Страница:
Трофимыч промокнул глаза, но не повернулся.
— Там работа-то плевая, — пробормотал он. — Два раза кувалдой махнуть. Пару перегородок снести. Офис там будет. Простору людям захотелось.
Игорь оглянулся на окна дома. Ночевать в пустой комнате не хотелось. Какой сон, когда ждешь непрошенных гостей?
Он шлепнул Трофимыча по спине.
— Эй, дед, не скули! Пойдем, помашем кувалдой.
Трофимыч повернулся, радостно улыбнулся щербатым ртом.
— Да я все сам сделаю! Ты только компанию поддержи. Скучно же одному. Ну и стремно. Вдруг обсчитают? Или, скажем, просто пендаля дадут? С них, кто в офисах живет, станется!
— Ага, значит, я в твоей артели типа главбуха и охранника буду?
Трофимыч хитро прищурился.
— Игорь Ляксеич, вы в артеле у нас за директора будете!
— Тут, значит, офис будет. А тама — магазин. В подвале, как водится, сауна и блядюшник. Стоянку с перилами — вот туда. И бугая в будке рядом.
Трофимыч огласил план реконструкции, словно сам его разработал для только что купленной недвижимости.
— Иди, Онассис! — подтолкнул его Игорь.
Трофимыч обиженно засопел.
— Я, Игорек, про тебя ни разу не выражался! Это Клин у нас горазд, свою пипетку каждую ночь дергать. А я — ни-ни. Грех рукоблудия это!
Игорь захохотал.
— Дед, Онассис — это очень богатый человек.
— Имя или фамилие? — потребовал ясности Трофимыч.
— Фамилия у него такая. Греческая.
— Тю, опять — еврей, — сплюнул Трофимыч.
Через распахнутые парадные двери они вошли в особняк. Трофимыч тащил переноску со стоваттной лампой и устрашающих размеров кувалду, а Игорю достался лом и инструменты в брезентовой сумке.
— Нас тут явно не ждали, — громко произнес Игорь, потревожив тишину.
Запах стоял кошмарный, словно разом постарались все арбатские кошки и бомжи.
— Что за народ у вас в Москве, — пробурчал Трофимыч. — Где живут, там и гадят. Хоть реставрацию после них проводи!
Под ногами перекатывались обломки кирпича, хрустело битое стекло.
— А тут и балы давали, — сказал Корсаков, оценив размеры залы.
— Вот, господи прости, вляпался-таки! — Трофимыч приподнял ногу, с огорчением разглядывая ботинок, угодивший в подсохшее дерьмо.
Он бросил на пол кувалду. По дому прокатился низкий рокот эха.
— Ты чего, дед?
— Не пойдет, Игорек! — заявил Трофимыч. — Мы так все кучи тут распечатаем. Без света никак. Пойду, поищу фазу.
С лампой в руке он пошел назад.
Корсаков не стал дожидаться, пока деревенский электрик продемонстрирует свое мастерство. По лестнице поднялся на второй этаж, положил лом на пол, поставил к стене инструмент и огляделся. Узкий коридор, явно результат послереволюционных «уплотнений». Обшарпанные, с потерявшими цвет обоями стены, половые доски со стертой краской и торчащими головками ржавых гвоздей.
Он прошелся по коридору до стены, заглядывая в пустые комнаты. Даже на глаз они смотрелись разномерными, как башмаки на свалке. Представил, какие интриги тут плелись и страсти кипели за каждый лишний квадратный сантиметр жилой площади.
— Убили одного, чтобы осчастливить конурой в особняке десятерых. А теперь новый владелец опять выгнал их на улицу. Где же логика, господа-товарищи? — пожал плечами Корсаков. — Тем более, что новый хозяин, наверняка, скоро полетит в рай с тротиловым ускорением, обгоняя колесо любимого «мерса».
В темноте вверх по лестнице поплыл шар электрического света.
— Игорек, ты где? — крикнул Трофимыч. — Нашел я фазу. Живем, бля!
— Убери! — Корсаков закрылся от слепящего света.
— Начинай, а я подсвечу! — бодро скомандовал Трофимыч. — Бери кувалду и кроши все, что видишь. Мне начальник сказал, простор ему нужен. Счас, мы ему сделаем простор!
— Дед, мы так не договаривались. Кувалдой махать — твоя работа. Я так, чисто коллектив поддержать.
Лампа дрогнула, опустилась к полу, разлив яркую лужу света по доскам.
— Тады — перекурим.
Трофимыч грохнул кувалду на пол. Подвесил лампу на косяк.
Игорь опять зажмурился.
— Слышь, Трофимыч, пойдем в дальнюю комнату. Что-то у меня глаза от света болят.
— Это, Игорек, у тебя сотрясение головных мозгов, — авторитетно поставил диагноз Трофимыч. — Тебе теперь тужиться нельзя. Глаза можешь повредить. Но ты не боись, я кувалдой сам помахаю. — Он на ходу хлопнул по стене. — Это ж дерьмантин с известкой.
Они вошли в комнату, уселись на корточки, привалившись к стене.
Игорь вытащил сигареты, угостил напарника; Трофимыч поднес зажигалку.
— И на толчке тоже не тужься, — пыхнув дымом, продолжил Трофимыч. — А то у нас случай был… Подрались мужички на мехдворе. А Федор, зять моего кума, бык такой здоровый… Ох, любил кулаками махать! Ага. Значит, повалял он там всех. И пошел в сортир. С газетой и сигареткой, все путем. Вдруг слышим: ба-бах! Дверь — на фиг! Из сортира мордой вперед вываливается Федор. И той мордой — об землю. Во как! Мы его на ноги ставим, а он орет: «Света белого не вижу!» Ослеп, значит. В районной так и сказали: «Восстановлению зрение не подлежит». Во как! А дали-то ему в лоб всего раз. — Он прощупал взглядом лицо Игоря. — Тебя же так, милый, отмудохали, что месяц тужиться нельзя. А может — и всю жизнь. Так-то!
Игорь затрясся в беззвучном смехе.
— Дед, а что твой Федор перед этим выпил?
Трофимыч удивился несуразности вопроса.
— А что все пили, то и он. И никому вреда от того не было. — Он толкнул Игоря локтем в бок. — Вот ты сидишь, как на толчке, и трясешься. От этого кровь из задницы в голову ударяет.
— Откуда… и куда? — давясь смехом, переспросил Игорь.
— Ай, еще образованный! — махнул рукой Трофимыч. — Вот ослепнешь, как тот еврей Гомер…
— Да грек он! — выдохнул Игорь и захохотал в голос.
— Ага, я его портрет видал! Чистая синагога.
Корсаков откинул голову назад, небольно ударившись о стену. Стена ответила гулким пустым звуком.
— Оба-на!
Игорь обернулся, сразу став серьезным. Постучал костяшками пальцев по стене. Повторился тот же с глухим эхом звук. За стенкой явно была пустота.
Он встал, пошел вдоль стены, простукивая каждые сантиметр.
— Уже торкнуло, — заключил Трофимыч. — Дотужился!
— Тихо, ты!
Посмотрел на потолок. Потом пригляделся к стене.
