Страница:
Аппарат сразу же издал тревожную трель.
— Прорвало! — проворчал Злобин, с ненавистью посмотрев на телефон. — Да, Злобин слушает! — крикнул он в трубку.
— Андрей Ильич, глушитель купи! -раздался голос Твердохлебова.
— Прости, Батон, я думал, враги от обеда оторвать решили.
— У тебя сейчас аппетит отшибет, — пообещал Твердохлебов.
— Не дождетесь, -хохотнул Злобин. -Что тебе?
— Просьбу твою выполнил.
— Так быстро?-удивился Злобин.
— Умеем, когда приспичит... Ладно, это не по телефону. Или тебе срочно?
— Хоть намекни, подробности можно потом.
— Как скажешь. - Твердохлебов на секунду замолчал: — Ну, скажем, так: машину вел Федор Сергеевич Борисов. Усек?
— Вел? Погоди... — Злобин потер лоб. — Это то, что я подумал?
— Надеюсь, да. Уточняю, он потерял ее в районе Верхнеозерной. Пришлось запрашивать центральный пульт ГАИ. Ильич, может, тебе открытым текстом выдать?
— Не надо, Петя. Я все понял. Спасибо!
Злобин положил трубку.
— Фэ-Эс-Бэ, -по слогам произнес он. Присел на угол стола, ногу поставил на стул, на котором десять минут назад сидел Елисеев.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
— Прорвало! — проворчал Злобин, с ненавистью посмотрев на телефон. — Да, Злобин слушает! — крикнул он в трубку.
— Андрей Ильич, глушитель купи! -раздался голос Твердохлебова.
— Прости, Батон, я думал, враги от обеда оторвать решили.
— У тебя сейчас аппетит отшибет, — пообещал Твердохлебов.
— Не дождетесь, -хохотнул Злобин. -Что тебе?
— Просьбу твою выполнил.
— Так быстро?-удивился Злобин.
— Умеем, когда приспичит... Ладно, это не по телефону. Или тебе срочно?
— Хоть намекни, подробности можно потом.
— Как скажешь. - Твердохлебов на секунду замолчал: — Ну, скажем, так: машину вел Федор Сергеевич Борисов. Усек?
— Вел? Погоди... — Злобин потер лоб. — Это то, что я подумал?
— Надеюсь, да. Уточняю, он потерял ее в районе Верхнеозерной. Пришлось запрашивать центральный пульт ГАИ. Ильич, может, тебе открытым текстом выдать?
— Не надо, Петя. Я все понял. Спасибо!
Злобин положил трубку.
— Фэ-Эс-Бэ, -по слогам произнес он. Присел на угол стола, ногу поставил на стул, на котором десять минут назад сидел Елисеев.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
СУДЬБА РЕЗИДЕНТА
Чтобы судьба была к тебе благосклонна, надо иметь хорошую анкету. Многие даже не представляют, сколько в их жизни зависело и зависит от листка бумажки с типовыми вопросами, оказавшегося в руках кадровика. По коротким и безликим ответам «не был, не состоял, не привлекался, окончил, имею степень» кадровик не только досконально узнает ваше прошлое, но и с точностью бабки Ванги предскажет будущее.
У пионера Феди Елисеева будущее предопределялось тремя пунктами: русский, из семьи служащих (папа — инженер, мама — педагог), место рождения и жительства — город Верхоянск. Наведя справки, можно было получить дополнительные установочные данные: дед, проживающий с внуком, — ветеран войск НКВД, по отзывам учительницы, мальчик любит читать книжки «про разведчиков». Казалось бы, кто рискнет вывести пунктир линии жизни для типичного советского школьника?
Но искушенный кадровик военкомата, хмыкнув, поставил карандашом галочку на личном деле призывника Федора Елисеева. Тот был коротко острижен по случаю первой медкомиссии в военкомате и худосочен, как все восьмиклассники, стоял по стойке «смирно» в трусах в цветочек перед столом кадровика, а старый майор уже знал, что парня ждет КГБ. Естественно, кадровик в деталях ничего не знал, но опыт, интуиция плюс наблюдательность и знание человеческой натуры подсказывали, что вероятность ошибки минимальна.
В семье у Феди Елисеева правил дед. Мало ему было поучать, ворчать и устраивать разносы по малейшему поводу, но сил у старика вполне хватало, чтобы держать в ежовых рукавицах двор, партийную организацию при ЖЭКе и районный пункт охраны правопорядка. Отца Федьки дед, перебрав рябиновой настойки, называл выблядком XX съезда за то, что тот отказался продолжить династию чекистов, заделался инженеришкой и вместе с себе подобными очкариками травил на кухнях анекдоты и запивал чаем диссидентские песенки Галича. Мама тихо ненавидела свекра и вслух жалела, что шашка басмача или бандеровская пуля не оставила ее мужа сиротой, вот это был бы, прости, Господи, праздник.
Дед, наткнувшись на холодную стену отчуждения сына и снохи, весь воспитательный задор перенес на внука. Мировоззрение деда со времен армейских политинформаций не изменилось: Сталин оставался полубогом, враги народа, как их ни истребляй, размножались, как тараканы, и не было в жизни почетней занятия, чем служба в органах ВЧК — НКВД — КГБ. Благодаря деду, Федя вырос дисциплинированным и исполнительным полуфабрикатом Системы, к радости учителей и недоумению родителей.
Уже в армии Федя узнал, что дед помер прямо на партсобрании в жэковском подвале. Хоронили ветерана с помпой. Горком вздохнул с облегчением: дед при жизни вел активную переписку со всеми партийными инстанциями, начиная с очередного исторического съезда КПСС и заканчивая комитетом партийного контроля райкома. На радостях сам секретарь горкома Верхоянска вышел с инициативой объявить деда почетным гражданином города. Инициативу поддержали, времена стояли брежневские, звезды, медали и прочая благодать сыпались по случаю очередного юбилея, как горох. Основную роль сыграло то, что в годы войны часть деда, как выяснилось, стояла в заградотряде[34] где-то в районе Малой земли.
Высокие инстанции развили инициативу нижестоящей партийной организации и дали добро на переименование улицы Березовой, что петляла по окраине города, в улицу Федора Елисеева, героического старшины войск НКВД.
