Страница:
«Ну, вот теперь „Корабль-Призрак“ покажется нам, теперь, когда мы остались одни и нигде не можем найти спасения!» — думал он.
Однако погода стояла прекрасная; море было спокойно, и «Батавия» благополучно продолжала свое плавание.
Спустя несколько недель она была уже в виду Явы, и прежде, чем войти в великолепный рейд Батавия, стала на якорь на ночь. Это была последняя ночь, которую они проводили в открытом море, и Филипп не уходил с палубы ни на минуту; всю ночь он, как часовой на своем посту, ходил взад и вперед, дожидаясь рассвета. И вот, наконец, забрезжила заря, и солнце взошло; «Батавия» вошла в рейд и стала на якорь. Тогда Филипп почувствовал полное душевное успокоение, поспешил вниз и заснул крепко отрадным сном.
Проснулся он бодрый и веселый, почувствовал, что с души его свалилась большая тяжесть. «Значит, из того, что я на судне, еще не следует, чтобы судно это было обречено на гибель, — думал он, — и „Корабль-Призрак“ встречается не потому, что я его ищу! Значит, на совести моей не лежит ответственности за жизни других людей! Я ищу встречи с призраком, но у меня на это те же шансы, как и у всякого другого. Что это судно несет гибель всем встречным судам, это, может быть, и правда, но не я приношу несчастье судну, на котором плаваю, не я накликаю ему непременно эту роковую встречу! Благодарю Тебя, Господи!».
Успокоенный и утешенный этими мыслями, Филипп вышел на палубу. Военный отряд уже почти весь высадился. Эти люди торопились сойти на берег, не зная, что их там ожидает. И, действительно, глядя на прекрасную, смеющуюся панораму, открывшуюся им, с трудом верилось, чтобы этот залитый солнцем, украшенный роскошной растительностью зеленеющий берег, с тонущими в зелени белыми домами, мог быть так смертоносен.
— Просто не верится, — заметил Филипп стоявшему подле него капитану, — что этот прекрасный берег так вреден для здоровья! Мне, наоборот, казалось бы, что это рассадник жизни и здоровья!
— Вот именно! А выходит как раз наоборот! Ну, а вы чувствуете себя теперь лучше?
— Гораздо лучше!
— Все же вы еще очень слабы, и я бы вам советовал съехать на берег, чтобы окончательно поправиться и отдохнуть.
— Благодарю вас, я непременно воспользуюсь вашим разрешением! А долго ли вы рассчитываете простоять здесь?
— Сравнительно недолго! Как только мы разгрузимся, сейчас же начнем принимать груз; он уже приготовлен, и потом уйдем обратно, как нам предписано компанией!
Филиппу без труда удалось устроиться у одного местного коммерсанта на даче, в здоровой местности, где он пробыл два месяца и совершенно восстановил свои силы и здоровье, а затем, за несколько дней до отплытия судна, вернулся на «Батавию» и вступил в исполнение своих обязанностей. Обратный путь совершился при самых благоприятных условиях, и спустя четыре месяца по выходе из рейда «Батавии» они были в виду острова Св. Елены; в то время суда, возвращавшиеся из Индийского Океана, шли обыкновенно восточным путем, т. е. спускались вдоль Африканского берега. И снова «Батавия» прошла Кап, то есть мыс Доброй Надежды, без всяких злоключений, нигде не встретившись с «Кораблем-Призраком». Филипп чувствовал себя не только совершенно здоровым, но даже веселым. Против острова Св. Елены их захватил мертвый штиль, отчего им пришлось некоторое время простоять неподвижно на месте, и вдруг с «Батавии» была замечена шлюпка, которая спустя три часа времени пристала к судну. Экипаж шлюпки положительно изнемогал, так как провел в ней более двух суток, не переставая работать веслами, чтобы достигнуть острова. Они заявили, что представляют собою экипаж небольшого судна голландской Ост-Индской компании, потерпевшего крушение два дня тому назад. Оно пробило свою обшивку и так быстро стало наполняться водой, что люди едва успели спустить шлюпку и спастись на ней. Экипаж шлюпки состоял из капитана погибшего судна, двух его помощников, двадцати человек команды и старика-священника, португальца, высланного голландским правительством из страны за его антиголландские убеждения и якобы вредящее голландским интересам в Японии влияние на паству. Он жил в дружбе с туземцами, и те некоторое время укрывали его, но так как японское правительство также желало захватить его, чтобы лишить жизни, то старик решил избрать из двух зол меньшее и отдался в руки голландцев.
Голландский губернатор решил выслать его из страны, и согласно этому решению патера посадили на судно, потерпевшее впоследствии крушение, чтобы водворить его на родину. По словам капитана и экипажа, погиб всего только один человек, но человек значительный, так как он занимал в течение многих лет место президента голландской фактории в Японии. Он возвращался в Голландию с накопленными им богатствами. По словам капитана и остальных его спутников, этот господин настоял, когда его уже усадили в шлюпку, вернуться на судно, чтобы захватить там забытую им шкатулку с бриллиантами и другими драгоценными камнями невероятной ценности. И в то время, как они дожидались его возвращения, покинутое ими судно вдруг погрузилось носом в воду и в следующий момент исчезло под водой, подняв страшный водоворот, так что и они едва-едва не пошли ко дну вместе со шлюпкой. Прождав некоторое время, в надежде, что, быть может, их пассажир вынырнет где-нибудь на поверхности, но не дождавшись ничего, они стали грести по направлению к острову.
— Я знал, что что-нибудь должно было случиться, — говорил капитан погибшего судна, сидя вечером в офицерской каюте с капитаном и Филиппом, — мы видели призрак, чертов корабль, как его называют, ровно за три дня до нашего крушения.
— «Летучего Голландца»? — спросил Филипп.
— Да, именно под этим именем оно известно, — сказал гость. — Я раньше много слышал о нем, но мне никогда не приходилось встречаться, да и надеюсь, что и впредь не придется, так как, благодаря этой встрече, я разорен вконец и должен начинать свою службу сызнова!
— Я тоже слышал уже об этом судне, — проговорил капитан «Батавии», — будьте добры, расскажите нам, как вы его видели!
