Страница:
чужой.
— В смысле — ваш? — не скрыл удивления Корсаков.
— Нет, не наш. Но и не чужды нашему миру, — со значением произнес Магистр.
— Ладно, на счет мира, это ваши заморочки. А что там я сломал?
— Печать.
— Многое ломал, но печати что-то не припомню. Если, кончено, не спьяну.
— Вспомните особняк. Пролом в стене. И черный кабинет. Кто открыл его, тот и сломал печать!
Эхо слов Магистра забилось под сводами потолка. Он дождался, когда со сводов пологом опустится вниз тишина, и продолжил:
— В день оставления Москвы, в тысяча восемьсот двенадцатом году кабинет был замурован и запечатанпо всем правилам герметического искусства Посвященным высочайшего уровня. И снять печатьне удавалось никому на протяжении ста семидесяти шести лет!
— Надо было кувалдой попробовать, — вставил Корсаков.
Под давящим взглядом Магистра Корсаков притих.
— Чужому не под силу сломать печать.
— Вам лучше знать, — сдался Корсаков.
— Наконец-то до вас начало хоть что-то доходить, — с недовольной миной проворчал Магистр. — А propos… Что же это мне раньше в голову не пришло! Подойдите-ка к окну.
— Зачем?
— Где мы по-вашему находимся?
— В каком-то подвале. Или в бункере.
Магистр закончил за него:
— В Москве, да? И сегодня двадцатое июля девяносто восьмого года. — Он указал пальцем на окно по правую руку от себя. — Идите и убедитесь.
Корсаков пожал плечами. Встал. На миг подумалось, что он окончательно достал старика, и теперь какая-нибудь плитка пола непременно обернется поворотным люком, открывающим путь в пыточный подвал.
Постарался идти твердой походкой, хотя и далось это ему с большим трудом. На спине он чувствовал давящий взгляд Магистра.
Витражная рама поддалась без труда.
В лицо Корсакову пахнула ночь.
Полная луна заливала холмистый пейзаж. По небу плыли редкие ажурные тучки.
Судя по углу обзора, помещение находилось на большой высоте. Возможно, в какой-то башне. Домики или, точнее, хибарки, рассыпанные по откосу ближайшего холма, казались игрушечными.
«Трехмерная графика. Голограмма. Просто — кино», — запрыгали в мозгу Корсакова догадки. Он отмел их.
Запах. Запах ночи в сельской глубинке никакими средствами подделать нельзя. А пахло жнивьем, выгоном, овинами и дымом человеческого жилья.
— Вы пожелали, чтобы Жуковицкий познал бесконечность времени и бесконечность мучений, — долетел до Корсакова голос Магистра. — Привстаньте на цыпочки и посмотрите чуть правее. На стену замка.
Корсаков оглянулся через плечо. Магистр ободряюще кивнул.
Справа от арки окна на толстом крюке, вбитом в каменную кладку, болталась большая, грубо сработанная клетка, похожая на птичью. Только вместо птицы в ней скрючился человек. Был он совершенно гол, измазан нечистотами и крепко избит. Дряблая, белесая, как брюхо лягушки, кожа казалась мертвой в безжизненном свете луны.
Корсаков всмотрелся; сомнений не было, человек был живым. И это был Жук. Лицо облепили мухи и опарыши, на подбородке болтался замок, дужка была продета в посиневший язык. Но все равно, ошибиться было невозможно. Это был Жуковицкий, и его страдания, сколько бы они не длились, были ужасны.
— Эй, Жук! — окликнул его Корсаков.
Жуковицкий вздрогнул. Клетка качнулась, издав мерзкий скрип.
Вытаращенными безумными глазами Жук уставился на Корсакова. Замычал, от чего замок на подбородке запрыгал, а по языку поползла темная струйка крови. По дряблым щекам Жука заструились слезы. Мухи, недовольно урча, взвивались вверх, пересаживались на сухие места и снова принимались за свое мерзкое пиршество. Жук зашевелил скрюченными пальцами. Корсаков с ужасом увидел, что они обожжены до сочащегося гноем мяса.
— Он так любил деньги, что мы определили его на монетный двор. Пересчитывать только что отлитые золотые дукаты, — прокомментировал со своего места Магистр. — Но и там он умудрился жульничать. Пришлось наказать.
Магистр хлопнул в ладоши, и словно по его команде сверху со скрежетом на цепи спустилась гигантская виноградная гроздь. Повисла прямо перед клеткой. Жуку, наверное, было виднее, что это за сизо-крапчатые виноградины, потому что он в ужасе забился и замычал, болтая замком.
А это освежает его память, — пояснил Магистр.
Корсаков всмотрелся. Гирлянда состояла из человеческих голов. Нижние сохранились лучше, можно было разглядеть застывшие маски страдания на лицах.
И Корсаков узнал их. Пересчитал головы. Ровно двадцать восемь. Точно по числу убитых им лично за семь лет. Точно по списку, который он получил через друзей Славки-Беса. Кстати, Славка был прав, вид крови, вытекающей из тела твоего врага, доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие. Особенно, когда убиваешь в самый неподходящий для жертвы момент. Например, последнего. Его голова болталась в самом низу гирлянды. Его Корсаков достал в день выхода с зоны, парень за это время успел за что-то сесть и до звонка отмотать срок. Гулял с братвой в ресторане, справляя праздник свободы. Вышел в туалет. Там его и нашли. С шилом под лопаткой.
Откуда взялись здесь головы жертв, тем более, что он, убив, не отсек ни одной, Корсакову было совершенно не понятно.
Он захлопнул окно. Постоял, закрыв глаза. Круто развернулся и прошел к креслу.
— Ну и что дальше? — спросил он, сев в кресло.
— Вы видели вечные муки. О бесконечном числе времен узнаете, когда выйдите отсюда. Во сколько вы приехали на квартиру к Анастасии?
— В час двадцать, если не ошибаюсь, — помедлив, ответил Корсаков.
— Когда выйдите отсюда, посмотрите на часы.
Корсаков усмехнулся.
— Значит, меня скоро выпустят?
— Мы почти закончили. Осталось самое неприятное.
Магистр выпростал руку из широкого рукава мантии, передвинул что-то на столе. И под свет канделябра лег плоский футляр.
— Ваша находка. Узнаете? — Пальцы погладили ребро футляра. — Таро Бафомета. Мы его называем Таро Люцифера. В мире существует всего девять колод таких карт, изготовленных правильнымспособом. Вы, Корсаков, прикоснулись к одной из самых сокровенных тайн Посвященных.
— У меня не было никакого намерения лезть в чужие тайны.
— У вас было на это право. Иначе вам бы не удалось сломать печать.
Бросив взгляд на Магистра, Корсаков решил не возражать.
