Страница:
— Я высажу его на Капе; я не в состоянии выносить его ненавистного присутствия! Разве ты и теперь не ощущала дрожи и чувства холода, когда ты подошла к нему?
— Я ощущала, как и тогда, но знала, что увижу его прежде, чем мы увидели его! Тем не менее, думается, я бы не высадила его!
— А почему?
— Потому что я скорее склонна бросить вызов судьбе, а не увертываться от нее. Ведь, в сущности, этот несчастный ничего не может сделать нам.
— Нет, ты ошибаешься! Он может взбунтовать команду, как уже раз пытался это сделать, поселить в ней недоверие ко мне; кроме того, он уже раз пытался похитить у меня мою реликвию!
— Я готова почти сожалеть, что это не удалось ему: это положило бы конец твоим скитаниям, твоей погоне за призраком!
— Нет, Амина, не говори так! Это мой долг: я дал торжественную клятву!
— Но знаешь ли, что ты не можешь, собственно говоря, высадить Шрифтена на берег на Капе? Он такой же служащий компании, как и ты; ты можешь только отправить его на родину в том случае, если найдешь судно, возвращающееся в Голландию! Но, будь я на твоем месте, я предалась бы на волю судьбы. Очевидно, его судьба сплетена с нашей, и против этого ничего не поделать; так пусть же он лучше останется здесь!
— Быть может, ты права, Амина! Я, быть может, могу отсрочить свою судьбу, но уйти от нее не могу, что бы ни ждало меня впереди, все равно!
— Так пусть он останется здесь и пусть делает все, что может сделать худшего; ты же обращайся с ним ласково, и, как знать, быть может, это послужит нам на пользу!
— Да, ты права! Он стал моим врагом без всякого повода с моей стороны! Как знать, быть может, он точно также станет и моим другом и доброжелателем!
— А если нет, то ты будешь иметь утешение, что поступил, как должно!
На следующий день поутру доктор донес, что Грифтен, по-видимому, совершенно оправился, и Филипп приказал позвать его к себе в каюту.
— Я послал за вами, Шрифтен, — сказал он, — чтобы узнать, не нужно ли вам что-нибудь?
— Что мне нужно! Пополнеть немного! Хи! Хи!.. Вот что мне всего более нужно!
— Ну, это придет само собой; я уже распорядился, чтобы вас кормили вволю и как можно лучше!
— Бедняга! — проговорила Амина, сочувственно глядя на него. — Как он, должно быть, много выстрадал! Это, кажется, тот самый человек, Филипп, который принес тебе тогда письмо от директоров Ост-Индской компании?!
— Хи, хи, хи, сударыня! Он самый; не особенно-то желанный… не правда ли?
— Конечно, мой милый, весть о разлуке с любимым мужем никогда не бывает желательной для любящей жены, но ведь вы тут были решительно не при чем?!
— Особенно, если муж желает уйти в море, оставляя дома хорошенькую жену, да еще имея при этом такой достаток, что мог бы свободно прожить дома всю жизнь. Хи! Хи!
— Да, в самом деле, вы сказали правду..
— Эй, послушайте вы меня, лучше откажитесь от этой затеи: все это безумие, бред, самообман, капитан!
— Я во всяком случае должен окончить это плавание, — возразил Филипп, — а там дальше видно будет. Я достаточно пострадал, да и вы тоже, Шрифтен; вы Дважды потерпели кораблекрушение. Ну, а теперь скажите, что вы думаете делать? Отправиться ли домой с первым встречным судном или съехать на берег на Капе, или…
— Или сделать что ни на есть, лишь бы убраться с этого судна? Хи! Хи!
— Нет, зачем же? Если вы предпочитаете плавать со мной, то, зная вас за хорошего моряка, я готов принять вас на жалование в свой экипаж, если вы не имеете ничего против того, чтобы связать свою судьбу с моей!
— Если я не имею ничего против? Хм! Да, я буду плавать с вами, мингер Вандердеккен; я желаю постоянно быть подле вас, хи! хи!
— Пусть так. Как только вы вполне оправитесь и соберетесь с силами, можете вступить в исполнение ваших обязанностей, а до того времени я позабочусь, чтобы у вас ни в чем не было недостатка!
— И я постараюсь сделать для вас, что могу; если вам что-нибудь понадобится, приходите ко мне, и я помогу во всем! — прибавила Амина. — Вы много страдали, но мы постараемся сделать все, чтобы вы забыли об этом!
— Это очень хорошо, очень мило с вашей стороны, — отвечал Шрифтен, любуясь прелестным личиком молодой женщины, а затем как-то загадочно пожал плечами и пробормотал: — Жаль, право, жаль… но так должно быть!
— Прощайте! — сказала Амина и протянула ему руку. Шрифтен взял ее руку, и холод смерти пронзил ее до самого сердца, но она ожидала этого и потому сумела подавить всякое выражение этого ощущения. Он продержал ее руку в своей несколько секунд, задумчиво глядя ей в лицо.
— Такая прекрасная… и такая добрая! Мингер Вандердеккен, благодарю вас, сударыня, да сохранит вас Небо!
И, пожав руку Амины, которую он все еще не выпускал из своей, Шрифтен повернулся и вышел.
— Это существо необыкновенное, я в этом уверена, и тем лучше, если нам удастся приобрести его дружбу; если я смогу, то сделаю это! — проговорила Амина.
— Но разве ты думаешь, что другие люди, чем мы, имеют те же чувства и побуждения, как мы?
— Конечно! Если у них есть злая воля, то должна быть и добрая! Ведь у них та же душа, а душа без чувств и побуждений — уже не душа. Если ангелы могут скорбеть о людях, то, значит, они чувствуют так же, как мы; если демоны могут причинять зло, то они чувствуют так же, как мы. Если наши чувства изменяются, то могут изменяться и их чувства. Если бы в той жизни не было сознания и чувств, то не было бы ни рая, ни ада!
— Ты пугаешь меня своей уверенностью в таких вещах, — заметил Филипп, — знаешь ли, минутами я не знаю, могу ли я быть уверен, что моя жена — такое же смертное существо, как я!
— Да, да, Филипп, ты можешь быть в этом уверен! Я такое же жалкое существо, как ты, но видит Бог, что я желала бы быть одним из тех существ, которое могло бы всегда витать вокруг тебя, быть с тобой во все минуты твоей жизни, охранять и спасать тебя! Но, — увы! — я простая смертная женщина, беспомощная и бессильная, но готовая сделать все на свете ради тебя! Ради тебя я хотела даже изменить свою веру. Но что такое эта вера, не все ли равно, если все они имеют одну и ту же конечную цель — будущую жизнь и будущее блаженство?!