— В сущности, я ничего не видел, кроме туманного очертания его корпуса, но это было чрезвычайно странно. Ночь была светлая, ясная, тихая; я сошел вниз, в свою каюту, и заснул крепким сном, когда, около двух часов ночи, помощник вызвал меня наверх. На мой вопрос, что случилось, он ответил, что сам не знает, что сказать, но что команда очень встревожена и перепугана, так как в виду «Корабль-Призрак», как его называют матросы. Я вышел на палубу. Горизонт был чист, только в одном месте стояло туманное пятно, круглое, как шар, не более, как в двух кабельтовых от нас. Мы шли быстро, но никак не могли догнать этого тумана.
«Видите?» — спросил меня помощник.
«Кой черт, что это может быть?! Нигде нет земли, и вдруг туман при ясном небе, при свежем ветре в открытом море, и туман не застилал всего горизонта, а стоял только круглым пятном!»
«Слышите, мингер, они опять говорят!»
«Говорят?» — повторил я и стал прислушиваться; и действительно, из тумана слышались голоса:
«Смотри в оба, там на носу!» — «Есть! — отозвался другой голос. — Судно под штирбортом!» — «Хорошо, звони там в колокол!» — приказал голос в тумане, и мы все, кто только был на палубе, слышали колокола. — «Тут должно быть судно, — сказал я своему помощнику, — ведь, вы слышали колокол?» — «Слышал, — ответил помощник, — только это не обыкновенное судно. „ — „Слушай! — раздались снова слова команды из тумана. — Готовь на носу орудие!“ — «Есть! Все готово! — Открыть огонь!“ — прозвучало приказание, и почти в тот же момент грянул выстрел, совсем близко и раскатился, как гром по воде, затем…
— Ну, и затем? — повторил капитан «Батавии» в напряженном ожидании.
— И затем, — продолжал рассказчик, — и туман, и все остальное исчезло разом, как по мановению магического жезла!
— Неужели это возможно?
— Нас здесь двадцать человек команды; из них любой подтвердит вам мои слова, — отвечал гость, — и старый патер в придачу: он все время стоял подле меня на палубе. Команда стала утверждать, что нам грозит какое-нибудь несчастье, и вовремя утренней вахты, осматривая трюм, мы нашли в нем около четырех футов воды; мы кинулись к насосам, качали без устали, но вода быстро прибывала, и мы пошли ко дну, как я вам говорил. Мой помощник утверждает, что этот «корабль-призрак» известен под именем «Летучего Голландца».
Филипп не сказал ни слова, но был весьма рад тому, что он слышал. Из этого он делал такой вывод, что если судно его отца встречается и другим судам так же, как и тому, где находился он, Филипп, и гибнут и те суда, где его нет, значит, его присутствие на судне не является исключительной причиной гибели судна и экипажа; значит, он, не более всякого другого ответственен в случившемся!
На другой день он завязал знакомство со старичком — португальским патером, который говорил по-голландски и на многих других языках так же свободно, как на своем родном. Это был почтенный старец лет шестидесяти, с длинной, седой бородой, кроткими манерами, весьма приятный в разговоре и в обхождении.
Когда Филипп стоял ночью на вахте, старик расхаживал с ним взад и вперед по мостику, и тут после долгой, сердечной беседы Филипп признался ему, что он католик.
— В самом деле? — сказал патер. — Это весьма редко встречается среди голландцев!
— Тем не менее это так, хотя здесь на судне никто этого не знает; не потому, что я стыжусь своей веры, а потому, что я не хотел возбуждать прений по этому вопросу!
— Вы осторожны, сын мой, это весьма разумно!
— Скажите мне, отец, здесь говорят о каком-то «корабле-призраке», на котором будто бы не живые, не смертные люди! Видели вы это судно?
— Я видел то, что видели другие, — отвечал патер, — но насколько могу судить, все это показалось мне сверхъестественным. Я и раньше слыхал об этом «корабле-призраке», предвещающим судам гибель и несчастие. Так случилось и с нами, хотя у нас на судне был человек, мера грехов и злодеяний которого до того была переполнена, что его присутствие среди нас было более, чем достаточно, чтобы праведный Господь потопил наше судно.
— Вы говорите о том голландском президенте фактории, который утонул вместе с судном?!
— Да, но повесть о целом ряде его преступлений так длинна, что если вы хотите, я завтра, во время вашей ночной вахты, расскажу ее, а теперь да будет с вами мир, сын мой, желаю вам спокойной ночи! — и старик ушел вниз.
Погода продолжала стоять прекрасная, и «Батавия» легла в дрейф под вечер, рассчитывая поутру войти в рейд Св. Елены.
Когда Филипп вышел наверх, чтобы встать на ночную вахту, он уже застал патера на палубе, ожидавшего его у сходни. На судне все было тихо; люди дремали между орудий, и Филипп с патером прошли на корму, где, присев на клетку с курами, старый священник начал:
«Вы быть может не знаете, что португальцы, хотя и стараются всеми силами закрепить за собой страну, открытую предприимчивым и отважным соотечественником их, и обладание которой, я боюсь, стоило им не мало преступлений, тем не менее, никогда не забывали заботиться о том, что особенно дорого сердцу каждого доброго католика, именно, о распространении святой католической веры среди идолопоклонников и дикарей. Уже Св. Франциск посетил остров Ксимо и пробыл там Два года, проповедуя веру Христову, а затем отправился в Китай, но волею Божей умер в пути. После его смерти несмотря на жестокие гонения со стороны власти и жрецов, число обращенных увеличивалось с каждым годом на Японских островах.
Спустя некоторое время голландцы тоже основали поселение в Японии и, когда увидели, что японские христиане в окрестностях фактории предпочитали иметь дело только с португальцами, к которым они питали доверие, стали нашими заклятыми врагами. И вот, тот человек, о котором мы говорили, будучи в то время главой, то есть президентом голландских факторий, решил в своей алчной погоне за богатствами восстановить императора той страны против христианской религии и этим путем разорить в конец португальцев и всех их сторонников. Таков был этот человек, утверждавший, что он принял реформатскую веру, как более чистую, чем наша.