— Таро — это прямой способ сношения с Повелителем. Раскладывая карты, мы можем узнать его волю или обратиться с просьбой. Наш Повелитель никогда не отказывает своим детям. Он наделяет нас силой и знаниями, достаточными для победы. Но ни для кого Он не делает исключения. Каждый получает все, что ему нужно. Все мы, его дети, равны перед Его величием. И Ему все равно, кто победит. Это и делает нашу войну столь ожесточенной, а победу столь сладостной.
— Уточните, о каком Повелителе идет речь? Сейчас столько сект развелось, и у каждой свой Аум Сенрике.
Корсакову показалось, что сейчас взгляд Магистра наделает в нем дырок, как стилет.
— Повелитель один. И имя ему — Светоносный.
— Ага, Люцифер. Так я и думал!
— Да! — Пальцы Магистра стиснули амулет. — Тот самый ангел Света, что отказался поклонятся глиняному истукану, что слепил глумливый, завистливый и жестокий Бог. И Светоносный восстал. И была война на небесах. И воинство Света выиграло битву. Ангел зашвырнул Бога на задворки космоса, в холод и тьму. Где он и пребывает до сих пор. Копит злобу и готовит новую битву. А сотворенную им, ангелом Света, землю Светоносный укрыл своим плащом, чтобы не дать зловонным эманациям Бога сжечь этот рай. Только в раю уже поселился истукан и наплодил от ребра своего новый истуканов. Таких же завистливых, трусливых и мстительных, как Бог, которому они поклоняются. Они даже написали Книгу для таких же големов, в которой извратили и оболгали все. По их вере им и воздается! Ходячие трупы рабов с душонкой крыс, истуканы из могильной грязи, черви, наделенные разумом, жалкие слуги своего безумного Бога. Они питаются зловонными миазмами, что проникают сквозь плащ Люцифера, окутавший землю. И называют это Благодатью. Вот что такое человеки!
«О, как все запущенно! — с тоской подумал Корсаков. — Лучше бы уж бандиты. Вульгарны, но просты, как автомат Калашникова. А тут такой „кислотный“ букет, аж башню сносит напрочь».
— Но мы — дети Люцифера. И в нас нет ни капли гнилой крови големов. В наших жилах течет звездная кровь нашего Отца. Мы способны на подвиг и на творческий акт, мы бесстрашны и преисполнены гордости, мы знаем, что такое долг, и что такое честь. За свою свободу мы готовы вступить в бой хоть с самим Богом, и сражаться с яростью тех черных ангелов воинства Люцифера, что выиграли Изначальную Битву.
Магистр вдруг замолчал. Обессилено отвалился в кресле.
— Слушайте, Корсаков, — глухим, севшим голосом произнес Магистр. Пальцы его легли на футляр. — Девять кланов, девять Орденов сыновей Люцифера оспаривают право стать первым у трона нашего Повелителя. Эта наша война. Ничего общего с теми ристалищами на помойке, что устраивают големы, она не имеет.
И в нашей войне Таро — самое страшное оружие. С его помощью можно разгадать замысел противника, смешать его расклад, выхолостить силу, полученную от Повелителя. Тайна тайн — как правильно пользоваться Таро. Тот, кто обучен и допущен к владению этим искусством, называется Сдающим. Это редчайший дар — быть Сдающим.
Тем проклятым летом двенадцатого года прошлого века, когда воинство Ордена Восточного солнца пошло на нас войной, мы утратили Сдающего. И наша колода осталась за нерушимой печатью. Высшие Посвященные, которые оперируют на территории России, почти два века были лишены возможности что-либо изменить в предначертанном последним Сдающим. Хвала Светоносному, мы знали, что должно произойти, но были бессильны изменить. Запомните, требуются пролить реки крови, чтобы стереть предначертанное! И мы их проливали… Но безуспешно.
Все произошло так, как предсказал Сдающий. Он даже предвидел собственную смерть от камня. Ваш предок, лейб-гвардии гусар Корсаков, был тому свидетелем. И он же оказал неоценимую услугу Ордену. Только благодаря ему записи Сдающегопопали к нам в руки. Услуга за услугу. Мы спасли кровьКорсаковых. Благодаря этому вы вообще появились на свет.
— Всегда считал, что благодаря маме с папой.
— Ваш папа, чтобы вы знали, происходит от внебрачного отпрыска, спрятавшего свой позор под сутаной, Алексея Белозерского. — Магистр вскинул ладонь, останавливая вопросы, готовые вырваться у Корсакова. — Клянусь Светоносным, это истинная правда.
Магистр погладил бледными пальцами футляр. Подцепил ногтем защелку. Но, словно передумав, убрал руку.
Острый палец ткнул в Корсакова.
— В записках Сдающегоне нашлось упоминания о том, кто именно сломает печать. Получилось у вас. И вы вернули в мир девятую колоду Таро. Но спасенная кровьобернулась ядом!
Он уставился на Корсакова. Повисла тягостная пауза.
— Ну, наконец, кинули объяву. Как выражаются в узких кругах, немыслимо далеких от вас, уважаемый. — Корсаков решил наглеть до конца. Благо дело, до него оставалось чуть-чуть, если судить по багровым пятнам на щеках Магистра. — Соблаговолите уточнить, в чем конкретно моя вина.
Магистр откинул голову и разразился клокочущим смехом.
«Клетка рядом с Жуком и кол в задницу на веки вечные», — перевел на человеческий язык этот смех Корсаков.
Магистр оборвал смех. Резким движением сковырнул застежку с футляра, перевернул.
Ожидаемого шелеста сыплящихся карт не последовало. Футляр был пуст.
— Карты пропали, Корсаков, — зловещим шепотом произнес Магистр.
Корсаков сперва опешил, но быстро взял себя в руки.
— Фокус, да?
Магистр, не спуская с него давящего взгляда, сухо обронил:
— Здесь не показывают фокусов. Хотя умеют творить чудеса.
Наученный неоднократным общением с милицией, Корсаков решительно пошел в атаку.
— А у своих ребят не хотите поискать? Где гарантия, что кто-то не стянул, пока меня сюда везли? Вполне могли помыть.
Магистр пожевал блеклыми губами.
— Не ерничайте, Корсаков. Шаркамникогда такое в голову не придет. У них вообще разума нет, чтобы знали.
— А этот дядя? Он мне показался вполне…
— В отличие от вас, рыцарь Рэдерик знает, что его ждет за такой проступок.
— А ваш сэр Рэдерик не мечтает, часом, переметнуться к кому-то другому? Вас же аж девять контор. Выбор велик.
Магистр хлопнул ладонью по столу. Резкое эхо шарахнуло по стенам и взорвалось под потолком.
— До полуночи карты должны лечь на место. В противном случае из той же рюмки, из которой вы пили коньяк, вы выпьете кровь сына. Всю, до последней капли.
