Марриет Фредерик. Корабль-призрак

   Чтобы понять, в чем заключалось последнее преступление, за которое пострадало от инквизиции чуть ли не самое большое число людей, надо знать, что когда Фердинанд и Изабелла Кастильские изгнали всех евреев из Испании, — те бежали в Португалию, где были приняты под непременным условием принятия христианства. На это они согласились или, вернее, сделали вид, что согласились, и хотя все они крестились, тем не менее коренное население страны питало к ним явное презрение, не веря искренности их обращения. Крещеные иудеи получили наименование «ново-христиан» в отличие от истинных христиан, но со временем путем браков те и другие нередко смешивались между собой. Однако подобные браки всегда считались позорящими для старых, родовитых семей, и потомство, происшедшее от такого брака, в течение многих поколений оставалось в презрении, испытывая упреки в примеси ново-христианской крови в их роду. Потомки родовитых фамилий, вступавшие в брак не только с ново-христианами, но даже и с потомками таковых, утрачивали свои кастовые права и прерогативы, выбрасывались из своей среды, и так как в Испании, а равно и в Португалии генеалогия каждой дворянской фамилии всем известна, то на таких отщепенцев смотрели с недоверием, и эти несчастные никогда не могли быть спокойны ни за себя, ни за своих близких по отношению к инквизиции, которая всегда могла обвинить их в «жидовстве», то есть в возвращении к обычаям и ритуалам иудейской религии.
   Ознакомив наших читателей, кажется, в достаточной мере с порядками инквизиции, насколько это нужно для нашего рассказа, мы теперь будем продолжать самый рассказ.

ГЛАВА XXXVII

   После того, как Амина пробыла несколько часов в подземной камере, к ней вошли двое тюремщиков и, не произнеся ни единого слова, ни единого звука, распустили ее длинные шелковистые косы и отрезали их. Амина только презрительно скривила губы и без малейшей попытки сопротивления предоставила им исполнить то, что им было приказано. После того они так же молча удалились, и она вновь осталась одна.
   На другой день снова явились те же тюремщики и, приказав ей разуться, потребовали, чтобы она босая последовала за ними. Амина повиновалась, и ее ввели в залу суда, где она застала только одного великого инквизитора и его секретаря.
   Зала суда представляла собой большую длинную залу с двумя рядами высоких окон с той и другой стороны, с низкой, широкой, железом обитой дверью, через которую вводятся осужденные. В центре на небольшом возвышении стоит длинный стол, накрытый большой суконной скатертью из перемежающихся широких полос синего и верблюжьего цвета. У стены противоположной двери, в которую вводят осужденных, между окон возвышается громадное распятие.
   Тюремщик молча указал Амине на низенькую деревянную скамью, приглашая ее сесть.
   После нескольких минут внимательного изучения наружности и выражения молодой женщины секретарь, наконец, обратился к ней с вопросом:
   — Как вас зовут?
   — Амина Вандердеккен!
   — Откуда вы родом?
   — Мой муж уроженец Нидерландов, а я — восточного происхождения.
   — Кто такой ваш муж, какое он занимает положение?
   — Мой муж — капитан судна Голландской Ост-Индской компании!
   — Как вы попали сюда?
   — Наше судно потерпело крушение, и мы с мужем потеряли друг друга!
   — Кого вы здесь знаете?
   — Одного только патера Матиаса.
   — Какое у вас есть имущество?
   — У меня нет никакого: то, что я имею, принадлежит моему мужу.
   — Где находится то, что вы сейчас имеете?
   — На хранении у патера Матиаса.
   — Известно вам, почему вы здесь находитесь?
   — Нет, совершенно неизвестно! — ответила Амина. — Скажите мне, в чем меня обвиняют!
   — Вы должны знать, совершили вы что-нибудь преступное или нет. И всего лучше для вас теперь же сознаться во всем, в чем вас упрекает ваша совесть!
   — Моя совесть не упрекает меня решительно ни в чем!
   — Так, значит, вы ни в чем не хотите сознаться?
   — Но мне не' в чем сознаваться! Я не сделала ничего такого, что считала бы дурным или в чем раскаивалась бы в душе!
   — Вы говорите, что вы — восточного происхождения. Но вы христианка по религии?
   — Я отвергаю вашу веру!
   — Но вы жена католика?
   — Да, мой муж ревностный, убежденный католик.
   — Кто вас венчал?