— Дед, а ведь за стенкой еще что-то есть. Типа потайной комнаты без окон. Раньше такое помещеньице «черный кабинет» называли. Тащи-ка инструмент!
Трофимыч резво метнулся в коридор и приволок кувалду.
— Лом же есть и молотки!
— А кого нам тут стесняться? — возразил Трофимыч.
Прицелился и ухнул кувалдой по стене. По дому поплыл низкий рокот.
В месте удара, только расползлись обои и отлепилась штукатурка.
— Старинная работа. — Трофимыч опустил кувалду. — С кондачка не взять. Раньше, Игорек, на яйцах раствор замешивали. О, как! От того и такая крепость.
— Кончай, базар! — поторопил его Корсаков.
— Это я с силой мысли собираюсь. Потому как махать кувалдой без головы — дурная работа.
Трофимыч перекрестился, поплевал на ладони, вцепился в рукоятку. Прицелился, и, сипло вдохнув: «Господи, помоги!», обрушил удар в точно выбранное место.
Раздался хруст, и выбитый кирпич провалился в пустоту. За стеной с шорохом посыпалась труха.
— Мастер!
— А то! — усмехнулся Трофимыч. — Сейчас полегче пойдет.
Десятком ударов он расколупал дыру в полуметре от пола, достаточную, чтобы пролезть внутрь потайной комнаты.
Трофимыч отложил кувалду и потянулся к дыре.
— Погоди! — удержал его Корсаков.
За рукав оттащил Трофимыча к окну. Распахнул фрамугу. В затхлую атмосферу комнаты ворвалась струя теплого ночного воздуха.
— Надо подождать, — объяснил Корсаков. — Если кабинет замуровал хозяин, а не пришлые, он вполне мог побрызгать какой-нибудь алхимией.
— Типа дуста?
— Типа, — не стал вдаваться в подробности Корсаков. — Да и мало что за гадости там за столько лет скопиться могло. Пусть проветрится.
Трофимыч поскреб за ухом.
— Ага. Мужик у нас один говорил, на дело, мол, нужно брать хотя бы одного образованного. Иначе спалиться можно чисто по дурости. Ты же в институте учился, да?
— На худграфе.
— У-у! — Трофимыч оттопырил губу. — То-то я смотрю, ты — вылитый граф. Только — худой больно! — Он затрясся от смеха.
— Да иди ты! — отмахнулся Корсаков.
Он подошел к дыре. Подобрал с пола камушек, по прямой бросил вовнутрь. Камень, клацнул о противоположную стену, не пролетев и трех метров.
— Ну, сначала разведаем, что там, а потом решим, ломать стену дальше или нет.
Он приготовился просунуть голову в дыру, но Трофимыч остановил, схватив за рукав.
— Не суйся, Игорек! — прошептал он. — Ты хоть и образованный, но и я не пальцем сделанный. У нас ни кто в пустую избу не войдет, не спросив разрешения.
— У кого, если там никто не живет?
— Раз дом есть, значит и житель в нем есть. Может, ты не видишь его, а он живет. Домовой, например.
— И что теперь делать?
— А ты спроси: «Хозяин, можно войти?» Если почуешь, что разрешил, то входи. Нет — беги. А то беда будет.
Трофимыч заметно дрожал.
— Ладно. — Игорь повернулся к дыре и прошептал: — Хозяин, можно войти?
Темнота за стеной ответила едва различимым протяжным воем.
«Сквозняк», — успел подумать Корсаков.
И с оторопью почувствовал, что его буквально засасывает в черный зев дыры.
— Трофимыч, дай свою зажигалку!
— Давай, я лучше за переноской слетаю.
— Не надо, тут свечи есть, — сказал Корсаков.
И только тут до него дошло, что мыши за столько лет почему-то не тронули свечи. Они так и остались стоять белыми столбиками в канделябре.
И, вообще, на сколько успел заметить Корсаков, все в комнате осталось в неприкосновенности. Даже вековой пыли, вопреки, ожиданиям не было. Только легкий пепельный налет на гладкой поверхности стола. Словно нерадивая служанка забыла протереть перед приездом хозяина.
Трофимыч просунул руку в дыру, заискрил зажигалкой.
Корсаков вытащил ее из закоргузлых пальцев деда, поднес огонь к свечам.
Дрожащий золотисто-янтарный свет заполнил комнатку. В ней едва уместились секретер, столик на гнутых ножках и массивное кресло. Пахло сухой лавандой, сургучом и лишь чуть-чуть пылью.
Игорь протянул руку к стопке книг на столе.
Хозяин «черного кабинета», если судить по иллюстрациям, явно увлекался черной магией.
«Латынь. Увы, не знаю… Французский. Греческий. Опять латынь. О, немецкий… Изданы в конце семнадцатого. Состояние идеальное. Бог знает, сколько они стоят!»
Корсаков отложил книги, взял плоский футляр. Сафьяновая кожа. Тисненый золотом герб: орел с треугольником в когтях, над его головой солнце в виде Всевидящего ока. По ленте, окружающей орла, рассыпан мелкий бисер латинских буковок.
— Чего там у тебя? — подал голос Трофимыч.
— Все нормально, дед! Мы с тобой, — в шоколаде.
— Кабы не в дерьме, — обронил Трофимыч.
— Ползи сюда!
— Да, боязно чего-то.
— Ну, хоть голову засунь! Когда еще такое увидишь?
Трофимыч, кряхтя, просунулся по плечи в пролом. Закрутил головой, осматриваясь.
— Вот это да! И что тут баре делали?
— Тайными науками занимались.
— Ага! Квасил он тут, от жены спрятавшись. Вон бутылок сколько.
— Где?
— А под столом.
Корсаков машинально сунул футляр в карман, присел, выдвинул из-под столика ящик. Из соломенной трухи торчали горлышки шести бутылок.
Игорь достал одну, протер. Поднес к свету.
Сердце ухнуло в груди так, что, показалось, не выдержат ребра.
— Дед, ты теперь точно Онассис! — прошептал он.
Трофимыч заворочался.
— Слушай, кончай меня этим Обассысь называть! Обидно же.
Корсаков затрясся от беззвучного смеха.
— Ну что ты там ржешь? Если есть чего в бутылке, давай бухнем на радостях.
— Я тебе бухну! — Корсаков потряс бутылкой. — Трофимыч, этому коньяку двести лет! Ты понимаешь, что это значит?
— Не дикий, чать, соображаю. В рот брать его нельзя — хуже политуры стал.
Корсаков, тяжело опираясь на стол, выпрямился. Задул свечи.
— Дед, отползай!
Он выбрался из пролома. И первым делом обнял Трофимыча. Запашок шел от деда соответствующий, но Игорь не обратил внимания.
— Дед, хочешь этот особняк купить?
— На кой он мне? Гадюшник, еще хуже нашего. Не, я, как решил, домой поеду.
— На персональном самолете ты домой полетишь!
Силы неожиданно оставили Корсакова, и он опустился на пол, привалился к стене. Трофимыч по-зековски присел на корточки напротив. Раскурил две сигареты, одну протянул Игорю.
— Если без фраерманства, много взяли? — спросил он, выдыхая дым.