— Правда, Амина, а между тем наши духовники думают иначе!
— Да, иначе, а можешь ты мне сказать, что является основой той веры, которую они считают своей и единственной истиной?
— Основой ее является милосердие и любовь!
— Но разве милосердие может осуждать на вечные муки тех, кто никогда ничего не слыхал об их вере, кто жил и умер, поклоняясь Высшему Существу по своему разумению и по примеру своих отцов?!
— Нет, конечно! — сказал Филипп, и на этом разговор кончился.
Между тем «Утрехт» пришел на Кап, возобновил свои запасы воды и провианта и продолжал свое плавание; после двух месяцев довольно тяжелого пути он, наконец, бросил якорь в Гамбруне.
В течение всего этого времени Амина не переставала стараться всеми возможными способами приобрести благорасположение Шрифтена; она часто беседовала с ним и оказывала ему всякие мелкие услуги и мало-помалу преодолела тот страх, который ей внушала его близость, а Шрифтен в конце концов стал ценить ее доброе отношение и, по-видимому, находил приятность в ее обществе. К Филиппу он временами был вежлив и приветлив, но не всегда, с Аминой же настолько сблизился, что при случае заходил к ней в каюту поговорить. Он не садился, но заходил, говорил с ней о том, о другом и уходил. Когда они стояли на якоре в Гамбруне, Шрифтен однажды вечером подошел к Амине, сидевшей на носу, и сказал:
— Леди, знаете вы, что вон то судно идет через несколько дней на вашу родину?
— Я так слышала! — отвечала Амина.
— Так вот, хотите вы послушать совет человека, желающего вам добра? Пересядьте на то судно, поезжайте в ваш дом и ждите там спокойно возвращения вашего мужа, который к вам непременно возвратится.
— А что заставило вас дать мне этот совет?
— Что заставило? Предчувствие беды, быть может, смерти, ужасной смерти, угрожающей вам. Вы знаете, что некоторые люди имеют дар предвидения! Я предвижу то, что я всеми силами хотел бы отвратить. Не пытайте дальше свою судьбу!
— Кто может отвратить то, что суждено человеку? Если я приму ваш совет, то, значит, мне суждено было его принять, если же не приму, то и это, значит, мне было суждено!
— Пусть так! Но отчего же не избегать того, что угрожает вам?
— Я не боюсь ничего; тем не менее я очень благодарна вам, Шрифтен! Скажите, не связана ли ваша судьба каким-нибудь таинственным способом с судьбой моего мужа? Я чувствую это.
— Почему вы так думаете, леди?
— По многим причинам: дважды вы приходили звать его на подвиг, дважды терпели крушение и каждый раз чудесным образом появлялись вновь на его пути. Кроме того, вам известна его миссия; это несомненно!
— Но это ничего не доказывает!
— Нет! Это доказывает, что вам известно то, что известно только одному моему мужу!
— Одному?! Оно известно и вам, да и святые отцы обсуждали это дело! — с злобной усмешкой заметил Шрифтен.
— А вы как узнали об этом? Вы, несомненно, связаны с этой миссией моего супруга, так скажите же, Шрифтен, действительно ли это дело справедливое и святое, как он думает?
— Если он так думает, то для него оно и становится таковым!
— Так почему же вы ему враждебны?
— Я ему не враждебен, леди!
— Не враждебны? Так почему же вы пытались однажды отнять у него священную реликвию, посредством которой он может исполнить свое предначертание?!
— Я хотел помешать ему в дальнейших поисках, помешать скитаться по морям, по причинам, высказывать которые не следует. Но разве это значит, что я ему враг? Разве не лучше бы было, если бы он оставался на суше подле вас, вместо того, чтобы рыскать по бурным океанам, в поисках безумных опасных ? А без реликвии он не мог бы ничего сделать; он это знал. Как видите, отнять у него реликвию было бы скорее добрым делом!
Амина ничего не ответила, глубоко задумавшись.
— Леди, — продолжал Шрифтен после некоторого молчания, — я желаю вам добра; ваш муж мне безразличен, но и я не желаю зла ему; так выслушайте меня. Если вы хотите, чтобы дальнейшая жизнь ваша протекла спокойно и счастливо, если хотите прожить долго на этом свете с избранником вашего сердца, если хотите, чтобы он умер спокойно в своей постели, оплакиваемый вами и детьми, которые затем были бы вам утехой, — я все это предвижу и могу обещать вам, если вы снимете с груди мужа вашего ту реликвию и передадите ее мне. Но если вы хотите, чтобы он страдал свыше человеческих сил и провел всю свою жизнь в сомнениях и терзаниях, в горе и тревоге, до тех пор, пока морская глубь не примет его тела, если вы хотите, чтобы и ваша жизнь была сокращена, и остаток ее прошел в страшных, нечеловеческих мучениях, и вы были разлучены с ним и умерли ужасной смертью, — тогда пусть реликвия эта остается у него. Я могу читать в будущем; такова судьба обоих вас. Леди, обдумайте все это хорошенько! Завтра я должен получить ваш ответ!
С этими словами Шрифтен удалился, оставив Амину одну со своими мыслями.
— Я верю ему! — наконец, вырвалось у нее слабое восклицание. — Он сказал правду. Но все-таки было бы лучше, если бы Шрифтен ничего не сказал мне. Увы, все мы стараемся заглянуть в будущее и вместе с тем пятимся назад и желаем лучше оставаться в неведении.
— О чем ты так задумалась, Амина? — спросил Филипп, подойдя к ней.
Амина не сразу отвечала. «Не сказать ли мне ему все, что слышала от Шрифтена? — подумала она. — Это единственное средство!» — и она передала мужу дословно свой разговор с одноглазым лоцманом. Филипп ничего не возразил и сел подле жены, ласково взяв ее руку. Амина опустила голову на плечо мужа и молчала.
— Что же ты думаешь, Амина? — спросил ее муж.
— Я не могла бы украсть у тебя твоей реликвии, — отвечала она, — но, быть может, ты сам отдашь ее мне?
— А мой отец, Амина, что будет с ним? Неужели тяготеющее над ним проклятие будет вечно тяготеть над ним? Неужели ему напрасно было позволено обратиться к сыну, и неужели ему напрасно ждать от него спасения? Разве самые слова этого человека не доказывают, что моя миссия не плод моего расстроенного воображения, и что он знает о ней? Между тем он хочет отклонить меня от исполнения моего долга, хочет помогать мне в этом, лишить меня возможности осуществить мой подвиг. Почему?
— Почему, этого я не знаю, Филипп, но я хотела бы тоже помешать этому. Я чувствую, что ему дана способность читать в будущем, и что он безусловно не ошибается!
