Марриет Фредерик. Корабль-призрак

   — На Водной набережной? — переспросил Филипп. Да этой набережной, друг мой, давным-давно не существует: там теперь стоят громадные доки!
   — Быть не может! — воскликнул матрос. — Ну, а вот это письмо к отцу нашего лоцмана, который живет на старом базаре!
   — Старого базара тоже давно нет, любезный: на этой площади теперь выстроен большой собор! — сказал Филипп.
   — Что вы говорите, мингер! — воскликнул матрос. — Ну, а вот это письмо от меня моей возлюбленной фрау Кетцер… со вложением денег на обнову.
   — Фрау Кетцер? Я помню почтенную старушку этого имени, которую я знавал, когда был ребенком; но ее схоронили лет тридцать тому назад!
   — Не может быть! — воскликнул матрос. — Вы, вероятно, смеетесь надо мной, мингер, а вот письмо от нашего капитана к сыну!
   — Дай его сюда! — крикнул Филипп, задыхаясь, и выхватил письмо из рук добродушного матроса.
   Он собирался сломать печать и пробежать его, но Шрифтен вырвал его из рук Филиппа и швырнул за борт.
   — Это подлая штука для старого сотоварища по судну! — заметил добродушный матрос.
   Шрифтен ничего не сказал, но, увидев положенные Филиппом на стул остальные письма, швырнул и их в море.
   При виде этого добродушный матрос заплакал и, махнув рукой, пошел к сходне.
   — Это очень жестко и бесчеловечно, — сказал он, спускаясь, — может быть, придет время, когда и вы пожелаете, чтобы ваши семьи узнали что-нибудь о вас, и тогда к вам отнесутся точно так же!
   Пришлый матрос скрылся, и вслед за тем послышался шум весел удалявшейся шлюпки.
   — Пресвятой патрон и покровитель наш Антоний! — воскликнул капитан. — Я себя не помню от страха и удивления; человек, принеси мне мою бутылку арака!
   Слуга бросился вниз за бутылкой, и так как он был перепуган не менее капитана, то по дороге угостился и сам.
   — Ну, а теперь, — сказал капитан, продержав бутылку минуты две у губ, не отрываясь и высосав все ее содержимое до дна. — Что нам теперь делать?
   — Я вам скажу, что делать! — заявил Шрифтен, подходя к нему. — Вот у этого человека висит на шее талисман; отнимите его у него и бросьте в море, и судно ваше будет спасено; если же вы этого не сделаете, то погибнете все до единого; это я говорю вам.
   — Да, да, это правда! — закричали матросы.
   — Безумцы! — возразил Филипп. — Как вы можете верить этому негодяю? Разве вы не слышали, что человек с того судна признал в нем своего сотоварища? Это он приносит несчастие судну!
   — Да, да! — закричали матросы. — Это так… тот человек назвал его сотоварищем.
   Матросы разделились на партии; одни собирались выкинуть в море Шрифтена, другие — Филиппа; наконец, капитан сам разрешил этот вопрос, приказав спустить маленькую кормовую шлюпку и посадить в нее Филиппа и Шрифтена, снабдив их провиантом на несколько дней. Экипаж остался доволен.
   Филипп не протестовал, а Шрифтен кричал и дрался, но его силой столкнули в шлюпку, где он приютился на корме, дрожа всем телом, тогда как Филипп бодро взялся за весла и стал грести по направлению к видневшемуся, как в тумане, «Кораблю-Призраку».