Невнятная, шелестящая скороговорка прозвучала так, что Корсаков понял в Трофимыче то, что тот тщательно скрывал от посторонних глаз. Трофимыч, действительно, ходил на дело. И бывал в нем не на шестых ролях.
Корсаков невольно подобрался.
— Мебель антикварная, семнадцатый век. Под пару сотню тысяч потянет.
— Баксов? — прошелестел Трофимыч.
— Их, родимых.
— Спалимся, пока нести будем. — Трофимыч цыкнул слюной сквозь щербинку в зубах. — Книжки чего стоят?
— Книги раритетные. Цену назвать не могу. Но тоже под сотню тысяч все без торга.
— А бухло? — Трофимыч указал на бутылку в руке Корсакова.
— Это — чистое золото. Даже пустая бутылка на аукционе стоит двадцать тысяч фунтов. Полная — целое состояние. На коньяк клиента я найду без проблем. С остальным придется повозиться.
Трофимыч затянулся, свистя, выдохнул. Скосил глаза в сторону.
— Что молчишь, дед? — окликнул его Корсаков.
— Мысль одну по бестолковке гоняю. И никак выгнать не могу. — Трофимыч посмотрел ему в глаза. — Сейчас ты меня завалишь, или погодя?
Корсаков тряхнул головой.
— С ума сошел?!
— А накой я тебе в подельники? Два раза кувалдой махнул — и уже в долю. Ага! Сам посуди, ты в Москве все ходы-выходы знаешь. Тебе такую добычу сдать, как два пальца обоссать. А я что? К ворам не пойду, никто я теперь для них. В «комок» книжки понесу, менты прихватят. Получается, в деле я — педаль от дохлого зайца. Зачем же мне на глазах твоих маячить и в соблазн вводить?
— Что-то не пойму, к чему ты клонишь?
— Не в доле я, Игорек, вот мое слово.
— Так не пойдет. Двое, значит — поровну.
— Нет, бери все себе. Мне только на билет денег добудь. И на хлеба кусок в дороге. А дома я сам себе заработаю.
Игорь раздавил окурок об пол.
— Делим пополам!
Трофимыч прощупал его лицо взглядом. Покачал головой.
— Слову твоему я верю, Игорек. Однако, боязно. По-моему, оно вернее будет. Тебе и мне спокойнее. И не спорь. — Он поплевал на окурок, щелчком отбросил в угол. — Ты сходи, с друзьями своими добазарься. А я добычу постерегу. Как вернешься, все тебе под отчет сдам. А ты мне за это… Ну, сотни две баксов прямо здесь отслюнявишь. Мне на все-провсе за глаза хватит. И баста — расходимся.
— Я сказал — пополам!
Не, Игорек. Спасибо, конечно. Золотая ты душа… Однако, будет по-моему. Так мы оба дольше проживем. Это пока тут мебеля да бутылки, мы добрые, а как бабки зашуршат, волками станем. И не спорь!
— Ну что ты гонишь, Трофимыч?!
— Моя доля — моя воля! — с непривычной Корсакову твердостью в голосе произнес Трофимыч.
Корсаков, опираясь на стену, поднялся.
— Ладно, дед. Сиди здесь и думай. Я ненадолго. Приду, мы к этой теме вернемся.
Трофимыч, почему-то остался сидеть в своей арестантской позе, только голову свесил ниже. Корсаков даже в полумраке разглядел, как мелко подрагивают плечи Трофимыча.
— Дед, ты что скис?
Трофимыч через силу выдавил:
— Игорек… Когда обжимались, я об тебя потерся. Это… Волына за поясом у тебя.
Корсаков машинально пощупал пистолет.
— Так ты это… Дай мне волыну на сохранение. Мимо ментов же пойдешь, вдруг спалишься. — Трофимыч перевел дух. — И мне тут ждать тебя будет веселее.
— Ну, да. А если я с гостями приду, то ты…
— А как же иначе… С волками-то.
Корсаков усмехнулся. Потянулся за пистолетом. Когда сталь с характерным звуком скользнула по коже ремня, он увидел, как вздрогнул Трофимыч, и по-воловьи напряглись две мышцы на его согнутой шее.
— И ты все это время..? — догадался Корсаков.
Трофимыч дрогнул головой.
— Без обид, Игорек, — шепотом прошелестел Трофимыч. — Боюсь я тебя. Душа у тебя золотая… А сердце, не обижайся, из стали. Видал я таких. За деньги не прикончишь, нет… А добьешь, чтоб не мучился, как муху прихлопнешь.
Он замер, словно, действительно ждал выстрела в затылок.
Корсаков положил у его ног пистолет.
— К тебе, Трофимыч, это не относится.
Глава девятая
— Там работа-то плевая, — пробормотал он. — Два раза кувалдой махнуть. Пару перегородок снести. Офис там будет. Простору людям захотелось.
Игорь оглянулся на окна дома. Ночевать в пустой комнате не хотелось. Какой сон, когда ждешь непрошенных гостей?
Он шлепнул Трофимыча по спине.
— Эй, дед, не скули! Пойдем, помашем кувалдой.
Трофимыч повернулся, радостно улыбнулся щербатым ртом.
— Да я все сам сделаю! Ты только компанию поддержи. Скучно же одному. Ну и стремно. Вдруг обсчитают? Или, скажем, просто пендаля дадут? С них, кто в офисах живет, станется!
— Ага, значит, я в твоей артели типа главбуха и охранника буду?
Трофимыч хитро прищурился.
— Игорь Ляксеич, вы в артеле у нас за директора будете!
* * *
Особняк, приговоренный к капремонту, прятался от городских огней в глубине темного палисадника.— Тут, значит, офис будет. А тама — магазин. В подвале, как водится, сауна и блядюшник. Стоянку с перилами — вот туда. И бугая в будке рядом.
Трофимыч огласил план реконструкции, словно сам его разработал для только что купленной недвижимости.
— Иди, Онассис! — подтолкнул его Игорь.
Трофимыч обиженно засопел.
— Я, Игорек, про тебя ни разу не выражался! Это Клин у нас горазд, свою пипетку каждую ночь дергать. А я — ни-ни. Грех рукоблудия это!
Игорь захохотал.
— Дед, Онассис — это очень богатый человек.
— Имя или фамилие? — потребовал ясности Трофимыч.
— Фамилия у него такая. Греческая.
— Тю, опять — еврей, — сплюнул Трофимыч.
Через распахнутые парадные двери они вошли в особняк. Трофимыч тащил переноску со стоваттной лампой и устрашающих размеров кувалду, а Игорю достался лом и инструменты в брезентовой сумке.
— Нас тут явно не ждали, — громко произнес Игорь, потревожив тишину.
Запах стоял кошмарный, словно разом постарались все арбатские кошки и бомжи.
— Что за народ у вас в Москве, — пробурчал Трофимыч. — Где живут, там и гадят. Хоть реставрацию после них проводи!
Под ногами перекатывались обломки кирпича, хрустело битое стекло.
— А тут и балы давали, — сказал Корсаков, оценив размеры залы.
— Вот, господи прости, вляпался-таки! — Трофимыч приподнял ногу, с огорчением разглядывая ботинок, угодивший в подсохшее дерьмо.