— Пусть так, но то, что он говорил, как-то не ясно: он предвещает мне муки и страдания, но я сознательно обрек себя на них; я привык смотреть на свою жизнь, как на тернистый путь, награда за который ждет меня в иной жизни. Но ты, Амина, не связана клятвой; ты не давала никаких обетов; он советует тебе вернуться домой; пророчит тебе ужасную смерть, если ты останешься здесь. Последуй его совету, вернись и избегни того, что тебе грозит!
— Да, я не связана клятвой, я не давала никаких обетов до сих пор, но теперь, Филипп, клянусь тебе будущим моим блаженством, теперь я связываю себя торжественной клятвой…
— Нет, нет! Остановись!
— Нет, ты не можешь помешать мне дать клятву. Ведь, если не сейчас при тебе, то все равно в душе своей я произнесу ее перед лицом Бога, что, пока только судьба попустит, я своей волей никогда не расстанусь с тобой. Я твоя жена, и мое настоящее и мое будущее, все принадлежит тебе! Я не робка душой: — опасность и смерть, даже самая ужасная смерть не пугают меня!
Филипп молча взял и поднес ее руку к губам, после чего они не возобновляли более этого разговора.
На следующий день вечером Шрифтен опять подошел к Амине и сказал:
— Ну, вот я пришел за ответом!
— Шрифтен, — проговорила ласково молодая женщина. — Это невозможно; я очень благодарна вам за доброе отношение и, поверьте, очень ценю его, но я не могу сделать того, что вы мне советовали!
— Но если он хочет довести до конца свою миссию, если он не соглашается отказаться от своей задачи, то зачем же гибнуть вам?
— Я его жена, Шрифтен, его навек, и телом, и душой в сей и в будущей жизни. И вы, вижу, не осуждаете меня, не правда ли?
— Нет, не осуждаю! Я восхищаюсь вами, преклоняюсь перед вашим мужеством и силой вашей души. Но я глубоко огорчен, скорблю за вас… Впрочем, это такое смерть? Ничто! Хи! Хи! — и Шрифтен поспешил удалиться.
ГЛАВА XXII
ГЛАВА XXIII
— Я ощущала, как и тогда, но знала, что увижу его прежде, чем мы увидели его! Тем не менее, думается, я бы не высадила его!
— А почему?
— Потому что я скорее склонна бросить вызов судьбе, а не увертываться от нее. Ведь, в сущности, этот несчастный ничего не может сделать нам.
— Нет, ты ошибаешься! Он может взбунтовать команду, как уже раз пытался это сделать, поселить в ней недоверие ко мне; кроме того, он уже раз пытался похитить у меня мою реликвию!
— Я готова почти сожалеть, что это не удалось ему: это положило бы конец твоим скитаниям, твоей погоне за призраком!
— Нет, Амина, не говори так! Это мой долг: я дал торжественную клятву!
— Но знаешь ли, что ты не можешь, собственно говоря, высадить Шрифтена на берег на Капе? Он такой же служащий компании, как и ты; ты можешь только отправить его на родину в том случае, если найдешь судно, возвращающееся в Голландию! Но, будь я на твоем месте, я предалась бы на волю судьбы. Очевидно, его судьба сплетена с нашей, и против этого ничего не поделать; так пусть же он лучше останется здесь!
— Быть может, ты права, Амина! Я, быть может, могу отсрочить свою судьбу, но уйти от нее не могу, что бы ни ждало меня впереди, все равно!
— Так пусть он останется здесь и пусть делает все, что может сделать худшего; ты же обращайся с ним ласково, и, как знать, быть может, это послужит нам на пользу!
— Да, ты права! Он стал моим врагом без всякого повода с моей стороны! Как знать, быть может, он точно также станет и моим другом и доброжелателем!
— А если нет, то ты будешь иметь утешение, что поступил, как должно!
На следующий день поутру доктор донес, что Грифтен, по-видимому, совершенно оправился, и Филипп приказал позвать его к себе в каюту.
— Я послал за вами, Шрифтен, — сказал он, — чтобы узнать, не нужно ли вам что-нибудь?
— Что мне нужно! Пополнеть немного! Хи! Хи!.. Вот что мне всего более нужно!
— Ну, это придет само собой; я уже распорядился, чтобы вас кормили вволю и как можно лучше!
— Бедняга! — проговорила Амина, сочувственно глядя на него. — Как он, должно быть, много выстрадал! Это, кажется, тот самый человек, Филипп, который принес тебе тогда письмо от директоров Ост-Индской компании?!
— Хи, хи, хи, сударыня! Он самый; не особенно-то желанный… не правда ли?
— Конечно, мой милый, весть о разлуке с любимым мужем никогда не бывает желательной для любящей жены, но ведь вы тут были решительно не при чем?!
— Особенно, если муж желает уйти в море, оставляя дома хорошенькую жену, да еще имея при этом такой достаток, что мог бы свободно прожить дома всю жизнь. Хи! Хи!
— Да, в самом деле, вы сказали правду..
— Эй, послушайте вы меня, лучше откажитесь от этой затеи: все это безумие, бред, самообман, капитан!
— Я во всяком случае должен окончить это плавание, — возразил Филипп, — а там дальше видно будет. Я достаточно пострадал, да и вы тоже, Шрифтен; вы Дважды потерпели кораблекрушение. Ну, а теперь скажите, что вы думаете делать? Отправиться ли домой с первым встречным судном или съехать на берег на Капе, или…
— Или сделать что ни на есть, лишь бы убраться с этого судна? Хи! Хи!
— Нет, зачем же? Если вы предпочитаете плавать со мной, то, зная вас за хорошего моряка, я готов принять вас на жалование в свой экипаж, если вы не имеете ничего против того, чтобы связать свою судьбу с моей!
— Если я не имею ничего против? Хм! Да, я буду плавать с вами, мингер Вандердеккен; я желаю постоянно быть подле вас, хи! хи!
— Пусть так. Как только вы вполне оправитесь и соберетесь с силами, можете вступить в исполнение ваших обязанностей, а до того времени я позабочусь, чтобы у вас ни в чем не было недостатка!
— И я постараюсь сделать для вас, что могу; если вам что-нибудь понадобится, приходите ко мне, и я помогу во всем! — прибавила Амина. — Вы много страдали, но мы постараемся сделать все, чтобы вы забыли об этом!
— Это очень хорошо, очень мило с вашей стороны, — отвечал Шрифтен, любуясь прелестным личиком молодой женщины, а затем как-то загадочно пожал плечами и пробормотал: — Жаль, право, жаль… но так должно быть!
— Прощайте! — сказала Амина и протянула ему руку. Шрифтен взял ее руку, и холод смерти пронзил ее до самого сердца, но она ожидала этого и потому сумела подавить всякое выражение этого ощущения. Он продержал ее руку в своей несколько секунд, задумчиво глядя ей в лицо.