О причислении деда к лику святых Федя узнал от ротного замполита. На комсомольском собрании, устроенном по этому поводу, замполит выразил пожелание, чтобы внук не только достойно пронес имя деда, но и стал продолжателем его славных дел.
В армию Федя попал, как все. Из родного Верхоянска у пацана, как у витязя, было три пути: в институт, в армию или в тюрьму. Федя попробовал побежать по асфальтированной дорожке институтского образования, но споткнулся на старте. Экзамены в Ленинградскую лесотехническую академию провалил, но месяца в городе дворцов и белых ночей хватило, чтобы окончательно отмерла пуповина, связывавшая с родным Верхоянском. Повестке из военкомата, поджидавшей его в почтовом ящике, Федя обрадовался, здраво рассудив, что из барачного типа пенатов лучше уйти пыльной армейской грунтовкой, чем тащиться тюремным трактом.
Армия встретила новобранца муштрой, нарядами и дембелями. Но по все тем же анкетным данным часть Феде досталась специальная, обеспечивавшая какой-то секретный кабель связи. Где он проходит и куда ведет, мало кто знал, но дисциплина в казарме была лучше, чем в стройбате. Во всяком случае, вернуться домой инвалидом Феде не светило.
О благородной родословной лопоухого новобранца вслед за замполитом узнал и особист. Такого повода для вербовки, как великий дедушка, опер упускать не стал и зазвал Федю к себе в кабинет.
Для вежливости порасспросил дурно пахнущего новыми сапогами бойца о том, как ему служится, и перешел к сути. Капитан напомнил про анекдоты, что травили молодые в наряде. Чистить картошку их погнали в два часа ночи, в сыром подвале, скупо освещенном мутной лампочкой, никого не было, лишь шестеро первогодков. Но и в полумраке и тишине погреба у капитана имелись свои глаза и уши, на что он прозрачно намекнул, продемонстрировав свою осведомленность.
После краткого обзора международного положения СССР Федору было предложено по мере сил помогать капитану отражать атаки вражьих разведок и пресекать происки местных антисоветчиков. Может ли комсомолец, внук великого человека и любитель книг Юлиана Семенова отказаться от такого предложения? Да ни за что на свете! Особенно если светят некоторые поблажки по службе и гарантия дембельнуться в первой партии.
Но Федя оказался парнем шустрым, да и дед кое-что порассказал, поэтому сразу же уточнил:
— А рекомендацию в Высшую школу КГБ дадите? Капитан от неожиданности даже забыл, что с утра не опохмелился.
— Это надо заслужить,-выдавил он, с трудом заставив тяжелую голову соображать. — И вообще читай устав, салага. С такими вопросами надо обращаться с рапортом к непосредственному командиру. Кто у тебя командир?
— Командир взвода лейтенант Дудин,-отрапортовал рядовой Федя Елисеев.
— Во, знаешь, а шлангом прикидываешься! — Капитан решил перейти к делу. — В КГБ дураков не берут, нас еще тщательней, чем космонавтов, отбирают. Мечтают все, а чекистом может стать один из ста тысяч! Вот я и проверю, есть ли у тебя способности. Для начала узнай, кто спионерил блок питания с пятого пульта. Работай шустро, пока они его на водку не обменяли. Давай, Федя, я в тебя верю.
Выпроводив Федю на первое задание, капитан достал из шкафа заначку, поправил здоровье и погрузился в глубокомысленное созерцание карты родины, пришпиленной к стене кабинета. Он был абсолютно уверен, что вербовка состоялась, за ту морковку, что сам себе подвесил Федя, можно пахать на особый отдел до самого дембеля. С такими, как Федя, родина может спать спокойно, поэтому через несколько минут задремал и капитан.
Наутро по дороге к штабу из ведра на пожарном щите — таких «почтовых ящиков» для стукачей у него было множество, но этот самый любимый, потому что далеко ходить не надо, — капитан выудил небольшой газетный сверток. Чему несказанно удивился: обычно стукачи ограничивались записочками на листках, вырванных из учебных тетрадок. Запершись в кабинете, капитан сорвал несколько слоев «Красной звезды» и обнаружил целую школьную тетрадку.
На первой странице он прочитал: "Сообщение № 1.
Блок питания похищен сержантом Репиным по сговору со старослужащими Гусько, Панкратовым, Лисяком и Бубновым с намерением обменять в поселке на водку для дня рождения Гусько. Обмен будет осуществлять водитель Лисяк, распитие спиртных напитков планируется в каптерке третьей роты в ночь на субботу". Подпись: «Бекас».
На последующих шести страницах однофамилец советского контрразведчика из кинофильма «Ошибка резидента» мелким почерком информировал об офицерской жизни в родной части. Кто, с кем, по какому поводу, что при этом говорил, кто кому набил морду и кто кого с кем застукал. Все с такими подробностями, что невольно создавалось впечатление, что суперагент Бекас лично наливал, присутствовал и держал свечку.
Капитан достал заначку, выпил и крепко задумался. Чтобы думалось легче, он мычал песенку «Я в весеннем лесу пил березовый сок», ту, что в «Ошибке резидента» с душой исполнял актер Ножкин. С Бекасом надо было срочно что-то делать: если стукаческий зуд не унять, такие тетрадки пойдут через голову капитана в особый отдел штаба дивизии.
Из возможных вариантов капитан выбрал два: заслать Бекаса в группу по укладке кабеля, там всего-то шестеро, живут в поле, торчат по пояс в канаве, обед готовят на костре, к маю Бекас гарантированно окажется в санчасти с крупозным воспалением легких; второй вариант — сосватать Бекаса прапорщику Мамаю, заведующему гауптвахтой. Там Бекасу либо свернут шею штрафники, либо он сменит специализацию и будет стучать не в дверь особисту, а непосредственно по ребрам военнослужащих.
Размышления прервал телефонный звонок. Комроты с шуточками-прибауточками сообщил, что один его молодой боец подал рапорт на учебу в Высшей школе КГБ. Капитану стало не до смеха.
