Маркеев Олег. Цена посвящения: Время Зверя

   — Мне шампанского, — первой заказала Лиза. — Сухого.
   Глеб перевел вопросительный взгляд на Карину.
   — Водку и апельсиновый сок. Все отдельно, — уточнила она для официантки.
   — Здесь не подают водку, — ответил за девушку Глеб.
   — Вот тебе раз! — удивилась Карина.
   — Политика клуба. Где есть пиво, нельзя продавать водку. Иначе сделают ерша и уйдут в штопор. Никакой выручки, только грязь по углам.
   Карина дернула плечиком.
   — Тогда коньяк.
   — А вина не хочешь? Вино здесь отличное. И пиво питерское.
   — Нет. Я стараюсь не пить, что бродило и гнило.
   Глеб послал ей острый взгляд.
   — Итак, мы будем коньяк! — Он обратился к девушке. — Скажи бармену, что для меня. Он поймет.
   — Я что, одна буду шампанское? — возмутилась Лиза.
   — Допьешь — подключишься к нам. И орешков каких-нибудь, лимончик настрогай, — продолжил он. — Девочки, точно есть не хотите?
   Лиза отвернулась к пустой сцене. А Карина ответила:
   — Позже, наверное.
   Глеб жестом отослал официантку.
   Закурил. Посмотрел в глаза Карины. В них был тихий смех.
   Глеб усмехнулся.
   — Расскажи что-нибудь веселое. — Карина положила подбородок на кулачок, приготовилась слушать.
   Глеб, задумавшись, сделал пару глубоких затяжек.
   — Философию бизнеса я изучил на кафедре животноводства Сельхозакадемии. Начал в биологическом кружке при Доме пионеров, а в академии прошел полный курс.
   Карина не знала, как отреагировать: на губах Глеба играла ироничная улыбочка, а в глазах под пленкой предельной усталости пряталась боль. На всякий случай улыбнулась.
   — Вот, никто не верит, — Глеб по-своему интерпретировал ее замешательство. — А тем не менее это так. Причем я имею в виду не обычную мелкую фарцовку, хотя тогда другого бизнеса попросту не существовало. А именно Бизнеса. Короче говоря, совершил открытие на уровне Маркса. Только «Капитал» писать не стал. Взял грех на душу, утаил правду от современников и потомков. Ты Маркса не читала?
   Карина наморщила носик.
   — И правильно сделала. Четыре тома вот такой толщины — Глеб показал на пальцах. — И все ради того, чтобы с немецкой обстоятельностью показать, как один человек присваивает продукт, произведенный десятью. Но ни строчки о том, а почему это происходит.
   — В самом деле, почему? — подхватила Карина.
   — Потому что так мы устроены! Например, один деятель подсмотрел, как вожак мартышек раздает стае бананы, которые он лично достал с пальмы. Ура, — заорал ученый, — вот оно — доказательство врожденной предрасположенности к коммунизму и гарантия его неминуемой победы во всемирном масштабе.
   Карина прыснула в кулачок.
   — Зря смеешься! Человек на этом кандидатскую защитил и в партию вступил. Благодаря мартышкам в люди выбился. — Глеб стряхнул столбик пепла с сигареты. — Сразу же нашлась толпа последователей и продолжателей. Но ажиотаж вокруг обезьяньего коммунизма быстро затух. Более длительные наблюдения показали, что вожак раздает бананы перед длительным переходом к новой стоянке. А в конце пути. Если на новом месте бананы не растут, силой отнимает и хомячит сам. Фактически использует собратьев в качестве носильщиков, вот и весь альтруизм. Вот так! Павиан краснозадый «Капитал» явно не читал, но действует сугубо по науке.