— Такая прекрасная… и такая добрая! Мингер Вандердеккен, благодарю вас, сударыня, да сохранит вас Небо!
И, пожав руку Амины, которую он все еще не выпускал из своей, Шрифтен повернулся и вышел.
— Это существо необыкновенное, я в этом уверена, и тем лучше, если нам удастся приобрести его дружбу; если я смогу, то сделаю это! — проговорила Амина.
— Но разве ты думаешь, что другие люди, чем мы, имеют те же чувства и побуждения, как мы?
— Конечно! Если у них есть злая воля, то должна быть и добрая! Ведь у них та же душа, а душа без чувств и побуждений — уже не душа. Если ангелы могут скорбеть о людях, то, значит, они чувствуют так же, как мы; если демоны могут причинять зло, то они чувствуют так же, как мы. Если наши чувства изменяются, то могут изменяться и их чувства. Если бы в той жизни не было сознания и чувств, то не было бы ни рая, ни ада!
— Ты пугаешь меня своей уверенностью в таких вещах, — заметил Филипп, — знаешь ли, минутами я не знаю, могу ли я быть уверен, что моя жена — такое же смертное существо, как я!
— Да, да, Филипп, ты можешь быть в этом уверен! Я такое же жалкое существо, как ты, но видит Бог, что я желала бы быть одним из тех существ, которое могло бы всегда витать вокруг тебя, быть с тобой во все минуты твоей жизни, охранять и спасать тебя! Но, — увы! — я простая смертная женщина, беспомощная и бессильная, но готовая сделать все на свете ради тебя! Ради тебя я хотела даже изменить свою веру. Но что такое эта вера, не все ли равно, если все они имеют одну и ту же конечную цель — будущую жизнь и будущее блаженство?!
— Правда, Амина, а между тем наши духовники думают иначе!
— Да, иначе, а можешь ты мне сказать, что является основой той веры, которую они считают своей и единственной истиной?
— Основой ее является милосердие и любовь!
— Но разве милосердие может осуждать на вечные муки тех, кто никогда ничего не слыхал об их вере, кто жил и умер, поклоняясь Высшему Существу по своему разумению и по примеру своих отцов?!
— Нет, конечно! — сказал Филипп, и на этом разговор кончился.
Между тем «Утрехт» пришел на Кап, возобновил свои запасы воды и провианта и продолжал свое плавание; после двух месяцев довольно тяжелого пути он, наконец, бросил якорь в Гамбруне.
В течение всего этого времени Амина не переставала стараться всеми возможными способами приобрести благорасположение Шрифтена; она часто беседовала с ним и оказывала ему всякие мелкие услуги и мало-помалу преодолела тот страх, который ей внушала его близость, а Шрифтен в конце концов стал ценить ее доброе отношение и, по-видимому, находил приятность в ее обществе. К Филиппу он временами был вежлив и приветлив, но не всегда, с Аминой же настолько сблизился, что при случае заходил к ней в каюту поговорить. Он не садился, но заходил, говорил с ней о том, о другом и уходил. Когда они стояли на якоре в Гамбруне, Шрифтен однажды вечером подошел к Амине, сидевшей на носу, и сказал:
— Леди, знаете вы, что вон то судно идет через несколько дней на вашу родину?
— Я так слышала! — отвечала Амина.
— Так вот, хотите вы послушать совет человека, желающего вам добра? Пересядьте на то судно, поезжайте в ваш дом и ждите там спокойно возвращения вашего мужа, который к вам непременно возвратится.
— А что заставило вас дать мне этот совет?
— Что заставило? Предчувствие беды, быть может, смерти, ужасной смерти, угрожающей вам. Вы знаете, что некоторые люди имеют дар предвидения! Я предвижу то, что я всеми силами хотел бы отвратить. Не пытайте дальше свою судьбу!
— Кто может отвратить то, что суждено человеку? Если я приму ваш совет, то, значит, мне суждено было его принять, если же не приму, то и это, значит, мне было суждено!
— Пусть так! Но отчего же не избегать того, что угрожает вам?
— Я не боюсь ничего; тем не менее я очень благодарна вам, Шрифтен! Скажите, не связана ли ваша судьба каким-нибудь таинственным способом с судьбой моего мужа? Я чувствую это.
— Почему вы так думаете, леди?
— По многим причинам: дважды вы приходили звать его на подвиг, дважды терпели крушение и каждый раз чудесным образом появлялись вновь на его пути. Кроме того, вам известна его миссия; это несомненно!
— Но это ничего не доказывает!
— Нет! Это доказывает, что вам известно то, что известно только одному моему мужу!
— Одному?! Оно известно и вам, да и святые отцы обсуждали это дело! — с злобной усмешкой заметил Шрифтен.
— А вы как узнали об этом? Вы, несомненно, связаны с этой миссией моего супруга, так скажите же, Шрифтен, действительно ли это дело справедливое и святое, как он думает?
— Если он так думает, то для него оно и становится таковым!
— Так почему же вы ему враждебны?
— Я ему не враждебен, леди!
— Не враждебны? Так почему же вы пытались однажды отнять у него священную реликвию, посредством которой он может исполнить свое предначертание?!
— Я хотел помешать ему в дальнейших поисках, помешать скитаться по морям, по причинам, высказывать которые не следует. Но разве это значит, что я ему враг? Разве не лучше бы было, если бы он оставался на суше подле вас, вместо того, чтобы рыскать по бурным океанам, в поисках безумных опасных ? А без реликвии он не мог бы ничего сделать; он это знал. Как видите, отнять у него реликвию было бы скорее добрым делом!
Амина ничего не ответила, глубоко задумавшись.
— Леди, — продолжал Шрифтен после некоторого молчания, — я желаю вам добра; ваш муж мне безразличен, но и я не желаю зла ему; так выслушайте меня. Если вы хотите, чтобы дальнейшая жизнь ваша протекла спокойно и счастливо, если хотите прожить долго на этом свете с избранником вашего сердца, если хотите, чтобы он умер спокойно в своей постели, оплакиваемый вами и детьми, которые затем были бы вам утехой, — я все это предвижу и могу обещать вам, если вы снимете с груди мужа вашего ту реликвию и передадите ее мне. Но если вы хотите, чтобы он страдал свыше человеческих сил и провел всю свою жизнь в сомнениях и терзаниях, в горе и тревоге, до тех пор, пока морская глубь не примет его тела, если вы хотите, чтобы и ваша жизнь была сокращена, и остаток ее прошел в страшных, нечеловеческих мучениях, и вы были разлучены с ним и умерли ужасной смертью, — тогда пусть реликвия эта остается у него. Я могу читать в будущем; такова судьба обоих вас. Леди, обдумайте все это хорошенько! Завтра я должен получить ваш ответ!