Ротному в тетрадке Бекаса отводилось две страницы. Парень он был из «пиджаков» — набранных из Института связи на два года, чужой человек в рабоче-крестьянской среде младших офицеров и временная персона в армии, лишь бы было кем заткнуть брешь в штате. Ничего личного против него капитан не имел, но уж больно был несдержан на язык молодой комроты. Если верить Бекасу, линию партии критиковал и Мандельштама цитировал. На ДОН[35] с окраской антисоветская агитация и пропаганда он уже натрепался.
— Ты пришли его ко мне, познакомлюсь, — распорядился капитан, отлично зная, кто нарисуется на пороге через десять минут.
Федя появился через пять минут. Капитан сразу же дал ему на подпись типовой бланк подписки о сотрудничестве и усадил переписывать на листы писчей бумаги все содержимое тетрадки. Самому было лень оформлять агентурные (сообщения, сам он собирался расставить только даты с (разбросом в полгода, чтобы в личном деле агента Бекаса все выглядело так, словно он исправно пахал на капитана чуть ли не с момента пересечения КПП части.
Капитан стоял у окна, мурлыкал песенку про березовый сок и вырабатывал новый план оперативных мероприятий. За окном ветер гонял по сугробам белые султанчики, хотя по календарю стоял апрель, а значит, времени избавиться от Феди у капитана оставалось в обрез.
На следующий же день закрутились шестеренки армейской бюрократической машины. Ротный дал рапорту ход, капитан побеседовал с кадровиком, то сделал пару звонков коллегам в вышестоящих инстанциях, чтобы поставили вопрос на контроль и зря не мурыжили, и анкета Феди Елисеева пошла гулять по кабинетам. Параллельно с ней спецсвязью шла справка от капитана о полной благонадежности рядового Елисеева и перспективности агента Бекаса. До получения ответа капитан от греха подальше сосватал Федю на сборы агитаторов и пропагандистов при политотделе полка.
Через месяц Федя вернулся с представлением на звание ефрейтора, значит, и там стучал за будь здоров. Но капитана появление перевербованного агента уже не тревожило, потому что пришел запрос из штаба округа, и ефрейтор Елисеев убыл на учебные подготовительные сборы. В августе пришло сообщение, что Федор Елисеев успешно сдал экзамены и зачислен слушателем в Высшую школу КГБ.
За пять лет учебы Федор Елисеев нашел себе боевую подругу, о чем потом жалел, и получил звание и диплом о высшем образовании, о чем ни разу не помянул плохим словом. Согласно специальности геройствовать ему предстояло на «третьей линии»[36], не элитное ПГУ, конечно, и не престижный Пятый главк, но для верхоянского паренька вполне хватило. Его даже не смутило, что службу пришлось начинать в Забайкальском военном округе. Жена тихо поскуливала, а Федя был уверен, что выбрал правильный жизненный маршрут, рано или поздно и его выведет на шоссе, по которому шуршат шинами «членовозы», перевозя хозяев жизни с многочисленной челядью.
В Забайкалье потекли серые особистские будни. Елисеев соответственно возрасту рос в звании, но рывка в карьере не предвиделось. Жена приуныла, да и у него руки периодически опускались. Единственным шансом был Афганистан, но Елисеев не спешил прибегать к крайним мерам. Предпочитал тянуть лямку в особом отделе округа и надеяться на случай, а не рвать задницу в диких горах с угрозой получить Звезду героя посмертно.
О чем мечтает любой опер? О коронном агенте. Будь ты хоть семи пядей во лбу и имей сотню агентишек, не видать тебе карьеры без одного-единственного, способного устроиться уборщиком в Центре ядерных исследований в Лос-Аламосе или сантехникам в Пентагоне. И пока он там подсматривает и подслушивает на благо родины, эта родина осыпает куратора агента всеми полагающимися благами: звездами, жалованьем и сытным пайком. План по вербовкам Елисеев выполнял, но никак в его сети не попадалась жар-птица, способная осветить убогое гарнизонное житье и вынести на своих крыльях на чекистский олимп.
Жар-птицей в его жизнь влетел лейтенант Игнатов. И чуть не спалил Елисееву карьеру.
За лейтенантом Игнатовым, скучавшим на должности переводчика в штабе дивизии ПВО, особых грехов не числилось. Отличное знание немецкого и английского языков, подозрительное для обычного офицера, искупалось тем, что был Игнатов двухгодичником, призванным сразу же после окончания филфака. Спиваться или жениться пока не планировал, во всяком случае, как информировали Елисеева, активных шагов в этих направлениях не предпринимал. Правда, была одна деталька, навевавшая нехорошие мысли.
Раз в месяц писал Игнатов письма в Москву на немецком языке. И ответы получал тоже на языке Гёте. Перлюстрация писем и зондажные беседы ничего не выявили, просто брат с сестрой изощрялись друг перед дружкой, благо образование позволяло. Как правило, с тоской боролись в гарнизонах по-пролетарски просто, но если высшее образование мешает пить, то тут и не такое выкинешь. И Елисеев махнул на Игнатова рукой.
Неожиданно из далекой Москвы пришел запрос покопать вокруг Игнатова на предмет странных связей его сестры. Московские чекисты не дремали и поймали сестричку, подрабатывавшую переводчицей в Совинцентре, на подозрительных связях с иностранцами. Служебное рвение Елисеева подогревало случившееся в том же году печально известное приземление летчика Руста на Красной площади. Части ПВО трясли после этого так, что фуражки с голов и звездочки с погон летели, как яблоки с веток. Елисеев навалился на лейтенанта всей тяжестью авторитета особого отдела, и Игнатов хрустнул. А Елисеев с ужасом осознал, что еще чуть-чуть — и хрустнули бы его собственные шейные позвонки.
Оказалось, что незаметный тихоня состоит в платонических отношениях с гражданкой Австрии. И письма адресовались именно этой Ингрид, а не сестре Инне. Сестра их только переправляла дальше, меняя конверты. С Ингрид он познакомился через сестру на последнем курсе института, молодые люди даже умудрились провести две недели в зимнем Сочи. Куда смотрел местный отдел КГБ, неизвестно! Да и гонористые ребята из московского управления прохлопали, с таким контактом в ПВО отправили служить.