   Карина отметила, что теперь у Глеба смеются глаза, а на губах кривится улыбка, словно они, губы, силятся не пропустить наружу боль и кровь, скопившиеся под сердцем.
   — Так я и сколотил первый миллион. Как павиан. — Глеб сделал обезьянью рожу. — Правда, правда! Кооперативы только разрешили. А я тогда председателем студенческого совета был. Увидел, как вьетнамцы на себе тюки с барахлом в общагу тащут. И сразу сообразил, вот он — миллион. Пошел к декану и добился, чтобы общагу передали студентам в самоуправление. Модное тогда слово было, декан мне долго руку тряс за инициативу. Получил я ключи от входной двери, поставил на пост двух боксеров-полутяжей, чтобы порядок блюли. Отловил старшего среди узкоглазых и назначил плату за вход и выход. Уж не помню сколько с тюка.
   — И на этом сделал миллион? — усомнилась Карина.
   — За семестр! — Глеб усмехнулся. — Не веришь? А ты посчитай, сколько вьетнамцев за день снует туда-сюда. И каждый на себе по пять баулов норовит принести-унести!
   Официантка принесла заказ. Сноровисто расставила бутылки, блюдца и рюмки. И пропала в толпе.
   Глеб открыл бутылку шампанского. Налил до пенистой горки в бокал Лизы.
   Осмотрел этикетку на бутылке французского коньяка.
   — Порядок, из моих запасов, — объявил он, указав на крохотную метку к нижнем углу.
   Налил в рюмочки-наперстки Карине и себе.
   — За что пьем?
   Он спохватился и посмотрел на Карину. Она отрицательно повела головой. Первой чокнулась с его рюмкой, потом с Лизиной.
   — За мертвых уже сто раз пили. Давайте за нас, живых. Красивых и удачливых!
   Лиза выдавила кислую улыбку и сделала большой глоток.
   Глеб лишь дрогнул уголком губ.
   — Хороший тост. Короткий и четкий. Тебе в рекламе надо работать.
   Он медленными глотками выцедил коньяк. Прикусил лимон.
   — Хочу еще про обезьян! — Карина отставила полупустую рюмку.
   — Без проблем, — с готовностью отозвался Глеб. — Тем более что обезьяны научили меня любви.
   Карина подняла брови, изобразив немое удивление.
   — Без пошлостей! — предупредил Глеб. — На полном серьезе, что такое любовь я понял еще в кружке. Насмотрелся, осознал и сделал выводы. На всю жизнь. В те годы особо талантливых пионеров привлекали в качестве дармовой рабочей силы в лаборатории. Меня угораздило попасть к одному лысому «кадидубу». Вот фашист был так фашист! Три года подряд ставил опыты на мартышках. Вколет им свой препарат, а потом ждет, когда они сдохнут. Все в журнале фиксирует. Каждый этап агонии. А потом потрошит обезьянок и смотрит, а в каких это конкретно тканях наш препарат отлагается.
   — Фу, гадость! — Лиза, внимательно слушавшая и не спускавшая глаз с Глеба, отвернулась.
   — Дура, «кандидуб» мечтал докторскую защитить! На костях мартышек в рай попасть.
   — А где же любовь? — Карина переключила внимание на себя.
   Он указал глазами на рюмку Карины. Она неуверенно пожала плечами. Глеб капнул в ее рюмку добавку, до краев налил себе.
   — Любовь была, какая нам и не снилась! — вздохнул он. — Только этот фашист вдоль клеток пройдет и препарат вколет, так такое начиналось! Клетки трещали, прутья гнулись. Мартышки всеми правдами и неправдами спариваться пытались. Через решетки! Самое странное, что они не могли знать, что через минуту начнут умирать. — Глеб неожиданно замолчал, пощипал бородку. Пальцы заметно подрагивали. — Вот такая любовь. Накануне смерти.
   — Это тост? — Карина подняла свою рюмку.
   — Да.