С этими словами Шрифтен удалился, оставив Амину одну со своими мыслями.
— Я верю ему! — наконец, вырвалось у нее слабое восклицание. — Он сказал правду. Но все-таки было бы лучше, если бы Шрифтен ничего не сказал мне. Увы, все мы стараемся заглянуть в будущее и вместе с тем пятимся назад и желаем лучше оставаться в неведении.
— О чем ты так задумалась, Амина? — спросил Филипп, подойдя к ней.
Амина не сразу отвечала. «Не сказать ли мне ему все, что слышала от Шрифтена? — подумала она. — Это единственное средство!» — и она передала мужу дословно свой разговор с одноглазым лоцманом. Филипп ничего не возразил и сел подле жены, ласково взяв ее руку. Амина опустила голову на плечо мужа и молчала.
— Что же ты думаешь, Амина? — спросил ее муж.
— Я не могла бы украсть у тебя твоей реликвии, — отвечала она, — но, быть может, ты сам отдашь ее мне?
— А мой отец, Амина, что будет с ним? Неужели тяготеющее над ним проклятие будет вечно тяготеть над ним? Неужели ему напрасно было позволено обратиться к сыну, и неужели ему напрасно ждать от него спасения? Разве самые слова этого человека не доказывают, что моя миссия не плод моего расстроенного воображения, и что он знает о ней? Между тем он хочет отклонить меня от исполнения моего долга, хочет помогать мне в этом, лишить меня возможности осуществить мой подвиг. Почему?
— Почему, этого я не знаю, Филипп, но я хотела бы тоже помешать этому. Я чувствую, что ему дана способность читать в будущем, и что он безусловно не ошибается!
— Пусть так, но то, что он говорил, как-то не ясно: он предвещает мне муки и страдания, но я сознательно обрек себя на них; я привык смотреть на свою жизнь, как на тернистый путь, награда за который ждет меня в иной жизни. Но ты, Амина, не связана клятвой; ты не давала никаких обетов; он советует тебе вернуться домой; пророчит тебе ужасную смерть, если ты останешься здесь. Последуй его совету, вернись и избегни того, что тебе грозит!
— Да, я не связана клятвой, я не давала никаких обетов до сих пор, но теперь, Филипп, клянусь тебе будущим моим блаженством, теперь я связываю себя торжественной клятвой…
— Нет, нет! Остановись!
— Нет, ты не можешь помешать мне дать клятву. Ведь, если не сейчас при тебе, то все равно в душе своей я произнесу ее перед лицом Бога, что, пока только судьба попустит, я своей волей никогда не расстанусь с тобой. Я твоя жена, и мое настоящее и мое будущее, все принадлежит тебе! Я не робка душой: — опасность и смерть, даже самая ужасная смерть не пугают меня!
Филипп молча взял и поднес ее руку к губам, после чего они не возобновляли более этого разговора.
На следующий день вечером Шрифтен опять подошел к Амине и сказал:
— Ну, вот я пришел за ответом!
— Шрифтен, — проговорила ласково молодая женщина. — Это невозможно; я очень благодарна вам за доброе отношение и, поверьте, очень ценю его, но я не могу сделать того, что вы мне советовали!
— Но если он хочет довести до конца свою миссию, если он не соглашается отказаться от своей задачи, то зачем же гибнуть вам?
— Я его жена, Шрифтен, его навек, и телом, и душой в сей и в будущей жизни. И вы, вижу, не осуждаете меня, не правда ли?
— Нет, не осуждаю! Я восхищаюсь вами, преклоняюсь перед вашим мужеством и силой вашей души. Но я глубоко огорчен, скорблю за вас… Впрочем, это такое смерть? Ничто! Хи! Хи! — и Шрифтен поспешил удалиться.
ГЛАВА XXII
Выйдя из Гамбруна, «Утрехт» зашел на Цейлон и проследовал далее в восточные моря. Шрифтен все еще оставался на судне, но после того достопамятного разговора с Аминой держался как-то в стороне и, по-видимому, избегал обоих: и Амину, и Филиппа. Тем не менее он не делал никаких попыток взбунтовать экипаж против начальства и вообще не проявлял по отношению к молодым супругам никакой враждебности. Его сообщение не осталось без известного влияния как на Амину, так и на Филиппа; оба они стали грустны и задумчивы и, стараясь скрывать друг от друга свою тайную печаль и тревогу, в то же время закаляли свою душу против грядущих бед и несчастий. Кранц дивился происшедшей в них перемене, но не мог себе объяснить ее. «Утрехт» находился невдалеке от Андаманских островов, когда Кранц, посмотрев на барометр, рано поутру вошел в капитанскую каюту и вызвал Филиппа.
— Надо по всем вероятиям ожидать тайфуна, сэр! — сказал он. — И барометр, и состояние неба не предвещают ничего доброго.
— Прикажите убирать паруса; я сейчас приду сам наверх! — ответил Филипп.
Через несколько секунд он был уже на палубе; море было еще спокойно, но стонущий ветер предвещал уже бурю; белый, прозрачный, точно пар, туман стоял в воздухе и с каждой минутой становился все гуще и гуще. Людей вызвали наверх; все сколько-нибудь тяжелое убрали с палубы; орудия укрепили еще особо против обыкновенного. И вдруг налетел со свистом дикий порыв ветра, от которого судно сильно накренилось, но ветер пронесся над ним, и оно снова выпрямилось. Однако ветер налетел снова и затем еще и еще, и все бешенее, все свирепее были его порывы.
Море, хотя почти совершенно спокойное, как-то все побелело от сплошной пелены пены, которую вздувал тайфун, проносясь по гладкой поверхности моря. Через четверть часа ураган пронесся, и судно как будто вздохнуло спокойнее; но теперь море расходилось, и ветер посвежел. Прошел час времени, и снова поднялась буря, более грозная, более ужасная, чем первая. Волны били людям прямо в лицо; с неба лились целые потоки дождя; судно совсем легло на бок и оставалось в таком положении до тех пор, пока налетевший шквал не пронесся дальше, неся с собой гибель и разрушение кому-нибудь другому и оставляя за собой беспокойное, взбаламученное море.
— Ну, теперь, кажется, все прошло, сэр, — сказал Кранц, — с наветренной стороны как будто немного разъяснивает!
— И я полагаю, что худшее мы уже испытали! — согласился Филипп.
— Нет, худшее еще впереди! — произнес чей-то тихий голос над самым ухом Филиппа; это был Шрифтен.
— Судно с наветренной стороны! — крикнул Кранц. — Его несет ветром прямо на нас!