Магистр встал. Оказалось, что он очень высокого роста, сух и жестко прям, как жердь. Взявшись за амулет, Магистр произнес:
— Будет так, клянусь Светоносным!
Корсаков подумал, что самое время прыгнуть через стол и заломать старикана. Пока охрана хватится, можно успеть сделать из Магистра тихого заложника.
Не успел он досмаковать эту мысль, как, словно из воздуха материализовались, вдоль стола выстроились девять блондинов в черных рыцарских плащах. На правом рукаве у всех алел тамплиерский крест. Руки они держали скрещенными на груди. Правый кулак каждого стягивала боевая стальная перчатка с острыми шипами.
— Это лишнее, Рэдерик! — проворчал Магистр.
Блондины тут же растаяли в воздухе.
Из-за спины Корсакова вышел уже знакомый мужчина. На нем была мантия белого цвета с крестом Тампля.
Он положил тяжелую ладонь на плечо Корсакова и обратился к Магистру на странно звучащем языке. Говорил привычно бегло.
«Латынь!» — С удивлением Корсаков уловил в речи мужчины несколько знакомых слов.
— Сэр Рэдерик, а мы тут как раз вам косточки перемывали, — нагло встрял Корсаков.
Жесткие пальцы так стиснули его плечо, что чуть не хрустнула кость. В глазах у Корсакова все поплыло от боли. Он почувствовал, что еще чуть-чуть и потеряет сознание.
А рыцарь, не обращая внимания на муки Корсакова, продолжил свой доклад.
Магистр коротко ответил на латинской тарабарщине.
Стальные тиски сразу же разжались. Кровь хлынула к передавленной мышце, и в ней сразу же забился раскаленный шарик боли. Но ее уже можно было терпеть.
«Номер первый в моем списке уже есть, — с холодной отрешенностью подумал Корсаков, бросив взгляд снизу вверх на Рэдерика. — Хоть ты, козел, и рыцарь. Но не манекен блондинистый. Кровушка у тебя явно красная».
Магистр перевел взгляд с Рэдерика на Корсакова.
— Нашли о чем думать! — прикрикнул он. — Только что напали на вашу семью. Вы помните, что творилось в особняке, когда вы туда вернулись? На этот раз случилась бойня еще хуже. Трое шактии два рыцаря против двух десятков бестий. Держались до последнего…
Корсаков поверил. Что-то щелкнуло в голове, и он теперь верил всему, каким диким и запредельным оно не казалось бы.
— Что с моими?!
— Ваш сын и его мать живы и невредимы, хвала Светоносному! Рэдерик удалось их отбить. Сейчас ваши близкие в Ледяном зале. Туда бестии не пробьются. По крайне мере, до полуночи.
— Ледяной зал? Это где?
Магистр устало опустился в кресло.
— Это вообще нигде. Там нет ни времени, ни пространства. — Он поднял на Корсакова измученный взгляд. — Но в нашем мире время существует. И оно работает против нас. Верните карты до полуночи. Иначе…
— Вы уже объяснили, что будет. Я запомнил.
— Дело не в вас, дурья вы голова! А…
— А на ваши расклады мне наплевать!
Корсаков встал.
— Аудиенция окончена? — с вызовом спросил он.
Магистр правой ладонью коснулся золотого Бафомета, висевшего на его груди, а левой небрежно махнул, как прогоняют с глаз долой бестолкового слугу.
От движения руки Магистра заплясали язычки пламени на свечах.
А Корсакову в грудь ударил ураганный порыв ветра, опрокинул, свали с ног и, как смятую бумажку, швырнул в темноту…
В теле еще ныла боль от резкого удара.
От груди Корсакова отлепилась девушка с банданой на голове. Зло блеснула подведенными глазками.
— Бухой, да? — прошипела она.
Ткнув Корсакова локтем в бок, пошла дальше.
Корсаков ошарашено осмотрелся.
На Манежной площади царила муравьиная суета.
Несомненно это была Москва, купающаяся в полуденном свете. И, судя по людям, год шел девяносто какой-то… Но точно — двадцатого века.
Спасская башня тренькнула курантами.
Корсаков машинально посмотрел на свои часы.
Час тридцать по полудни.
«Не может быть!» — ужаснулся Корсаков.
Получалось, что с момента, когда он вошел в квартиру на Кутузовском прошло всего десять минут.
— Время работает против вас! — раздалось за спиной.
Корсаков резко обернулся.
Очередной блондин-близнец одарил его пластмассовой улыбкой. Развернулся и скользящей походкой двинулся прочь.
Глава девятнадцатая
— В смысле — ваш? — не скрыл удивления Корсаков.
— Нет, не наш. Но и не чужды нашему миру, — со значением произнес Магистр.
— Ладно, на счет мира, это ваши заморочки. А что там я сломал?
— Печать.
— Многое ломал, но печати что-то не припомню. Если, кончено, не спьяну.
— Вспомните особняк. Пролом в стене. И черный кабинет. Кто открыл его, тот и сломал печать!
Эхо слов Магистра забилось под сводами потолка. Он дождался, когда со сводов пологом опустится вниз тишина, и продолжил:
— В день оставления Москвы, в тысяча восемьсот двенадцатом году кабинет был замурован и запечатанпо всем правилам герметического искусства Посвященным высочайшего уровня. И снять печатьне удавалось никому на протяжении ста семидесяти шести лет!
— Надо было кувалдой попробовать, — вставил Корсаков.
Под давящим взглядом Магистра Корсаков притих.
— Чужому не под силу сломать печать.
— Вам лучше знать, — сдался Корсаков.
— Наконец-то до вас начало хоть что-то доходить, — с недовольной миной проворчал Магистр. — А propos… Что же это мне раньше в голову не пришло! Подойдите-ка к окну.
— Зачем?
— Где мы по-вашему находимся?
— В каком-то подвале. Или в бункере.
Магистр закончил за него:
— В Москве, да? И сегодня двадцатое июля девяносто восьмого года. — Он указал пальцем на окно по правую руку от себя. — Идите и убедитесь.
Корсаков пожал плечами. Встал. На миг подумалось, что он окончательно достал старика, и теперь какая-нибудь плитка пола непременно обернется поворотным люком, открывающим путь в пыточный подвал.
Постарался идти твердой походкой, хотя и далось это ему с большим трудом. На спине он чувствовал давящий взгляд Магистра.
Витражная рама поддалась без труда.
В лицо Корсакову пахнула ночь.
Полная луна заливала холмистый пейзаж. По небу плыли редкие ажурные тучки.
Судя по углу обзора, помещение находилось на большой высоте. Возможно, в какой-то башне. Домики или, точнее, хибарки, рассыпанные по откосу ближайшего холма, казались игрушечными.
