Маркеев Олег. Таро Люцифера

   — Ошибка! На свидания у меня просто нет времени. Я ищу карты. Если не найду до полуночи, то… В общем, потом можно и не жить.
   Мария бросила на него пронзительный взгляд.
   — Вы так ничего и не поняли, Игорь?
   Корсаков поскреб висок.
   — Если честно, то давно уже ничего не соображаю. Меня гонят, я бегу.
   — Гонят конкретные люди?
   Корсаков помедлил и ответил:
   — В некотором роде — люди.
   — И их цель — карты Таро?
   — Да.
   — Нет!
   — Не понял?
   Мария передернула рычаг скоростей, плавно перевела машину через глубокую лужу.
   —  «Пусть степной лис вновь напьется из Белого озера». Помните?
   — А, вот вы о чем! — разочарованно протянул Корсаков.
   — На могильном камне княжны Анны Белозерской был вырезан степной лис. Вчера я специально очистила камень. Сама удивилась, увидел корсака. Он свернулся в изножье, словно охранял сон княжны. Или умер от тоски на ее могиле. Точно такой лис изображен на родовом гербе Корсаковых. Золотой корсак на зеленом фоне в нижней части щита. Вы не знали об этом?
   — Я на своих дворянских корнях как-то не заморачивался.
   — Но знать же свою родословную надо!
   Корсаков усмехнулся.
   — Бабушка, пока была жива, все твердила, что я мальчик с прекрасной родословной и ужасной биографией.
   Мария помолчала.
   — Просто вам до сих пор не выпадал шанс сотворить свою судьбу.
   — Интересно… А что такое творить судьбу, вы знаете?
   — Исполнить замысел Творца.
   Корсаков пыхнул сигаретой и отвернулся к окну.
   — Я не буду больше отвлекать вас разговорами, — сказала Мария. — Вы подумайте получше, Игорь. Где-то должна быть отправная точка всех событий. Вы могли не придать ей значения. А теперь путаетесь, потому что спутали причину и следствие. Самое незначительно и заурядное, на ваш взгляд, на самом деле было решающим. Просто вы не сумели этого осознать. Знаете, Рерих писал, что даже муравей может стать Вестником.
   — Лучше бы Рерих картины писал, а не вещал, как Будда, — проворчал Корсаков.
   Он надвинул шляпу и закрыл глаза.
   Мерное урчание мотора и монотонный шум дождя навевали сон.
   Спать он в транспорте не привык. Считал это делом неопрятным. Славка-Бес похохатывал, объясняя, что великим искусством спать в пути владеют только колхозники и военные. Две категории граждан с философским стоицизмом относящиеся к судьбе. Мыслят просто, но правильно: ехать, не идти, а коли везут, то пока делать нечего, лучше поспать, ибо неизвестно, дадут ли поспать там, куда везут, или нет.
   «Творить свою судьбу… Красиво сказала. А я знаю, что это такое. Благодаря Славке-Бесу. Семь лет выслеживать и убивать, вот что это такое! Без угрызения совести и ярости. С брезгливостью, как пальцем тараканов давить. Разрекламированный художник, мальчик-мажор из семьи с Кутузовского проспекта, престижный муж и авантажный любовник… И в одночасье — никто. Полное ничто! Семь лет, двадцать восемь трупов… И ни одной приличной картины. Вот что такое сделать судьбу, девочка!»
   Убаюканные мерной качкой и густым теплом салона мысли замедлили свой бег, перестали сновать зверьками, выкуренными из своих нор.
   И он вспомнил Анну.