Филипп взглянул в указанном направлении и увидел в том месте, где горизонт несколько разъяснился, судно на всех парусах несущееся прямо по ветру.
— Это крупное судно, — сказал он, — принесите мне подзорную трубу! — Но когда ему принесли телескоп, то все снова задернуло туманом, и судна не стало видно. — Надо не терять из виду это судно, чтобы оно как-нибудь в этом тумане не наскочило на нас!
— Они, вероятно, заметили нас! — заметил Кранц. Спустя немного тайфун снова принялся дуть, и вся атмосфера превратилась в густой молочный туман.
На расстоянии полукабельтова ничего нельзя было видеть. Силой ветра на «Утрехте» распороло на лоскуты штормовой парус, который теперь бился со свистом о мачту, заглушая даже самый рев бури. Наконец, ураган пронесся и разогнал на время туман.
— Судно с наветренной стороны! — крикнул вахтенный матрос.
Кранц и Филипп одновременно кинулись к шкафутам и увидели то самое большое судно, несущееся прямо на них на расстоянии не более трех кабельтов.
— Руль на борт! Они нас не видят! — живо скомандовал Филипп.
Приказание было немедленно исполнено, и люди стали взбираться на орудия и на шкафуты, стараясь увидеть, изменило ли неизвестное судно свое направление; но нет, оно продолжало нестись прямо на «Утрехт», а так как на последнем был внесен передний парус, то он не слушался руля и не сворачивал в сторону; страх сжимал груди экипажа.
— Эгой, судно! — крикнул Филипп, но буря относила звук его голоса обратно.
— Эй, там, судно! Эгой! — закричал в свою очередь Кранц, вскочив на шкафут и махая высоко над головой своей шляпой. Но и это оказалось напрасно. Судно продолжало нестись прямо на них, рассекая носом громадный пенистый вал, который оно как будто гнало перед собой; теперь нос корабля был уже на расстоянии пистолетного выстрела от «Утрехта», и люди положительно обезумели от страха.
— Судно, эгой! — заревели они хором, и этот рев, несмотря на бурю, нельзя было не слышать, тем более на таком расстоянии. Однако там не внимали их окрику, и теперь водорез судна был уже не более как в десяти ярдах от борта «Утрехта»; люди, видя, что неизвестное судно сейчас врежется в их судно и перережет его напополам, повскакали на наветренные шкафуты и приготовились ухватиться за ванты и снасти того судна, чтобы успеть перебраться на него прежде, чем затонет «Утрехт». Амина, встревоженная шумом на палубе, поднялась наверх и, подойдя к мужу, взяла его за руку.
— Сейчас столкновение… — проговорил Филипп и не докончил начатой фразы: водорез чужого судна коснулся их борта. Из уст всего экипажа раздался один общий крик; люди протягивали вперед руки, чтобы ухватиться за ванты бугширита неизвестного судна, врезавшегося между мачтами «Утрехта», но руки их ловили воздух! В момент столкновения не ощутилось ни сотрясения, ни удара, ни толчка, между тем судно беззвучно врезалось все дальше и дальше, перерезая «Утрехт» напополам. Но не было слышно ни треска обшивки, ни скрипа частей; его передний парус прошел через их грот, но нигде не оставалось следов разрушения. Неизвестное судно двигалось медленно, как бы постепенно пропиливая «Утрехт». Румсели неизвестного судна прошли через шкафуты «Утрехта», прежде чем Филипп успел прийти в себя.
— Амина, — воскликнул он чуть слышно. — Это «Корабль-Призрак»!.. Мой отец!
Экипаж, пораженный невероятным чудом, которого он был свидетелем, был теперь даже более потрясен, чем раньше сознанием грозящей опасности: одни бросились плашмя на палубу, пряча лицо в ладони, другие побежали вниз; одни молились, другие, казалось, окаменели от ужаса.
Спокойнее других оставалась Амина; она наблюдала, как «Корабль-Призрак» прорезывал их судно; видела на нем матросов, спокойно стоявших, облокотясь на шкафуты, и как бы любовавшихся разрушением, причиняемым ими. Но глаза молодой женщины искали среди них капитана, самого Вандердеккена, и вот, на корме, с рупором в руке, она увидела точный прообраз своего Филиппа: та же смелая, гордая фигура, те же черты, даже приблизительно тот же возраст; не могло быть сомнения: это был преследуемый роком Вандердеккен.
— Смотри, Филипп! Смотри! Видишь, вот твой отец!
— Действительно? Милосердый Бог, это он — он! — и, не осилив своих впечатлений, Филипп покачнулся и без чувств упал на палубу.
Тем временем «Корабль-Призрак» прошел сквозь «Утрехт», и образ старшего Вандердеккена подошел к корме, смотря через гакаборт. Вдруг Амина заметила, что призрак содрогнулся и быстро отвернулся; Амина оглянулась и увидела Шрифтена, который грозил призраку кулаком с вызывающим видом. Теперь «Корабль-Призрак» несся вперед с подветренной стороны и вскоре скрылся из виду в тумане. Еще раньше того Амина увидела, что с Филиппом дурно, но кроме нее и Шрифтена никто не сохранил полного присутствия духа. Ее глаза встретились со взглядом старого лоцмана; она подозвала его и с его помощью отвела мужа в каюту, где уложила на диван.
— Надо по всем вероятиям ожидать тайфуна, сэр! — сказал он. — И барометр, и состояние неба не предвещают ничего доброго.
— Прикажите убирать паруса; я сейчас приду сам наверх! — ответил Филипп.
Через несколько секунд он был уже на палубе; море было еще спокойно, но стонущий ветер предвещал уже бурю; белый, прозрачный, точно пар, туман стоял в воздухе и с каждой минутой становился все гуще и гуще. Людей вызвали наверх; все сколько-нибудь тяжелое убрали с палубы; орудия укрепили еще особо против обыкновенного. И вдруг налетел со свистом дикий порыв ветра, от которого судно сильно накренилось, но ветер пронесся над ним, и оно снова выпрямилось. Однако ветер налетел снова и затем еще и еще, и все бешенее, все свирепее были его порывы.
Море, хотя почти совершенно спокойное, как-то все побелело от сплошной пелены пены, которую вздувал тайфун, проносясь по гладкой поверхности моря. Через четверть часа ураган пронесся, и судно как будто вздохнуло спокойнее; но теперь море расходилось, и ветер посвежел. Прошел час времени, и снова поднялась буря, более грозная, более ужасная, чем первая. Волны били людям прямо в лицо; с неба лились целые потоки дождя; судно совсем легло на бок и оставалось в таком положении до тех пор, пока налетевший шквал не пронесся дальше, неся с собой гибель и разрушение кому-нибудь другому и оставляя за собой беспокойное, взбаламученное море.
