Маркеев Олег. Таро Люцифера

   Оторвавшись, Леночка перевела дыхание. Заглянула в глаза Корсакова.
   — Знаешь, за что я тебя люблю? — спросила она.
   — Не знаю, — честно ответил Корсаков.
   — И я — не знаю.
   Леночка оттолкнула его и указала на поворот коридорчика.
   — Налево и прямо. Если там охранник, сошлись на меня. Через час, да?
   Корсаков водрузил на голову «стетсон».
   — Не торопись, я люблю подождать, — сказал он, поправляя кофр на плече.
   — Гуса-ар! — покачала головой Леночка.
   — А то!
   Корсаков подмигнул ей и пошел по коридорчику.
   В тамбуре перед выходом никого не было. Кисло пахло табачным дымом. Вокруг урны вкруг валялись бычки с помадными отпечатками на фильтрах; очевидно, девочки сюда бегали на перекур.
   Корсаков отжал собачку электронного замка, приоткрыл дверь и в щель осмотрел переулок. Насколько смог рассмотреть, новых машин не появилось. Кто сидел на скамейке у стены магазина было не разглядеть, но Игорю хватило краешка брючины с милицейским лампасиком.
   Он приказал себе собраться и быть готовым ко всему.
   Толкнул дверь и шагнул через порог.