   — Патер Сейсен, католический священник того местечка, где жил и родился мой муж!
   — А вы вступили в лоно католической церкви? Неужели он, этот католический священник, решился сочетать вас браком с добрым христианином без того, что вы приняли св. крещение?
   — Надо мной были произведены какие-то обряды, на которые я согласилась ради того, чтобы стать женой человека, которого любила.
   — Это, вероятно, было крещение, не правда ли?
   — Весьма возможно; мне кажется, что это именно так называлось.
   — А теперь вы говорите, что отвергаете христианскую религию!
   — Да, после того, как я увидела, как поступают люди, исповедающие эту религию, я отвергаю ее, но в то время, когда я вступала в брак, я была готова принять ее и приобщиться к ней.
   — Как велико ваше имущество, находящееся в раках патера Матиаса в настоящее время?
   — Несколько сот долларов; ему это известно в точности, спросите у него.
   После этого великий инквизитор позвонил в колокольчик, находившийся у него под рукой на столе.
   Явились тюремщики и по движению руки великого инквизитора отвели Амину обратно в ее камеру.
   «Почему это они так настойчиво расспрашивают о моем имуществе, — подумала Амина, — если оно им нужно, пусть берут. Но в чем состоит их власть? Что они могут сделать со мной? Ну, вероятно, через несколько дней я все это узнаю!» — решила она. Но, — увы! — как горько ошиблась молодая женщина, говоря о нескольких днях: могли пройти и месяцы, и годы, прежде чем она узнала бы что-нибудь, если бы через четыре месяца после ее заключения не было назначено великое торжество аутодафэ, не праздновавшееся уже почти три года, вследствие того, что все еще не было достаточного числа жертв, которых можно было, ради придания особого торжества и внушительности, сжечь во славу католической веры всенародно на площади: для пущего торжества нужно было непременно воздвигнуть несколько костров, и чем больше, тем лучше! Если бы не требовались еще жертвы для костров, бедная Амина не так бы скоро вырвалась из подземных тюрем инквизиции, где несчастные томились не только годами, но иногда даже десятками лет. Тем не менее целый долгий, томительный, нестерпимый месяц мучительной безызвестности прошел раньше, чем Амину снова призвали в залу суда.
   Здесь ее снова спросили, готова ли она сознаться в своем преступлении, но Амина, раздраженная долгим заключением, возмущенная несправедливостью своих судей, отвечала резко и гневно:
   — Я уже раз сказала, что мне не в чем сознаваться, что я не знаю за собой никаких дурных поступков, а потому делайте со мной, что хотите, но только скорее!
   — Быть может, пытка принудит вас сознаться?
   — Попробуйте пытать! — надменно воскликнула Амина. — Попробуйте, жестокие люди, и если вы добьетесь от меня хоть единого слова, то после того я дам вам право назвать меня малодушной и трусливой. Я — слабая женщина, да, но я не боюсь вас: я бросаю вам вызов!
   Такие слова никогда еще не касались слуха ее судей; они привыкли к униженным, робким мольбам, к смиренному сознанию их святости и всесилия, и вдруг эта хрупкая, молодая женщина осмеливалась так говорить с ними! Но по установленному порядку пытка применялась не ранее, чем обвинение было объявлено, и на него получено возражение.
   — Это мы увидим, — сказал великий инквизитор, — уведите ее!
   И Амину опять отвели в камеру.
   За это время патер Матиас много раз имел совещания с великим инквизитором относительно Амины. Хотя в пылу своего религиозного гнева и рвения он сам предал Амину в руки инквизиции и добыл требуемое число свидетелей, теперь он горько сожалел об этом и в душе своей страстно желал поправить содеянное им зло.
   Он готов был употребить все усилия, чтобы убедить ее сознаться, что она поступили плохо, и склонить ее принять католическую веру, чтобы тем самым спасти ее. С этой целью он добился, вопреки строгим порядкам инквизиции, доступа в ее камеру.
   Но тщетно он убеждал ее сознаться в своем «преступлении», Амина была непоколебима.
   — Амина Вандердеккен, — говорил патер, — предупреждаю вас, что если вы сознаетесь в ваших преступлениях раньше, чем вам прочтут обвинение, то вы будете спасены; если же вы сознаетесь после, то это не принесет вам никакой пользы!
   — Я этого не сделаю ни до, ни после обвинения. То, что я делала, делала сознательно, и это не есть преступление ни для меня, ни для кого из моих единоверцев! Быть может, для вас это и преступление, но ведь я не вашей религии!