   Они через края рюмок посмотрели друг другу в глаза.
   Взгляд Глеба неожиданно нырнул в ее зрачки и, Карина отчетливо почувствовала, окунулся в мозг. Борясь с наваждением, она прикусила губку. Но боль не помогла. Воля уже покорно, пластилиново мялась в мертвой хватке Глеба.
   Спасла Лиза.
   — Глеб, а кто петь будет? — неожиданно вклинилась она.
   — Шаман, — коротко ответил Глеб.
   Секундного сбоя хватило, чтобы Карина выскользнула. Этого он не мог не понять, увидев спокойную, очень взрослую улыбку на ее губах. И уверенный взгляд.
   Глеб резким движением опрокинул в рот рюмку. Задержал дыхание.
   — Группа так называется?
   — Самый настоящий шаман. Из племени навахо ^[64].
   — Это так круто?
   — Очень круто, — серьезно ответил Глеб.
   — Да?
   — Да! Если я его за свои бабки из Штатов привез.
   Он обвел взглядом зал. Публики стало заметно меньше. Волна случайных тусовщиков схлынула. Остались только свои да те новенькие, которым все здесь пришлось по вкусу.
   Менеджер зала попал в поле взгляда Глеба. Его как магнитом подтянуло к их столику.
   — Не пора начинать, как считаешь? — Глеб задал вопрос, как отдал команду.
   Мужчина осклабился.
   — Абориген уже выпил, курнул и даже подул в гримерке для наших ребят в дудку. Я не слышал, но ребята хвалили.
   Глеб взглядом оттолкнул его от себя.
   Мужчина протиснулся между столиками к сцене. Взял оставленный музыкантами микрофон.
   — Друзья, прошу тишины!
   Шум в зале медленно осел. Последних из громко говорящих попросили заткнуться соседи.
   — Такого в нашем клубе еще не было! Самый настоящий шаман великого племени навахо! Седой Волк из рода лягушки, клана волка ^[65]. Он будет играть… Нет, не для нас, как вы могли подумать. Он будет играть для древних богов своего народа! Прошу, Седой Волк!
   Через зал проследовал мужчина с длинными седыми прядями, свисающими на плечи. Ничего шаманского в нем не было. Обычная ковбойка навыпуск, мешковатые джинсы и стоптанные сапоги. Взойдя неверной походкой на сцену, мужчина повернулся к залу лицом.
   — Какой-то бурят-алкоголик, — громко прошептала Лиза в бокал.
   Карина отметила, как набухли желваки на скулах Глеба.
   Лиза словно против воли повернула к нему голову. На секунду на ее лице возникло выражение неподдельного ужаса. Лиза шмыгнула носом и отвалилась на спинку стула, уйдя в тень.
   Шаман уселся посреди сцены прямо на пол. Помощники разложили вокруг него погремухи, барабанчики и метелки из птичьих перьев.
   Свет в зале померк. Только один софит высвечивал на сцене круг. В толстом снопе света яркими звездочками кружили пылинки.
   Шаман долго разглядывал их, закинув голову. Казалось, он забыл про зал и даже — зачем его вывели на сцену.
   Зал никак не выказывал нетерпения. Что для такой отвязанной публики было вовсе не характерно.
   Как-то сама собой в зале образовалась звенящая тишина.
   И тогда шаман снял с плеч полоску материи, расшитую бисером. Повязал ее на лоб. Поднял перо, чиркнул им накрест в воздухе и воткнул в волосы.
   В эту секунду из бомжеватого старикана он превратился в Шамана.
   Рожденный женщиной народа навахо в месяц Волка года Лягушки гордо вскинул седую голову.
   По залу ветром в камышах прошелестел восторженный шепоток. И стих. Умерло все.
   Седой Волк стал постукивать косточкой по боку тыквы. В густую тишину зала стрелами полетели резкие звуки…