В то время был один знатный японец, чрезвычайно богатый и влиятельный, живший вблизи нас и принявший вместе с двумя своими сыновьями христианство. Другие его два сына жили при дворе императора. Этот богач пожертвовал нам дом для основания в нем коллегии или школы для обучения молодых японцев, но когда он умер, то те двое сыновей его, которые жили при дворе, стали требовать, чтобы мы покинули их владения и отказались от этой нашей собственности. Мы отказались исполнить их требование и этим дали случай голландцам натравить на нас и возбудить против нас этих двух влиятельных господ. Через них президент голландской фактории уверил императора, что мы, португальцы, совместно с христианами из туземцев, составили заговор против его жизни и престола. Здесь надо заметить, что когда голландцев спрашивали, христиане ли они, они всегда отвечали «Нет, мы голландцы!»
Император поверил в существование этого заговора и отдал немедленно предписание выселить всех португальцев, а также и всех японцев, принявших христианство. Для этой цели была сформирована целая армия, и начальство над ней поручено одному из тех дух сыновей нашего покойного благодетеля, которые были так возбуждены против нас. Тогда христиане, сознавая, что сопротивление их единственное спасение, схватились за оружие и избрали себе в предводители двух других сыновей покойного благодетеля, которые одновременно с отцом приняли христианство. Христианское войско достигало численности в сорок тысяч человек, но об этом императору ничего не было известно, и потому он выслал против них, с указом победить и истребить их, войско в двадцать пять тысяч человек. После продолжительной и упорной битвы армия императора оказалась разбитой на голову, и за исключением очень немногих, спасшихся в лодках, почти никто не уцелел. Тогда император собрал втрое сильнейшее войско и, став лично во главе этой громадной армии, выступил против христианского войска. В первой битве победа осталась за христианами, но во второй они были разбиты и истреблены все до последнего. Приказано было никого не щадить, и потому избивали даже неповинных ни в чем женщин, старцев и детей. Свыше шести тысяч христиан погибло тогда, но этого было еще мало: на всей империи приказано было разыскивать христиан и предавать их смерти в самых ужаснейших пытках, — и это в течение многих лет. Лишь пятнадцать лет тому назад христианство было совершенно искоренено в Японской империи и за эти 15 лет гонения погибло до четыреста тысяч христиан, и все это по вине того человека, который принял на днях заслуженное им наказание. Голландская компания, весьма довольная образом действий своего президента, сохраняла за ним эту выгодную должность в течение всего этого времени, платя ему громадное содержание, которое он пополнял еще более громадными доходами за свое предательство. Он прибыл в Японию еще совсем молодым человеком и уже седым стариком возвращался теперь на родину, скопив несметные богатства; но все погибло вместе с ним. Такова была воля Господня! Мне уже не долго остается прожить на земле, — докончил старый патер свой рассказ, — и видит Бог, я покину эту жизнь без сожаления, но вы, сын мой, еще молоды, и должны быть полны надежд; у вас есть долг, который вы должны исполнить и тем осуществить свое предназначение, и я говорю, что не в скопление богатств заключается счастье, а в сознании исполненного долга».
— Я знаю это, мой отец, и знаю, что на мне лежит обязанность исполнить свой долг. Однако, ночь свежа, а в ваши годы, святой отец, резкий ночной воздух вредит здоровью! Не лучше ли вам пойти вниз и отдохнуть?
— Я так и сделаю, сын мой, — сказал старый патер, — да хранит вас Небо! Примите благословение старика! Спокойной ночи!
— Спокойной ночи! — отозвался Филипп: он был рад остаться один. , . Уж не признаться ли мне ему? Мне кажется, ему бы можно признаться», — думал Филипп. — «Но нет! Я не захотел поделиться своей тайной с патером Сейсеном, так почему же поделюсь ею с этим старцем?! Нет, нет! Я предал бы себя в его власть, он мог бы тогда приказать мне, а я хочу действовать самостоятельно; я не нуждаюсь ни в чьих советах». — И, достав висевшую у него на шее реликвию, Филипп набожно приложился к ней.
Между тем, простояв несколько дней у острова Св. Елены, «Батавия» продолжала свой путь и, шесть недель спустя, стала на якорь в Зюдер-Зее. С разрешения капитана, Филипп тотчас же поспешил домой, взяв с собой и престарелого португальского патера Матиаса, с которым он успел очень сдружиться, и которому предложил свое покровительство и помощь на все время, которое старец пожелает остаться в Нидерландах.
ГЛАВА XIII
Однако погода стояла прекрасная; море было спокойно, и «Батавия» благополучно продолжала свое плавание.
Спустя несколько недель она была уже в виду Явы, и прежде, чем войти в великолепный рейд Батавия, стала на якорь на ночь. Это была последняя ночь, которую они проводили в открытом море, и Филипп не уходил с палубы ни на минуту; всю ночь он, как часовой на своем посту, ходил взад и вперед, дожидаясь рассвета. И вот, наконец, забрезжила заря, и солнце взошло; «Батавия» вошла в рейд и стала на якорь. Тогда Филипп почувствовал полное душевное успокоение, поспешил вниз и заснул крепко отрадным сном.
Проснулся он бодрый и веселый, почувствовал, что с души его свалилась большая тяжесть. «Значит, из того, что я на судне, еще не следует, чтобы судно это было обречено на гибель, — думал он, — и „Корабль-Призрак“ встречается не потому, что я его ищу! Значит, на совести моей не лежит ответственности за жизни других людей! Я ищу встречи с призраком, но у меня на это те же шансы, как и у всякого другого. Что это судно несет гибель всем встречным судам, это, может быть, и правда, но не я приношу несчастье судну, на котором плаваю, не я накликаю ему непременно эту роковую встречу! Благодарю Тебя, Господи!».
Успокоенный и утешенный этими мыслями, Филипп вышел на палубу. Военный отряд уже почти весь высадился. Эти люди торопились сойти на берег, не зная, что их там ожидает. И, действительно, глядя на прекрасную, смеющуюся панораму, открывшуюся им, с трудом верилось, чтобы этот залитый солнцем, украшенный роскошной растительностью зеленеющий берег, с тонущими в зелени белыми домами, мог быть так смертоносен.
— Просто не верится, — заметил Филипп стоявшему подле него капитану, — что этот прекрасный берег так вреден для здоровья! Мне, наоборот, казалось бы, что это рассадник жизни и здоровья!
— Вот именно! А выходит как раз наоборот! Ну, а вы чувствуете себя теперь лучше?
— Гораздо лучше!
— Все же вы еще очень слабы, и я бы вам советовал съехать на берег, чтобы окончательно поправиться и отдохнуть.