* * *

   На улице уже смеркалось, но было не настолько темно, чтобы Сергей Семенович принял Корсакова за приведение.
   Участковый дрогнул животом и выронил из пальцев сигарету.
   — Ты-ы?!
   — Привет, Сергей Семенович!
   Корсаков смазал взглядом по переулку и подошел к участковому.
   Федоров тяжело поднялся на ноги. Растопырил руки, как медведь. И замер на полусогнутых ногах. На лице его была написана крайняя степень запорного страдания.
   — Вы чего, Сергей Семенович? Живот прихватило?
   Участковый бросил взгляд через плечо Корсакова. Лицо его исказилось судорогой боли.
   — Дурак ты, Игорь! — прошипел Сергей Семенович. — Ну нафига ты приперся!
   — Мы же договорились…
   — Беги, идиот! — выдохнул участковый.
   Он попытался сграбастать Корсакова, но так неловко, что Игорь легко увернулся.
   Сергей Семенович продолжил имитировать атаку и, чуть не плача, выдавил:
   — Беги же, беги! — Глаза его видели за спиной Корсакова что-то страшное.
   Корсаков отскочил, увеличив дистанцию, и оглянулся.
   Из распахнутой двери черного минивэна выпрыгнули крепыши в темных костюмах. Не скрывая намерений, растянулись в цепочку и быстрым шагом двинулись через клумбу к Корсакову. Похожи они были, как братья, атлетического вида блондины с ничего не выражающими лицами. Пятеро. Из-за угла выскочили еще два близнеца, отрезав путь на проспект.
   Игорь закинул кофр за спину и побежал, петляя, как заяц под беглым огнем.
   За спиной послушались дробные удары бегущих ног и спортивный размеренный сип. Игорь понял, что долго от спортсменов не побегаешь. И тогда он совершил невероятное: круто петлей изменил направление и врезался в шеренгу бегущих. В прыжке выбросил ногу и опрокинул на землю ближнего, рванул в образовавшуюся брешь. Остальные близнецы среагировать не успели.
   Корсаков оленем перемахнул через ограждение и понесся по переулку. Преследовали его молча. Но судя по топоту, в полном составе.
   Бежать, собственно говоря, было некуда. Переулок шел параллельно проспекту и упирался в Садовое. Глухая стена института имени Сербского, гарантирующая покой психам, следом за ней — высоченный чугунный частокол датского посольства. Оба забора штурму не подлежали. Сворачивать в первую же подворотню домов по левую руку было бесполезно. Слишком заметно.
   Корсаков бросил взгляд через плечо. Вслед за цепочкой преследующих его близнецов устремился черный минивэн.
   Но какая-то стоявшая у обочины машины вдруг дрогнула, подставив ему бампер. Минивэн швырнуло к противоположному бордюру. Раздался визг рвущегося металла, из-под днища минивэна выбило сноп оранжевых искр. А машина, взревев мотором, понеслась на близнецов. Белобрысые качки дружно брызнули в стороны.
   Игорь приналег и первым свернул за угол. Первым же и понял, что пропал. Над сонными особняками, чуть ли не через один, вяло болтались разноцветные флаги суверенных государств.
   «Елки-палки, тут же одни посольства!» — с ужасом вспомнил Корсаков.
   А у каждого посольства даже самой занюханной державы есть будка с российским милиционером. Шепнет мент в рацию о подозрительном гражданине с подозрительной сумкой, с очумевшим видом пробежавшим мимо поста, через пять минут весь район осветится мигалками.
   Корсаков перешел с бега на спортивный шаг. Идти было неудобно, кофр бил по бедру.
   «Пора доставать Славкин подарок, или нет?» — спросил себя Корсаков. Решил, что еще рано. Уж очень партикулярного вида ребята бежали за ним.
   Оглянулся. Странно, но из-за угла никто не показался.
   «Рассыпались по району, — решил Корсаков. — Им, похоже, тоже цветомузыка не нужна».
   Его это вполне устраивало. Кем бы ни были «близнецы», вряд ли они знали местность лучше того, кто еще мальчишкой излазил все парадные, подвалы и чердаки.
   Он увидел подходящую подворотню и бросился через дорогу к черной арке.
   Влетел под ее гулкий свод, первым делом вцепился в край мусорного бака, развернул, заблокировав проезд машине.
   — Пешочком надо ходить, ребята, — прошипел от натуги Корсаков.
   Развернулся, чтобы бежать дальше. И замер.
   В арке, на границе темноты и сумеречного света четко прорисовалась фигура атлетически сложенного человека. Блондин ухмылялся, как чемпион по бодибилдингу на плакате. Добродушно и с высока.
   Игорь пожалел, что ничего уже не достать из кофра. А карате показывать такому качку — только смешить.
   — Ну? — еще шире усмехнулся белобрысый.
   Вдруг он резко дернул головой. Хлюпнул носом. Из распахнутого рта вылезло острое жало стрелы. А потом, пузырясь, хлынула темная кровь.
   Блондин покачнулся, ловя равновесие, разбросал руки. Рухнул на колени, потом мертво зарылся лицом в асфальт. Прямо под ноги Корсакову.
   Из круто побритого белесого затылка торчало оперение арбалетной стрелы.
   Из-под головы трупа проклюнулась змейка черной жидкости. По подворотне поползло облако тяжелого запаха, будто разом раздавили сотню протухших яиц. Корсаков каким-то краем сознания отметил, что это просто нервы шалят, а воняет от мусорных баков.
   Не успел Корсаков взять себя в руки, как нервы вновь заныли перетянутыми струнами. В воздухе захлопали жесткие крылья, эхо забилось в гулкой трубе подворотни. Что-то упругое чиркнуло по затылку, Игорь рефлекторно вжал голову в плечи. Он обмер, на секунду закрыл глаза.
   Когда открыл, увидел, огромного ворона, усевшегося на спину трупа. Ворон пучил черную бусинку глаза и, раззявив клюв, прицеливался, готовясь вонзить острый клин клюва между лопаток мертвого.
   Корсаков взвыл, ногой шуганул черного трупоеда, прыжком перелетел через распростертое тело и бросился во двор.
   За спиной отчаянно орал ворон.
   Игорь перебежал через двор, нырнул за трансформаторную будку. Еще с пионерских времен знал, что вдоль нее тянется лаз, выводящий в соседний переулок.
   Узкая щель была забита мусором и битыми ящиками. Осколки стекло хрустело под ногами, что-то мерзко чавкало и жалобно хрустело. Игорь едва протиснулся между шершавыми стенами.
   В нише, образованной дверным проемом, он замер, подтянул кофр. Трясущаяся рука разгребла тюбики с красками, нырнула глубже. Пальцы нащупали петельку, дернули. Приподнялась крышка двойного дна. Прикосновение к холодному металлу сразу же успокоило. Сердце забилось ровнее, без заячьего трепыхания.
   Игорь слизнул капельку пота, щекотавшую верхнюю губу. Прислушался к себе.
   — Да! — сам собой родился ответ.
   Он достал из кофра пистолет и сунул в карман плаща.