   — Не забывайте, Амина, что вы вместе с тем подвергаете опасности и вашего мужа, который подлежит осуждению за то, что взял себе в жены колдунью! Не забудьте это… завтра я опять приду к вам; тогда вы успеете обдумать все, что я вам сегодня сказал.
   — Мой разум мутится! — воскликнула Амина. — Оставьте меня одну; прошу вас!
   Патер Матиас вышел из камеры, весьма довольный последними словами Амины; мысль об опасности, могущей грозить ее мужу, видимо, смутила и встревожила ее.
   Действительно, едва только за патером затворилась дверь, как Амина кинулась на жесткий матрац в углу ее камеры и, закрыв лицо руками, воскликнула: — Быть сожженной живой на костре! И это делают христиане!
   Так вот она, та ужасная смерть, которую предсказал мне Шрифтен! Да, он предсказал ее мне, и потому она неминуема! Значит, это моя судьба, и я не могу уйти от нее, не могу спастись! Если я сознаюсь, то этим самым подтвержу, что Филипп женился на колдунье, и его привлекут за это к ответственности. Нет, никогда! Муки и страдания не пугают меня; это жестоко; ужасна даже самая мысль об этом, но ведь это не долго. Бог отцов моих, дай мне силы и мужество устоять против этих скверных людей, дай мне возможность все снести и выстрадать ради моего дорогого Филиппа!
   На другой день вечером снова явился патер Матиас. На этот раз он нашел Амину спокойной и сосредоточенной. Его последнее замечание, что Филиппу могла грозить опасность, если ее признают виновной в колдовстве, закалило ее душу, и она решила, что ни пытки, ни смерть не заставят ее сознаться в этом, и так и сказала патеру.
   В этот вечер старик ушел с тяжелым чувством на душе и глубоко удрученный при мысли, что Амина должна будет погибнуть такой ужасной смертью. Теперь он горько упрекал себя в поспешности и в сотый раз желал, чтобы Амина никогда не встречалась ему на его пути. Кроме того, он еще думал о Филиппе, который был так добр к нему, так много сделал для него. Как он теперь встретится с ним? Что скажет ему, когда Филипп спросит его о своей жене?

ГЛАВА XXXVIII

   Теперь мы опять вернемся к Филиппу и Кранцу. Когда последний вернулся от коменданта к Филиппу, то сообщил ему о всем и о той баснословной истории, которую он придумал на его счет. — «Я сказал ему, что вы один знаете, где скрыты сокровища, — продолжал Кранц, — для того, чтобы он отправил вас за ними, и вы могли воспользоваться случаем и бежать!
   — Нет, нет, дорогой мой, или вы поедете со мной, или я не уеду отсюда! — отвечал Филипп. — Я чувствую, что если я расстанусь с вами, то счастье покинет меня!
   — Пустяки! Это пустые предрассудки! Кроме того, можете быть спокойны, я здесь долго не останусь: так или иначе я удеру отсюда!
   — Я не укажу, где хранятся сокровища, если вы не поедете вместе со мной!
   — Ну, попробуйте заставить его согласиться на это! В сущности ведь мы ничем не рискуем попытаться.
   Чуть слышный стук в дверь привлек их внимание. Филипп поспешил отворить дверь, и в комнату прошмыгнул Педро. Оглядываясь кругом и приложив палец к губам в знак молчания и осторожности, он шепотом сообщил им то, что ему удалось подслушать. «Постарайтесь, если возможно, чтобы я отправился с вами, — добавил он, — а пока мне надо идти, а то он еще не лег, и меня могут хватиться!» — и Педро выскользнул в дверь и, крадучись, выбрался на вал.
   — Да, Филипп, вы правы, мы должны ехать вместе; вам нужна будет моя помощь, мое содействие! Я попробую уговорить его ехать с нами; это будет, пожалуй, всего лучше!
   На следующее утро Филипп и Кранц были приглашены к завтраку; комендант встретил их необычайно любезно и приветливо, а когда завтрак стал подходить к концу, обратился к Филиппу с такою речью:
   — Синьор, я обдумал то, чем мне сообщил ваш приятель, и приношу вам мои самые горячие извинения в том, что произошло вчера. Вместе с тем, движимый чувством религиозного рвения, присущим каждому доброму католику, я при вашем содействии желал бы добыть скрытые на острове сокровища, предназначенные на Св. церковь, чтобы потом установленным порядком препроводить их по назначению. Ввиду этого я предлагаю вам взять с собой небольшой отряд солдат, которых я предоставлю в полное ваше распоряжение, и отправиться с ними на упомянутый остров.