«Трехмерная графика. Голограмма. Просто — кино», — запрыгали в мозгу Корсакова догадки. Он отмел их.
Запах. Запах ночи в сельской глубинке никакими средствами подделать нельзя. А пахло жнивьем, выгоном, овинами и дымом человеческого жилья.
— Вы пожелали, чтобы Жуковицкий познал бесконечность времени и бесконечность мучений, — долетел до Корсакова голос Магистра. — Привстаньте на цыпочки и посмотрите чуть правее. На стену замка.
Корсаков оглянулся через плечо. Магистр ободряюще кивнул.
Справа от арки окна на толстом крюке, вбитом в каменную кладку, болталась большая, грубо сработанная клетка, похожая на птичью. Только вместо птицы в ней скрючился человек. Был он совершенно гол, измазан нечистотами и крепко избит. Дряблая, белесая, как брюхо лягушки, кожа казалась мертвой в безжизненном свете луны.
Корсаков всмотрелся; сомнений не было, человек был живым. И это был Жук. Лицо облепили мухи и опарыши, на подбородке болтался замок, дужка была продета в посиневший язык. Но все равно, ошибиться было невозможно. Это был Жуковицкий, и его страдания, сколько бы они не длились, были ужасны.
— Эй, Жук! — окликнул его Корсаков.
Жуковицкий вздрогнул. Клетка качнулась, издав мерзкий скрип.
Вытаращенными безумными глазами Жук уставился на Корсакова. Замычал, от чего замок на подбородке запрыгал, а по языку поползла темная струйка крови. По дряблым щекам Жука заструились слезы. Мухи, недовольно урча, взвивались вверх, пересаживались на сухие места и снова принимались за свое мерзкое пиршество. Жук зашевелил скрюченными пальцами. Корсаков с ужасом увидел, что они обожжены до сочащегося гноем мяса.
— Он так любил деньги, что мы определили его на монетный двор. Пересчитывать только что отлитые золотые дукаты, — прокомментировал со своего места Магистр. — Но и там он умудрился жульничать. Пришлось наказать.
Магистр хлопнул в ладоши, и словно по его команде сверху со скрежетом на цепи спустилась гигантская виноградная гроздь. Повисла прямо перед клеткой. Жуку, наверное, было виднее, что это за сизо-крапчатые виноградины, потому что он в ужасе забился и замычал, болтая замком.
А это освежает его память, — пояснил Магистр.
Корсаков всмотрелся. Гирлянда состояла из человеческих голов. Нижние сохранились лучше, можно было разглядеть застывшие маски страдания на лицах.
И Корсаков узнал их. Пересчитал головы. Ровно двадцать восемь. Точно по числу убитых им лично за семь лет. Точно по списку, который он получил через друзей Славки-Беса. Кстати, Славка был прав, вид крови, вытекающей из тела твоего врага, доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие. Особенно, когда убиваешь в самый неподходящий для жертвы момент. Например, последнего. Его голова болталась в самом низу гирлянды. Его Корсаков достал в день выхода с зоны, парень за это время успел за что-то сесть и до звонка отмотать срок. Гулял с братвой в ресторане, справляя праздник свободы. Вышел в туалет. Там его и нашли. С шилом под лопаткой.
Откуда взялись здесь головы жертв, тем более, что он, убив, не отсек ни одной, Корсакову было совершенно не понятно.
Он захлопнул окно. Постоял, закрыв глаза. Круто развернулся и прошел к креслу.
— Ну и что дальше? — спросил он, сев в кресло.
— Вы видели вечные муки. О бесконечном числе времен узнаете, когда выйдите отсюда. Во сколько вы приехали на квартиру к Анастасии?
— В час двадцать, если не ошибаюсь, — помедлив, ответил Корсаков.
— Когда выйдите отсюда, посмотрите на часы.
Корсаков усмехнулся.
— Значит, меня скоро выпустят?
— Мы почти закончили. Осталось самое неприятное.
Магистр выпростал руку из широкого рукава мантии, передвинул что-то на столе. И под свет канделябра лег плоский футляр.
— Ваша находка. Узнаете? — Пальцы погладили ребро футляра. — Таро Бафомета. Мы его называем Таро Люцифера. В мире существует всего девять колод таких карт, изготовленных правильнымспособом. Вы, Корсаков, прикоснулись к одной из самых сокровенных тайн Посвященных.
— У меня не было никакого намерения лезть в чужие тайны.
— У вас было на это право. Иначе вам бы не удалось сломать печать.
Бросив взгляд на Магистра, Корсаков решил не возражать.
— Таро — это прямой способ сношения с Повелителем. Раскладывая карты, мы можем узнать его волю или обратиться с просьбой. Наш Повелитель никогда не отказывает своим детям. Он наделяет нас силой и знаниями, достаточными для победы. Но ни для кого Он не делает исключения. Каждый получает все, что ему нужно. Все мы, его дети, равны перед Его величием. И Ему все равно, кто победит. Это и делает нашу войну столь ожесточенной, а победу столь сладостной.
— Уточните, о каком Повелителе идет речь? Сейчас столько сект развелось, и у каждой свой Аум Сенрике.
Корсакову показалось, что сейчас взгляд Магистра наделает в нем дырок, как стилет.
— Повелитель один. И имя ему — Светоносный.
— Ага, Люцифер. Так я и думал!
— Да! — Пальцы Магистра стиснули амулет. — Тот самый ангел Света, что отказался поклонятся глиняному истукану, что слепил глумливый, завистливый и жестокий Бог. И Светоносный восстал. И была война на небесах. И воинство Света выиграло битву. Ангел зашвырнул Бога на задворки космоса, в холод и тьму. Где он и пребывает до сих пор. Копит злобу и готовит новую битву. А сотворенную им, ангелом Света, землю Светоносный укрыл своим плащом, чтобы не дать зловонным эманациям Бога сжечь этот рай. Только в раю уже поселился истукан и наплодил от ребра своего новый истуканов. Таких же завистливых, трусливых и мстительных, как Бог, которому они поклоняются. Они даже написали Книгу для таких же големов, в которой извратили и оболгали все. По их вере им и воздается! Ходячие трупы рабов с душонкой крыс, истуканы из могильной грязи, черви, наделенные разумом, жалкие слуги своего безумного Бога. Они питаются зловонными миазмами, что проникают сквозь плащ Люцифера, окутавший землю. И называют это Благодатью. Вот что такое человеки!
«О, как все запущенно! — с тоской подумал Корсаков. — Лучше бы уж бандиты. Вульгарны, но просты, как автомат Калашникова. А тут такой „кислотный“ букет, аж башню сносит напрочь».