* * *

    Их глаза встретились.
    И вновь все поплыло, янтарный свет залил комнату до потолка, дыхание у Корсакова сперло, сердце ухнуло в груди и замерло…
    Анна на коленях подобралась к Корсакову, потянула из его пальцев лист.
    — Ты — гений, — прошептала она.
    Корсаков слабо улыбнулся.
    Азарт работы схлынул, и усталость навалилась на него, как тюк гнилой мешковины.
    — Девочка, — Корсаков протянул руку и погладил ее растрепанные светлые волосы. — Я круче! Я — бывший гений.
    Трепещущие тени легли на ее лицо, и оно казалось таинственным и прекрасным.
    — Зачем ты так?
    — Потому что все уже было.
    Анна медленно отстранилась. В глазах плескалась немая боль. Корсаков едва сдержался, чтобы не притянуть ее к себе, прижать к груди и больше не отпускать. Никогда.
    Окурок обжег пальцы, и боль смахнула пелену наваждения. Он послюнявил палец, тщательно загасил окурок, сунул его в пустую бутылку и прилег на матрац.
    В прихожей забухали шаги. Раздался возбужденный голос Влада, шелест полиэтиленовых пакетов и перезвон бутылок.
    — Ты есть будешь? — спросила Анна.
    — Нет, — сглотнув комок в горле, прошептал он.
    Теплая ладонь коснулась его щеки.
    Анна повернулась и крикнула в приоткрытую дверь:
    — Лось, копытами не греми! Человек спит.
    Владик пробубнил что-то невнятное, и сразу же стало тише.
    Корсаков благодарно улыбнулся девушке, невольно поразившись ее душевной чуткости. И почувствовал, что его и вправду засасывает теплый водоворот сна.
    «Анна, Бог мой, Анна! Пусть она меня полюбит, а буду писать ее всю жизнь. А может и не буду. Будем просто жить, как заповедовал Господь жить мужчине и женщине. Может и жизни-то осталось всего — ничего…»

* * *

   Корсаков медленно вынырнул из сна.
   Мысли в голове были вялыми и полусонными, как головастики в прогретой солнцем воде.
   «Все, если честно, началось со встречи с Анной. Остальное — бесплатное приложение. Что ходить вокруг да около? Да, увидел человечка и решил, что вот он — знак, что все закончилось. Семь лет… Перечеркнуть и забыть. И жить заново. А как в ту ночь работалось! Как раньше. Нет, в сто раз лучше. Если даже папахен в акварельке опознал музейного уровня работу. Разбудила она меня, разбудила… Как сложится с ней, боюсь загадывать. Но прежним мне уже не быть. Да и смысла нет. Если Жук навеки приторчал в клетке, надеюсь, это не видение, то, можно считать, что дело сделано. Пора начинать новую жизнь. Дай Бог, опять поднимусь. Нет, просто буду писать картины для себя и друзей. И жить, как Бог на душу положит».
   Он проморгался, зевнул в кулак.
   Машина неслась в редком потоке по правой полосе.
   Мария сосредоточенно следила за дорогой. Руль она держала по-мужски уверенно и, что редкость на русских дорогах, профессионально использовала коробку передач. Руку даже не убирала с рычага.
   — Вам сняться сны, где вы и Анна вместе, — неожиданно произнесла Мария.
   — Я что, кричал во сне?
   — Нет. Только раз назвали ее по имени. Но я знаю, вам должны сниться такие сны. Иные времена, возможно, иные страны. А вы — вместе.
   Корсаков завозился в кресле, устраиваясь поудобнее.
   — Просто вы, Мария, романтическая натура, — немного смутившись, пробормотал он.
   — Нет. Просто я слишком много знаю из того, что знать бы не следовало. Все эти масонские тайны… Глупышка, сунулась, куда не просили. Теперь мучаюсь.
   — Ну и не мучились бы.
   Она покачала головой.
   — Нет. Они говорят, знания обязывают к действию.
   — Кто — они?
   — Посвященные. — Она перехватила его напряженный взгляд. — Нет, нет… В фартуке и с мастерком в руках я хожу только с Ванюшей. Но знания… Понимаете, в отличие от вас, я не могу оправдаться неведением.
   — Во многих знаниях…
   — Именно.
   Она вдавила педаль в пол и пошла на долгий обгон фургона. Дальнобойщик места не уступал, и ей пришлось выскочить на встречную полосу. Закончив лихой маневр, она заслужила приветственное бибиканье в след от водителя фургона.
   — Где так научились водить?
   — В прежней жизни, — коротко ответила она. — Смотрите!
   Впереди уже вставала белая стена новостроек.
   Над Москвой в небе нависала сплошная черная стена. Грозно черная, с едва видимыми мутными размывами водяных смерчей.
   Вдоль дороги заклубилась пыль. Взлетала в воздух высокими закрученными султанами. Плотный ветер вдавил в лобовое стекло, на мгновенье остановив машину. Двигатель хрюкнул, но преодолел сопротивление и еще яростней заурчал.
   — Грозе великой быть на Москве, — прошептала Мария. — Где живет ваша Анна?
   Корсаков назвал адрес нового микрорайона на другом конце Москвы.
   — А, «Лужковская деревня», — кивнула Мария. На секунду задумалась. — Поедем через центр. По Кольцевой боюсь. Вдруг накроет грозой, не выберемся.
   Черная стена туч поглотило солнце. Сразу же потемнело, как в сумерках. Встречные машины зажгли фары.