   Филипп согласился, но при том условии, чтобы и Кранц поехал вместе. А для усыпления подозрительности коменданта оба предложили ему присоединиться к ним: солдаты, дескать, будут тогда лучше слушаться. Кроме того, нашими друзьями было предложено ехать не на одном, а на двух судах.
   После некоторого колебания комендант изъявил свое согласие.
   Таким образом все устроилось согласно желанию Кранца, за исключением вопроса о Педро, который Кранц считал неудобным затронуть, боясь возбудить подозрение коменданта.
   Вернувшись в свою комнату, они с Филиппом принялись обсуждать это обстоятельство, как вдруг вошел Педро и объявил, что назначен в число людей, отправляющихся на остров, и приставлен для услуг к Филиппу и Кранцу.
   Поутру все было готово. Отряд состоял из десяти рядовых и одного капрала. С рассветом снялись с якоря, причем разместились так: комендант и Филипп находились на одном из судов, а Кранц, капрал и Педро на другом. Солдаты, которым ничего не было известно о цели этой экспедиции, теперь узнали о всем от Педро и вдруг стали перешептываться между собой и о чем-то подолгу горячо совещаться. Кранц сразу догадался, что готовится возмущение, так как люди узнали от Педро, какая участь ожидала всех участников экспедиции.
   Погода стояла прекрасная, так что суда могли плыть даже ночью. Таким образом они благополучно прошли мимо острова Тернате и еще до рассвета очутились среди группы мелких островков, на самом южном из которых и были зарыты сокровища. Перед наступлением второй ночи суда причалили к берегу, и все вышли на остров. Тут состоялось первое совещание между солдатами, находившимися на судне, где был Кранц, и теми, которые совершили переезд с Филиппом и комендантом. Также и Кранцу с Филиппом удалось короткое время побеседовать друг с другом с глаза на глаз.
   Когда они поутру снова пустились в путь, Педро стал уже говорить открыто. Солдаты решили убить коменданта и отправиться в Ботавию, а оттуда переправиться в Европу.
   — Разве вы не могли бы достигнуть вашей цели, не прибегая к убийству? — спросил его Кранц.
   — Пожалуй, и могли бы, — отвечал Педро, — но это не удовлетворило бы нашей жажды мести. Если бы вы только знали, как этот человек обращался с нами и сколько мы от него терпели! Кроме того, ведь решился же он всех нас умертвить тем или иным способом, так почему же нам не предупредить его? Это будет только справедливо!
   — Да, да! — поддержали его другие солдаты.
   Проплавав еще день, они очутились в двадцати милях от желанного острова, с наступлением ночи они снова пристали к берегу и спокойно заснули до утра. Солдаты решили, что как только сокровища будут вырыты, то конец работ будет вместе с тем сигналом убийства.
   На следующий день снова пустились в путь. Комендант был чрезвычайно весел и любезен; он не замечал мрачных, угрюмых физиономий окружавших его людей, а весь отдавался мечтам о громадных богатствах, которыми рассчитывал завладеть.
   Около трех часов после рассвета суда пристали к тому самому месту, где на берегу были зарыты сокровища. Не дав людям времени даже отдохнуть, комендант приказал тотчас же взяться за лопаты. Без особенного труда солдаты удалили легкий слой рыхлого песка и земли, и сокровища вскоре оказались на виду. С лихорадочной поспешностью люди стали тащить из ямы мешок за мешком, а рассыпавшиеся червонцы складывать в грудки в нескольких шагах от того места, где они были зарыты. Наконец, они прекратили работу: в яме не оставалось ничего больше. Они бросили свои лопаты и стали переглядываться друг с другом, все были наготове.
   В этот момент комендант послал двоих за мешками, оставшимися на судне, чтобы собрать в них рассыпанные червонцы, и обернулся вслед уходившим. Этим мгновением воспользовались солдаты, и четверо из них разом вонзили ему в спину свои тесаки. Он упал с грозным окриком, но другие четыре клинка вонзились ему в грудь, и он смолк навсегда. Филипп и Кранц оставались молчаливыми свидетелями этой страшной расправы.