Градус эпистолярного романа уже достиг такой точки, что Ингрид перебралась в Москву, устроившись мелким клерком в посольстве Австрии, где дожидалась скорого Возвращения из солдатчины своего милого.
Елисеев сглотнул слюну, как оголодавший пес, увидавший кусок отборной телятины. И стал думать. Проблема состояла в том, что добычу могли беззастенчиво вырвать из пасти более матерые и породистые коллеги.
И Елисеев, разом подобрев и сменив тон, сделал все возможное, чтобы превратить проштрафившегося лейтенанта в своего агента и лучшего друга. Подписку о сотрудничестве, само собой, он с Игнатова слупил в одну минуту. Но целый день ушел на завязывание теплых дружеских отношений. В результате Игнатов присовокупил к подписке заявление, что ни шагу на опасной тропе контрразведки он не сделает без Елисеева, единственного из сотен тысяч оперов КГБ, которому можно доверять.
Преподаватели в Высшей школе КГБ все уши прожужжали Елисееву о том, что личный контакт с агентом — великая сила. Именно эту силу Елисеев и сумел поставить себе на службу. Остальным оставалось только утереться.
Но Елисеев был не настолько глуп, чтобы не поделиться успехом с начальством. Набросав план оперативных мероприятий, зенитом которого являлось внедрение агента Гёте, (такой псевдоним он присвоил Игнатову), в святая святых БНД[37], Елисеев пошел на доклад к полковнику Черкасову, намертво застрявшему на своей должности в особом отделе округа.
Суть доклада сводилась к тому, что без чуткого руководства опытного старшего товарища вся хитроумная комбинация заранее обречена на провал.
— Само собой, -сразу же подобрел лицом Черкасов и добавил: — А ты не дурак!
И завертелось.
Лейтенанту Игнатову срочно придумали недельную командировку в Москву. В первопрестольной московские опера реабилитировались, детально зафиксировав любовное свидание агента Гёте с его австрийской пассией. Из-за кордона к тому времени на Ингрид уже подоспели уточненные данные. Все у барышни оказалось в ажуре, даже дядя в ФРГ имелся, а у дяди имелись плотные связи с БНД. Можно было примерять майорские погоны и паковать чемоданы, потому что курировать агента Гёте Елисеев с Черкасовым планировали из удобного кабинета в здании Центрального управления на Лубянке. Не обломилось.
Кто-то что-то переиграл или места не нашлось для наглых провинциалов, но Игнатов получил распоряжение убыть в ГСВГ — Группу советских войск в Германии, — и следом за ним в Берлин отправились расти в званиях Елисеев с Черкасовым. Берлин, конечно, не Москва, но и от постылой Читы резко отличается.
Ингрид через месяц уволилась из посольства и уехала в Вену; потом всплыла в Западном Берлине, откуда время от времени наведывалась в социалистическую часть Германии на свидания с любимым. Дядя счел своим долгом навестить будущего родственника и слупить с него подписку о сотрудничестве с БНД. Сообщение об этом радостном событии немедленно ушло в Москву
Операция удалась и жизнь Феди Елисеева тоже. Дед, обретавшийся где-то в чекистской Валгалле, наверняка порадовался за внука.
— Приехали, Федор Геннадиевич, — сказал водитель.
Елисеев очнулся от воспоминаний и нехотя вернулся к реальности.
А она была безрадостной — перегретое нутро «уазика», пот, пощипывающий подмышки, глупый ефрейтор за рулем и шлагбаум, перегородивший дорогу к роще. На полосатом столбе болталась жестянка с надписью «Спецобъект. Проход запрещен». На краю опушки уже появился солдат с автоматом на груди, всем своим видом демонстрирующий, что спецобъект он будет оборонять до последнего патрона.
Елисеев знал, что находится в роще, поэтому тихо выругался:
— Конспираторы, твою мать!
Ефрейтор сделал вид, что ничего не слышит. В водители для особого отдела специально подбирались именно такие тугоухие молчуны. Елисеев прислушался к себе, определяя, чего ему больше хочется: дать команду водителю снести бампером эту полосатую бутафорию или пройтись пешком, благо, знал, недалеко. Хотелось первого, но он выбрал второе.
— Жди здесь, — приказал он ефрейтору, толкнул дверцу и выбрался наружу.
Под куртку сразу же забился свежий приморский ветер, надул бугор на спине. Куртка задралась, и часовой увидел кобуру на поясе у Елисеева.
Появление рослого дядьки в гражданке, да еще со стволом, на подступах к объекту, вверенному под его охрану, так возбудило часового, что он передернул затвор автомата и проорал срывающимся голосом:
— Стой, стрелять буду!
Их разделяло не больше двадцати метров, и Елисеев здраво рассудил, что хоть одной пулей из рожка его все-таки зацепит. Решил не искушать судьбу.
— Боец, я подполковник Елисеев, особый отдел округа. — Он достал из нагрудного кармана красные корочки. - Подойди и посмотри.
— Проходите! — неожиданно разрешил боец, потеряв всякий интерес.
Елисеев быстро пошел по утрамбованной колесами колее, нырнул под шлагбаум. Часовой, закинув автомат за спину, безучастно следил за вторжением на объект.
— Патроны-то есть? — бросил Елисеев, проходя мимо. Рядовой, судя по пряжке на ремне, болтающейся ниже всех норм устава, и наглому взгляду, уже перевалил рубеж, когда безропотно играют в оловянных солдатиков, и лишь усмехнулся в ответ.
— Ну бди дальше, сынок, — распорядился Елисеев, абсолютно уверенный, что часовой через минуту уже будет курить вместе с его ефрейтором.
Дорога по дуге уходила в глубь рощи и впереди, как знал Елисеев, метров через двести утыкалась в большую поляну. Еще весной это были угодья местного лесничества, а потом сложной бумажной комбинацией произвели землеотвод под нужды Минобороны. С тех пор поляне присвоили литер «спецобъект № I», но то, что Черкасов воспримет это так буквально, Елисеев не ожидал. Во всяком случае, две недели назад, когда приезжали размечать участки поддачи, никакой охраны не было.