— Но мы — дети Люцифера. И в нас нет ни капли гнилой крови големов. В наших жилах течет звездная кровь нашего Отца. Мы способны на подвиг и на творческий акт, мы бесстрашны и преисполнены гордости, мы знаем, что такое долг, и что такое честь. За свою свободу мы готовы вступить в бой хоть с самим Богом, и сражаться с яростью тех черных ангелов воинства Люцифера, что выиграли Изначальную Битву.
Магистр вдруг замолчал. Обессилено отвалился в кресле.
— Слушайте, Корсаков, — глухим, севшим голосом произнес Магистр. Пальцы его легли на футляр. — Девять кланов, девять Орденов сыновей Люцифера оспаривают право стать первым у трона нашего Повелителя. Эта наша война. Ничего общего с теми ристалищами на помойке, что устраивают големы, она не имеет.
И в нашей войне Таро — самое страшное оружие. С его помощью можно разгадать замысел противника, смешать его расклад, выхолостить силу, полученную от Повелителя. Тайна тайн — как правильно пользоваться Таро. Тот, кто обучен и допущен к владению этим искусством, называется Сдающим. Это редчайший дар — быть Сдающим.
Тем проклятым летом двенадцатого года прошлого века, когда воинство Ордена Восточного солнца пошло на нас войной, мы утратили Сдающего. И наша колода осталась за нерушимой печатью. Высшие Посвященные, которые оперируют на территории России, почти два века были лишены возможности что-либо изменить в предначертанном последним Сдающим. Хвала Светоносному, мы знали, что должно произойти, но были бессильны изменить. Запомните, требуются пролить реки крови, чтобы стереть предначертанное! И мы их проливали… Но безуспешно.
Все произошло так, как предсказал Сдающий. Он даже предвидел собственную смерть от камня. Ваш предок, лейб-гвардии гусар Корсаков, был тому свидетелем. И он же оказал неоценимую услугу Ордену. Только благодаря ему записи Сдающегопопали к нам в руки. Услуга за услугу. Мы спасли кровьКорсаковых. Благодаря этому вы вообще появились на свет.
— Всегда считал, что благодаря маме с папой.
— Ваш папа, чтобы вы знали, происходит от внебрачного отпрыска, спрятавшего свой позор под сутаной, Алексея Белозерского. — Магистр вскинул ладонь, останавливая вопросы, готовые вырваться у Корсакова. — Клянусь Светоносным, это истинная правда.
Магистр погладил бледными пальцами футляр. Подцепил ногтем защелку. Но, словно передумав, убрал руку.
Острый палец ткнул в Корсакова.
— В записках Сдающегоне нашлось упоминания о том, кто именно сломает печать. Получилось у вас. И вы вернули в мир девятую колоду Таро. Но спасенная кровьобернулась ядом!
Он уставился на Корсакова. Повисла тягостная пауза.
— Ну, наконец, кинули объяву. Как выражаются в узких кругах, немыслимо далеких от вас, уважаемый. — Корсаков решил наглеть до конца. Благо дело, до него оставалось чуть-чуть, если судить по багровым пятнам на щеках Магистра. — Соблаговолите уточнить, в чем конкретно моя вина.
Магистр откинул голову и разразился клокочущим смехом.
«Клетка рядом с Жуком и кол в задницу на веки вечные», — перевел на человеческий язык этот смех Корсаков.
Магистр оборвал смех. Резким движением сковырнул застежку с футляра, перевернул.
Ожидаемого шелеста сыплящихся карт не последовало. Футляр был пуст.
— Карты пропали, Корсаков, — зловещим шепотом произнес Магистр.
Корсаков сперва опешил, но быстро взял себя в руки.
— Фокус, да?
Магистр, не спуская с него давящего взгляда, сухо обронил:
— Здесь не показывают фокусов. Хотя умеют творить чудеса.
Наученный неоднократным общением с милицией, Корсаков решительно пошел в атаку.
— А у своих ребят не хотите поискать? Где гарантия, что кто-то не стянул, пока меня сюда везли? Вполне могли помыть.
Магистр пожевал блеклыми губами.
— Не ерничайте, Корсаков. Шаркамникогда такое в голову не придет. У них вообще разума нет, чтобы знали.
— А этот дядя? Он мне показался вполне…
— В отличие от вас, рыцарь Рэдерик знает, что его ждет за такой проступок.
— А ваш сэр Рэдерик не мечтает, часом, переметнуться к кому-то другому? Вас же аж девять контор. Выбор велик.
Магистр хлопнул ладонью по столу. Резкое эхо шарахнуло по стенам и взорвалось под потолком.
— До полуночи карты должны лечь на место. В противном случае из той же рюмки, из которой вы пили коньяк, вы выпьете кровь сына. Всю, до последней капли.
Магистр встал. Оказалось, что он очень высокого роста, сух и жестко прям, как жердь. Взявшись за амулет, Магистр произнес:
— Будет так, клянусь Светоносным!
Корсаков подумал, что самое время прыгнуть через стол и заломать старикана. Пока охрана хватится, можно успеть сделать из Магистра тихого заложника.
Не успел он досмаковать эту мысль, как, словно из воздуха материализовались, вдоль стола выстроились девять блондинов в черных рыцарских плащах. На правом рукаве у всех алел тамплиерский крест. Руки они держали скрещенными на груди. Правый кулак каждого стягивала боевая стальная перчатка с острыми шипами.
— Это лишнее, Рэдерик! — проворчал Магистр.
Блондины тут же растаяли в воздухе.
Из-за спины Корсакова вышел уже знакомый мужчина. На нем была мантия белого цвета с крестом Тампля.
Он положил тяжелую ладонь на плечо Корсакова и обратился к Магистру на странно звучащем языке. Говорил привычно бегло.
«Латынь!» — С удивлением Корсаков уловил в речи мужчины несколько знакомых слов.
— Сэр Рэдерик, а мы тут как раз вам косточки перемывали, — нагло встрял Корсаков.
Жесткие пальцы так стиснули его плечо, что чуть не хрустнула кость. В глазах у Корсакова все поплыло от боли. Он почувствовал, что еще чуть-чуть и потеряет сознание.
А рыцарь, не обращая внимания на муки Корсакова, продолжил свой доклад.
Магистр коротко ответил на латинской тарабарщине.
Стальные тиски сразу же разжались. Кровь хлынула к передавленной мышце, и в ней сразу же забился раскаленный шарик боли. Но ее уже можно было терпеть.
«Номер первый в моем списке уже есть, — с холодной отрешенностью подумал Корсаков, бросив взгляд снизу вверх на Рэдерика. — Хоть ты, козел, и рыцарь. Но не манекен блондинистый. Кровушка у тебя явно красная».
Магистр перевел взгляд с Рэдерика на Корсакова.