Он бросил на пол кувалду. По дому прокатился низкий рокот эха.
— Ты чего, дед?
— Не пойдет, Игорек! — заявил Трофимыч. — Мы так все кучи тут распечатаем. Без света никак. Пойду, поищу фазу.
С лампой в руке он пошел назад.
Корсаков не стал дожидаться, пока деревенский электрик продемонстрирует свое мастерство. По лестнице поднялся на второй этаж, положил лом на пол, поставил к стене инструмент и огляделся. Узкий коридор, явно результат послереволюционных «уплотнений». Обшарпанные, с потерявшими цвет обоями стены, половые доски со стертой краской и торчащими головками ржавых гвоздей.
Он прошелся по коридору до стены, заглядывая в пустые комнаты. Даже на глаз они смотрелись разномерными, как башмаки на свалке. Представил, какие интриги тут плелись и страсти кипели за каждый лишний квадратный сантиметр жилой площади.
— Убили одного, чтобы осчастливить конурой в особняке десятерых. А теперь новый владелец опять выгнал их на улицу. Где же логика, господа-товарищи? — пожал плечами Корсаков. — Тем более, что новый хозяин, наверняка, скоро полетит в рай с тротиловым ускорением, обгоняя колесо любимого «мерса».
В темноте вверх по лестнице поплыл шар электрического света.
— Игорек, ты где? — крикнул Трофимыч. — Нашел я фазу. Живем, бля!
— Убери! — Корсаков закрылся от слепящего света.
— Начинай, а я подсвечу! — бодро скомандовал Трофимыч. — Бери кувалду и кроши все, что видишь. Мне начальник сказал, простор ему нужен. Счас, мы ему сделаем простор!
— Дед, мы так не договаривались. Кувалдой махать — твоя работа. Я так, чисто коллектив поддержать.
Лампа дрогнула, опустилась к полу, разлив яркую лужу света по доскам.
— Тады — перекурим.
Трофимыч грохнул кувалду на пол. Подвесил лампу на косяк.
Игорь опять зажмурился.
— Слышь, Трофимыч, пойдем в дальнюю комнату. Что-то у меня глаза от света болят.
— Это, Игорек, у тебя сотрясение головных мозгов, — авторитетно поставил диагноз Трофимыч. — Тебе теперь тужиться нельзя. Глаза можешь повредить. Но ты не боись, я кувалдой сам помахаю. — Он на ходу хлопнул по стене. — Это ж дерьмантин с известкой.
Они вошли в комнату, уселись на корточки, привалившись к стене.
Игорь вытащил сигареты, угостил напарника; Трофимыч поднес зажигалку.
— И на толчке тоже не тужься, — пыхнув дымом, продолжил Трофимыч. — А то у нас случай был… Подрались мужички на мехдворе. А Федор, зять моего кума, бык такой здоровый… Ох, любил кулаками махать! Ага. Значит, повалял он там всех. И пошел в сортир. С газетой и сигареткой, все путем. Вдруг слышим: ба-бах! Дверь — на фиг! Из сортира мордой вперед вываливается Федор. И той мордой — об землю. Во как! Мы его на ноги ставим, а он орет: «Света белого не вижу!» Ослеп, значит. В районной так и сказали: «Восстановлению зрение не подлежит». Во как! А дали-то ему в лоб всего раз. — Он прощупал взглядом лицо Игоря. — Тебя же так, милый, отмудохали, что месяц тужиться нельзя. А может — и всю жизнь. Так-то!
Игорь затрясся в беззвучном смехе.
— Дед, а что твой Федор перед этим выпил?
Трофимыч удивился несуразности вопроса.
— А что все пили, то и он. И никому вреда от того не было. — Он толкнул Игоря локтем в бок. — Вот ты сидишь, как на толчке, и трясешься. От этого кровь из задницы в голову ударяет.
— Откуда… и куда? — давясь смехом, переспросил Игорь.
— Ай, еще образованный! — махнул рукой Трофимыч. — Вот ослепнешь, как тот еврей Гомер…
— Да грек он! — выдохнул Игорь и захохотал в голос.
— Ага, я его портрет видал! Чистая синагога.
Корсаков откинул голову назад, небольно ударившись о стену. Стена ответила гулким пустым звуком.
— Оба-на!
Игорь обернулся, сразу став серьезным. Постучал костяшками пальцев по стене. Повторился тот же с глухим эхом звук. За стенкой явно была пустота.
Он встал, пошел вдоль стены, простукивая каждые сантиметр.
— Уже торкнуло, — заключил Трофимыч. — Дотужился!
— Тихо, ты!
Посмотрел на потолок. Потом пригляделся к стене.
— Дед, а ведь за стенкой еще что-то есть. Типа потайной комнаты без окон. Раньше такое помещеньице «черный кабинет» называли. Тащи-ка инструмент!
Трофимыч резво метнулся в коридор и приволок кувалду.
— Лом же есть и молотки!
— А кого нам тут стесняться? — возразил Трофимыч.
Прицелился и ухнул кувалдой по стене. По дому поплыл низкий рокот.
В месте удара, только расползлись обои и отлепилась штукатурка.
— Старинная работа. — Трофимыч опустил кувалду. — С кондачка не взять. Раньше, Игорек, на яйцах раствор замешивали. О, как! От того и такая крепость.
— Кончай, базар! — поторопил его Корсаков.
— Это я с силой мысли собираюсь. Потому как махать кувалдой без головы — дурная работа.
Трофимыч перекрестился, поплевал на ладони, вцепился в рукоятку. Прицелился, и, сипло вдохнув: «Господи, помоги!», обрушил удар в точно выбранное место.
Раздался хруст, и выбитый кирпич провалился в пустоту. За стеной с шорохом посыпалась труха.
— Мастер!
— А то! — усмехнулся Трофимыч. — Сейчас полегче пойдет.
Десятком ударов он расколупал дыру в полуметре от пола, достаточную, чтобы пролезть внутрь потайной комнаты.
Трофимыч отложил кувалду и потянулся к дыре.
— Погоди! — удержал его Корсаков.
За рукав оттащил Трофимыча к окну. Распахнул фрамугу. В затхлую атмосферу комнаты ворвалась струя теплого ночного воздуха.
— Надо подождать, — объяснил Корсаков. — Если кабинет замуровал хозяин, а не пришлые, он вполне мог побрызгать какой-нибудь алхимией.
— Типа дуста?
— Типа, — не стал вдаваться в подробности Корсаков. — Да и мало что за гадости там за столько лет скопиться могло. Пусть проветрится.
Трофимыч поскреб за ухом.
— Ага. Мужик у нас один говорил, на дело, мол, нужно брать хотя бы одного образованного. Иначе спалиться можно чисто по дурости. Ты же в институте учился, да?
— На худграфе.
— У-у! — Трофимыч оттопырил губу. — То-то я смотрю, ты — вылитый граф. Только — худой больно! — Он затрясся от смеха.
— Да иди ты! — отмахнулся Корсаков.
Он подошел к дыре. Подобрал с пола камушек, по прямой бросил вовнутрь. Камень, клацнул о противоположную стену, не пролетев и трех метров.