* * *

   Накрыло их в районе Савеловского. Шквал ветра сорвал рекламный щит, легко, как картонку, закрутил в воздухе. Ветер был такой силы, что капли дождя полетели параллельно земле.
   — Ого! — воскликнул Корсаков.
   Из-за крыши дома появился, как парашют, зонтик летнего кафе.
   Мария сбавила скорость. Машину резко дергало от жесткий ударов ветра.
   — Прорвемся переулками. Это же ненадолго.
   Провода хлестало ветром, зацепляясь друг о друга, они высекали яркие электрические искры. Казалось, вдоль опустевшего шоссе разом включились сотни сварочных аппаратов.
   — Не уверен. Похоже не Конец света.
   Мария бросила на Корсакова строгий взгляд.
   — Не шутите таким вещами.
   Она резко свернула вправо.
   В переулке выло, как в аэродинамической трубе. Еле преодолев напор ветра, машина свернула в следующий. Здесь было потише, но кроны деревьев терзало с устрашающей силой.
   — Зря свернули. Надо было на Савельнике мне прыгать в метро. Теперь только на Динамо. Дотянем, как считаешь?
   Мария отрицательно покачала головой.
   — В метро тебе нельзя. Если вырубит электричество во всем городе, то окажешься в ловушке. А тебе бежать надо, Игорь, бежать, ни на секунду не останавливаясь.
   — Куда бежать?
   — Не куда, а к кому. Анну искать.
   Корсаков хлопнул себя по лбу.
   — Черт! Как раньше в голову не пришло! Она же вещи перестирала и плащ вычистила. Вот тихоня-то! Золотая девочка.
   Мария резко затормозила.
   — Вы только что очень плохо про нее подумали.
   — Адекватно я подумал! — прокричал Корсаков. — Адекватно! Это все ваша мистика и розовые сопли…
   — Так позвоните ей и узнайте! — оборвала его Мария.
   — Что сделать? — опешил Корсаков.
   Мария молча указала на стекляшку таксофона.
   — Елки-палки, — проворчал Корсаков. — С такой жизнью уже забыл, в каком веке живу. У тебя мобилы нет?
   — Дома оставила. Вдруг Ивану понадобится.
   — Конечно, ему нужнее, — проворчал Корсаков, роясь в кармане.
   — Зато у меня карточка есть.
   Корсаков достал визитку Анны и карточку таксофона. Улыбнулся Марии.
   — Извини, это нервное.
   — Я понимаю. Осторожнее там.
   Он взялся за ручку двери.
   — Знаешь, я Ваньке завидую. Повезло так повезло.
   Мария слабо улыбнулась и толкнула его в плечо.
   Корсаков выскочил в дождь. Ветер чуть не опрокинул с ног. Пришлось подмять полы плаща и что есть силы держать «стетсон».