— Нашли о чем думать! — прикрикнул он. — Только что напали на вашу семью. Вы помните, что творилось в особняке, когда вы туда вернулись? На этот раз случилась бойня еще хуже. Трое шактии два рыцаря против двух десятков бестий. Держались до последнего…
Корсаков поверил. Что-то щелкнуло в голове, и он теперь верил всему, каким диким и запредельным оно не казалось бы.
— Что с моими?!
— Ваш сын и его мать живы и невредимы, хвала Светоносному! Рэдерик удалось их отбить. Сейчас ваши близкие в Ледяном зале. Туда бестии не пробьются. По крайне мере, до полуночи.
— Ледяной зал? Это где?
Магистр устало опустился в кресло.
— Это вообще нигде. Там нет ни времени, ни пространства. — Он поднял на Корсакова измученный взгляд. — Но в нашем мире время существует. И оно работает против нас. Верните карты до полуночи. Иначе…
— Вы уже объяснили, что будет. Я запомнил.
— Дело не в вас, дурья вы голова! А…
— А на ваши расклады мне наплевать!
Корсаков встал.
— Аудиенция окончена? — с вызовом спросил он.
Магистр правой ладонью коснулся золотого Бафомета, висевшего на его груди, а левой небрежно махнул, как прогоняют с глаз долой бестолкового слугу.
От движения руки Магистра заплясали язычки пламени на свечах.
А Корсакову в грудь ударил ураганный порыв ветра, опрокинул, свали с ног и, как смятую бумажку, швырнул в темноту…
* * *
Слепящий солнечный свет больно ударил в глаза. Легкий ветерок прощекотал по щеке.В теле еще ныла боль от резкого удара.
От груди Корсакова отлепилась девушка с банданой на голове. Зло блеснула подведенными глазками.
— Бухой, да? — прошипела она.
Ткнув Корсакова локтем в бок, пошла дальше.
Корсаков ошарашено осмотрелся.
На Манежной площади царила муравьиная суета.
Несомненно это была Москва, купающаяся в полуденном свете. И, судя по людям, год шел девяносто какой-то… Но точно — двадцатого века.
Спасская башня тренькнула курантами.
Корсаков машинально посмотрел на свои часы.
Час тридцать по полудни.
«Не может быть!» — ужаснулся Корсаков.
Получалось, что с момента, когда он вошел в квартиру на Кутузовском прошло всего десять минут.
— Время работает против вас! — раздалось за спиной.
Корсаков резко обернулся.
Очередной блондин-близнец одарил его пластмассовой улыбкой. Развернулся и скользящей походкой двинулся прочь.
Глава девятнадцатая
Корсаков сам не понял, как оказался на Тверском. Обнаружилось, что сидит на скамейке, а в руке бутылка пива. Стекло покрыто холодной испариной и приятно холодит пальцы. Значит, купил только что.
Машинально посмотрел на часы.
Очередной провал во времени длился около двадцати минут. В принципе, от Манежной площади до Тверского столько и будет, если идти неспешным шагом. Где-то, в другой жизни, в параллельной реальности, или как это чертовщина называется, за двадцать минут московского времени можно… Черт его знает, что можно там, где нас нет и никогда быть не должно.
«Невесомость», — так определил для себя новое состояние Корсаков.
Все, вроде бы, привычно, но все тотально другое. Не гадать, где право или лево, где верх, где низ, а просто признать, что их попросту нет. Нет и все. Ты болтаешься в пустоте. Всеобщей, универсальной Пустоте. И никому до этого нет дела. Потому что перед Пустотой все равноничтожно равны.
«Как перед Светоносным», — мелькнуло в голове Корсакова.
Он чертыхнулся. Пощупал ноющее плечо. Заглянул под рубашку. Бордовые синяки на коже сохранили форму пальцев. Они были осязаемо, болезненно реальны. Значит, все, с чем они связаны, тоже. А мир вокруг, наоборот, полагалось считать сновидением.
Корсаков отхлебнул пива. Оно было реальным: горько солодовым, льдисто холодным и колюче пузырчатым.
Он попробовал поразмыслить, возможно ли такое сочетание реальности двух ощущений, имеющих тотально иную природу. Но уложить в одном сознании боль от стальных пальцев тамплиера и холодок от пива, купленного в киоске на Тверской, не получилось. И он решил плюнуть на всю эту физику с метафизикой.
— Невесомость, — пробормотал он себе под нос. — Как хочешь, но живи.
Представил себя космонавтом, болтающим ногами-руками внутри стальной бочки станции «Мир». Усмехнулся.
Глотнул пива. Закурил. Вытянул ноги. Надвинул на глаза «стетсон», чтобы солнце не светило прямо в глаза. И тем самым исчерпал лимит действий в условиях «невесомости». Больше делать было нечего.
Корсаков проверил внутренний карман плаща. Паспорт был на месте. Они всегда лежали рядом: футляр и паспорт. А если, что и красть, так именно его. С другой стороны в том мире, где в клетке болтался Жук, а за столом под орденскими стягами заседал Магистр, ценность имели именно карты.
Но почему их прикарманили без футляра? И главное — как?
«Здесь не показывают фокусы, но умеют творить чудеса», — вспомнились слова Магистра.
— Вот и наколдовал бы себе их обратно, чародей союзного значения! — прошептал Корсаков.
— Вы позволите? — раздалось сбоку.
Корсаков пальцем приподнял шляпу. Рядом стояла бабуленция из интеллигенции: панама на голове, очечки с толстыми стеклами, аккуратная кофточка, темная юбка в цветочек, белые гольфики на кривых, усохших ножках и дешевые кроссовки. Сумочка-ридикюль подмышкой.
— Конечно. Скамейка свободна, зачем спрашивать?
— А вдруг вы кого-то ждете? — проворчала бабуленция.
«Да, должны подъехать ребята из бюро ритуальных услуг», — чуть не ответил Корсаков. Но вовремя прикусил язык. Фраза для пожилого человека могла выйти двусмысленной.
Он покосился на бабку, присевшую на противоположном конце скамейке. Она достала из сумки вязание и быстро-быстро защелкала спицами.
Несмотря на приличный вид, соседка вызывала неприятное ощущение. Возможно, из-за лица, выдающего тяжелый, склочный характер. Похожа она была на старую, отравленную собственной желчью саламандру: ноздреватый носик, выпученные глаза, брезгливо вырезанная складка губ. Странно, но кожа была без единой морщинки, словно натянутая на выпуклые скулы, хотя и нездорово землистого цвета.
Корсаков потянул носом. Показалось, что от бабки тянет сырым духом подполья.
«Бред, — осадил себя Корсаков. — Кошки под скамейкой нагадили, или бомж здесь всю ночь дрых, вот и воняет».
Он снова надвинул шляпу на нос, чтобы ничто не отвлекало, и попытался восстановить в памяти мысль, что мелькнула, когда перебрасывался фразами с бабуленцией.