* * *

   «Господь Бог создал людей разными, мистер Кольт уровнял всех», — пришла на память Корсакову эпитафия на могиле самого известного, после Калашникова, создателя оружия.
   Корсаков не знал, какой модели пистолет греется сейчас в его кармане. Просто времени не было рассмотреть. Что-то солидное и элегантное, как БМВ. Но Корсаков предпочел бы сейчас простой, как топор, но надежный, как солдатский котелок, «калашников». И минимум пять снаряженных рожков.
   Переулок был настораживающе пуст; редкие машины, припаркованные у бровки, казались неживыми. Чувство опасности, близкой и неотвратимой, стальным обручем давило на сердце.
   Над головой в ветвях чахлого вяза забились вороны. Истошно заорали и черными крестами взмыли в вечернее небо.
   Корсаков шарахнулся в сторону.
   Из подъезда вышел седой мужчина в тренировочном костюме. До него было метров тридцать, и Корсаков решил обойти «спортсмена» по другой стороне.
   Только сошел с тротуара, как за спиной взвыли тормоза.
   Корсаков прыжком развернулся, пальцы стиснули рукоять пистолета.
   Маленькая красная букашка мигнула фарами.
   Ноги Корсакова словно влипли в асфальт. Он осознавал, что взъерошенный, с косо сидящим «стетсоном» и в перепачканном плаще со стороны выглядит глупо. Но не мог даже пошевелиться.
   В окошко машинки высунулась белокурая головка.
   — Привет художникам! — раздался веселый голос.
   — Анна?
   Пальцы на рукоятке пистолета дрогнули и разжались.