— Благодарю вас, я непременно воспользуюсь вашим разрешением! А долго ли вы рассчитываете простоять здесь?
— Сравнительно недолго! Как только мы разгрузимся, сейчас же начнем принимать груз; он уже приготовлен, и потом уйдем обратно, как нам предписано компанией!
Филиппу без труда удалось устроиться у одного местного коммерсанта на даче, в здоровой местности, где он пробыл два месяца и совершенно восстановил свои силы и здоровье, а затем, за несколько дней до отплытия судна, вернулся на «Батавию» и вступил в исполнение своих обязанностей. Обратный путь совершился при самых благоприятных условиях, и спустя четыре месяца по выходе из рейда «Батавии» они были в виду острова Св. Елены; в то время суда, возвращавшиеся из Индийского Океана, шли обыкновенно восточным путем, т. е. спускались вдоль Африканского берега. И снова «Батавия» прошла Кап, то есть мыс Доброй Надежды, без всяких злоключений, нигде не встретившись с «Кораблем-Призраком». Филипп чувствовал себя не только совершенно здоровым, но даже веселым. Против острова Св. Елены их захватил мертвый штиль, отчего им пришлось некоторое время простоять неподвижно на месте, и вдруг с «Батавии» была замечена шлюпка, которая спустя три часа времени пристала к судну. Экипаж шлюпки положительно изнемогал, так как провел в ней более двух суток, не переставая работать веслами, чтобы достигнуть острова. Они заявили, что представляют собою экипаж небольшого судна голландской Ост-Индской компании, потерпевшего крушение два дня тому назад. Оно пробило свою обшивку и так быстро стало наполняться водой, что люди едва успели спустить шлюпку и спастись на ней. Экипаж шлюпки состоял из капитана погибшего судна, двух его помощников, двадцати человек команды и старика-священника, португальца, высланного голландским правительством из страны за его антиголландские убеждения и якобы вредящее голландским интересам в Японии влияние на паству. Он жил в дружбе с туземцами, и те некоторое время укрывали его, но так как японское правительство также желало захватить его, чтобы лишить жизни, то старик решил избрать из двух зол меньшее и отдался в руки голландцев.
Голландский губернатор решил выслать его из страны, и согласно этому решению патера посадили на судно, потерпевшее впоследствии крушение, чтобы водворить его на родину. По словам капитана и экипажа, погиб всего только один человек, но человек значительный, так как он занимал в течение многих лет место президента голландской фактории в Японии. Он возвращался в Голландию с накопленными им богатствами. По словам капитана и остальных его спутников, этот господин настоял, когда его уже усадили в шлюпку, вернуться на судно, чтобы захватить там забытую им шкатулку с бриллиантами и другими драгоценными камнями невероятной ценности. И в то время, как они дожидались его возвращения, покинутое ими судно вдруг погрузилось носом в воду и в следующий момент исчезло под водой, подняв страшный водоворот, так что и они едва-едва не пошли ко дну вместе со шлюпкой. Прождав некоторое время, в надежде, что, быть может, их пассажир вынырнет где-нибудь на поверхности, но не дождавшись ничего, они стали грести по направлению к острову.
— Я знал, что что-нибудь должно было случиться, — говорил капитан погибшего судна, сидя вечером в офицерской каюте с капитаном и Филиппом, — мы видели призрак, чертов корабль, как его называют, ровно за три дня до нашего крушения.
— «Летучего Голландца»? — спросил Филипп.
— Да, именно под этим именем оно известно, — сказал гость. — Я раньше много слышал о нем, но мне никогда не приходилось встречаться, да и надеюсь, что и впредь не придется, так как, благодаря этой встрече, я разорен вконец и должен начинать свою службу сызнова!
— Я тоже слышал уже об этом судне, — проговорил капитан «Батавии», — будьте добры, расскажите нам, как вы его видели!
— В сущности, я ничего не видел, кроме туманного очертания его корпуса, но это было чрезвычайно странно. Ночь была светлая, ясная, тихая; я сошел вниз, в свою каюту, и заснул крепким сном, когда, около двух часов ночи, помощник вызвал меня наверх. На мой вопрос, что случилось, он ответил, что сам не знает, что сказать, но что команда очень встревожена и перепугана, так как в виду «Корабль-Призрак», как его называют матросы. Я вышел на палубу. Горизонт был чист, только в одном месте стояло туманное пятно, круглое, как шар, не более, как в двух кабельтовых от нас. Мы шли быстро, но никак не могли догнать этого тумана.
«Видите?» — спросил меня помощник.
«Кой черт, что это может быть?! Нигде нет земли, и вдруг туман при ясном небе, при свежем ветре в открытом море, и туман не застилал всего горизонта, а стоял только круглым пятном!»
«Слышите, мингер, они опять говорят!»
«Говорят?» — повторил я и стал прислушиваться; и действительно, из тумана слышались голоса:
«Смотри в оба, там на носу!» — «Есть! — отозвался другой голос. — Судно под штирбортом!» — «Хорошо, звони там в колокол!» — приказал голос в тумане, и мы все, кто только был на палубе, слышали колокола. — «Тут должно быть судно, — сказал я своему помощнику, — ведь, вы слышали колокол?» — «Слышал, — ответил помощник, — только это не обыкновенное судно. „ — „Слушай! — раздались снова слова команды из тумана. — Готовь на носу орудие!“ — «Есть! Все готово! — Открыть огонь!“ — прозвучало приказание, и почти в тот же момент грянул выстрел, совсем близко и раскатился, как гром по воде, затем…
— Ну, и затем? — повторил капитан «Батавии» в напряженном ожидании.
— И затем, — продолжал рассказчик, — и туман, и все остальное исчезло разом, как по мановению магического жезла!
— Неужели это возможно?
— Нас здесь двадцать человек команды; из них любой подтвердит вам мои слова, — отвечал гость, — и старый патер в придачу: он все время стоял подле меня на палубе. Команда стала утверждать, что нам грозит какое-нибудь несчастье, и вовремя утренней вахты, осматривая трюм, мы нашли в нем около четырех футов воды; мы кинулись к насосам, качали без устали, но вода быстро прибывала, и мы пошли ко дну, как я вам говорил. Мой помощник утверждает, что этот «корабль-призрак» известен под именем «Летучего Голландца».