«Ждете… Ждете… Кого-то ждете… Ах, да! Чего я жду?! Именно! Собственно говоря, почему именно я должен бегать, как подорванный? У Магистра манекенов, наверняка, как спортсменов в олимпийской сборной Китая. Вот пусть они марафон по историческим местам и устраивают».
Мысль эта ему так понравилась, что он решил прокачать ее со всех сторон.
«Что-то тут не так… Даже если допустить, что с картами меня связывает нечто, скажем так, магическое, то зачем рыскать за ними, сломя голову? Только из-за того, что Магистр мне угрожал? А если соврал? Военная, так сказать, хитрость. Сам же проболтался, что их аж девять банд. Ему надо, чтобы я нашел карты, а кому-то, возможно, как раз наоборот. И плохо мне будет, если найду, а не наоборот. Проверить же очень просто. Надо сесть на скамеечке и ждать полуночи. В конце концов, побеждает тот, кто умеет ждать».
Резкий порыв ветра едва не сорвал шляпу с головы Корсакова. Игорь встрепенулся и успел прижать «стетсон». В нос ударил гнилостный запах болота. То ли ветер принес испарения подмосковных торфяников, то ли где-то поблизости прорвало канализацию.
Корсаков покосился на соседку. Оказалось, что она придвинулась почти вплотную. Сосредоточенно уткнулась в свое вязание, беззвучно шевеля губами, считала петли.
В солнечном свете остро отсвечивали быстро мелькающие спицы. Против воли притягивали к себе взгляд. Цокающий звук при соприкосновении стальных спиц вдруг стал резче и громче. К нему добавился шепелявый старушечий шепот.
— Хвощ, хвощ, хлыст! Уд, уд, урс!
Сердце Корсакова вдруг судорожно забилось, как сжатый в кулаке птенец. И разом проснулась вся боль, что скопилась в теле. Горло сдавил стальной обруч. В глазах потемнело. Осталось только мелькание лучиков спиц. Уши забило ватой, сквозь которую пробивался только стук и скрежет металла и зловещий шепот:
— Хвощ, бга, бга, кол. Врон, врон, скрад!
Корсаков с неестественной отрешенностью понял, что умирает. Ледяной холод уже заструился от стоп к бедрам и от кистей рук в плечам.
Каким-то осколком сознания он успел выхватить из сгущающегося сумрака два острых, ослепительно ярких луча, летящих точно ему в глаза. Рефлекторно откинул голову и вскинул локоть.
— Б-га-а! — плеснулся ему в лицо звериный крик.
Хмарь тут же вылетела из головы, сознание сделалось кристально чистым.
Корсаков увидел прямо перед собой лицо бабки. Только сейчас оно еще больше напоминало морду пресмыкающегося. Тварь распахнула пасть и оскалила мелкие и острые, как иголки, прозрачные зубки.
Удар получился сам собой. Просто кулак, не дожидаясь команды ошпаренного неожиданностью мозга, выстрелил по косой вверх. Апперкот врезался в нижнюю челюсть твари, пасть с щелчком захлопнулась. Морда исчезла.
Хотелось верить, что все это лишь кошмарный сон. Но кулак ныл от боли. А на газоне, метров в двух от скамейки, в безобразной позе развалилась бабка.
Корсаков все же решил, что задремал и спросонья ненароком долбанул подвернувшуюся под дурную руку бабку.
Стрельнув взглядом по сторонам, не бегут ли возмущенные граждане и озабоченные милиционеры, подал тело вперед, готовясь встать и идти приводить в чувство вязальщицу.
Не получилось. Что-то цепко держало за воротник.
Корсаков, подумав, что зацепился за гвоздь, провел ладонью по воротнику. И обмер.
Две стальные спицы, пробив толстую кожу воротника, намертво пригвоздили его к скамейке.
— Ах ты, блин, зараза! — прохрипел Корсаков.
Бабка, словно услышав его слова, резко вскинулась. Заскребла ногами по траве.
Лицо разъяренной саламандры теперь было густо серым, совершенно не человеческим. Разлепился безгубый рот, и сквозь мелкие зубки проклюнулся раздвоенный червяк языка.
Корсаков схватился за бутылку.
Бабка, зашипев, перевернулась на живот и, гибко, как ящерица, извиваясь, шмыгнула за дерево.
— Кра-а-ар! — оглушительно взорвалось прямо над головой Корсакова.
Он закинул голову и с ужасом увидел, что все дерево за его спиной густо усеяно воронами. Они перепрыгивали с ветку на ветку, спускаясь ниже. При этом мерзко разевали черные клювы и выталкивали из брюха это противное истеричное «кра-а-р».
— Нафиг! — вскрикнул Корсаков, вырвал спицы из доски и сорвался с места.
Машинально посмотрел на часы.
Очередной провал во времени длился около двадцати минут. В принципе, от Манежной площади до Тверского столько и будет, если идти неспешным шагом. Где-то, в другой жизни, в параллельной реальности, или как это чертовщина называется, за двадцать минут московского времени можно… Черт его знает, что можно там, где нас нет и никогда быть не должно.
«Невесомость», — так определил для себя новое состояние Корсаков.
Все, вроде бы, привычно, но все тотально другое. Не гадать, где право или лево, где верх, где низ, а просто признать, что их попросту нет. Нет и все. Ты болтаешься в пустоте. Всеобщей, универсальной Пустоте. И никому до этого нет дела. Потому что перед Пустотой все равноничтожно равны.
«Как перед Светоносным», — мелькнуло в голове Корсакова.
Он чертыхнулся. Пощупал ноющее плечо. Заглянул под рубашку. Бордовые синяки на коже сохранили форму пальцев. Они были осязаемо, болезненно реальны. Значит, все, с чем они связаны, тоже. А мир вокруг, наоборот, полагалось считать сновидением.
Корсаков отхлебнул пива. Оно было реальным: горько солодовым, льдисто холодным и колюче пузырчатым.
Он попробовал поразмыслить, возможно ли такое сочетание реальности двух ощущений, имеющих тотально иную природу. Но уложить в одном сознании боль от стальных пальцев тамплиера и холодок от пива, купленного в киоске на Тверской, не получилось. И он решил плюнуть на всю эту физику с метафизикой.
— Невесомость, — пробормотал он себе под нос. — Как хочешь, но живи.
Представил себя космонавтом, болтающим ногами-руками внутри стальной бочки станции «Мир». Усмехнулся.
Глотнул пива. Закурил. Вытянул ноги. Надвинул на глаза «стетсон», чтобы солнце не светило прямо в глаза. И тем самым исчерпал лимит действий в условиях «невесомости». Больше делать было нечего.