Глава пятнадцатая

   Сквозь редкие, дымчатые тучи проклюнулся сырного цвета диск луны.
   С высоты семнадцатого этажа пейзаж за окном казался макетом, сработанным в мастерской архитектора, озабоченного получением госпремии в области экономии стройматериалов.
   Минималистическая, как детский набор кубиков, архитектура «спального района» угнетала изощренный глаз Корсакова. Практически всю жизнь он прожил в центре Москвы, живописные дворики, уютные горбатые улочки, сонные особнячки и помпезные знаки великих эпох стали естественной средой обитания, где дышалось и жилось совершенно по-особенному. Стоило оказаться среди хрущевских бараков или среди бетонных коробок «спальных районов», сразу же начинал чувствовать себя неуютно, а прожив больше одного дня, и вовсе заболевал душой.
   «Это же какие сны снятся в такой „спальне“?» — подумала он. Но вспомнив, что и в барской усадьбе тоже одолевают кошмары, выгнал ненужные мысли из головы.
   — Анна, чья это квартира? — спросил он, отвернувшись от окна.
   — Моя.
   Она вошла в кухню в домашнем: костюмчике для джоггинга с капюшончиком и в забавных тапочках-зайчиках на ногах. И Корсаков понял, что отсюда сегодня они уже никуда не уедут.
   Уже выяснилось, Анна умела принимать решения и доводить их до конца.
   В машине Корсаков не раз просил ее остановиться и выбросить его на любом перекресте, но Анна, поджав губы, лишь отрицательно мотала головой и до упора вдавливала педаль газа. Ее «божья коровка» оказалась на удивление ходкой и приемистой машиной, в потоке она ни чем не уступала расфуфыренным «мерсам» и «ауди». Вела машину Анна так сноровисто, словно права получила еще в детском саду.
   Когда свернули с Кольцевой на Варшавское, и на горизонте возникли параллелепипеды микрорайона, Анна с улыбкой объявила: «Ты похищен без права выкупа». Корсаков здраво рассудил, что лучше этот сладкий плен, чем пыточный подвал у «близнецов», и не стал спорить.
   Анна набрала воды в турку. Поставила на плиту.
   — Квартира — педагогический экзерсис папочки. В стиле «почувствуйте разницу». Однокомнатная крохотуля на «задворках галактики» должна ясно дать понять непутевой дочери, что это все, что она заслужила. И все, на что она может рассчитывать при таком поведении.
   Корсаков окинул взглядом кухню: нежные салатовые тона стен, обстановка, как из каталога «IKEA». Для банкирской дочери бедновато, но для девятнадцатилетней девчонки — выше крыши.
   — Меня бы кто так воспитывал! — заключил он.
   — Ага! Мне светит лишение наследства и отказ от дома, а он завидует!
   Анна насыпала кофе в турку, стала помешивать ложкой.
   — А работать не пробовала?
   Анна сделала кислую мину.
   — Как говорит папахен, в России больше нет смысла работать. За идею уже не модно, а за зарплату не получится. Все бабки уже распилены и заныканы на счетах в Швейцарии. Что касается бабок, папахену можно верить.
   — Папа уже вернулся?
   — А он разве уезжал? — удивилась Анна.
   — Влад сказал.
   — А-а-а… Это я ему лапши навешала, чтобы не мандражировал. А то звонил, блеял от страха, как козлик.
   — Не хочешь узнать, что с ним?
   — Не-а. — Анна встряхнула головой. — Пройденный этап.
   Она ловко подхватила турку, когда шапка пены поднялась над краями. Разлила по чашкам. Перенесла их на стол. С полки достала пепельницу и пачку «Кэмела».
   — Так, пьем кофе. Потом ты — в ванну, а я быстро что-нибудь соображу на ужин. — Не дав Корсакову возразить, она спросила: — Да, а почему ты на папиных бодигардов полез? Ушел бы — и все дела.
   Корсаков попробовал кофе, удовлетворенно кивнул.
   — Видишь ли, Аннушка, в годы моей юности было принято лезть в драку, если били своего. Даже если с этим «своим» ты был знаком всего пять минут.
   Анна хмыкнула, посмотрела на свои ухоженные ногти.
   — А я рожу тогда одному расцарапала, — с невинным видом сказала она. — Теперь он на больничном. Папахену пришлось ему премию выплачивать за расстройство здоровья.
   Корсаков рассмеялся, ладонью прикрыв грудь, где под ребрами колыхнулась боль.
   — Считай, что зачет сдала, — едва переведя дыхание, произнес он. — Наш человек!
   — Берешь в ученицы?
   Корсаков согнал с лица улыбку.
   — Малыш, есть святое правило: можешь не быть художником — лучше не будь.
   — Вот так все серьезно?
   — Только так.
   — Думаешь, я не смогу жить в сквоте?
   Корсаков зло усмехнулся.
   — Девочка, в сквоте бомжуют, а не живут. И уж тем более не работают. Многие тусуются, но самый умные не задерживаются. Как только сообразят, что можно легко подцепить какую-нибудь заразу, получить заточкой в спину или сесть на иглу, так только их и видели. Остальных ждет недолгая алкогольная или героиновая старость и смерть под забором. — Он устало махнул рукой. — Да что я говорю, ты сам все видела.
   Анна, задумавшись, потеребила локон.
   — Папа сказал, что Корсаков — это имя. Твои картины до сих пор в цене. — Она помялась. — А ты живешь на помойке. Это он так сказал, извини.
   Корсаков пожал плечами.
   — Имеет право. Ты же сама все видела. Помойка она и есть — помойка.
   — Ну почему, Игорь?
   Он протянул руку, погладил персиковый пушок на ее щеке.
   — Как-нибудь расскажу.