Красная Шапочка

   В зале сделалось страшно.
   В темноте сновали густые тени, принимая очертания то людей, то животных. Приближались, заставляя в ужасе замирать сердце, отскакивали, успев украсть частичку тепла. От их скользящих прикосновений голые руки и плечи покрылись гусиной кожей, а в животе поселилась холодная лягушка.
   Странные, нездешние звуки разлетались по залу, рикошетили о стены, сталкивались, крошились, сыпались наземь, ползли змеями к ногам, карабкались по телу вверх, царапая когтистыми лапками, вспархивали с лица мохнатыми бабочками и вдруг, взлетев над головой, обдавали мощным взмахом орлиного крыла.
   Призрачный, первобытный в своей силе и ужасе мир жил своей привычной жизнью. Не обращая внимания на скованных страхом людей, духи играли, спаривались и убивали друг друга, гибли и возрождались в новых личинах. Их ядовитые, смрадные и благоухающие дыхания, сливаясь и перемешиваясь, порождали наркотическую смесь, вдыхая которую человек забывал о времени, пространстве, своем мире и о самом себе. Душа его, вырвавшись из омертвевшего тела, бросалась в водоворот призраков, духов и нечисти, чтобы через мгновенье стать ничем и всем сразу.
   Карина отчаянно боролась с подступающей дурнотой.
   А гортанный голос шамана то выплывал из трещотки ритмичных ударов, то тонул в тягучем потоке мелодии, выныривал среди ухающего дыхания барабана и взлетал на сильных крыльях в высокое небо и звал оттуда отрывистым и страстным клекотом орла.
   Каждая клеточка тела вибрировала и стонала в унисон с этим голосом. Хрипела и корчилась, когда захлебывался болью он, пела и оживала, когда навзрыд начинал смеяться он.
   Карина что есть силы вонзила ногти в ладонь. То ли сил совсем не осталось, то ли тело уже умерло. Она, как глотка воздуха, жаждала отрезвляющей боли, но не почувствовала ничего.
   В сполохах огней и мельтешении густых теней она увидела лицо Глеба.
    Их взгляды встретились. В его глазах бился янтарный огонь безумия.
    Вдруг огоньки поплыли к ней. Замерли у самого лица. Шершавый горячий язык лизнул ее губы.
    Карина отстранилась и прошептала в его ищущие губы:
    — За что ты убил его, Глеб?
    Горячие влажные губы скользнули по ее щеке к уху. Обожги дыханием.
    — Он хотел построить мир с Богом-машиной в центре и компьютером вместо Древа Добра и Зла.
    — Только и всего?!
    — Разве не достаточно? Посмотри вокруг. Страшно? Но это и есть мой мир. И он прекрасен. Он был всегда и пребудет вовеки. А ваш наскоро сварганенный из плохо подогнанных железок скоро рухнет под собственной тяжестью. И останется только мой мир!
    — Нет!!
    — Спроси у Седого Орла, он знает!
   Карина отшатнулась.
   Глеб сидел неподвижно на своем месте. Ноздри хищно вывернуты, глаза уставлены на круг света, в котором, раскачиваясь в такт мелодии, пел свою песню Шаман по прозвищу Седой Орел.
    Шаман водил головой из стороны в сторону, седые пряди бились по щекам. Он обшаривал взглядом ночь своего сна, пытаясь найти среди мельтешащих теней и духов того единственного, ради кого он пустился в путешествие в Нижний мир.
    Седой Орел замер. В кромешной темени сна он увидел два янтарных огонька. Зверь смотрел ему в глаза.
    И тогда Шаман, сломав ритм, через горло потянул длинную мелодию.
    В ней было все, что существует в мире и что останется в нем, когда уйдет последний человек. Сухие губы старика вплетали в мелодию вязь страшных слов на давно умершем языке. Люди успели его забыть. Но Зверь должен был помнить. Это от него первые айдахо услышали эти звуки. Страшные в своей первозданной силе, безошибочно разящие, как стрелы, посланные умелой рукой.
    И Зверь услышал. Скованный заклинанием, он выдал себя, выпрыгнув на свет.
   Глеб неожиданно вскочил. Разбросал руки, как птица крылья на ветру. Страшно оскалился. И исторг наружу жуткий, рвущий внутренности вой.
   Голос Шамана оборвался. А вой Зверя еще долго сотрясал стены.
   Они выдержали. А люди нет.
   Зал взорвался разноголосицей визгов, вскриков и подвываний.
   Через секунду обезумевшая толпа билась в истерике, отбивая кулаки о столы, топая ногами и зверски вращая зрачками страшно расширенных глаз.
   В вакханалии, захватившей всех без остатка, никто не заметил, что со сцены пропал седой старик.