   — Он получил лишь достойное воздаяние по делам своим! — сказал кто-то из солдат.
   — Синьоры, — обратился другой к Филиппу и Кранцу, — вы возьмите свою долю из этих сокровищ, а остальное мы разделим между собой.
   — Нет, нет, друзья! Мы не возьмем себе ни единого золотого! — сказал Филипп. — Берите все и будьте счастливы! Все, чего мы хотим, это чтобы вы помогли нам отправиться дальше и прежде, чем приступить к дележу этих денег, похоронили тело вашего бывшего начальника.
   Солдаты молча исполнили это желание, — и вскоре все было кончено.

ГЛАВА XXXIX

   Едва только солдаты успели откинуть в сторону свои лопаты, как начались уже между ними пререкания. Казалось, что эти проклятые деньги опять должны были вызвать взаимную резню и вражду. Чтобы не быть свидетелями новых тяжелых сцен, а также чтобы не терять даром времени, Филипп и Кранц решили немедленно отплыть в одной из перок и предоставить солдатам разбираться, как знают. Занятые только вопросом дележа, солдаты без разговора предоставили двум чужестранцам забрать, сколько они считали для себя нужным припасов, воды и свежих кокосовых орехов, так что те еще до получения успели отплыть.
   — Жаль, что Педро остался с ними, — заметил Кранц, когда их перока уже отошла от берега.
   — Это его судьба! — отвечал Филипп. — Теперь не будем больше думать о них. Прежде всего решим, что нам теперь делать! Наше суденышко, хотя и очень невелико, но на нем мы свободно можем плавать в море, а запасов у нас, по моему расчету, должно хватить чуть не на месяц.
   — Я бы предложил выйти на путь судов, идущих на запад, и постараться, чтобы нас приняли на судно, идущее в Гоа!
   — А в случае, если нам не встретится такое судно, мы можем проследовать дальше по проливу до Пуло-Пенанг и там ждать, пока подойдет желаемое судно.
   — Согласен, — это будет самое лучшее, если только не добраться до Кохинхины, откуда постоянно отправляются джонки в Гоа.
   — Но это уже нам не по пути; к тому же эти самые джонки, идущие в Гоа, не могут миновать нас при проходе проливов.
   Решено было избрать не более короткий, а более надежный путь, пользуясь местами, где было меньше волнения и меньше разбойничьих малайских проа.
   Однажды утром, когда они медленно плыли между островами, так как в этот день было очень мало ветра, Филипп обратился к Кранцу со словами:
   — Вы говорили мне однажды, что и в вашей жизни, Кранц, были случаи, которые могли бы служить дополнением к моей таинственной миссии! Быть может, вы теперь скажете мне, на что тогда намекали!
   — С величайшим удовольствием, — отозвался он, — я уже давно собирался это сделать, да все не представлялось удобного случая!
   — Я убежден, что вы слышали о горах Гарц, — начал свой рассказ Кранц, — это дикая местность, о которой ходит много странных рассказов. Но как бы странны ни были эти легенды и поверья, я имею основания верить им. Я не могу сказать, почему разным недоброжелательным существам позволено судьбой или Провидением обрушиваться на сравнительно безобидных людей, но что это так, не могу ни минуты сомневаться. Мой отец не был рожден в горах Гарца, ни даже мог быть назван их коренным жителем. Нет, он был крепостным одного знатного и родовитого венгерского дворянина, крупного землевладельца в Трансильвании. Но и будучи крепостным, отец был человеком весьма зажиточным и образованным; благодаря этим двум обстоятельствам господин его возвысил его до должности ближайшего слуги, домоправителя.