Причину введения режима максимальной секретности он понял сразу же, едва дорога вывела на поляну. Стройка была уже в полном разгаре. Такая концентрация техники камуфляжной окраски, груды стройматериалов, укрытых маскировочными сетями, и полуголых людей на десятке гектаров могла бы породить нездоровые раздумья у генералов НАТО. Русская армия так азартно вгрызалась в болотистую землю, словно дело шло к войне. Слава богу, в НАТО знали, что из всех видов фортификационных сооружений новые русские генералы особенно полюбили многоэтажные дачи.
Елисеев обратил внимание, что по периметру стройки прохаживаются солдаты в полной форме и с автоматами за плечами,
— Тихо-тихо едет крыша, — прокомментировал он. Черкасов превзошел сам себя.
К начальнику, с которым не первый год делил успехи и поражения, он стал относиться с легким пренебрежением. Чем дальше, тем больше Черкасов напоминал ему родного деда. Еще немного — и впадет в полный чекистский маразм.
...После капитуляции ГСВГ Черкасов с Елисеевым так и не попали в Москву. Опять кто-то что-то переиграл, их завернули с полдороги и бросили в Прибалтийский округ.
— Аэродром подскока, — разъяснил задержку мудрый Черкасов. — Отсидимся, дозаправимся — и на Москву.
Куда шефу после халявной распродажи ГСВГ было заправляться, Елисеев не мог ума приложить, но спорить не стал.
Прибалтика понравилась тем, что очень походила на уютную Германию и находилась далеко от Забайкалья. Но спокойно им жить не дали, в Прибалтике закрутилась свистопляска независимости, и всех в погонах стали называть оккупантами.
— Какие мы, на хрен, оккупанты? — ворчал Черкасов, читая очередные сводки.
У пионера Феди Елисеева будущее предопределялось тремя пунктами: русский, из семьи служащих (папа — инженер, мама — педагог), место рождения и жительства — город Верхоянск. Наведя справки, можно было получить дополнительные установочные данные: дед, проживающий с внуком, — ветеран войск НКВД, по отзывам учительницы, мальчик любит читать книжки «про разведчиков». Казалось бы, кто рискнет вывести пунктир линии жизни для типичного советского школьника?
Но искушенный кадровик военкомата, хмыкнув, поставил карандашом галочку на личном деле призывника Федора Елисеева. Тот был коротко острижен по случаю первой медкомиссии в военкомате и худосочен, как все восьмиклассники, стоял по стойке «смирно» в трусах в цветочек перед столом кадровика, а старый майор уже знал, что парня ждет КГБ. Естественно, кадровик в деталях ничего не знал, но опыт, интуиция плюс наблюдательность и знание человеческой натуры подсказывали, что вероятность ошибки минимальна.
В семье у Феди Елисеева правил дед. Мало ему было поучать, ворчать и устраивать разносы по малейшему поводу, но сил у старика вполне хватало, чтобы держать в ежовых рукавицах двор, партийную организацию при ЖЭКе и районный пункт охраны правопорядка. Отца Федьки дед, перебрав рябиновой настойки, называл выблядком XX съезда за то, что тот отказался продолжить династию чекистов, заделался инженеришкой и вместе с себе подобными очкариками травил на кухнях анекдоты и запивал чаем диссидентские песенки Галича. Мама тихо ненавидела свекра и вслух жалела, что шашка басмача или бандеровская пуля не оставила ее мужа сиротой, вот это был бы, прости, Господи, праздник.
Дед, наткнувшись на холодную стену отчуждения сына и снохи, весь воспитательный задор перенес на внука. Мировоззрение деда со времен армейских политинформаций не изменилось: Сталин оставался полубогом, враги народа, как их ни истребляй, размножались, как тараканы, и не было в жизни почетней занятия, чем служба в органах ВЧК — НКВД — КГБ. Благодаря деду, Федя вырос дисциплинированным и исполнительным полуфабрикатом Системы, к радости учителей и недоумению родителей.
Уже в армии Федя узнал, что дед помер прямо на партсобрании в жэковском подвале. Хоронили ветерана с помпой. Горком вздохнул с облегчением: дед при жизни вел активную переписку со всеми партийными инстанциями, начиная с очередного исторического съезда КПСС и заканчивая комитетом партийного контроля райкома. На радостях сам секретарь горкома Верхоянска вышел с инициативой объявить деда почетным гражданином города. Инициативу поддержали, времена стояли брежневские, звезды, медали и прочая благодать сыпались по случаю очередного юбилея, как горох. Основную роль сыграло то, что в годы войны часть деда, как выяснилось, стояла в заградотряде[34] где-то в районе Малой земли.
Высокие инстанции развили инициативу нижестоящей партийной организации и дали добро на переименование улицы Березовой, что петляла по окраине города, в улицу Федора Елисеева, героического старшины войск НКВД.
О причислении деда к лику святых Федя узнал от ротного замполита. На комсомольском собрании, устроенном по этому поводу, замполит выразил пожелание, чтобы внук не только достойно пронес имя деда, но и стал продолжателем его славных дел.
В армию Федя попал, как все. Из родного Верхоянска у пацана, как у витязя, было три пути: в институт, в армию или в тюрьму. Федя попробовал побежать по асфальтированной дорожке институтского образования, но споткнулся на старте. Экзамены в Ленинградскую лесотехническую академию провалил, но месяца в городе дворцов и белых ночей хватило, чтобы окончательно отмерла пуповина, связывавшая с родным Верхоянском. Повестке из военкомата, поджидавшей его в почтовом ящике, Федя обрадовался, здраво рассудив, что из барачного типа пенатов лучше уйти пыльной армейской грунтовкой, чем тащиться тюремным трактом.
Армия встретила новобранца муштрой, нарядами и дембелями. Но по все тем же анкетным данным часть Феде досталась специальная, обеспечивавшая какой-то секретный кабель связи. Где он проходит и куда ведет, мало кто знал, но дисциплина в казарме была лучше, чем в стройбате. Во всяком случае, вернуться домой инвалидом Феде не светило.
О благородной родословной лопоухого новобранца вслед за замполитом узнал и особист. Такого повода для вербовки, как великий дедушка, опер упускать не стал и зазвал Федю к себе в кабинет.