* * *

   Он лежал в благоухающей пене и никак не мог расслабиться.
   Сначала по мышцам катились стальные шарики судорог, потом заныли синяки и ушибы. А потом в голове началась свистопляска.
   «Трофимыч… Коньяк… Леня Примак… миллион фунтов стерлингов на алименты… Трофимыч… кровь, капающая с потолка… черный кабинет… таро Люцифера… Иван… Славка-Бес… оружие… Мария… чужаки в подвале… Трофимыч… Жук… парящие снежинки на холсте… пожар… Жук… Трофимыч… Владик… Анна… Анна… Анна».
   Он пытался сложить мельтешащие образы хоть в какую-то систему, но пасьянс не складывался, карты путались, сами по себе менялись местами, не давались в руки, жили своей, особенной, сумасшедшей жизнью…
   Корсаков выдохнул и с головой ушел под воду. Глухая тишина залепила уши. Под плотно сжатые веки лезла мыльная вода. Но он терпел, знал, стоит вынырнуть, и адов хоровод в голове закрутится вновь.
   Откуда-то сверху донеслись глухие ритмичные удары. Колени, торчащие из-под воды окатила волна холодного воздуха.
   Корсаков вынырнул.
   Анна, просунув голову в дверь, с любопытством разглядывала его тело.
   — Глаза не испортишь? — проворчал Корсаков, подгребая пену туда, где у статуй крепили фиговый листок.
   Анна прыснула смехом, покачала головой.
   — Ужин подан, ваша светлость.
   — Сиятельство, — поправил ее Игорь. — Мы, Корсаковы, князьями были.
   Анна сделала круглые глаза.
   — Ой-ой-ой! А мы, Шиманские, как вещает папахен, приехали в Витебск аж на двенадцати тарантасах. Вот так!
   Корсаков брызнул не нее водой, и Анна, пискнув, скрылась за дверью.

* * *

   Из кухни шли волны одуряющих ароматов. Корсаков сглотнул слюну, неожиданно, до рези в животе, проснулся аппетит.
   Ему был выдан банный халат унисексовой расцветки: морской волны с бурунами, и размером на все случаи жизни, такой подойдет для заночевавшей подруги и знакомому мужского пола, временно пущенному в постель. Новая одноразовая бритва и баллончик геля для бритья были предупредительно выложены на полочке. Корсаков не удержался и заглянул в шкафчик. Зубных щеток было несколько, все разных цветов. Но кроме одной, розовой с золотым ободком, все были в нетронутых упаковках.
   — Отрадно, — пробормотал Корсаков.
   Ужин был накрыт в единственной комнате, служившей Анне и спальней, и будуаром и кабинетом. Чтобы совместить все в одном, обстановка была сведена к минимуму: безразмерная тахта, длинный стол вдоль окна и кресло на колесиках.
   Корсаков замер на пороге.
   В комнате плескался янтарный свет. На полу распустились рубиновый, изумрудные, лунно-голубые и бордовые цветы. В обрезанных по донышко разноцветных бутылках плавились свечи.
   — Мне ваша идея понравилась. Вчера весь день крошила бутылки. Правда, здорово?
   Анна сидела на брошенной на пол подушке, скрестив ноги по-турецки.
   Указала на накрытый низкий столик.
   — Будем ужинать, как римляне, полулежа. И говорить исключительно о прекрасном.
   Корсаков опустился на подушку, облокотился на тахту.
   Анна успела переодеться в шелковый халатик, волосы забрала пучком наверх, две витые пряди падали на плечи.
   «Как на портрете», — мелькнуло в голове Корсакова.
   Он, как завороженный, не мог отвести глаз от игры янтарного огня на ее коже.
   — Анна, глупый вопрос… Как твоя фамилия?
   Анна изогнула бровь.
   — Очень актуальный вопрос.
   — Ладно, вопрос снят.
   Он потянулся за бутылкой красного вина.
   «Мало ли двойников на свете, — подумал он. — Если верить генетикам, так в девятом колене мы все — родственники».
   Рубиновая струя медленно заполняла тонкостенный бокал.
   — По папахену я — Шиманская. Нормальная ростовщическая фамилия.
   — Не комплексуй. У меня есть друг — Леня Примак. С детства дразнят «Леонардо Примусом».
   — А меня — «Шимой», — грустно улыбнулась Анна. — Буду выправлять паспорт на бабушкину фамилию. Белозерская. Классно звучит?
   Бутылка в руке Корсакова дрогнула. Рубиновая струя плеснулась на белую скатерть.