Филипп не сказал ни слова, но был весьма рад тому, что он слышал. Из этого он делал такой вывод, что если судно его отца встречается и другим судам так же, как и тому, где находился он, Филипп, и гибнут и те суда, где его нет, значит, его присутствие на судне не является исключительной причиной гибели судна и экипажа; значит, он, не более всякого другого ответственен в случившемся!
На другой день он завязал знакомство со старичком — португальским патером, который говорил по-голландски и на многих других языках так же свободно, как на своем родном. Это был почтенный старец лет шестидесяти, с длинной, седой бородой, кроткими манерами, весьма приятный в разговоре и в обхождении.
Когда Филипп стоял ночью на вахте, старик расхаживал с ним взад и вперед по мостику, и тут после долгой, сердечной беседы Филипп признался ему, что он католик.
— В самом деле? — сказал патер. — Это весьма редко встречается среди голландцев!
— Тем не менее это так, хотя здесь на судне никто этого не знает; не потому, что я стыжусь своей веры, а потому, что я не хотел возбуждать прений по этому вопросу!
— Вы осторожны, сын мой, это весьма разумно!
— Скажите мне, отец, здесь говорят о каком-то «корабле-призраке», на котором будто бы не живые, не смертные люди! Видели вы это судно?
— Я видел то, что видели другие, — отвечал патер, — но насколько могу судить, все это показалось мне сверхъестественным. Я и раньше слыхал об этом «корабле-призраке», предвещающим судам гибель и несчастие. Так случилось и с нами, хотя у нас на судне был человек, мера грехов и злодеяний которого до того была переполнена, что его присутствие среди нас было более, чем достаточно, чтобы праведный Господь потопил наше судно.
— Вы говорите о том голландском президенте фактории, который утонул вместе с судном?!
— Да, но повесть о целом ряде его преступлений так длинна, что если вы хотите, я завтра, во время вашей ночной вахты, расскажу ее, а теперь да будет с вами мир, сын мой, желаю вам спокойной ночи! — и старик ушел вниз.
Погода продолжала стоять прекрасная, и «Батавия» легла в дрейф под вечер, рассчитывая поутру войти в рейд Св. Елены.
Когда Филипп вышел наверх, чтобы встать на ночную вахту, он уже застал патера на палубе, ожидавшего его у сходни. На судне все было тихо; люди дремали между орудий, и Филипп с патером прошли на корму, где, присев на клетку с курами, старый священник начал:
«Вы быть может не знаете, что португальцы, хотя и стараются всеми силами закрепить за собой страну, открытую предприимчивым и отважным соотечественником их, и обладание которой, я боюсь, стоило им не мало преступлений, тем не менее, никогда не забывали заботиться о том, что особенно дорого сердцу каждого доброго католика, именно, о распространении святой католической веры среди идолопоклонников и дикарей. Уже Св. Франциск посетил остров Ксимо и пробыл там Два года, проповедуя веру Христову, а затем отправился в Китай, но волею Божей умер в пути. После его смерти несмотря на жестокие гонения со стороны власти и жрецов, число обращенных увеличивалось с каждым годом на Японских островах.
Спустя некоторое время голландцы тоже основали поселение в Японии и, когда увидели, что японские христиане в окрестностях фактории предпочитали иметь дело только с португальцами, к которым они питали доверие, стали нашими заклятыми врагами. И вот, тот человек, о котором мы говорили, будучи в то время главой, то есть президентом голландских факторий, решил в своей алчной погоне за богатствами восстановить императора той страны против христианской религии и этим путем разорить в конец португальцев и всех их сторонников. Таков был этот человек, утверждавший, что он принял реформатскую веру, как более чистую, чем наша.
В то время был один знатный японец, чрезвычайно богатый и влиятельный, живший вблизи нас и принявший вместе с двумя своими сыновьями христианство. Другие его два сына жили при дворе императора. Этот богач пожертвовал нам дом для основания в нем коллегии или школы для обучения молодых японцев, но когда он умер, то те двое сыновей его, которые жили при дворе, стали требовать, чтобы мы покинули их владения и отказались от этой нашей собственности. Мы отказались исполнить их требование и этим дали случай голландцам натравить на нас и возбудить против нас этих двух влиятельных господ. Через них президент голландской фактории уверил императора, что мы, португальцы, совместно с христианами из туземцев, составили заговор против его жизни и престола. Здесь надо заметить, что когда голландцев спрашивали, христиане ли они, они всегда отвечали «Нет, мы голландцы!»
Император поверил в существование этого заговора и отдал немедленно предписание выселить всех португальцев, а также и всех японцев, принявших христианство. Для этой цели была сформирована целая армия, и начальство над ней поручено одному из тех дух сыновей нашего покойного благодетеля, которые были так возбуждены против нас. Тогда христиане, сознавая, что сопротивление их единственное спасение, схватились за оружие и избрали себе в предводители двух других сыновей покойного благодетеля, которые одновременно с отцом приняли христианство. Христианское войско достигало численности в сорок тысяч человек, но об этом императору ничего не было известно, и потому он выслал против них, с указом победить и истребить их, войско в двадцать пять тысяч человек. После продолжительной и упорной битвы армия императора оказалась разбитой на голову, и за исключением очень немногих, спасшихся в лодках, почти никто не уцелел. Тогда император собрал втрое сильнейшее войско и, став лично во главе этой громадной армии, выступил против христианского войска. В первой битве победа осталась за христианами, но во второй они были разбиты и истреблены все до последнего. Приказано было никого не щадить, и потому избивали даже неповинных ни в чем женщин, старцев и детей. Свыше шести тысяч христиан погибло тогда, но этого было еще мало: на всей империи приказано было разыскивать христиан и предавать их смерти в самых ужаснейших пытках, — и это в течение многих лет. Лишь пятнадцать лет тому назад христианство было совершенно искоренено в Японской империи и за эти 15 лет гонения погибло до четыреста тысяч христиан, и все это по вине того человека, который принял на днях заслуженное им наказание. Голландская компания, весьма довольная образом действий своего президента, сохраняла за ним эту выгодную должность в течение всего этого времени, платя ему громадное содержание, которое он пополнял еще более громадными доходами за свое предательство. Он прибыл в Японию еще совсем молодым человеком и уже седым стариком возвращался теперь на родину, скопив несметные богатства; но все погибло вместе с ним. Такова была воля Господня! Мне уже не долго остается прожить на земле, — докончил старый патер свой рассказ, — и видит Бог, я покину эту жизнь без сожаления, но вы, сын мой, еще молоды, и должны быть полны надежд; у вас есть долг, который вы должны исполнить и тем осуществить свое предназначение, и я говорю, что не в скопление богатств заключается счастье, а в сознании исполненного долга».