Для вежливости порасспросил дурно пахнущего новыми сапогами бойца о том, как ему служится, и перешел к сути. Капитан напомнил про анекдоты, что травили молодые в наряде. Чистить картошку их погнали в два часа ночи, в сыром подвале, скупо освещенном мутной лампочкой, никого не было, лишь шестеро первогодков. Но и в полумраке и тишине погреба у капитана имелись свои глаза и уши, на что он прозрачно намекнул, продемонстрировав свою осведомленность.
После краткого обзора международного положения СССР Федору было предложено по мере сил помогать капитану отражать атаки вражьих разведок и пресекать происки местных антисоветчиков. Может ли комсомолец, внук великого человека и любитель книг Юлиана Семенова отказаться от такого предложения? Да ни за что на свете! Особенно если светят некоторые поблажки по службе и гарантия дембельнуться в первой партии.
Но Федя оказался парнем шустрым, да и дед кое-что порассказал, поэтому сразу же уточнил:
— А рекомендацию в Высшую школу КГБ дадите? Капитан от неожиданности даже забыл, что с утра не опохмелился.
— Это надо заслужить,-выдавил он, с трудом заставив тяжелую голову соображать. — И вообще читай устав, салага. С такими вопросами надо обращаться с рапортом к непосредственному командиру. Кто у тебя командир?
— Командир взвода лейтенант Дудин,-отрапортовал рядовой Федя Елисеев.
— Во, знаешь, а шлангом прикидываешься! — Капитан решил перейти к делу. — В КГБ дураков не берут, нас еще тщательней, чем космонавтов, отбирают. Мечтают все, а чекистом может стать один из ста тысяч! Вот я и проверю, есть ли у тебя способности. Для начала узнай, кто спионерил блок питания с пятого пульта. Работай шустро, пока они его на водку не обменяли. Давай, Федя, я в тебя верю.
Выпроводив Федю на первое задание, капитан достал из шкафа заначку, поправил здоровье и погрузился в глубокомысленное созерцание карты родины, пришпиленной к стене кабинета. Он был абсолютно уверен, что вербовка состоялась, за ту морковку, что сам себе подвесил Федя, можно пахать на особый отдел до самого дембеля. С такими, как Федя, родина может спать спокойно, поэтому через несколько минут задремал и капитан.
Наутро по дороге к штабу из ведра на пожарном щите — таких «почтовых ящиков» для стукачей у него было множество, но этот самый любимый, потому что далеко ходить не надо, — капитан выудил небольшой газетный сверток. Чему несказанно удивился: обычно стукачи ограничивались записочками на листках, вырванных из учебных тетрадок. Запершись в кабинете, капитан сорвал несколько слоев «Красной звезды» и обнаружил целую школьную тетрадку.
На первой странице он прочитал: "Сообщение № 1.
Блок питания похищен сержантом Репиным по сговору со старослужащими Гусько, Панкратовым, Лисяком и Бубновым с намерением обменять в поселке на водку для дня рождения Гусько. Обмен будет осуществлять водитель Лисяк, распитие спиртных напитков планируется в каптерке третьей роты в ночь на субботу". Подпись: «Бекас».
На последующих шести страницах однофамилец советского контрразведчика из кинофильма «Ошибка резидента» мелким почерком информировал об офицерской жизни в родной части. Кто, с кем, по какому поводу, что при этом говорил, кто кому набил морду и кто кого с кем застукал. Все с такими подробностями, что невольно создавалось впечатление, что суперагент Бекас лично наливал, присутствовал и держал свечку.
Капитан достал заначку, выпил и крепко задумался. Чтобы думалось легче, он мычал песенку «Я в весеннем лесу пил березовый сок», ту, что в «Ошибке резидента» с душой исполнял актер Ножкин. С Бекасом надо было срочно что-то делать: если стукаческий зуд не унять, такие тетрадки пойдут через голову капитана в особый отдел штаба дивизии.
Из возможных вариантов капитан выбрал два: заслать Бекаса в группу по укладке кабеля, там всего-то шестеро, живут в поле, торчат по пояс в канаве, обед готовят на костре, к маю Бекас гарантированно окажется в санчасти с крупозным воспалением легких; второй вариант — сосватать Бекаса прапорщику Мамаю, заведующему гауптвахтой. Там Бекасу либо свернут шею штрафники, либо он сменит специализацию и будет стучать не в дверь особисту, а непосредственно по ребрам военнослужащих.
Размышления прервал телефонный звонок. Комроты с шуточками-прибауточками сообщил, что один его молодой боец подал рапорт на учебу в Высшей школе КГБ. Капитану стало не до смеха.
Ротному в тетрадке Бекаса отводилось две страницы. Парень он был из «пиджаков» — набранных из Института связи на два года, чужой человек в рабоче-крестьянской среде младших офицеров и временная персона в армии, лишь бы было кем заткнуть брешь в штате. Ничего личного против него капитан не имел, но уж больно был несдержан на язык молодой комроты. Если верить Бекасу, линию партии критиковал и Мандельштама цитировал. На ДОН[35] с окраской антисоветская агитация и пропаганда он уже натрепался.
— Ты пришли его ко мне, познакомлюсь, — распорядился капитан, отлично зная, кто нарисуется на пороге через десять минут.
Федя появился через пять минут. Капитан сразу же дал ему на подпись типовой бланк подписки о сотрудничестве и усадил переписывать на листы писчей бумаги все содержимое тетрадки. Самому было лень оформлять агентурные (сообщения, сам он собирался расставить только даты с (разбросом в полгода, чтобы в личном деле агента Бекаса все выглядело так, словно он исправно пахал на капитана чуть ли не с момента пересечения КПП части.
Капитан стоял у окна, мурлыкал песенку про березовый сок и вырабатывал новый план оперативных мероприятий. За окном ветер гонял по сугробам белые султанчики, хотя по календарю стоял апрель, а значит, времени избавиться от Феди у капитана оставалось в обрез.
На следующий же день закрутились шестеренки армейской бюрократической машины. Ротный дал рапорту ход, капитан побеседовал с кадровиком, то сделал пару звонков коллегам в вышестоящих инстанциях, чтобы поставили вопрос на контроль и зря не мурыжили, и анкета Феди Елисеева пошла гулять по кабинетам. Параллельно с ней спецсвязью шла справка от капитана о полной благонадежности рядового Елисеева и перспективности агента Бекаса. До получения ответа капитан от греха подальше сосватал Федю на сборы агитаторов и пропагандистов при политотделе полка.