   Но всякий рожденный рабом — рабом должен оставаться, сколько бы он ни преуспел в жизни и сколько бы ни скопил себе богатств и знаний. Так было и с моим отцом, который был богат, вел большие дела и пользовался всеобщим уважением. Мой отец был женат и имел троих детей: Цезаря, Германа, т. е. меня, и дочь Марчеллу. Мать моя была очень красивая женщина, к сожалению, более красивая, чем добродетельная: ее однажды увидал господин моего отца и прельстился ее красотой. Отца моего услали куда-то по какому-то делу, а его отсутствием воспользовался магнат, чтобы обольстить его жену. Но случилось так, что отец вернулся неожиданно и накрыл свою вероломную жену на месте преступления вместе с ее соблазнителем. Не будучи в состоянии примириться со своим позором, отец подстерег влюбленных во время их свидания и убил мою мать и ее сообщника. Зная, что в его положении крепостного человека даже поругание его чести господином не могло бы дать ему права на снисхождение со стороны судей, отец поспешно собрал все деньги, какие только у него были, захватил все, что у него было самого ценного и кое-что из самого необходимого на первое время и, забрав всех своих трех детей в громадные сани, так как в ту пору была глухая зима, бежал в горы прежде, чем о трагическом происшествии успели что-либо узнать власти и притянуть отца к ответу. Конечно, все это я узнал лишь впоследствии, но мои самые дальние воспоминания рисуют мне грубую бревенчатую хижину в горах, где я жил вместе с отцом и моим братом и сестрой. Хижина эта стояла на краю огромного леса, а с другой стороны к ней примыкали несколько акров полей, которые возделывал мой отец, и которые, хотя с трудом, давали средние урожаи, тем не менее позволяли моему отцу прокормить свою семью и дать ей безбедное существование. По зимам мы почти безвыходно сидели дома; отец много охотился и нередко запирал нас, уходя или уезжая, чтобы мы не могли уйти, так что мы, дети, оставались тогда совершенно одни.
   Так мы жили до тех пор, пока моему старшему брату не минуло девять лет, мне семь, а сестре — пять лет.
   Однажды вечером отец мой возвратился домой позднее обыкновенного; охота его была в этот день неудачна, на дворе был глубокий снег, и он не только промерз, но и был еще очень не в духе. Он принес с собой топливо и стал разводить огонь в очаге. Вдруг до нашего слуха донесся вой волка под самым окном. Отец вскочил и схватил ружье; вой повторился, отец осмотрел заряды и поспешно вышел, затворив за собою дверь.
   В ожидании его возвращения мы принялись готовить ужин; вдруг раздался звук охотничьего рога и шум шагов за дверью; минуту спустя вошел отец, пропуская перед собой молодую женщину и рослого черномазого мужчину в охотничьем наряде.
   Я расскажу вам теперь же все, что было с отцом, хотя сам узнал об этом лишь впоследствии. Выйдя из дома, отец увидел громадного седого волка и пошел на него. Волк стал медленно отступать, скаля зубы и не подпуская отца на ружейный выстрел. Так он завел его на одну полянку, затем точно сквозь землю провалился.
   Раздосадованный донельзя, отец хотел повернуться и идти домой, как вдруг услышал звук рога: кто-то трубил в лесу. Удивленный, он остановился и прислушался; рог прозвучал еще раз, затем еще раз и уже совершенно близко; он знал, что это призыв на помощь, что эти звуки рога означали, что кто-то заблудился в лесу. Минуту спустя отец увидел человека на коне с женщиной, примостившейся на крупе, выезжающих на поляну и направляющихся прямо на него. В первый момент ему пришли на ум странные истории, слышанные им об оборотнях и нечистой силе, но затем он увидел, что то были такие же живые люди, как он сам. Они просили его приютить их на ночь, обогреть и укрыть от их врагов.
   «Мы бежали из Трансильвании, где и честь моей дочери, и моя жизнь были в опасности; бежали, и погоня осталась далеко за нами. Но если вы, добрый человек, не поможете нам, то мы должны будем погибнуть здесь в горах от голода и холода!» — говорил мужчина.
   «Мой дом недалеко отсюда на полгоры, но ничего, кроме убежища от стужи, я не могу предложить: живу я бедно, и хозяйки у меня нет. Но чем богат, я готов с вами поделиться, « — сказал отец, вспомнив при этом свое бегство из той же Трансильвании и драму, пережитую им перед тем. Все трое двинулись в путь, и по дороге отец рассказал, что был завлечен в лес в такую пору седым волком, пришедшим под самое окно его избы.
   «Этот зверь пробежал мимо нас в тот момент, когда мы выезжали на поляну! — сказал незнакомец. — Я едва было не выстрелил по нему».
   Часа через полтора отец и двое незнакомцев добрались, наконец, до нашего дома и вошли в него.
   «Мы пришли как раз вовремя! — сказал охотник, зачуяв вкусный запах жареного мяса. — У вас, как вижу, молодые, но искусные повара, которые позаботились о нас».
   «Весьма рад, что нам не придется ждать!» — сказал отец, и стал усаживать молодую девушку поближе к огню, затем вышел позаботиться о лошади незнакомца.