Активные мероприятия

   Машина стояла в переулке, откуда хорошо просматривался вход в клуб.
   Владислав погладил ладонью ершик седых волос.
   — Кстати, Наташа, все хочу спросить. Как ты свои висюльки моешь?
   Наташа, с ногами забравшаяся на заднее сиденье, встряхнула головой. Тугие дрэды щелкнули по кожи куртки.
   — Как и все. Шампунем.
   — И не мешают?
   — Привыкла. Надоест — срежу. — Она вздохнула. — Может, я пойду прогуляюсь.
   — Нет. Из-за висюлек. — Владислав в зеркальце посмотрел на Наташу. — Он тебя, извини за намек, как облупленную знает. Спалишься по счету раз.
   Наташа фыркнула.
   Владислав цокнул языком.
   — Не поняла. Придется объяснить. Тебе в «Лагуне» понравилось работать?
   — Занимательно.
   — То-то. И в нашей работе есть место для маленьких радостей. — Владислав послал через зеркальце острый взгляд. — Только учти, Наташенька. Одна ошибка — и ты у дока на игле. Далее по всем этапам.
   Наташа подобралась.
   — Спроси, за что. Отвечу.
   — Ну, за что? — с плохо скрытым вызовом спросила она.
   — За то, что ошибаются только дураки. А у дурака ума хватит продаться. Чтобы убедиться, что он такой дурак беспросветный, что даже продаться не смог, мы его прогоняем по конвейеру. Только ты не думай, что выдержишь, потому что все уже видела. Ты, как та целка, страшнее пальца еще ничего в жизни не видела!
   — Очень образно. — Наташа отвернулась к окну.
   — Зато — доходчиво.
   — И что они там так раздухарились? — Она указала на окна клуба, в которых плясали и корчились длинные человекообразные тени. — Полтора часа уже отрываются.
   — Отдыхают люди, не завидуй.
   В рации, лежавшей на коленях Владислава, дважды пискнул зуммер.
   Владислав ответил двойным нажимом на тангету.
   — Все, клиент отваливать собрался. Готовься.
   — Слава богу! — Наташа вытянула руки со сцепленными пальцами, с хрустом вывернула их в локтях.
   — А мог бы девок к себе в офис завести. Тогда бы припухали до утра.
   — Не-а, не прокатил бы номер. — Наташа усмехнулась. — Тебе, Владислав, не понять. А я только глянула на них, сразу просекла, «амур де ля труа» не прокатит. Девки друг друга порвать готовы.
   — Уверена?
   — Абсолютно.
   — Забавно у вас все устроено.
   — Хочешь посмотреть?
   Владислав развернулся, обжег Наташу холодным взглядом.
   — Смотри, вышли! — Она указала на лобовое стекло.
   Владислав рывком развернулся. Положил одну руку на руль. Второй поднес рацию к губам.
   — «Круг»! Всем приготовиться, — бросил он в рацию.
   Дверь клуба распахнулась, полоса света растеклась по площадке.
   По полосе, как по тропинке, пошли, покачиваясь три фигуры. Мужчина вел, обхватив за плечи, двух девушек. Или они поддерживали его. С такого расстояния разобрать было сложно.
   Владислав поднес к глазам миниатюрный бинокль.
   Дорожка погасла, и фигуры растворились в потемках.
   Владислав чертыхнулся.
   Через две минуты фигуры всплыли в пятне неяркого света.
   Диспозиция поменялась. Мужчина опирался на плечо одной девушки. Вторая шла сбоку. Вдруг она остановилась. Принялась нервно размахивать руками.
   — Кажется, ты была права, — пробормотал Владислав. — Не складывается у них втроем.
   Наташа налегла грудью на подголовник переднего сиденья, подалась вперед, чтобы лучше видеть.
   Перепалка продолжалась. Девушка зашла вперед, преградив паре дорогу.
   Мужчина махнул рукой, и девушка отлетела в потемки.
   — Интересно, кто там ху из ху, — зло усмехнулся Владислав, подкручивая колесико фокуса. — Одинаково одеты, сучки. А лиц… Вот, черт.
   Пара сдвинулась с пятачка света и пропала из глаз.
   — Брать здесь будем? — напряженным шепотом спросила Наташа.
   — Как карты лягут. Но лучше, конечно, не дать ему сесть за руль.
   Владислав обшаривал биноклем темный участок от тыльной стены типографии, к которой присоседился клуб, до ближайших домов, светом окон освещавших асфальтовую дорожку.