— Ну, сначала разведаем, что там, а потом решим, ломать стену дальше или нет.
Он приготовился просунуть голову в дыру, но Трофимыч остановил, схватив за рукав.
— Не суйся, Игорек! — прошептал он. — Ты хоть и образованный, но и я не пальцем сделанный. У нас ни кто в пустую избу не войдет, не спросив разрешения.
— У кого, если там никто не живет?
— Раз дом есть, значит и житель в нем есть. Может, ты не видишь его, а он живет. Домовой, например.
— И что теперь делать?
— А ты спроси: «Хозяин, можно войти?» Если почуешь, что разрешил, то входи. Нет — беги. А то беда будет.
Трофимыч заметно дрожал.
— Ладно. — Игорь повернулся к дыре и прошептал: — Хозяин, можно войти?
Темнота за стеной ответила едва различимым протяжным воем.
«Сквозняк», — успел подумать Корсаков.
И с оторопью почувствовал, что его буквально засасывает в черный зев дыры.
* * *
Огонек зажигалки задрожал и опал. Темнота отлепилась от стен и обволокла тугим, войлочным коконом.— Трофимыч, дай свою зажигалку!
— Давай, я лучше за переноской слетаю.
— Не надо, тут свечи есть, — сказал Корсаков.
И только тут до него дошло, что мыши за столько лет почему-то не тронули свечи. Они так и остались стоять белыми столбиками в канделябре.
И, вообще, на сколько успел заметить Корсаков, все в комнате осталось в неприкосновенности. Даже вековой пыли, вопреки, ожиданиям не было. Только легкий пепельный налет на гладкой поверхности стола. Словно нерадивая служанка забыла протереть перед приездом хозяина.
Трофимыч просунул руку в дыру, заискрил зажигалкой.
Корсаков вытащил ее из закоргузлых пальцев деда, поднес огонь к свечам.
Дрожащий золотисто-янтарный свет заполнил комнатку. В ней едва уместились секретер, столик на гнутых ножках и массивное кресло. Пахло сухой лавандой, сургучом и лишь чуть-чуть пылью.
Игорь протянул руку к стопке книг на столе.
Хозяин «черного кабинета», если судить по иллюстрациям, явно увлекался черной магией.
«Латынь. Увы, не знаю… Французский. Греческий. Опять латынь. О, немецкий… Изданы в конце семнадцатого. Состояние идеальное. Бог знает, сколько они стоят!»
Корсаков отложил книги, взял плоский футляр. Сафьяновая кожа. Тисненый золотом герб: орел с треугольником в когтях, над его головой солнце в виде Всевидящего ока. По ленте, окружающей орла, рассыпан мелкий бисер латинских буковок.
— Чего там у тебя? — подал голос Трофимыч.
— Все нормально, дед! Мы с тобой, — в шоколаде.
— Кабы не в дерьме, — обронил Трофимыч.
— Ползи сюда!
— Да, боязно чего-то.
— Ну, хоть голову засунь! Когда еще такое увидишь?
Трофимыч, кряхтя, просунулся по плечи в пролом. Закрутил головой, осматриваясь.
— Вот это да! И что тут баре делали?
— Тайными науками занимались.
— Ага! Квасил он тут, от жены спрятавшись. Вон бутылок сколько.
— Где?
— А под столом.
Корсаков машинально сунул футляр в карман, присел, выдвинул из-под столика ящик. Из соломенной трухи торчали горлышки шести бутылок.
Игорь достал одну, протер. Поднес к свету.
Сердце ухнуло в груди так, что, показалось, не выдержат ребра.
— Дед, ты теперь точно Онассис! — прошептал он.
Трофимыч заворочался.
— Слушай, кончай меня этим Обассысь называть! Обидно же.
Корсаков затрясся от беззвучного смеха.
— Ну что ты там ржешь? Если есть чего в бутылке, давай бухнем на радостях.
— Я тебе бухну! — Корсаков потряс бутылкой. — Трофимыч, этому коньяку двести лет! Ты понимаешь, что это значит?
— Не дикий, чать, соображаю. В рот брать его нельзя — хуже политуры стал.
Корсаков, тяжело опираясь на стол, выпрямился. Задул свечи.
— Дед, отползай!
Он выбрался из пролома. И первым делом обнял Трофимыча. Запашок шел от деда соответствующий, но Игорь не обратил внимания.
— Дед, хочешь этот особняк купить?
— На кой он мне? Гадюшник, еще хуже нашего. Не, я, как решил, домой поеду.
— На персональном самолете ты домой полетишь!
Силы неожиданно оставили Корсакова, и он опустился на пол, привалился к стене. Трофимыч по-зековски присел на корточки напротив. Раскурил две сигареты, одну протянул Игорю.
— Если без фраерманства, много взяли? — спросил он, выдыхая дым.
Невнятная, шелестящая скороговорка прозвучала так, что Корсаков понял в Трофимыче то, что тот тщательно скрывал от посторонних глаз. Трофимыч, действительно, ходил на дело. И бывал в нем не на шестых ролях.
Корсаков невольно подобрался.
— Мебель антикварная, семнадцатый век. Под пару сотню тысяч потянет.
— Баксов? — прошелестел Трофимыч.
— Их, родимых.
— Спалимся, пока нести будем. — Трофимыч цыкнул слюной сквозь щербинку в зубах. — Книжки чего стоят?
— Книги раритетные. Цену назвать не могу. Но тоже под сотню тысяч все без торга.
— А бухло? — Трофимыч указал на бутылку в руке Корсакова.
— Это — чистое золото. Даже пустая бутылка на аукционе стоит двадцать тысяч фунтов. Полная — целое состояние. На коньяк клиента я найду без проблем. С остальным придется повозиться.
Трофимыч затянулся, свистя, выдохнул. Скосил глаза в сторону.
— Что молчишь, дед? — окликнул его Корсаков.
— Мысль одну по бестолковке гоняю. И никак выгнать не могу. — Трофимыч посмотрел ему в глаза. — Сейчас ты меня завалишь, или погодя?
Корсаков тряхнул головой.
— С ума сошел?!
— А накой я тебе в подельники? Два раза кувалдой махнул — и уже в долю. Ага! Сам посуди, ты в Москве все ходы-выходы знаешь. Тебе такую добычу сдать, как два пальца обоссать. А я что? К ворам не пойду, никто я теперь для них. В «комок» книжки понесу, менты прихватят. Получается, в деле я — педаль от дохлого зайца. Зачем же мне на глазах твоих маячить и в соблазн вводить?
— Что-то не пойму, к чему ты клонишь?
— Не в доле я, Игорек, вот мое слово.
— Так не пойдет. Двое, значит — поровну.
— Нет, бери все себе. Мне только на билет денег добудь. И на хлеба кусок в дороге. А дома я сам себе заработаю.
Игорь раздавил окурок об пол.
— Делим пополам!
Трофимыч прощупал его лицо взглядом. Покачал головой.