— Я знаю это, мой отец, и знаю, что на мне лежит обязанность исполнить свой долг. Однако, ночь свежа, а в ваши годы, святой отец, резкий ночной воздух вредит здоровью! Не лучше ли вам пойти вниз и отдохнуть?
— Я так и сделаю, сын мой, — сказал старый патер, — да хранит вас Небо! Примите благословение старика! Спокойной ночи!
— Спокойной ночи! — отозвался Филипп: он был рад остаться один. , . Уж не признаться ли мне ему? Мне кажется, ему бы можно признаться», — думал Филипп. — «Но нет! Я не захотел поделиться своей тайной с патером Сейсеном, так почему же поделюсь ею с этим старцем?! Нет, нет! Я предал бы себя в его власть, он мог бы тогда приказать мне, а я хочу действовать самостоятельно; я не нуждаюсь ни в чьих советах». — И, достав висевшую у него на шее реликвию, Филипп набожно приложился к ней.
Между тем, простояв несколько дней у острова Св. Елены, «Батавия» продолжала свой путь и, шесть недель спустя, стала на якорь в Зюдер-Зее. С разрешения капитана, Филипп тотчас же поспешил домой, взяв с собой и престарелого португальского патера Матиаса, с которым он успел очень сдружиться, и которому предложил свое покровительство и помощь на все время, которое старец пожелает остаться в Нидерландах.
ГЛАВА XIII
— Я далек от мысли причинить вам огорчение, сын мой, — говорил патер Матиас, с трудом поспевая за Филиппом, торопливо шагавшим по направлению своего дома, до которого было уже недалеко, — но не надо забывать, что в этом мире все непрочно, что с того времени, как вы покинули свой дом, утекло немало воды, и многое могло измениться. Поэтому я посоветовал бы вам умерить пыл своего радостного восторга, в предвкушении ожидаемого свидания. Конечно, я надеюсь на милость Всевышнего и хочу думать, что все обстоит благополучно, и через несколько минут вы обнимете свою возлюбленную супругу; но вы слышали, что нам говорили в Флюшинге, что здесь свирепствовала страшная эпидемия, и, может быть, смерть не пощадила ни красоты, ни молодости: надо быть всегда ко всему готовым.
— Будем спешить, отец мой! — возразил на это Филипп. — Возможно, что вы правы, а я и не допускал этой мысли; теперь неизвестность убивает меня! — И Филипп еще более ускорил свои шаги, оставив старика патера далеко позади себя.
Было около семи часов утра, когда он подошел к домику с его деревянной решеткой; ставни нижнего этажа были еще закрыты.
«Неужели они еще не встали до сих пор», — подумал Филипп и взялся за ручку двери; дверь не была закрыта. Филипп вошел; в кухне горела свеча; он отворил дверь кухни и увидел спящую на стуле у стола прислугу. Прежде, чем он успел разбудить, сверху послышался тихий голос: «Это доктор, Мари?». Не теряя ни секунды, тремя прыжками Филипп очутился на верхней площадке лестницы и, промелькнув мимо человека, стоявшего у перил, распахнул дверь комнаты Амины.
Слабый свет масляного ночника еле-еле освещал комнату. Полог постели был задернут, а в ногах кровати стоял на коленях патер Сейсен и молился. Филипп пошатнулся; вся кровь отхлынула у него от сердца; он принужден был прислониться к стене, не будучи в состоянии произнести ни звука. Наконец, из груди его вырвался глухой стон; этот стон заставил патера поднять голову. При виде Филиппа, старик поднялся с колен молча протянул вперед руку.
— Так она умерла! — воскликнул Филипп.
— Нет, сын мой, не умерла! Еще есть слабая надежда спасти ее! Кризис наступает, через час ее судьба должна решиться: или она поправится и вернется к жизни и любви, или последует за сотнями других, похищенных смертью в нашем городе!
Затем патер Сейсен подвел Филиппа к постели и отдернул полог. Амина лежала без сознания, тяжело дыша; глаза ее были закрыты. Филипп схватил ее горячую руку, прижал ее к своим губам и, опустившись на колени подле кровати, залился слезами. Как только он немного успокоился, патер Сейсен уговорил его подняться на ноги и сесть рядом с ним у кровати больной.
— У нее тиф, — говорил патер. — Эта страшная болезнь унесла у нас много жертв; счастливой считается та семья, где оплакивают только одного члена: чаще целые семьи становились жертвой эпидемии!
Дверь отворилась, и высокий господин в темно-коричневом камзоле, держа у носа губку, насыщенную уксусом, вошел в комнату и направился к кровати больной, попутно поклонившись Филиппу и патеру. Пощупав пульс, он приложил руку к ее лбу, затем накрыл ее простыней и одеялами. Подойдя к Филиппу, он подал ему губку и знаком дал понять, чтобы Филипп воспользовался ею, между тем сам вышел на площадку, куда вызвал за собой и патера Сейсена.
Вскоре патер вернулся.
— Доктор сообщил мне сейчас свои предписания, — сказал он. — Он полагает, что ее можно будет спасти. Надо, чтобы она оставалась укрыта одеялами, и в случае, если она сбросит их, надо непременно сейчас же опять накрыть ее. Но, главное, все будет зависеть от тишины и спокойствия с той минуты, как она придет в себя.
— Это мы, без сомнения, можем предоставить ей! — проговорил Филипп.
— Что меня беспокоит, это ваше присутствие. Не известие о вашем возвращении, ведь радость убивает, а другие причины…
— Какие?
— Тринадцать дней она в бреду, и за все это время я почти не отходил от нее, отлучаясь только для исполнения моих обязанностей и необходимых треб. И в бреду она говорила такие вещи, от которых душа моя переполнялась ужасом. Очевидно, эти мысли давно удручали ее душу и теперь, вероятно, замедлять ее выздоровление. Вы, верно, помните, Филипп, что я когда-то хотел узнать тайну, уложившую в могилу вашу мать, и которая, может быть, уложит теперь туда же и вашу молодую жену: ведь она ей, очевидно, известна, правда это?