* * *

    Сердце никак не уляжется в груди. Бьется, пытается вырваться, как зажатый в кулаке птенец. В ушах колышется малиновый звон.
    Между жизнью и смертью, на чертовых качелях качается душа. Воспаряет ввысь и вновь ухает в остывающее тело, распятое на панцире огромной черепахи, что плывет по бездонному океану, в черных водах которого отражаются звезды всех семи небес; и до того мига, когда черепаха очередной раз в миллион лет нырнет в черную воду, чтобы смыть осевший на панцире тлен жизни, остался ровно один удар сердца…
    Он открывает глаза, поворачивает голову.
    Тонкокостная фигурка в лунном свете. Живое серебро волос по плечам.
    — Анна, не уходи!
    Девушка делает шаг и тает в темноте.
    Спустя бесконечное мгновенье он слышит ее шепот:
    — Ну что ты? Никуда я не уйду. Я теперь навсегда с тобой.
    Живое серебро волос накрывает его лицо, щекочет грудь.
    Губы Анны живые, горячие…

Глава шестнадцатая

   В раю будят поцелуем и подают кофе в постель.
   Корсаков проснулся в раю.
   Плотные китайские жалюзи просеивали солнечный свет, прокрывая стены и потолок тонкой кремово-коричневой штриховкой.
   Под локтем стоял поднос. Кофейник и плошка с тостами источали головокружительные ароматы. В розетке прозрачным золотом переливался мед.
   Только той, чей поцелуй остывал на губах Корсакова, рядом уже не было.
   — Игорь, я убегаю!
   — Куда?
   — Дела! — почти в рифму ответила Анна.
   Ванной заурчал фен.
   — Такие дела, — пробормотал Корсаков.
   Перевернулся на бок. Сунул в рот тостик. Блаженно зажмурился.
   «Игорек, не расслабляйся. Все уже было. И ты знаешь, чем заканчиваются экскурсии в рай. — Он на секунду перестал жевать. — Ну и что? Как учил мировой мужик и никакой писатель Чарльз Буковски, „настоящий мужик тот, кто едва собрав кости, вновь начинает все с начала. Остальным достаточно получить от бабы под дых один раз, чтобы больше не подниматься с пола“. За точность цитаты не ручаюсь, но готов подписаться под каждым словом».
   Он налил себе кофе. Макнул тостик в мед.
   Прислушался к своим ощущениям; такого кайфа от полноты и безмятежности бытия не ощущал давно.
   — Главное, не привыкать, — пробормотал он и надкусил тост.
   Игорь блаженно зажмурился, как кот на печке.
   В комнату впорхнула Анна, пробежала к столу, оставив за собой шлейф запахов: нежный тропический аромат духов, сладко-синтетический запах лака для волос и теплый ванной. Она уже была одета в просторную юбку, тесную маечку и стеганный жилетик.
   Корсаков приоткрыл один глаз. Посмотрел на девушку, склонившуюся над столом.
   Сердце заныло от приятной боли.
   — Черт! — Анна отбросила выбившуюся прядку. Зашуршала бумагой. — Ты не видел? Ай, ладно.
   — Что-то потеряла?
   — Ага. Сначала голову, потом все остальное. — Анна сунула несколько плотных листов в папку. — Эскизы куда-то задевала.
   Корсаков решил не вмешиваться. «Эскизы» могли означать все что угодно: от небрежных почеркушек до профессиональных набросков. Но то и другое принято хвалить, если человек тебе не безразличен. У Корсакова было всего два критерия: «полное дерьмо» и «это имеет право на существование». С таким подходом, конечно же, друзей не наживешь.