Через месяц Федя вернулся с представлением на звание ефрейтора, значит, и там стучал за будь здоров. Но капитана появление перевербованного агента уже не тревожило, потому что пришел запрос из штаба округа, и ефрейтор Елисеев убыл на учебные подготовительные сборы. В августе пришло сообщение, что Федор Елисеев успешно сдал экзамены и зачислен слушателем в Высшую школу КГБ.
За пять лет учебы Федор Елисеев нашел себе боевую подругу, о чем потом жалел, и получил звание и диплом о высшем образовании, о чем ни разу не помянул плохим словом. Согласно специальности геройствовать ему предстояло на «третьей линии»[36], не элитное ПГУ, конечно, и не престижный Пятый главк, но для верхоянского паренька вполне хватило. Его даже не смутило, что службу пришлось начинать в Забайкальском военном округе. Жена тихо поскуливала, а Федя был уверен, что выбрал правильный жизненный маршрут, рано или поздно и его выведет на шоссе, по которому шуршат шинами «членовозы», перевозя хозяев жизни с многочисленной челядью.
В Забайкалье потекли серые особистские будни. Елисеев соответственно возрасту рос в звании, но рывка в карьере не предвиделось. Жена приуныла, да и у него руки периодически опускались. Единственным шансом был Афганистан, но Елисеев не спешил прибегать к крайним мерам. Предпочитал тянуть лямку в особом отделе округа и надеяться на случай, а не рвать задницу в диких горах с угрозой получить Звезду героя посмертно.
О чем мечтает любой опер? О коронном агенте. Будь ты хоть семи пядей во лбу и имей сотню агентишек, не видать тебе карьеры без одного-единственного, способного устроиться уборщиком в Центре ядерных исследований в Лос-Аламосе или сантехникам в Пентагоне. И пока он там подсматривает и подслушивает на благо родины, эта родина осыпает куратора агента всеми полагающимися благами: звездами, жалованьем и сытным пайком. План по вербовкам Елисеев выполнял, но никак в его сети не попадалась жар-птица, способная осветить убогое гарнизонное житье и вынести на своих крыльях на чекистский олимп.
Жар-птицей в его жизнь влетел лейтенант Игнатов. И чуть не спалил Елисееву карьеру.
За лейтенантом Игнатовым, скучавшим на должности переводчика в штабе дивизии ПВО, особых грехов не числилось. Отличное знание немецкого и английского языков, подозрительное для обычного офицера, искупалось тем, что был Игнатов двухгодичником, призванным сразу же после окончания филфака. Спиваться или жениться пока не планировал, во всяком случае, как информировали Елисеева, активных шагов в этих направлениях не предпринимал. Правда, была одна деталька, навевавшая нехорошие мысли.
Раз в месяц писал Игнатов письма в Москву на немецком языке. И ответы получал тоже на языке Гёте. Перлюстрация писем и зондажные беседы ничего не выявили, просто брат с сестрой изощрялись друг перед дружкой, благо образование позволяло. Как правило, с тоской боролись в гарнизонах по-пролетарски просто, но если высшее образование мешает пить, то тут и не такое выкинешь. И Елисеев махнул на Игнатова рукой.
Неожиданно из далекой Москвы пришел запрос покопать вокруг Игнатова на предмет странных связей его сестры. Московские чекисты не дремали и поймали сестричку, подрабатывавшую переводчицей в Совинцентре, на подозрительных связях с иностранцами. Служебное рвение Елисеева подогревало случившееся в том же году печально известное приземление летчика Руста на Красной площади. Части ПВО трясли после этого так, что фуражки с голов и звездочки с погон летели, как яблоки с веток. Елисеев навалился на лейтенанта всей тяжестью авторитета особого отдела, и Игнатов хрустнул. А Елисеев с ужасом осознал, что еще чуть-чуть — и хрустнули бы его собственные шейные позвонки.
Оказалось, что незаметный тихоня состоит в платонических отношениях с гражданкой Австрии. И письма адресовались именно этой Ингрид, а не сестре Инне. Сестра их только переправляла дальше, меняя конверты. С Ингрид он познакомился через сестру на последнем курсе института, молодые люди даже умудрились провести две недели в зимнем Сочи. Куда смотрел местный отдел КГБ, неизвестно! Да и гонористые ребята из московского управления прохлопали, с таким контактом в ПВО отправили служить.
Градус эпистолярного романа уже достиг такой точки, что Ингрид перебралась в Москву, устроившись мелким клерком в посольстве Австрии, где дожидалась скорого Возвращения из солдатчины своего милого.
Елисеев сглотнул слюну, как оголодавший пес, увидавший кусок отборной телятины. И стал думать. Проблема состояла в том, что добычу могли беззастенчиво вырвать из пасти более матерые и породистые коллеги.
И Елисеев, разом подобрев и сменив тон, сделал все возможное, чтобы превратить проштрафившегося лейтенанта в своего агента и лучшего друга. Подписку о сотрудничестве, само собой, он с Игнатова слупил в одну минуту. Но целый день ушел на завязывание теплых дружеских отношений. В результате Игнатов присовокупил к подписке заявление, что ни шагу на опасной тропе контрразведки он не сделает без Елисеева, единственного из сотен тысяч оперов КГБ, которому можно доверять.
Преподаватели в Высшей школе КГБ все уши прожужжали Елисееву о том, что личный контакт с агентом — великая сила. Именно эту силу Елисеев и сумел поставить себе на службу. Остальным оставалось только утереться.
Но Елисеев был не настолько глуп, чтобы не поделиться успехом с начальством. Набросав план оперативных мероприятий, зенитом которого являлось внедрение агента Гёте, (такой псевдоним он присвоил Игнатову), в святая святых БНД[37], Елисеев пошел на доклад к полковнику Черкасову, намертво застрявшему на своей должности в особом отделе округа.
Суть доклада сводилась к тому, что без чуткого руководства опытного старшего товарища вся хитроумная комбинация заранее обречена на провал.