Дикарь

   Он знал, что век зверя короток. Слишком многим нужна твоя жизнь, чтобы протянуть хоть на день собственную. И слишком много охотников, выцеливающих тебя забавы ради или по какой-то только им ведомой нужде.
   — Как я от вас всех устал! — тихо простонал Дикарь.
   Впереди была стена. За спиной — охотник.
   Он сотни раз представлял себе, как оно будет. Каждый раз последний миг перед щелчком капкана или прицельным выстрелом представлялся по-новому. Не угадал!
   Сейчас пред ним была сырая облупившаяся кладка типографской стены. А за спиной — всего лишь девчонка. Ноздри Дикаря щекотал острый жеребячий запах, исходящей от ее кожи.
   Витая струя, упиравшаяся в землю, оборвалась. Дикарь застегнул штаны.
   — Слушай, брось все и иди за мной, — произнес он, не оглянувшись. — Мы с тобой одной крови, я сразу это понял. Только увидел, сразу понял — мое! У нас получится, я точно знаю. С этой дурой, — Дикарь нервно дернул головой, указав куда-то вбок, — ничего бы не вышло. Нет в ней этого. Одни понты и пафос. А ты — другая. Настоящая. Вместе мы продержимся. Я сейчас сигану через флажки. Беги со мной!
   — Ну побегу, а что дальше? — раздался за спиной чуть хриплый от напряжения голос.
   Дикарь, закинув голову, хохотнул.
   — Дальше эти идиоты сделают все, чтобы мир рухнул! Они ни на что не способны, мне ли этого не знать! Ни убить, ни ребенка сделать не способны, а взялись спасать мир! Полудохлые импотенты, кролики саблезубые. А мнят себя львами! Когда все рухнет и сгорит к чертовой матери, придет наше время. Мы родим новое племя двуногих зверей. Сильных, мудрых и хищных. Настоящих царей природы.
   — Ты псих, Глеб. Просто нежить.
   Он круто развернулся.
   — Хоп! — только и услышал он.
   И следом стальная оса ужалила в грудь, чуть выше индейского медальона…

Активные мероприятия

   Рация неожиданно ожила.
   — «Первый»! У меня — два «щелчка»! Как понял? Два «щелчка»! — все с теми же нотками паники повторил мужской голос.
   — Кто? «Второй», кто стрелял?! — прорычал Владислав в рацию.
   — Не видел. Только слышал «щелчки».
   Владислав скрипнул зубами.
   — «Круг»! Сопровождавших «Архитектора» задержать! — Он отдал команду своим обычным, лишенным эмоциональной окраски голосом.
   Снял машину с ручного тормоза. Завел мотор.
   И неожиданно рванул с места так, что Наташу швырнуло на заднее сиденье.
   Разметав колесами лужу, машина вырвалась из засады. Заложила крутой вираж и на полном ходу нырнула в темный проезд, ведущий к клубу.