— Ну, теперь, кажется, все прошло, сэр, — сказал Кранц, — с наветренной стороны как будто немного разъяснивает!
— И я полагаю, что худшее мы уже испытали! — согласился Филипп.
— Нет, худшее еще впереди! — произнес чей-то тихий голос над самым ухом Филиппа; это был Шрифтен.
— Судно с наветренной стороны! — крикнул Кранц. — Его несет ветром прямо на нас!
Филипп взглянул в указанном направлении и увидел в том месте, где горизонт несколько разъяснился, судно на всех парусах несущееся прямо по ветру.
— Это крупное судно, — сказал он, — принесите мне подзорную трубу! — Но когда ему принесли телескоп, то все снова задернуло туманом, и судна не стало видно. — Надо не терять из виду это судно, чтобы оно как-нибудь в этом тумане не наскочило на нас!
— Они, вероятно, заметили нас! — заметил Кранц. Спустя немного тайфун снова принялся дуть, и вся атмосфера превратилась в густой молочный туман.
На расстоянии полукабельтова ничего нельзя было видеть. Силой ветра на «Утрехте» распороло на лоскуты штормовой парус, который теперь бился со свистом о мачту, заглушая даже самый рев бури. Наконец, ураган пронесся и разогнал на время туман.
— Судно с наветренной стороны! — крикнул вахтенный матрос.
Кранц и Филипп одновременно кинулись к шкафутам и увидели то самое большое судно, несущееся прямо на них на расстоянии не более трех кабельтов.
— Руль на борт! Они нас не видят! — живо скомандовал Филипп.
Приказание было немедленно исполнено, и люди стали взбираться на орудия и на шкафуты, стараясь увидеть, изменило ли неизвестное судно свое направление; но нет, оно продолжало нестись прямо на «Утрехт», а так как на последнем был внесен передний парус, то он не слушался руля и не сворачивал в сторону; страх сжимал груди экипажа.
— Эгой, судно! — крикнул Филипп, но буря относила звук его голоса обратно.
— Эй, там, судно! Эгой! — закричал в свою очередь Кранц, вскочив на шкафут и махая высоко над головой своей шляпой. Но и это оказалось напрасно. Судно продолжало нестись прямо на них, рассекая носом громадный пенистый вал, который оно как будто гнало перед собой; теперь нос корабля был уже на расстоянии пистолетного выстрела от «Утрехта», и люди положительно обезумели от страха.
— Судно, эгой! — заревели они хором, и этот рев, несмотря на бурю, нельзя было не слышать, тем более на таком расстоянии. Однако там не внимали их окрику, и теперь водорез судна был уже не более как в десяти ярдах от борта «Утрехта»; люди, видя, что неизвестное судно сейчас врежется в их судно и перережет его напополам, повскакали на наветренные шкафуты и приготовились ухватиться за ванты и снасти того судна, чтобы успеть перебраться на него прежде, чем затонет «Утрехт». Амина, встревоженная шумом на палубе, поднялась наверх и, подойдя к мужу, взяла его за руку.
— Сейчас столкновение… — проговорил Филипп и не докончил начатой фразы: водорез чужого судна коснулся их борта. Из уст всего экипажа раздался один общий крик; люди протягивали вперед руки, чтобы ухватиться за ванты бугширита неизвестного судна, врезавшегося между мачтами «Утрехта», но руки их ловили воздух! В момент столкновения не ощутилось ни сотрясения, ни удара, ни толчка, между тем судно беззвучно врезалось все дальше и дальше, перерезая «Утрехт» напополам. Но не было слышно ни треска обшивки, ни скрипа частей; его передний парус прошел через их грот, но нигде не оставалось следов разрушения. Неизвестное судно двигалось медленно, как бы постепенно пропиливая «Утрехт». Румсели неизвестного судна прошли через шкафуты «Утрехта», прежде чем Филипп успел прийти в себя.
— Амина, — воскликнул он чуть слышно. — Это «Корабль-Призрак»!.. Мой отец!
Экипаж, пораженный невероятным чудом, которого он был свидетелем, был теперь даже более потрясен, чем раньше сознанием грозящей опасности: одни бросились плашмя на палубу, пряча лицо в ладони, другие побежали вниз; одни молились, другие, казалось, окаменели от ужаса.
Спокойнее других оставалась Амина; она наблюдала, как «Корабль-Призрак» прорезывал их судно; видела на нем матросов, спокойно стоявших, облокотясь на шкафуты, и как бы любовавшихся разрушением, причиняемым ими. Но глаза молодой женщины искали среди них капитана, самого Вандердеккена, и вот, на корме, с рупором в руке, она увидела точный прообраз своего Филиппа: та же смелая, гордая фигура, те же черты, даже приблизительно тот же возраст; не могло быть сомнения: это был преследуемый роком Вандердеккен.
— Смотри, Филипп! Смотри! Видишь, вот твой отец!
— Действительно? Милосердый Бог, это он — он! — и, не осилив своих впечатлений, Филипп покачнулся и без чувств упал на палубу.
Тем временем «Корабль-Призрак» прошел сквозь «Утрехт», и образ старшего Вандердеккена подошел к корме, смотря через гакаборт. Вдруг Амина заметила, что призрак содрогнулся и быстро отвернулся; Амина оглянулась и увидела Шрифтена, который грозил призраку кулаком с вызывающим видом. Теперь «Корабль-Призрак» несся вперед с подветренной стороны и вскоре скрылся из виду в тумане. Еще раньше того Амина увидела, что с Филиппом дурно, но кроме нее и Шрифтена никто не сохранил полного присутствия духа. Ее глаза встретились со взглядом старого лоцмана; она подозвала его и с его помощью отвела мужа в каюту, где уложила на диван.
ГЛАВА XXIII
— Так я видел его, видел своими глазами на этот раз! — проговорил Филипп. — Можешь ли ты еще сомневаться, Амина?
— Нет, Филипп, я не сомневаюсь. Но тебе надо собраться с духом, надо внушить себе бодрость!
— За себя я ничего не боюсь, но ведь ты знаешь, что его появление предвещает гибель и несчастье!
— Так что же! — спокойно ответила Амина. — Я давно к этому была готова и ты тоже! Ты дважды уже терпел крушение и оставался жив, почему же не может этого случиться и со мной? А страданий я не боюсь; и хотя я слабая и хрупкая с виду женщина, но тебе не придется краснеть за меня в минуту опасности; напротив, если я смогу утешить и поддержать тебя, то утешу и поддержу; если я буду в состоянии помочь тебе, то помогу; а если нет, то во всяком случае ты не услышишь ни ропота, ни жалоб, не увидишь ни малодушных слез, ни отчаяния твоей Амины!