— Слову твоему я верю, Игорек. Однако, боязно. По-моему, оно вернее будет. Тебе и мне спокойнее. И не спорь. — Он поплевал на окурок, щелчком отбросил в угол. — Ты сходи, с друзьями своими добазарься. А я добычу постерегу. Как вернешься, все тебе под отчет сдам. А ты мне за это… Ну, сотни две баксов прямо здесь отслюнявишь. Мне на все-провсе за глаза хватит. И баста — расходимся.
— Я сказал — пополам!
Не, Игорек. Спасибо, конечно. Золотая ты душа… Однако, будет по-моему. Так мы оба дольше проживем. Это пока тут мебеля да бутылки, мы добрые, а как бабки зашуршат, волками станем. И не спорь!
— Ну что ты гонишь, Трофимыч?!
— Моя доля — моя воля! — с непривычной Корсакову твердостью в голосе произнес Трофимыч.
Корсаков, опираясь на стену, поднялся.
— Ладно, дед. Сиди здесь и думай. Я ненадолго. Приду, мы к этой теме вернемся.
Трофимыч, почему-то остался сидеть в своей арестантской позе, только голову свесил ниже. Корсаков даже в полумраке разглядел, как мелко подрагивают плечи Трофимыча.
— Дед, ты что скис?
Трофимыч через силу выдавил:
— Игорек… Когда обжимались, я об тебя потерся. Это… Волына за поясом у тебя.
Корсаков машинально пощупал пистолет.
— Так ты это… Дай мне волыну на сохранение. Мимо ментов же пойдешь, вдруг спалишься. — Трофимыч перевел дух. — И мне тут ждать тебя будет веселее.
— Ну, да. А если я с гостями приду, то ты…
— А как же иначе… С волками-то.
Корсаков усмехнулся. Потянулся за пистолетом. Когда сталь с характерным звуком скользнула по коже ремня, он увидел, как вздрогнул Трофимыч, и по-воловьи напряглись две мышцы на его согнутой шее.
— И ты все это время..? — догадался Корсаков.
Трофимыч дрогнул головой.
— Без обид, Игорек, — шепотом прошелестел Трофимыч. — Боюсь я тебя. Душа у тебя золотая… А сердце, не обижайся, из стали. Видал я таких. За деньги не прикончишь, нет… А добьешь, чтоб не мучился, как муху прихлопнешь.
Он замер, словно, действительно ждал выстрела в затылок.
Корсаков положил у его ног пистолет.
— К тебе, Трофимыч, это не относится.
Глава девятая
Несколько раз он попадал не туда. Наконец, в трубке прозвучал недовольный голос Примака.
— Чего надо?
Корсаков с облегчением вздохнул. Судя по тону и «чего надо», Леня находился в жесткой завязке. По пьяне он был вальяжен и велеречив, или еще мог говорить.
— Леонардо, у меня срочно дело.
— Игорек, если это ты, то ну тебя с твоей водкой на фиг! Я только что из-под капельницы. Все, абзац! Молоко, гантели… И тебе советую.
— Ни слова о водке, клянусь! Леня, мне нужна твоя помощь.
— Игорек, я на мели, — как и ожидалось, ответил Примак.
— Деньги у нас будут, обещаю. Ты контакт с Добровольским не потерял? Ну, крендель из «ВИП-банка». Или «ВАМП-банка», я уже не помню…
— А, Михаил Максимович! Как же, как же. Он у меня картинку полгода назад купил.
— Он сейчас на свободе? А то у нас с этим делом, сам понимаешь…
— Типун тебе на язык, Игорек! Только сегодня ему звонил.
— О! Он-то нам и нужен.
— Зачем? Слушай, что там у тебя гудит в трубке?
— Я из автомата звоню. С Арбата.
— С Арбата? Бомж ты идейный, Игорь! Так дела не делаются. Если серьезное дело, бери тачку, приезжай ко мне.
— Не могу. Когда новость узнаешь, сам прибежишь.
Примак засопел в трубку. Игорь понял, что Леня не верит, будто он может предложить что-нибудь стоящее.
— Если Добровольского еще интересуют раритеты, могу предложить бутылку «Хеннесси».
— Не из ларька, я надеюсь? — с иронией спросил Примак.
— Бутылка у меня в руках. Читаю по этикетке: коньяк «Hennessey», на этикетке фамильный герб рода Хеннесси — рука с секирой, выдержка двадцать пять лет. Год производства… — Он выдержал паузу. — Одна тысяча семьсот девяносто третий.
— Девяносто третий?
— Тысяча… семьсот… девяносто… третий! Год французской революции. Юбилейный коньяк!
В трубке повисла тишина.
— Але, ты там живой? — спросил Корсаков.
Леня ожил и засопел, как мерин в гору.
— Игорь, если это розыгрыш, я тебя убью собственными руками!
— Но-но, не надо так нервничать, Леонардо! Это просто коньяк, только очень старый.
— Сковырни сургуч, и скажи мне, что ты там увидишь!
— Леня, за кого ты меня держишь?! Мы же профессионалы. Нам положено знать, что в конце восемнадцатого века, а может, начали еще раньше, но до нас бутылки не дошли, коньяк запечатывали, помимо пробки и сургуча, еще и расплавленными золотыми луидорами. И если то, на что я сейчас смотрю, не золото, то я не Игорь Корсаков.
— Тоже мне имя! — хмыкнул Леня.
Корсаков до хруста в суставах сжал трубку.
— Так, козел, я сейчас отшибу горлышко и начну лакать коньяк. А ты будешь слушать и исходить от жлобства жидком поносом! И я это сделаю, ты меня знаешь!
Леня всхлипнул и взмолился:
— Корсаков, не надо!
— Ага, значит, я — Игорь Корсаков. И на слово мне можно верить?
— Да, да, да! Только уймись!
— Тогда звони своему банкиру.
— Я верю, Игорь. Он может не поверить.
— Не поверит великому Леониду Примаку? Ладно, я позвоню Жуку. Он мне поверит стопроцентно. Сегодня виделись, в «Прагу» звал, визитку мне оставил. Решай, кто звонит: ты или я?
— М-м-м… Игорек, дорогой… Пойми, я же ставлю на кон свой авторитет!
— Можешь присовокупить мою голову.
— Да на кой ему твоя голова?! Ой, извини… Игорек, ну так же дела не делаются! Приезжай ко мне, все обсудим, согласуем позицию… Ну, Игоречек, миленький!
Корсаков, чтобы оборвать нытье, решил бросить козырный туз.
— Сколько стоят на «Сотби» шесть бутылок такого коньяка?
— И… Ик. Игорь, у тебя их шесть?!
— Да! Назначь своему банкиру десять процентов от аукционной цены, и можешь смело посылать свою Гертруду к фюрера бабушке.
— Эт… эт… это…
— Это твой шанс, Леня! — подсказал Корсаков. — Считаю до трех и кладу трубку.
— Стой! Черт… Я согласен.
— Через час жду на Гоголевском. Машину остановите у первого дома с аркой.
— Игорь, ты с дуба упал?! Он не поедет в такое время на Арбат.
— Во-первых, время еще детское. Во-вторых, это его проблемы.
— Нет, я опять в запой уйду! Нафиг мне такая жизнь! Ты же…
— Да, чуть не забыл! Леня, еще одно условие. Касается лично тебя. — Корсаков выдержал паузу.