   В телефонной будке было сыро, воняло мочой и сырыми окурками. Надписи присутствовали соответствующие: мат, спорт и секс.
   «Как тут мог жить Чебурашка?» — с идиотской улыбкой подумал Корсаков.
   Спохватился, сунул карточку в щель и стал набирать номер квартиры Анны.
   Соединили на третьем гудке. Корсаков облегченно вздохнул.
   — Привет! — раздался бархатистый голос Анны. — Оставляю сообщение персонально для тебя. Если позвонишь, то узнаешь, что я тебя люблю и жду в…
   Страшный удар и скрежет сминаемого металла заставил Корсакова в страхе оглянуться.
   Крючковатый ствол тополя, переломившись пополам, накрыл «Ниву», продавив крышу. Высыпались стекла, отвалилась передняя фара, из пробитого радиатора стрелял султан пара.
   Корсаков выскочил наружу.
   Захлебнулся ветром. Необоримая сила пригнула к земле. Он припал на колено. Закрыл лицо смятой шляпой. Пыль, каменная крошка, сор и капли воды слепили и норовил и содрать кожу, как наждак.
   Деревья вдоль дороги стали подламываться у корней. С хрустом ломая ветви, валились наземь. В какие-то секунды вся улица превратилась в засечный завал.
   Тучи выстрелили картечью града. Дробь ледяных дробинок с чопяющим звуком стала сечь листву; белые жемчужинки бились о стекла, со стеклянным звоном запрыгали по подоконникам, раскатились по асфальту.
   Вдруг сделалось тихо. И хлынул ливень. Запахло холодной водой и свежим спилом дерева.
   Корсаков бросился к «Ниве». Рванул дверь.
   Мария ничком лежала на сиденьях, зажав голову руками.
   — Жива?!
   Она повернулась, бледное лицо озарилось улыбкой.
   — Даже мотор успела заглушить!
   — Ненормальная! — выдохнул Корсаков.
   Протянул руку. Схватившись за кисть Марии, увидел мелкие порезы на ее пальцах и успевшую выступить кровь.
   Мария с его помощью протиснулась под просевшей крышей, выбралась наружу.
   — Ни фига себе! — Она с удивлением осмотрелась.
   Месиво из стволов, остро переломленных ветвей и снопов листвы запрудило улицу.
   — Не крутись, ты! — Корсаков обшарил взглядом Марию, ища более серьезные раны. Ничего. Если не считать тонкой царапины на лбу.
   — Нигде не болит?
   Она резко оттолкнула его руки.
   — Нашел время! — выкрикнула она. — Ты так ничего и не понял?! Это же все из-за тебя! Все, все это, — она махнула рукой вокруг. — Все из-за тебя, Корсаков! Слово в слово по пророчеству. Что тебе еще не ясно, дурак набитый?!