Корсаков проверил внутренний карман плаща. Паспорт был на месте. Они всегда лежали рядом: футляр и паспорт. А если, что и красть, так именно его. С другой стороны в том мире, где в клетке болтался Жук, а за столом под орденскими стягами заседал Магистр, ценность имели именно карты.
Но почему их прикарманили без футляра? И главное — как?
«Здесь не показывают фокусы, но умеют творить чудеса», — вспомнились слова Магистра.
— Вот и наколдовал бы себе их обратно, чародей союзного значения! — прошептал Корсаков.
— Вы позволите? — раздалось сбоку.
Корсаков пальцем приподнял шляпу. Рядом стояла бабуленция из интеллигенции: панама на голове, очечки с толстыми стеклами, аккуратная кофточка, темная юбка в цветочек, белые гольфики на кривых, усохших ножках и дешевые кроссовки. Сумочка-ридикюль подмышкой.
— Конечно. Скамейка свободна, зачем спрашивать?
— А вдруг вы кого-то ждете? — проворчала бабуленция.
«Да, должны подъехать ребята из бюро ритуальных услуг», — чуть не ответил Корсаков. Но вовремя прикусил язык. Фраза для пожилого человека могла выйти двусмысленной.
Он покосился на бабку, присевшую на противоположном конце скамейке. Она достала из сумки вязание и быстро-быстро защелкала спицами.
Несмотря на приличный вид, соседка вызывала неприятное ощущение. Возможно, из-за лица, выдающего тяжелый, склочный характер. Похожа она была на старую, отравленную собственной желчью саламандру: ноздреватый носик, выпученные глаза, брезгливо вырезанная складка губ. Странно, но кожа была без единой морщинки, словно натянутая на выпуклые скулы, хотя и нездорово землистого цвета.
Корсаков потянул носом. Показалось, что от бабки тянет сырым духом подполья.
«Бред, — осадил себя Корсаков. — Кошки под скамейкой нагадили, или бомж здесь всю ночь дрых, вот и воняет».
Он снова надвинул шляпу на нос, чтобы ничто не отвлекало, и попытался восстановить в памяти мысль, что мелькнула, когда перебрасывался фразами с бабуленцией.
«Ждете… Ждете… Кого-то ждете… Ах, да! Чего я жду?! Именно! Собственно говоря, почему именно я должен бегать, как подорванный? У Магистра манекенов, наверняка, как спортсменов в олимпийской сборной Китая. Вот пусть они марафон по историческим местам и устраивают».
Мысль эта ему так понравилась, что он решил прокачать ее со всех сторон.
«Что-то тут не так… Даже если допустить, что с картами меня связывает нечто, скажем так, магическое, то зачем рыскать за ними, сломя голову? Только из-за того, что Магистр мне угрожал? А если соврал? Военная, так сказать, хитрость. Сам же проболтался, что их аж девять банд. Ему надо, чтобы я нашел карты, а кому-то, возможно, как раз наоборот. И плохо мне будет, если найду, а не наоборот. Проверить же очень просто. Надо сесть на скамеечке и ждать полуночи. В конце концов, побеждает тот, кто умеет ждать».
Резкий порыв ветра едва не сорвал шляпу с головы Корсакова. Игорь встрепенулся и успел прижать «стетсон». В нос ударил гнилостный запах болота. То ли ветер принес испарения подмосковных торфяников, то ли где-то поблизости прорвало канализацию.
Корсаков покосился на соседку. Оказалось, что она придвинулась почти вплотную. Сосредоточенно уткнулась в свое вязание, беззвучно шевеля губами, считала петли.
В солнечном свете остро отсвечивали быстро мелькающие спицы. Против воли притягивали к себе взгляд. Цокающий звук при соприкосновении стальных спиц вдруг стал резче и громче. К нему добавился шепелявый старушечий шепот.
— Хвощ, хвощ, хлыст! Уд, уд, урс!
Сердце Корсакова вдруг судорожно забилось, как сжатый в кулаке птенец. И разом проснулась вся боль, что скопилась в теле. Горло сдавил стальной обруч. В глазах потемнело. Осталось только мелькание лучиков спиц. Уши забило ватой, сквозь которую пробивался только стук и скрежет металла и зловещий шепот:
— Хвощ, бга, бга, кол. Врон, врон, скрад!
Корсаков с неестественной отрешенностью понял, что умирает. Ледяной холод уже заструился от стоп к бедрам и от кистей рук в плечам.
Каким-то осколком сознания он успел выхватить из сгущающегося сумрака два острых, ослепительно ярких луча, летящих точно ему в глаза. Рефлекторно откинул голову и вскинул локоть.
— Б-га-а! — плеснулся ему в лицо звериный крик.
Хмарь тут же вылетела из головы, сознание сделалось кристально чистым.
Корсаков увидел прямо перед собой лицо бабки. Только сейчас оно еще больше напоминало морду пресмыкающегося. Тварь распахнула пасть и оскалила мелкие и острые, как иголки, прозрачные зубки.
Удар получился сам собой. Просто кулак, не дожидаясь команды ошпаренного неожиданностью мозга, выстрелил по косой вверх. Апперкот врезался в нижнюю челюсть твари, пасть с щелчком захлопнулась. Морда исчезла.
Хотелось верить, что все это лишь кошмарный сон. Но кулак ныл от боли. А на газоне, метров в двух от скамейки, в безобразной позе развалилась бабка.
Корсаков все же решил, что задремал и спросонья ненароком долбанул подвернувшуюся под дурную руку бабку.
Стрельнув взглядом по сторонам, не бегут ли возмущенные граждане и озабоченные милиционеры, подал тело вперед, готовясь встать и идти приводить в чувство вязальщицу.
Не получилось. Что-то цепко держало за воротник.
Корсаков, подумав, что зацепился за гвоздь, провел ладонью по воротнику. И обмер.
Две стальные спицы, пробив толстую кожу воротника, намертво пригвоздили его к скамейке.
— Ах ты, блин, зараза! — прохрипел Корсаков.
Бабка, словно услышав его слова, резко вскинулась. Заскребла ногами по траве.
Лицо разъяренной саламандры теперь было густо серым, совершенно не человеческим. Разлепился безгубый рот, и сквозь мелкие зубки проклюнулся раздвоенный червяк языка.
Корсаков схватился за бутылку.
Бабка, зашипев, перевернулась на живот и, гибко, как ящерица, извиваясь, шмыгнула за дерево.
— Кра-а-ар! — оглушительно взорвалось прямо над головой Корсакова.
Он закинул голову и с ужасом увидел, что все дерево за его спиной густо усеяно воронами. Они перепрыгивали с ветку на ветку, спускаясь ниже. При этом мерзко разевали черные клювы и выталкивали из брюха это противное истеричное «кра-а-р».
— Нафиг! — вскрикнул Корсаков, вырвал спицы из доски и сорвался с места.