— Ну?! — не выдержал Примак.
— Я подойду к машине. И ты мне в окошко передашь двести баксов. Иначе я развернусь и уйду. Пусть твой банкир тебя на бабки ставит, мне пофигу.
— Какие, на хер, двести баксов!!! У меня уже мозги кипят от тебя!
— Долг за тобой, Леонардо.
— Какой, на хер, долг?!
— За троллейбус. Я сегодня ментам заплатил из своих. Нас же не за красивые глазки из клетки выпустили.
— А-а-а… Ты об этом. — Голос Примака сник. — Отдам я тебе эти несчастные двести баксов.
— Вот и договорились! Жду через час.
— А если…
Корсаков повесил трубку.
На веранде ресторана гуляла свадьба. Судя по тостам и музыкальному сопровождению, браком сочетались отпрыски двух провинциальных кланов. Официанты по очереди выбегали перекурить на крыльцо, чтобы глотнуть воздуха и хоть немного отдохнуть от праздничного барства клиентов.
Корсаков, сидевший на скамейке в самом темной уголке палисадника, имел счастье наблюдать эвакуацию первой партии гостей, не выдержавших застольных перегрузок.
Сначала из ресторана вынесли тело в белом пиджаке и погрузили в салон «мерса». Потом, сопя и толкаясь, восемь человек выволокли упирающегося толстячка без пиджака. Гость, очевидно, был важной персоной, потому что тащили его весьма вежливо. Сопротивлялся он до последнего, в джип лез, как Иван-дурак в печку: растопырив руки и ноги.
Отчаянным усилием ему удалось вырваться и растолкать мучителей. Толстяк с хряком рванул до пупа рубашку и замер в позе борца сумо. Дышал он, как кабан на фоксов: сипло и яростно. Начать следующую часть застолья — легкий мордобой среди своих — почему-то никто не решился. Толстяк с торжествующим видом выпрямился, сунул руку в задний карман брюк. Мучители в страхе отпрянули. Мужчина хищно оскалился. И вдруг, озарившись по-детски счастливой улыбкой, швырнул в воздух пачкой купюр.
— Гуляй, рванин-а-а! Все пропьем, Урал не опозорим! — заорал он в московское небо.
Осыпаемый долларовым конфетти, толстячок рухнул бордовым лицом в арбатскую землю.
Гости гурьбой бросились к телу и волоком потащили к машине.
— Шарман! — оценил Корсаков.
Он выбрал эту скамейку как самое незаметное и тихое место, в двух шагах от Гоголевского, где можно было спокойно дождаться Леню. Оказалось, жизнь била ключом не у него одного.
В ресторане врубили плясовую в исполнении «Любэ», и свадьба поскакала, затопала и загугукала дальше.
Корсаков полез в карман плаща за сигаретами. Рука наткнулась на плоский футляр.
Он достал его, отщелкнул крышку. Внутри находилась колода карт, больше обычных, размером примерно с почтовую открытку.
Ему доводилось видеть карты Таро, один комплект он даже изготовил сам по заказу профессиональной гадалки, но те, что сейчас он держал в руках относились к какой-то редкой разновидности Таро. Прежде всего, поражала необычная цветовая гамма: серо-фиолетовая — отталкивающая, как кожа трупа. Гравюры, безусловно, были выполнены мастерски, но в странной, совершенно не характерной для карт манере. Игорю пришло на ум, что заказ выполнял сам Иероним Босх. Трудно было догадаться, что символизировали изображения на картах. Но к светлой стороне бытия они явно отношения не имели.
Корсаков посмотрел на рубашку карт.
Козлоногое чудище восседало на камне в форме человеческого черепа.
— Бафомет [25].
Стоило произнести в слух имя одного из воплощений Люцифера, и сразу же сделалось неуютно. Показалось, что в затылок уткнулся чей-то пристальный недобрый взгляд.
Сначала шорох прокатился по листве, а потом кроны дрогнули от неожиданно налетевшего порыва ветра. В ресторане неожиданно оборвалась музыка, на улицу выплеснулся вал возбужденных голосов.
Корсаков поежился и от греха подальше спрятал карты в футляр, а его сунул во внутренний карман плаща.
Из-за угла показалась фигура грузного человека в милицейской форме.
— Накаркал! — проворчал Корсаков.
Место, где он сидел, в местной географии обозначалась как «Пьяный дворик». К скамейке у веранды ресторана «Арбатский дворик» с Арбата приходили по-быстрому распить бутылочку, иногда отсюда же посылали за второй и последующими. Если отделению милиции требовалось выполнить план по штрафам за распитие в неположенном месте, то не было ничего проще — подходи в «Пьяный дворик» и пакуй нужное количество клиентов.
— Чего надо?
Корсаков с облегчением вздохнул. Судя по тону и «чего надо», Леня находился в жесткой завязке. По пьяне он был вальяжен и велеречив, или еще мог говорить.
— Леонардо, у меня срочно дело.
— Игорек, если это ты, то ну тебя с твоей водкой на фиг! Я только что из-под капельницы. Все, абзац! Молоко, гантели… И тебе советую.
— Ни слова о водке, клянусь! Леня, мне нужна твоя помощь.
— Игорек, я на мели, — как и ожидалось, ответил Примак.
— Деньги у нас будут, обещаю. Ты контакт с Добровольским не потерял? Ну, крендель из «ВИП-банка». Или «ВАМП-банка», я уже не помню…
— А, Михаил Максимович! Как же, как же. Он у меня картинку полгода назад купил.
— Он сейчас на свободе? А то у нас с этим делом, сам понимаешь…
— Типун тебе на язык, Игорек! Только сегодня ему звонил.
— О! Он-то нам и нужен.
— Зачем? Слушай, что там у тебя гудит в трубке?
— Я из автомата звоню. С Арбата.
— С Арбата? Бомж ты идейный, Игорь! Так дела не делаются. Если серьезное дело, бери тачку, приезжай ко мне.
— Не могу. Когда новость узнаешь, сам прибежишь.
Примак засопел в трубку. Игорь понял, что Леня не верит, будто он может предложить что-нибудь стоящее.
— Если Добровольского еще интересуют раритеты, могу предложить бутылку «Хеннесси».
— Не из ларька, я надеюсь? — с иронией спросил Примак.
— Бутылка у меня в руках. Читаю по этикетке: коньяк «Hennessey», на этикетке фамильный герб рода Хеннесси — рука с секирой, выдержка двадцать пять лет. Год производства… — Он выдержал паузу. — Одна тысяча семьсот девяносто третий.
— Девяносто третий?
— Тысяча… семьсот… девяносто… третий! Год французской революции. Юбилейный коньяк!
В трубке повисла тишина.
— Але, ты там живой? — спросил Корсаков.
Леня ожил и засопел, как мерин в гору.
— Игорь, если это розыгрыш, я тебя убью собственными руками!
— Но-но, не надо так нервничать, Леонардо! Это просто коньяк, только очень старый.
— Сковырни сургуч, и скажи мне, что ты там увидишь!