   «Исполнится срок, и явится Совершенный.
   Он сломает печать в ночь над День Всех святых.
   И восстанут все силы Ада, и смешаются все силы земные.
   Грозе великой быть на Москве».

   — Бред.
   Корсаков отшатнулся. Мария была страшна в своем пророческом безумии.
   Мария вдруг, чего от нее никак не ожидал, по-армейски витиевато и многоэтажно выматерилась. Метнулась к машине, сунула руки под сиденье. Достала что-то, завернутое в тряпку.
   Подбежала к Корсакову, глядя в глаза, сунула ему за ремень холодную стальную тяжесть. Корсаков втянутым животом почувствовал ребристую рукоятку пистолета.
   Мария привстала на цыпочки, смазала губами по лбу.
   — Ваня просил тебе отдать. Беги! — жарко выдохнула ему в лицо. — Храни тебя Господь.
   Она толкнула его в грудь.
   Корсаков оступился. По инерции сделал несколько шагов назад.
   И побежал.
   Бежал, петляя между лужами и наваленными внахлест ветвями. Бежал, чувствуя на своей коже жар дыхания Марии. Храня в памяти священный огонь, полыхавший в ее глаза.
   Огонь знания, который сжигает сомнения и обязывает к действию.

Глава двадцать третья

   С неба сыпал мелкий дождик. Дорога блестела от рано зажженных фонарей.
   Жизнь медленно возвращалась в насмерть перепуганный город. Заметно прибавилось машин. По тротуарам засновали прохожие. Владельцы киосков и летних кафе спешно ликвидировали последствия урагана.
   Водитель попался слоохотливый, да к тому же перевозбужденный только что утихшей бурей.
   — Как на каркал Лужок. Вчера слышал по радио, очередной международный конгресс в Москву заманил. Что-то там про озеленение во всемирном масштабе, га! Так он, ты прикинь, взобрался на трибуну и понес: «Москва — самая зеленая столица в мире. Бла-бла-бла…» И все в таком духе. Типа берем обязательство за десять лет сменить шестьдесят процентов зеленых насаждений в городе. — Он указал на поваленное дерево. — Вот теперь пусть все разом и меняет! Одна труха, как выяснилось. Все на корню сгнило, ты посмотри! Ни одного нормального дерева. Как при Сталине посадили, так и росли. Ни фига сами не сделали. Только бабки пилить умеют, да нам лапшу на уши вешать.
   Корсаков покосился на водителя. Парень, вроде бы молодой, тридцати нет, а клеймил, как седой ветеран.
   «Средняя школа или путяга. В армии отбарабанил. Не сидел, но в криминальной среде болтался. В бандиты не выбился, из пролетариев убежал, ни денег, ни ума не нажил, — на глаз определил Корсаков и подытожил: — Пасынок реформ».
   — Чем тебе Лужков не угодил? — задал вопрос Корсаков, просто чтобы поддержать разговор.
   Парень злорадно хохотнул.
   — А что мне его любить? Я на его стройках год корячился. Горбом своим отрабатывал то, что мама с папой меня не в том городе родили. Вот ты москвич?
   — Прописка есть, — уклончиво ответил Корсаков.
   — По твоей логике получается, что я тоже москвич.
   — Не по логике, а по закону.
   — Сказал тоже — по закону, — хмыкнул парень. — Закон у вас, как в дурдоме, кто первым встал, тому и тапочки. Первым штампик в паспорт получил — москвич. Не успел — иногородний. Раньше инородцами обзывали, кто рожей не вышел. А теперь — «иногородний». Типа есть город Москва. А что не Москва, то Ино-город! — хохотнул он. — И если ты в ином этом городе жить уже не можешь, то в Москве тебе светит только стройка, ларек, рынок или это… На Тверской кое-чем торговать. Вот ты как прописку получил?
   — Паспорт дали, а в нем уже прописка была.
   — Повезло, значит. А я за бабки купил. Но по закону, не боись. Отвалил со стройки, прорабу зарплату отписал, чтобы не возбухал. Поторговал с вьетнамцами на рынке. Блин, весь ихними палочками провонялся! Но платили хорошо. Поднакопил бабок, обернулся четыре раза за тачками в Голландию. Потом выцепил одну лярву, тоже на рынке ошивалась. Добазарился с ней на три штуки. Сходили в ЗАГС, отштамповались. А дальше, будьте любезны, «мужа к жене прописать». И вот этом Лужку! — Он на секунду выпустил руль и хлопнул себя ребром ладони в согнутый локоть. — И всем сразу — во!