— Правда, отец мой, она ей известна!
— Так вот она в своем бреду рассказала все! Нет, даже больше, я думаю! Но об этом мы не будем говорить теперь; побудьте с ней, я вернусь через полчаса; к этому времени, как сказал доктор, известные симптомы укажут, придет ли она в себя или надо считать ее погибшей.
Филипп шепотом сообщил патеру Сейсену, что внизу находится патер Матиас, которого он просил быть своим гостем, и поручил старому другу разъяснить гостю настоящее положение и позаботиться о нем, чтобы ему было предоставлено все, что нужно для его удобства.
Патер Сейсен ушел, а Филипп сел у кровати жены и отдернул полог.
— Увы! Так то мы свиделись с тобой, Амина! — подумал он. — Прав был патер Матиас, предостерегая меня не слишком полагаться на счастье! Боже правый, будь милосерден и прости, что я любил ее больше, чем Тебя, прости и пощади ее жизнь, не то я погиб! — И, закрыв лицо руками, он долго и горячо молился, затем склонился над Аминой и запечатлел долгий поцелуй на ее горячих губах.
Губы ее были страшно горячи, но при этом все-таки на них была влага, и лоб также был влажен. Он взял ее руку, и ладонь ее была влажна. Заботливо укрыв ее всеми одеялами, он с тревогой и надеждой стал следить за ней.
Через четверть часа у Амины выступила сильная испарина; дыхание ее стало постепенно ровнее и спокойнее, затем она стала шевелиться, сделалась беспокойной, стала сбрасывать одеяла. Филипп тотчас же снова укрывал ее, и, наконец, она как будто заснула крепким, сладким сном.
Вскоре вернулся патер Сейсен и с ним вместе и доктор. Филипп сообщил, что произошло с больной; доктор подошел к постели, посмотрел на Амину, прислушался к ее дыханию и, вернувшись к Филиппу, проговорил:
— Ваша супруга будет жить, мингер, но я не советовал бы, чтобы она так неожиданно увидела вас перед собой: потрясение может быть слишком сильно для нее в настоящем положении! Пусть она спит, как можно дольше; когда она проснется, то придет в полное сознание; тогда предоставьте ее попечениям патера Сейсена!
— Могу ли я оставаться здесь в этой комнате, пока она не проснется, и затем незаметно уйти?
— Это бесполезно! — возразил доктор. — Болезнь заразительна; вы и так уже слишком долго пробыли в этой комнате. Идите вниз и оставайтесь там; вам надо сейчас же переодеться, переменить на себе решительно все: и белье, и платье, и позаботиться о том, чтобы для нее была приготовлена свежая постель в другой комнате, куда вы ее перенесете, как только увидите, что это можно сделать. Эту же комнату заприте, а все окна в ней растворите настежь, чтобы она хорошо проветрилась. Стоит ли вырвать из когтей смерти жену, чтобы тотчас же, не дав ей оправиться, обременить ее заботами и уходом за больным мужем?!
Филипп не мог не согласиться с разумными советами врача и, выйдя из комнаты вместе с ним, пошел переодеться, затем прошел к патеру Матиасу, которого он застал в гостиной.
— Вы были правы, отец мой! — заметил он, тяжело опускаясь на диван.
— Я — старый человек и потому недоверчиво отношусь к жизни, а вы молоды и пылки; вот и вся разница! Но я надеюсь, что все обойдется благополучно!
— И я также надеюсь! — сказал Филипп и смолк, погрузившись в свои мысли.
Он размышлял о том, что ему сказал патер Сейсен, что Амина в бреду открыла их семейную тайну. Гость, видя, что Филипп занят своими мыслями, не тревожил его. Так прошло около часа, и Филипп очнулся только тогда, когда в комнату вошел его старый друг Сейсен.
— Возблагодарите Бога, Филипп, — проговорил он, входя, — Амина проснулась в полном сознании и теперь нет сомнения, что она выздоровеет. Она приняла укрепляющее силы лекарство, прописанное ей доктором, хотя ей до того хотелось спать, что ее с трудом можно было уговорить сперва выпить лекарство. Теперь она опять крепко спит и, вероятно, проспит несколько часов. Я оставил подле нее одну из девушек, а сам пришел сюда позаботиться о чем-нибудь съестном для вас и вашего гостя. Но вы, Филипп, еще не познакомили меня с вашим новым другом, который, как вижу, мой собрат.
— Будем спешить, отец мой! — возразил на это Филипп. — Возможно, что вы правы, а я и не допускал этой мысли; теперь неизвестность убивает меня! — И Филипп еще более ускорил свои шаги, оставив старика патера далеко позади себя.
Было около семи часов утра, когда он подошел к домику с его деревянной решеткой; ставни нижнего этажа были еще закрыты.
«Неужели они еще не встали до сих пор», — подумал Филипп и взялся за ручку двери; дверь не была закрыта. Филипп вошел; в кухне горела свеча; он отворил дверь кухни и увидел спящую на стуле у стола прислугу. Прежде, чем он успел разбудить, сверху послышался тихий голос: «Это доктор, Мари?». Не теряя ни секунды, тремя прыжками Филипп очутился на верхней площадке лестницы и, промелькнув мимо человека, стоявшего у перил, распахнул дверь комнаты Амины.
Слабый свет масляного ночника еле-еле освещал комнату. Полог постели был задернут, а в ногах кровати стоял на коленях патер Сейсен и молился. Филипп пошатнулся; вся кровь отхлынула у него от сердца; он принужден был прислониться к стене, не будучи в состоянии произнести ни звука. Наконец, из груди его вырвался глухой стон; этот стон заставил патера поднять голову. При виде Филиппа, старик поднялся с колен молча протянул вперед руку.
— Так она умерла! — воскликнул Филипп.
— Нет, сын мой, не умерла! Еще есть слабая надежда спасти ее! Кризис наступает, через час ее судьба должна решиться: или она поправится и вернется к жизни и любви, или последует за сотнями других, похищенных смертью в нашем городе!
Затем патер Сейсен подвел Филиппа к постели и отдернул полог. Амина лежала без сознания, тяжело дыша; глаза ее были закрыты. Филипп схватил ее горячую руку, прижал ее к своим губам и, опустившись на колени подле кровати, залился слезами. Как только он немного успокоился, патер Сейсен уговорил его подняться на ноги и сесть рядом с ним у кровати больной.