— Леня, за кого ты меня держишь?! Мы же профессионалы. Нам положено знать, что в конце восемнадцатого века, а может, начали еще раньше, но до нас бутылки не дошли, коньяк запечатывали, помимо пробки и сургуча, еще и расплавленными золотыми луидорами. И если то, на что я сейчас смотрю, не золото, то я не Игорь Корсаков.
— Тоже мне имя! — хмыкнул Леня.
Корсаков до хруста в суставах сжал трубку.
— Так, козел, я сейчас отшибу горлышко и начну лакать коньяк. А ты будешь слушать и исходить от жлобства жидком поносом! И я это сделаю, ты меня знаешь!
Леня всхлипнул и взмолился:
— Корсаков, не надо!
— Ага, значит, я — Игорь Корсаков. И на слово мне можно верить?
— Да, да, да! Только уймись!
— Тогда звони своему банкиру.
— Я верю, Игорь. Он может не поверить.
— Не поверит великому Леониду Примаку? Ладно, я позвоню Жуку. Он мне поверит стопроцентно. Сегодня виделись, в «Прагу» звал, визитку мне оставил. Решай, кто звонит: ты или я?
— М-м-м… Игорек, дорогой… Пойми, я же ставлю на кон свой авторитет!
— Можешь присовокупить мою голову.
— Да на кой ему твоя голова?! Ой, извини… Игорек, ну так же дела не делаются! Приезжай ко мне, все обсудим, согласуем позицию… Ну, Игоречек, миленький!
Корсаков, чтобы оборвать нытье, решил бросить козырный туз.
— Сколько стоят на «Сотби» шесть бутылок такого коньяка?
— И… Ик. Игорь, у тебя их шесть?!
— Да! Назначь своему банкиру десять процентов от аукционной цены, и можешь смело посылать свою Гертруду к фюрера бабушке.
— Эт… эт… это…
— Это твой шанс, Леня! — подсказал Корсаков. — Считаю до трех и кладу трубку.
— Стой! Черт… Я согласен.
— Через час жду на Гоголевском. Машину остановите у первого дома с аркой.
— Игорь, ты с дуба упал?! Он не поедет в такое время на Арбат.
— Во-первых, время еще детское. Во-вторых, это его проблемы.
— Нет, я опять в запой уйду! Нафиг мне такая жизнь! Ты же…
— Да, чуть не забыл! Леня, еще одно условие. Касается лично тебя. — Корсаков выдержал паузу.
— Ну?! — не выдержал Примак.
— Я подойду к машине. И ты мне в окошко передашь двести баксов. Иначе я развернусь и уйду. Пусть твой банкир тебя на бабки ставит, мне пофигу.
— Какие, на хер, двести баксов!!! У меня уже мозги кипят от тебя!
— Долг за тобой, Леонардо.
— Какой, на хер, долг?!
— За троллейбус. Я сегодня ментам заплатил из своих. Нас же не за красивые глазки из клетки выпустили.
— А-а-а… Ты об этом. — Голос Примака сник. — Отдам я тебе эти несчастные двести баксов.
— Вот и договорились! Жду через час.
— А если…
Корсаков повесил трубку.
* * *
Кроны деревьев черным шатром укрывали пятачок у ресторана «Арбатский дворик». Тусклый свет, вырвавшись сквозь решетчатые окна, рассыпался по земле угловатыми пятнами.На веранде ресторана гуляла свадьба. Судя по тостам и музыкальному сопровождению, браком сочетались отпрыски двух провинциальных кланов. Официанты по очереди выбегали перекурить на крыльцо, чтобы глотнуть воздуха и хоть немного отдохнуть от праздничного барства клиентов.
Корсаков, сидевший на скамейке в самом темной уголке палисадника, имел счастье наблюдать эвакуацию первой партии гостей, не выдержавших застольных перегрузок.
Сначала из ресторана вынесли тело в белом пиджаке и погрузили в салон «мерса». Потом, сопя и толкаясь, восемь человек выволокли упирающегося толстячка без пиджака. Гость, очевидно, был важной персоной, потому что тащили его весьма вежливо. Сопротивлялся он до последнего, в джип лез, как Иван-дурак в печку: растопырив руки и ноги.
Отчаянным усилием ему удалось вырваться и растолкать мучителей. Толстяк с хряком рванул до пупа рубашку и замер в позе борца сумо. Дышал он, как кабан на фоксов: сипло и яростно. Начать следующую часть застолья — легкий мордобой среди своих — почему-то никто не решился. Толстяк с торжествующим видом выпрямился, сунул руку в задний карман брюк. Мучители в страхе отпрянули. Мужчина хищно оскалился. И вдруг, озарившись по-детски счастливой улыбкой, швырнул в воздух пачкой купюр.
— Гуляй, рванин-а-а! Все пропьем, Урал не опозорим! — заорал он в московское небо.
Осыпаемый долларовым конфетти, толстячок рухнул бордовым лицом в арбатскую землю.
Гости гурьбой бросились к телу и волоком потащили к машине.
— Шарман! — оценил Корсаков.
Он выбрал эту скамейку как самое незаметное и тихое место, в двух шагах от Гоголевского, где можно было спокойно дождаться Леню. Оказалось, жизнь била ключом не у него одного.
В ресторане врубили плясовую в исполнении «Любэ», и свадьба поскакала, затопала и загугукала дальше.
Корсаков полез в карман плаща за сигаретами. Рука наткнулась на плоский футляр.
Он достал его, отщелкнул крышку. Внутри находилась колода карт, больше обычных, размером примерно с почтовую открытку.
Ему доводилось видеть карты Таро, один комплект он даже изготовил сам по заказу профессиональной гадалки, но те, что сейчас он держал в руках относились к какой-то редкой разновидности Таро. Прежде всего, поражала необычная цветовая гамма: серо-фиолетовая — отталкивающая, как кожа трупа. Гравюры, безусловно, были выполнены мастерски, но в странной, совершенно не характерной для карт манере. Игорю пришло на ум, что заказ выполнял сам Иероним Босх. Трудно было догадаться, что символизировали изображения на картах. Но к светлой стороне бытия они явно отношения не имели.
Корсаков посмотрел на рубашку карт.
Козлоногое чудище восседало на камне в форме человеческого черепа.
— Бафомет [25].
Стоило произнести в слух имя одного из воплощений Люцифера, и сразу же сделалось неуютно. Показалось, что в затылок уткнулся чей-то пристальный недобрый взгляд.
Сначала шорох прокатился по листве, а потом кроны дрогнули от неожиданно налетевшего порыва ветра. В ресторане неожиданно оборвалась музыка, на улицу выплеснулся вал возбужденных голосов.
Корсаков поежился и от греха подальше спрятал карты в футляр, а его сунул во внутренний карман плаща.
Из-за угла показалась фигура грузного человека в милицейской форме.
— Накаркал! — проворчал Корсаков.
Место, где он сидел, в местной географии обозначалась как «Пьяный дворик». К скамейке у веранды ресторана «Арбатский дворик» с Арбата приходили по-быстрому распить бутылочку, иногда отсюда же посылали за второй и последующими. Если отделению милиции требовалось выполнить план по штрафам за распитие в неположенном месте, то не было ничего проще — подходи в «Пьяный дворик» и пакуй нужное количество клиентов.