   «Мне бы твои проблемы», — с тоской подумал Корсаков.
   Закурил, чтобы не участвовать в бессмысленной беседе.
   — Вот почему говорят, что иногородние в Москве больше всех совершают преступлений?
   Водителю был нужен не собеседник, а слушатель. На затихшего Корсакова он не обратил внимания.
   — Не, я не спорю, все правда. А почему это так? Нет, ты не бычься, а подумай! Потому, командир, что озвереешь, на такое глядючи. — Парень свободной рукой ткнул в яркие витрины. — Ну подумай сам, кто же будет корячиться, как рыба об лед, костями греметь, когда тебя сразу сказали — срань ты иногородняя! И ни фига тебе здесь не светит. Здесь люди живут. Люди! Понял, да? А я, значит, типа уже не человек? Говно, значит, за всеми выгребать, человек. Кирпичи на морозе таскать — человек. А как жить, как человек, так — иногородний!
   Он зло зашкрябал у себя под носом.
   — Вот усы у меня были. Классные! У нас все в усах ходят. Так что? Пришлось сбрить. Менты задолбали останавливать. Я им паспорт с регистрацией сую, а они рожи воротят. Говорят, морда у меня иногородняя, за версту видно. Сказали, у них типа приказа есть — проверять всех с усами. Либо чечен, либо без регистрации. Стопудово. Короче, сбрил я их. Опять начался гимор. Типа, в паспорте в усах, а на роже усов нет. Подозревают, как пособника террористов, прикинь! И опять башлять Васе каждому менту. Во жизнь! Блин, думаю, попал! Но я уже ученый, хрен меня укусишь. Короче, сейчас думку гоняю, как, типа, паспорт потерять и новый выписать. Чтобы на фотке путем выглядеть: без усов, в гаврюхе и белой рубашке. Чтобы все чин-чинарем было.
   — Еще очки надень, — подсказал Корсаков.
   Водитель радостно заржал. Потом осекся и задумчиво произнес:
   — А это — мысль. Спасибо за подсказку.
   Корсаков отвернулся к окну. Устало закрыл глаза.
   Водитель замолчал. Покрутил ручку приемника. В эфире был сплошной треск.
   — Слышь, командир. А тебе водитель, или типа того не требуется? Машина моя, права категории «С». Или еще какая работа. Я все могу. Ремонт по полной программе, например. Или охранником.
   — Рисовать умеешь? — лениво отозвался Корсаков.
   — В смысле, стенки красить?
   — Нет, рисовать. Картины писать маслом.
   Водитель вздохнул.
   — Акварелькой в школе получалось. Но потом в руки только малярная кисть попадалась. Ты уж извини. Облом.
   — Значит, не сложилось. А то бы в ученики взял.
   — А ты, что — художник?
   — Да. Причем, известный.
   — О! А похож на музыканта. На этого… Который «как молоды мы были». Он еще пискляво так умеет, аж уши закладывает.
   — Градский, — подсказал Корсаков.
   — Во! Только ты на морду гораздо худее. И без очков.
   Корсаков через силу хохотнул.
   — Спасибо за комплимент!
   — Кушай на здоровье. А из художников я этого уважаю… Как его? Еще в Америке живет, в америкосовском камуфляже ходит и наших хромачах. Ну ты же должен знать…
   — Шемякин.
   — Во, точно! Вот кого уважаю. Хоть и в очках, но рожа конкретно бандитская. Сразу видно, из правильных пацанов. Слышь, а он правда замок в Штатах купил? Я по телику слышал.
   — Правда.
   — Вот так и надо, — одобрил парень. — Свалить, волчарой прогрызться — и замок у них купить. Всем назло. И срать на всех с самой высокой башни!
   — Идея понятна. Очень американская, кстати. Сам-то откуда?
   Парень скис.
   — Из Казахстана. Типа, беженец. — Он быстро ожил. — А что это меняет? Что?
   — Ничего. Умные люди говорят, что русскому дальше Москвы ехать некуда.
   Парень, раздумывая, покачал головой.
   — Резонно. На ихний Нью-Йорк меня уже не хватит.
   Машина миновала пикет ГАИ, вылетела на Кольцевую, развернулась на отводной дуге. Впереди цветными огоньками окон засветились башни новостройки.
   — Вот она — стройка века. — Парень кивнул на огни. — Век бы ее не видеть! Целый год бетон месил и плиты клал. Вот, зуб даю, сейчас мужиков опять на леса погнали. Только ветер стих — и айда. Хватай больше — кидай дальше, отдыхай, пока летит. У тебя там квартира, или как?