ГЛАВА XLII

   Спустя несколько минут судно «Nostra Senora da Monte» совершенно скрылось в туманной мгле, а «Корабль-Призрак» был еще ясно виден, хотя теперь он казался гораздо дальше, чем прежде.
   Филипп изо всей силы налегал на веста, но призрачное судно как будто удалялось по мере того, как шлюпка приближалась к нему.
   — Вы сколько ни старайтесь, Филипп Вандердеккен, а вам не подойти к этому судну, это я вам говорю! — сказал Шрифтен. — Нет, нет! Этого не будет, мы с вами, быть может, долго проплаваем, но в конце концов вы останетесь так же далеко от этого судна, как сейчас! Удивляюсь, почему вы не выкинете меня за борт; вам было бы легче одному… Хе! Хе!
   — Я тогда выбросил вас за борт в припадке безумного бешенства, — проговорил Филипп, — когда вы пытались вырвать у меня мою реликвию!
   — Ну, а разве я и теперь не пытался сделать то же самое, заставляя матросов отнять от вас эту вашу святыню? Хи! Хи!
   — Да, вы пытались, — сказал Филипп, — но я теперь убедился, что вы такой же несчастный, как я, и что вы в своих действиях так же повинуетесь какому-то року и предопределению, как и я! Как и какими судьбами мы оба являемся причастными к той же тайне, я не знаю, но знаю, что если я должен всеми средствами оберегать эту реликвию для осуществления своей миссии, — вы для осуществления своего предназначения должны всячески противодействовать мне. Вот почему вы в деле осуществления моей миссии были все время моим злейшим врагом, да, Шрифтен, но я не забыл и никогда не забуду, что вы предупреждали и предостерегали Амину, что вы предсказали ей ее участь в том случае, если она не последует вашему совету; что вы не были ей врагом, хотя вы всегда были моим. Но хотя вы мне враг, ради нее я прощаю вам все, прощаю от глубины души и никогда не сделаю ни малейшей попытки причинить вам вред.
   — Так, значит, вы прощаете своего врага, Филипп Вандердеккен?! — мрачно спросил Шрифтен. — Ибо таковым я признаю себя!
   — Да, от всей души и от всего сердца!
   — Ну, если так, то вы победили меня! Вы сделали из меня вашего друга и доброжелателя, и теперь желание ваше скоро исполнится! Вы хотели бы знать, кто я? Так слушайте! Когда ваш отец, вызывая на бой волю Всевышнего, в припадке безумного бешенства лишил меня жизни, то ему была дана надежда, что его заклятие будет снято с него его сыном; тогда и я получил свое заклятие — заклятие отомщения, и мне было дозволено Провидением оставаться среди живущих на земле и во всем препятствовать вам, Филипп Вандердеккен, и пока мы с вами были враги, вы никогда бы не достигли своей цели. Но как только вы согласно воле Всевышнего и заветам чистого христианства, завещанным Христом на кресте, простите врага своего, тогда ваша миссия осуществится, — и вот сегодня, Филипп Вандердеккен, вы простили своего злейшего врага, и теперь оба мы исполнили свое предназначение.
   По мере того, как Шрифтен говорил, Филипп смотрел на него, не спуская глаз; и когда тот протянул ему руку, Филипп взял ее, и в то время, как он сжимал ее в своей, образ Шрифтена как будто таял на глазах Филиппа, и, наконец, Филипп увидел, что он один, и от одноглазого лоцмана не осталось ни малейшего признака.
   — Боже милосердый, благодарю Тебя! — воскликнул Филипп. — Благодарю Тебя за то, что возложенная на меня миссия готова окончиться, и вскоре я свижусь с Аминой.
   И Филипп снова приналег на весла; на этот раз «Корабль-Призрак» не удалялся больше от него, и вскоре он подошел к самому судну, убрал весла и несколько секунд спустя был уже на палубе.
   — Где ваш капитан? — спросил Филипп у стоявших кругом людей. — Я должен говорить с вашим капитаном.
   — Как о вас доложить, сэр? — спросил офицер, по-видимому, старший помощник. ''
   — Как? Скажите, что его желает видеть его сын, Филипп Вандердеккен!
   Громкий взрыв шумного смеха раздался вслед за этим ответом Филиппа, то смеялся весь экипаж, а помощник, сдерживая улыбку, заметил: «Вы, верно, ошиблись, сэр! Вы хотели, вероятно, сказать, его отец!
   — Нет, скажите ему — его сын, — повторил Филипп, — вы не глядите на мои седины…
   — Да вот, сэр, и сам капитан идет сюда!
   — Что здесь такое? — спросил капитан, подходя ближе.
   — Вы — Вандердеккен, капитан этого судна?
   — Я самый.
   — Вы, по-видимому, не узнаете меня! Впрочем, вы оставили меня трехлетним ребенком, но вы, вероятно, помните письмо, которое вы оставили вашей жене… Я ваш сын, Филипп Вандердеккен, который исполнил ваше желание и принес вам священную реликвию, к которой вы жаждали приложиться.
   С этими словами Филипп снял с шеи свою святыню и протянул ее отцу. В этот момент словно луч молнии сверкнул перед очами капитана; он молитвенно сложил руки, пал на колени и заплакал.
   — Сын мой, возлюбленный сын мой, — воскликнул он, поднявшись с колен, и прижимая к груди своей Филиппа. — Теперь глаза мои раскрылись, и я узнаю тебя! — и, обнявшись, они удалились на корму; здесь капитан «Корабля-Призрака» продолжал:
   — Прежде, чем заклятие снимется с нас, и мы все развеемся в прах, прими мою бесконечную, невыразимую благодарность, сын мой, и дай мне возблагодарить Творца неба и земли, которого я в безумии моем оскорбил!
   И старший Вандердеккен опустился снова на колени, Филипп последовал его примеру. Оба они стояли, обняв друг друга одной рукой и вознося другую к небу. После горячей благодарственной и покаянной молитвы отец поднес к губам своим священную реликвию и набожно приложился к ней. И как только он приложился к святыне, высокие мачты «Корабля-Призрака», его реи и ванты, паруса, — все это обращалось в прах, разносимый ветром в воздухе; все, что только было на палубе, исчезало бесследно. Когда он снова поднял реликвию к губам, тяжелые орудия провалились без шума сквозь палубу; экипаж судна превратился в ряд скелетов, которые также рассыпались в прах, и только отец с сыном еще сохраняли видимость живых существ.
   И снова старший Вандердеккен поднес реликвию к своим губам, — и корпус корабля разошелся, палуба рассыпалась в прах, а на последнем обломке ее, держащемся еще на воде, все еще стояли коленопреклоненные отец и сын с поднятыми к небу руками и медленно погружались в волны океана, в то время как на небе на мгновение появился яркий светящийся крест.
   Вслед за тем темные тучи, застилавшие небо, рассеялись, как легкий дым; солнце выглянуло и засияло во всей своей красе, и мелкие резвые волны засверкали на солнце веселой улыбкой. Чайки с веселыми криками закружились в воздухе, и стройный альбатрос мирно задремал, склонив голову на крыло; резвые дельфины заиграли в прозрачных волнах, и вся природа, казалось, радовалась тому, что заклятие было разрушено навсегда, и «Корабль-Призрак» более не существовал.
 
   В настоящем издании сохранен стиль опубликованного П. П. Сойкиным перевода.