кайф.
   Наташа зло фыркнула и отвернулась.
   Глеб закурил.
   — Хочешь сигарету?
   Она не ответила.
   — Денег дать?
   Наташа нервно дернула плечом.
   — Как хочешь. — Глеб выпустил дым. — Извини, ошибся.
   Она резко развернулась. Ноздри, хищно расширившись, резко втянули воздух. Встретившись глазами со взглядом Глеба, она сникла. Выдохнула, помотав головой. Тугие жгутики царапнули по стеклу.
   — Сама не знаю, как получилось…
   — Бывает. И тем не менее спасибо.
   Он повернул ключ зажигания, мотор машины мерно заурчал.
   — Могу подбросить до метро.
   Наташа сузила глаза. Вцепилась в ручку на дверце. Дернула, но дверца не поддалась.
   — Знаешь, кто ты? Ты — животное! — процедила она сквозь перекошенные губы.
   Глеб затянулся, выдохнул дым, стряхнул столбик пепла.
   — Нет. Животное — это ты. А я — зверь, — произнес он ровным голосом.
   Нажал кнопку на панели, громко щелкнул электрозамок.
   Наташа плечом выбила дверь, выпрыгнула наружу. Запахнув на ходу короткую шубку, прыгающей походкой пошла вдоль припаркованных машин.
   Глеб, глядя в зеркальце, проводил ее взглядом.