— Само собой, -сразу же подобрел лицом Черкасов и добавил: — А ты не дурак!
И завертелось.
Лейтенанту Игнатову срочно придумали недельную командировку в Москву. В первопрестольной московские опера реабилитировались, детально зафиксировав любовное свидание агента Гёте с его австрийской пассией. Из-за кордона к тому времени на Ингрид уже подоспели уточненные данные. Все у барышни оказалось в ажуре, даже дядя в ФРГ имелся, а у дяди имелись плотные связи с БНД. Можно было примерять майорские погоны и паковать чемоданы, потому что курировать агента Гёте Елисеев с Черкасовым планировали из удобного кабинета в здании Центрального управления на Лубянке. Не обломилось.
Кто-то что-то переиграл или места не нашлось для наглых провинциалов, но Игнатов получил распоряжение убыть в ГСВГ — Группу советских войск в Германии, — и следом за ним в Берлин отправились расти в званиях Елисеев с Черкасовым. Берлин, конечно, не Москва, но и от постылой Читы резко отличается.
Ингрид через месяц уволилась из посольства и уехала в Вену; потом всплыла в Западном Берлине, откуда время от времени наведывалась в социалистическую часть Германии на свидания с любимым. Дядя счел своим долгом навестить будущего родственника и слупить с него подписку о сотрудничестве с БНД. Сообщение об этом радостном событии немедленно ушло в Москву
Операция удалась и жизнь Феди Елисеева тоже. Дед, обретавшийся где-то в чекистской Валгалле, наверняка порадовался за внука.
— Приехали, Федор Геннадиевич, — сказал водитель.
Елисеев очнулся от воспоминаний и нехотя вернулся к реальности.
А она была безрадостной — перегретое нутро «уазика», пот, пощипывающий подмышки, глупый ефрейтор за рулем и шлагбаум, перегородивший дорогу к роще. На полосатом столбе болталась жестянка с надписью «Спецобъект. Проход запрещен». На краю опушки уже появился солдат с автоматом на груди, всем своим видом демонстрирующий, что спецобъект он будет оборонять до последнего патрона.
Елисеев знал, что находится в роще, поэтому тихо выругался:
— Конспираторы, твою мать!
Ефрейтор сделал вид, что ничего не слышит. В водители для особого отдела специально подбирались именно такие тугоухие молчуны. Елисеев прислушался к себе, определяя, чего ему больше хочется: дать команду водителю снести бампером эту полосатую бутафорию или пройтись пешком, благо, знал, недалеко. Хотелось первого, но он выбрал второе.
— Жди здесь, — приказал он ефрейтору, толкнул дверцу и выбрался наружу.
Под куртку сразу же забился свежий приморский ветер, надул бугор на спине. Куртка задралась, и часовой увидел кобуру на поясе у Елисеева.
Появление рослого дядьки в гражданке, да еще со стволом, на подступах к объекту, вверенному под его охрану, так возбудило часового, что он передернул затвор автомата и проорал срывающимся голосом:
— Стой, стрелять буду!
Их разделяло не больше двадцати метров, и Елисеев здраво рассудил, что хоть одной пулей из рожка его все-таки зацепит. Решил не искушать судьбу.
— Боец, я подполковник Елисеев, особый отдел округа. — Он достал из нагрудного кармана красные корочки. - Подойди и посмотри.
— Проходите! — неожиданно разрешил боец, потеряв всякий интерес.
Елисеев быстро пошел по утрамбованной колесами колее, нырнул под шлагбаум. Часовой, закинув автомат за спину, безучастно следил за вторжением на объект.
— Патроны-то есть? — бросил Елисеев, проходя мимо. Рядовой, судя по пряжке на ремне, болтающейся ниже всех норм устава, и наглому взгляду, уже перевалил рубеж, когда безропотно играют в оловянных солдатиков, и лишь усмехнулся в ответ.
— Ну бди дальше, сынок, — распорядился Елисеев, абсолютно уверенный, что часовой через минуту уже будет курить вместе с его ефрейтором.
Дорога по дуге уходила в глубь рощи и впереди, как знал Елисеев, метров через двести утыкалась в большую поляну. Еще весной это были угодья местного лесничества, а потом сложной бумажной комбинацией произвели землеотвод под нужды Минобороны. С тех пор поляне присвоили литер «спецобъект № I», но то, что Черкасов воспримет это так буквально, Елисеев не ожидал. Во всяком случае, две недели назад, когда приезжали размечать участки поддачи, никакой охраны не было.
Причину введения режима максимальной секретности он понял сразу же, едва дорога вывела на поляну. Стройка была уже в полном разгаре. Такая концентрация техники камуфляжной окраски, груды стройматериалов, укрытых маскировочными сетями, и полуголых людей на десятке гектаров могла бы породить нездоровые раздумья у генералов НАТО. Русская армия так азартно вгрызалась в болотистую землю, словно дело шло к войне. Слава богу, в НАТО знали, что из всех видов фортификационных сооружений новые русские генералы особенно полюбили многоэтажные дачи.
Елисеев обратил внимание, что по периметру стройки прохаживаются солдаты в полной форме и с автоматами за плечами,
— Тихо-тихо едет крыша, — прокомментировал он. Черкасов превзошел сам себя.
К начальнику, с которым не первый год делил успехи и поражения, он стал относиться с легким пренебрежением. Чем дальше, тем больше Черкасов напоминал ему родного деда. Еще немного — и впадет в полный чекистский маразм.
...После капитуляции ГСВГ Черкасов с Елисеевым так и не попали в Москву. Опять кто-то что-то переиграл, их завернули с полдороги и бросили в Прибалтийский округ.
— Аэродром подскока, — разъяснил задержку мудрый Черкасов. — Отсидимся, дозаправимся — и на Москву.
Куда шефу после халявной распродажи ГСВГ было заправляться, Елисеев не мог ума приложить, но спорить не стал.
Прибалтика понравилась тем, что очень походила на уютную Германию и находилась далеко от Забайкалья. Но спокойно им жить не дали, в Прибалтике закрутилась свистопляска независимости, и всех в погонах стали называть оккупантами.
— Какие мы, на хрен, оккупанты? — ворчал Черкасов, читая очередные сводки.