— У нее тиф, — говорил патер. — Эта страшная болезнь унесла у нас много жертв; счастливой считается та семья, где оплакивают только одного члена: чаще целые семьи становились жертвой эпидемии!
Дверь отворилась, и высокий господин в темно-коричневом камзоле, держа у носа губку, насыщенную уксусом, вошел в комнату и направился к кровати больной, попутно поклонившись Филиппу и патеру. Пощупав пульс, он приложил руку к ее лбу, затем накрыл ее простыней и одеялами. Подойдя к Филиппу, он подал ему губку и знаком дал понять, чтобы Филипп воспользовался ею, между тем сам вышел на площадку, куда вызвал за собой и патера Сейсена.
Вскоре патер вернулся.
— Доктор сообщил мне сейчас свои предписания, — сказал он. — Он полагает, что ее можно будет спасти. Надо, чтобы она оставалась укрыта одеялами, и в случае, если она сбросит их, надо непременно сейчас же опять накрыть ее. Но, главное, все будет зависеть от тишины и спокойствия с той минуты, как она придет в себя.
— Это мы, без сомнения, можем предоставить ей! — проговорил Филипп.
— Что меня беспокоит, это ваше присутствие. Не известие о вашем возвращении, ведь радость убивает, а другие причины…
— Какие?
— Тринадцать дней она в бреду, и за все это время я почти не отходил от нее, отлучаясь только для исполнения моих обязанностей и необходимых треб. И в бреду она говорила такие вещи, от которых душа моя переполнялась ужасом. Очевидно, эти мысли давно удручали ее душу и теперь, вероятно, замедлять ее выздоровление. Вы, верно, помните, Филипп, что я когда-то хотел узнать тайну, уложившую в могилу вашу мать, и которая, может быть, уложит теперь туда же и вашу молодую жену: ведь она ей, очевидно, известна, правда это?
— Правда, отец мой, она ей известна!
— Так вот она в своем бреду рассказала все! Нет, даже больше, я думаю! Но об этом мы не будем говорить теперь; побудьте с ней, я вернусь через полчаса; к этому времени, как сказал доктор, известные симптомы укажут, придет ли она в себя или надо считать ее погибшей.
Филипп шепотом сообщил патеру Сейсену, что внизу находится патер Матиас, которого он просил быть своим гостем, и поручил старому другу разъяснить гостю настоящее положение и позаботиться о нем, чтобы ему было предоставлено все, что нужно для его удобства.
Патер Сейсен ушел, а Филипп сел у кровати жены и отдернул полог.
— Увы! Так то мы свиделись с тобой, Амина! — подумал он. — Прав был патер Матиас, предостерегая меня не слишком полагаться на счастье! Боже правый, будь милосерден и прости, что я любил ее больше, чем Тебя, прости и пощади ее жизнь, не то я погиб! — И, закрыв лицо руками, он долго и горячо молился, затем склонился над Аминой и запечатлел долгий поцелуй на ее горячих губах.
Губы ее были страшно горячи, но при этом все-таки на них была влага, и лоб также был влажен. Он взял ее руку, и ладонь ее была влажна. Заботливо укрыв ее всеми одеялами, он с тревогой и надеждой стал следить за ней.
Через четверть часа у Амины выступила сильная испарина; дыхание ее стало постепенно ровнее и спокойнее, затем она стала шевелиться, сделалась беспокойной, стала сбрасывать одеяла. Филипп тотчас же снова укрывал ее, и, наконец, она как будто заснула крепким, сладким сном.
Вскоре вернулся патер Сейсен и с ним вместе и доктор. Филипп сообщил, что произошло с больной; доктор подошел к постели, посмотрел на Амину, прислушался к ее дыханию и, вернувшись к Филиппу, проговорил:
— Ваша супруга будет жить, мингер, но я не советовал бы, чтобы она так неожиданно увидела вас перед собой: потрясение может быть слишком сильно для нее в настоящем положении! Пусть она спит, как можно дольше; когда она проснется, то придет в полное сознание; тогда предоставьте ее попечениям патера Сейсена!
— Могу ли я оставаться здесь в этой комнате, пока она не проснется, и затем незаметно уйти?
— Это бесполезно! — возразил доктор. — Болезнь заразительна; вы и так уже слишком долго пробыли в этой комнате. Идите вниз и оставайтесь там; вам надо сейчас же переодеться, переменить на себе решительно все: и белье, и платье, и позаботиться о том, чтобы для нее была приготовлена свежая постель в другой комнате, куда вы ее перенесете, как только увидите, что это можно сделать. Эту же комнату заприте, а все окна в ней растворите настежь, чтобы она хорошо проветрилась. Стоит ли вырвать из когтей смерти жену, чтобы тотчас же, не дав ей оправиться, обременить ее заботами и уходом за больным мужем?!
Филипп не мог не согласиться с разумными советами врача и, выйдя из комнаты вместе с ним, пошел переодеться, затем прошел к патеру Матиасу, которого он застал в гостиной.
— Вы были правы, отец мой! — заметил он, тяжело опускаясь на диван.
— Я — старый человек и потому недоверчиво отношусь к жизни, а вы молоды и пылки; вот и вся разница! Но я надеюсь, что все обойдется благополучно!
— И я также надеюсь! — сказал Филипп и смолк, погрузившись в свои мысли.
Он размышлял о том, что ему сказал патер Сейсен, что Амина в бреду открыла их семейную тайну. Гость, видя, что Филипп занят своими мыслями, не тревожил его. Так прошло около часа, и Филипп очнулся только тогда, когда в комнату вошел его старый друг Сейсен.
— Возблагодарите Бога, Филипп, — проговорил он, входя, — Амина проснулась в полном сознании и теперь нет сомнения, что она выздоровеет. Она приняла укрепляющее силы лекарство, прописанное ей доктором, хотя ей до того хотелось спать, что ее с трудом можно было уговорить сперва выпить лекарство. Теперь она опять крепко спит и, вероятно, проспит несколько часов. Я оставил подле нее одну из девушек, а сам пришел сюда позаботиться о чем-нибудь съестном для вас и вашего гостя. Но вы, Филипп, еще не познакомили меня с вашим новым другом, который, как вижу, мой собрат.