* * *

   У облупленного каменного забора типографии скопилась темнота густая, как чернила.
   Пришлось включить точечные фонарики. Острые лучики заскользили параллельно земле, высвечивая пологие бугорки и кучки мусора.
   — Есть! — раздался справа свистящий шепот Наташи.
   Владислав, не выключая фонарик, встал с корточек и пошел на звук.
   Глеб Лобов лежал навзничь на спекшейся груде бумажной трухи.
   Переворачивать не пришлось, чтобы найти раны.
   Рубашка лоснилась от крови. Чуть выше индейской бляхи чернели две маленькие дырочки.
   — Точно в аорту, — произнес Владислав. — Чистая работа.
   Сидевшая на корточках Наташа подняла белое в темноте лицо.
   — Что делать? — прошептала она.
   Владислав промолчал. Смотрел куда-то поверх среза забора.
   Очнулся и коротко выдохнул:
   — В машину!
   Наташа подскочила, рванулась вперед, к узкой дорожке.
   Владислав цепкими пальцами поймал ее за локоть. Развернул к себе лицом.
   — Дура. Его — в машину, — отчеканил он.
   В клубе раздался новый всплеск подвываний и глухой топот. Из высоких окон наружу сочился багровый свет, заляпанный черными разводами теней.
   На запрокинутом лице Глеба плясали тени. Багровые отблески тускло вспыхивали на страшно выкаченных глазах.

Глава тридцатая. «Дороги, которые нас выбирают»

Странник

   Максимов уронил руку с дивана, на ощупь нашел пиликающий мобильный.
   Протер глаза и уставился на дисплей.
   — Ненормальная, — недовольно пробормотал Максимов, разобрав цифры номера.
   — Да, Лиза, слушаю.
   В трубке слышалось дыхание. На заднем фоне на полных оборотах низко гудел движок автомобиля.
   Максимов отчетливо представил себе приплюснутый «мицубиси эклипс» Лизы, торпедой несущийся по ночному городу. Невольно поежился.
   «Нет, не везде хорошо, где нас нет. Если гонит, как тогда, с похорон Матоянца, да еще так же „под шафэ“, может легко оказаться без башни. В прямом смысле», — подумал Максимов.
   — Слушаю!
   — Максим, я хочу вас видеть, — после паузы промяукала Лиза.
   — Законное желание, но не вовремя.
   — Ты не один?
   — Какая разница, если я уже сплю!
   — Могу объяснить. Вот приеду… И объясню.
   Максимов промолчал, закусив губу, чтобы не сказать все, что подумал.
   — Хочешь меня, Максим? Я тебя — очень, очень, очень!
   «Так, пол-литра как минимум приняла, — определил по придыханиям и шепелявости Максимов. — Выросли девочки, нечего сказать».
   — Ну, давай адрес, Максим! — потребовала Лиза.
   — Карина с тобой?
   — А-а-а. А я губу раскатала! Карина, как же… Пять «лимонов» наследства.
   — Слушай, девочка, я же и по попе ремнем дать могу!
   — Пра-а-вда-а? Как мило! Я уже штанишки снимаю.
   — Так, овц… девочка, — с трудом поправил себя Максимов, — Карина с тобой?
   — Козел! — выплюнула Лиза. — А насчет Карины позвони Глебу Лобову. Семьсот сорок пять, пятнадцать пятнадцать. Он как раз сейчас на ней лежит. А я…
   Связь оборвалась.
   Максимов нажал на повторный набор. Но Лиза трубку не взяла. Терпения Максимова хватило дождаться десятого гудка.
   Он потер переносицу. Потом поскреб затылок.
   Прошел к столу, включил настольную лампу. Из стаканчика для карандашей вытряс пластинку сим-карты.
   «Биплюсовская» ни разу не задействованная карта — гарантия сохранения инкогнито.
   Заменив сим-карту в телефоне, Максимов набрал номер Лобова.
   Абонент на связь выходить не захотел. После десятого гудка Максимов нажал на кнопку отбоя.
   Отложил телефон. Сел, подперев голову руками.
   Часы равнодушно показывали пятнадцать минут второго. Им, железным, было все равно, как и на что убивают время люди.
   За неполных три часа глубокого забытья, в которое погрузил себя Максимов, организм едва успел прийти в себя. Но грозился объявить лежачую забастовку, стоило подумать, что надо встать и действовать.