   — Мастерская, — без особого энтузиазма соврал Корсаков. — Хочу проверить, целы ли окна.
   — А этаж какой? Если выше пятого, то считай, что вместе с рамами в дом вдуло. Там же, на верхотуре, такой ветер, ого-го!
   — Знаю.
   — Ничего ты, художник не знаешь. Вот половил бы плиту бетонную руками, когда ветром ее качает, а вниз аж смотреть страшно. Тогда бы…
   Он неожиданно замолчал.
   Дорога была новенькой четырехрядкой, прямой и пустынной, как взлетная полоса. Машина сама собой стала постепенно набирать скорость. Все быстрее, быстрее, быстрее… Пока в щелях не завыл сквозняк, и прерывистая разметка не превратилась в сплошную линию.
   Корсаков бросил взгляд на спидометр. Стрелка неукротимо ползла к отметке «сто». Посмотрел на водителя.
   Парень вытаращил невидящие глаза, мертвой хваткой держал руль. Но было видно, что не он ведет машину, а она, потрясывая руль, крутит его руками.
   С разлепившихся дряблых губ водителя свалилась капля слюны.
   — Черт, опять!
   Он проклял себя, что расслабился и забыл, в какие игры и, главное, с кем играет.
   Отчаянно пнул по стопе водителя, впечатавшей педаль газа в пол. Но стопа, как налитая сталью, ни на миллиметр не поддалась.
   Корсаков примерился к мелькающей за бортом бровке бордюра. Скорость была слишком велика, а каменная кладка слишком близко.
   Он рванул рычаг ручного тормоза.
   Под днищем протяжно, как токарный станок взвыл крошащийся стержень тормоза. Машину затрясло. В салоне пахнуло стальной гарью. Рычаг вибрировал и болью стрелял в руку. Заклиненные колеса с воем скребли асфальт.
   Корсаков досчитал до семи и плечом выбил дверь.
   Падал, закрыв голову руками, поджав к животу колени.
   Ожидал беспощадного удара об асфальт, обжигающей боли, хруста костей и самого страшного — кровавой вспышки в мозгу, после которой настанет мгла, их которой уже никогда не вынырнуть.
   Но произошло странное. Тело подхватила мягко пружинящая сила, словно окунулся в пуховую перину. Невесомое тепло обволокло тело, залепило глаза и уши. В полной, противоестественной тишине, начался завораживающе медленный полет. Плавный и не страшный, как в детском сне.
   Он почувствовал, что его переворачивает, вытягивает и плавно опускает ногами вниз. Распахнул руки и подогнул колени, готовясь сгладить возможный удар о твердую поверхность. Но его опустило также медленно и бережно, как и подняло в воздух.
   Корсаков замер, боясь пошевелиться.
   Сон вдруг оборвался. Разом нахлынули звуки. Шелестел дождь, выл двигатель удаляющейся по пустому шоссе машины. Страшно изношенный «москвичок», в котором остался парализованный водитель, шел на разгон под крутой уклон.
   Первая мысль, проснувшаяся в голове, была абсолютно глупой.
   «Шляпу-то я забыл в машине. Жаль. Как-никак, семь лет вместе».
   Машина, разогнавшись на спуске, на дикой скорости выскочила на перекресток. Выкатившийся наперерез автобус затормозить не успел. Тюкнул в бок бампером.
   «Москвичок» резво вскинулся, задрал передок, высек из асфальта шлейф искр. Ударился о бордюр. И высоко взвился в воздух. Завалившись в полете на бок, исчез в темноте. Спустя секунду полыхнула яркая вспышка.
   Корсаков зажмурился. Когда открыл глаза, на месте падения машины плясал высокий язык пламени.
   Мягкий толчок в спину заставил Корсакова сдвинуться с места. Еще один, настойчивее и сильнее, вынудил сделать первый шаг.
   Упругая сила, подталкивая в спину, бегом погнала вперед, к дому Анны.

* * *

   Выйдя из лифта, он достал из кармана две связки ключей. Долго соображал, какая же из них от квартиры Анны. Ключами от московской квартиры Ивана так и не воспользовался, а вернуть не сложилось. Впервые за несколько лет в его карманах скопилось столько ключей.
   — Не тормози, — сказал он сам себе.
   Вход в коридор перегораживала стальная дверь. Присмотревшись к замку, Корсаков выбрал подходящий. Сунул в скважину. Оказалось, угадал.