   Обижать Анну резкостью оценок он не хотел, она была, по его мнению, в том ангельском возрасте, когда сами собой пишутся стихи, рисуются картины и тело само танцует. Это состояние органичной талантливости никакого отношения к ремеслу — поту, бессонице и мукам неудовлетворенности — не имеет. Так, детская болезнь, вроде кори.
   Анна подхватила с пола тубус, забросила на плечо рюкзачок.
   — Между прочим, я учусь на подготовительном в МАРХИ, — объявила она.
   — М-да? Похвально, — отозвался Корсаков. — А почему на подготовительном?
   — Хочу поступить на бесплатное.
   Он приподнялся на локте. По-новому посмотрел на Анну.
   — Только не говори, что на ландшафтный дизайн. Там сейчас одни ново-русские курицы учатся. Грядки по-японски разбивать.
   Анна хихикнула.
   — На реставратора.
   Корсаков покачал головой.
   — Не поступишь, могу устроить подмастерьем к хорошему мастеру. Год за ним ведро с краской поносишь, считай, что институт с отличием закончишь.
   — А иначе нельзя? Без ведра?
   — Иначе — на ландшафтный. И папа пусть фирму тебе откроет.
   Анна подлетела, обхватила Корсакова за голову, вдавила в подушку.
   — Я тебя убью! — смеясь, прошептала она.
   — За что?
   — Чтобы никому не достался.
   Она надолго припала к его губам. Корсаков, млея, подумал, что еще секунда, и он сам уже ее никуда не отпустит.
   Анна высвободилась из его рук, выпрямилась на коленях. Схватила с тарелки тост, захрумчала крепкими зубками.
   — М-м… Значит, так. Холодильник в твоем полном распоряжении, там всего полно. До вечера хватит. Остаешься под домашним арестом. Но если надо, запасной ключ я оставила на полочке под зеркалом. Тебе в город надо?
   — Пока не знаю.
   — Вот и валяйся.
   Она встала, оправила юбку.
   — Кстати, знаешь, что такое идеальный муж?
   Корсаков такого оборота не ожидал и невольно затаился.
   — Ну?
   — Толстый, добрый и ленивый. Типа Обломова. Его где положишь, там и найдешь.
   Она напоследок чмокнула Корсакова в щеку, выскочила в прихожую.
   — Я убежала!
   Хлопнула входная дверь. Щелкнул ключ в замке.
   Корсаков отвалился на подушки.

* * *

   В раю времени нет.
   Корсаков ни разу не спросил себя, который час. Вполне хватило того, что солнце примерно добралось до зенита. Точнее знать о времени он не хотел. И о мире за окном тоже. Ну есть, и бог с ним. Бегают по улицам братья-близнецы, ищет милиция, выпустил Жук своих волчат на охоту, черт с ними. Пусть веселятся. Он, Корсаков, будет отдыхать и набираться сил. Если выпал такой шанс, то грех не воспользоваться. Как в свое время поучал Славка-Бес: «Бегать надо от норки к норке. Больше норок, дольше жизнь».
   Игорь слонялся по квартире с двумя контрольными точками на маршруте: тахта и холодильник. Как всегда бывало, когда стресс ослаблял свою стальную хватку, аппетит проснулся неуемный.
   «Еще два подхода, и жарю мясо. Хватит кусочничать, так можно и ноги до мозолей стоптать», — решил он, валясь на тахту с огромным бутербродом в одной руке и яблоком в другой.
   Под локоть попала плоская коробочка. Прикусив бутерброд, Корсаков освободил руку и сунул ее под подушку. Достал пульт.
   Поискал глазами телевизор или музыкальный центр. В комнате ничего подобного не было. Решил выяснить «методом тыка» и нажал кнопку «power» на пульте.
   В тумбе стола гулко щелкнуло, и сразу же скороговоркой забубнила дикторша.
   — Оригинально.