— Да, но одно твое присутствие здесь будет внушать мне страх за твою участь, а гибель неминуема!
— Так пусть она идет, но пока тебе следует показаться на палубе, Филипп: команда страшно напугана и взволнована; ты должен их успокоить и подбодрить; они наверное успели уже заметить твое отсутствие!
— Ты права, Амина! — сказал Филипп и, поцеловав жену, вышел из каюты.
«Так значит, все это правда; предостережение было, и надо готовиться встретить беду. Как бы я хотела знать больше!.. О, мать моя, сжалься над твоей дочерью и открой ей во сне твое мистическое искусство, которое я, по молодости лет, забыла! Правда, я обещала Филиппу не прибегать к нему иначе, как только в разлуке с ним, но меня томит тяжелое предчувствие и покидает бодрость при одной мысли о предстоящей разлуке!» — шептала про себя Амина, оставшись одна;
Тем временем Филипп вышел на палубу, где застал весь экипаж и даже Кранца в ужасном унынии; он еще помнил первое появление «Корабля-Призрака» и страшную катастрофу, случившуюся тогда, и потому это вторичное видение совершенно сразило его.
— Мы не увидим больше гавани, сэр! — сказал он Филиппу, когда тот подошел к нему.
— Молчите, Кранц, люди могут услышать!
— Что из того?! Они и сами все знают, что мы должны погибнуть!
— Но это вовсе не так! — возразил Филипп. — Ребята! — обратился он к матросам. — Что какое-нибудь несчастье приключится с нами, это весьма вероятно, можно даже сказать, почти неизбежно; я уже раньше не раз видел «Корабль-Призрак», и каждый раз за этим следовало какое-нибудь несчастье. Но вы видите меня перед собою живым и здоровым, а потому видеть «Корабль-Призрак» еще не значит непременно погибнуть! Мы можем спастись, как спасся я, Кранц и многие другие. Но для этого мы должны делать все, что в наших силах, и уповать на Бога. Вы сами видите, что буря быстро стихает, и через несколько часов будет прекрасная погода. Я говорю, что видел «Корабль-Призрак» не раз, и не боюсь увидеть его еще много раз. Мингер Кранц, прикажите принести наверх спирт: люди достаточно поработали в эту бурю, им надо подкрепиться.
Одна мысль о раздаче спирта уже подбодрила матросов. Наутро море было спокойно, погода ясная, и «Утрехт» весело продолжал свой путь.
Последовавший затем долгий ряд прекрасных дней при легком попутном ветре вскоре заставил экипаж забыть о грозном видении, предвещавшем гибель. Они прошли Малакский пролив и вошли в пределы Полинезийского архипелага. Филиппу было предписано зайти для возобновления припасов и за получением инструкций на маленький островок Ботон, принадлежавший тогда Голландии. Они прибыли туда вполне благополучно и, простояв двое суток, вышли снова в море, рассчитывая пройти между Целебесом и Галаго.
— Нет, Филипп, я не сомневаюсь. Но тебе надо собраться с духом, надо внушить себе бодрость!
— За себя я ничего не боюсь, но ведь ты знаешь, что его появление предвещает гибель и несчастье!
— Так что же! — спокойно ответила Амина. — Я давно к этому была готова и ты тоже! Ты дважды уже терпел крушение и оставался жив, почему же не может этого случиться и со мной? А страданий я не боюсь; и хотя я слабая и хрупкая с виду женщина, но тебе не придется краснеть за меня в минуту опасности; напротив, если я смогу утешить и поддержать тебя, то утешу и поддержу; если я буду в состоянии помочь тебе, то помогу; а если нет, то во всяком случае ты не услышишь ни ропота, ни жалоб, не увидишь ни малодушных слез, ни отчаяния твоей Амины!
— Да, но одно твое присутствие здесь будет внушать мне страх за твою участь, а гибель неминуема!
— Так пусть она идет, но пока тебе следует показаться на палубе, Филипп: команда страшно напугана и взволнована; ты должен их успокоить и подбодрить; они наверное успели уже заметить твое отсутствие!
— Ты права, Амина! — сказал Филипп и, поцеловав жену, вышел из каюты.
«Так значит, все это правда; предостережение было, и надо готовиться встретить беду. Как бы я хотела знать больше!.. О, мать моя, сжалься над твоей дочерью и открой ей во сне твое мистическое искусство, которое я, по молодости лет, забыла! Правда, я обещала Филиппу не прибегать к нему иначе, как только в разлуке с ним, но меня томит тяжелое предчувствие и покидает бодрость при одной мысли о предстоящей разлуке!» — шептала про себя Амина, оставшись одна;
Тем временем Филипп вышел на палубу, где застал весь экипаж и даже Кранца в ужасном унынии; он еще помнил первое появление «Корабля-Призрака» и страшную катастрофу, случившуюся тогда, и потому это вторичное видение совершенно сразило его.
— Мы не увидим больше гавани, сэр! — сказал он Филиппу, когда тот подошел к нему.
— Молчите, Кранц, люди могут услышать!
— Что из того?! Они и сами все знают, что мы должны погибнуть!
— Но это вовсе не так! — возразил Филипп. — Ребята! — обратился он к матросам. — Что какое-нибудь несчастье приключится с нами, это весьма вероятно, можно даже сказать, почти неизбежно; я уже раньше не раз видел «Корабль-Призрак», и каждый раз за этим следовало какое-нибудь несчастье. Но вы видите меня перед собою живым и здоровым, а потому видеть «Корабль-Призрак» еще не значит непременно погибнуть! Мы можем спастись, как спасся я, Кранц и многие другие. Но для этого мы должны делать все, что в наших силах, и уповать на Бога. Вы сами видите, что буря быстро стихает, и через несколько часов будет прекрасная погода. Я говорю, что видел «Корабль-Призрак» не раз, и не боюсь увидеть его еще много раз. Мингер Кранц, прикажите принести наверх спирт: люди достаточно поработали в эту бурю, им надо подкрепиться.
Одна мысль о раздаче спирта уже подбодрила матросов. Наутро море было спокойно, погода ясная, и «Утрехт» весело продолжал свой путь.
Последовавший затем долгий ряд прекрасных дней при легком попутном ветре вскоре заставил экипаж забыть о грозном видении, предвещавшем гибель. Они прошли Малакский пролив и вошли в пределы Полинезийского архипелага. Филиппу было предписано зайти для возобновления припасов и за получением инструкций на маленький островок Ботон, принадлежавший тогда Голландии. Они прибыли туда вполне благополучно и, простояв двое суток, вышли снова в море, рассчитывая пройти между Целебесом и Галаго.